Horatio, I am dead; Thou livest; report me and my cause aright to the unsatisfied.
(Горацио, я гибну; Ты жив; поведай правду обо мне неутоленным.)
Уильям Шекспир «Гамлет» Акт V, Сцена 2
Телохранитель, крепко сбитый седой мужчина со стильной стрижкой «бокс», придающей ему еще более грозное выражение, подозрительным взглядом смерил Джона с ног до головы и, разводя плечами, пронзительно уставившись, подконец хриплым голосом обратился к посетителю:
– Это вы к вице-президенту?
Джон закивал головой, отчего его «да» превратилось в мягкотелое «да-да-да». Сердце екнуло от предвкушения удачи – вот оно последнее, шестое препятствие на пути к долгожданной встрече с Бенджаменом Ричардсоном.
Личный охранник вице-президента поджал губы, еще раз протаранил Джона взглядом насквозь, что-то буркнул в ответ и жестом дал знак следовать за ним.
В приемной, перед входом в кабинет с надписью «Вице-президент», у инкрустированного письменного стола в вышколенной позе сидела привлекательная секретарша. Внедалеке от нее находился одетый в штатский костюм молодой человек лет двадцати шести, который сначала, казалось, поспешно собирался уходить, но, рассмотрев Джона пристально, насторожился и предпочел остаться в помещении. Для того, чтобы преодолеть определенную неловкость и сгладить бестактность языка тела, он включил широкоформатный телевизор, установленый на стене слева от входа. Секретарша, отреагировав формальной улыбкой на банальные замечания этого странного молодого человека, с подчеркнутной вежливостью пригласила Джона на кожанный диван и все скопом стали смотреть полуденный выпуск новостей по CNN.
Джон решил было прислушаться к комментариям этих людей, но не смог уловить ничего стоящее. Он переживал перед встречей с вице-президентом и хотел прогнать дурные мысли, а непринужденная болтовня сотрудников офиса вовсе не настраивала его на лад спокойствия. И хотя ровным счетом никаких оснований для волнения быть не должно было, Джон чувствовал себя не в своей тарелке.
Он давно не встречался с этим влиятельным человеком, всего месяц назад вступившим в должность вице-президента страны. Его превосходительство Бенджамен Ричардсон, ровесник Джона, успешный юрист и политик, был старше нашего героя всего на две недели. И помнил Джон мистера Ричардсона с того самого времени, когда о существовании этого человека знали всего лишь родственники и близкие; когда Бен был всего лишь милым четырехлетним русоволосым малышом и бегал по улице с пластмасовой винтовкой через плечо, наполняя округу звонким детским криком.
Счастью Бенджамена не была предела, когда его привозили к бабушке в пригород Нью-Йорка, местечко райское, с обилием артезианских колодцев и родников. По соседству на той же улице жило семейство Джона и, даже толком не освоившись с новой обстановкой, Бен стремглав несся к приятелю. Без сентиментальных приветствий мальчики, как заведенные, начинали играть. Они соперничали, соревновались и это постоянное выяснение кто лучше доставляло им массу несравнимого удовольствия. Они мерились силами, ловкостью, умением и быстротой во всем, чем могли – играли в прятки, лазали по дворам соседей в поиске залетевшего мяча, увлеченно забывались настольными играми, строили из камней нагромождения, называемые башнями, искали поводы для ссор с мальчишками из соседней округи.
Это была редкая дружба детей разных социальных классов, национальностей, из семей, исповедующих разные системы взглядов и ценностей. Хотя для малышей все эти дикие условности, присущие взрослой жизни, далеко чужды и им всегда проще общаться.
Джону навсегда запомнились ароматные груши из волшебного сада бабушки Бена и черная смородина, которую они собирали, еще совсем недозревшую, но столь живительную после беспощадного футбольного матча, густой запах овощного супа из кухни, розы во дворе и пространная веранда.
Запомнилась и пара забавных случаев, связанных с Беном. Скажем, однажды, гуляя под присмотром мам в городском парке, а дальше, играя в догонялки около памятника Франклина, Джон, овладевший и на всех испытывавший запрещенные приемы, дал Бену подножку. Вследствие этого опрометчивого и по-детски жестокого поступка, щека и губы юного Ричардсона распухли вдвое. Самому же Джону собственная мать устроила жуткий нагоняй.
В другой раз, когда мать Бена хотела снять мальчиков, непринужденно ездивших на трехколесных велосипедах, Джон, поразительно недолюбливавший эту сильную женщину, запротестовал и учинил такую истерику, что из соседних домов валом повалил народ разбираться кто это там нарушает права ребенка. Обошлось мини-скандалом...
И вот прошло почти три десятка лет. Втихаря наблюдая за секретаршей Бенджамена Ричардсона, бросая взгляды на ее длинную похотливую ляжку, Джона осенило, что вот к этому – к таким выхоленным секретаршам, к роскошно обставленным офисам, к громогласному успеху, к вспышкам фотокамер, к вице-президенству, Бена морально готовили именно с того возраста, когда эти мальчишки были самыми искренними и беззаботными созданиями в мире. Юному Бенджамену внушали превосходство над остальными людьми, исключительность, его учили манерам, тону голоса, заставляли читать художественную литературу, декламировать стихи. Джон вздрогнул, вспомнив, как именно Бен рассказал ему, что в знаменитой серии романов Дюма, бравый Д’Артаньян в конце концов все же умирает. Как же ему хотелось, чтобы Бен все-таки ошибался! А как ревел Джон, когда вместе с мамой досмотрел до конца балет «Гамлет» и ему стало ясно, что великий дух датского принца почил! Старший кузен полчаса издевался над рыдающим Джоном, но это не могло остановить мальчика...
В то время, когда Джон Ридли познавал и мысленно учился мириться с тем, что благородные люди уходят из жизни от рук злодеев или очень несчастными, Бена водили на всевозможные светские рауты и вечеринки, ездили в круизы, много путешествовали с ним по стране и зарубежом и всячески расширяли кругозор талантливого ребенка. Юного Ричардсона настоятельно принуждали учить классический английский от Мильтона и Чосера до Лонгфелло и Эмерсона. Соперничество мальчишек вместе с взрослением все больше перемещалось в сферу интеллектуальности. Два раза в неделю ребята ходили на уроке к старой мисс Нельсон, родственнице Бена, известной преподавательнице английского языка. Бен силился перегнать Джона в письме, но все было понапрасну – педантичной мисс Нельсон трудно было угодить, она очень строго взыскивала с него каждую неточность.
– Джон не британского происхождения и он пишет гораздо лучше тебя. Ты можешь
то себе представить, Бенджамен?! Разве может так писать американец, который практически потомственный англичанин, столько ошибок! Ох, Бен...
В отличие от юного Ричардсона, такой выверенной определенности, планирования в жизни Джона никогда не было. Никто не подумывал о будущем мальчика со скурпулезностью стратега. Заглядывать далеко вперед ни смелости, ни умения, ни желания ни у кого из его родни не было. Просто у самого Джона была неиссякаемая фантазия, свободное сердце, своеволие, детство, мяч и семья, все более беспокоящаяся от резкого импульсивно-взрывного характера малыша, и от случая к случаю норовившая загнать его в клетку под названием «хороший человек». Естественно, эти две противоположные формы воспитания не могли не отразиться на судьбах уже взрослых личностей; если Бенджамен Ричардсон на протяжении своей жизни ровно и плавно продвигался к своей звездности, то Джон ударялся в противоположности, подрабатывал в неподобающим его способностям офисах, без компаса, без направления в жизни, без должного самоуважения и внутренней силы. Вся его жизнь была посвящена именно нахождению первичного импульса души, пусть даже самого непристойного и первобытного. Пусть даже душераздирающего плача над смертью Гамлета. Но только его собственного!
Дверь кабинета вице-президента стремительно приоткрылась и в проеме появилась крупная фигура симпатичного Бенджамена. Он посмотрел на Джона и глаза его радостно заискрились, после чего он заключил гостя в объятия.
– Как дела, парень?! – сказал он покровительственно-заботливым полушутливым тоном. – Минутку! Значит так, если у тебя есть время, мы поедем сейчас на одну из встреч в ассоциацию предпринимателей, а дальше обговорим наши дела. Тебя это устраивает?
– Да, как ты скажешь! – согласился Джон, втайне гордясь, что он на равной ноге с таким высокопоставленным сановником.
Бен, не выслушивая ответ, словно уверенный, что его предложения, это условие, не подлежащее обсуждению, начал быстро отдавать короткие и ясные распоряжения секретарше, которая склонившись в подобострастной позе, наспех стала записывать все в блокнот с золотистым переплетом.
– Ладно, пошли... Джерри, давай машину к четвертому выходу! – сказал он молодому человеку, оказавшемуся шофером. – У нас очень мало времени, мне надо пройтись еще по пресс-релизу. Все-все-все, пошли. Если что скиньте сообщение Джерри. Позвоните испанке, пусть подъезжает как можно быстрее... И без каких-либо оправданий... Еще! Позвоните в девятый отдел и после встречи я хочу видеть Грега Бимона. Скажите, что это срочно...
По дороге Бенджмен непрерывно звонил разным людям, отдавал устные приказы и старался подобрать факт или предпосылку, которые могли быть ключевыми в принятии скорых решений.
– Извини, пожалуйста, извини, Джон. Я видел все твои письма, но не мог ответить. Все читал...Сплю всего 3-4 часа в сутки. Так-то! – сказал он, и тот мальчишка, который улыбался с искорками в глазах снова исчез во всевластной личности вице-президента.
– Да-да... – произнес Джон, заметив, что заступив за порог учреждения Бена, все его слова ограничились многозначительными «да-да» или, может быть, «да-да-да».
– Как твои дела? – спросил Бен так резко, что выдал одну из своих профессиональных привычек. – Семья есть? Дети?
– Нет, развелся... – ответил Джон и запнулся, понимая, что эту тему нечего развивать, так как тут в администрации президента ревностно исповедуют культ счастливой семьи.
– О, правда? Чего так? Минутку, отвечу.. Это молодцы из госдепа...
– Да, не дождетесь. Еду! И обзвоните все медиа-службы. Встреча явно не проходная...Я сейчас почти подъехал.
У входа в здание вице-президента встретили другие чиновники его ведомства – все такие, можно сказать, слегка ощетинившиеся.
«Вот, что такое готовность!» – пробормотал про себя Джон.
Молча и неосознанно построившись в живой клин, команда Бена прошагала по корридорам здания, после чего оказалась в большом зале, где их шквалом аплодисментов встретили крупные предприниматели, банкиры, топы, пиарщики – в общей сложности человек двести.
Бен как бы моментально подстроился под настроение публики, поклонился собравшимся и стал пожимать руки тем, что сидели в передних рядах или махать пресс-релизом зрителям, находившимся поодаль.
И пока мистер Бенджамен открыто наслаждался своей властью, Джон предпочел затеряться позади и сесть так, чтобы одновременно видеть и выступление Бена и ответную реакцию элитной аудитории.
– Итак, леди и джентльмены! – начал Бенджамен с напористой интонацией. – Кризис экономики и политика предотвращения разворачивания рецессии, вынуждает наше правительство, принимать те резкие и, отчасти, непополярные меры, которые становятся порой единственной возможностью избежать социальной и политической катастроф. Смысл и задача моего сегодняшнего визита это обсудить с вами некоторые вехи той антикризисной программы, которую мы на днях выложим на стол решений Конгресса. Без вас и вашего профессионального, гражданского мнения, естественно, все это будет равно неполным, недостаточным и недемократичным... Однако нам нужны не только ваши мнение и поддержка, нам нужна ваша вера. И дабы укрепить вас в этой вере – в том, что мы делаем все возможное, все от нас зависящее, для избежания усугубления кризиса – сегодня я тут, с вами, готовый ответить на любой ваш вопрос. После общего ознакомления с программой, я постараюсь уделить вашим вопросам ровно столько времени, сколько потребуется...
Через пять минут Джон уже почти не слышал голоса Бена. Он продолжал изучать внешность вице-президента – занятие, которое начал по пути сюда.
«Тот ли это мальчик, который стоял в воротах гаража дома своей бабушки и вопил, выворачивая себе гортань наизнанку; – "Я Дино Дзофф, я Дино Дзофф, непробиваемый Дзофф?».
"А я бил одинадцатиметровые, и однажды мяч полетел куда-то мимо и разбил оконное стекло мисс Нельсон?"
"Вроде тот... Но я его ведь почти и не помню... Нет, просто помню смутно. Однако же, учитывая политический кризис, он отлично держится. Молодец, Бен! Вот тебе и муштра политической школы... А тот ли это человек, которого бабушка почти насильно загоняла домой и который всегда смеялся своеобразным неподдельным заливным смехом и которого так обожали девчонки? Тот! Ни дать ни взять!"
А как он приходил к нашему дому и звал меня? С каким-то ударением на первую букву! Ха-ха! Ах да! Вспомнил! Его еще постоянно недолюбливала моя бабушка, потому что до него недолюбливала бабушку Бена, с которой регулярно ссорилась в молодости"...
Джон вздохнул, в то время, как Бен куражясь и явно горячась, громко излагал свои взгляды на положение дел в экономике.
«Он несколько скован и сутулится!»...- продолжал свои размышления Джон.
«А, как он плакал в тот раз, когда бабушка должна была искупать его и отвести к родственникам, а ему вовсе не хотелось это делать?».
И Джон чуть не прыснул со смеху, прикрыв лицо руками. Он очень ярко восстановил в памяти всю сцену – Бенджамена, который иступленно топал ногами и противился просьбе бабушки. И саму эту славную женщину, которая щадя самолюбие внука и не решаясь причинить ему психологический дискомфорт, всего лишь тоном голоса старалась подействовать на упрямый нрав будущего лидера. Джон представил себе, как тот самый плачущий мальчишка теперь управляет судьбой нации.
После этого образа, широкая и светлая улыбка больше уже не сходила с лица Джона. Он все пытался вспомнить некую самодостаточную мину, которую будучи совсем еще несмышленышем, умел состраивать Бен и становиться удивительно представительным с чужими...
Тем временем встреча с предпринимателями перешла на деловую ноту и Бенджамен с поразительной четкостью стал отвечать на вопросы собравшихся. По прошествии десяти минут его сменил другой чиновник из администрации президента.
Бен отпил воду и стал пролистивать записную книжку, делая заметки на полях. Он продолжал сосредоточенно писать, когда микрофон взял высокий, интеллигентный старик весьма любопытной внешности. И до того, как старик выразил свои мысли, Джон, бывший репортер, набросал в уме словесное описание этого человека
«Это был человек из той части старшего поколения, которая любит ездить на скоростных «БМВ», но обожает перемалывать косточки молодым за их горячность. Которая рассказывает с восторгом о временах Лири, о ЛСД, но любит одновременно насладиться добиванием хип-хопа Которой хочется быть и поучать морали молодых на университетской кафедре и взывать ко всему свету, что нынче рок-н-ролл помер, а нынешние политики всего лишь жалкие комедианты и пародии на Кеннеди!»...
Старик кашлянул, поправил осанку и сказал:
– Добрый день, господин вице-президент, дамы и господа. Я, как представитель национальной профсоюзной Лиги, хочу выступить с двумя замечаниями по всему вышесказанному.
Бен, при обращении к нему, поднял голову и вперил взор в этого, неброско одетого пожилого человека, как будто тоже попытался припомнить нечто особенное о выступавшем.
– Я думаю вас, господин вице-президент, несколько неправильно информировали. Реальное схлопывание «нефтяного пузыря» может повлечь тяжелые результаты, но это вряд ли целесообразно назвать серьезной или фундаментальной причиной кризиса. Если мы станем опираться на утверждение ряда достойных аналитиков, что нефтяной пузырь должен был сдуться к лету 2008 года и цены на сырье должны были опуститься до 40 долларов за баррель, то сегодня мы уже можем проигнорировать эти предсказания. Теперь нам известно, что ниже этой отметки нефть не пошла и стала постепенно снова дорожать... Это, в свою очередь, значит, что те ресурсы, которые были выделены на ликвидацию и стабилизацию последствий схлопывания, остались невостребованными. Где они, гоподин вице-президент? И еще один вопрос – где те сто миллионов долларов, которые были выделены, как начальная стадия институциональной реформы казначейства и системы NASDAQ?
"Вот она, бомба замедленного действия, которую ему намеренно подложили! – сказал в сердцах Джон.
Однако Бен ничем не выдал своего негодования и, словно решив какую-то загадку относительно оппонента, высокомерно склонил голову вправо и прервал выступающего.
– Ка-ки-е... сто мил-ли-он-ов?
– Сто миллионов, выделенные на реформу, сэр?
– Где? Где вы слышали о ста миллионах? Какие сто миллионов? – и Бен, произнося акцентом первые два слога этой фразы, залился своим искренним, убедительным смехом. – Сто миллионов! Ха-ха-ха!
Джон не мог отвести взгляд от друга детства.
Вот оно преображение! Перед ним стоял тот самый Бен, которого он мечтал видеть. Вылитый озорник, что подшучивал над всеми, рассказывал анекдоты о Рейгане, выдавал остроты пачками и предлагал Жака Бреля, когда все тащились от модного в то время шумного диско.
Этот самый Бен стоял тут в зале, выпрямившись во весь рост. Где-то в воспоминаниях Джона, на холмике за домами, он также щеголял в футболке «Реала», пританцовывая и ловко сталкивая в ручей могучие глыбы...
– Что будем играть? Я устал в жмурки и в футбол. Да и никто не выходит. Мы с тобой...
Джон посмотрел на свои ноги в ссадинах и потер коленную чашечку.
– Я хочу по нужде. Пойду домой. И очень скоро приду. Не уходи, хорошо?
– Тогда и я пойду... – сказал Бен.
– О, останься. Я просто пойду. И мигом...
Бен недовольно поморщился.
– Мне скучно здесь...
Лицо Джона озарила мысль.
– А зачем мне идти? Я прямо сюда в ручей и помочусь...
– Сюда? – обомлел Бен. – Соседи увидят... Да ты что? Нет, не надо. А вот и не сможешь... не сделаешь...Не сможешь!
– Не смогу? – слова друга раззадорили Джона.
– Нет.
– Это я не смогу? – вскочил Джон с места.
– Нет! Не сможешь!
– А вот смотри-смотри... – начал Джон и стал расстегивать ширинку.
Бен захихикал, но когда Джон в действительности извлек из своих брюк свое маленькое добро, то разразился хохотом в точности также, как делал это через тридцать лет над стариком из профсоюза.
Джон гордо помочился в ручей, но ему так понравилась своя безумная затея, что затак возвращать на место предмет своего мужского достоинства он уже и не собирался.
Обернувшись мальчик увидел, что рядом с Беном стоят двое ребят, с ужасом, неконтролируемым любопытством и застывающей на лице полуулыбкой наблюдающих за тем, как он бесстыдно манипулирует своим половым органом.
– Что? – поприветствовал их Джон возгласом победителя. – Вы тоже хотите поссать? А не можете? Вы же не можете? Признайтесь, что не можете?! Давайте сюда, вместе со мной, трусишки... Не можете! А я могу!
И Джон снова пустил струю в ручей.
Затем мальчику взбрело в голову не растрачивать запас мочи просто так, а по воздуху описывать струей восьмерки, разнообразные фигурки, трясти своим оружием вправо-влево, по диагонали, на всей скорости и давая всю свободу полетному своему воображению.
– Вот, смотрите, какой узор я делаю в воздухе. Эй, ребят, смотрите!!! Настоящее шоу! Хей-хоуууууууу! Хах-ха! Овации! Какой узор! Пляска шамана! Смотрите всссеееее!
Мальчишеский хохот еще больше распалял Джона, который сходил с ума от пребывания в центре внимания.
– Посмотрите на воду...Ребят! Какие там волны получились!!!
Вскоре запас мочи в пузыре Джона, конечно же, закончился. Тогда он перевел иссякающую струю на ребят, слегка обрызгав их. Мальчики отпрыгнули в сторону и стали возмущенно орать.
Это несколько охладило пыл Джона и он, отвернувшись, начал застегиваться и приводить себя в порядок.
– Я не хотел, не обижайтесь! – говорил он через плечо, но безумно радуясь своей взбалмошности.
И вот спустя минуту, когда Джон, как ни в чем не бывало, в очередной раз повернулся, его взору предстало необычное зрелище. Перед ним навытяжку стояла целая орава соседских мальчишек его возраста или чуть постарше, а по флангам этой юной армии располагались соседские девчата. Джона пробрала дрожь, но больше всего он почувствовал в глазах детей трепетное желание увидеть нечто экстаординарное. Сбившись в кучу, малыши как бы требовали развлечь их, сделать за них то, что им запрещали родители, ограничивали и загоняли в мерзкие рамки взрослых правил.
– Ах и вы пришли? Вас нам только не хватало?! Вы хотите увидеть? Вы хотите увидеть это?!!
Отчего-то Джону очень захотелось показать девочкам «Это»! То, что у него есть. Его обуяло поглощающее желание показать это и заставить их любоваться. Ему захотелось показать, показаться и представить себя в особом свете.
"Вот какой он уникальный, недосягаемый! Он может сделать то, что недовластно другим мальчикам!"
Крупный веснушчатый мальчик лет семи, остервенело зафыркал в глубине толпы. Лишь одна из девчонок пролепетала:
– Джон, это нельзя делать! Джон...Это неприлично!
– Кто сказал? – взорвался Джон. – Я просто хочу вам показать. Вот!!!
И он снова опустил свою маленькую руку вглубь ширинки, словно стараясь как бы там лучше ухватиться.
Вместе с этими усилиями Джона пространство сотряс детский хохот. Мальчик понимал, как поддел на крючок всю детвору, как безумно нравилось ей это безобразное занятие.
Проходившая мимо старушка заголосила над головой Джона.
– Что ты делаешь, мальчик?! Боже славный! Ой, Джон, неужели это ты? Как тебе не стыдно?
– А вот и не стыдно?! Мне стыдно?! Чего бы это!!!
Дети вторили ему раскатистым гоготом.
– Он показывает нам узоры...На воде... – вмешался Бен, который не мог успокоиться от заражающего всех смеха.
– А если твоя мама узнает? – удрученно спросила женщина и поспешно направилась к дому.
– Не узнает!!! Не говорите ей!
Женщина лишь на минуту отвлекла детей, но это вряд ли могло омрачить триумф Джона Ридли или затмить азарт юных зрителей. Джон понял, что его звездный час пробил. Ведь в их сторону со всех ног бежала еще одна группа детей, живших на соседних улицах. Казалось, по какому-то незримому таинственному эфиру объявили событие века.
– Вот! Наконец-то! Эй, вы все! Смотрите! – закричал он, когда женщина скрылась из виду, а новые зрители, переводя дух, примкнули к полукругу избранных.
Джон напрягся, собрал в комок весь свой мочевой пузырь. Извлек член из брюк и стал мочиться...
Гул одобрения прошелся по толпе ребятишек. Они вопили вовсю, словно их команда забила команде взрослых такой вот долгожданный гол. Кто гикал, кто падал со смеху, кто-то решился повторить Джона.
Это была столь ранняя полноценная жизненная победа мальчика.
"Вот он – Спартак, раб, одержавший победу над римскими патрициями, разверзший эту пропасть возрастного неравенства.
Вот он Вашингтон, отец Независимости, вот он Свободный Человек!"
Но не успел мальчик упиться моментом своего прорыва, вкусить сладость поздравлений, детских признаний, завистливых и покорных взглядов сверстников, как чья-то суровая рука нанесла ему удар справа и он плашмя приземлился в густых зарослях крапивы. Боль от режущих ожогов смешалась с хохотом Бена, с воплями удирающих детей, со злобными криками мамы, яростно и терпеливо колотящей его в кустарнике, по пути домой и в ванной...
Джон очнулся от тягостных ощущений и оглушительного хохота – весь зал рукоплескал какой-то остроумной выходке Бенджамена Ричардсона.