Экзамены закончились. Выпускники, в том числе и Клава, разъехались по домам. На рассвете прибыли. Никто нас не встречал. Уже выходя на привокзальную площадь, увидели бегущую навстречу Клавку. 

Облезлый двухэтажный дом. Второй этаж. Довольно чистая лестница. Нас ждали. Зоя сказала: «Знакомьтесь, мой муж, Валентин Николаевич, можно просто Валентин». Отец пожал мне руку первым. Потом мать. Что-то сказали, но я не упомнил. Все было как-то напряженно. Только Клава, была весела и естественна. 

Прошли в комнаты. Зоя с Клавой в спалъне распаковывали подарки. Родители приступили к допросу. Достал фото своих, ответил на все вопросы. В итоге понял, что отец ко мне проникся, а мать все еще чем-то недовольна. Ну, да, как говорится, бог с ней. 

Женщины переместились на кухню, а мы с Федором Ивановичем вышли во дворик покурить. Мне очень хотелось понять, как в такой простой семье вместе с Клавой выросла столь тонкая особа, как моя жена? Мы курили и попивали из моей фляжки. 

– Мать всё серчает, что Юрку бросила. Уж очень они с Ольгой их поженить мечтали. Подруга она её. А оно видишь, как получилось! И Зоя не такая, что её заставить, или там уговорить можно. А по мне, так пусть только будет счастлива. Оно даже лучше, что вы старше. Они с Юркой-то одногодки. Пацан ещё. 

После завтрака пошли с визитом к бабушке. Потом к тётке. Вечером пришли гости. Было шумно, скучно. Кричали «горько», и мы с удовольствием целовались. Я старался, как мог, держаться в режиме сдержанного доброжелательства, и хотя пить пытался по минимуму, но в итоге все же слегка «поплыл». 

Проводили гостей и вышли проветриться. От уборки и мытья посуды нас освободили. Куда-то мы шли по плохо освещенным или просто темным проулкам – я не очень ориентировался. В каком-то скверике целовались. Хмель постепенно выветривался. Тесно прижавшись друг к другу, мы медленно возвращались домой. У самого дома дорогу нам заступил шагнувший из тени парнишка. 

– Что, теперь с ним милуешься? А меня как не было! – он был сильно возбужден и изрядно выпивши. Я сразу понял, что это, по-видимому, тот самый Юра. Ситуация мало приятная, и грозила перерасти в драку. Ужасно неприятно. Зоя загородила меня собой и звонким голосом сказала: «Юра, веди себя достойно». Я внимательно следил за его руками. Свет от фонаря падал ему в лицо. 

– Отойди, Зойка! Я с ним сейчас разберусь. 

– За что? – крикнула Зоя. – Он даже и не знал о твоем существовании! Это мой выбор. Понимаешь – мой! 

– Ты ж слово дала меня дождаться! Сучка ты, сучка! – он захлебывался от отчаяния и злобы. Мне было его искренне жаль. Я больше, чем кто-либо, мог оценить, что он потерял. Мы попытались его обойти, но он схватил Зою за плечи и отшвырнул к заборчику. Всё. Ждать, пока он примет боевую стойку и поприветствует меня, я не стал – правой двинул его по челюсти. Отшатнувшись, он с криком бросился на меня. Резко уйдя вправо, я отбросил его ударом в плечо. Сильный удар в грудь, и он отлетел к забору, но через секунду снова бросился на меня. Деваться было некуда. Остановила меня Зоя, повиснув на мне. Юра хрипел на земле. 

– Извини, Юра. Мне очень жаль, что так получилось, но что уж тут поделаешь? Так вот сложилось. 

Разглагольствовать дальше Зоя мне не дала и потащила почти бегом домой. Дома провели тщательный осмотр, но кроме порванной рубашки и небольшой ссадины ничего на мне не обнаружили. Отец побежал к месту сражения, а мы быстро собрались в дорогу. Мать охала и ахала, Зоя была бледна и сосредоточена, и только подвыпившая Клавка посмеивалась. 

Отец пришел скоро – Юры на месте не обнаружил, так что можно было предполагать, что ничего такого я с ним не сделал. 

Отец повел нас на станцию, и буквально через пятнадцать минут мы уже ехали домой в пустом купе литерного скорого. Молча сидели, прижавшись друг к другу в покачивающемся вагоне. Потом Зойка сказала: «А здорово ты его отметелил!» 

– Я не тронул бы его, если бы он тебя не ударил. 

– Он неплохой парнишка. Просто сильно выпил. И потом, он как-то и прав по-своему. Я уже говорила тебе… мне стыдно было, когда я обнаружила... Ну, никаких чувств, кроме чисто дружеских. 

Обняв меня, она вдруг сказала: «Защитничек ты мой дорогой!» 

Следующий день был, конечно, скомкан. Впрочем, и дел никаких особых не было. 

Зоя звонила домой. Клава сказала, что прибегала Юркина мать и было много шума, так что очень хорошо, что мы уехали. Я немного почитал. Зойка повозилась на кухне, и мы снова очутились в постели. Вечером пошли в кино. И все-таки осадок остался от этого происшествия неприятный. Вроде и не виноват ни в чем, а неприятно. 

МЕЛКИЕ НЕПРИЯТНОСТИ 

На следующий день я пошел на работу «подчищать» дела в преддверии отпуска. На проходной сказали, что меня срочно просил зайти директор. Ничего хорошего это, конечно, не предвещало. По моему предмету было девять двоек. Многовато. Секретарша Нина Павловна дружески подмигнула: «Ждет». 

Директор наш, Виктор Павлович Кутузов, мужик симпатичный, потому что умен, к тому же ко мне относится очень хорошо. Представителен, элегантен. Мог бы, на мой взгляд, командовать чем-то посолидней техникума.  

Обычное: «Присаживайтесь, курите». Курю редко, но закурил. 

– Валентин Николаевич, что будем делать с таким количеством двоек? 

– Двоек много, но они отнюдь не неожиданные. Двойки у них и по другим предметам. Консультациями и нотациями они были обеспечены вполне. Письма родителям написаны. Собрание с участием заведующего отделением проведено. Бездельники и малоспособные получили, в общем-то, что заслужили. Осенью попробуют пересдать. Если есть острая необходимость в других решениях, отнесусь с пониманием, поскольку в этой деле вам доверяю полностью. 

Он широко улыбнулся и молча смотрел на меня. 

– А что конкретно вы могли бы предложить? 

– Нет уж, Виктор Павлович, предлагать должны вы, поскольку вся информация у вас. Я не знаю общей успеваемости, процента относительно прошлого года и прочих показателей. 

– Сколько из них абсолютно безнадежны? 

– Двое. 

– Давайте поставим остальным тройки, а осенью они вам пересдадут. 

– Если вы считаете, что это необходимо, то так и сделаем. Шума на педсовете не будет? 

– Да что вы! – встал и подал руку, – Спасибо за помощь и понимание ситуации. Всё между нами. 

Сказать, что такие номера доставляют удовольствие, нельзя. Но что мы можем сделать? Слишком многое пришлось бы изменить в стране, чтобы можно было жить без этой лжи. 

Проделал все манипуляции с бумагами и отбыл в библиотеку. 

В публичке застал приятную пустынность. Через несколько минут рядом присела Валентина. 

– Говорят, тебя можно поздравить? 

– Пожалуй, можно. 

– Я видела ее. Действительно симпатичная. 

– Ты будешь поступать в университет? 

– Нет, надо работать. 

– Как здоровье дедушки? 

–Неважное. Вовке дали пять лет. 

– Если бы он не трогал тебя, это обошлось бы ему куда дешевле. Ты его жалеешь? 

– Я его мать жалею. 

–Тогда всех подонков надо освобождать – у всех матери. У меня к тебе предложение. 

– Какое? 

–Поступай в университет. О материальной стороне я позабочусь. 

– А что скажет твоя жена? 

– Это мои проблемы. И не думай, что мое предложение-это реакция на укоры совести или что-то в этом роде. 

Ничего выходящего за рамки обычных человеческих отношений я не делал. Ты это знаешь лучше всех. 

Собрала свои книги и, уходя, обронила: «Спасибо. Позабочусь о себе сама». 

– Стой. Обещай посоветоваться с Валерианом Николаевичем! 

Пожала плечами и ушла. Действительно. Объяснить жене было бы трудно, а за ее спиной я бы этого делать не стал. Мы с Зоей очень дружны. Смешно сказать, даже во сне держимся за руки. Но предложить Валентине я был должен. Или нет? Так или иначе, но ощущения малоприятные. 

Дома Зои не было, зато звонил телефон. Пока я зашел, звонки прекратились. Как-то непроизвольно засунул руку под крышку стола и обнаружил, что тумблер моей автозаписывающей системы включен на запись. Вроде бы я его отключил! Магнитофон уже давно использовался для своих естественных целей, но когда прекратились записи телефонных разговоров? Нашел эту кассету и поставил на прослушивание. Довольно долго было тихо, и я уже хотел отключиться, как вдруг раздался характерный щелчок снимаемой трубки. До этого все было стёрто. Приятный Зоин голос произнес: «Я слушаю?» Ответила Ирка. «Привет! Это я. Где сам?» 

– В библиотеке. 

– Ну, как у вас? 

– Все хорошо. Иногда даже не верится, как хорошо! 

– Теперь трахаешься сколько влезет? 

Зойкин смех. 

– Ты ж так хотела, чтобы по любви и в законном браке! Всё имеешь. 

Зойкин смешок. 

– Всё имею. 

– Довольна? 

– Очень. 

– Как он в постели? 

– Всё хорошо. 

–Повезло тебе. Он, по-моему, от тебя без ума. 

– Мне с ним хорошо. 

– А как с Юркой? 

– Да что вы все о Юрке! Нормальный парень, устроится. Ты-то что беспокоишься? Имеешь интерес? Требуется мое разрешение? 'Мне он совершенно не интересен. 

– Знаешь, откровенно сказать, я тебе завидую. Всё получила сразу. И мирового мужа, и квартиру, и машину. 

– Так получилось. Помнишь, а ты говорила, что таких недотрог ничего хорошего не ждет. 

– Это случай. Да мы с Клавкой. 

– Вам, конечно, спасибо. 

– Ну, расскажи, как там у вас в постели? Даешь по всякому? 

– Ирка, прекрати. Это дела семейные. Хоть я и замужем, но ты могла бы... Все. Он идёт. Пока. 

Щелчок положенной трубки. Молодец Зойка! 

Снова сигнал вызова. 

– Алло, Зоя – это ты? 

– Здравствуй мама. 

– Ну, как дела? Живешь с Валентином? 

– Мама, он мой муж! С кем же мне жить? 

– Когда расписались-то? Могла бы матери позвонить. 

– Мама, ты меня так изругала в последний раз, что и звонить не хотелось. Мы ж вам на следующий день звонили, или ты не помнишь? 

– Конечно, изругала! А какой матери понравится, что при живом женихе дочка с другим любовь крутит? Как я теперь Ольге в глаза посмотрю? 

– Так значит, чтобы тебе приятно было Ольге в глаза смотреть, я должна от своего счастья отказаться? 

– Так вы же с Юркой всё порешили, и обмыли мы это дело! Не, дочка – это не хорошо. 

– Мама, хватит об этом. Всё теперь в прошлом. Если вы мне счастья желаете, то радоваться должны. А вам важнее, что Ольга скажет, да как соседи посмотрят. Вы ж его ещё и не видели! 

– Ну, ладно. Денег-то прислать? 

– Ничего не нужно. Мой муж зарабатывает достаточно. Мне тут всего накупил. 

Дальше я слушать не стал. Понимаю – не очень порядочно подслушивать чужие разговоры. Но! Сочувствую искушению всяческих спец. служб. Порой так легко решаются довольно сложные проблемы! Как же с моральными нормами? Сложно. Вот сейчас дослушаю и решу. Свои разговоры слушать было неинтересно, и я их «перелистнул». Ага! А это голос Валентины: «Передайте Валентину Николаевичу, что Володе дали пять лет». 

– Передам. Я в курсе дела. 

– Вот как? Я хочу сказать, что завидую вам и желаю счастья на многие годы. Он хороший человек, надежный… – Отбой. 

Почему Зоя мне ничего не оказала? 

Снова звонок. Женский голос: «Мне Валентина Николаевича!» 

– Его нет. Что передать? 

– Я еще позвоню. Жена Володи, скажете. 

И это не передала! Странно. Надо будет зайти. Но почему она мне не передала? На этом записи кончались. Все стёр и лёг читать. 

Зоя пришла часа через два. Присела рядом.  

– У нас новости. Я беременна. 

– Это прекрасно! – и я поцеловал ее. 

Большие неприятности.. 

Наступило лето. И хотя официально я числился еще на работе, но дел особых не было. Сижу в библиотеке или читаю дома. Жена заканчивает сессию и довольно успешно. Правда, все чаще болит голова. – От перегрузки, по-видимому. Приятель предложил напечатать очередную статью, что очень кстати. Приличия ради знакомлюсь с ее содержанием. Статья большая. Платят хорошо. Что ж – это может объяснить мои повышенные расходы перед лицом общественности. Статья мне не нравится – уж очень благостная. Пытался возражать и править, но мне дали понять, что все согласованно и «так надо». Магические слова! Приходится уступить. Жене говорю полу правду. Неопределенно пожала плечами. 

Вечерами у нас тишина. Читаем. Жена в умопомрачительном халатике на тахте, а я в кресле под торшером. Иногда мою милую «прорывает» и она что-нибудь читает мне вслух. Чаще всего стихи. Умилительные картинки! Как-то я заметил, что все у нас так хорошо, что даже подозрительно и почему-то страшновато. На ее лице явное недоумение. «Знаешь, – говорю, – у меня такое ощущение, что как бы чего не случилось. Так сказать, для компенсации. Если надо любимый перстень в море бросить, то я готов. Веры только не хватает». – Поняла. 

– Но это же не обязательно! 

– Конечно. Просто по статистике маловероятно. 

И чего было болтать? Только тревогу в человеке посеял. Постарался развеять. Решили для оживления жизни пригласить в гости ее подругу с мужем. Мне это, откровенно говоря, совершенно не нужно, но – не велика жертва на алтарь семейного благополучия, а, точнее, душевного комфорта моей жены. 

Через пару дней пришли гости. Конечно, на мой взгляд лучше бы мужа оставили дома, но… Пришлось занимать офицера разговорами, поскольку девочки скрылись в спальне. Разговор не клеился, и я предложил шахматы. Сработало к взаимному удовлетворению. Играет неплохо, но я выигрывал. Потом пили коньяк, потом чай с тортом. Даже танцевали. Я обнаружил, что, когда танцуют с моей женой, я удовольствия не получаю. В общем, по-моему, я добросовестно отработал. Напоследок вызвали им такси, и на сём вечер благополучно завершился. 

Уже ложились спать, когда раздался звонок по телефону. Володи покойного жена. Говорит, что надо встретиться. Договорились на завтра. Все бы ничего, но разговор она закончила так: «Тут мой друг будет. Я ему все рассказала – мы сейчас вместе живем. Женщина в этом деле – какой тебе помощник? А он мужик бывалый». 

Я промолчал. 

Итак, информация начинает расползаться. Это требует анализа. Но, по причине коньяка с анализом не получалось, и я решил сначала с мужиком познакомиться. К тому же, жена вернулась от соседки. 

Утром Зоя проснулась с головной болью. Странно. Пил я, а голова болит у нее. Скорее бы заканчивала сессию и – в отпуск. 

Вечером отправился на встречу. 

Володя умер, но дом стоял на месте. Люба усадила меня за стол на кухне, и тотчас вышел мужчина. Лет сорока, худощавый, с усиками и глубокими морщина ми на лице. Неприятный мужик с каким-то уголовным душком. Сел ни слова ни говоря, напротив и принялся меня бесцеремонно разглядывать. Люба села с ним рядом. После довольно продолжительного молчания я сказал: «Ты, Люба, слово нарушила. Ведь договорились – посторонних не впутывать, а ты растрепалась». 

– Так я ж для пользы дела! Помощник вот будет… 

– Пустое говоришь. Меня ведь не спросила! Кто тебя просил болтать? Ты бы еще для пользы дела объявление в газету дала. Мне Володя поручил за женой доглядывать, помочь, если что, одинокой с ребенком. А он только умер, а у тебя уже другой. Вот пусть он тебе и помогает, – я кивнул на усатого, – С этого часа я знать ничего не знаю. Вот дом получила в наследство – радуйся. Если еще что не ясно – спрашивайте, а нет, так я пойду. 

Тут заговорил усатый. 

– Ты это брось! Тебе было сказано – половину жене отдать? – говорил он с хрипотцой и растерянным не казался. 

– Вот что, – сказал я, – как я сказал – так и будет. Никто мне ничего не говорил, и знать я ничего не знаю. 

– Ты это брось! – в голосе у него появилась жесткость и угроза. – Говорил, не говорил, – отдашь половину, а то сильно пожалеешь. Еще и вторую принесешь. 

– Как величать-то? 

– Для тебя – Николай Константинович. 

– Так вот, Николай Константинович, вы тут человек совершенно посторонний. Первый раз вижу. А может и последний. Не встревали бы не в свое дело. 

– Это я для тебя посторонний, а для ней и вовсе нет. Живем мы с ней, и замуж за меня она пойдет. И долю нашу ты нам как миленький отдашь. 

– Долю чего? – я насмешливо глянул на него. 

– Золота Володькиного, понял! – он сорвался на крик. — А не то худо будет! 

– А в зону снова попасть не боишься? 

Он вскочил и кинулся на меня. Стол отлетел в сторону. Я сидел спиной к стене и чего-то подобного ожидал. Ударом ногами отбросил его к противоположной стене. Вскочил, прикрываясь стулом, переместился к выходной двери. 

– Люба, – говорю, – может, выйдешь? А мы тут с другом Колей поговорим малость «за жизнь»? 

Он медленно продвигался ко мне, держа правую руку за спиной. Я сунул руку под полу куртки. 

– Коля, ножик достанешь или что еще – положу на месте. 

Он остановился. Тут Люба как будто пришла в себя и кинулась к нему. 

– Костя, ну что вы затеяли? Вам бы договориться по-хорошему, а вы в драку! Давайте сядем спокойненько. Счас я… – она кинулась к буфету, доставая бутылку и рюмки, не переставая при этом говорить. 

– Вы же, Валентин Николаевич, сами говорили, что помощник нужен? Вот Костя и будет заместо меня! Ну что с бабы толку в таком деле-то? Я стремительно прокручивал ситуацию. Покойный Володя неизвестно зачем растрепал Любе, Люба этому Косте-Николаю – типу явно уголовному. Такой вцепится как клещ. А пойдем в тайгу, как только свое получит, тут же постарается меня прикончить и забрать всё. И что делать? Убрать его первым? легко сказать! Но, во всяком случае, нужно явить миролюбие и готовность делиться. Ну и вляпался! Ухмыльнулся и сел за стол. Сбоку. Он сел напротив. – «Давай, – говорю, – спокойней и на основе взаимного интереса». 

– У меня большой интерес, чем это ты меня положить хотел? 

Я кивнул на Любу, которая нарезала сало. 

– Любаня, – улыбаясь сказал Костя, – выдь на минутку, слово сказать надо. 

Вздернула брови и, положив ножик, направилась к двери. 

–Только вот что, Константин, резких движений ты все ж не делай, лады? А то ж мне нового напарника искать придется. 

С этими словами я выхватил наган и направил на него, придерживая на всякий случай стол другой рукой. 

– Ого! – Заулыбался Костя, – а стрелять ты тоже умеешь? 

– С десяти шагов, в какой глаз скажешь, в такой и попаду. 

Он покрутил головой. Я спрятал наган и, разливая водку, сказал: «Тебе меня беречь и холить нужно! Что ты без меня?» 

– И то! Любаня, заходи. 

Но она не зашла. Обиделась, видно. 

Выпили за «мир во всем мире». После чего я произнес краткую программную речь. 

– Дело, как мне мой покойный друг Володя описывал, не такое уж простое. Главное – люди там, понимаешь, подозрительные. И бесцеремонные. Обобрать могут и порешить заодно. Так что пустыми туда ходить негоже. Что до доли, то Володя просил жене помочь, а не половину отдавать. Так что моя доля – две трети. Выезжаем в конце июля. О деталях еще поговорим. Подумайте. Болтать совсем не надо. Через неделю зайду или звони. 

Он молчал. Я попрощался и вышел. В голове настойчиво крутились две мысли, перехлестывая друг друга: ну и вляпался же я! А зачем мне все это нужно? Потом все перекрыла другая: как бы это от него избавиться? 

_____ 

Пару дней спустя мы сидели, по обыкновению, дома. Было около восьми. Оторвавшись от чтива, я заметил, что жена тоже не читает, а просто лежит, спрятав лицо в ладони. Ну, задумался человек над чем-то. Снова уткнулся в своё. Минут через двадцать опять глянул и увидел, что позу она не изменила. Заснула? Тихонько присел рядом. 

– Ты не спишь? 

– Нет. 

Ответ четкий. 

– Как ты себя чувствуешь? 

– Нормально. – В голосе раздражение. Подумал – может, ей просто скучно? Ведь совсем ещё молодая женщина! 

– Может быть, выйдем – сходим куда-нибудь? 

– Куда? 

– В театр и филармонию уже поздно. Можно в кино. Можно просто так пройтись, а хочешь – в ресторан? 

– Никуда не хочу. – Все то же раздражение в голосе. Понимаю, что лучше оставить человека в покое, но как-то непроизвольно спрашиваю: «Что с тобой? Тебе неможется?» – Не ответила. Читать мне сразу расхотелось. Сижу, гляжу на это очень милое существо с тревожным чувством. Что-то происходит. Начал продумывать ситуацию с этим Костей. Еще можно выйти из игры. Просто отдать им карту. Ситуация из «Острова сокровищ». Жалко отдавать столько денег. Очень хочется самому все сделать. Опасно, но захватывает. Вспоминаю его оскал и руку за спиной. С ножом, по всей вероятности. Явный уголовник. Он и на Любу-то вышел ради денег. Теперь не отцепится. Что бы придумать? Встала и с каменным лицом направилась в ванную. Через несколько минут всё так же молча постелила и легла спать. Как-то странно всё это. 

Утром никаких следов. Весела, доброжелательна. Спрашиваю: «Что это вчера было?» 

– Плохое настроение. 

– Какие-то причины? 

– Да нет! Просто накатило что-то. Может у человека просто так испортиться настроение? 

– Думаю, что теоретически может, а практически – так скорей нет. 

– Будем считаться с фактами? 

– Конечно. 

Дальше мы эту тему не развивали. Я отправился повозиться с машиной, а она «села на телефон». Пожалел, что автозапись выключена. 

Под вечер обсуждали – куда поедем в отпуск. Решили начать с моих родителей. Потом в Москву, где она еще не была. Потом зазвонил телефон. В первый момент я ушам своим не поверил – звонил Валериан Николаевич. Сказал, что перейду к другому телефону, а Зойке предложил послушать, – поскольку она была в курсе дела (в моем варианте, разумеется). Произошел такой разговор. 

– Слушаю вас, Валериан Николаевич. 

– Не очень-то мне легко звонить вам, но, по зрелому размышлению и с учетом последней информации о поведении моего племянника, я пришел к неутешительному для себя выводу, что был не прав в нашем споре, а посему приношу вам свои извинения. Буду очень рад, если сочтете возможным посетить меня вместе с женой. Потолкуем о чем-нибудь интересном. 

– Как ваше самочувствие? 

– Без особых изменений. Подвижность моя весьма ограничена, и такому собеседнику, как вы, был бы очень рад… 

Что было говорить? Знал бы он все, так вряд ли бы извинялся. Но пора отвечать 

– Принимаю ваши извинения. Возможно, мы с женой навестим вас до отъезда в отпуск. Если не секрет, что убедило вас в моей правоте? Более тщательный анализ ситуации, или всплыли новые факты? 

– И то, и другое. На суде он вел себя недостойно. Всех предал. Зачитывали письмо командира части. Стыдно было слушать. Примерно так же звучали и отзывы товарищей по службе. Всё это ужасно. Я столько сил вложил в его воспитание, а вырос тупой и наглый себялюбец, начисто лишенный совести и гражданственности. Я уже не говорю об элементарной порядочности. А ведь всё это вроде бы было! Но с какой легкостью ушло! Мне кажется, что я в духе времени недооценил наследственный фактор. Не хочется вдаваться в подробности. Валентина собирается на работу в Казахстан. Приходите! Буду чрезвычайно рад вас видеть. И еще раз прошу меня извинить. 

– Ты как всегда оказался прав, – заметила моя жена, и тон ее мне не понравился. Опять начиналось что-то непонятное. 

– К сожалению, я далеко не всегда бываю прав. А в этой  

ситуации так особенно. Не надо было вмешиваться в чужую жизнь. 

Если бы это было возможно, я пребольно дернул бы себя за язык. Ведь она сейчас спросит, о каком вмешательстве идет речь? К счастью, не спросила. 

– Это из-за Валентины ты его? За то, что он ее побил? 

– Что «я его»? Мне вменяется в вину, как я тебе рассказывал, что я отказал в помощи, когда его уже взяли. 

– А что ты, собственно, мог сделать? 

– Вот именно. Но я отказался принципиально. 

К счастью, ее мысли были заняты чем-то другим, и дальнейшего развития эта тема не получила. 

– Мы зайдем к нему? В сущности, он славный старикан и очень интересный собеседник. 

Ответ прозвучал резковато. 

– Иди, если тебе это доставляет удовольствие. Что я там буду делать? С Валентиной впечатлениями обмениваться о том, как она с тобой спала? 

Это был первый конфликт в нашей семейной идиллии. Я чувствовал себя прескверно. По-видимому, прорывалось накопленное недовольство. Или это результат беременности? 

– Зоенька, чем ты недовольна? 

– Да ничем. – И она ушла на кухню мыть посуду. 

Тут было над чем подумать. Что-то не так, а что – совершенно не понятно. Конечно, всегда хорошо быть не может, но, очевидно, есть какая-то конкретная причина! Или нет? По-видимому, первый период совместной жизни, когда над всем довлеет чувственность, прошел. Начинает проявляться разница в личных привязанностях, оценках. Но почему так резко? Закончив кухонные дела, она прошла в спальню. Я включил музыку и просматривал технический журнал. Обронила походя: «Вот-вот! Тебе кроме книг ничего и не нужно». Мне это показалось крайне несправедливым. Ведь и она часами лежала, уткнувшись в книгу! Но какой справедливости можно ожидать от раздраженной женщины? Немного погодя зашел в спальню, Зоя укладывала вещи в чемодан. 

– Я хочу пожить пару дней дома. 

Ничего себе! Что же я проглядел? 

– Ты надолго? 

– Не знаю. Я тебе позвоню. 

– На какой поезд ты собираешься? 

– Еще не знаю. Какой подвернется. 

– Я пойду, выведу машину. 

– Не надо. Не провожай меня. Вызови такси. 

После ее отъезда я почувствовал, что что-то во мне надломилось. Я растерялся. Уж очень неожиданно всё это было! Поразмыслив, позвонил её родителям. Трубку взяла Клава. Я спросил: «Клава, ты мне друг?» 

– Конечно! А что приключилось? 

– Зоя вдруг, без всякого видимого повода собрала вещи и уехала домой. Ни ссоры, ни даже чего-нибудь подобного. У меня круги перед глазами и полное непонимание происходящего. К тому же она беременна. Прошу, выясни по возможности, что происходит, и позвони мне. Звони не с домашнего. За мной, ты знаешь, не пропадет. 

– Вот это да! А каким поездом она едет? 

– Понятия не имею. Села на такси и укатила. Не хотела даже, чтобы я её провожал. 

– Валентин Николаевич, вы не сильно переживайте. У ней это бывает. Я все узнаю и позвоню. 

– Ладно. Звони с междугородки. И никому ничего не говори. Пока. 

Что я еще мог сделать? Правда, фраза «у нее это бывает» меня встревожила. Что бывает? Какое-то психическое расстройство? Ничего себе! Теперь мне уже не казалось, что все у нас идеально хорошо. Утром снова позвонил. Подошла мать. Я спросил, как Зоя доехала. Всё, говорит, хорошо. Только умаялась, видать, в дороге и сейчас спит. 

– У нас ребенок будет. Она на третьем месяце. 

– Ну, и слава богу. Внучка значит будем ждать. 

Попрощались по родственному. В общем, и тут полная перемена программы. Вечером позвонила Клава. 

– Валентин Николаевич, вы не переживайте! Это у нее болезнь такая. Мы думали, – все прошло, а оно снова. У ней это в полнолуние чаще. Раздражительная делается очень, а так больше ничего. Она уже отошла. Теперь ей ужас как неловко. А тут ещё мать накинулась – она теперь за вас горой! Ты что, – говорит, – ополоумела? От такого мужа уходить? Он тя только что на руках не носит! Не будь дура! А она говорит, – сама не знаю, что нашло. Теперь, говорит, стыдно возвращаться. Может к врачу её сводить? Мать водила к нашим. Говорят, что ничего серьезного. Пройдет с годами. А вот не прошло же! А можно я на пару деньков приеду? Мне через две недели на работу. 

– Вот ты с ней и приезжай. 

– У ней денег нету. Говорит, взять забыла. 

– Я деньги завтра вышлю телеграфом. Тебе особо – в связи с окончанием и вообще… 

– Ой, спасибо. Мы дня через два приедем. 

Долго ходил по комнатам обдумывая ситуацию, но набрел на мысль из совершенно другой области. Тут же позвонил капитану Володе. Договорились быстро. Система оплаты прежняя. 

_____ 

Вечером пошел в гости к Валериану. Еще раз выслушал извинения. В гостях был все тот же Сергей Николаевич, и обсуждались, как обычно, весьма масштабные проблемы. В частности, как мне поначалу показалось, вполне просоветские. Речь шла о заявлении Папы Римского, что современные Западные демократии движутся к тоталитаризму, а сама демократия на Западе стала мифом и прикрытием безнравственности. Я заметил, что критика такого рода начинает распространяться даже среди правящей элиты. По-видимому, кризис капитализма, несмотря на огромные достижения в материальном производстве, – это реальность. Но, – заметил С. Н., повернувшись ко мне, – никто не предлагает взамен социалистическую альтернативу. Об этом среди серьезных ученых нет и речи. О необходимости рыночной экономики говорят сейчас даже социалисты. Но макро-перспективы туманны. Многие философы ставят под сомнение даже парадигму перманентного прогресса. 

– Но тогда получается, что наш вариант их не устраивает, а их ведет к чуть ли не глобальному кризису. Как-то нелогично, – это Валентна, появления которой я даже не заметил. 

– Что же тут парадоксального? История на месте не стоит. Вполне может возникнуть нечто третье! Или последует очередное изменение капитализма. Они уже и сейчас кое-что у нас заимствуют. – Я говорил не очень уверенно. 

– Совершенно верно, – поддержал меня С. Н., – Даже сегодняшнее постиндустриальное общество существенно отличается от того, что было лет 20 назад. И, повторюсь, наш «реальный социализм» никем в качестве модели будущего мироустройства всерьез не принимается. Нам вообще предрекают скорый уход с исторической арены. 

– Ну, это они делают уже сколько лет! – Валентина пожала плечами. 

– К сожалению, – заметил С. Н., – реальность, которую мы наблюдаем, ни о чем хорошем не говорит. Еще 1848 году французский экономист Мишель Шевалье писал: «Социализм, если реализовать его на практике, привел бы к угнетению лучших натур посредственностями, активных, умных и добросовестных – эгоистами, дураками и лодырями». Оглянитесь вокруг! Разве не это вы видите? Пусть у вас мало опыта, но генеральный-то секретарь у всех на виду! 

Я почувствовал холодок в сердце. За такие слова, дойди они «куда следует», можно было очень жестоко поплатиться. Но я промолчал. Фигура нашего верховного правителя была действительно гротескна. А в газетах молотили такой вздор и брехню, что и читать было неприятно. 

– Еще Чаадаев писал, что «судьба России – давать миру уроки своего горького опыта», – Валериан Николаевич отпил из своей рюмки, – Так получилось, что Россия дала поставить на себе страшный социалистический эксперимент. 

Вот так они всегда. С чего бы ни начинали, заканчивают ярой антисоветчиной! Мне с моими нынешними проблемами еще только вызова в КГБ не хватало. 

Валентина шумно встала и пошла к себе. Я извинился и последовал за ней. Когда мы остались одни, она спросила: «Ты думаешь, они правы?» 

– Трудно сказать. Ведь объективные показатели нам недоступны. 

– А мне кажется, что в этом много старческого брюзжания. 

– Не скажи. Всяческого дерьма в нашей жизни действительно предостаточно. Но будем надеяться, что хоть в главном мы не ошибаемся.  

Развивать эту тему мне не хотелось. Она словно почувствовала и спросила, что у меня дома? 

– Да ничего такого. Завтра Зоя приезжает от своих. Когда тебе ехать? До Казахстана же чертовски далеко! Кстати, мое предложение остается в силе. 

– Спасибо. 

Когда я вернулся, Валериан Николаевич цитировал Упанишады: 

«Кто вас будет учить, что Нирвана – 

Прекращенье всего – тот солжет. 

Будет так же не прав, кто вам скажет, 

что в Нирване вновь жизнь потечет…» 

Это напоминает Лао Цзы: «Невыразимость – глубинное свойство истины». 

Следующие два часа были посвящены Восточной философии. 

____ 

Поздно вечером позвонила Люба и просила прийти завтра к двум, чтобы окончательно договориться. Я тут же перезвонил капитану Володе. Ровно в 14 часов подъехал к Володиному дому. За углом стоял милицейский УАЗик. Зашел в дом, Константин сидел на том же месте, где я его оставил в прошлый раз. Люба – хмурая и даже вроде бы заплаканная, сидела рядом с ним. Когда я зашел, спросила: «Мне выйти?» Я посмотрел на Константина, но он как-то не отреагировал. 

– Да зачем же, посиди с нами. 

Она благодарно на меня глянула и повернулась к нему. Посидели немного молча, а потом Константин как-то напыщенно сказал: «Мы твое предложение принимаем, на одну треть согласные. Когда едем то?» 

Ну да, ты конечно согласен, потому как надеешься взять всё – это мне понятно. Вслух сказал: «Как соберемся – так и поедем. Поспешать надо, Холодает там рано. Давайте недели так через две. Как с оружием? Двустволка нужна, легальная. Официальная версия – туристский поход. Предлагаю Любу взять с собой». 

– Ну да, а дите я куда дену? 

– К матери отвезешь. 

В этот момент раздался резкий стук в дверь. Вошли трое в милицейской форме. Я заметил, как сразу напрягся Костя. 

– Проверка паспортного режима, – сказал один из вошедших. Я молча протянул пропуск. Заметил, как один из милиционеров зашел Косте сзади. Сидел он неподвижно. Мой пропуск лейтенанта не удовлетворил. Костя процедил: «Здесь нету у меня документов. На другой квартире». 

– Тогда проехали в отделение. 

Стоявший около меня старшина достал наручники и двинулся ко мне. 

– Это зачем? Я что – сопротивляюсь? 

В дверях появился еще один милиционер. Я пожал плечами и протянул старшине руки. В наручниках первый раз. Не очень приятные ощущения. Потом наручники надели Константину. Он тоже не сопротивлялся. В отделении дежурный, посмотрев на мой пропуск, рассортировал нас по кабинетам. Меня повели на второй этаж. За столом сидел Володя. Как только сопровождавший вышел, ухмыльнулся и снял с меня наручники 

– Ну как, доволен? 

– Все отлично, – я полез в карман и достал конверт. – Разберитесь с этим Костей. Кто такой? Документов у него не оказалось. 

Володя отвез меня к моей машине и обещал вечерком позвонить. Вечером действительно позвонил. 

– А знаешь, интуиция тебя не подвела. Этот мужик – Парин Константин Васильевич – в розыске. Тебя не заложил. Друг, – говорит, – покойного Володи. Встретились случайно, и знать он тебя не знает. 

– Всё правильно. Ты ему поверь. Зашел жену приятеля покойного проведать и если что – помочь. 

– Будет исполнено. Если еще что – обращайтесь. За бдительность и помощь милиции благодарю. 

– На сколько сядет? 

– Если по совокупности, так не меньше десятки. Устраивает? 

– Вполне.  

____ 

На следующий день приехали девочки. Зоя совершенно в норме. Клава скоро убежала и обещала прийти не позже полуночи. Дали ей ключи и отправились в постель. Меня не оставляла настороженность, но все было нормально. Я лежал на спине, заложив руки за голову, и думал о моих делах. Не очень весёлых. Девушка, дремавшая рядом, была мне очень дорога. Меня охватывало чувств нежности при одной мысли о ней. Но помнил и потрясшее меня чувство отчужденности, которое она испытывала ко мне тогда. Всего несколько дней тому назад. И никогда я уже этого не забуду. Настороженность будет теперь всегда со мной. Но это могло повторяться, прогрессировать! И надо же – какое невезение! А дети? У нее явно что-то с психикой, но как это отразится на детях? А мне так хотелось детей! Что же делать? Оставить ее – это выше моих сил. Такое нельзя себе представить ни в каком случае. Как она будет жить? Сможет ли работать? А может быть, все это обычный нервный срыв, результат перегрузки? Обычный! Не очень уместное определение, Клава говорила: давно уже не было ничего подобного. Но есть же медицина! Что-то же она может? Завтра же к врачу. 

Утром, когда я проснулся, она уже встала и готовила нам завтрак. Когда все сели за стол, я сказал: сегодня в одиннадцать идём к врачу. 

К моему удивлению никаких возражений не последовало. За столом Клавка щебетала, повествуя о своих вчерашних похождениях, за что я был ей очень благодарен. В одиннадцать поехали в поликлинику. К моему удивлению, очереди к этому врачу не было. Мой рассказ не занял много времени. Потом меня выставили и допрашивали Зою. Потом нас вместе. 

– По-моему – это следствие перегрузки нервной системы. На всякий случай направляю вас на консультацию к профессору в областной диспансер. 

Я понимал, что просто так к профессору не направляют. Вечером позвонил к сослуживице, муж которой был доцентом в мед.институте. Обещал помочь. Я сказал, что, хотя направление у меня есть, но предпочел бы, чтобы визит носил частный характер, Уже через двадцать минут мне перезвонили, чтобы мы пришли завтра. Пока я звонил и договаривался, сестры сидели рядом и наблюдали мою активность. Общего между ними было очень мало. 

На следующий день из библиотеки я поехал к Любе. Увидев меня, она прижала руки к груди и с удивлением воскликнула: «Так тебя отпустили?» 

– А за что меня сажать? Я же не уголовник какой? 

Сели за стол, и Люба рассказала, что только пришла от следователя. Свидания с Константином не разрешили. Его отправляют куда-то в лагерь, откуда он сбежал. Вид у Любы был жалкий. 

– Выбрось его из головы. Про меня спрашивали? 

– Спрашивали. Я сказала, что знакомый покойного мужа. Проведать зашёл. Сказали, разберутся. Ты прости меня за Константина. Я ж не знала, что он уголовный. Прости. Дура я и есть. 

Спросил, на что она живет? Говорит – последние гроши проживает, что после Володи оставались. 

– А Константин на что жил? 

Она потупилась, 

– Дом вот хотели продать. 

Все было понятно. 

– А откуда этот Костя вообще взялся? 

– Зашел как-то. Говорит, друг Володин. Служили, вроде, вместе. Ну, а потом… – она совсем замолчала. Я достал сотню и положил на стол. 

– Трать, – говорю, – потом еще подкину. Володя же просил присмотреть и помочь, если что. Будь осторожна. Константин этот тебя дружкам своим может сдать, так что, тут еще запросто Володины «сослуживцы» могут появиться. Гони всех. И вообще – ты ничего не знаешь. 

Помолчав, она сказала: «Да уж, один раз облажалась. Учёная теперь. 

– Пошел я. Мне жену к профессору везти. Болеет у меня жена. Можем в это лето и не успеть за заначкой. 

Уже в машине я подумал в очередной раз: а на кой чёрт я так рискую? У меня же и того, что есть, надолго хватит. А «влететь» с этим золотом можно капитально. Но понимал, что остановиться уже не смогу. То ли авантюрная жилка открылась? То ли просто жадность? 

______  

У профессора внушительная очередь. Сестра взяла наше направление, и через одного человека нас вызвали. Меня не пустили. Потом позвали. В общем, обычная процедура. В заключение профессор сказал, что ничего острого он не видит, выдал кучу рекомендаций и кое-что из лекарств. Просил зайти осенью. Потом уже, мне наедине: «Хочу, вас предупредить, что возможен и другой диагноз. Наблюдайте за ее поведением. Возможно, осенью её придется положить на более тщательное обследование». 

Диагноз вертелся у меня на кончике языка, но произнести я не решился. Он тоже. Молча положил на стол конверт и раскланялся. Сели в машину и поехали домой. Всё, – говорю, – теперь нас ничего не держит. Едем к предкам. Она вдруг расплакалась. 

– Милая, у тебя нет никаких оснований! Сам профессор тебе это сказал! А он, говорят, блестящий клиницист. 

– Но ты не скажешь, что он тебе наедине говорил! 

– Ничего особо секретного. Сказал, что пока ты не отдохнешь и не окрепнешь, я должен относиться к тебе бережно, не дебоширить, не устраивать семейных сцен и каждое утро целовать тебя в шейку не менее трех раз. По-моему, мы и так придерживаемся этих правил. 

Она улыбнулась сквозь слезы и положила голову мне на плечо. 

– Спасибо тебе за всё. Больше не буду плакать. Едем отдыхать. 

____ 

Хотели лететь, но потом решили – поездом. У Зои начались неприятные ощущения в связи с беременностью. В купе вместе с нами сел бородатый мужчина лет сорока, с женой. Как я и предположил – священник, и не низшего ранга. Познакомились легко. Воспринимались они как милые интеллигентные люди. Батюшка достал коньяк. Выпили немного за знакомство. Женщины вышли в коридор поболтать, а мы остались и, разумеется, заговорили о религии. Мне было очень интересно поговорить с образованным и искренне верующим человеком. Раньше я полагал, что это несовместимо, но теперь, под влиянием Валериана Николаевича, понял, что ошибался. И вообще пришел к выводу, что не так всё просто. Но в агностики я всё же не перешел. Просто перестал быть вульгарным атеистом. Я уже понял, что некоторые формы веры экуменистического толка совместимы и с высокой культурой, и с глубокими знаниями в области, например, квантовой физики. Это я все ему изложил. Конечно, не бог весть какие достижения, но примите во внимание, под каким идеологическим прессом мы жили! Я сказал, что могу понять веру в нечто сверхразумное, в нечто, представляющее Вселенную куда сложнее, чем наше сегодняшнее о ней представление. Но ряд положений совершенно не укладываются в моей голове! И уж совершенно не приемлю, когда серьезные люди с пеной у рта отстаивают ценности и истинность только своей конфессии, поливая грязью иные. Не могу понять сочетания свободы воли, якобы дарованной людям, и повторяемого ежечасно, что всё в руках божьих, что господь контролирует каждого, и что волос не упадет без воли божьей. Но тогда как же быть с ответственностью за всю мерзость мира? В моих представлениях не вяжутся утверждения разных иерархов, зачастую противоречащих друг другу, хотя многие из них – «столпы церкви»! Не находят объяснения в рамках веры и многочисленные несуразности и разночтения в Священных книгах, редактированных многократно, переводимых неточно. И еще много чего. 

– Поймите, как я рад встретить человека, могущего объяснить, «пролить свет» и прочая. Верующих и мыслящих я в жизни своей еще не встречал. 

Он молча слушал. Потом осведомился, сколько мне лет. Узнав, что почти двадцать девять, усмехнулся и заметил, что ему вот уже сорок девять, и всю свою сознательную жизнь он посвятил изучению, в частности, и этих вопросов. 

– Ну, – заметил я, – значит, мне вас сам бог послал. 

– Из уважения к Создателю, не следует имя Божие упоминать всуе. 

– Значит, вы всерьез убеждены, что наш мир, Вселенная – созданы Богом? 

– Разумеется! А вы полагаете – кем? 

– Я полагаю, что они существуют вечно и вечно пребудут. 

– И вам не трудно это представление о вечном, никем не сотворенном мире? 

– Не более, чем представление о вечно существующем Боге и его возможностях сотворения Вселенной из ничего. 

– Что ж, – сказал он с некоторой насмешливой печалью в голосе, – надо признать, что сложности соизмеримы. 

– Ну, а что вы думаете о множественности религий? 

– У каждого народа религия оформилась в соответствии с определенными историческими обстоятельствами. Вот повсеместность религий подтверждает мысль о ее внутренней потребности. Преобладающее число религий несет в себе потенции добра, любви, нравственности. Есть, правда, религии-извращенцы. 

– Например, католическая. 

– Ну что вы! 

– А разве костры инквизиции, избиение альбигойцев, протестантов, насаждение христианства насилием хотя бы отдаленно напоминают заветы Христа? Или приканчивали из любви к ближнему, которого полюбили, как самого себя? Или все это спишем на козни дьявола? Тогда поразительно безразличие бога к судьбам людским. Как вообще понимать выражение: «Всё в руках божьих!» И как же тогда со свободой воли? 

– Это действительно понять не просто. Существует наука с тысячелетними традициями – богословие. Она занимается этими вопросами. Как и наука светская, богословие еще далеко от решения всех вопросов. Порой даже пересматривает свои прежние установки. Да, на некоторые вопросы мы пока не знаем ответов. Но верующий ощущает присутствие Бога вне зависимости от различных теологических построений. И эти ощущения говорят ему, что Бог присутствует в любви, в истине, в красоте. Он присутствует перед лицом зла и неправды, но не как каратель, а как совесть, как тот, к кому можно уйти от ужасов, безобразий и жестокости мира. А суд Божий будет в конце времен. Будет пренепременно. 

Я смотрел на него со смешанным чувством. Сквозь мягкость облика и манер проглядывала абсолютная убежденность, и в речи проскальзывали еле заметные покровительственные нотки. Дискуссия не состоялась – подумал я с сожалением. Видимо, что-то такое отразилось на моем лице, и он продолжил. 

– Будем откровенны. Я кажусь вам самодовольным недоумком, а вы мне – человеком, искалеченным атеистическим воспитанием. Вам кажется, что я попросту ухожу от обсуждения конкретных проблем и якобы очевидных «нелепостей» Священного Писания из-за отсутствия достойной аргументации. Поверьте – это не так, хотя обидных нелепостей и даже глупостей за минувшие века наворочено и впрямь немало. Более того, кажущиеся мне и ряду других, размышляющих на эти темы идеи неверными, официальной церковью продолжают приниматься за истинные. Это касается и конфессионального множества, и толкования ряда мест Библии и, будем уж совсем откровенны, ряда ужасных дел, сотворенных церковью. Я ведь не хуже вас знаю, что католические «ученые» объявили телескоп Галилея «дьявольским орудием», а первопечатник российский Федоров принужден был бежать из Москвы, т. к. печатню его разгромили по наущению церковников. Везде действуют люди, наделенные свободой воли и зависящие от исторических, а то и просто конкретных обстоятельств. Придет время, и воссияет истина, поверьте. И точно так же, как строение Вселенной может оказаться куда сложнее представляемого ныне, так и идея Бога, может статься, выглядит совсем не так, как это представляют себе нынче даже вполне искренне верующие священнослужители. Всему свое время. Смена парадигмы миропонимания грядет несомненно, и появятся ответы на многие мучающие нас с вами вопросы. 

И, словно ожидавшие завершения серьезных разговоров, зашли наши женщины, разом нарушив своим щебетанием атмосферу серьезности беседы. Но батюшка еще не все сказал, и жена сразу уловила это. Хотела было снова под каким-то предлогом выйти, но он удержал ее рядом с собой. Тогда и моя жена тесней придвинулась ко мне, а батюшка продолжал. 

– Большую ошибку совершают наши власти, насаждая примитивный атеизм, подчеркивая только лишь классовый характер религии, ее служебную правящим классам роль. Это нарочитое упрощение и даже вульгаризация проблемы, к которой так склонны нынешние марксисты. Непреходящее таинство бытия, трагедия смерти, быстротечность жизни, страдание – всё это не обусловлено социально и касаемо всех людей, всех слоев общества. Вот почему, повторяю, сведение религии только к защите интересов власть предержащих есть грубое упрощение. Что ж, с этим нельзя было не согласиться, хотя кое-что можно бы и возразить. Но интересна была реакция его жены.  

– Ох, Василий! Договоришься ты, что опять тебя вызовут!!! И те, и эти. 

– Поверь мне, матушка, молодой человек не из этой епархии. 

– А из твоей епархии мало тебя закладывали? – Я вмешался. 

– Большое спасибо за беседу. Мысли ваши очень даже современны, и, как я читал, циркулируют в Западном мире весьма интенсивно. Я сужу об этом по той критике, которой они подвергаются в наших изданиях. Жаль – не могу с ними ознакомиться подробней. В отношении меня можете быть совершенно спокойны, но, в принципе, жена ваша, к сожалению, права. Об одних я уже не говорю, но и рептильность представителей нынешней нашей церкви уважения не внушает. 

Я думал, что на этом религиозная тема исчерпана. Мы пообедали. Потом до вечера читали, дремали. Было жарко. Кондиционеры как обычно не работали. Уже под вечер мы с батюшкой вышли в тамбур покурить и хоть немного охладиться. Глядя в оконную темень, он вдруг заговорил. 

– То, что народ воспитывают в духе атеизма, вина не только большевиков. Таким был нравственный идеал нескольких поколений европейских просветителей-гуманистов. Изведав этот путь сполна, нынешний человек снова впал в сомнения. Страх перед миром, отсутствие достойных идеалов, извечный ужас конца толкают кого к оккультизму, кого в разного рода экзотические секты, кого к самому широкому набору пещерных суеверий. 

– Но в старые, конфессии приток не наблюдается. 

– Почему же? Магометане не жалуются. Адептов ислама ничуть не убавляется. Скорее напротив. Что до христианства, то куда страшнее упадок качества веры. Религия наша делается все меньше значимой в жизни людей, все больше обрядовой, поверхностной. Это касается и протестантов, и католиков. Да и ислам используется больше как ширма для решения вопросов политических, 

– Но ведь вы сами в значительной степени этому содействуете! Уровень образованности в развитых странах куда как возрос, а вы все толкуете про шесть дней творения, Адама и Еву, и менее шести тысяч лет со дня сотворения мира! Кто же в эту, простите, чепуху сегодня верит? Чего вы можете ожидать в ответ? На фоне творящегося в мире существование бога представляется весьма сомнительным. Даже известная козырная карта – жизнь после смерти – представляет собой сегодня весьма сомнительную гипотезу. И уж меньше всего христианскими заповедями руководствуются в бизнесе. Да и вообще в практической жизни. Мир Западный уже давно живет так, словно никакого бога и нет. Скорей уж дьявол. 

Открылась дверь, и вошел проводник. На этом наша беседа закончились. Мы спали, когда они сошли. На столе осталась записка: «Благодарим за случай познакомиться. Буду молить Господа, дабы ниспослал семье Вашей благополучие. Я, как видите, всё своё толкую. С уважением – отец Василий с супругой». 

______ 

Дома всё на месте. 

После смерти дедушки родные остались совсем одни в большой двухкомнатной квартире, и жизнь их протекала без особых треволнений. Воспитанием моим занималась в основном бабушка, а вечно занятые родители принимали во мне участие как бы на вторых ролях. Это были люди высокопорядочные, с высшим советским образованием. Как раз те, которых Солженицын по справедливости называл «образованщиной». Конечно, по своей культуре они были куда выше Зоиных родителей. Рядовая советская интеллигенция. Зое мои предки очень понравились. По-моему, это было взаимно. Что ж, – думал я, – прекрасно! Дал матери денег, чтобы они с отцом съездили в Трускавец, что им обоим было весьма полезно. Мама деньгам очень удивилась. По ее представлению, я должен был при своей зарплате если не бедствовать, то еле сводить концы с концами. И уж, во всяком случае, не роскошествовать. Я плёл что-то про свои побочные заработки. Мама расспрашивала Зою, как мы живем, как ладим. Зоя выразилась в превосходных степенях, и мама с папой просто цвели от радости. Да оно и так все было видно! Вечерами водил Зою к морю – солнце ей профессор запретил. На нашей лодочной станции меня еще помнили, так что лодку всегда давали. В первый приход шкипер Витька подмигнул и осведомился, где я такую кралю подцепил? Иногда был сильный прибой, и тогда я выносил Зою из лодки на руках. 

Поехал на кладбище к бабушке с дедушкой. Хотел один. Хотел поплакаться бабушке, с которой был очень дружен. Окунуться в прошлое, снова почувствовать себя маленьким мальчиком под надежной бабушкиной защитой, немного выпить. Но отказать жене, конечно, не мог. «Я с тобой!» – а глаза говорили: я ведь всегда с тобой! Мы ведь вместе! – Ну конечно! Мы теперь всегда вместе. И вместе сидели на бабушкиной могиле в безлюдье еврейского кладбища. Я рассказывал ей, какая у меня была замечательная бабушка. Была… 

Перед отъездом устроили прощальный вечер. Пришлось наведаться на местный рынок – Привоз. Там действительно всё было, а цены меня не очень смущали, чем опять удивлял свою маму. 

С папой мы проанализировали наше внутреннее и международное положение. Папа – член партии, всю жизнь был пропагандистом. Работал начальником планового отдела крупного предприятия, но всегда считал своим долгом внедрять в умы слушателей коммунистические идеи. И вообще, был, как говорили в то время, «верным сыном партии». Какой, не упоминалось, поскольку была всегда одна: Коммунистическая партия Советского Союза. Мнения наши по ряду вопросов существенно расходились, но заострять разногласия я не старался, а в конечной победе социализма мы с ним в то время оба не сомневались. Мама во всем следовала за папой, хотя и не была столь фанатичной. В связи с ее приближающимся переходом на пенсию, я предложил подумать о переезде к нам. Заключительным действом стало посещение нашего «толчка», который, как и во всех приморских городах, был богатейший. Ведь сравнение шло не с Западными супермаркетами, а с местными универмагами! Купили много чего как Зое, так и маме, чем в очередной раз повергли родителей в недоумение по поводу столь неумеренных, по их понятиям, трат. Когда же я передал отцу на сохранение пачку облигаций «Золотого займа» – удивление достигло предела. Но было уже не до объяснений. Мы отбыли домой. ___ 

Домой прибыли на рассвете, что было хорошо, поскольку уж слишком много с нами было багажа. Ворующую часть населения это могло подвигнуть на нехорошие поступки. 

Дома нас ждали новости. Клава вышла замуж! Свадьба прошла без нас, чему я был очень рад. Зоя занялась свадебным подарком. Самочувствие ее снова ухудшилось. Начались головные боли. Снова волнами накатывала раздражительность. Правда, теперь она пила транквилизаторы, и внешне все обстояло спокойно. Позвонила Люба. Она решила переехать к матери в деревню, а дом продать. Матери нужна была помощь по хозяйству, а сама Люба на своей швейной Фабрике зарабатывала очень мало. Я предпочел не вмешиваться в ее проблемы. Спрашивала, собираюсь ли я по Володиным делам, но из-за Зои я, конечно, никуда уехать не мог. Потом был звонок от капитана Юры. Юрию Андреевичу присвоили майора, в связи с чем мы с Зоей были приглашены в ресторан. Про Зою я объяснил, но самому придется пойти. Очень полезное знакомство! Еще через пару дней звонок из райкома партии. Звонил мой приятель и зав. Каким-то отделом Вилор. Очень обрадовался, что я в городе, и сообщил о поручении прямо-таки экзотическом. В соответствии с каким-то там постановлением городского комитета партии, подлежали проверке торговые предприятия. Меня назначили руководить группой по проверке крупнейшего кондитерского магазина. На все мои протесты ответ был один: «Надо помочь райкому. Доверить столь ответственное дело можно только самым надежным и проверенным лицам». Ну что тут возразишь? Тем более, что дел-то на один вечер. Согласился. Дело оказалось забавным, и о нем стоит рассказать подробней. На следующий вечер нас собрали на инструктаж. Под мое начало поставили пять милых девушек. Задача заключалась в проверке наличного товара. Дальше события разворачивались следующим образом. На следующий день в семь часов вечера мы неожиданно нагрянули в магазин. И началось! Вы представьте себе, что означает эта проверка наличного товара. Пришлось перевесить все конфеты, торты, пирожные! Персонал был предупредителен, любезен. Ну, разумеется, их предупредили заранее, и всё сошлось до последней шоколадки. Четыре часа непрерывной работы! Наконец все кончено, и мы подписали соответствующие бумаги. Но просто так уйти нам не дали. Девушек завели в подсобку и навалили им конфет шоколадных не меряно. А меня директор магазина завел в свой кабинет, и мы угостились очень даже неплохим коньяком, закусывая шоколадом. Какие тут комментарии? 

В связи с предстоящим расширением семейства, начали подумывать о расширении жилья. Повез жену смотреть Любин дом. Ей он понравился. Володя внутри все делал своими руками, и было видно, что для себя делал. Цена, однако, даже для нас была огромной. На следующий день приехала Клава. Внешне изменилась заметно. Как-то раздобрела что ли? Приехала занимать у нас деньги. Жить негде, и решено строиться. Сумма весьма внушительная. Я нисколько не сомневался, что деньги нам никогда не отдадут. У Зои на этот счет тоже не было никаких иллюзий. В общем, Зоя ей денег не дала. Обида страшная. Шуму и всяких неприятных слов было сказано множество. Я помалкивал. Зоя пыталась что-то объяснять, но у той один ответ: мне надо, а у вас есть. Сильно хлопнула дверью и ушла. У Зои разболелась голова, в ход пошли таблетки. Ужасно неприятно все это. 

Еще по приезде звонил Валериану – обычный разговор. Приглашал, как всегда, в гости. Узнал, что Валентина работает на телеграфе и получает семьдесят рублей! Прожить на это, конечно, невозможно. Задумаешься тут о достижениях реального социализма! 

Сегодня позвонила сестра Валериана. Ему очень плохо, но в больницу не хочет. Может быть, я приду – уговорю! Пошел. По дороге зашел на почту и прихватил бланк почтового перевода. 

Валериан Николаевич лежал, и вид у него был прямо-таки скверный. Спрашиваю, что изменилось в его состоянии? – Почти непрерывная боль в сердце и разных степеней одышка. 

– На инфаркт проверяли? 

– Да. Нет никакого инфаркта. Просто сильно изношенное сердце. 

– Почему не хотите в больницу? Там капельницы, могут существенно облегчить состояние. 

– Хватит, пожалуй. 

– Чего хватит? 

– Жить. 

– Простите, но есть более безболезненные способы перехода в мир иной. Ведь что с вами может быть дальше – живописать? 

– Еще Плиний сказал, что возможность умереть, когда захочешь, лучшее, что боги даровали человеку в его полной страданий жизни. 

– Я не спорю с Плинием. Более того – я совершенно с ним согласен. Я только против избранной вами технологии процесса. К тому же вы вполне успеете это осуществить потом, если и впрямь ничего не поможет. А сейчас нужно в больницу. Где направление? 

Я вызвал «скорую» и зашел к Анне Николаевне. Под мою диктовку она заполнила бланк почтового перевода Валентине на 200 рублей. 

В больницу мы поехали все вместе. В предусмотрительно захваченном белом халате пошел искать и нашел лечащего врача. Имел с ним содержательную беседу. Он обещал, я обещал. 

____ 

Дома Зоя встретила с головой, замотанной полотенцем. Сильная головная боль – таблетки уже не помогают. Позвонил профессору. На мое счастье он оказался дома, хотя и в отпуске. Обещал содействие в госпитализации и личное участие. Я напомнил, что предполагаю частный характер его услуг. На завтра Зою положили в клинику с очень неприятным названием. Собственно, следовало начать с невропатологии, но я понимал невысказанный в прошлый раз диагноз профессора. Знал также, вялотекущая шизофрения, в сущности, не лечится. В общем, деваться было некуда. 

Последующие дни протекали однообразно. Приближался учебный год. Почти весь день читал. Через день ездил к Зое, но до воскресения никого не пускали и только принимали передачи. Из её записок следовало, что что-то колют. Лечат, в общем. 

По дороге домой заехал к своему «автомобильному деду». Возня с моей развалюхой мне начинала надоедать. Дед обещал поменять ее на нечто более приличное. Показал «Жигуль». В очень хорошем состоянии: «Гони пять тысяч, и он твой». Пашка (зять) уладит все бумаги». Очень захотелось! Пять тысяч – могу, но что скажут люди? Выход подсказал тот же Пашка. Выход своеобразный – купить у него за семь тысяч облигацию, на которую пал выигрыш как раз в пять тысяч. Наверное, сегодня такая махинация покажется верхом идиотизма, но тогда она казалась вполне разумной – за две тысячи рублей я получал возможность легально, не привлекая внимания, потратить пять. А в действительности – еще больше, потому что – ну кто же будет с такой уж точностью учитывать мои расходы? Еще пара «николаев» уплыла к протезистам, и я стал обладателем почти новой машины! Забавно! Теперь следовало пустить слух о невероятной удаче и получить деньги в ближайшей сберкассе. Из головы у меня не шли слова, сказанные доцентом-экономистом на одном из наших диспутов у Валериана: «Если есть капитал, не держите его исключительно в рублях. Экономический крах системы неизбежен». Даже если они правы, так сказать концептуально, то все это, пожалуй, еще не скоро. Конечно, главным делом человека в жизни является устройство своей судьбы. Но бывают моменты, когда приходится задумываться над судьбами если и не мира и всего человечества, то хоть своей страны! Хотя бы потому, что это неизбежно повлияет на твою же судьбу. Но нужно ли это делать сегодня? Вроде бы никаких макропризнаков! Или все эти предсказываемые катаклизмы лишь в исторической перспективе? Черт его знает. Ни достоверной информации, ни аналитических способностей в достаточной мере у меня нет. Интуиция тоже молчит. Остается плыть по течению и делать как все, то есть решать свои личные проблемы на свой страх и риск: знаменитое русское «авось»! 

Вечером позвонила Зоя – как-то пробилась к телефону. Все нормально – глотает, колют, скучает. К самому страшному – своему окружению психов – уже как-то адаптировалась. Но вообще-то жуть. И как это все скажется на ребенке? Он же тоже все это ощущает? А как там пахнет!  

– Держись, моя дорогая, оно не липнет. Зато впечатлений у тебя! – Надолго хватит. 

– Да. впечатлений масса. Я никогда не думала, что столько чокнутых. Знаешь, большинство женщин из-за, всяких неудач в любви. 

– Вот уж что тебе не угрожает! 

– Да? А почему меня сюда заперли? Есть ведь неврологическое отделение… 

– Говорят, что профессор во всем этом разбирается лучше всех. Уж потерпи. Выписывать не собираются? 

– Что-то незаметно. Моя врачиха подолгу со мной беседует. Может, надо ее как-то поощрить? 

– Сделаем. Мог бы и сам догадаться. Звонила Клавка. Спрашивала про тебя. Говорит, предки волнуются. В воскресенье приедет тебя навещать. 

– Как у нас с деньгами? 

– Как обычно. Расходы значительно превышают доходы. Но резервы есть. Ты же знаешь! Крестик сдал в комиссионку. Получил четыре сотни. 

– Знаешь, а малыш подает признаки жизни, толкается. 

– Не больно? 

– Напротив, приятно. Я его уже очень люблю. А ты? 

– И я, конечно. 

– Ну, до воскресенья. Пока. 

После разговора уселся на балконе с бутылкой ликера. Невеселые мысли. Как это все отразится на ребенке? И что вообще дальше будет с Зоей? – с тем и заснул. 

Клавка приехала в воскресенье очень рано. Как ни в чем не бывало! С мужем поссорилась и снова живет у родных. Что-то уж очень быстро это у нее! 

Новая машина ее поразила: «Говорили – денег нет!» 

– Клава, да она же старая! Та уж совсем развалилась. 

Надулась. 

____ 

Зоя сильно заторможенная. Видно, напичкали транквилизаторами. А ребенок? Потом я оставил сестер поболтать, а сам уселся в машине читать. Клавка пришла заплаканная: «Зойка как пришибленная!» 

– Это ничего. Колоть перестанут – пройдет. 

– Может, не надо было ее туда? Там же все психи! 

– Выбора не было. Нормальный человек не свихнется, но приятного, конечно, мало. 

Клава заспешила на вокзал. Дал ей на билет. В ответ услышал: «Дал бы ты мне сотню!» 

Я промолчал. 

После обеда поехал к Валериану в больницу. Нашел его весьма окрепшим. В двухместной палате, куда его поместили моими стараниями, лежал еще один «зубр». Заместитель редактора какого-то периодического издания. Еще в коридоре слышал, как они собеседовали на весьма повышенных тонах. Интересно, что там сегодня дебатируется? 

Когда я зашел, В. Н. сказал: «Продолжайте, продолжайте, Александр Матвеевич. Этот молодой человек достаточно эрудирован и обожает такие споры. При нем, к тому же, можно быть совершенно откровенным. Речь у нас идет о завершении очередной эпохи. Как вы полагаете, Валентин Николаевич, это действительно так? 

Переход от сугубо бытовых проблем в столь возвышенные сферы был резковат, но я ответил сходу. 

– Вообще-то этот процесс может длиться столетиями. Но, наверное, в наше время это произойдет стремительными темпами. В соответствии с нынешней скоростью развития производительных сил. 

– Вот именно! – отозвался редактор. 

– Я полагаю, что признаков много, но разве мы не указываем хотя бы приблизительно общее направление перемен? 

– Дело в том, что молодой человек продолжает верить в победу социализма нашего толка во всемирном масштабе. 

– Это, простите, очень сомнительно. Нет никаких серьезных признаков, что нынешний капитализм трансформируется в наш так называемый «реальный социализм». Абсолютно никаких признаков! Несмотря на ряд заимствованных у нас элементов. 

– Но хотя у них ряд несомненных успехов в экономике: сглаживание кризисов, огромные достижения в уровне жизни – есть множество нарастающих неприятностей в нравственной сфере, поп-культуре, наркомании, в распределении материальных благ. Особенно остро эта проблема стоит в отношении севера и юга планеты. Всё это подтверждается рядом цифр. Не помню их на память, но, в принципе, они и вам, наверное, известны. Большинство бедных стран мало что получили от нынешнего технического прогресса. Это ли не стимул перехода к новому общественному строю? 

– Во многом вы правы, но и нам ведь особенно похвастатъся нечем. Если конечно не врать – это мы умеем отлично. У нас низкий рост производительности труда. И дело не в отдельных плохо руководимых предприятиях. Аналогичные негативные процессы идут и в других социалистических странах. Даже в тех, которые нам политически враждебны. Я имею в виду Китай. Амальрик в своей статье «Доживет ли СССР до 1983 года», может быть, и ошибся с датой, но вряд ли в принципе. 

– Отмеченные вами недостатки капитализма, с его рыночной экономикой, справедливы, но не обязательно смертельны. А вот дефекты нашей системы именно принципиальны. – Валерий Николаевич от возбуждения даже сел в своей койке. 

– Строго говоря, – продолжал Александр Матвеевич, – никакого социализма у нас нет. Делать то, что они делают, наших руководителей заставляли обстоятельства. В этом смысле термин «реальный» очень точно отражает происшедшее. 

– Значит, по-вашему, капитализм победит? 

Его ответ был мне и так ясен, но хотелось, как говорится, поставить точки над «и». 

– Это несомненно. Сложность ситуации в том, что будущий победитель сам тяжело болен. И, может быть, смертельно. Это и предопределяет неизбежность его трансформации. 

– В чем же главная болезнь? 

– Это очень сложный вопрос. Главное, как говорят серьезные западные экономисты и философы, состоит в том, что принцип эффективности производственной и иной деятельности продолжает определяться прибыльностью, а это далеко не всегда соответствует общечеловеческим интересам. К тому же, в развитых странах капитализм законодательно во многом ограничен. Это уже не прежний «дикий» капитализм. Что же касается его деятельности в транснациональных масштабах, то таких ограничений нет, и это порождает множество проблем, приводящих порой к региональным кризисам и даже мировым. Но я не думаю, что задачи эти не решаемы. Есть и другие проблемы, достаточно сложные. Но речи об уничтожении капитализма нет уже хотя бы потому, что серьезных альтернатив ему пока что нет, а возможности преобразований далеко не исчерпаны. 

От всего этого у меня в голове начало мутиться. Я не разбирался в этих вопросах столь глубоко. Интересно бы узнать – откуда у него такая информация? Я знал, что есть закрытые для широких слоев издания, но до меня они не доходили. 

– Ужасно хочется задать вам бестактный вопрос. Как при таком образе мыслей вы редактируете наши официальные издания? 

– Примерно так же, как вы читаете свои антирелигиозные лекции или убеждаете своих студентов, что все стоящее изобретено в России. Могу перечень продолжить. Для нас это способ выживания. Когда-нибудь будем испытывать от этого изрядную неловкость… 

У меня на языке вертелся еще один вопрос, но я все же удержался. Мне хотелось спросить, как он рискует при постороннем, в сущности, человеке высказывать такие мысли? Правда, времена были уже сравнительно либеральные, но все же! Дальнейшая дискуссия была прервана сестрой, которая пришла делать уколы. Я ретировался. На прощание В. Н. подал мне записку от Валентины. 

Нашел лечащего врача, с которым уже был знаком. Ничего хорошего он мне не поведал. Облегчение, которое я наблюдал, – результат интенсивной терапии, но заметного последействия не ожидается. Слушать это было грустно. 

Валентина писала, что отлично понимает, от кого деньги, и благодарит: «Когда-нибудь отдам…». Занимается, и выслала мне одну статью, которую нужно дописать и с помощью В. Н. Опубликовать. Попытается поступить в аспирантуру. «Спасибо за дедушку!». 

Заехал на почту и перевел ей уже «открытым текстом» сотню. Дома лежал на тахте и пытался разобраться в услышанном. От посещения В.Н. у меня осталось такое ощущение, будто я на лекции побывал. 

_____ 

Неделя пролетела незаметно. Снова приехала Клава, но теперь с мамой. У Зои всё без заметных изменений. Головные боли. 

Дома женщины принялись за меня. У Клавы семейная жизнь не ладится по причине отсутствия своего жилья. Решили строиться, но на это нужны были не малые деньги! 

– Одолжите Клаве пятнадцать тысяч!- (моя зарплата примерно за 5 лет) 

Никакого желания одалживать им такие большие деньги у меня нет. Теща расположилась в кресле напротив. Клава встала у нее за спиной и, улыбаясь предельно мило, они принялись меня умолачивать. 

– Валентин Николаевич, ну почему вы не хотите помочь Клаве? Ведь у ней вся семейная жизнь рушится! 

– Потому что это очень большие деньги для нас. Потому что, в связи с Зоиной болезнью и предстоящим рождением ребенка, нам предстоят большие расходы. Ведь на одну мою зарплату нам не прожить! Вы, Нина Федоровна, прекрасно все это понимаете. Ведь Зоя дома должна будет с ребенком сидеть! 

То, что я говорил, было совершеннейшей правдой, но главное, все же, состояло в том, что мы нисколько не сомневались: деньги нам не вернут. Но этот вопрос подымать не стоило. 

– У ней вся семейная жизнь разрушается! – снова повторила теща. 

– Очень жаль, конечно, но тут я помочь не могу. 

– Ну, дайте ей меньше. Сколько можете. Они за свадьбу задолжали – расплатиться не могут. 

Меня загоняли в угол. Вся эта сцена делалась неприятной до отвращения.  

– Нина Федоровна, мы Клаве помогли изрядно. Зоя ее приодела, но содержать Клаву мы не можем, не обещали и не будем. Когда деньги на свадьбу занимали, ведь думали с чего отдавать? Зоя ведь ничего не обещала? 

– Ну, получилось так! Клава сказала – Зоя поможет. 

– Как же она могла так говорить? Ведь это же неправда! 

– Правда – неправда, но теперь выручать то надо! Одолжите хоть две тысячи! 

– Подъедемте к Зое, вы же все равно собирались. Если Зоя разрешит, я одолжу ей эти деньги. 

День был неприёмный, но передачи разрешались. Кормили в наших больницах скверно. Присовокупив к передаче трояк, я обеспечил быстрый ответ. К моей записке Клава дописала: «Зоичка, милая, выручи. Скажи Валентину, чтобы дал мне две тысячи. За свадьбу мы задолжали, а отдавать не с чего! Мама тоже тебя просит». Ответ пришел быстро: «Клава, не путай нас в свои дела. Чем могли – тебе помогли. Одели и обули. Ты теперь человек работающий, при муже. Решай свои вопросы сама». 

Тут Клавка дала волю своим чувствам! Из всего потока брани меня больше всего задело «жиды паскудные». Решив, что с меня хватит, я сказал: «Клава, дорогу в наш дом забудь. Нина Федоровна, садитесь, пожалуйста, в машину. Я вас к вокзалу подброшу». 

Клавка рыдала, мать ее успокаивала, Сквозь всхлипы я слышал отдельные фразы: «Ну, мне ж сёдни беспременно отдавать надо! Я ж Стёпе божилась, что деньги привезу! Как же я без денег вернуся?» и еще что-то в таком же роде. Отвратительная сцена. 

Сел в машину и завел мотор. От Клавкиной наглости меня всего выворачивало. Ну конечно, я мог дать ей эти две тысячи, но из меня их просто- таки насильно вытягивали. Теща, оставив всхлипывающую, Клавку, кинулась ко мне. 

– Валентин, ну богом тебя прошу, дай ты ей денег! Я тебе отдам. 

Но меня уже заело. 

– Если хотите, чтобы я подвез вас, садитесь, пожалуйста, в машину. Никаких денег Клава больше никогда не получит. А после всей той брани, что я сейчас выслушал в наш адрес (это, как я понимаю, она в благодарность за все, что Зоя для нее сделала), пусть впредь и близко ко мне не подходит. 

– Ну, езжай себе. Без тебя дорогу найдем. 

Я и уехал. 

Дома сразу выпил полстакана, но всё равно было мерзко. 

____ 

Зою выписали уже после начала учебного года. Врач при выписке сказала, что, по всей видимости, это функциональное расстройство, вызванное нервными перегрузками, и все должно пройти. Особенно после родов. А продолжение медикаментозного лечения сейчас может оказаться вредным для ребенка. Я зашел к профессору, и он повторил все слово в слово. 

– Профессор, но я же наблюдал типично психическое отклонение! 

– Ну, согласитесь, что опыт ваш невелик. Делать серьезные выводы по одному не слишком явному случаю было бы преждевременно. Понаблюдайте.  

– Быть может, что-то давит ее на подсознательном уровне? 

– Знакомы с Фрейдом? Но вы ведь знаете, как у нас относятся к фрейдизму? В общем, сейчас все относительно благополучно. Годик посидит с ребенком и, возможно, все забудется. А если возникнут проблемы – мы всегда к вашим услугам. 

Оставив пакет с шоколадным тортом и коньяком, я отбыл. 

_____ 

Зоя оформила академический отпуск и занималась дома. От ее родителей ни слуху, ни духу. Зоя как-то позвонила, но мать с ней говорила довольно сухо. Сказала, что отец к нам в гости собирается. Зато мои родители уже оба были на пенсии, и мы начали процесс обмена квартир в связи с их переездом к нам. Это дело требовало времени. Жизнь пошла обычным порядком. Зое, конечно, было скучновато, и она ходила по подругам, но статусы были уже разные, и общение с подругами сходило на нет. 

Ее отец приехал через неделю. Распили мы с ним бутылочку, и он, без лишних околичностей, перешел к делу. А дело все то же: Клаве нужны деньги. 

–Зоя, ты почему же сестре помочь не хочешь? – Господи, опять все сначала!  

– Папа, я ей, по-моему, ничего не должна. Что могла – для неё сделала, но оплачивать ее расходы, да еще в таких размерах? Ты что, смеешься? 

– Так она же одолжить просит! 

– А с каких доходов она станет отдавать? Ты работаешь. Мама работает. У вас такие деньги есть? 

– Да нет у нас! Сама знаешь.  

– А у них откуда появятся? 

– Клавка говорит, что у вас денет много. 

– И мы, значит, должны их ей отдать. Сдурела она что ли? 

– Ей муж сказал: «Не достанешь денег – уходи». 

– Да такого мужа гнать надо в три шеи! В общем, так: больше этот вопрос не поднимайте. Покупать Клавке мужа мы не будем. 

– Ну, хоть на свадьбу-то можешь дать? 

– А с какой такой стати? Я ее обула, одела, она меня за это, вместо «спасибо», поносит на чем свет стоит, а я, значит, должна ей еще за это свадьбу оплачивать? Ну, сам посуди? 

Допили мы бутылку, и на следующий день отец уехал. После его отъезда Зоя сказала: «Ты прости меня за моих родных. Такие люди». 

– Не то удивительно, что такие люди. Еще и не такие бывают. Ты лучше объясни, почему ты не такая, а из той же семьи? Просто не верится! 

– А что тебя удивляет, что люди бывают разные даже в одной семье? Я всю жизнь любила читать, а Клава терпеть не могла книжки. Да и наследственность разная! А помнишь, я тебя спрашивала? Вначале все хорошо, а потом браки распадаются. Ты тогда говорил, что причины бывают самые разные. 

– Что ты хочешь этим сказать? Что твои родные могут нас развести? Думаю, это им не удастся. 

– Конечно. 

Она подошла и обняла меня. 

– Не удастся, но за что тебе такое родство? 

– Не боись. Перетерпим. Противно, но не страшно. 

Но на этом неприятности с Зоиным семейством не кончились. Через пару дней Зоя обнаружила, что пропало кое-что из ее вещей. Озлилась моя жена ужасно. Главное, что ее сердило, так это бесполезность кражи. Клава была на два размера больше при том же росте. Но удержать свою жену от звонка домой я так и не сумел. Ужасно неприятный был разговор сначала с Клавой, а потом и с матерью. Кончилось все тем, что мать сказала: «Да подари ты ей тряпки эти, все одно, она их растянула да заносила. Чай не обедняете! 

– Мне, мама, перед мужем стыдно, что у меня сестра – воровка. Чтоб и ноги ее в моем доме не было! 

– Ну, не серчай так. Она же молодая, ей тоже хочется, а взять-то где? А мне сказала – Зоя разрешила. 

Потом Зоя плакала, а я ее утешал в том смысле, чтобы плюнула на всё это. 

____ 

Жизнь потекла ровно, без каких либо существенных событий. С утра я уходил на занятия. Освобождался обычно часам к трем. Зоя тоже начала ходить на занятия, хотя и не на все лекции. Наобщавшись днем с большим количеством людей, вечерами мы с удовольствием оставались вдвоем. Изредка приходил кто-то из Зоиных подруг. Тогда они запирались в спальне и о чем-то тараторили. Я обычно что-нибудь читал. Изредка возился в своем гаражике с машиной. По субботам мы устраивали «выход в свет». Чаще всего в кино. Реже в филармонию или театр. Еще реже в гости. Животик у нас рос и, соответственно, у Зои уменьшалось желание это демонстрировать. Я по-прежнему считал, что с женой мне повезло сказочно, хотя страх вдруг обнаружить другую Зою, озлобленную и совершенно чуждую – где-то во мне гнездился. 

Однажды сосед по лаборатории пригласил отметить день рождения его лаборанта – Сан-Саныча. Маленький, щуплый, улыбчивый. Бывший военный, авиационный механик и мастер на все руки. Большой любитель выпить в компании. Я очень редко принимал участие в таких мероприятиях, но Сан- Санычу отказать не мог, хотя и получил приглашение через третье лицо. Тут же послал своего лаборанта Толика за водкой, колбасой и огурцами. Колбаса, единственно наличествовавшая в городе в свободной продаже, была ужасной. Почему-то называлась она «эстонской». Для такого симпатичного народа даже оскорбительно. Со временем это поняли, по-видимому, и «наверху», после чего малосъедобный продукт назвали «казачьей». За что теперь казаков? Не иначе за поддержку царского самодержавия во времена оные. 

Посидели, выпили, поболтали. Разговоры, в основном, на внутритехникумовскую тематику. Я как-то в стороне от всего этого. Уже не помню в связи с чем, но добрались и до меня. Сан-Саныч, как всегда улыбаясь, заявил: «Вот у нас самый счастливый человек! Студенты его любят. Начальство уважает. Квартира есть, машина есть, и жена – красавица». Кто-то добавил: «А всё деньги!» Это уже было неприятно, хотя отчасти и справедливо. Может быть, потому и неприятно? Я молчал, пытаясь улыбаться. Зависть. Что ж, естественное человеческое чувство. Своей вины я как-то не ощущал, но неприятно. Что-то нужно было сказать. 

– В чем-то повезло, бывает. 

Чувствовал, что сейчас начнутся расспросы. Врать не хотелось, но и правду говорить было опасно. На крайний случай, если, не приведи бог, дело примет публичный характер, я мог доказать передачу мне денег Саркисычем через сберкассу. Соответствующие записи, полагаю, сохранились. Но меньше всего мне хотелось объясняться публично по этому вопросу. Выручила жена: я сидел к двери спиной, когда кто-то постучал. Саныч пошел открывать, и я услышал, как он громко сказал: «Здесь, здесь!» 

Обернувшись, увидел милый овал лица и смущенную улыбку. 

Идя домой, Зоя явно старалась изображать жену, ведущую пьяненького непутевого мужа. Зря, конечно. На ногах я держался вполне твердо и сказал ей об этом. 

– Опыт домашней жизни. Мать так отца домой приводила, – немного помолчав, добавила, – Ты извини, что я за тобой пришла. Обычно же звонишь, когда задерживаешься! Уже ведь седьмой час! 

Черт возьми! И впрямь пересидел! На что только время угробил! 

– Понимаешь, я и так избегаю всякого такого, но люди обижаются. Вроде как неуважение выказываю. Много о себе полагаю. А что не позвонил – извини. Как-то время незаметно пролетело. Уже у самого дома она сказала: «Знаешь, у меня, оказывается, никого кроме тебя нет. Куда-то вся родня подевалась!» 

– Позвони. 

– Да что-то не очень ласково со мной мама разговаривает. Все хотят меня виноватой сделать. 

– Видишь, от денег не одни только радости. Поменьше надо было высовываться. У нас ведь могут и вызвать «куда следует». Психологически всё оно понятно: бедно живут люди, и мы своим благополучием зависть вызываем. Тем более, что деньги наши случайные, не заработанные. Наверное, это особо раздражает. Они себя спрашивают: «За что это им? И почему не мне?» Удивляюсь, что еще не донесли. Как бы они радовались, если бы у нас деньги отобрали! 

– А могут? 

– Думаю, что нет, но испытывать судъбу очень бы не хотелось. Особенно по части золота. Оно ведь без свидетелей ко мне перешло, а дедова бумажка, с юридической точки зрения, не многого стоит. 

Уже дома, расположившись в кресле, спросила: «А где другие деньги берут?» 

– Кого ты имеешь в виду? Преобладающее большинство – что зарабатывает, то и имеет. Профессура, к примеру, и высокие начальники не плохо зарабатывают. Большинство же из имеющих деньги – ворует. Откуда деньги у вашей Ольги? Она же в магазине работает простым продавцом! Практически нет ни одного магазина, где не воровали бы. Вынуждены воровать и все колхозники. Иначе в преобладающем большинстве колхозов просто не прожить. Плохо тем, у кого украсть нечего. Преподавателям, например, или врачам. Ты знаешь, сколько получают мои выпускники? Обычно 70–80 рублей! Это узаконенная нищета. 

– Как-то ты зло об этом… 

– Потому что – это обидная правда. 

Долго молчали. 

– А почему у нас так? Ведь за границей, говорят, получают больше! 

– Смотря где. В развитых странах – конечно. А где-нибудь в Иране или в Бразилии – так еще меньше. 

– Но мы же развитая страна! 

– У нас низкая производительность труда и  

огромные непроизводительные расходы! Ведь в  

военном отношении мы противостоим почти  

всему миру. А низкая производительность у нас из-за дурацкой системы оплаты труда. Люди не очень-то заинтересованны хорошо работать. Как бы я хорошо ни читал лекции, мой туповатый коллега получает не меньше. У нас во многом действует уравниловка…- Я почувствовал, что сбиваюсь на лекторский тон. Продолжать мне не хотелось. 

____ 

Нас пригласили на свадьбу Зоиной подруги. Мне не очень-то хотелось, но Зое это было нужно. Может быть, даже неосознанно. Ей хотелось продемонстрировать себя – красивую, хорошо одетую, при статном любящем муже. А может быть и показать кое-кому из своих бывших поклонников, – что не зря она ими пренебрегала. Что никакая она не недотрога-дурочка, а искала то, что ей было нужно и – вот, пожалуйста, можете полюбоваться – нашла. Некоторая незадача с мужем все же была. Уж очень скромное положение он занимал, а потому не ясно было с источниками благосостояния. У мужа в активе были только две статьи в университетском сборнике и две в местной газете. Подписи. Была еще, правда, медаль ВДНХ за одну электронную штучку, но это уж вовсе на слух не котировалось. Одет я был в дорогой костюм и прочее, но особой чувствительности к этому не испытывал, хотя помнил, как в свое время изменилось отношение ко мне женщин, когда я вдруг стал хорошо одеваться. Так как мне было скучновато, а жена моя оживленно разговаривала с соседкой, то я принялся обсуждать сам с собой эту тему. Откуда такая нетребовательность в одежде? Ведь в глазах большинства, а особенно женщин, я явно проигрываю из-за этого! Сколько раз приходилось слышать: «Ах, как он одевается!» Не про себя, разумеется. Так в чем же дело? Можно понять Эйнштейна, который ходил в старом свитере. Он мог себе это позволить. Пренебрежение к одежде более чем компенсировалось его внутренним содержанием, глубоким интеллектом. В украшении своей внешности он просто не нуждался, а отсюда и безразличие в этом вопросе. Впрочем, такой подход к внешнему оформлению своей личности вовсе не обязателен. Гёте, например, был достаточно гениален, но за своей внешностью следил весьма тщательно. И вообще, общеизвестно, что «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Но спустимся с высот гениев ко мне. По своим интеллектуальным возможностям, способностям я, разумеется, далеко не Эйнштейн. Чем же вызвана моя нетребовательность к своему, так сказать, облику? Почему мне достаточно не выделяться? В особой скромности я тоже не замечен. Инстинктивное стремление к единству формы и содержания? Смешно. Чаще ведь напротив. Формой пытаются прикрыть (скомпенсировать!) нехватку содержания. В общем, по-видимому, так у меня хромосомы сложились. Или гены. А может быть – это реакция психики на хроническую бедностъ, перешедшая в привычку? Не дойдя до корней, до четких выводов, я вдруг подумал, что жена моя в этом отношении совершенно нормальная женщина – любит и умеет красиво одеваться. Смотреть на нее в этом аспекте весьма приятно. Тут мысль моя сделала еще один резкий поворот, и я подумал, что экспедиция за Володиным золотом, пожалуй, неизбежна. А свадьба между тем продолжалась по своим каким-то правилам. Изрядно подвыпив, начали петь песни. Народ, по преимуществу, молодой – сокурсники по университету, и было очень приятно, что и мне их песни нравились. Нравилось мне и то, что с моей женой никто не танцует. Ну, в силу очевидных обстоятельств. 

В двенадцать нам вызвали такси, и мы чинно отбыли. 

Такси, естественно, подвезло нас прямо к дому. Пока я расплачивался, Зоя прошла к воротам, открыла калитку и прошла во двор. Идя за ней, я увидел в тени дома группу парней. Ситуация сразу мне не понравилась. И действительно – они двинулись мне навстречу, отрезая дорогу к калитке. Острое чувство надвигающейся опасности. Их лица я различал плохо. Один был высокий и крупный. Двое пониже и мельче. 

– Разрешите пройти. 

– Погоди, не спеши. Закурить не найдется? 

Начинается. Никакой оригинальности. 

– Не курю. Дайте пройти! 

Один из них начал заходить мне за спину. Всё. Дальше ждать становилось опасно. Кое-что я умел – в армии научили. К тому же я пару лет посещал нашу секцию самбо. Моя первая задача была уменьшить число нападавших. Собственно, никто еще не нападал, но в их намерениях я почему-то не сомневался. Выдохнув «ах!», я изо всех сил ударил левого от меня ногой в живот. Не очень по-джентельменски, но когда ночью трое на одного – не до того. Еле успел отскочить, так как двое тут же кинулись на меня. Уворачиваясь и отбегая, я старался пробиться к воротам. С высоким мы обменялись ударами, но без заметных последствий. Следующим ударом в грудь мне удалось отбросить его от себя. Низкорослый почему-то не воспользовался ситуацией и никак себя не проявил. Воспользовавшись этим, я снова вырвался на оперативный простор. Когда высокий подскочил, в руке его блеснул нож. Дело оборачивалось для меня совсем нехорошо. В этот момент грохнул оглушительный выстрел! При вспышке я увидел Зою, которая выпалила из нашей новой двустволки. Оба нападавших оглянулись, и я не замедлил этим воспользоваться, нанеся низкорослому сильнейший удар в лицо. Как выяснилось потом, я сломал ему нос. Высокий, обернувшись, пырнул меня ножом. Его руку я успел перехватить; кисть он мне все же зацепил. Схватив его левую руку, попытался ударить головой в лицо. В этот момент грохнул второй выстрел. Выронив нож, мой противник с воплем присел и схватился за ногу. Зоя с уже разряженным ружьем стояла рядом в весьма воинственной позе.  

– Быстро вызови милицию! 

Она побежала в дом, а я, выхватив у нее ружье, начал оценивать обстановку. Первый, которого я ударил ногой, так и сидел на корточках у стены, держась за живот. «Длинный» сидел на земле, держась за ногу, матерясь и стеная. Третий стоял, задрав голову, пытаясь унять кровотечение. На улицу выскочил сосед по этажу – Гена, помощник машиниста электровоза. Я отдал ему ружье и зажал располосованную кисть. 

– Это они на тебя втроём? 

–Гена, ты же видишь? Сейчас милиция приедет – будешь свидетелем. 

– А с ружья – это их Зойка стрельнула? 

– Она. 

–Ну, баба у тебя, молоток! 

Да, кабы она не подоспела, досталось бы мне почище. 

Полыхнули фары и из-за угла вывернул милицейский УАЗик. Что-то уж очень быстро. 

– Это я их вызвал. Зойка, когда за ружьем бежала, мне сказала, что напали. 

Трое ментов выскочили из резко затормозившей машины и двинулись к нам. Потом приехала «скорая». 

Писали протокол. Уже из отделения я позвонил Володе. После его беседы с дежурным, протокол переписали. Минут через двадцать он приехал, за что я был ему очень признателен. Гена письменно подтвердил факт хулиганского нападения. Приобщили к делу нож. Телесные повреждения я им нанес весьма серьезные, так что мог встать вопрос о превышении самообороны. Выручил не только Володя, но и моя кровоточащая рука. Да и Зойкина беременность производила на следователя благотворное впечатление. В общем, после недолгих хождений в милицию, для нас все закончилось вполне благополучно. Я, разумеется, отблагодарил. «Длинный», за которым многое уже числилось, получил три года. Остальные схлопотали по два года «химии», то есть принудительных работ на неких химических предприятиях. Была и такая мера наказания в те времена. Несмотря на все мои попытки, скрыть это ночное приключение от широкой общественности не удалось. Впрочем, поахали и успокоились. А вот на Зою я смотрел теперь несколько иными глазами. Зоя с ружьем, стреляющая в человека, не соответствовала прежней Зое. Какая-то твердость в ней замечалась и раньше, какая-то горделивость. Просто ситуации для проявления некоторых черт характера наша повседневность не всегда предоставляет. Жизнь можно прожить и не узнать до конца, что в тебе заложено, на что ты способен. Теперь, глядя на жену, я видел ее в полумраке ночной улицы, с горделиво вскинутой головкой, изрядно выпирающим животом и… с ружьем в руках! Впечатляющая картинка! Возникал целый поток литературных и художественных ассоциаций – от Делакруа до иллюстраций к рассказам О'Генри. 

____ 

Родители приехали за месяц до рождения Мишки. Родила Зоя вполне благополучно. Приезд моих был очень кстати. Вообще-то бросить привычный круг общения, сам город, в котором провел почти всю жизнь, – это был поступок почти героический. Особенно для мамы. Папа быстро нашел себе круг и деятельности, и общения. В домовой партийной организации, куда входили все пенсионеры, дел было предостаточно. С мамой было сложней, но Мишка всех обеспечил работой. Я тоже гулял с ним почти каждый день и, признаюсь, очень любил таскать его на руках. Зоины родители приехали разок, и больше мы их не видели. Изредка Зоя звонила домой. Появилась новая и не иссякающая тема для разговоров – всё тот же Мишка. Клавка развелась с мужем и, кажется, снова собиралась замуж, но нам это было неинтересно. Однажды она позвонила и сказала, что Зоина школьная подруга просит разрешения позвонить нам по какому-то делу. Это надо же? Разрешения позвонить! Хорошо нас там разрекламировали! Днем действительно позвонили. Вечером Зоя мне рассказала, что у её подруги сыночек четырех лет тяжело заболел – опухоль в мозгу. Просит разрешения остановиться у нас, если сразу в клинику не положат. 

– Я сказала, чтобы приезжали. Ты не возражаешь? 

Я, конечно, не возражал. Такая беда у людей – разумеется, нужно помочь. 

Утром поехали встречать на вокзал. Молодая семья. Муж – комбайнер. Рослый красивый парень. Армию отслужил, женился, и вот такая беда. Мальчонка славный, белобрысый, грустный. Его мама Нина трогательно озабочена своим несчастьем. В общем, безрадостная история. 

Я позвонил знакомому доценту, и он обещал содействие. Может и зря звонил, но подстраховался. Потом повез их в клинику. Приняли без проволочек. Теперь у нас появилась новая забота – каждый день возить еду. Но мне это было не в тягость. Операция прошла успешно, и через десять дней я уже отвозил их снова на вокзал. Нас трогательно благодарили. Как обычно в таких случаях, испытываешь чувство неловкости. 

Позвонил Валериан Николаевич. Голос сравнительно бодрый, и даже в гости пригласил! Но когда я пришел, то увидел, что дела его весьма неважны. Дома никого не было, и он еле дотащился до входной двери. Отдышавшись, заметил: «Тривиальная мысль, но старость – это действительно мерзко». 

Возразить, конечно, было нечего. Состояние ужасное, и помочь ничем не могу. В теории все просто: смерть всего живого неизбежна. Спорить тут не приходится. Но на практике! Эта ужасная технология ухода. И словно откликаясь на мои мысли, он сказал: «Логичней всего было бы самому прекратить эти мучения. Я уверен, что в будущем все это будет нормализовано и узаконено. Но будет о болячках. Расскажите, что новенького, как съездили к своим?» 

Я рассказал про отца Василия, с его явными отклонениями от ортодоксии. 

– Конечно, – заметил В. Н. – религия в своих канонических формах уже не соответствует новым условиям. Своими догмами она сама себя загоняет в угол. Это ислам пока еще процветает, паразитируя на отсталости народов Востока. 

Чувствовалось, что ему уже не до серьезных разговоров и поддерживает беседу он больше ради меня. Я же чувствовал себя растерянным. И чем больше я проникался его ситуацией, тем скверней становилось у меня на душе. Тупик. Человеческая трагедия. И сколько ни тверди себе, что так устроена жизнь, что нет исключений, что придет, несомненно, и твой черед хрипеть перед концом – легче от этого ничуть не делается. Собственно, главная проблема не в самой смерти, а в отсутствии ощущения ее необходимости. Суть дела в неравномерности износа организма. Вот передо мной человек, у которого износилось сердце (или печень, почки, легкие и т. д.) Но мозг еще в значительной степени работоспособен, а, стало быть, умирать не хочет. Наверное, прав был Мечников, когда говорил, что при действительно естественной смерти, при полном и равномерном износе всех органов умереть хочется, как заснуть. И никаких трагедий. А в будущем, по-видимому, можно будет сделать человека бессмертным. В сущности, личность – это комплекс воспоминаний, привычек, то есть нечто информационное. Сохраните эту информацию, пусть даже в другой форме, и личность останется, поскольку останется осознание своего Я. Такие примерно мысли проносились в моей голове в то время, пока В. Н. мне что-то доказывал. Когда я включился, то понял, что речь идет уже о Фрейде, о сексуальной революции. После недолгих дебатов мы осудили эту, с позволения сказать, революцию, хотя какие-то изменения в сексуальном поведении людей, в соответствии с изменениями условий существования, конечно неизбежны. Идея Фрейда о подавлении сексуальных желаний как источнике тяжелых неврозов нам тоже показалась сомнительной. И уж во всяком случае, далеко не универсальной. На нынешнем «гнилом Западе» – полная сексуальная раскованность и свобода, но неврозов, вроде как, меньше не стало. В общем, с Фрейдом мы разобрались. Я не уверен, что все эти рассуждения строго научны, но дебаты нужно было сворачивать, поскольку сил у Валериана Николаевича уже совсем не осталось. 

Домой я ехал в подавленном состоянии, но ничего конструктивного для облегчения его участи придумать не мог. 

Дома застал жену с очередным приступом головной боли и решил начать действовать. И надо же! В этот же вечер мне позвонил сам профессор! Я очень удивился и его звонку, и такому совпадению! Но все объяснилось просто. Профессору нужен был прибор, который купить очень сложно. Так не мог бы я силами своей лаборатории его изготовить? Ну, разумеется, я мог. Изложил ему свои проблемы, и мы тут же договорились о встрече. 

Профессор принял меня очень тепло. Сначала мы обсудили его просьбу и составили что-то вроде технического задания. Потом обсудили мои дела. Немного подумав, он посоветовал положить ее на исследование в нейрохирургическое отделение. Я внутренне вздрогнул, поскольку понимал, что это означает. Все формальности по ее устройству в эту клинику он обещал утрясти незамедлительно. Я сказал, что Зоина мать хочет ее показать некой знахарке или экстрасенсу. Спросил, как он к этому относится? 

– При условии, что это не заменит помещения её в нейрохирургию, я не возражаю. 

Удивление на моем лице, по-видимому, было замечено. 

– Должен вам признаться, что встречался с людьми, которые действительно обладали необъяснимыми на сегодня наукой качествами. Особенно в области диагностики. Знаю это не с чьих-то слов, а из собственного опыта. Сегодня это, мягко говоря, не поддерживается официальной наукой. Разговор у нас доверительный, поэтому позволю себе заметить, что не считаться с фактами ведь нельзя! Конечно, на этой стезе подвизается масса шарлатанов, но суть дела от этого не меняется. Механизм такой диагностики мне не ясен. Доступная нам зарубежная литература тоже однозначных ответов не даёт. А у нас сегодня все они числятся в шарлатанах. Так решать проблему, конечно, проще всего, но дело не так просто. Далеко не так просто. 

– Значит, массовое увлечение на Западе всякими не врачебными методами лечения имеет под собой основание? Я читал, что в Париже приемных дипломированных врачей даже меньше, чем у всей совокупности этих разного рода целителей. И это в одной из самых развитых и благополучных стран! 

– Сложный вопрос, – он откинулся в своем кресле, вертя в руках авторучку. Немного помолчав, повторил: 

– Сложный вопрос. Тут переплетается возможность довольно широких масс платить с неспособностью современной науки решать все проблемы достаточно успешно. Конечно, прогресс за последнее десятилетие огромен, но и нерешенных проблем масса. Отчаявшиеся идут к целителям. 

– Но, по такой логике, раньше этих целителей должно было быть еще больше! Однако всплеск именно сейчас, невзирая на отмеченный вами прогресс в науке и образовании. 

– Не следует переоценивать общее образование вообще, а широких масс – в особенности. Школа ведь дает изрядно упрощенную картину мира и не очень учит думать, высшее же образование чаще всего носит узко профессиональный характер и вполне совместимо и с верой в бога, и с самыми примитивными суевериями. И, наконец, сама наука на перепутье. Явно, знаете, грядут большие изменения в миропонимании. Все большее число представителей ученого сообщества начинает серьезно относиться ко всяческим паранормальным явлениям. Но по части лечения эти целители очень слабы. Даже те, которые преуспевают в диагностике. 

Он достал откуда-то бутылку коньяка, пару рюмок и горсть шоколадных конфет. Не спрашивая моего согласия, разлил и подал одну из них мне. 

– Угощайтесь. Отличный коньяк. Пить мне не следовало, потому что я был за рулем, но отказаться не посмел. Коньяк действительно был отличный. 

– Я могу еще добавить по обсуждаемому вопросу, что  

общественное сознание подвержено колебаниям. Вера в науку, в перманентный линейный прогресс, державшаяся со времен французских просветителей, в значительной мере ослабла. Достижения науки, при всей их колоссальной значимости, не сумели на сегодня удовлетворить все потребности людей. Особенно в медицинской сфере. Вот вам и откат к целителям. И это невзирая на то, что, повторяю, большинство из них шарлатаны. 

И вот мы снова в стенах клиники, куда еще недавно устраивали Нину с ребенком. Проведенные срочно, вне всякой очереди, исследования и анализы показали самое наихудшее – наличие опухоли и необходимость немедленной операции. Я взял на несколько дней отпуск. Операцию должен был делать местный профессор. И хотя мы с ним лично не были знакомы, но через уже близко знакомого профессора Н., на которого сейчас работала моя лаборатория, всё было обговорено.  

После операции профессор позвал меня к себе в кабинет. Когда я зашел, он стоял у окна ко мне спиной и курил. Обернулся, узнал, подал руку. Мне уже можно было ничего не говорить. Я все понял и, слегка оглушенный, ждал подробностей. А собственно, зачем? 

– Курите, – он протянул мне пачку сигарет. Молча взял сигарету, и он понял, что я уже всё понял. 

– Она сейчас в реанимации. Возможно, придет в себя,  

но… поздно мы хватились. Мозг поражен, и убрать всю опухоль уже не представляется возможным.  

Кто это – мы? Это же я, это профессор Н. из психиатрии. Прошляпили. Мы прошляпили, а она умирает! Ночь я провел около нее. Под утро она умерла – так и не придя в сознание. 

На похоронах присутствовали все ее родственники. Мои сидели с Мишкой дома. Человек десять сокурсниц. Своих лаборантов я попросил прибыть, чтобы было кому гроб нести. После похорон я пытался организовать поминки, но сокурсницы как-то незаметно растворились, а общаться с ее семейством у меня не было никакого желания. Посадил их на такси и отправил всех на вокзал. По-видимому, вид у меня был настолько убитый, что спорить со мной никто не стал. Зоиной матери я сунул сотню и пробормотал, чтобы помянули, и что-то насчет того, что мне надо побыть одному. Они уехали, а я ушёл бродить в кладбищенские дебри. 

Весна уже наступила, и было тепло. Мысли в голове теснились, в основном, вокруг одного: как я теперь буду жить? Потом мелькнуло, что я-то как-нибудь проживу, а вот она… 

По мере того, как фляжка пустела, мысли путались все больше и, наконец, слились в нечто единое, горестное. Как-то незаметно вернулся к Зоиной могиле. Кроме венков и стандартной таблички была большая Зоина фотография. Стоял, смотрел, думал. Надо было уходить, но в таком состоянии садится за руль небезопасно. И я все стоял, перебирая в памяти воспоминания и пытаясь осознать всю чудовищную нелепость происшедшего. 

_____ 

Жизнь снова потекла установившимся порядком. С утра подымал своего мальчонку, кормил его и отвозил к бабушке. Там его принимала няня, а я отправлялся на работу. К пяти забирал Мишку домой. Если нужно было куда-нибудь пойти, то с первого этажа призывалась бабушка Тося. Ей же я отдал часть Зоиных вещей. Когда Мишка заболевал (а это, к счастью, бывало редко), он оставался на мамином попечении. 

Как-то позвонила Люба. Поохала. Жила она в деревне. Арендная плата с жильцов служила ей весомым подспорьем. Разговоров о Володькином золоте она не заводила. Примерно через месяц после Зоиной смерти позвонила Клава. Покрутившись вокруг да около, поинтересовалась Зоиными вещами. «Тебе-то, – говорю, – на что? Ты ж в них не влезаешь?» – Шубка ей подходит. Обещал все, что захочу, отдать собрать в узел и ей передать. К её приезду я из дому ушел, а узел передал через соседей. Голос по телефону выражал еле скрываемое возмущение: «Где же шубка? Где…» – дальше шел довольно длинный перечень вещей. У меня было большое желание послать ее куда подальше, но ограничился резкостями в диапазоне нормативной лексики. Больше меня не беспокоили. 

Позвонил как-то Валериан Николаевич, выражал глубокое сочувствие. Сказал, что Валентина возвращается, и что наша статья скоро появится в университетском сборнике. Меня это как-то не очень интересовало. А однажды из своего далека позвонила Ирка. Она была в курсе всех моих печальных обстоятельств, что ничуть не помешало ей вывалить на меня целый ворох всяческой мне ненужной информации. Рассказала и про Валентину. Это меня уже как-то интересовало. Из краткого доклада злоязычной Ирки я узнал, что с работы Валентину попёрли за связь с начальником смены. Жена шум подняла, то есть подала заявление в партком, профком и куда только еще возможно. Перевели. Не успела проработать и двух месяцев, как история повторилась. Опять жена, заявление, общественное дознание. У нас это отработано. Теперь ее вроде отпускают домой. Не могу сказать, что все эти сплетни доставили мне удовольствие. Как-то неприятно было это слушать, тем более, что я знал – Ирка не врет. Разве что в деталях. Но, с другой стороны – взрослый человек, и вправе решать свои проблемы, в том числе и сексуальные. В теории – безупречно, а на практике как-то коробило. 

______ 

Я переживал предканикулярную бездеятельность. Примерно через месяц после похорон позвонила Нина Федоровна. 

– Как сороковины отмечать будем? Может, приедешь с внуком? Или нам приехать? 

Я даже немного растерялся, потому что не только был атеистом (а проще сказать – в бога не верил), но и о всяческих таких обрядах понятия не имел. 

– А зачем это? Мы с Зоей в бога не верили и никаких обрядов никогда не соблюдали! Да и Мишка мал еще, чтобы его по электричкам таскать. 

– Ну, оставь Мишку у родителей, а сам приезжай. Люди-то соберутся, а тебя нету. Скажут, вроде и позабыл уже Зою-то! 

– Зою до конца дней своих не забуду, а пьянку устраивать по этому поводу охоты нет. 

Я думал, что тут она на меня обрушится, но теща (бывшая!) была подозрительно миролюбива. 

– Мишенька-то здоров? 

– Здоров. 

– Вдвоем вы живете или как? 

– Пока на работе – он у родителей. Няня еще с ним. А вечером домой забираю. 

– Плохо, что один ты. 

– Плохо, да что ж поделаешь! Со временем как-нибудь устроюсь… 

___