Декабрь
Рассказ
1
Им жить бы, поживать, добра наживать, долго жить и счастливо, а если повезёт, то и умереть в один день где-нибудь за серединой двадцать первого века, в году эдак 2068...
Однако легко только сказка сказывается. Жизнь вносит коррективы даже в наши ультиматумы.
Вот мои герои.
Ольга, всегда весело приветствующая новое: моды, местности, общение и мышление, а уж Новый год просто обожающая. Но не смейте называть мою девочку легкомысленной!
Иван – младший сын, прямо как из ближайшей сказки: новости любящий не слишком, и потому Ольга оказалась его первой подлинной взрослой любовью. Просто взрослых любовей всё же было некоторое количество.
Итак, она только что вбежала, прижимая к груди тугой прозрачный пакет, лопнувший по шву, наполненный точными копиями своих раскрасневшихся щёчек. Опустив прямо на пол рассыпающиеся яблоки и сбросив тяжёлую цигейковую шубу не глядя куда (Иван на лету подхватил), она побежала по комнате, одушевляя мёртвые предметы: замигал, нагреваясь, телевизор, пишущая машинка выдала бестолковую трескучую очередь... Целую неделю с укоризненной устойчивостью высилась ровная стопа справочников на журнальном столе, ожидая своего часа. Оленька узорчатым крылом махнула в полуметре, не менее, и поползли книги в бесформенную груду, теряя закладки. Дождались. Возвращены обратно в книжный шкаф, и загнаны туда торопливо, некоторые (о, ужас!) вверх ногами...
Усмирить энергию Ольги, кажется, невозможно, но Иван, успевший подобрать и помыть яблоки, одно верное средство знал.
Сначала она смеялась и дурачилась, убегая от его рук, но постепенно успокаивалась. Только не хмелея, нет, не хмелея, к сожалению. Она постепенно трезвела, скучнела, становилась скованной и вялой.
Иван огорчённо спросил:
- Что нужно сделать, чтобы ты скучала обо мне, а не со мной?
- А ничего делать не нужно, – ответила она, – я без тебя очень даже скучала.
Дальнейший разговор побежал, как по рельсам, не первый свой маршрут:
- Ты моя?
- Да. И нет.
- Как это понимать?
- Нельзя испортить самое лучшее.
- Мы не будем портить...
- Будем! Само испортится...
- Пожалуйста, не упрямься... прошу тебя... нам будет очень хорошо... и сейчас... и потом... ещё чуть-чуть – и я умру от желания...
- Как это небанально: умереть от желания! Давай вместе. Прямо сейчас.
- Согласен... но потом, потом...
- Нет!!! Потом уже отпадёт необходимость умирать. Разве что от скуки...
- За что ты меня оскорбляешь?!
- А ты меня за что?! Ну, всё. Я ухожу.
- Ладно, всё. Иди. Иди, иди, иди.
- До свидания.
- Стой! Не смей уходить так! Что мне с тобой делать, а?.. Может, ты меня не любишь?
- Люблю.
- Значит, не доверяешь. Думаешь, не женюсь. Да хоть завтра! Хоть сегодня же!
- Я давно подозревала тебя в формализме...
- Разве может всё так всегда продолжаться? Ведь если мечты не сбываются...
- Мечты никогда не сбываются! Если, конечно, мечтаешь о чём-то большем, чем автомобиль...
- И опять укусила! А вот скажи, что, я для тебя меньше, чем твоя мечта?
- Не знаю. Боюсь убедиться, что меньше.
Руками и ногами стучу что есть силы в заштрихованные абзацы этого диалога: – Стойте! Почувствуйте! Не переступите невидимую грань! Но тщетно. Не слышат. Только себя и слушают, и то с недостатком внимания.
И вот она, усталая ирония:
- Ты, Оленька, псих. У меня есть друг – по специальности патологоанатом, а хобби у него – психоанализ. Может, воспользуемся?
- Когда придёт время, и только как специалистом. Он прав, этот твой друг, что предпочёл заниматься мёртвыми. По большому счёту, живым помочь невозможно.
- Хорошо, а что ты можешь предложить для развития наших отношений, пардон за дипломатический канцеляризм?
- А ничего. Пусть всё движется, как прежде.
- Если бы хоть что-то двигалось... Необходимо когда-нибудь начать совершать поступки.
- Мы и так совершаем. Каждую неделю встречаемся, и не один раз. И почти что год. Хочешь яблочко? А я хочу.
- Не уходи от главного. Объясни мне: зачем ты встречаешься со мной?
- Без тебя – плохо. А с тобой – хорошо.
- Это тебе – хорошо. И то – вряд ли. А обо мне ты подумала?
- Подумала. Яблочек принесла. Витаминчиков. Хотя, ты прав, конечно же, я тот ещё фрукт... Жаль, если я тебя мучаю... Я, наверное, больше не приду.
- Шутишь.
- Нет на сей раз. Сиди. Не надо меня провожать.
Оленька имела сильный глаз. Иван отупело оставался на месте, пока не закрылись за ней все двери: сначала щёлкнул замок в прихожей, затем трижды с визгом хлопнула расхлябанная пружина двери на улицу. Он сидел, уставившись в стену, но почему-то видел легко бегущую за подъезжающим троллейбусом Оленьку, даже различал пляшущие кисточки на отворотах её сапожек. Замедленно оторвавшись от упругой тахты и выглянув в окно, Иван отрешённо пронаблюдал, как разрисованный весёлой антиспидной рекламой троллейбус, переваливаясь с боку на бок и напрягая цепкие усы, отчалил от остановки.
2
До чего богата любовь противоречиями: она делает человека и прозорливым, и слепым одновременно: Иван ошибся совсем чуть-чуть, но в главном. Ольга не добежала до троллейбуса. Перед ней, глотающей на бегу слёзы, услужливо распахнул двери под респектабельной вывеской человек, только что вышедший из новенького иностранного автомобиля. На нём не было норковой кепки. Но одет он был куда респектабельнее вывески над дверями. Под мышкой он небрежно нёс две коробки (по 48 штук в каждой!) с обожаемыми Оленькой «Сникерсами»... Оленька позволяла себе одну такую шоколадку – со стипендии, раз в месяц. Ну, Иван угощал, бывало... Иван... Слёзы хлынули Ниагарой. Уже не угостит, наверное.
- Зайди сюда, посидишь, поплачешь, – веско сказал человек со «Сникерсами», – Нехорошо выносить слёзы на люди.
Она послушалась, ступила под вывеску и немедленно разрыдалась в голос.
- Красивые тоже плачут! Никогда бы не подумал... Боря, – представился сострадалец, разворачивая благоухающий носовой платок.
Смена обстановки зачастую действует благотворно. Ольга понемногу успокаивалась, осматриваясь. Кабинет респектабельного Бори выгодно отличался от виденных ею прежде, расплодившихся, словно грибы после мелкого дождя, современных модных офисов. Здесь было строго и красиво. Адам и Ева глядели со стены, они были узнаваемы даже сквозь абстрактную живопись, значит, картина сделана по-настоящему дорогим и, может быть, даже талантливым мастером. Иван бы мог это оценить по достоинству... Ну, хватит уже водопадов... Оленька достала косметичку и принялась заметать следы обиды.
- Умойся сначала, – улыбнулся респектабельный Боря, – вон в ту дверь. – И уставился в монитор, где беззвучно перемещались какие-то цифры и графики.
Меня, человека далёкого от технического прогресса, у которого всегда трижды три – шесть, ничто, разумеется, в этом занятии не заинтересовало. Зато Оленька, вернувшись умытой, моментально вникла в процесс.
Незаметно вошедший сослуживец респектабельного Бори довольно долго дивился профессионализму их разговора: накануне праздника, с красивой девушкой... Ну, шеф даёт...
- Сколько можно, в конце концов?! – внезапно заорал он.
Респектабельный Боря прочистил себе ухо и на удивление нежно спросил:
- Чего тебе надо, дружище?
- Мы едем или нет, спросить хотел ... – почему-то испугался сослуживец.
- Не суетись, – ответил респектабельный Боря, – хотя, это безобразие, ты прав. Такую гостью работать заставил. Угощайся на здоровье, – придвинул он Оленьке уже открытую коробку со «Сникерсами», – Это еда у меня такая. Не подумай, что я лакомка, просто часто не хватает времени...
- А я бы с удовольствием годика два-три пожила так! – засмеялась, наконец, Оленька, аккуратно раскрывая обёртку, – «Сникерс», по-моему, гениальное изобретение... Интересно, где живёт папа Сникерс? Или у них одна только мама? Слишком уж сытно. Наверное, в какой-нибудь Голландии... Вот бы посмотреть, как они прожигают свои чудовищные дивиденды... И вообще, интересно было бы даже просто посмотреть на них, хотя бы издалека.
- А это разве фамилия? – удивился сослуживец.
- Конечно, – ответил Боря. – Надо бы устроить в ближайшее время поездочку в «какую-нибудь» Бельгию... Пометь себе там... На двоих. В июле, например, когда нет особо больших мероприятий.
- Что, новую подругу решил прокатить? – осмелел сослуживец, – Не верьте ему, девушка. Он, конечно, парень у нас серьёзный, но слишком уж трудоголик, не соберётся... Так мы едем или нет? Хоть не в Голландию, а поближе... Боюсь, всё кончится, как в прошлый раз...
- Ты не едешь, – с неизъяснимой нежностью сказал Боря. – Ты работу в срок не уложил... Или я не прав? – он повернулся к компьютеру, – Могу доказать... И за что я вам деньги плачу?.. А где все остальные, я не понял?.. Ах да, праздники опять...
- Езжай без меня, зануда, езжай только... Пять мину-у-у-ут... – фальшиво пропел он и смущённо добавил: – А надоел, как за всю жизнь... Билеты заказаны, оплачены... В кассе номер два на твоё имя. Прошу получить... Как зовут подружку?
- Моя новая знакомая ещё незнакомая... – скаламбурил Боря, – Кажется, мы коллеги?..
- Не совсем... – смутилась Оленька под мягко пронизывающим взглядом, – Учусь ещё. Через год, даже меньше, пополню стройные ряды безработных. – И, поскольку взгляд продолжал мягко требовать, добавила: – Ольга.
Сослуживец придирчиво оглядел Оленьку с головы до ног, остался доволен и обнадёжил:
- Нам подойдёшь.
Оленька саркастически улыбнулась и поблагодарила.
- А это мой заместитель, Лёшечка Алексеев... Заодно и секретарь... Ну что, – вдруг заторопился Боря, – давай-ка я тебя домой отвезу.
- Спасибо, сама как-нибудь... – Оленька взяла сумочку и тихонько прибавила: – Спасибо вам за всё... Честное слово...
- Приятно было пообщаться, не отказывай, уж пожалуйста, в ещё нескольких минутках... Отвезу. Мне не трудно. Трудно слышать твоё «спасибо», поскольку пока не за что. А ты... – повернулся Боря к вполне вовремя поседевшему Лёшечке, – Работай! С Новым тебя годом!
- Ну вот, опять всё как в прошлый раз! – донеслось вслед уходящим.
- Что же такое произошло в прошлый раз? – спросила Оленька уже в машине.
- А то же, что и позапрошлый... – как бы нехотя объяснил Боря, – и в поза-позапрошлый, и ещё не помню сколько... Как будто и на ноги давно встали, и вообще всё путём, но не получается отдохнуть вне города, да и в городе толком никогда не получалось. Постоянно что-то мешает – то одно, то другое.
- А что мешает теперь?
- Боюсь, что ты не согласишься.
- Конечно, не соглашусь.
- Вот видишь. А зря. Я что, не похож на порядочного человека? Я же тебя пока что не в Бельгию зову, а тут почти рядом, всего на пять дней. Гостиница с максимальным количеством звёзд – правительство не гнушается... На лыжах покатаемся, на снегоходах... А не хочешь – так на лошадях... Не волнуйся, фирма ежегодно оплачивает отдых своих сотрудников.
- Я же не ваш сотрудник.
- Правильно, не наш. Пока. Будем уговаривать. Такая статья в смете тоже есть...
- Нет, я никак не могу согласиться. Тем более, что уговоры преждевременны.
- Как знать... Эх ты, «не могу согласиться»... Если как-нибудь всё-таки сможешь, то сегодня ночью вылетаем. Я заеду около двенадцати, а ты много вещей не бери, а то дамы вечно... Вот паспорт возьми. В этом доме живёшь?.. Молодец. А квартира которая? – дождавшись ответа, Боря добавил: – Учти. Ты не едешь – и я не еду. Работа всегда найдёт горбатых стахановцев... По твоей милости сгорю в цвете лет на своём производстве...
Ольга ответила, что предпочтёт увидеть его Рокфеллером или уж Сникерсом, на худой конец, но и сама почувствовала, что не сумеет противостоять такому напору.
3
Дома она, конечно же, попыталась подумать. С одной стороны, Боря вёл себя очаровательно: не лапал сальными глазами, не расточал сомнительных комплиментов, а с другой стороны, он шёл к цели слишком напролом: не удалось ему соблазнить Оленьку на поездку халявой, так поставил её в невыносимые условия выбора между гуманностью и чёрствостью. Ведь он не остался равнодушен к её беде, не прошёл мимо её слёз, унося свои коробки со «сникерсами», а остановил, успокоил какими-то неведомыми и абсолютно незаметными для окружающих и даже для неё самой средствами, даже не раздражая вопросами об... Тут Оленька поплакала во внезапно возникшую пустоту личной жизни. У неё был единственный человек для общения – Иван. Иван же вдруг отдалился от Оленьки, как гора Килиманджаро, унося на её вершину всех Оленькиных подруг и друзей, которые опять-таки по неизвестным причинам стали даже не общими подругами и друзьями Оленьки и Ивана, а все без исключения устроились за Ивановой спиной и укоризненно глядели оттуда на Оленьку, и качали головами, а некоторые подружки даже грозили Оленьке пальчиками: будь осторожна, дескать... Оленька изумилась: несколько лет назад это было безраздельно её, лично Оленькино окружение...
И как же теперь встречать Новый год?.. Где, а главное – с кем?!
Поплакав, она начала собираться. По крайней мере, там она постарается ничего плохого не совершить...
И только однажды и уже в самолёте до неё дошло: она возвратится в город на второй день Нового года, а как же переживёт эти бесконечные пять дней её возлюбленный, её разлюбезный Иван?.. Тут она испуганно махнула рукой, отгоняя слезоточивую мысль.
- Не бойся, не упадём, – засмеялся Боря.
Остальная действительность превосходила все самые изощрённые пожелания. Боря был спокоен, точнее, пребывал в безмятежной весёлости, а шутить он умел так, что не поддаться улыбке просто невозможно, с Оленькой он общался как с однокашницей детсадовских времён: просто и только слегка нежно. Оленьке с ним дышалось легко, словно после кружечки любимого мятного чая. Наверное, кофе с капелькой чего-то спиртного, выпитый в баре перед вылетом, возымел такое действие. Ненадолго, к сожалению.
Местность была действительно живописной, а гостиница – настоящий шик. Этажи соединялись широченной лестницей, покрытой нежно-зелёными коврами, в холлах струились изящные небольшие фонтаны и цвели такие пышные, такие сочные цветы, что заставляли сомневаться в существовании декабря за окнами. Но не до конца успокаивали Оленькину душу цветы. Чтобы не потерять в себе маленькую Герду, которую заточили в волшебном саду, где вечное лето, она закрывала глаза, чтобы ещё и ещё раз переплелись заиндевелые ветви тополя в пронзительной небесной синеве, – эта картинка была и болью, и светом Оленькиной памяти: вид из окна, последнее, что выхватил взгляд из квартиры Ивана. А потом Оленька плакала. И тогда, и сейчас. От бессонной ночи у неё страшно разболелась голова, за завтраком она ничего не смогла проглотить и отказалась от лыжной прогулки. Затем отказалась от обеда. За ужином её респектабельный спутник, глядя на резко осунувшееся, побледневшее личико, с невысказанным неудовольствием отпустил Оленьку спать, резонно полагая, что впереди у него всё... Наутро он был тут как тут, и программа второго дня по отдыху была выполнена и перевыполнена, поскольку Оленька совершенно выздоровела. Она самозабвенно кувыркалась с лыжами на самых крутых склонах и была, казалось, неутомима. На обед взопревший Боря гнал её чуть ли не силой. Потом, после душа, полагался «пассивный» отдых. Какой смысл Боря вложил в эти слова – теперь неизвестно, но, видимо, отдых предполагался совместный: приняв душ и с большими потерями сил и времени найдя Оленьку в зале игровых автоматов, где она в окружении десятилетней детворы увлечённо просаживала предпоследние свои деньги, он сумел только облегчённо вздохнуть и увёл Оленьку обратно во взрослый мир.
Он привёл её в бар, угостил разными благородными спиртными напитками, им было легко и весело беседовать, и танцевали они на удивление слаженно, как будто и правда вместе начинали с ритмики в детском саду. Красивая пара, естественно, притянула общественное внимание. Долго сидели компанией, начав с коньяка в баре и продолжив в гостях у новых знакомых хорошим вином, фруктами и анекдотами по кругу. Певица Лилия, белокурая и разноглазая (правый – голубой, левый – карий, но одинаково красивые) спиртное хоть мало, но пила, а вот анекдотов не помнила и потому рассказывать их не умела. Рувим Искандерович, мужчина хотя не молодой, но видный, крупно богатый и ко всем благодушно настроенный, благодаря кавказской национальности вообще говорил только тосты, чем чрезвычайно угождал собравшимся. Громкоголосый Женя анекдотов знал бездну, только он мог поддержать в наметившемся конкурсе Борю и Оленьку. Хотя, больше Борю всё-таки. Оленька на победу не претендовала. Она решила восстановить справедливость:
- А давайте анекдоты из своей личной жизни рассказывать, можно и не слишком весёлые, чтобы никому не обидно. А то ишь как всё запущено: одни всё время работают, а другие только смеются.
Собрание решило, что идея, конечно, не нова (уже написан весь Боккаччо), но попробовать можно: итак, мы за вами...
Романтическую историю поведала Лиля: у её подруги, исключительно хорошего, талантливого человека и заботливой матери, оба сына пошли по тюрьмам, причём криминальное будущее им нравится куда более нормального...
- Э-э, теперь не бывает нормальной жизни, – расстроился Рувим Искандерович, – или ты её обманешь, или она тебя... – и пересказал целую сагу из родного эпоса об одном джигите, который вырабатывал в своём характере гибкость посредством проб и ошибок...
Но сколько ни отодвигай, а исход даже самого длинного вечера наступает обязательно. После нескончаемой истории об одном случайном и драгоценном выигрыше в далёком Египте, Боря, уставший от громогласности бывшего туриста Жени был краток:
- Я не хочу о прошлом, – сказал он, – слава Богу, всё на свете кончается. Я расскажу о настоящем и будущем, можно? Позавчера я ехал из налоговой в свою контору. Гололёд, пробки… Дорога забита… Увидел вывеску родимую, обрадовался: ну, слава Богу, дотащился. И тут какая-то сволочь бросается прямо под колёса, за троллейбусом торопится. Я едва вырулил, чтобы не задеть, хотя и скорости всей – семнадцать с половиной километров в час.
Оленька оцепенела, и долька мандарина застыла в руке на полдороги меж ртом и тарелочкой с фруктами.
– Самое интересное, что меня и мой немаленький автомобиль эта подруга вообще не замечает, как пустое место, – продолжал Боря, – и тут я психанул по-настоящему. Остановка метрах в десяти дальше парковки, так что сейчас я её перехвачу и поучу свободу любить. Решил «наехать» по полной программе. Останавливаю её, а она всё ещё меня и не видит, и не слышит, и не понимает. Плачет, оказывается. И хорошенькая. Видал я уже всяких депрессирующих: и тех, что вены себе кромсают, и тех, что под машины бросаются. Здесь, чувствую, не так: может быть, горе у неё какое-то, причём – свежо... Так я тогда подумал. А теперь понял, что просто она человечек редкостный: уж если голова чем-то занята, то – вся, под завязку. И знать не хочу, что там за фигня с ней приключилась, потому что... Дальше пойдёт будущее, но оно уже просчитано, так что не стану покидать настоящего времени. Значит, так: послезавтра наступил следующий год, и во второй половине июля я на ней женился.
Романтически настроенная Лиля даже зааплодировала.
- А теперь, извините, нам пора, – улыбнулся её восторгу Боря. – Давайте на посошок...
Рувим произнёс витиеватый и при этом до краёв наполненный неиссякаемой добротой старинный тост, предназначенный молодым влюблённым. Тост был ещё и смешной.
Боря проник в Оленькин номер как в свой, всё ещё хохоча над услышанным, снял пиджак и отправился в душ, а Оленька тревожно заметалась по комнате: зачем-то вытерла на подоконнике воображаемую пыль, собрала рассыпанную на столе косметичку, которая отказалась закрыться, снова высыпала предметы, снова собрала и опять не смогла закрыть... Если бы разум её не настолько помутила надвигающаяся опасность, она непременно заметила
бы, что рюмочка-пробка от гостиничного графина никогда не жила в косметической сумочке...
Ольга намеревалась продолжить это бесконечное занятие, но вернулся из душа совершенно голый и почему-то не менее респектабельный Боря и остановил. Он её обнял и поцеловал где-то в области уха, от чего Оленька нервно дёрнулась и слегка пришла в себя. Боря был далёк от любых психологических нюансов. Он прилёг на постель и потянул за собой Оленьку. Она быстро и даже как-то деловито высвободилась.
- Ты тоже хочешь в душ? – терпеливо улыбаясь, спросил Боря.
- Да, – решительно ответила Оленька, схватила полотенце и мимо душевой двери вдруг выскользнула в длинный гостиничный коридор.
4
Это был выход. Она бездумно миновала холл, неторопливо спустилась по лестнице до самого конца, повернула направо, где коридор показался длиннее, и в конце его обнаружила своё временное спасение: красный крест светился на последней двери.
За столом дремал худощавый рыжебородый медбрат. Его голубые глаза мгновенно загорелись вниманием.
- Садитесь, – радушно пригласил он, – рассказывайте.
- Что-то болит... – это всё, что смогла рассказать Оленька.
- Понял, – с готовностью вскочил тот, измерил давление, пощупал нечто на Оленькиной шее и переспросил: – А где именно болит?
- Не знаю, – выдавила из себя Оленька, – в душе, наверное.
- О, это серьёзно, – ничуть не рассердился медбрат. – Вот, выпейте пока валерьяночки... постой-постой... Девственница?! – изумлённо оглядывая её, восхитился медбрат, – Откуда вас развелось столько? Уже третий случай за последние пять лет.
Оленька не менее изумлённо оглядела свои ноги, обтянутые узкими брючками:
- Да как вы узнали?!
- Меня не проведёшь. Опыт есть. Двадцать лет на массаже. Впрочем, ЭТО я всегда умел видеть.
- Не может быть.
- Может, может. Ну, ничего не бойся, рассказывай всё по порядку. Я и сам тебя не обижу, и другим не позволю. Что стряслось?
- Как все надоели... – заплакала Оленька, – пристают... Ничего не понимают... – и Оленька начала рассказывать «всё по порядку», начав с событий трёхлетней давности.
Слёзы её постепенно иссякли, потому что от взволнованного рассказа медбрат то хрюкал от хохота, то озабоченно делал пометки на подвернувшемся бланке. Потом так же долго говорил он, а Оленька, слушая, то кивала, то вспыхивала, то взрывалась сердитыми возражениями, но он продолжал ей что-то объяснять, и Оленька снова кивала и снова вспыхивала...
Они бы ещё разговаривали, но явились пациенты на утренний массаж – целой семьёй. Медбрат занялся работой, уложив Оленьку спать за ширмой на кушетке и категорически запретив ей уходить без его разрешения – счёл необходимым сначала познакомиться с её партнёром по отдыху. Пока Оленька безмятежно, как в детстве, спала, медбрат закончил дела, написал записку опаздывающей сменщице и ушёл, заперев дверь на ключ. Почти следом появилась запыхавшаяся медсестра, прочитала записку и тут же хмуро свернула ширму. Оленька съёжилась под её взглядом и села на кушетке – разве можно отдыхать в таких условиях...
- Я, пожалуй, пойду... – нерешительно проговорила она.
- Ваше дело, – сердито раскладывая бумажки на столе, ответила медсестра.
И Оленька поднялась в свой номер, где нашла взбешённую респектабельность Бори.
- Ты что себе позволяешь? – орал он, – Я тебя всю ночь искал! Где ты ночуешь, признавайся!
- Подобные условия будут оговорены в контракте? – попыталась пошутить Оленька.
- Что??? – прошипел, задохнувшись, Боря.
Впрочем, всего минута-другая понадобилась Боре для восстановления своей респектабельности.
- Данный контракт не будет предложен, – ласково, как змея, улыбнулся он, – С этой минуты вы – увы! – на собственном обеспечении. Извините. Гостиничный номер за текущие сутки тоже потрудитесь оплатить сами. Ведь это все ваши деньги, не так ли? – Боря улыбался почти сочувственно, вытряхивая из Оленькиного кошелька небольшую кучку смятых бумажек, среди которых только две можно было назвать купюрами, и то относительно. – В таком случае, у вас проблемы... Что же делать... В принципе, я могу пересмотреть контракт, который хотел вам предложить... Если вы согласитесь на значительно более жёсткие условия.
- Могу ли я оставить за собой возможность снова к вам обратиться, если не удастся решить проблемы самостоятельно?
- Нахальство, сударыня... – вздохнул Боря, – Ну что с вами делать... Так и быть. Обращайтесь. Хотя я не уверен, что смогу вам помочь.
Боря откланялся и унёс практически все возможности Оленьки для дальнейшего бегства.
- Ничего себе – утро вечера мудренее... – вздохнула Оленька, – Но если даже не наоборот, я всё равно хочу спать. Когда придут выгонять – разбудят... – она не стала ни о чём задумываться, всё равно не в силах, просто повернула до упора защёлку в замке.
Проснулась Оленька к вечеру и затосковала: что ей делать теперь?
– Ума и к вечеру не прибавилось, – констатировала она, – займу у массажиста.
Судя по информации, выданной суровой медсестрой, массажист после обеда как сквозь землю провалился. Куртка его здесь, халата нигде не видно, наверное, на нём, значит, бродит где-то в здании, а где – она сообщить затрудняется. Оставив ему записку с грудой восклицаний, Оленька вернулась в номер, из которого её, как это ни странно, никто не пытался выселить за неуплату. Час, два, три – никто её не побеспокоил, никому до неё не было дела. Если бы вы знали, что именно и сколько этого «что» отдала бы она за то, чтобы оказаться теперь дома, среди родных людей, – об этом легко догадаться, даже не зная о насквозь промокшей подушке под её щекой... Наплакавшись, Оленька снова заснула.
Разбудили её глубокой ночью знакомые, слегка заплетающиеся голоса. Оленька узрела на пороге двух почти до предела пьяных мужчин и испытала мгновение настоящего ужаса. Но мужчины стояли перед Оленькой, можно сказать, спокойно, даже благодушно. Одной рукой респектабельный Боря поддерживал оседающего медбрата, другой – неизменную коробку со «сникерсами».
- Вот, подкрепись, – сказал пошатывающийся от двойной тяжести претендент на девственность, – и потом выметайся к своему жениху. Билет тут, в коробке, поняла?
- Т-т-та-кой мужик, ну, вот-т-т т-т-такой мужик... – влюблённо заикался медбрат, – Д-дай, я т-тебя об-бниму! С-с-спас-сибо т-тебе, чт-то т-ты т-такой ест-ть...
- Тебе спасибо, – растроганно ответил Боря, – спасибо, что объяснил. Я ведь утешить её хотел, порадовать хотел, да?.. Вот! Я ещё своё возьму, да?.. Вот! Давай, пошли, выпьем, там осталось...
Они так же, не отцепляясь друг от друга, побрели по коридору. Медбрат по пути не переставал косноязычно разглагольствовать:
- Т-тут баб – до фига, ну, до фига – баб... думаешь, все – стервы?.. Не-е-ет! В каждой – своя изюминка... научись искать – все твои будут... Т-т-терпение нужно... ждать... Идём, да?.. А куда?.. А-а-а! Выпить!!! Правильно!..
Коробка оказалась со «сникерсом» – в единственном числе, – закусывали ими, что ли? – о чём крепко проголодавшаяся Оленька явно пожалела. Впрочем, она и этот оставленный специально для неё шоколадный батончик съедать не стала – не то торопилась в аэропорт, не то по другой какой причине, некогда мне теперь дознаваться. Пока она добирается к родным пенатам, помчимся скорее назад сквозь прошедшие декабрьские дни – посмотрим, что успел натворить за это время Иван.
5
А Иван сначала довёл Оленькину маму до сердечного приступа. Да как она могла отпустить дочь неизвестно куда, неизвестно с кем, – негодовал он. Мама резонно объясняла, что Оля всегда была девочкой здравомыслящей, а теперь-то, в двадцать с лишним лет, она тем более способна отвечать сама за себя. К тому же, удивлялась мама, почему Иван остался в городе, она была уверена, что Оленька с ним в этой компании, а не с ним, так с кем же?..
- Вот именно – с кем?! – смертельно перепугался Иван, – Нет у неё никаких компаний, это случайный кто-то...
Мама заплакала:
- В такое время... люди исчезают... находят одни трупы...
- Ну-ка, успокойтесь! – Иван взял себя в руки, сунул ей шкатулку с лекарствами и обосновался около телефона.
К вечеру из милиции сообщили, что гражданка такая-то действительно вылетела из местного аэропорта, указав дату, время и маршрут рейса. Почти следом позвонила Оленька, прочирикав маме, что у неё после самолёта сильно болела голова, поэтому раньше она позвонить не смогла, но долетела она и устроилась очень хорошо, ей всё тут нравится и пусть мамочка не беспокоится. Пока мама требовала Оленькиных объяснений, Иван тихо вышел на улицу и пошёл домой. В мозгах словно что-то заклинило, там без устали вертелась одна и та же фраза: «А Оленька жива, и Слава Богу!». Пройдя так остановок шесть, он вошёл в троллейбус. Магнитофончик в голове перестал вертеться, когда Иван, вздрогнув, почувствовал, что им уже давно интересуются две симпатичные молодые женщины, вовсе не похожие ни на кондукторов, ни на контролёров: одна пухленькая и улыбчивая, другая стройная и строгая. Да какое там – интересуются, они его уже просто нагло теребят, оказывается... Троллейбус покачивался на неровной дороге, и то улыбчивая, то строгая вдруг падали на Ивана всем телом. Поставив в очередной раз упавшую в его объятья строгую женщину на место и выслушав извинения, он успел соскучиться без привычного мотива о живущей где-то Оленьке и только приготовился снова прославить Бога, как строгая опять качнулась в сторону Ивана уже безо всякой видимой причины.
Пухленькая засмеялась:
– Не скучайте так, что вы! Такое лицо у вас озабоченное – мрак. Скоро Новый год! Радоваться надо, а то счастья не будет!
- Я рад безумно, – горько признал Иван.
Обе женщины усиленно застрекотали, а он неоднократно пожалел, что родился джентльменом. Но потом решил сделать хоть что-нибудь назло себе и людям: познакомился с дамами, привёл их к себе домой, напоил чаем, выслушал все откровения и договорился о совместной встрече Нового года.
Постепенно Иван проникся симпатией к новым знакомым. И было отчего, ведь одинаково бессчастно складывались судьбы у всех троих.
Пухленькая и улыбчивая Света влюблена в женатого. Встречаются часто, но вот перспектив – никаких. Он тоже её любит, но не может бросить двоих детей.
- Не может он! – фыркнула веснушчатая Лена, – Не хочет, вот это точно. Как будто дети могут удержать!..
- У Леночки тоже двое, – тихонько пояснила Света, – а муж ушёл... Только, я думаю, все вы, мужчины, всё же разные...
- Никогда и ни с кем так не поступай, понял?! – в сердцах требовала Лена.
Иван понял. Вот они, настоящие трагедии. Хоть своя и не казалась на их фоне мелочью, отупение у него прошло. Он довольно вдумчиво сделал уборку после ухода подруг, только книги в шкафу, расставленные торопливой рукой Оленьки, оставил как есть. Зато два следующих дня Иван провёл точно в тумане: даже не помнил, чем занимался и занимался ли вообще хоть чем-нибудь... Ранним утром тридцать первого объявились гостьи с полными сумками провизии, поболтали, попили чайку и распрощались с Иваном до вечера, уложив снедь на кухонном столе, в шкафу и в холодильнике. Иван вспомнил, что после Оленькиного отъезда он не принимал пищи, дважды выпитый чай не считается. «Так нельзя» – решил он и откушал изо всех мисок и кастрюль. А после еды его сморил по-настоящему крепкий сон. Закон природы! С жизнью не поспоришь, она опять же своё возьмёт.
Вечером слегка обалдевший спросонья Иван впустил двух нарядных, сияющих маникюром и макияжем подруг. Света упорхнула на кухню, а Лена с Иваном взялись готовить стол: постелили белоснежную скатерть, поставили приборы, разложили на блюде еловые веточки, увитые спиралями серпантина, а в центре блюда установили свечу. Одну. И надвигающийся праздник, которому от рождения присуща мандариновая горечь ожидания, замерцал в ночи маленьким неверным огоньком одиночества... Душевная неприкаянность овладела не только Иваном. Лена, многажды заявлявшая, что ненавидит телевидение, потребовала пульт. Света вышла из тесной кухоньки, с минуту молча наблюдала, какие гигантские, причудливые тени вьются по стенам и потолку, как танцуют они неумело и угловато, словно пытаются рассказать о каком-то своём несчастье, словно зовут на помощь... Света не испугалась, Света включила свет. Все с некоторым облегчением рассмеялись, принялись подшучивать и над ситуацией, и над собой (это Иван, кстати, так простенько скаламбурил относительно Светы и света, уж я бы на его месте придумала что-нибудь посвежее и позаковыристей)...
- Можно я чего-нибудь съем прямо сейчас? – спросил он у пухленькой хлопотуньи.
- Конечно! Пошли. Вот помидоры, вот грибная икра, пельмени почти сварились...
Иван всегда удивлялся грациозности мягких толстушек: так легко взметнулось полупрозрачное платье, под которым едва просматривались три капельки белья.
- Быстрей вари... – попросил он, интенсивно жуя и глазами, и челюстью.
- Варю не я, а плита, – засмеялась Света. – Ну, как тебе Лена – понравилась? – без какого-либо плавного перехода поинтересовалась она, – С первого взгляда не скажешь, но она очень-очень хороший человек, правда! И такая красивая! Ну, скажи, правда?
– Умгу, – промычал Иван с набитым ртом, – если бы мог, сам бы на ней женился. Сильно понравилась. Хрупкая, как балерина. И ты понравилась, тоже бы женился, если б мог.
– Ой, – засмущалась Света, – где уж мне…
– С таких, как ты, картины рисуют, – вдохновенно врал Иван, – видела «Русскую Венеру» Кустодиева?
– Нет… – призналась Света, – я вообще в картинах не очень.
– Так я тебе сейчас предъявлю! Это вылитая ты!
Он принёс альбом с репродукциями, раскрыл, положив на одну из кастрюль, и принялся устанавливать Свету в соответствии с оригиналом, правда, вместо банного веника сослужил обычный, для подметания пола.
– Лена! – крикнул он, наконец, – Иди, посмотри.
– Светка! – ахнула Лена, – Один к одному! Только платье мешает… Может, снять?
– А ты у меня тоже есть, – заторопился Иван, принёс другой альбом, с графикой, долго искал и всё-таки нашёл. – Вот! Сядь так… вот так руки… так пальцы… так глаз… волосы… Ну, как? – торжественно спросил он у Светы.
Света только головой покрутила от восторга и удивления.
– Это Матисс. – гордо пояснил Иван.
– Как интересно… – Сказала Лена, с сожалением покидая неудобную позу, чтобы перелистать альбом. – И откуда ты всё это знаешь? Не искусствовед ли часом?
– Нет, – засмеялся Иван, – даже не близко… Я когда-то в художественной школе учился.
– А это кто? – спросила Света, вынув из страниц карандашный набросок.
– Это… – смешался Иван, – это… это…
– Это она, – догадалась Лена.
Тут Света прервала беседу, налила всем по рюмочке коньяку и выгнала и Ивана, и Лену из кухни по причине тесноты, велев потерпеть до ужина ещё немного.
Лена усадила Ивана перед телевизором на тахту и попыталась наладить беседу. Об Оленьке Иван рассказывать не мог, а не об Оленьке не хотел, потому молчал. У Лены душа, действительно, оказалась чуткой:
– Ты недавно расстался со своей девушкой, да? Можешь не отвечать.
Иван не ответил.
– Ничего, других вокруг – пруд пруди. Вот я, хотя бы. Или Светка – тоже радости мало. Куда ни брось камень, в одинокую бабу попадёшь. Она ещё будет локти кусать, посмотришь…
Лена прилегла головой на его колени.
Иван не шелохнулся, даже не напрягся от такой неожиданности. Тогда она взяла его руку и провела ею по своим пушистым рыжеватым локонам, по шее, по плечу и ниже… Ниже остановила.
«Интересно, – лениво подумал он, – а на этом месте она тоже конопатая?»
– Ну, как? – манерно протянула озадаченная Лена, не в силах спрятать разочарование.
– Маловато будет, – ответил Иван, но руку убрать не успел.
– Медбрат был прав… – вздохнул знакомый голосок так тихо, что даже не все его услышали…
Ивану показалось, что вскочил он, как ошпаренный, и побежал, нет – рванул, ринулся навстречу. На самом деле двигался он сомнамбулой, ничего не понимающей к тому же. Поэтому ему остался только голос – на память, и тот – внутри…
Новый год он так и встретил – сидя с рюмкой в проёме открытой двери, а когда и как удалились Света и Лена – он даже не заметил…
От счастья до горя так много станций, и каждый человек берёт билет до одной из них хотя бы однажды – и встречает его всегда незнакомый перрон. Где-то там, по центру, меж надеждой и отчаянием, находится точка, называемая благополучием. Это закрытая зона. Пропуск туда получают лишь мужественные люди, потому что заслужили его. И счастливчики, потому что одарены Богом. И горемыки, потому что испытаны Им же…
Всё новое со временем становится старым.
В сентябре постаревшего года Иван купит себе автомобиль и утешится.
Медбрат так и сказал: слабак. Правда, не Оленьке сказал.
А в октябре Оленькин начальник – респектабельный Боря – станет ей мужем.
Мне только одно не удалось узнать: как там Сникерсы поживают?..