Пролог
«Наталья, ты просто экзистенциалист по жизни!» – сказал как-то мне один мой друг, когда я удивилась тому, что мужчина не способен понять, что чувствует женщина, если во время свидания на новых колготках поехала стрелка.
«Почему?» – я и не думала, что являюсь фанатом этой философии.
«Ты придаешь своим чувствам слишком большое значение», – с апломбом заявил представитель сильной половины человечества.
«Но и ты испытывал кое-какие чувства, когда я опоздала на свидание всего лишь на час?» – не сдавалась я. Мой друг задумался. И рассмеялся, очевидно, припоминая, как здорово мы тогда поругались и как мило помирились.
«Наверное, экзистенциализм заразен, как грипп», – тут же нашелся истинный мужчина и предположил: «И разносчиком вируса являются женщины!» Я только улыбнулась. Мне не хотелось его разочаровывать, пусть думает, что он рационалист и выше всяких чувств. Прошло время и этот же человек с умилением рассказывал всем своим друзьям, какой у него гениальный сын, который в свои три месяца понимает, что папе надо ночью отдохнуть. С каким чувством он об этом говорил!
Постепенно мы понимаем, что именно в наше время – в эпоху TV и CD, DVD и компьютеров, мобильников, микроволновок и прочих технических новинок, в потоке информации и денежных расчетов чувства имеют высокую цену. Подлинные чувства нельзя купить. Не поможет ни банкоматная карточка, ни валюта, ни золото. Мне кажется, для того, чтобы оставаться людьми мы должны сохранить нашу способность чувствовать.
Именно чувствам посвящены эти рассказы. Они различны – надежда, любовь, вера, сострадание, прощение, но все эти чувства присущи только одному существу на Земле – Человеку.
Травиночка
Жаркий воздух колыхался над зеленым полем ржи. Летний зной, густой как мед, разлился по округе. Приятно было идти босиком по мягкой ромашке, устилающей кромку проселочной дороги. Вдали показалась верхушка колокольни и позолоченный крест Ермаковской церкви.
«Успели мы с тобой к обедне-то, Веронька!» – Петр оглянулся к сестре, идущей вслед за ним. Веронька улыбнулась в ответ – она была молчаливой и часто отвечала только улыбкой или кивком головы на обращенные к ней вопросы.
В полуденной тиши послышался натужный скрип тележных колес. Веронька присела на обочине и развязала узелок. Туфли на каблуках вишневого цвета с кнопочками по бокам были просто великолепны! Осталось только вытереть травой ноги, натянуть чулки и осторожно надеть эти сокровища. Веронька встала, одернула юбку, зачарованно поглядела на лоснящиеся носки туфель.
«Ох, все парни твои!» – Петр прищурил глаза в одобрительной усмешке. Смущенная улыбка Вероньки говорила о том, что ей понравилась оценка брата. Девушка убрала выбившуюся прядь волос под платок и украдкой покусала губы – чтобы они стали поярче. Скрип колес приближался, завидев седока, Петр снял фуражку.
«Здорово, Иван! А я гляжу – лошадь знакомая. Никак, думаю, кто-то из Ермаковых едет – и, точно, угадал!» – Петр пожал руку высокому, черноволосому парню с пронзительными глазами.
- Веронька, поздоровкайся с моим дружком.
- Здравствуйте, Иван Яковлевич! – Веронька, протянула руку и погладила теплую морду кобылы, не смея встретиться с синим взглядом Ивана.
- Красивая у тебя, Петр, сестренка! Сколько же тебе лет, травиночка?
- Шестнадцать в сентябре исполнится! – Веронька пристально смотрела на носки своих туфель.
- Молоденькая ты еще!
Петр посмотрел на сестру, от смущения спрятавшуюся за лошадь. «Ничего, этот недостаток исправится, зато в поле робит, за мужиком не отстанет!» – сказал он, с усмешкой глядя на Вероньку.
Иван сел на телегу, взмахнув фуражкой: «Ну, будьте здоровы! Поехал на траву посмотреть, готова ли к покосу. Хочу засветло успеть». Вскоре скрип колес затих вдали. Брат и сестра подошли к околице села Ермаково. Проселочная дорога, превратившись в деревенскую улицу, привела их к церкви Святой Троицы.
Троица была престольным праздником села Ермаково. В этот день приезжал батюшка, храм открывался и начиналась служба. Именно на службу торопились Петр и Веронька – это было событие для жителей всех окрестных деревень и возможность встретится с родней.
После обедни Петр пошел проведать своих друзей, а Веронька отправилась к крестной, где ее ждал целый ворох новостей.
- Ты слышала, Веронька, сын-то Якова Михайловича Ермакова жениться собрался!
- Это который сын, старший? – Веронька не слышала собственного голоса, уши, словно ватой заложило, голову стянуло железным обручем. Ухватившись за лавку, чтобы не упасть, Веронька сидела, ожидая приговора.
- Да нет, старший Иван еще невесту не нашел. А его брат, Андрей, берет Аннушку Вогульцеву, знаешь ее? – крестная быстро выставляла на стол пироги с рыбой, капустой, картошкой, брусникой.
Веронька ожила, конечно же, она знала Аннушку и была рада за Андрея Ермакова – главное, что не Иван женится! Смеясь, она рассказала о своих новостях: о бане, которая уплыла во время паводка, о деревенской чудачке Скоморошихе, которая в родительский день так напоминалась, что заснула пьяная на кладбище, а когда очнулась среди крестов, то решила, что уже преставилась. То-то смеху было, когда Скоморошиха заблажила на все кладбище, а потом бежала по деревенской улице и кричала: «Живая! Спасибо тебе, Господи!» Крестная рассказала Вероньке как студеной мартовской ночью пьяный Тимошка-гармонист заснул на крылечке своего дома и обморозил руки, да так, что пришлось их ампутировать: «Вот страсть-то какая! Наказал Господь его. Тимошка в городе играл на гармошке в клубе, где раньше церква была – вот и наказан!»
За разговорами не заметили, как подкрался вечер. Пришел Петр и позвал сестру домой. И вот опять они идут по проселочной дороге. Цвет неба становится все более густым. Приближается ночная свежесть. Веронька несет в узелке драгоценные туфли и прислушивается к стрекоту кузнечиков.
Вдруг сказочной музыкой доносится из лесочка знакомый скрип тележных колес. «Смотри-ка, Веронька, опять с моим дружком встренулись!» – Петр лукаво подмигнул сестре. Веронька растерянно глянула на свой узелок – не успела одеть туфли!
- Вот и славно, что я вас встретил! – Иван спрыгнул с телеги.
- Что, посмотрел свой покос?
- Да, во вторник начнем. Травы достаточно, лишь бы не задожжило.
- Ну, Бог в помощь! Бывай!– Петр пожал руку Ивану.
Иван подошел поближе к Вероньке и серьезно поглядел ей в глаза: «Подрастай, травиночка! Через год тебе семнадцать стукнет – сватов пришлю!» Веронька ухватилась за руку брата, чтобы не упасть от волнения. Даже улыбнуться в ответ не смогла.
«Бывай с Богом, Петр! Передавай поклон отцу и матушке!» – и вновь скрип колес удаляется, унося с собой мысли Вероньки.
Радио
Радио – маленький черный наушник, который висит на проводе, уходящем в розетку. Звук нельзя ни приглушить, ни увеличить. Если в комнате не разговаривают, то можно услышать музыку, которую передают по радио.
Сейчас в нашей общежитской комнате тихо. Из наушника слышится голос, напевающий: «Синенький скромный платочек…» Мама сидит за столом пред зажженной лампой. Она шьет. Я стою около кровати. Не могу вспомнить, сколько мне лет, может быть три года. Я вижу свои руки. Они пытаются запеленать куклу.
Голос далекой певицы поет о храбром пулеметчике, который хранит синий платочек. А мои руки никак не могут справиться с большим платком, играющим роль пеленки для куклы Ляли.
Новое неприятной ощущение появляется внезапно – по моей руке бежит страшное чудовище! Рыжий наглый таракан (в рабочем общежитии таких тысячи) приводит меня в состояние ужаса. Я судорожно взмахиваю рукой с отчаянным криком бегу в мамины объятья.
Несчастная кукла лежит на полу, платок-пеленка валяется рядом, а я нервно вытираю невидимый след чудовища о мамино платье. Родные мамины ладони скользят по моим волосам, гладят по спине и несут умиротворение.
По радио тот же голос поет новую песню: «Руки, вы словно две большие птицы…»
Господи! Защити!
Голова кружится, во рту чувствуется привкус мяты. Руки и ноги легки, тяжести сумки я не совсем ощущаю. Одна лишь мысль сверлит мозг и ускоряет шаг: «Господи! Защити!»
Ночная улица была бесконечна. Фонари словно умерли, а в звенящей тишине живут шаги и тени. Мои летящие шаги пытаются уйти от опасности, а чьи-то острожные тени все-время преследуют. Мятный привкус страха мешает трезво оценить ситуацию, подстегивает меня идти еще быстрее. Смутные неясные тени шарахаются и крадутся. А в голове крутится заезженная пластинка: «Господи! Защити!»
Наконец, на апогее ужаса происходит то, что подсознательно ожидала. Я затылком чувствую, как из темноты кто-то выходит, направляется ко мне с обочины на середину дороги. В спящем безмолвии отчетливо звучат быстрые, выразительные, приближающиеся шаги. Время останавливается, а мысли с космической скоростью сменяют друг друга:
- Только не убегай от Них!
- А вдруг нож?
- Лучше встретить судьбу лицом, а не спиной!
- Может попробовать заговорить с Ними?
- Только бы не нож!
- Им нужны деньги!
- Они не знают, что у меня их нет!
- Будь, что будет!
- Господи! Защити!
Я разворачиваюсь назад так резко, что догоняющий меня парень останавливается от неожиданности. «Что тебе нужно? У меня нет денег!» – я кричу каким-то не своим голосом, в упор глядя в глаза нападающему. Ну и рожа! Крутая стрижка, длинное лицо, бессмысленные глаза, тупой озлобленный взгляд. Кажется он не слышит меня. Все происходит как в замедленной съемке. Время стоит на месте, только мысли несутся вскачь:
- Как медленно он поднимает ногу!
- Зачем он это делает?
- Ах да, он хочет пнуть меня!
- А может сейчас он выхватит нож?
- Господи! Защити!
Я так медленно отступаю назад, как будто мне мешают двигаться чугунные цепи. Хватая воздух, опять кричу: «У меня нет денег!»
Взгляд парня остается тупым и бессмысленным – может он глухой? Черный спортивные штаны, черная толстовка, на ногах смешные тапочки, совсем домашние. В стоячей воде времени мечутся мои мысли:
- Где же второй?
- А вдруг, все-таки, ударит ножом?
- Я точно видела – было двое!
- Главное, смотреть в глаза и что-то говорить!
- Может их больше двух?
- Господи! Защити!
Время вдруг просыпается и начинает свой разбег. Мой грабитель выхватывает у меня пакет и прыжками как заяц несется с середины дороги на обочину в ближайшие кусты сирени. Он бежит под мой истошный крик: «Отдай, там нет денег, там хлеб и масло! Я деду везла продукты, он болеет, отдай!» А в голове вспыхивает:
- Зато большую сумку не взял!
- Но где же паспорт?
Громко причитая и запоздало всхлипывая, дохожу до дома. Когда испуганная бабушка открывает мне калитку, я твержу только одно: «Где паспорт? Где паспорт?» Войдя в теплый дом, судорожно раскрываю сумку и нахожу паспорт. Теперь я чувствую себя почти счастливой!
И странная мысль приходит ко мне:
- Господи! Прости их!
Первая любовь
Звуки выплывали из-под иглы проигрывателя и заполняли всю комнату. Стены постепенно таяли, потолок растворялся в темном августовском небе. Вместо старого дощатого пола под ногами была необъятная гладь.
Мы сидели рядом и были вне времени. Мы не ощущали кухонных запахов, не слышали голосов окружавших нас друзей. Мы смотрели друг другу в глаза, к этому принуждали нас тревожные звуки фортепьяно. Один долгий взгляд заменял нам поцелуи, объятья, физическую близость. Чьи-то пальцы где-то далеко скользили по клавишам, вынимая наши души и сплетая их в одну.
Нам было неважно, что было до этого дня, что будет после. Как ни странно, не имело значения даже то, насколько глубоки были наши чувства. Самое важное и значительное свершалось в этот момент – именно сейчас мы понимали друг друга и влюблялись друг в друга. Несмотря на шум общего разговора в комнате, звуки фортепьяно заполняли все пространство. Они превращались в реку, которая увлекала нас в бесконечность.
Пластинка давно перестала крутиться, игла автоматически возвратилась на свое место, а для нас музыка продолжала звучать. Мы не могли отвести глаз, и наш немой диалог взглядов продолжался. Хозяева, приютившие нас на эту ночь, вернулись из прихожей, проводив гостей. Со стола с шумом убирались тарелки и стаканы, продолжался разговор о науке и литературе, политике и диссидентах, о Тарковском и Сахарове, о судьбе России и эмиграции. Но мы находились за тысячи верст от всего этого. Все проблемы были для нас в этот момент далекими и незначительными по сравнению с тем, что происходило между нами здесь и сейчас.
Звуки фортепьяно, неслышные для остальных, для нас были явственными и осязаемыми – они касались наших лиц, рук, сердец, они связывали нас, переплетая в единое целое. Друзья не замечали нашего молчания, беседа проносилась ветром мимо нас. Слова шелестели как листья за окном. Там, за окном начиналась осень. А мы жили в августе. Было тепло, нас согревала река музыки.
В комнате погасили свет, а нас выпроводили на кухню – ложиться спать мы отказались. Оставшись, наконец-то, одни мы, вдруг спохватившись, стали разговаривать, пытаясь нагнать упущенное время, стараясь рассказать друг другу все, что пережили раньше. А звуки нашей музыки не оставляли нас, и казалось, что лето не закончится никогда …
Лето закончилось на следующий день, в 7.35 московского времени, на первой платформе вокзала. Звуки фортепьяно замерли с нашим первым поцелуем у третьего вагона. Он прыгнул в вагон, когда поезд уже тронулся. Я же осталась в тишине серого сентябрьского утра.
Эпилог
В этих маленьких отрывках жизни меньше событий, больше чувств. Это мое восприятие мира. Может быть я все это выдумала? Скорее всего – да. Будет ли это кому-нибудь интересно? Не знаю. Я написала эти рассказы, чтобы выплеснуть свои чувства и мысли на бумагу, чтобы освободить душу для новых чувств и мыслей.