Разгул демократии. 

Мы лежим в постели. Её голова на моём плече. Младшие в детском саду. Люда в школе, во второй смене. Предстоял тяжёлый разговор. Очень не хотелось сориться. Впрочем, за шесть прошедших лет никаких ссор не замечено. 

Пришла судебная повестка. Ирка подала на меня в суд за неуплату алиментов. 

- Но Люда же живёт у нас! Как можно оставить ребёнка в таком вертепе? Она рассказывает, что пьянки там чуть ли не каждый день. Пошла твоя Ирка в разнос. 

- Точно. Моя. Столь же логична и её мама. По телефону она мне заявила, что если бы я не бросил Ирочку, всё было бы хорошо. Понимаешь, я бросил Ирочку! Не она подала на развод! Не она спала с Володькой, а я её бросил!. И «твоя Ира», и «я её бросил» – типичные образчики женской логики. Не правда ли? – Догадывается, что всё это только вступление. – Ещё в начале года я сказал тебе, что деньги кончаются. Мы проживаем примерно в три раза больше, чем я зарабатываю. Твой ответ был примерно того же уровня логики. Мы не можем больше помогать материально твоему брату и сестре. У нас больше нет на это денег. В стране инфляция. Вклады заморожены. Спасибо генералу, две книжки мы успели «выдернуть», но третья застряла в сбербанке и, видимо, надолго. Практически шансов вернуть эти деньги в ближайшие годы нет. Даже если перестать платить Ирке и твоим родным, то жить придётся на одну зарплату. Мы и до сих пор не роскошествовали, а будет совсем туго. С твоим трудоустройством проблемы. Нам предстоят тяжёлые времена. У других они уже давно наступили. Мы вроде бы отсрочку получили, но она кончается. Не то, что бы на вещи, на еду будет не хватать. А дети же растут! Им одежда нужна! Скажи, что непонятного в том, что я говорю. Причём, уже третий раз. Но ты практически не реагируешь! 

- Но Любе остался всего год до окончания! Вова с таким трудом поступил в институт! Как можно бросить? 

- Фу. Слушай, но ведь я тебя предупреждал еще летом. Ты просто отмахнулась. Понимаю, что обидно, но денег от этого не прибавляется. Ты это понимаешь? 

- Но летом папа ещё работал. Кто знал, что его выставят на пенсию! 

- Послушай, ну ты способна трезво мыслить? Даже когда твой папа работал, основную часть расходов несли мы с тобой. Или ты этого не знала? Всё это я тебе объяснял, но ты же меня не слушаешь! Интересы родни тебе ближе, чем интересы собственных детей. 

- Я пойду работать. 

- Иди. Только кто будет возиться с нашими ребятами? Ну, предположим, Люда поможет, если её у нас по суду не заберут. На твоё место на телефонке уже давно взяли другого человека. Куда ты пойдёшь работать? Или ты не знаешь, что в стране безработица? Мне обещали, что тебя возьмут, если кто уйдёт в декрет. Но что ты заработаешь? Этого с трудом хватит нам на прожитьё. Если уж очень припрёт – к генералу обращусь. Он тогда нас со сберкассой сильно выручил. Если бы вовремя не подсказал снять деньги с книжек, мы бедствовали бы уже давно. 

- Я думала, у тебя ещё есть деньги. Какой-нибудь неприкосновенный фонд. 

- И я его должен потратить не на свою семью, а на твоих родных? Ты меня переоцениваешь. А если завтра что случиться? Ты заболеешь, или дети? Ты знаешь, сколько нынче стоит бесплатная медицина? Да мало ли что может случиться! Кто тебе не то, что даст, но хотя бы одолжит! Ты же видишь, во что наш мир превратился! 

- Нас воспитывали по-другому. 

- Верно. Ну, пусть теперь эти воспитатели пример покажут. Вот твои предки на пенсии. Почему бы отцу ради детей на какую-нибудь работу не устроиться? Парник бы, наконец, поставил. Ранние помидоры бы выращивал. Почему он ничего не делает? Ведь пока здоров и силёнки есть! Но ничего не делать и с зятя тянуть – конечно проще. 

- Оставь моих родителей в покое. 

- Оставляю. Но разве я не прав? Помнишь, когда-то, когда мы только поженились, ты говорила: «Боюсь потерять, что имею». «Куда чувства уходят?» Ну, теперь видишь? Я тебе простым языком, и уже в который раз, рисую картину наших обстоятельств, а ты в упор правду видеть не желаешь. О детях своих не хочешь подумать! Ну и как это тебе? Как я, по-твоему, это должен воспринимать? – Молча встала и начала одеваться. 

. – Гена предлагает организовать фирму. 

– Какую? 

- По телефонизации. Под крылом телефонной станции. Говорит, что при наших связях всё может получиться. Он – директор. Я – главный инженер. 

- И что ты решил? 

- Не знаю. С одной стороны, что-то делать надо. С другой – никаких задатков бизнесмена я в себе не ощущаю. Для начала деньги нужны. Можно при неудаче все их потерять. Понимаешь, это другой мир, другие нравы. Работу Гены я вижу, а свою не очень. – Оделась и причёсывалась у зеркала. 

- За детьми ты пойдёшь, или я? 

Если можно, сходи ты. Мне крепко подумать надо. Сегодня вечером встречаемся. Кстати, у нас на работе Виктора Петровича обчистили. Вынесли всё. Смотрите, никому двери не открывайте. Ни под каким видом. В крайнем случае, где наган Маркелыча лежит, ты знаешь. Но помни: если уж достала, то стрелять нужно. У тебя же второй разряд по пистолету! 

_____ 

Генка был моим студентом-заочником. Заочно же закончил институт. До и после учебы работал на телефонной станции. Знал, понятное дело, всех и вся. У меня там тоже бывших учеников хватало. На какой почве мы с Геной поддерживали дружеские отношения, я уже не помню. Помню только, что жена его заведовала книжным магазином. Ценное знакомство по прежним временам. Впрочем, особых привилегий я там не имел. К тому же и к книгам к тому времени несколько охладел. Покупал, конечно, но уже не массово. Классика, в основном, была. Теперь следовало не столько покупать новые, сколько читать имеющиеся. 

Геннадий Васильевич был лет сорока. Невысокого роста, светловолосый. Энергичен, предприимчив и большой любитель выпить. Своё дело знал хорошо. Особенно практическую сторону. Зачем я ему нужен был на первом этапе, было понятно. Деньги. Кроме того, связи в техникуме. Это, во-вторых. Фирму мы хотели по началу организовать под эгидой техникума. Ну, а дальше? Впрочем, дальше зависело уже в значительной степени от меня. Радости мне эта фирма явно не сулила, но деньги были очень нужны. Конечно, я преувеличивал, когда говорил, что вот-вот мы перейдём на одну зарплату. Но к тому шло! В резерве оставались кое-какие ценности и неведомый мне подпол, где, по уверениям бабы Лены, у неё хранились доллары. Сколько? Неужели она проявила такую просто таки невероятную по моим понятиям прозорливость, что ещё в те времена копила валюту? Или у неё были какие-то другие соображения? Придётся поднять паркет под буфетом. Если там ничего нет, с организацией фирмы возникнут проблемы. 

Отец (мой тесть) приехал в субботу вечером. Был хмур и неразговорчив. Внуки встретили его шумно, но через пару минут покинули. У них во дворе были свои дела. Да скоро и спать уже пора. Отношения с отцом у нас наладились вполне. Никто не вспоминал начальный этап нашего знакомства. Но по мере того, как мы с Ниной жили очень дружно, а особенно после рождения внуков, всё переменилось. В чём мы только не сходились, так это в политических взглядах. После того как рухнула империя, наш дед вдруг воспылал любовью к коммунистической идеологии, к коммунистической партии, чем удивил даже жену. По её и Нининым заверениям – он всю жизнь эту партию крыл, почем зря. Тёща даже опасалась, что его ругня, не дай бог, дойдёт до КГБ и тогда могут быть большие неприятности. Видимо, заместитель начальника депо это и сам понимал, так что язык распускал в основном дома и с ближайшими друзьями, что, впрочем, тоже было очень опасно по тем временам. И вот такая метаморфоза! Я полагаю, что всё дело в колбасе. Или, правильней сказать, в её доступности. Раньше колбаса свободно продавалась, но малосъедобная, а хорошая – только в спец. распределителях для начальства или в Москве. Теперь колбасы было навалом, но денег не было. Даже для зам. начальника депо в их городке любимая «московская» или хотя бы «краснодарская» были деликатесом. Особенно после выхода на пенсию. Конечно, это, как и многое другое, раздражало. Особенно, трагикомедия с приватизацией, больше смахивавшая на обыкновенный грабёж. Началась мифологизация прошлого и огульное охаивание настоящего. Что настоящее нашего общества было мерзко – сомнений не возникало. Но это всё же был не коммунистический тупиковый вариант. Пример некоторых других стран говорил, что перспективы есть и они реальны. Просто не всё сразу. Однако, социальная защищенность масс резко упала, и это тоже раздражало. Соображения о том, что чрезмерная социальная защищенность вредна для экономики в макро масштабах и должна как-то увязываться с общим состоянием экономики — это людьми не воспринималось. Точно так же широкие массы, суждения которых и представлял мой тесть, не желали принять, что они-то, в сущности, и погубили социализм. Погубили своей нерадивостью, воровством, неумением добросовестно трудиться. Конечно, вина была не только широких масс, но и начальства всех звеньев, мало заинтересованных в развитии производства, в реальном, а не на бумаге, росте производительности труда. Да и было ли это виной? Действовали естественные законы, определяемые человеческой сущностью. Не сущность просвещённых, избранных, а самых широких масс, включая сюда и слой образованных, которые нынче принято почему-то называть интеллигенцией. Определение «образованщина», введенное Солженицыным, соответствовало сути в гораздо большей степени. 

Споры мы поначалу вели ожесточённые, пока я не понял, что передо мной человек, вовсе не стремящийся добраться до истины. Ему важно было самоутвердиться. К тому же он не стоял на таком уровне понимания событий, чтобы быть в состоянии осознать многие фундаментальные вещи из сферы и экономики, и политики. Когда я это понял, а мог бы и раньше, весь смысл споров сводился мною теперь к тому, чтобы дать человеку выговориться и не слишком явно ему поддакивать. Говоря откровенно, не всегда получалось. Он нёс порой такую ахинею, что удержаться и не ответить было очень трудно. 

Мы сидели с тестем в гостиной, и он изливал на меня очередную порцию желчи касательно положения дел на транспорте. Закончив с Людмилиной помощью укладывать наших сорванцов спать, Нина присоединилась к нам и началось. 

- Валентин, почему ты не хочешь помогать моим детям учиться? – Следовало выбрать тактику. Очень хотелось ответить резко, но Нина…Да и вообще, сориться с родственниками нерационально. Сдержался. 

- Дело не в том, что я делать это вовсе не обязан. Деньги кончаются. А что осталось – требуется в другом месте. Могли – помогали. Теперь не можем. 

- Вот так вдруг? 

- Я предупреждал Нину ещё летом. Потом с месяц назад. Она вам должна была передать. Так что вдруг – это не на моей совести. – Он повернулся к дочери. 

- И почему ты ничего не сказала? 

- Я сказала маме, но она это почему-то не восприняла серьёзно. Сказала: «Уж как ни будь дотяненете». Но вот не получается. Валя перестал своей (опять «своей») Ирине алименты платить. Экономить мы стали, но цены-то растут, а заработки нет. А что в запасах было – кончается. На книжках деньги ведь пропали – сам знаешь. 

- А чего ты работать не пойдёшь? – Я начал закипать, но Нина ответила достойно. 

- А почему ты не пойдёшь работать, или мама? Я если и пойду, так хватило бы для твоих внуков. Учить брата и ещё сестру – это мы уже не потянем. 

- Вчера тянули, а сегодня уже не можете. 

- Ну, я же объясняю, деньги кончаются! – Но он словно меня не слышал. 

- Так порядочные люди не поступают. 

- Это вы так благодарите нас за то, что мы для ваших детей сделали? Вы хоть знаете, сколько мы на них тратим ежемесячно? – Разговор становился уж совсем неприятным. 

- Папа, что ты, собственно, от нас требуешь? 

- Твой долг помочь сестре и брату получить образование. 

- Папа, мой первейший долг заботиться о своих детях. А твой долг в чём состоит? 

Тут его прорвало. Кричал что-то совсем несуразное. Накричавшись, хлопнул дверью и ушёл. Нина расстроилась. Атмосфера в ломе стала напряжённой. Уже в постели я сказал.  

Знаешь, я тоже несколько виноват. Не тем голосом я тебя предупреждал. Большинство людей реагирует не только на смысл сказанного, но и на то, как сказано. Мне бы следовало об этом помнить. 

- И мне надо бы серьезней к этому отнестись. – И, немного погодя, добавила. – Мои родители простые люди. Им трудно примириться с тем, что сами они уже ничем помочь не могут. Надеялись на нас, а мы вот тоже подвели. Может быть, как-то дотянем этот учебный год? 

- Но ты же знаешь наши ресурсы! Меня удивляет, что я, а не ты подымаю этот неприятный вопрос. Ты полностью переложила ответственность на меня и даже контрольных функций не исполняешь. Ведь знаешь же, сколько денег осталось? 

- Наверное, ты прав. Ты сейчас заговорил об этом из-за того, что вы хотите фирму открывать? 

- В основном да. Смотри. И Таня, и Володя перестали к нам приходить и даже не звонят. Верно говорят на востоке: Не одно доброе дело не останется безнаказанным. 

- Мы всё же виноваты. Нельзя было так резко. 

- Возможно. 

- Что будем делать? 

- Единственное, что остаётся – это начать продавать золото. Но я держал это на крайний случай. Детям ещё учиться и учиться! Твои, сама видишь, как себя ведут. И спасибо не скажут. 

Суд. 

На улице весна, теплынь. Пахнет свежей листвой и меньше всего хочется думать о судопроизводстве. Совершенно не могу себе представить, что у меня могут отобрать дочку. Почему я не позвонил генералу?  

Ирка пришла на суд разодетая. Мы с Людой сели в первом ряду. Первое, что она сказала маме, это: «Я не хочу с тобой жить!» 

- Разве я тебя обижаю? 

- Ты со своими мужиками пьёшь водку. 

- Твоя работа? – Это уже ко мне. 

- Да нет. Твоя. – Тут всем приказали встать и действо началось. Адвокатов у нас не было. 

Начало обыкновенное. «Слушается дело……» 

Судья: Валентин Николаевич, почему вы перестали платить алименты? 

Я: Потому, что дочка сбежала от матери с её безнравственным образом жизни и возвращаться к ней не хочет. Теперь она постоянно живёт у меня. 

Судья (к Ирине): Это правда? 

Ирина: Он сманил её, хотя есть постановление суда о том, что дочка остаётся со мной. 

Судья (Люде): Почему ты ушла от мамы? 

Люда: Я не ушла. Я и раньше только иногда ночевала у мамы. Я всегда живу с папой. А теперь совсем ушла, потому что у мамы почти каждый вечер гости или кто-то ночует. Они пьяные и ходят голые по квартире. Иногда даже кушать нечего. 

Ирка: Это неправда. Это он её подговорил. 

Люда: Правда, правда. Ты водку пьёшь. Я к тебе не хочу. 

Вот такая ситуация. На этот раз у судьи инструкций не было, а надо было что-то решать. Судья задумалась. 

Судья (Люде): Подойди сюда, детка. – О чём они там шушукались услышать было нельзя. Но вот донеслось. 

• Судья: Как зовут папину жену? 

Люда: Мама Нина. 

Судья: У тебя есть братик или сестричка? 

Люда: Да, есть. Миша и Андрюша. Я за ними присматриваю. 

Судья: Мама Нина тебя не обижает? 

Люда: Нет, она меня любит. – Подумала и серьёзно добавила. – Я её тоже люблю. И папу. У меня своя комната. 

Судья снова задумалась. Я её понимал. Неписанное правило советского правосудия гласило: при разводе ребёнок остаётся с матерью. Это явно входило в противоречие с очевидными фактами. 

Судья (Ирине): На какие средства вы живёте? 

Ирина: Сейчас я временно безработная. Мама помогает. 

Судья: Ваша мама пенсионерка? 

Ирина: Да. 

Судья: Вас уволили с прежней работы или вы ушли по собственному желанию 

Ирина: Ушла по собственному желанию. 

Судья: Когда это произошло? 

Ирина: Примерно год назад. 

Судья: Где жила девочка всё это время? 

Ирина: Молчит. 

Люда: Я жила у папы. 

Судья: Что изменилось в вашем положении? Почему вы решили забрать девочку? Тем более против её желания 

Ирина: Ничего не изменилось. Я хочу, что бы моя дочь была со мной. 

Люда: А я не хочу! Я хочу жить с папой и мамой Ниной! Бабушка сказала, что ты стала проституткой! – Я чуть в обморок не упал. Кстати, бабушка сидела тут же. Ира что-то кричала матери. Немногочисленная публика тоже оживилась. В общем, получился небольшой скандальчик. В итоге дочку оставили мне. 

Когда всё кончилось, подошёл к Ирке. 

- Зачем ты всё это затеяла? Хотела мне досадить? 

- Хотя бы. 

- Во что ты превратилась, Ира? 

- Не твоё собачье дело. Отобрал у меня дочку и рад? 

Я почувствовал, что от неё пахнет спиртным. Баба Маша плакала. Люда тянула меня за руку: «Пойдём отсюда. Папа, ну пойдём домой!» И мы ушли. 

Фирма – 1. 

Улучить момент, когда дома никого не будет, было не легко. Немного разгрузил и отодвинул буфет. Пол как пол. Паркетины не шевелятся. Отвинтил плинтус. Собственно, действовал я по наитию. Руководящих указаний по выемке ценностей мне баба Лена не оставила. Наконец, сообразил и поднял сразу целый пласт паркетин, сточенных и сидящих на общей фанерной основе. Да, под ними в целофане купюры. Пересчитал. Долларов – 15 тысяч. Фунтов английских – 5 тысяч. Зачем они ей были нужны? Где она их взяла? Операции с валютой по тем временам грозили очень большими неприятностями. Собиралась за границу? Самое, однако, интересное – чековая книжка английского банка на предъявителя. На 25000 фунтов. Поразила дата. 1913 год! Это с тех пор, какие проценты должны были «набежать»? Что ж, по зарубежным меркам солидных людей – не так уж много, но по нашим – целое состояние. Во всяком случае, на организацию фирмы хватит. Надо бы в Москву съездить – проверить жизнеспособность вклада. 

Я продолжал работать в техникуме, а Гена развил бурную организационную деятельность. Рисковал в этом деле конечно я. В случае коммерческого краха терял все первоначальные вложения. Правда, в приложении к уставу фирмы оговаривалось, что определённый процент с прибыли, когда она превысит некую величину, идёт на погашение моих вложений. Но для этого доходы должны были стать значительными. Гена проявлял завидный оптимизм и занимался подготовкой документов, которых оказалось великое множество, а так же закупкой кое-какого оборудования и кабеля. Помещение для офиса он уже нашёл. Я только платить успевал, но делать, по сути, не делал ничего. Только собирал документы и фиксировал расходы для получения окончательной суммы вложений. Она была не так уж велика. Тысяч в пятнадцать должны были уложиться. Мелочь, в сущности 

Великое дело опыт! За годы советской власти нам прочно вколотили в голову представление об эксплуататорах-буржуях, собственниках средств производства и несчастных пролетариях, жертвах бессовестной эксплуатации. Но вот я сам начал выступать в роли этого самого эксплуататора. Пока, правда, ещё никого не эксплуатировал, но в перспективе намечалось. Конечно, деньги, первоначальный капитал оказались у меня случайно. Если бы их не было, Гена собирался продать домишко, доставшийся от матери в наследство. Можно было ещё что-нибудь продать. Занять, наконец. В конце концов сумма первоначальных затрат оказалась, как я уже говорил, не такой уж большой. Наш главный капитал – знания и связи. Но я рискую. Наша с Геной предприимчивость (Генина, по преимуществу) может принести успех, но может и не принести. Тогда все вложения пропадут. Мы рискуем. Если Гена только затраченным трудом и временем, то я деньгами. Небольшими, по меркам солидных предприятий, но по моим меркам – весьма значительным. Судя по тому, что я повторяюсь, это меня изрядно волновало. 

Это же самое могли бы предпринять и другие. Потом пробовали. Но, почему-то, такая мысль пришла нам в голову первым. Это что, результат соответствующего воспитания? Отучили людей от предприимчивости? Впрочем, по данным ООН процент, способных к предпринимательству, колеблется в разных странах от 3 до 5%. взрослого населения. Это утешало. Итак, предполагаемая прибыль – это что, плата за риск? За удачную мысль? При социализме прибыль шла государству, и оно её распределяло в плановом порядке по потребностям народного хозяйства. Очень разумно звучит. А на деле? Частный предприниматель будет добиваться рентабельности своего предприятия, максимальной прибыльности из корыстных, по преимуществу, интересов. При социализме у руководителя предприятия (чиновника) неизмеримо меньше стимулов для этого. Велика моральная составляющая. А какая мораль в бизнесе? При капитализме рискуешь, можешь потерять всё. Это стимулирует. При социализме разориться не дадут, т.е. далеко не все стимулы задействованы. И из них главный – корыстный интерес хозяина в полном объёме. Конечно, плохо звучит. На низменных инстинктах всё работает. Но работает! Да ещё как! Упрощаю, конечно, но примерно так. Всё это бродило в моей голове начинающего предпринимателя. 

А пока что в ожидании грядущих доходов мы попали в довольно трудное финансовое положение. Бедная моя жена пыталась, как могла, уменьшить наши расходы, но это ей плохо удавалось. Я тихонько подсовывал деньги из остатков и готовился менять на рубли доллары. Снижение жизненного уровня семья переживала тяжело. Очень сказывалась многолетняя привычка к достатку. Я даже сердиться начал. В ответ на ночной на ушко скулёж моей милой, заметил, что вот живут же как-то другие! Ну, скверно, конечно, но живут же! А самому страшно было подумать, что мы будем делать, если фирма не принесёт ожидаемых доходов. Брр. В какой-то степени я был даже рад, что Нинина родня стала нас как бы игнорировать. Привычные расходы на представительство были теперь для нас неподъёмны. Я Маше начал тайно деньги давать на продовольствие, которое она, якобы, привозила из деревни, из своих запасов. Якобы для компенсации на еду для себя и Коли. 

Не выдержав, моя жена разыскала Володю и Таню. Вроде бы отношения наладились. Но в первый же вечер Володя попросил денег, а узнав про наши обстоятельства, больше не появлялся. Ну, хоть по телефону изредка звонил. Таня иногда заходила, но, как призналась моя жена, в основном, чтобы выпросить что-нибудь из одежды. На время. Но назад не приносила. А когда Нина попробовала просить чуть громче, тоже исчезла. Жене моей было мучительно стыдно передо мной. А я размышлял на тему, как это в одной семье вырастают столь диаметральные личности? Но ведь выростают!  

Начали продавать кое-какие безделушки. Из арсенала бабы Лены. 

Стрельба. 

Жизнь не только у нас становилась как бы жёще и беднее. Но не у всех, разумеется, и это раздражало. Растущая нищета не нашедших себе работы молодых людей обильно подпитывала криминал всех родов. Теоретическая понятность криминализации жизни ничуть не снижала её реальной повседневной опасности. Раньше я как-то не обращал внимания на расположение нашего дома. Он действительно не примыкал непосредственно ни к каким другим жилым постройкам. Вокруг были только гаражи, какие-то ветхие склады, многочисленные сараи и совсем непонятные развалюхи. Вечерами всё это сумрачное безлюдье освещал одинокий фонарь, который периодически гас по непонятным причинам. Возможно, где-то и прятались сторожа, но я их никогда в глаза не видел. Несколько знакомых собак тоже не обращали на меня внимание, если я приходил вечерами домой пешком. Днём ещё ничего, но возвращаться с вечерних занятий, было неприятно. Ощущения резко ухудшились, когда соседа по дому – театрального художника, ограбили и так избили, что он уже третью неделю пребывал в больнице с разбитой головой. Всё это действовало на нервы и держало в напряжении. Отказаться от вечерних занятий я не мог себе позволить из-за денег. К тому же и Василий Павлович, и директор ушли на пенсию, а мои связи с новым начальством были далеко не такими тесными. Достал из тайника браунинг бабы Лены. Признаю. Не лучшая была идея. Оружие в руках непрофессионала – вещь вредная и даже опасная. Вредная в связи с надеждами, на него возлагаемыми и своим в связи с этим – соответствующим поведением. Противостоящие тебе личности, как правило, гораздо опытней и совершенно не обременены совестливостью. Поэтому, достав оружие, нужно чаще всего незамедлительно из него стрелять. В живых людей! Без твёрдой уверенности, что они хотят причинить тебе какой-то вред за пределами обычного грабежа. А при таком варианте по моим понятиям стрелять не следовало. Решение я принял, когда сосед вернулся из больницы. Вернулся инвалидом. За что его искалечили – понять было трудно. С криминальным миром он никак не был связан. Когда потребовали денег, безропотно, по его словам, отдал всю наличность. Сам он небольшого роста, щуплый. Вряд ли его тянуло на подвиги. Денег было мало и это, видимо, бандитов разозлило. Отморозки, как нынче про таких говорят. 

Поменять квартиру? Но мы к ней уж так привыкли! Кончилось тем, что я стал таскать браунинг с собой. Держал его в сейфе и носил только при хождениях домой с вечерних занятий. Три раза в неделю. Думал ли серьёзно из него стрелять? Или это было нечто для самоуспокоения? Понимая, что могу не успеть его вытащить, придумал хитроумную конструкцию. Бумаги свои носил обычно в кожаной папке. Из проволоки соорудил специальный каркас, который позволял крепить оружие снаружи. Теперь я папку нёс, держась за рукоятку пистолета. Подходя к опасному рубежу, снимал с предохранителя. У своей входной двери прятал оружие в карман. Признаюсь. Был во всём этом элемент игры. И доигрался. Несколько странно для такого взрослого дяди. 

Несмотря на всю мою моральную и техническую вроде бы подготовленность, их появление оказалось неожиданным. Двое шагнули мне на встречу из темноты. К счастью, предохранитель я успел снять, хотя до опасной зоны ещё не дошёл. Лиц в темноте не разглядеть, но «Стой, сука!» услышал отчётливо. Это их и погубило. Могли же просто попросить закурить или ещё что! А так они как бы самоидентифицировались. Один, левый схватил меня рукой за грудь, а я его за руку. Дальше всё пошло по плану. Чуть приподняв папку, всадил в него три пули снизу вверх. Как я узнал потом, третья прошла сквозь подбородок и разворотила череп. Хватка его сразу ослабла. Второй кинулся бежать, что было для меня совершенно неожиданно. Сгоряча выстрелил ему вслед два раза. Зачем? И попал. Он как будто споткнулся, но продолжал бежать дальше и резко свернул за угол. Что делать? До работы меньше двух кварталов. Узнают, что я тут ходил в это время, всё равно. (Если захотят, конечно). Быстро направился домой. 

Я чуть не споткнулся о его тело. Он лежал, как-то скрючившись, и был мёртв. Переворачивая, нащупал в кармане пистолет. Забрал Макарова с глушителем и бумажник. Глушитель был мне в новинку. Почему же он не стрелял? Растерялся? Спрятал по дороге оба пистолета. 

Попасть в человека ночью с пяти метров? Убить пулей, калибра 6,5 мм? Фантастика. Полагаю, сложно даже для профессионала. Но ведь вот… 

Дома всё обычно. Нина с Людой купают наших мальчишек. Всем весело. Что делать? Набрал милицию. Сообщил, что у нас стрельба на улице. 

_____ 

Следователь пожаловал ко мне на работу уже на следующий день. Что-то необычное в работе милиции. Как оказалось, он даже успел побеседовать с вахтёршей – тётей Таней, которая дежурила вчера вечером. Много времени наша беседа не заняла. 

- Где вы находились, когда услышали выстрелы? 

- Подходил к своему дому. 

- В котором это было часу? 

- В начале десятого. 

- А точнее? 

- Точнее не могу. На часы я не посмотрел. Но не трудно определить. Звонок у нас в девять. Я сразу ушёл домой. До дома – сами видите, всего ничего. Значит, было минут 10-15 десятого. Позвонил я сразу, как только зашёл домой. Если не секрет, кто в кого стрелял? 

- Следствие этим занимается. Видимо, какая-то криминальная разборка. 

- Интересно, кто-нибудь кроме меня звонил? 

- Звонила ваша вахтерша. 

Так. Это становится опасным. Тётка Таня могла сказать, что выстрелы раздались почти сразу после моего выхода на улицу. Правда, я сравнительно долго возился, прилаживая пистолет. 

- Сколько было выстрелов? 

- Не скажу точно. Может быть, я не все слышал. Сначала вроде бы три, а чуть погодя ещё два. Кого-то убили? – Он записывал мои показания и не ответил. Закончив писать, протянул мне листок и ручку. 

- Распишитесь, пожалуйста. – Прочёл и расписался 

______. 

Я ожидал тяжких угрызений совести. Действительно, ночное происшествие ещё долгое время стояло у меня перед глазами, но больше потрясало необычностью, страхом раскрытия моего в нём участия. Но терзаний по поводу убийства в духе Достоевского не было. Конечно, при желании тому можно найти объяснения (или оправдания!). На меня напали, а я защищался. Но стрелять убегающему в спину в такое объяснение плохо укладывалось. В запале, конечно, но всё же! Вообще, терзания по поводу убийства нашему веку как-то не свойственны. Уж слишком много пролито было крови. Да и телевизор приучил нас к чуть ли не обыденности такого события. Оно конечно и в 19 веке тоже убийств хватало, но не те всё же масштабы! А, главное, не та информированность, не те масс-медиа. Повседневные и детальные. Со смакованием и крупным планом. Мне даже кажется, опиши некий литературный гений сегодня терзания совести некоего современного убийцы некой современной процентщицы, то вряд ли это показалось бы нам достоверным. Может быть, потому и нет сегодня таких сюжетов? Спустя некоторое время всё вообще начало в памяти как бы затягиваться какой-то пеленой, как бы стираться, как бы становилось в один ряд с телевизионными «стрелялками» из американских боевиков. Иногда я затевал внутренние диалогоги примерно такого типа: 

- Ну, как? Совесть не мучает? 

- Да как-то….Нет, не мучает. А в чём моя вина? 

- Сволочь ты бесчувственная! Ведь убил двух человек! Нет, только вдумайся, у-бил! 

- Ну, убил. А что? Лучше было бы, если бы они меня убили? Кто, собственно, на кого напал? Знали, мерзавцы, на что шли и чем рисковали. Поделом получили. 

- Но ведь люди же! 

- Сволочи, мразь, отбросы человеческие. 

- Вот, вот. Макай их в дерьмо. Старый приём. Хочешь безнаказанно убивать – выведи жертвы в отдельную группу, скажем, недочеловеков. 

- А они что, нормальные люди? Не заслужили то, что получили? 

- Заслужили, конечно, но пару лет тюрьмы. Ты же их убил. 

- Сожалею, но что я мог поделать. Ещё раз подобная ситуация и снова убью. Конечно, лучше бы ранил, но в горячке не до того. 

- Хорош! Гуманист несчастный. – И т. д. В том же духе ещё долго. 

Но что-то с того вечера во мне изменилось. Я даже пытался понять что именно. Видимо, появилось ощущение, что некоторые проблемы решаются вот таким образом. И такие решения могут оставаться безнаказанными.  

Занимаясь жизнеописанием, касаешься, естественно, всего только значимого, интересного. Но основная часть бытия – это быт, в котором ничего интересного. Тихая, ординарная повседневность. Далеко не у всех, но у некоторых в этой тихой и вроде бы ординарной повседневности копится некий взрывной потенциал. До поры копится. А потом таки взрывается. Откуда мы про него и узнаем. Это свойство личности? Или обстоятельств? Не знаю. Но у меня это именно так. 

Генерал – 1. 

Несмотря на то, что милиция меня не беспокоила, на душе спокойно не было. Хотелось знать, как идёт следствие. Очень хотелось как-то их возможные действия упредить, нейтрализовать и т.д. Неизвестность томила. Я с трудом представлял себе, что убийство двух человек может остаться не раскрытым, а, стало быть, безнаказанным. У меня не было возможностей что-либо предпринять, кроме как обратиться к генералу. За все прошедшие годы мы общались с ним три раза. Из них два по телефону. Он здорово выручил меня, когда после смерти бабы Лены некий милицейский чин пытался отобрать у меня квартиру. Перебирая бумаги Бабы Лены, я нашёл список людей с указанием их года и дня рождения. За исключением трёх человек все они были аккуратненько вычеркнуты. Видимо умерли. Среди трёх оставшихся был и генерал. Это позволило мне поздравить его с шестидесятипятилетием. Тогда я послал ему цветы. На его семидесятилетие явился лично, но народу было столько, что он смог уделить мне всего несколько минут. Пристально меня рассматривал, и я запомнил его фразу: «Вот, значит, каков наследник Елены Николаевны!» Представил меня жене, после чего я удалился. Помню, что баба Лена определяла его как человека абсолютно своего, которому я могу всецело доверять. Больше податься мне было не к кому. Впрочем, жив ли он? Ведь 72 года! Долго колебался, но всё же позвонил. Ответил он сам, разрешив, таким образом, первый и самый важный вопрос. Попросил об аудиенции. 

- Что-нибудь случилось? 

- Да нет, Всё сравнительно благополучно. 

- Понятно. 

Согласовали время. Жил он на другом конце города, так что поездка заняла изрядно времени. По дороге вспоминал всё, что о нём знаю. Жена, две взрослые дочери. В Москве занимал некую высокую должность. Что-то случилось, и его перевели к нам заместителем начальника областного управления, где он и доработал до пенсии. Окончательно ушёл с работы в 65 лет. Что его связывало с бабой Леной, я не знал. Видимо, далеко не обыкновенное знакомство. И вряд ли коммерческие дела. Впрочем! Но коммерческие связи не позволяют говорить о полном и безоговорочном доверии. Тут дело пахло сугубо личным. Заподозрить некие любовные дела трудно из-за уж очень большой разницы в возрасте. Но я бабе Лене верил безоговорочно, а потому и ехал сейчас к нему. К Виктору Павловичу, т.е. генералу. 

Открыла мне пожилая женщина в фартуке. Пригласила заходить. Он с трудом поднялся мне на встречу, а я с трудом узнал его. Почему-то припомнил Маркелыча. Но, несмотря на грузное тело, взгляд был твёрд и ясен. Усадил напротив себя в кресло. Видимо, желая придать разговору неофициальную доверительность, поведал мне, что жена умерла уже тому как два года. Дочки разъехались. Одна в Москве. Одна в Питере. Живёт один. Впрочем, заметил с грустью, не столько живёт, сколько доживает. Впрочем, не видит в этом ничего необычного. 

Твёрдость взгляда несколько смягчилась. « Спасибо за памятник Ольге Николаевне и Маркелычу». – это он мне уже в прошлый раз говорил. Забыл. Особенно тронули его слова на постаменте. «Придётся, видимо, и мне вам это дело поручить». Это уже с улыбкой. Подали кофейник, чашки, рюмки и две бутылки. Одна с ликёром, а другая с коньяком. 

- Ну, что случилось. Рассказывайте. – Рассказал. Подробно. – -- Выслушал не перебивая. 

- Лихо вы это. И рисково! Оружие откуда? 

- Браунинг Елены Николаевны. 

- А, знаю. Перламутром инкрустированный. Хорош. Понял. Наведу справки и извещу. 

Молча выпили кофе. Рассказал про намечающийся бизнес. Разоткровенничался. Признался, что не хочется этим заниматься, но деваться некуда. Посочувствовал. 

- Да, деваться действительно некуда. Если бы не возраст, сам бы занялся. – Улыбнулся. «Вот раскрутитесь – пойду к вам консультантом». Пригласил его в гости. На том и расстались. 

Фирма – 2. 

Подготовительная часть работы по созданию фирмы была окончена. Наняли секретаршу, бухгалтера (По совместительству. Генину приятельницу). Даже канитель с окончательным завершением дел бумажных преодолели лихо. Народу в помещении администрации было множество и очереди в каждый кабинет страшенные. Гена сказал: «Николаич, тебе охота в очередях стоять?» Мне, конечно, было неохота. Сравнительно небольшая сумма решила все проблемы очень быстро. В последнем кабинете нам выдали долгожданную лицензию и благословили на …чуть не сказал «трудовые» подвиги. Что ж, если труд понимать несколько расширительно, то всё верно. В конце концов, во времена социализма даже директор считался трудящимся. 

И работа пошла. Заказов было много, деньги нашим труженикам (и руководителям) были ох как нужны, так что работа шла полным ходом. Я преподавал, а вечерами занимался не слишком обременительным трудом, рассматривая проекты и решая сравнительно несложные технические задачки. Гена весь день мотался по объектам, а в офисе сидела наша милая Анечка, женщина молодая и совсем не глупая, но совершенно не полномочная. А заказчики шли, и с ними нужно было работать. Как-то вечером Гена позвонил, и мы договорились встретиться в скверике не далеко от нас. Когда я пришёл, то сразу понял, почему он так упорно не хотел приехать ко мне домой. Гена был изрядно выпивши. Чёрт возьми, и это за рулём!  

- Васильич, ты с чего это набрался и без меня? 

- Николаич, ей богу, работа требует! Иначе контакта с рабочим классом не получается. Ребята сегодня траншею копали – пришлось поощрить. – Гена и без служебной необходимости был всегда готов. Причём, в отличие от меня, был способен на многое. Начал он без предисловий. 

- Николаич, надо тебе сидеть в офисе. Иначе дело не пойдёт. Чего ты за этот долбаный техникум держишься? Уже сегодня имеешь в два раза больше, чем твоя зарплата. А с клиентами некому работать. Много теряем. И свято место пусто не бывает. Появятся конкуренты, а на кой они нам? Не стоит рисковать. - 

Конечно. Он был прав. В этом мире, в который мы погружались всё глубже, за деньги нужно «вкалывать». И следовало выбирать: любимая работа и нищета, или деньги и необходимая для этого работа. Порой совсем неинтересная. Для меня – это уж точно. Вот какие проблемы появились! Что ж, во-первых, я в деньгах нуждался. Семья требовала. Не проживать же валюту! Больше никто не подаст. Мне и так повезло сказочно. Во-вторых, смена рода работ – дело естественное и даже полезное. Впрочем, это я уже лукавил. Главное для меня сейчас – это деньги. Деваться некуда. Правда, до сих пор я исповедовал принцип, что порядочный человек с преподавательской работы в середине года не уходит, но нравы настолько переменились, что меня поймут. Жалко, однако. И страшновато. В случае чего, обратно при нынешней ситуации уже не возьмут. 

- Что ж, – это я вслух, – Ты прав. Завтра начну увольняться. 

- Во! С тобой все проблемы решаются легко. 

Открыл кейс, в котором помимо всего прочего, помещалось много банок джина с тоником, который мы и употребили. Так что несколько погодя и с меня можно было спросить насчёт пребывания за рулём в состоянии лёгкого подпития. 

Генерал – 2. 

Генерал позвонил первый раз примерно через неделю. Сообщил, что я могу не беспокоиться. Меня, конечно, раздирало любопытство. Очень хотелось знать, к чему следствие пришло, в конечном счёте, но расспрашивать не осмелился. Впору было радоваться своей безопасности. Далеко не всем ведь так везёт! 

Я повторил своё приглашение, и он обещал наведаться, предварительно созвонившись. Я так и не понял: само дело заглохло или генерал помог? 

К тому времени, когда он позвонил второй раз, материальные дела наши значительно поправились, и мы уже могли его принять на достойном уровне. В каком-то смысле весьма полезная была встряска. Я бы сказал – протрезвляющая. Имею в виду наши семейные финансовые затруднения. Временные, к счастью. 

Он приехал на старенькой Волге. Встретил его на углу, поскольку словами объяснять все наши закоулки было затруднительно. Долго и с интересом разглядывал квартиру. Обронил: «Давненько я тут не был! Знаете, мало что изменилось!» 

Одобрил наше намерение купить при случае соседнюю квартиру. Спросил, как у нас с деньгами? Цели вопроса я не понял. Уж не собирается ли он нам помогать материально? Потом был обед, где он позволил себе даже немного выпить. В его генеральской форме никакие гаишники ему, разумеется, не были страшны. После обеда мы вышли с ним посидеть в полисадничек под нашими окнами. И тут я решился утешить своё любопытство в отношении его связи с бабой Леной. Долго молчал. Потом рассказал. Выдал то, с чем моё поколение уже, к счастью, не сталкивалось. Об этом мы только в книжках читали. Его отец – командир дивизии у Будённого. Репрессирован в 38 и в том же году расстрелян. Он бежал из дома к Ольге Николаевне, которую только что саму выпустили из лагерей. Бежал по распоряжению отца, который уже понимал, чем всё это грозит не только ему, но и его семье. Мать с сестрой были высланы и сгинули где-то на просторах Казахстана. 

Ольга Николаевна, давняя подруга отца по армии, приняла, добыла документы на чужое имя и со временем устроила в школу милиции. Это был акт большого мужества. Связь поддерживали много лет тайную, потому что ГПУ ( а потом КГБ) могло всё это «раскопать» и последствия были бы весьма прискорбны для всех. Но обошлось! Не без помощи уцелевших друзей отца сделал блестящую карьеру, но случилась неприятность, без которой службы не бывает, как он выразился, и перевели с понижением к нам. «Ещё дёшево отделался». Закончил так: «Верите ли, за все годы первый раз так подробно рассказываю! Так запуганы были, что до сих пор язык за зубами держим». Он был мне симпатичен. Да и всё, что соприкасалось с бабой Леной, было мне близко и дорого. Представил себе, каково ему нынче в одиночестве. И где эти дочки? Спросил про дочек. 

«Что дочки! У них свои семьи. Раз в год объезжаю – внукам смотр делаю. Не мной воспитаны. Вроде как и не мои! Жена по три раза на год ездила и то жаловалась». Что-то за всем этим было, но «копать» глубже не стал. Предложил неожиданно для самого себя. 

- Поменять бы вам квартиру и жить рядом со мной. Хорошо бы в этом же доме. – Он пожал плечами, а я вспомнил Маркелыча, Ольгу Николаевну, Василия Павловича. Возрастную немочь, болезни. Вслух сказал. – Ольга Николаевна так бы и распорядилась. – Хмыкнул. 

- Что ж, мысль здравая. Надо подумать. Жена ваша мне очень понравилась. 

- Жена моя – хороший человек. И бывшая моя тёща как приболеет, при мне живёт. Я мог бы вас поселить в её квартире. Это недалеко от нас, но лучше в нашем доме. 

В постели, обсуждая дневные происшествия, мы пришли к единодушному мнению, что Виктор Павлович – очень приятный человек. Я вовсе не уверен, что все остальные, знавшие генерала в других обстоятельствах, с нами согласились бы, но нам он понравился. 

Первый «наезд». 

Итак, сижу в кабинете и представительствую. Иногда выезжаю с заказчиком для первичного ознакомления с объектом. Окончательные выводы за Геной. Иногда вожусь с документами. Главное для нас – это связи «наверху». Они нам – режим наибольшего благоприятствования. Мы им – соответствующие отчисления. Пока вроде бы все довольны. Ещё пару фирм пытались влезть в наш бизнес, но скоро поняли, что ничего у них не выйдет. Никто руки не выкручивал, но… Мы удобней во всех отношениях. Давно знакомы. Привыкли друг к другу. Никогда не пытаемся обмануть. Объём работ, между тем, возрастал. Пришлось нанять ещё одного человека. Назвали заместителем директора, но это только для декорума. Он не учредитель и сидит на зарплате. Плюс процент с оборота. Мы процветали, и я понимал, что это опасно. Успешный бизнес, что лакомый кусок. Тем более, при минимуме проблем. В случае какого «наезда» – мы вроде дочернего предприятия ГТС. А это организация солидная, со связями. И всё-таки я чувствовал, что это не вечно. И не потому, что всё на свете не вечно. Скорей потому, что существуют меняющиеся во времени интересы. Опасна так же простота, с какой нас легко удушить. Или, как нынче говорят, «перекрыть кислород». Но пока всё шло хорошо. Поговорил на эту тему с Геной. Отнёсся серьёзно. Доходы наши росли, и мы могли бы увеличить отчисления, но кому? По элементарной логике платить надо тому, от кого всё зависит. Но он уже имел столько, что наша прибавка для него, что комариный писк. Да и «светиться» перед высоким начальством лишний раз опасно. Логичней было сидеть тихо и делать свою работу. Летом мы даже побоялись надолго уходить в отпуск. Детишек с Ниной я отправил на море, а сам бывал у них наездами. На время нашего отсутствия экс-тёща караулила квартиру. И всё равно, возвращаясь домой, я всякий раз вздрагивал от мысли, а не обчистили ли нас. Деньги давно лежали в банках. Ценности были спрятаны в разных местах, но и остального было жаль. Пока, однако, бог миловал. 

Рабочий день закончился удачно. На одном из объектов уложили телефонный кабель, подключили абонентов и… оказалось, что все слышат друг друга. Кошмар. Такого ещё не бывало. Пришлось приехать и разбираться, поскольку и Гена, и его зам. были заняты на других объектах. По телефону Генка вполне директорским голосом отдал мне служебное распоряжение. Я усмехнулся и поехал. Разобрался довольно быстро – бракованный кабель. Удача же состояла в том, что тут же удалось дозвониться до завода, который находился в другой стране (Украине) и они обещали кабель заменить. Видимо, мы были со своими претензиями не первыми. А кто заплатит за дурную работу? А командировка? А транспортировка? Это всё чистый убыток. Конечно, можно было затеять тяжбу, но не стоило портить отношения. В общем, мы решили, что ещё дёшево отделались. А до цивилизованного бизнеса нам, конечно, было ещё далеко. Тут секретарша доложила, что пришла некая Мария Николаевна. Как меня нашла – трудно понять, но это малосущественно. 

- Валентин Николаевич! (Раньше я был просто Валя, в крайнем случае Валентин). Вы моя последняя надежда. Марина просто погибает. Стыдно сказать, чем занимается, как себе на жизнь зарабатывает. – Тут она заплакала. 

- Глубоко сочувствую, но что я могу сделать? 

- Вы бы с ней поговорили. Может, вас послушает! На работу бы её устроить. Ну, нельзя же так жить! Помогите! Просто умоляю вас! Дочку она уже месяца два не видела. Ко мне Людочка приходит, а к маме не хочет. Это где же такое видано, чтобы дитё к матери не хотело? – Она снова заплакала. Я молчал. Что тут сделаешь? Ну, зайду я, поговорю. Вряд ли что изменится. Устроить на работу? Так ещё нужно, что бы она сама это захотела. А что она хочет, я понятия не имею. В общем, придётся зайти. Чувства матери я понимал и к Марие Николаевне относился с симпатией и уважением. 

- Мария Николаевна, обещаю вам зайти и поговорить, хотя особых надежд не питаю. А вот вы заходили бы к нам почаще. Мы с Ниной всегда вам рады. Может быть, нам в чём и помогли. Иной раз с детьми посидеть надо. На Людочку оставляем, а ей всего-то десять лет. Марина вам материально хоть помогает? 

- Господи, да счастье, что мне ей сейчас помогать не приходится. Но какой ценой-то, какой ценой! – И она снова заплакала. 

Через пару дней позвонил Марине. Попросил о встрече. Очень удивилась, но после некоторого раздумья день и час назвала. Была явно заинтригована. 

Приехал я точно в назначенное время. Конечно, отправляясь с визитом, я как-то представлял себе её, нынешнюю. Информация Марии Николаевны, хоть и скупая, способствовала формированию определённого образа. Нечто потрёпанное и потасканное. Тем разительней был контраст с реальностью, в которую я попал. Дверь мне открыла холёная красотка во всеоружии вечернего макияжа и ослепительного халата с какими-то умопомрачительными золотыми кистями. Наша квартира была обставлена заново, и в ней явно было произведено то, что нынче называется европейским ремонтом. Усадила меня в кресло тоже, несомненно, европейского происхождения. 

- Что-нибудь выпьешь? 

- С удовольствием, но я же за рулём! 

- Ну, вряд ли ты уж так гаишников опасаешься? У тебя теперь новая машина! Посиди. Я сейчас. – Удалилась на кухню. Я взял с журнального столика книжку, из которой торчал уголок фотографии. Красивое мужское лицо армянского типа. Волевые черты, тяжёлый взгляд, внушительный подбородок. Перевернул и прочёл: «Дорогой Мари от Ашота. Люби меня как я тебя». Понятно. Это из серии: «Жду привета, как соловей лета». Быстро положил всё на место. Видимо, это он за всё платит. Такой делиться ни с кем не станет. Впрочем, причём здесь это? 

Катя перед собой сверкающий хромом стеклянный столик с бутылками и рюмками, в дверях появилась Ирина. Ну, видимо, решила меня ошеломить. 

- Рекомендую этот коньяк. Прямо из Еревана. – Налила мне полную, а себе половину рюмки. 

Рада тебя видеть. Несмотря ни на что. – Выпили. – С чем пожаловал? Неужели пришёл наставлять заблудшую на путь истинный? Явно мамина работа. 

- Ты права. Я обещал. – Закурила нечто экзотическое и протянула пачку мне. Растерялся и взял. Эта мелкая оплошность вернула меня к реальности. 

- Ну, и что ты мне можешь предложить взамен материального благополучия и успехов в личной жизни? – Я молча разглядывал её, пытаясь осмыслить успехи в личной жизни. Да, сложная для моей миссии ситуация. 

- Ты веришь в стабильность такой жизни? Ведь до Ашота были другие! И что в перспективе7 

- А что взамен? 2000 в месяц? Без мужа, с ребёнком, который уже в 10 лет меня видеть не желает, с матерью, которая меня обзывает проституткой! И это в мои-то годы? – Налила себе и коротко бросила мне: – Пей! – Выпила залпом и снова затянулась. Сигареты и впрямь были классные. Я молчал. 

- Или ты возьмёшь меня на содержание? Оставишь свою блондинку с двумя детьми и вернёшься ко мне? Такой вариант я бы ещё рассмотрела. Но это же не реально! 

- Конечно. 

- Так что же ты от меня хочешь? 

- Уже ничего. – Я налил себе и тоже выпил. 

- Как Люда? 

- Всё хорошо. Прелесть девулька. 

- Что ж, надо признать, что с папой ей повезло. Ну, это компенсация за неудачную мамашу. Ты же педагог! Небось, воспитываешь по определённой методе! 

- Оставь. Я преподаватель технических дисциплин и в педагогике нуль. И вообще, дети больше реагируют не на приёмы воспитания, а на домашнюю атмосферу. 

- А она у вас, разумеется, на высоте. Что ж, не знаю как твоя Нина в постели, но смотрится она хорошо. И всё на ней – высший класс. – В голосе у неё наростало озлобление. Снова налила и тут же выпила. Мне уже не предлагала. Наобум ляпнул. 

- Опять наберёшься и получишь от Ашота втык. – Это довело её до кондиции. 

- Не лезь в мои дела! И вообще, держись от меня подальше. Ашот очень крутой мужчина. Может накостылять сам или попросить своих ребят. Вообще, может доставить тебе большие неприятности. Особенно, если я попрошу. 

- А ты можешь попросить? – Я встал. Она резко погасила сигарету. Не дожидаясь ответа, заметил. 

- Считаю, я сделал, что мог. В данной ситуации я действительно не могу тебе ничего такого предложить. – Обвёл руками вокруг. – Но если всё станет очень плохо – приходи. Помогу, чем могу. 

- Ты мне уже помог! – Она почти кричала. – Дочки у меня уже нет. – Направился к выходу. – Сама знаешь, что дочка – это твоя работа. – Я уже завернул в коридор, когда нечто стеклянное разлетелось в дребезги, ударившись о косяк двери. Быстро разобрался в многочисленных замках и вышел вон. 

______ 

Не заметить ремонт, который шёл в соседней квартире, выходившей в наш общий коридор, я, конечно не мог. Судьба, жившей там семьи, была трагической. Трагедия большей части народа, разыгравшаяся на всём постсоветском пространстве, представляла собой совокупность именно таких маленьких трагедий отдельных семей. Маленьких в измерении страны, но не относительно захваченных новыми обстоятельствами людей. Мы как соседи не только наблюдали, но и принимали в их делах непосредственное участие. В двух комнатках их жило четверо. Толик с Галкой и сыном Серёжей, и бабушка Аня, мать Толика. Сам Толик – мастер на все руки и безотказный помощник всего дома по части решения всяческих сан.технических и прочих слесарно-плотницких проблем. Заодно в домоуправлении он числился электриком. Галка работала жгутовщицей на одном из наших многочисленных военных заводов. Серёжа заканчивал ПТУ, когда начался демократический погром нашей экономики. Галка работу потеряла, но устроилась уборщицей в частное кафе. Серёжа закончил своё ПТУ, но успел поработать пол года и тоже попал под сокращение. Толик заболел чем-то очень нехорошим с шизофреническим привкусом и перешёл на инвалидность. Семья начала бедствовать. Мне больше всего импонировала их бабушка. Во время войны – санитарка полевого госпиталя. Две медали «За отвагу»! Их давали не просто так. Да ещё две! Это впечатляло. Тихая и скромная старушка. Разговорить её мне так и не удалось. Она умерла первой. 

К сожалению, годы болезни Толика совпали с периодом наших финансовых трудностей. Относительными, конечно, но всё же. Ему нужно было сделать какую-то сложную операцию, но денег не было, и врачи всё тянули. Он перечинил в их клинике всё, что только можно было, но это не помогло. Им нужны были, прежде всего, деньги, «наличка». Для более близких людей я нашёл бы их. Ну, продал бы очередную побрякушку или полез до срока в свой валютный тайник. Ничего этого я не сделал. Давал ему по мелочи, а он тут же превращал мои даяния в дорогую колбасу или сгущёнку. Сознание его было уже сумеречно, и ни с кем дома он своей добычей не делился. Нина подкармливала их, но дела и наши-то были в то время неважны. К тому же бедняга Толик избрал в отношении меня неверную тактику. Стал не просить, а требовать. Я понимал, что им движет комплекс из психического расстройства и крайней необходимости. Причём необходимостью он считал для себя продукты высшего качества, дорогие. Мы в то время не позволяли себе такого. Реакция моя на его требования стала однозначно отрицательной. Я начал отказывать, даже когда и мог что-то такое дать. Себя оправдывал тем, что помочь всем жертвам Гайдаровского погрома было не в моих силах. Помочь же Толику как-то фундаментально было уже невозможно. Но накормить голодных! Хотя бы и не копчёной колбасой и сгущёнкой я, пожалуй, мог бы, но нет. Какой-то ступор не давал мне это сделать, а Нинины приношения разве что могли чуточку поддержать. За квартиру, электричество, воду они давно уже не платили. Одевались по преимуществу в наше старьё. В общем, бедствовали. 

Однажды ночью Галка позвонила, что было совершенно необычно. Толик лежал посреди комнаты, и мы с Серёжей с трудом перенесли тело на кровать. А теперь, как мне докладывала Нина, они продали квартиру и переселялись к Галкиной матери в деревню. 

Каждый раз, когда я вспоминаю о них, у меня возникает один и тот же вопрос: нужно ли было спасать Толика? Совершенно чужого и чуждого мне человека или не надо было? Чем он лучше тысяч других? Только тем, что жил в соседней квартире? Значит, не нужно было, но тогда откуда это чувство дискомфорта совести? 

Ларошфуко как-то сказал, что ничто так не определяет человека как его отношение к старикам и сумасшедшим. Боюсь, что этот тест я не прошёл. 

Со временем как обычно острота этих царапающих душу вопросов стала слабеть. И сам образ моего соседа стал погружаться в наше безмерное ничто забвения, где всегда хватает места. 

Как-то поделился с женой своими тревогами относительно наших будущих соседей, но она только загадочно улыбнулась. Я тогда не придал этому значения. Но, придя как-то после работы домой, был несколько даже ошарашен, обнаружив в Толиной квартире….генерала. Это было настолько неожиданно, что я даже растерялся. Почему-то меня немного обидело, что всё это за моей спиной. Ясно было – моей жене он понравился. Понравилось и то, что завещал он квартиру не своим дочкам, а мне, то есть нам. Что ж, о лучшем соседе и мечтать нельзя было. Пробили простенок в коридоре и поставили между квартирами дверь. Теперь можно было общаться, не выходя в наружный коридор. Потом пришли какие-то молодцы и сменили входную дверь коридора на нечто бронированное. Да ещё и с цифровым замком необычного типа. Обедали теперь мы все вместе. Самое удивительное было в том, что мои дети просто прилипли к нему. В общем, произошло то, что я и предложил, но уж очень стремительно, не обременив, впрочем, меня ни материально, ни хоть какими-то хлопотами. Своего присутствия он не навязывал, но появился человек, с которым можно было поговорить на любую тему. С моей милой за пределами домашних проблем это случалось редко. Пару раз я перехватывал звонки. Приятный баритон осведомлялся: «Это квартира генерал-лейтенанта Языкова?» Но скоро это прекратилось. Ему провели отдельный телефон. У моих мальчишек резко увеличился простор их домашней жизнедеятельности. Я опасался, что это создаст ему неудобства, но он заверил, что напротив. Очень рад. В крайнем случае, закрывался в своей комнате. Мальцы всё же получили строгий наказ дебоширить потише. Кстати, генералом он был только для меня. Мальцы и Люда звали его «дедушка Витя», а все остальные – Виктором Павловичем. Однажды я обнаружил рядом со своим гаражом ещё один для его Волги. Мне преподнёс доверенность на управление ею. Видимо, он что-то доплачивал нашей Маше, потому что расширение фронта работ никакого неудовольствия с её стороны не вызвало. Не сладкую пилюлю получил от своего внука дед Николай. В один из его приездов мой старший с гордостью выдал: « А у нас теперь есть свой дедушка, Витя!»  

_____ 

Опять стрельба. 

Жизнь продолжалась. Наша успешная деятельность тоже. Снова мы стали материально благополучны и даже пошли какие-то накопления. Гуляли мы в один из выходных по набережной и заглянули в картинную галерею. По нынешним нравам картины не только выставлялись, но и продавались, что мне представлялось совершенно нормальным. Люде очень понравился натюрморт с маками. Я вдруг подумал: А ведь могу без проблем его купить! Вполне могу себе это позволить. Конечно, стоимость картины соответствовала примерно двум моим прошлым месячным зарплатам. Но что прошлое вспоминать! По сравнению с нынешними доходами – это просто смешные цифры. Купил. Купил по купецки. «Сколько стоит? Заверните». Люда была в восторге. Моя жена несколько удивлена, но, кажется, не возражала. Сказать: «Лучше купим что-либо другое» – она не могла. Это другое у неё было. Страстью к накопительству тряпок она не обладала. Она вообще была молодец – моя жена. Большая удача в жизни! Для упрочения своего нового статуса пошли «обмывать» покупку в ресторан. Днём там было вполне прилично. 

Приехала как-то в гости Нинина мама. 

- Теперь вы сможете снова помочь Вове с Таней. – Я заметил. 

- Тогда они снова нас полюбят и станут приходить в гости. – Обиделась. Нина пошла её провожать. Говорит, спрашивала – не нуждаются ли родители? Договорилась, что будем высылать им ежемесячно 1000 рублей. Примерно ещё одна пенсия. Про себя отметил, что меня Нина спросила, как обычно, уже потом. Мне, главе семьи и главному кормильцу впору бы обидеться, но ничего подобного. Ни в малейшей степени. Мне почему-то было даже приятно. Моя жена решила! Правильно решила, так чего тут возникать? Моя жена всегда правильно решает. Это как бы подтверждает наше единство. Я любил её. 

______ 

- К вам Василий Павлович Кочарин. 

- Проси немедля. 

Вошёл шаркающей походкой, с палочкой. Сильно постарел. Новое начальство пристроило его в методический кабинет. Просто убрать на пенсию не решились. Уж очень велик был его авторитет. 

- Здравствуйте, Валентин Николаевич! Ну, вы теперь настоящий капиталист. 

- Василий Павлович, дорогой, присаживайтесь. Вот уж кого всегда рад видеть! К сожалению, я как раз не настоящий капиталист. Уж вам-то могу признаться. Это какой-то вариант бизнеса по Российски. Мы ведь целиком зависим от ГТС. Захотят – пропустят документы. Не захотят – не пропустят. И тогда нам конец. Монополисты! Порой удивляюсь, что мы так долго существуем. Мы всё время в каком-то подвешенном состоянии. 

- Отчего у нас не появляетесь? 

- Знаете, новое начальство малосимпатично. Ничего против него не имею, но вся эта коммерциализация обучения ужасно неприятна. А ещё эта церковь во дворе! Ведь сплошное лицемерие! Этот батюшка! Ну, кто там в бога этого верит? Оборудования не хватает, а они церковь построили. 

- И мне противно, но жизнь такая пошла! 

- Как всё обрушилось! И понимаешь, что неизбежно было, а всё равно – жаль. 

- Ну, вам-то что жалеть? Вы ведь не бедствуете! 

- Василий Павлович, ну не мне же вам объяснять, что не хлебом единым. – Включил переговорное устройство. 

- Аня, нам кофе и можешь идти домой. 

- Сейчас, Валентин Николаевич. 

- Василий Павлович, выпьем понемногу. Домой доставлю в целости и сохранности. – Я пошел к бару и достал бутылку коньяка, рюмки, вазу с шоколадными конфетами. 

- Вы же за рулём! 

- А, бог с ним. В кои-то веки мы с вами встречаемся! А от гаишников откуплюсь. Нынче всё откровенно продажно. 

- Знаете, я в молодости пил много. Даже выговор получил по партийной линии. Но «завязал», как говорят. С тех пор не пил никогда. А теперь что уж. Спиться просто не успею, хотя от всего, что вокруг творится, можно и спиться. 

- И это при том, что уж мы-то с вами видели, как система дряхлеет и разваливается. Видели, что обречена, а всё жалко. ----- Нынешняя ведь ещё мерзостней. 

Вошла Аня с подносом. Кофейник, чашки, сахар, печенье и даже сливки. 

- Так я пошла, Валентин Николаевич. 

- Да, да. Счастливо тебе. До завтра. 

- Вы думаете, спасти было нельзя? Как-то реформировать? 

- Думаю, что нет. Чисто искусственное образование. Держалось исключительно на принуждении. Но наши руководящие придурки развалить сумели, а вот построить что-то новое, естественное – тяму не хватило. Нынешний наш уж такой интеллектуально убогий! Впрочем, может быть иначе и нельзя было. Людей только жалко. 

- С одной стороны – жалко, конечно. А с другой, так может быть и поделом! Пропили ведь социализм, разворовали! Вот за это и страдают. 

- Но, Василий Павлович, если принять, что система нежизнеспособна, то она была обречена. А каким образом конкретно она разрушится – это уже другой вопрос. Свойства человека, обусловленные его внутренней конституцией, его физиологией, психикой нельзя недоучитывать. В таком недоучёте и состояла, на мой взгляд, главная ошибка. Система поставила человека в определённое положение, и он «сработал» соответственно. Люди пили и воровали не потому, что скверны от природы, а потому что были поставлены в определённые условия. Система, опирающаяся не на личную выгоду, а на порядочность, честность, благородство – такая система обречена. 

- А капитализм? 

- А капитализм, использует те черты, которые идеалисты от социологии называют нехорошими. Кроме того, наказания за недобросовестный, неэффективный труд беспощадны. Мы же хотели быть добрыми. Повысили социальную защищенность. А люди на ней паразитровали без всякой совести. Вспомните дураков-преподавателей. Вы ведь отлично знали, что Серов, Демьяновский никуда не годятся, но выгнать их не могли. Не могли даже им зарплату уменьшить. 

- Не мог, к сожалению. 

- Вот они и продолжали уродовать людей. А новый директор выбрасывает таких, не дрогнув. И его ничуть не заботит, что будут кушать их дети. Помните, как вы мне приводили этот аргумент? Так ведь это была доброта за чужой счёт. Люди в массе своей не достойны социализма. Не доросли ещё. Но это, на мой взгляд, не снижает заслуг тех, кто хоть попытался новый мир построить, самоотверженно трудился, а порой и жизней своих не жалел. И не для себя старался. Для человечества! – Я разлил коньяк. – Выпьем за тех, кто был честен. Выпьем за героев, штурмовавших небо, хоть они и упали в грязь. Не их это вина, а беда. Они хотели только как лучше. – Выпили. 

- Давненько, знаете, не пил. По возрасту, так и не надо бы. Тут тебе и давление, и сердце. 

- Василий Павлович, да не так уж вам много лет. 

- Много, Валентин Николаевич, ох, много. Семьдесят седьмой пошёл. Это, поверьте, много. Пока работал – как-то держался. А сейчас немного раскис. 

- Василий Павлович, мы же много лет знаем друг друга. Я судьбу благодарю, что столько времени проработал под вашим началом. Кабы мог, вернул бы всё назад. Может у вас какие финансовые проблемы? Не стесняйтесь. Я с радостью помогу. Я вам так многим обязан! Да и возможности у меня теперь есть. 

- Спасибо, Валентин Николаевич. Спасибо на добром слове. Нет, мне хватает. Пенсия и зарплата, какая ни какая! А назад вернуть, наверное, не надо. Против истории ведь не пойдешь! 

- Не пойдёшь. А ведь как оно на бумаге складно получалось! Как это говорят: Ладно было на бумаге, да забыли про овраги. 

- Забыли. Это так. – Налил себе и пытался ему. 

- Нет, что вы! Мне больше нельзя. Добром не кончится. 

- Выпьем за Россию. За отечество наше непутёвое. Хоть это и не модно, но я, знаете, как это нынче говорят, государственник. Может, просто вбили это мне в голову – не знаю, но по мне как в песне поётся: «Жила бы страна родная и нету других забот». Насчёт других забот – это, конечно, ерунда. Их всегда хватает. Но вот чтобы страна родная жила – это мне хочется больше всего. Может глупо? Может только о себе надо думать, а на остальное наплевать? Само приложится, если людям хорошо жить будет? Не знаю. – Он молчал, вроде как ожидая продолжения. – А может быть, это когда у людей ничего своего нет, когда нищета, так начинают за Державу болеть? Такая, знаете ли, психологическая компенсация. Не знаю. 

- А может быть, если с 17 года начать, то как-то можно было бы… 

- Не думаю. НЭП, не прерви его Сталин, кончился бы перерождением государственного строя. Нет, люди, их психология, эгоизм, стремление к стяжательству, собственности – вот главные причины краха. А это всё на генетическом уровне. Зря надеялись человека переделать. Это не так-то просто. Это всё и осудить нельзя, поскольку нравится оно нам или нет, но оно естественно. Вот капитализм как строй естественен. И в этом его сила. Плюс высокая производительность труда. Может быть некоторым благородным душам это и неприятно слышать, может быть, оно им, как говорится, поперёк сердца, да что уж тут поделаешь. Враз всё изменить нельзя. Может как-то постепенно… 

- Боюсь, правы вы, Валентин Николаевич. Пойду я потихоньку. Уж пора. 

- Я вас отвезу. 

- Нет, нет. Пока могу – должен ходить. Форму потерять боюсь. Ходить не смогу – тогда уж совсем конец. 

Проводил его до дверей. Выпил ещё рюмку и убрал всё со стола.  

Резкий стук в дверь. Как-то нехорошо стучат. 

Я узнал его сразу. Фотография не обманывала. Вместе с ним зашёл рослый парень весьма плотного телосложения. Парень стал в сторонке, а Ашот без всяких церемоний уселся за Анин стол  

- Садитесь, Валентин Николаевич. Разговор у нас к вам. – Сел напротив него с другой стороны стола. 

Дела у вашей фирмы, по нашим сведениям, идут хорошо. Делиться надо, дорогой Валентин Николаевич, делиться. Фифти-фифти, т.е.50% надо будет нам отчислять. – Лихо! Марина сработала, или сами? Марина, конечно. Ну, стерва! 

- А что взамен? 

- Много. Во-первых, никто больше не наедет. Это с гарантией. Во-вторых, на семью вашу, и Гены, разумеется, никто покушаться не будет. А если что – мы прикроем. Крышей мы вашей будем. Может так понятней? – Я просто захлебнулся от ненависти. Ах ты сволочь! Детям угрожает! Внешне стараюсь спокойно. Даже сигареты достал. 

- Вы должны знать, что мы, по сути, филиал ГТС. Что-то вроде их подразделения. 

- На это мне глубоко наплевать. Прибыль вы имеете и не малую. Вот с неё 50% и будете отдавать. Иначе вас ожидают большие неприятности. Очень большие! Куда дороже обойдётся. 

- Неужели хозяева нас не защитят? – Он посмотрел на меня, потом на парня… Как тот меня ударил, я даже не успел сообразить. Когда поднимался с пола, в голове гудело. Поднял стул и снова сел напротив, готовясь отразить следующий удар. 

- Ну что, не защитили? Убедительно или продолжим? – Ну, сука, заплатишь ты мне за это. И оружия в офисе нет! Да они до него и добраться не дадут. Пытаюсь не без успеха продолжать разговор, словно никакого эксцесса с рукоприкладством и не было. 

- Нужно с компаньоном посоветоваться. 

- Это, пожалуйста. Даю неделю. Вот он, – кивнул на парня, – зайдёт. Через него и передадите. Обманывать не советую. Узнаю – дороже станет. Ключи от сейфа давай. – Достал ключи и подал ему. Сейф у нас дряненький, стоит в кабинете, да и ценностей там маловато. Парень достал пистолет и начал протирать его платочком. Ага, демонстрирует возможности. Через несколько минут Ашот вышел с пачкой купюр в руках – вся наша наличность. Мелочь. Деньги утром Гена забрал зарплату платить. Тут они что-то не рассчитали. 

- Маловато, но уж ладно. Потратились мы на вас. Бензин, время. – Сунул деньги в карман и бросил мне ключи. Ловить их я не стал. Тяжело посмотрел на меня и одной рукой поднял за край Анин стол. Компьютер и всё прочее посыпались на пол. Поставил стол на место и снова посмотрел на меня. Я чуть улыбнулся. 

- Ну, мы пошли. Милиция – это смешно, но наказуемо. – Уже около дверей бросил не оборачиваясь. – Гене привет. – Мне ужасно хотелось передать привет Марине, но удержался. Закрыл за ними дверь. Достал мобильник и вызвал Гену. 

- Гена, привет. Бросай всё и быстро в офис. 

- Что случилось. 

- Большие неприятности. Придёшь – увидишь. – Отключился. Снова достал коньяк и прямо из горлышка. Позвонил домой и сказал, что скоро буду. 

Гена влетел и застыл. Я сразу подал ему бутылку и стакан. Молча выпил. 

- Чья работа? 

- Тебе имя? Ашотом зовут. Привет тебе передавал. Обещал, если что не так, до семьи твоей добраться. До моей, естественно, тоже. Требует 50% с прибыли. А это, – я показал на лежащий на полу компьютер, – для демонстрации силы и возможностей. Пистолет показывал. 

- Опиши. – Описал. 

- Знаешь его? 

- Вроде знаю. Хреновые дела. 

- Гена, твоя задача – адрес достать. 

- И что дальше? 

- Он обещал добраться до наших детей. Пристрелю. 

- Ты, что ли? 

- Гена, давай без дебатов. Адрес можешь? 

- Да я и так знаю. Но у него же не одна квартира! Родители от меня два дома. Но он чаще по девкам. 

- Адрес его девки я знаю. 

- Откуда? 

- Гена, меньше знаешь – крепче спишь. 

- Налей ещё. – Выпил. – Ты думаешь, это так просто? 

- Увидим. 

- У тебя есть… 

- Всё есть. 

- Ну, ну. А может не стоит? Деньги ведь, не больше! 

- За деньги действительно не стоит. За детей. 

- Болтает только. 

- Проверять будешь? 

- Ндаа. 

- Так что давай адрес. Посидишь в машине. 

- Ладно. Я с тобой. Но… 

- Всё, Гена. – Помолчали. 

- Это он тебе приложил? 

- Его сподвижник. Так что ему тоже причитается. 

Следующие дни провёл в состоянии непреходящей холодной ярости. Пару раз звонил вечерами Ирке. Трубку брал Ашот. Значит, ночует он у неё. Гена дважды дежурил напротив их дома. Выяснил, что часам к 10 за Ашотом заезжает парень, схожий по описанию с нашим посетителем. Человек, угрожающий моим детям и вообще, способный таким образом вымогать деньги, жить не должен. Женщина, натравившая его на меня – тоже сволочь, но, во-первых, она женщина. А, во-вторых, это не тот класс преступления. И всё же такого я от неё не ожидал. Меняются люди со временем. Впрочем, может быть, раньше просто не было подобной ситуации. Ну, компашка подобралась! 

Гена дозревал постепенно. Дня через два выдал мне на работе: «Знаешь, до меня как-то не сразу дошло что ли. Я просто не врубился. Вчера сижу дома со своим Юркой и вдруг… Даже не знаю, как сказать. Представил себе, что они что-то с ним сделают. Он плакать будет, а они…. Николаич, ты прав. Их убить мало. Вот только не вляпаться бы нам!» 

Сигнал о прибытии сподвижника я получил в 10 часов 8 минут. Гена тут же отбыл в условленное место, а я направился к дому. На мне была старая болонья, бутафорские усики с бородкой – вклад Гены. В совокупности с глубоко надвинутой кепкой – это должно было служить надёжной маскировкой. Под кепкой спрятана маска. Когда хлопнула дверь и послышались их, как я полагал, шаги, взвёл курок. Дал им дойти до середины последнего пролёта и стремительно вышел навстречу. Тут я допустил промашку. Могла дорого стоить. Стрелять следовало прежде всего в «братка» как наиболее опасного. Но ненависть затмила разум. Голова у киллера должна быть ясной. К своему делу он должен относиться, как к делу, а не фонтанировать эмоциями. Всадив две пули в грудь Ашоту, я увидел, как «браток» стремительно рвёт из-за пояса пистолет. Дальше всё пошло, как в замедленном кино. Его пистолет медленно поднимался. Одновременно ствол поворачивался в мою сторону. Мой ствол должен был пройти после выстрелов в Ашота гораздо меньший путь. Первой пулей его слегка отбросило назад. Неизвестно, чем дело кончилось бы, не попади вторая пуля ему в руку. Грохнул выстрел, и он тут же выронил оружие. Рвал из под полы куртки пистолет и Ашот, но тоже безрезультатно. Расстреляв обойму, я подошёл к ним. Подобрав пистолет «братка». Пистолет Ашота был с глушителем. Странно. Обычно глушитель носят отдельно. Сделал два почти бесшумных контрольных выстрела. Из распахнутой полы куртки Ашота выглядывал чем-то набитый внутренний карман. Достал из него бумажник. Натянул маску и вышел в пустынный подъезд. Перешёл улицу и через проходной двор вышёл на параллельную. По дороге снял с лица свой камуфляж. Гена был на месте, и мы стремительно отбыли. 

Внешне я как-то закаменел, хотя изнутри меня изрядно трясло. Переодел плащ. Свернул всё ненужное в узел и спрятал в пластиковый пакет. За два квартала до офиса вышел из машины. Гена поехал на объект, а я сел в свою машину и поехал кружным путём на работу. По дороге исследовал бумажник. Он оказался набит долларами. Сотенные купюры. Четыре тысячи. Переложил деньги. Пакет и бумажник выбросил. Через десять минут входил в свой кабинет. Ещё через пять минут пришёл заказчик, а через пол часа – Аня, которую мы заблаговременно послали в налоговую. Все мы погрузились в текущие дела. 

К концу рабочего дня пришёл в сильном подпитии Гена. 

- Гена, ты слишком много пьёшь на работе, чёрт бы тебя побрал. 

Не пристало делать директору замечания, но Гена и сам был не в себе и всё понял правильно. – Не можешь дождаться конца рабочего дня? 

- Николаич, пить с работягами входит в мои служебные обязанности. – Говорил серьёзно. Даже слишком. Еле дождались, пока Аня ушла. 

- Ну что? – А что я ему мог ответить? 

- Сейчас позвоню Марине. Возьмёшь параллельную трубку. 

- Здравствуй, это я. – Какой-то необычно продолжительный интервал. 

- Здравствуй. 

- Я считаю, что тебе нужно наладить контакты с дочкой. Это же ненормально… 

- Сегодня утром убили Ашота. – Немного помедлил, переваривая столь вроде бы неожиданное сообщение. 

- Как убили? Кто? Я что-то не очень понимаю. 

- Убили прямо у нас в подъезде. И его, и его телохранителя. 

- Телохранителя? Какого телохранителя? Кто? За что? 

- Не знаю. Милиция разбирается. Я хотела бы с тобой -поговорить и чем скорей, тем для тебя же будет лучше. 

- Не очень понимаю, чем я могу помочь. Зайду, конечно. Он что, был каким-нибудь рэкетиром? 

- Было бы хорошо, если бы ты зашёл сегодня. Меня уже -допрашивали. Могут заинтересоваться и тобой. 

– Мной? Я то, с какого боку? Хорошо. Может быть всё же лучше завтра? Ты переживаешь? 

- Конечно. Лучше приходи сегодня. Можешь прямо сейчас? 

- Хорошо. Сейчас подъеду. 

- Жду. – Положила трубку. Гена спросил: 

- Как это понимать? 

- Зайдём – узнаем. Где наш диктофон? 

- Был в сейфе. 

Шантаж. 

Работа отнимала не мало времени. С девяти до пяти я был занят или, по крайней мере, должен был присутствовать на своём рабочем месте. Когда дела не было, доставал книжку и читал. Иногда приходилось выезжать с заказчиками на объект. Иногда приходилось заниматься даже бухгалтерией. Зато вечера были свободны, что мою жену очень устраивало. Ирине я позвонил около пяти. Утром по официальной версии мы с Геной были на объекте, когда никого из рабочих там ещё не было. Возникла такая производственная необходимость. Тут всё было продумано. К пяти мы подъехали к Ирине. 

В подъезде никаких заметных признаков утреннего происшествия. Ирина в тёмном платье. Почти никаких следов макияжа. Присели. 

- Как это случилось? 

- Они поджидали его у нас в подъезде. Я даже слышала стрельбу. – Странно. Слышать она могла один единственный выстрел. Но, ладно. Это не существенно. 

- Кошмар какой-то. Тебя это не коснётся? 

- Меня нет, а вот тебя может. – Вытаращил глаза. 

- А при чём тут я? 

- Давай поговорим без ненужных сантиментов и уж, бога ради, без нравоучений. На днях он заезжал к тебе вместе с Костей. – Это могла быть ловушка. Ашот мне не представлялся, но ей я демонстрировал, что знаю его. Как быть? Быстрей! – Ты был с ним знаком? 

- Нет, первый раз увидел. 

- Откуда же ты знал, что это он? Откуда ты знал про него, когда мы говорили с тобой в прошлый раз? 

- У тебя в книге на столике лежала его фотография. С обратной стороны подписана. 

- Успел, пока я вышла? 

- Ну, грех не велик. 

- Зачем он приезжал? 

- Тебе обязательно нужны наши коммерческие дела? 

- Нужны. 

- Изволь. Он, как я понимаю, хотел «отмыть» деньги. Хотел вложить их в наше дело. Я объяснил ему, что у нас некуда вкладывать. Мы, собственно, производственники и капиталоёмкость наша незначительна. Он просил подумать и обещал наведаться через неделю. – По лёгкому поскрипыванию я понял, что она записывает наш разговор на плёнку. Это был ещё наш старый магнитофон. Стало как-то не по себе. 

- Мне он говорил другое. Но, ладно. Тут ничего не докажешь. Я ещё не сказала ничего следователю. Могу и промолчать. 

- Ты что-то хочешь от меня за это7 

- Да. Могу избавить тебя от неприятностей. Может быть, гораздо больших, чем ты себе представляешь. 

- О чём это ты? – Она закурила и молча уставилась в окно. Вроде как давала мне возможность поразмыслить о её возможностях подпортить мне жизнь. Я тоже молчал. 

- Видишь ли, Ашот возглавлял мощную группу рекетиров. Ашота нет, но группа осталась. В то, что ты рассказал мне, никто не поверит. Они приходят совсем с другими целями. Уж в данном случае я это знаю точно. – Конечно, подумал я, ты же его, сволочь, и прислала. Затянулась и продолжила. – Значит, у тебя были очень серьёзные мотивы его убрать. Вряд ли его людям это понравится. – Ну, его людям вероятней всего на покойника наплевать. Хотя… Они могут просто попытаться продолжить его дело. Всех ведь не перестреляешь! 

- Ты что, меня в убийстве подозреваешь? – Изобразить изумление мне труда не составило. 

- Конечно, вряд ли ты это сделал сам, но «заказать» его, как сейчас говорят, мог. 

- Ты это серьёзно? 

- Разбираться будут его ребята. Тебе это может стоить очень дорого. – Тут уж и я закурил. Она правильно рассуждает. Неприятности действительно могут быть большие. А то, что ни за что, ни про что – так это, как я понимаю, дела не меняет. Ни за что, ни про что в моих устах звучит забавно, но они то не знают ничего! Ну и сволочь моя Ирка! Просто редкостная. 

- Это, кажется, называется шантаж? – Выдала раздражённо. 

- Мы же договорились, что без нотаций. Жить то надо, а без Ашота будет трудно. Я уже привыкла. – Она обвела взглядом вокруг. На лице довольно мерзкая улыбочка. 

- И что же ты хочешь за… молчание? 

- 10000 долларов. 

- А где гарантии, что, получив деньги, ты не потребуешь ещё? – Молча пожала плечами. Значит, конечно, потребует. 

- Деньги для нас огромные. 

- Не смеши меня. Дороже обойдётся. – Я встал. 

- Что ж, сообщу компаньону. Мы ведь вдвоём работаем! Не могу сказать, что ты так уж меня удивила, но всё же! – Пожала плечами. 

- Такова сегодня жизнь. – Такова твоя подлая натура, подумал я. Впрочем, и она права. Жизнь нынешняя явно с повышенной степенью подлости. Открыли шлюзы естества, поставили одновременно людей в сложные условия существования – вот естество и попёрло. Бытие определяет сознание. Так, кажется, у классика. То ли у Маркса, то ли у Гегеля? Все эти мысли проскочили, видимо, с большой скоростью, потому что, когда я снова вернулся в реальность, Ирина всё ещё пожимала плечами и скверная полуулыбка оставалась на её лице. Красивом лице, не спорю. Нина Ниной – это по другой статье, но и эту не мешало бы раздеть и использовать по назначению. 

- Ирина, я предлагаю вот что. Во-первых, ты доведи до сведения «братков», что вкладывать деньги в нашу фирму возможностей нет. Мы не капиталоёмки. Во-вторых, я предлагаю тебе, как человеку связанному со мной определёнными узами, ежемесячную финансовую поддержку. Раньше у меня такой возможности не было, а у тебя потребности. Теперь есть и то, и другое. 

- И сколько ты мне определишь? 

- Это нужно обсудить. Полагаю, сотни три в месяц я мог бы обеспечить. 

- Возможно, я согласилась бы на 5000 единовременно и по 500 ежемесячно. – Ну, стервь! Всё тот же рекет. 

- Понимаешь, мы фирма мелкая. Для нас 5000 – большая сумма. Всё это требует обсуждения и согласования с партнером. –Забавно было бы расплатиться с ней деньгами из бумажника Ашота. Но надо сделать так, что бы она не получила ничего. А как? Опять убить? Брр. 

- Брось. 5000 ты можешь запросто заплатить из своего кармана. 

- Могу, но лучше из общего. 

- Ого, ты тоже изменился! 

- Что поделаешь? Новое бытие – новое сознание. 

- Хорошо. Вы подумайте. Я подумаю, но поскорей. Два дня на размышления. – На том и расстались. 

Гена ждал в машине. Протянул ему диктофон. 

- Дома прослушаешь. Эта сволочь требует 5000 зелёных единовременно и по 500 ежемесячно за молчание. Ашот, видите ли, рассказал ей про посещение нашей фирмы. Отсюда наша заинтересованность его убрать, о чём она не замедлит сообщить не только следователю, но и «браткам» из банды Ашота. В то, что он на нас «наехал», его люди, возможно, и так знают. Подозревает, что мы его «заказали». Его ребята могут поверить. 

- Что, мы одни у него были что ли? 

- Нет, конечно. Но последние – это вполне вероятно. Неприятности могут быть. Как Иосиф Виссарионович говорил: «Нет человека – нет проблемы». «Отец народов» ошибался. 

- Что будем делать? 

- Пока не знаю. Я сделал ей предложение. Выплачивать что-то вроде пенсии. Два дня нам на размышление. Кстати, эта сволочь – моя бывшая жена, тебе не безызвестная Ирка. Мать моей Люды. – У Генки челюсть отвисла. 

_____ 

Два дня Ирина нас не тревожила. Хорошо, потому что никакого решения мы так и не приняли. Генка вообще впал в уныние, которое проявлялось в повышении доз спиртного. На третий день позвонила Мария Николаевна. В последнее время она стала наведываться к нам гораздо чаще. Пару раз с её помощью мы с Ниной устраивали «выход в свет», оставляя на неё детвору. Нина старалась как-то поддержать её материально, но это у неё не очень получалось. 

- Валентин Николаевич, я уже два дня не могу дозвониться до Марины. Вы не знаете, она никуда не собиралась уезжать? И дома я была – никто не открывает. 

- Сейчас я попробую дозвониться.  

- Спасибо. 

- Я перезвоню вам. 

Действительно, никто не отвечал. Сказав Ане, что скоро вернусь, поехал к Марине. От нашего офиса – это рукой подать. 

Всё тот же подъезд. Всё тот же след от пули в стене. По мере того, как я поднимался к нам на третий этаж, чувство тревоги у меня усиливалось. На звонок и стук ни кто не отозвался. Кроме английского замка, который ещё я устанавливал, Марина поставила два дополнительных. Они не были самозащелкивающимися. Ключ от старого замка остался у меня в связке, хотя уже много лет я им не пользовался. Попробовал открыть дверь, и очень удивился, когда она открылась. И тут я понял источник моих тревог. Запах. Запах разлагающейся плоти. Она лежала на диване и была задушена чем-то черным. Колготками. Некоторые вещи исчезли. Не было телевизора и другой техники. Исчез хрусталь из буфета. Ковры. Множество вещей валялось на полу и на креслах в полном беспорядке. Немножко оцепенел от неожиданности. Что делать? Чья это работа, можно было догадаться. Открыть двери Марина могла только своим. На полу наш старый магнитофон. Аккуратно включил его. Действительно. Запись нашего разговора. Забрал катушку с плёнкой, а вместо неё поставил другую. Был у меня в комнате бесхитростный тайник. Под паркетиной. Тайником пользовались. Это было видно по лаку. Пол скрыли после циклёвки лаком, а в моей паркетине он был по периметру срезан. С помощью двух шпилек поднял паркетину. В небольшой выемке лежали её драгоценности и записка. Прочел и ужаснулся. «Ашота убил мой бывший муж». Дата и подпись. Это, конечно, не доказательство, хотя и нечто весьма неприятное. Но почему записка лежит здесь? Очистил тайник, оставив там пару колец. Может быть, есть ещё какие-нибудь свидетельства? Но дальнейшее пребывание становилось невыносимым. Убрал, по возможности, все следы своего посещения и вышел из квартиры. К счастью, никого не встретил. Странно, однако. Что же, она забыла, что тайник делал я? Из офиса позвонил Марие Николаевне. Сказал, что мне тоже никто не открыл и что надо позвонить в милицию. 

Генерал – 3. 

Спустя месяц Мария Николаевна переехала на нашу старую квартиру, где она была уже много лет прописана. Смерть Марины естественно восприняла тяжело и, как говорится, сильно сдала. Гена как-то подозрительно поглядывал на меня. Видимо подозревал, что убийство Марины тоже моих рук дело. Можно себе представить, каким монстром я ему стал казаться. Это было неприятно. Настолько, что я даже как-то затеял с ним беседу на эту тему. Вроде бы убедил, но…Впрочем, и я бы на его месте испытывал некие сомнения. Человек, который мог вот так запросто, средь бела дня пристрелить двух человек, в принципе мог на этой стезе и многое другое. Приходилось с таким положением мириться. Этих издержек я не предвидел. Мне казалось, что дистанция между убийством двух негодяев, откровенно угрожавших твоим детям, и убийством, так сказать, вообще – огромна. И уж, во всяком случае, по моим представлениям – это совершенно не то, что убить женщину, которая угрожает всего лишь твоим заработкам. Но на наших деловых отношениях это не отразилось. Только пить он стал, по-моему, ещё больше. 

Расследование дела об убийстве Ашота и его телохранителя зашло в тупик, но убийство Марины раскрыли довольно быстро. Разумеется, это были сподвижники Ашота. Кому ешё Марина открыла бы дверь? Не знаю, как следователям такое удалось, но убийца Марины взял на себя и убийство Ашота. Для меня это было удивительно. Впрочем, показатели успешности милицейской работы не должны были опускаться ниже определённого уровня, который и так был довольно низок. Мотив – личная неприязнь и четыре тысячи долларов. Убивали и за меньшие деньги. А генерал каким-то образом знал, что эти убийства на человека «повесили». Что ещё он знал, было мне неведомо. Жизнь он вёл размеренную. Что-то писал. Однажды признался, что пишет воспоминания, но, разумеется, опубликованы они не будут. Во всяком случае, в ближайшие годы. 

Объявились его дочери. Сначала по телефону. Генерал сидел в палисаднике и говорил я. Удивил какой -то агрессивный тон. 

- Чем вы объясняет столь стремительную перемену в его жизни? 

- А я должен объяснять? 

- Но переехал он к вам? 

- А вы предпочли бы, что бы весьма пожилой человек – продолжал жить в опасном для него одиночестве? И это при его сердце? – С трудом удержался от продолжения фразы: «И двух дочерях!» 

- Но вы же совершенно чужой для него человек! Чем вы его прельстили? – Меня это начало изрядно раздражать и сдерживался я уже с трудом. Магнитофон бесстрастно фиксировал наш разговор. Ощущений безнравственности я по-прежнему не ощущал, хотя воспоминания и неприятные от того, как меня записывала Марина, у меня остались. Но я то не собирался использовать эти записи в каких-то корыстных или иных подобных целях. Надо было отвечать. 

- Здесь он, смею думать, окружен вниманием и заботой. Смею думать, даже привязанностью всех моих домашних. Особенно моих детей. 

- Всё это он, по своему обыкновению, вероятно, щедро оплатил. 

- К счастью, я достаточно состоятелен, чтобы не нуждаться ни в чьих даяниях. Вы, наверное, были знакомы с Еленой Николаевной? Её друзья для меня дороги. К тому же, теперь, когда он живёт рядом, у меня есть с кем общаться. 

- Так вы от Елены Николаевны? – Тон несколько смягчился. Это хоть что-то объясняет. Сколько вам лет? 

- Хочу вам заметить, что ваш тон, весь ваш допрос я терплю исключительно из уважения к Виктору Павловичу. Но на долго меня всё же не хватит. Перезвоните через часок. Он на воздухе, отдыхает. Через час наверняка уже будет дома. – Не прощаясь, положил трубку. 

Действительно, позвонила. О чём они там говорили – не знаю, но запись нашего разговора он успел прослушать. Удивления не выказал. Вечером попросил зайти. Между квартирами давно уже был установлен громкоговорящий селектор. 

- Прошу извинения за мою дочку. Больше такое не повторится. Мне следовало более подробно им всё объяснить, что, впрочем, было бы для них малоприятно. Очень обидно, когда дети не оправдывают твоих надежд. Впрочем, объяснения этому просты. Я был вечно занят на работе, а жена не могла с ними справиться. Да и окружение, или, как нынче говорят, ареал обитания, несмотря на внешнюю респектабельность, повлиял не в желаемую сторону. Ко всему – вечная проблема отцов и детей. Конечно, обидно. Стремишься к одному, а получаешь несколько иное. С одной стороны, могли бы, вроде, и понять, каково в моём возрасте человеку одному. Но, с другой, у них в сознании доминирует совсем иной человек. Требовательный, властный, совершенно самодостаточный и другим указывающий, что и как делать. Наверное, переключиться на другой образ не легко. И всё же должен признать, что их доминирующее качество – эгоизм. Звонила и вторая дочка. Рад, что вы этот разговор не слышали. Деньги их интересуют. Деньги в первую очередь. Вот так наказывает судьба за ошибки в молодые годы. 

- Но вы могли бы переехать в Москву или в Питер. 

Мог бы, но для этого они должны были мне это предложить, позвать меня. Но этого я не дождался. Хватит, однако, о моих проблемах. Поговорим о ваших. 

- Без особой нужды обременять вас ещё и своими делами не хотелось бы. Тем более, что, вроде бы, ничего угрожающего не видится.  

- Ладно. Я бы только не хотел, что бы кажущаяся простота решения проблем способом устранения или ликвидации – как хотите, из меры исключительной показалась вам, чуть ли не универсальной. – Я внутренне вздрогнул. Он смотрел на меня своим твёрдо-холодным взглядом. Молча. 

- Не кажется. Но, согласитесь, бывают ситуации, когда такое решение оправдано. Чего не ожидал, так это, что я смогу так поступить. Право, не ожидал. Если бы этот мерзавец не угрожал моим детям, ничего бы не было. – Откуда он знает? Или это индукция – дедукция? Тогда получается, что я просто попался на удочку! Но он же мне не враг? 

- Он, конечно, мерзавец и получил по заслугам. Но кем оправдано то, что вы сделали? Обществом, властью – никогда. Вами лично? Это совсем другое. Метод вами применённый – исключительный. Не стоит повторять. У вас дети, жена. Всех мерзавцев не перестреляешь. – Ну, вот. Как говорится, все точки над «И» расставлены. Но откуда он знает? И кто ещё знает? Словно прочитав мои мысли, добавил. – С этой стороны опасности для вас нет. Желательно, однако, что бы такое больше не повторялось. По большому счёту – это нерационально. И не всегда будет так везти, как на этот раз. - 

Очень хотелось повернуть разговор в другое русло. 

- Постараюсь. Хотя, говоря откровенно, повторись ситуация – поступил бы точно так же. Меня вот что интересует. Почему я не испытываю никаких угрызений совести? Мне даже как-то страшновато. Неужели я такой от природы закоренелый циник? 

- Ах, бросьте, Валентин Николаевич. Вы встретились с негодяями. Они заслужили то, что получили. Удивляюсь вашей решительности и…везучести. Давайте к этому вопросу больше не возвращаться. Хочу только напоследок успокоить вас. К пониманию происшедшего я пришёл путём логических умозаключений и на основе той информации, которую мне предоставили мои друзья из управления. Хватит об этом. Скажите мне лучше: где и в чём вы держите свои деньги и деньги фирмы? Впрочем, не нужно. Рекомендую немедля перевести всю наличность в валюту и изъять её из банков. И быстро. Прямо завтра. Заодно соберите долги, если таковые имеются. Если что собираетесь купить, покупайте немедля. И не просите у меня объяснений. И никому ни слова. Даже партнёру. - 

Дефолт объявили через неделю. Он спас нам кучу денег. 

_____ 

Если раньше свое свободное время я проводил дома за чтением, перемежая его общением с детьми, а по субботам выводил «в свет» мою жену, то теперь появился генерал. С ним было интересно. Я понял, почему так легко принято было моё предложение о совместном бытие. Он, после смерти жены, оказался совершенно одинок. Если не считать каких-то служебных связей, то кроме нас у него был ещё один близкий приятель, некий полковник из ФСБ. Но его хватил инсульт, так что общение вынужденно прекратилось. Остался один я. Почему отношения с дочками были у него столь прохладными, я уточнять не стал. 

Много чего интересного я узнал от него. И хотя времена радикально переменились, чувствовалось, что даже та информация, которую он разрешал себе выдавать, была дозирована и, возможно, даже откорректирована. Работал он по борьбе с преступностью, но не обычной, а с преступностью, если можно так сказать, высокого ранга. Что сие означало? Если кратко, то речь шла о преступлениях достаточно высоких слоев партийного и правительственного руководства. Тонкость состояла в том, что нарушали закон практически все руководители. Во всяком случае, очень многие. Как правило, КГБ это было известно, и на всех нарушителей были заведены досье. Пускать их в ход можно было только по специальному указанию с «самого верха». Вот ими и занимался наш генерал. Это было достаточно сложно, поскольку друзья обвиняемого частенько тоже не сидели сложа руки, и вчерашний обвиняемый мог по специальному распоряжению отделаться лёгким испугом. Иногда это делалось нарочно, дабы образумить некоторых зарвавшихся руководителей. В общем, в отношении подследственных следовало держать ухо востро. Ошибаться не рекомендовалось. Случай, с которым столкнулся генерал, был тривиален и на первых порах не предвещал ничего неожиданного. Некий республиканский зам. министра угольной промышленности, известный своими непомерными аппетитами, торговал углём. С его помощью украли и продали целый состав. По всей видимости, уже не первый. Генерал не знал, что послужило причиной, но был получен приказ спустить на зама «всех собак». И спустили. Однако, когда следствие зашло уже довольно далеко, сработала хитрая комбинация с замужеством внучки члена полит. Бюро и племянника этого самого зама, что резко изменило ситуацию. Были и другие компоненты, повлиявшие на дело. Генерала избрали в качестве козла отпущения. Собственно, его просто сплавили на периферию. Поскольку все знали, в чём суть дела, начальство отнеслось к нему более, чем снисходительно. Вот почему на новом месте он чувствовал себя достаточно уверенно, а былые связи помогали решать местные проблемы в центре, что его новое начальство очень ценило и относилось к нему даже с некоторой предупредительностью. Вот такая версия. 

Как-то, отложив шахматы, я собрался с духом и спросил его. Давно хотел, но всё не решался. И только теперь, когда отношения стали, чуть ли не родственными, всё же спросил. 

- Виктор Павлович! Уж извините, если вопрос покажется бестактным. Они уничтожили всю вашу семью, чуть не погубили и вас. Случайность спасла. Согласитесь, не много на свете людей вроде Елены Николаевны, готовых друзей ради не то, чтобы карьерой, но свободой, а может даже и жизнью рискнуть. И вот вы идёте к ним на службу! И служите не абы как, но добросовестно, в отделе, выполняющем весьма деликатные фунуции. Как это? Другого бы не спросил. – Долго молчал. Я уже начал «грызть» себя за чрезмерную вольность в общении, испытывая от его молчания тягостный дискомфорт. 

- Отвечу. Не столько вам, сколько себе. Спрашивал себя неоднократно и в разные периоды времени отвечал по-разному. Первые годы главной задачей было выжить. Инстинкт могучий и вполне естественный. Ну, а потом? Не забывайте, что порядочные люди в то время искренне веровали, что «мы свой, мы новый мир построим». Что все неприятности, которые с нами и вокруг нас происходили, мы относили за счёт каких-то побочных, не основных моментов. Во всяком деле трудности и ошибки неизбежны. Это уже потом разобрались (кто хотел) в этой кухне, и я понял, что не той дорогой идём, дорогие товарищи. Грустные это были открытия. Не один год устанавливалось во мне это новое понимание вещей. Но что было делать? Приходилось встречаться с диссидентами, и я видел, что они во многом правы. Произошло перерождение, которое должно было привести к краху. Вот только почти никто не предвидел сроки. Но я утешал себя тем, что борьба с преступностью, даже в таком несколько необычном виде всегда и при любом строе необходима. Этим совесть и успокаивал. Не думайте, что я стараюсь как-то обелить себя, оправдать. Надо было набраться мужества и порвать с этим преступным и лживым строем. Не помню, кто это сказал: «Или умейте побеждать, или умейте дружить с победителем»--. Боюсь, что мы были ближе к последнему. Не украшает. Понимаю. Конечно, не все способны на манер Солженицына встать против всей государственной машины. Солженицын победил потому, что успел заявить о себе на весь мир. И момент был подходящий. Он, Сахаров – это люди высокого ранга. Людей рангом помельче – машина смалывала. И уж кто как не я видел это своими глазами! Конечно, теперь мы в той или иной степени в дерьме. И только то, что в дерьме и нынешние правители, спасает нас от наказания. Да и общие настроения у большинства народа отнюдь не покаянные. Не забывайте, ведь мы жили в обществе, где людей формировали не реальные события и достоверная информация, но мифы и ложь. Ленин, а особенно Сталин – это не живые люди, а некие абстракции, небожители. Именно поэтому смерть Сталина так всех потрясла. А правда о событиях времён советской власти вызывает у широких масс недоверие. 

. ______ 

В своё время Маша появилась действительно как гром с ясного неба. Собственно громом была не столько сама Маша, сколько мальчонка, которого она привела с собой. Лет так 12 – 13ти. Ситуация сложилась для нашего времени банальная. Муж спился и умер. Она осталась одна с двумя детьми. Кроме огорода и коровы – никаких источников существования. Отец тоже умер и кроме матери никаких помощников. Вот они и бьются.  

- Где же ты раньше была? 

- Раньше какой ни какой, но муж был. Как-то перебивались. Теперь ни мужа, ни денег. Разве что не голодаем. Пойти в услуги как раньше, так мать с хозяйством не совладает. Не пойти – не на што дитям обувку купить. Об себе уж не говорю.  

Мы с Ниной молча выслушали всё это. Как-то надо было помочь. Нина сказала: « Мальчик-то твой! И экспертизы не надо». Маша опустила голову. Действительно. Экспертизы не требовалось. Внешнего сходства было более, чем достаточно. « Я понимаю. Это было до меня. Маша тебе даже не сказала. Маша, бабушка наша старенькая стала. Приезжайте, будете мне помогать по хозяйству. Семья выросла. Может, я работать пойду. А Колю оставьте у нас». 

Моего согласия она даже не спрашивала. Но ничто, как обычно, во мне не дрогнуло. Всё, что она предлагала, было разумно. И это не телепатия. Это душевное единство, выработанное двенадцатью годами совместной жизни. Но всё же все ждали моего слова. Что будет завтра, я не знал. Да и кто мог знать? Но пока что мы были материально обеспечены и могли себе такое позволить. « Маша, Нина дело говорит. Соглашайся».  

Мальчонка был славный. Конечно, деревенское воспитание, деревенская школа – всё это сказывалось. Мои приняли его настороженно, но со временем всё утряслось. В квартире стало ещё теснеё, но не катастрофично. С братьями Коля очень быстро поладил. Старший брат – это в дворовых и школьных делах было весомо. Таким образом, семья моя расширилась и практически значительно, поскольку Маша приезжала на работу со своей дочкой. Бабушка Мария Николаевна выполняла теперь, в основном, контрольно-надзорные функции. Днём, когда вся ребятня собиралась вместе, было весело. Хорошо, что Люда не плохо командовала этим парадом. Генерал посмеивался и говорил, что надо бы подумать о покупке ещё одной соседней квартиры. 

Вечерние визиты к генералу стали, чуть ли не ритуальными. Нина, закончив копошиться по хозяйству и с детьми, обычно оседала у телевизора. А мы, расположившись в уютных креслах, беседовали. 

Собственно, беседой – это можно было назвать с некоторой натяжкой. Передо мной был человек, постигавший мир куда глубже, чем я. Это был не просто более богатый жизненный опыт – следствие большего числа прожитых лет, жизни в иных обстоятельствах. У него, это надо признать, попросту лучше работала голова. Однако, печать старости, утомлённости жизнью проступала сквозь все его слова и поступки. Даже не могу чётко сформулировать, в чём это проявлялось. В сниженной выразительности – пожалуй. В многочасовых сидениях в палисаднике – тоже. 

В нетребовательности, если не сказать безразличии к тому, чем кормят? Жизненные силы явно покидали его, но какого-то тотального пессимизма в суждениях я не ощущал. На жизнь он смотрел примерно, как и я, если оценивать миропонимание в категориях пессимизм-оптимизма. Очень чувствовалось, что над всеми этими этическими и всякими прочими гуманитарными проблемами он не только задумывался, но и высказывался не один раз. Интересно, с кем же это он общался в прошлом? Милицейская наша среда (да и только ли наша?) интеллектом, высокой образованностью вряд ли блещет. Подозреваю, что и на самом верху. Дебатов на политические темы он избегал, сводя всё к кратким резюме. То, что я от него услышал, было сродни суждениям Елены Николаевны. Разве что в более литературно-изысканной форме. Она не дожила до осуществления своих весьма сумрачных прогнозов. Он дожил и переживал крах Великой империи болезненно. Мне это было странно, поскольку в отличие от бабы Лены, пострадавшей от системы сравнительно незначительно, у него она отняла самое дорогое и держала в страхе и напряжении чуть ли не всю жизнь. Но оба они считали свои неприятности не проявлением самой сущности системы, а чем-то побочным, случайным. Теми самыми щепками, которые летят, когда лес рубят. Мне это, повторяю, казалось странным. Особенно для него, поскольку он сподобился увидеть финал во всём его непотребстве. И не сделать выводов о связи следствий с причинами при его-то уме не мог. Проверяя себя (а зачем это мне было нужно?), я повторил ему вопрос Василия Павловича, т.е. спросил напрямую, не считает ли он, что можно было что-то вовремя исправить и систему спасти? Ответ был однозначен и с прежними высказываниями нестыкуем. Система была, по его мнению, обречена изначально, только поняли это слишком поздно. В ответ на моё недоумённое: «Но если уже поняли, так как же…», усмехнулся. «Шизоидное расщепление. Шучу. Много трудов положили, много крови пролили, много надежд хоронить приходиться. Отбросить всё это, примириться с бессмысленностью жертв, с собственным недомыслием, в конце концов, очень нелегко. И чем добросовестнее, порядочнее человек, тем это трудней». 

Такая логика не казалась мне уж абсолютно справедливой, но развивать эту тему я не стал. 

В связи с появлением генерала в нашей домашней жизни, несколько напряглись семейные отношения. Вот уж не ожидал! Ничего такого, но всё же! Двенадцать лет благополучной семейной жизни – это большая удача. Я не изменял своей жене, поскольку не испытывал в этом ни малейшей потребности. Я знаю, что мне могут сказать: это, в сущности, даже чуть ли не противоестественно. 

Дело тут по всей вероятности ещё и в обстоятельствах. Может быть. И в темпераменте. Не исключаю. Но факт остается фактом. И этот факт нисколько мне не в тягость. Моя жена, конечно, изменилась внешне. Просто стала взрослой женщиной с несколько иными, но, всё же, привлекательными пропорциями. Существенный момент! Но всё же важнее то, что она была и осталась достойным уважения человеком. Может быть, это уже не те чувства, которые влекли нас в начале, но и те, которые связывали нас сегодня, были достаточно прочны. Сейчас по статистике до 60% браков разваливаются, а остающиеся вряд ли все можно назвать счастливыми, но есть же и счастливые! Считаю, что и мы в их числе. А «генеральский синдром» состоял в том, что я частенько (слишком часто, по мнению жены) проводил вечера в беседах с ним. Казалось бы, всего-то метров пять по прямой от своего обычного вечернего местопребывания, но всё же уже не дома. Она была по-своему права. Уложив детей спать, не хотелось быть одной. Но и наши дебаты порой затягивались. Оторваться было трудно. Сравнительно однообразная работа, лишённая минимального интеллектуального содержания, общение с малоинтересными людьми – всё это делало моё стремление к общению с Виктором Павловичем естественным. И моя жена это понимала, но и она была по-своему права. Вообще, это одна из сложнейших и весьма распространённых житейских ситуаций, когда сталкивающиеся стороны обе по -своему 

правы. Приходилось над этим задумываться и время дозировать. Вообще, полезно задумываться не только при ремонте аппаратуры или решении вопроса, как проложить кабель. Однажды в беседе я затронул этот вопрос. Полушутя поведал генералу о своих семейных проблемах в этом аспекте. А вдруг услышу нечто нетривиальное! Впрочем, и тривиальное, но подтверждающее собственные умозаключения, прочесть или услышать из уважаемого источника всегда приятно. Что ж, получил. И опять где-то на заднем плане мелькнуло: «Уж очень разносторонен для милицейского генерала! Ну, был бы дипломатом!» И уже еле ощутимо, на самой периферии сознания: «Столичная штучка…. Но вряд ли это нужно для изобличения уголовников, даже если и высокого ранга». А выдал он мне следующее: 

«Вечная любовь, вечная острота чувств – одна из любимейших сказок человечества. Впрочем, в этих сказках об этом обычно скороговоркой в конце. Но такое невозможно даже по чисто физиологическим соображениям. Как не возноси любовь к небесам, основа её чисто земная. Естественная секреция определённых желез принимает в ней самое непосредственное участие. Но они не могут на один и тот же возбудитель длительное время реагировать одинаково. Тем более, что характер секреции и количественно, и качественно меняется по мере удовлетворения естественной потребности. Ко всему этому мы сами меняемся, и объект влечения тоже меняется. Теоретически, наверное, можно вывести формулу таких взаимоизменений, которые оптимально содействовали бы пролонгированию влечения, но практически это бывает очень редко. Продолжительная любовь, скажем, Данте и Беатриче, если в неё поверить, основой своей имеет недостижимость объекта любви. В большинстве же случаев мощь любви, её неодолимую силу не следует смешивать с её якобы непременной при этом продолжительностью. Со временем мы удовлетворяемся привязанностью, возобновляемой половой потребностью, привычкой. Бытовые обстоятельства могут всему этому содействовать, могут (чаще всего) противодействовать. Стремление к новизне впечатлений, к личной свободе – этому всегда противодействуют. Ваш случай представляется мне, чуть ли не оптимальным. Такие отношения нужно всячески беречь и лелеять. Любовь смертна и это, к сожалению, естественно». 

Ну, выдал! И экспромтом! Энциклопедист! 

Всё это преподносилось как нечто мне, в общем-то, известное, поскольку извлечено из общечитаемых источников. Пока он, чуточку усмехаясь, говорил, я даже пытался определять эти источники. В памяти промелькнули Ларошфуко, Стендаль, Моэм, Ницше. Начитан. Странно. Его кандидатскую степень по иторическим наукам я особо во внимание не принимал. Цену этой науке во времена советской власти мы к нашему времени уже хорошо осознали. А уж как научные степени присваивались высоким начальникам, и говорить нечего. Тоже вопрос: зачем борцу с экономическими преступлениями и прочей уголовщиной научная степень в области истории? Уж логичней было бы заняться юриспруденцией. Впрочем, надо признать, что научная степень – это среди начальства того времени было модно. Как бы приобщало к науке, к интеллигентности. Правильней было бы сказать, имитировало интеллигентность. Наряду с галстуком. 

Когда я ложился в постель, Нина уже лежала. 

- Не спишь? 

- Не сплю. 

- Ты уж извини, что я засиживаюсь у Виктора Павловича. Очень интересно, хотя и не совсем понятно. – Молчит. – Работа у меня такая….Оживленная, но тупая. Работа ради денег. А тут прямо ходячая энциклопедия. И чуть ли не по любому вопросу. Откуда это у него? Годы, конечно, но не в них одних дело. – Она повернулась и привычно улеглась на моём плече. – Логично спросить, а какое моё дело? И действительно. Любопытно, однако. Что-то за этим стоит. 

- Есть какая-то для нас опасность? 

- Не думаю. Баба Лена бы предупредила. Но она с ним не общалась. Говорила только, что если какие проблемы, он поможет. Ну, он ей, конечно, многим обязан. Это понятно. Однако она с ним, повторяю, почти не общалась. А почему ты со мной к нему не заходишь? – Следовало подумать, прежде, чем задавать такой вопрос. 

- По-моему, меня не приглашают. Потом, пока всех детей спать уложишь! А пока разберёшься, что кому завтра одеть! И, потом, вы там о всяких высоких материях, а я до них не доросла. 

- Ты в чём-то права. Давай всё же попробуем. Я думаю, тебе будет тоже интересно. Ничего такого заумного в наших разговорах нет. А станет скучно, уйти всегда успеешь. Да, приезжает московский театр. Пойдём? 

___ 

Разговор о желательности организовать ещё какой-нибудь бизнес, который я называл страховочным, мы с Геной обсуждали уже не один раз. Он соглашался, но…До чего-то практического дело не доходило. Этому были резонные объяснения. Если у меня свободное время было, то у Гены почти нет. А если и бывали свободные вечера, то после всего за день выпитого, ему было не до бизнеса. Мне бы понравилось, что бы новый бизнес тоже кто ни будь мне преподнёс. Говоря откровенно, ведь идея создания нашей фирмы не моя. Наверняка не очень красит, но в мою голову из этой области ничего путного не приходило. Как-то встретил знакомого, который торговал лесом. Торговал с зарубежъем и вполне успешно. Другой был занят в экспорте подсолнечника. Для меня звучало экзотитически. Я не имел ни к чему подобному никакого отношения. Они, кстати, в своё время тоже. Видимо, какой-то случай привёл их в ту или иную сферу. Как-то они сумели там «зацепиться». У меня, к сожалению, никаких таких случаев не было и, боюсь, не предвиделось. Гена с небрежностью отмахивался от моих разговоров. 

- Николаич, ну, попрут нас, так и будем думать. Пока всё в норме. Успевай только работать. 

- Васильич, наладить новый бизнес – дело ведь не простое. Тем более, что мы не знаем, что и налаживать. Что мы с тобой знаем и умеем кроме техники проводной связи? Да ничего. С нуля начинать будем, а, значить, помыкаться придётся изрядно. Торговать, к примеру, у нас вообще вряд ли получится. 

- Может, пойдём машины перегонять? 

- Так даже в это дело вникнуть нужно. 

- А где время? – Обычно на этом всё и заканчивалось. – Николаич, зря ты трепыхаешься. Ребята на станции все свои, вроде все довольны. С чего это на нас бочки катить? Проколов мы никаких вроде не допускаем. Не боись. Проживём долго. - 

Я мог бы ему выложить пару вариантов, но раньше времени может и впрямь не стоит человеку настроение портить! 

Трое наших мальчишек и Машина Ася под Людиным началом были в цирке. Я валялся с книжкой на тахте, Нина с Машей отбыли в воскресный круиз по магазинам, а генерал совершал променад в полисаднике, так что дома кроме меня оставалась только Мария Николаевна. Что-то она снова прихворнула и лежала в Людыной комнате, которую мы переделали из кладовки. Нам было изрядно тесно, поэтому даже велись переговоры с соседями об обмене с Марией Николаевной. Но они заломили несусветную доплату, так что дело застопорилось. 

Начитавшись до одури, бросил книжку и подошёл к балконной двери. За окном было мерзко. Шёл дождь со снегом. Судя по раскачивающимся кронам деревьев, и задувало изрядно. Зрелище, которое я увидел, опустив голову, заставило меня вздрогнуть. Генерал лежал ничком в грязи, и только судорожные подёргивания правой руки свидетельствовали, что он ещё жив. Через несколько минут я с помощью соседей занёс его в квартиру. В сан. часть управления позвонил ещё раньше. Все, кто нужно, были оповещены. Диагноз вроде ясен, а чем оно кончится, сказать было нельзя. Болеть в наше время не рекомендовалось даже генерал-лейтенантам. Впрочем, для состоятельных персон всё обстояло несколько иначе. Не в том смысле, разумеется, что болеть хорошо, но в том, что доступны любые лекарства, лечение возможно за границей и т.д. Пока что генерал лежал в госпитале, и вроде бы делалось всё, что возможно. На всякий случай, словно предчувствуя такую ситуацию, он выдал мне доверенности на все три банка, где у него лежали деньги. Однако, особо больших расходов не предвиделось. В госпитале делали, повторяю, всё, что положено. Ежедневно в первой половине дня его посещала Нина, а во второй после работы я. У Нины теперь были права, и она разъезжала на генеральской «Волге». 

Позвонил младшей дочери в Москву. Услышал следующее. 

- Наше присутствие может в чём-нибудь облегчить его положение? Дело в том, что оставить работу и мне, и сестре крайне сложно. 

- Не думаю. Он обеспечен и лекарствами, и уходом. 

- Материальных проблем у него нет? 

- Нет. С этим всё в порядке. – В подробности я вдаваться не стал. 

- Мы будем названивать. Если что срочное, уж будьте столь любезны – позвоните. 

Я обещал быть любезным. Всё вроде бы рационально, но каким-то холодком от этого разговора веяло. 

Через три недели генерала доставили домой. Он почти полностью восстановился. Мне объяснили, что был не инсульт, а спазм сосудов головного мозга. Всё обошлось почти без последствий. При ходьбе, правда, слегка волочил ногу и говорил в несколько замедленном темпе. Лечащий врач обещал, что пройдёт. Договорились – раз в неделю он будет нас посещать. Уже частным порядком. Опять мне предстояло сопровождать старость в невесёлом пути к финишу. Что ж, в средние века было принято вешать на видном месте плакат с соответствующим содержанием. Я имею в виду «Momento mori!» Мне такое не требовалось. Я был ещё сравнительно молод, но напоминание о том, что в любой момент что-то на подобие инсульта могло случиться, было полезно. Впрочем, существовала и диаметрально противоположная точка зрения. Дескать, нечего до срока портить настроение и травмировать психику себе и ближним. 

Маша с Асей переселились к нам, чтобы иметь возможность ухаживать за Виктором Павловичем круглые сутки. Я, естественно, увеличил ей зарплату. Количество детей достигло пяти, что при наших жилых площадях, пожалуй, чрезмерно. Впрочем, моя Люда очень повзрослела, и относить её к детям было неправомерно. Хорошо хоть, что на десять человек было две ванные комнаты! Вторую кладовку переоборудовали тоже в комнатёнку и поселили в ней Марию Николаевну, которая уже ходила с трудом. Счастье наше, что мы были пока обеспечены материально. К сожалению, при столь обширном семействе и привычке жить сравнительно свободно в отношении расходов, от моих заработков в долларовый резерв уходило не много. Но время, когда нам было материально туго, оставило в памяти моей жены, да и в моей, глубокую отметину. Хоть и меньше, чем хотелось бы, но мы неукоснительно и вполне по-американски откладывали на «чёрный день». 

______- 

Вечерние беседы с генералом возобновились, но он теперь сравнительно быстро уставал. Кроме того, не смотря на внешнее бодрячество – термин несколько сомнительный, я чувствовал в его поведении, в суждениях гнетущую тяжесть старости и болезней. Теперь порой уже жена мне говорила: «Ты зашёл бы к Виктору Павловичу!»  

Он сидел в кресле и что-то читал. Пригласил садиться. Положил книгу на журнальный столик, и я узнал томик из собрания сочинений Льва Толстого. 

- Как с годами восприятие классики? 

- Это «Смерть Ивана Ильича». Потрясающая вещь! – Я вздрогнул. Вещь действительно впечатляющая, но в преклонные годы, под угрозой скорого ухода впечатление для такого ума, наверное, и впрямь потрясающее! Особенно своим проникновением в психологию смертельно больного человека, созвучием своим собственным переживаниям. 

- Может быть, не стоит до срока погружаться в этот кошмар? В конце концов, вы ведь на данный момент ничем, кроме как старостью не больны! Нет никаких конкретных пределов вашей жизни, ничто вам конкретно не угрожает. Стоит ли будоражить психику? 

- Возможно, вы правы, но что-то мне говорит, что осталось совсем не много и самое время осознать и проникнуться. 

Я понял. Он напуган. Ощутил реальность ухода, конца. Неприятно, конечно. Что уж тут говорить! Но попробуй свести всё с несерьёзности, к шутке! Упомянуть мнительность. Тогда получится в точности по Ивану Ильичу.  

«Всем всё равно. И доктору, а ему плохо….И что бы не делали, что бы не говорили, ничего не выйдет, кроме мучительных страданий и смерти.» – переврал, наверное, но не по сути. На память пока не жалуюсь. Так как же надо? Он прервал молчание. 

- О бессмысленности жизни философы говорят уже долгие тысячелетия. Потрясает сочетание этой бессмысленности с величием и чудом самой жизни. Одноклеточные бессмертпны. Неужели смерть – это плата за многоклеточность, за сознание? За тонкость чувствования, за способность наслаждаться прекрасным, за способность к самопознанию? 

- Конечно, смерть – главный враг человека, но ведь не только его! Кто это сказал: «Человек, видя неминуемую смерть, пытается увильнуть от своей судьбы, прячась в убежище трансцедентального самосохранения.» – Он удивлённо вскинул брови. 

- Знакомо, но не помню чьё. Помню у Лютера: «Если вы не верите в загробную жизнь, то я гроша не дам за вашего бога». Но, знаете, большинство даже искренне верующих всё равно боится смерти. Однако, оставим это. Если я не ошибаюсь, Елена Николаевна оставила вам несколько весьма ценных побрякушек. Мой совет: продать и деньги в надёжный банк. 

- Вы так верите в стабильность доллара, Западных валют? 

- Нет сегодня серьёзных оснований в этом сомневаться. И в обозримом будущем. Хотя, в принципе всё возможно. Но вам нужна страховка на случай краха вашего бизнеса. Подозреваю, что с организацией другого у вас могут возникнуть изрядные трудности, а семья большая! Я намерен завещать вам всё своё имущество, но это не так уж много. 

- Я благодарен вам, но что скажут ваши дочери? Нарушаются их естественные права. 

- В данном случае главенствует моё право, а оно таково. – Он взял со стола томик Толстого и зачитал мне следующий отрывок. 

« …Что-то странное, новое и такое, чего значительнее никогда в жизни не было с Иваном Ильичом, совершалось в нём. И он один знал про это. Все же окружающие не понимали или не хотели понимать и думали, что всё на свете идёт по-прежнему. Это моральное одиночество мучит больного ещё больше, чем физические страдания.» 

______ 

Мы снова оказались в монотонно- стабильном периоде своего существования. На работе перерывов в заказах не было, но я заметил, что часть из них Гена не оформляет, а просто берёт деньги в карман. Тут же у него в записной книжке и вся бухгалтерия. Кажется, это как раз то, что называется двойной бухгалтерией. Я молчу, поскольку действительно не принимаю в этих работах никакого участия. Получается как-то не совсем хорошо. Пока молчу. Гена без меня обойдётся, а вот я без него нет. Вообще, характер моей деятельности на фирме стал меняться. Общение с заказчиками на первой стадии взяла на себя в значительной степени Аня. Она же из чувства личной симпатии старается передать их потом мне, хотя могла бы и Гене. Делаю ей с таких работ некоторые отчисления. С Аней вообще история необычная. Взял её Гена на работу по просьбе одного из наших друзей – начальников. Какие его в прошлом связывали с Аней отношения, я не знаю, но он доплачивал ей через нас вторую зарплату. Выглядело благородно. Но вот уже с пол года, как он доплачивать перестал, поставив нас в довольно таки дурацкое положение. Не имею даже понятия, как Гена из него вышел, но платить ей вторую зарплату он не стал. У романтического начала оказался весьма прозаический конец. В общем, мои доплаты были Ане очень кстати. 

Всё чаще мне приходиться выступать в роли непосредственного производителя работ. Копаем траншеи, укладываем кабель, делаем внутреннюю проводку. Реже монтируем небольшие телефонные станции. За исключением последнего, всё это не очень интересно. В моих бригадах есть старшие, с которыми мы решаем все проблемы. Общение с высоким начальством держит в своих руках Гена. Иногда привлекаюсь я, т.е. пьём вместе. Тоже не очень интересно, но подпадает под графу «производственная необходимость». Ситуации, когда я выступаю в качестве главного инженера, сравнительно редки. Малоприятные метаморфозы, но деваться некуда. Иначе возникнет вопрос, за что я деньги получаю? Первоначально вложенный мой капитал мне уже давно возвращён. А вообще, интересно наблюдать, как сталкиваются интересы дружеские с коммерческими. Дома у нас – Гена свой человек. 

Обсуждаю все эти проблемы с генералом. Ему тоскливо, что подталкивает к вниканию в мои дела. Через бывших подчинённых организовал нам весьма крупный заказ от своего управления. И очень кстати. Мы уже неделю сидели почти без работы. Конечно, и тут пришлось потратиться на «откат», но всё равно – экономический эффект весьма значителен. Мой авторитет сразу возрос! Занятостью мы были обеспечены на два с лишним месяца. Я, конечно, не стал присваивать все работы себе, но честно поделил их примерно пополам. Удивила Гену моя «вхожесть» в такие сферы, да ещё на таком уровне! Эту информацию Гена немедля довёл до наших шефов. Для придания нам более высокой значимости что ли. К сожалению, всё осталось хоть и весомым, но всего лишь эпизодом. В действительности мы всецело зависели от благорасположения истинных хозяев, и с этим ничего нельзя было поделать. 

___ 

Генеральский телевизор имел из всех трёх домашних наибольший экран. Это давало повод приводить на наши с генералом посиделки жену. Нелитературное «затаскивать» в большей мере соответствовало бы действительности. Правда, иногда наши взгляды расходились настолько, что, переглянувшис, мы ТV либо выключали, либо переключали и, бывало, жена перемещалась к другому экрану. Вообще, надо признать, что с годами интеллектуальный паритет с женой нарушался всё больше и всё в большей степени подменялся единством на семейной основе. Это было хоть и естественно, но и для прочности семейной конструкции опасно. Однако сейчас речь не об этом. С Генералом мы обсуждали некую психологическую ситуацию. Я пытался понять, почему признаваемая мной справедливой позиция Гены в вопросе распределения доходов, всё же мне неприятна. Первая версия – въевшийся в сознание номенклатурный паразитизм. Раз я по штатному расписанию числюсь главным инженером, то моя ставка должна быть значительной и неизменной. Действительно, в наш переходной период психологически всё немного перемешалось. Наше предприятие было основано не на использовании первоначально вложенного капитала, когда доходы распределяются пропорционально исходным вложениям. Мы зарабатывали за счёт своей трудовой деятельности. Так что распределение доходов и должно было происходить пропорционально трудовому вкладу. Надо признать, что мой вклад в виде руководящей инженерной мысли действительно был сравнительно незначителен. Так уж сложились наши обстоятельства. Они просто не требовали каких-то сложных инженерных решений или расчётов. А держалось всё вообще на сложном переплетении личных и материальных отношений с руководством. Большей частью работ руководил непосредственно Гена. Большинство заказов тоже доставал он. Что же делал я? Работал над выполнением конкретных заказов, как и он, Подключался в сравнительно редких критических ситуациях и к его работам. «Бумажные» проблемы тоже решал Гена. Это, по существу было самое важное. Не подпиши нам начальство приёмочный акт, и заказчик работу не оплатит. Так что же мне не нравилось? Моё участие в экстремальных ситуациях типа истории с рэкетирами или возникающих изредка конфликтных ситуаций с клиентами конкретно материально не оценивались. Всё вроде было справедливо! Так что же мне не нравилось? Генерал заметил, что предпочтительно, когда личные отношения в бизнесе не присутствуют. На это я возразил, что в классическом бизнесе – это, возможно, и так, но у нас в огромном дефиците элемент личного доверия. По нынешним временам – очень ценная составляющая. 

- Но не может же это оплачиваться? 

- Строго говоря, я и получаемое не окупаю, если эту составляющую совсем не учитывать. 

- Что ж, таков сегодня наш бизнес. Всё в нём перемешано. У вас ещё далеко не худший вариант. 

- А вообще-то жизнь уходит на примитивное деньгодобывательство. Даже обидно. 

- Это может быть обидно только в том случае, если человек, способный на большее, вынужден заниматься в силу обстоятельств всякой ерундой. Вы чувствуете себя способным на большее? 

- Я бы не отважился сказать «на большее», но с удовольствием занимался бы другим. Предпочёл бы преподавать. Это мне по сердцу. А должен благодарить судьбу в лице Гены, что могу хоть таким способом зарабатывать на жизнь. – Он долго рассматривал меня, а потом спросил. 

- Имея деньги, вы снова пошли бы в учителя? 

- Пожалуй. Беда в том, что моих денег хватит от силы на пару лет нормальной жизни. А потом будет как проклятие из популярного фильма: «Что б тебе жить на одну зарплату!» Собственно, и жить – то на неё невозможно. – Помолчали. 

- Как вы смотрите, если мы выберем время и подъедем на кладбище к Елене Николаевне и Маркелу Савельевичу? 

______ 

Прихватив генерала, я поехал по объектам. Но там всё шло своим чередом и начальственного ока не требовалось. Часам к четырём добрались до кладбища. Мы договорились, что на обратном пути за рулём будет генерал (Виктор Павлович даже свою форменную шинель надел), а поэтому я рассчитывал немного выпить. На кладбище – это мне просто необходимо.  

За эти годы всё вокруг изрядно заросло, так что захоронение нашли с трудом. Усадил Виктора Павловича на скамью за столик внутри ограды и принял первую дозу. Всё было на месте. С фотографии нам улыбалась моложавая Елена Николаевна и бравый будённовец в усах и с шашкой между колен. Тоже молодой и какой-то даже задорный. Довольно долго сидим молча, окружённые целым сонмом разномастных памятников. И лица, лица с фотографий! Имена и лица… 

Генерал первым нарушил молчание. 

- Вот чем всё и кончается. – Мысль далеко не оригинальная, но здесь приобретающая какую-то особую убедительность. – Он снова замолчал. Я принял ещё, и мне, что называется, захорошело. Почему-то подумал, что кладбище – это вовсе не обитель упокоения душ умерших, а что-то вроде коллективного памятника минувшим жизням. Грозное нам ещё живущим напоминание. Вдруг я услышал голос генерала. 

- Завещаю, прошу урну с моим прахом захоронить здесь же, и пару слов добавить. – Снова молчим. 

- Хорошие были люди? – Он как-то неопределённо качнул головой. 

- Те, кого Маркелыч срубал или там, в расход пустил – вряд ли такую мысль поддержат. А для своих! Для своих был бесстрашен и справедлив. Я ведь тоже его не знаю. Это по рассказам отца. Хорошо отец о нём говорил. Он у Маркелыча в эскадроне службу начинал. Ну и Елена Николаевна! Ей я всем обязан. Тоже кротостью нрава по молодости лет не отличалась. Кровавые были времена.– Мы снова замолчали. 

- Чего никак не пойму, так это зачем оно всё? – Раз меня потянуло на смысл жизни, значит пить хватит. Но так просто остановиться я уже не мог. – По сравнению с осмысленностью наших каждодневных действий, бессмысленность самой жизни и угнетает, и потрясает. Не меня первого, понятно. А как вы на это смотрите? 

- Как смотрю? Как на естественный процесс. Закон всего живущего в данной области Вселенной. Необычность, некая исключительность только в осознании людьми этого прискорбного для них обстоятельства. Тут конечно конфликт. Но, полагаю, со временем его разрешат. 

- Как? Бессмертие изобретут? 

- Ну, не совсем. Нечто вроде реинкарнации. В конце концов, вы же не цепляетесь именно за эту печень или именно эти руки? Речь идёт о сохранении вашего «Я», то есть памяти. Для ощущения бессмертия, а, правильней, неумирания, достаточно сохранения даже не всей памяти, а какого-то ядра что ли. Эту задачу решат. – Всё это показалось мне сначала несколько странным. Впрочем, а почему бы и нет? 

- Боюсь, что ни их, – я махнул рукой в сторону памятника, – ни нас это не коснётся. Мы умрём обычным манером.. 

- Конечно. Но впереди ещё столько поколений! 

- Честно говоря, не утешает. 

- Что поделаешь? Обидно другое. Когда мы с вами уйдём из жизни, сюда уже никто не придёт. Никто и никогда. И вот это будет окончательная смерть. – Холодало. Я допил свой коньяк 

- Вы не замёрзнете? 

- Да, вы правы. Нужно идти. – При этом он оставался сидеть. 

- Я пойду к машине, а вы подходите. 

Голова чуточку кружилась, мелькали обрывки картин-воспоминаний, слегка слезились глаза. Встал и подошёл к памятнику. 

- Баба Лена, я всё сделал, как ты велела. 

- Знаю, знаю. Спасибо тебе. Я и не сомневалась. Маркелыч вот тоже говорил: «Валентин не подведёт». Уж мы с ним на своём веку людей повидали разных. Много людей. Все, поди, уже умерли. И Виктор что просит, ты тоже исполни. 

- Конечно, исполню. – Кажется, я начал говорить вслух. Ещё Виктор Павлович подумает, что спьяну. Вдруг заговорил Маркелыч. 

- А лихо ты их прищучил! Вот это по-нашему! Всех бы их так, бандюг. 

- Нет, Маркелыч. Всех нельзя. Сколько мы их в гражданскую положили? И что, лучше стало? Заместо их другие поприходили. Кажись, их ещё поболе стало. Нет, это не метод. Это так, для души. 

- А для души что же, не надо? Для души и для острастки. 

- Ладно, – сказал я, – вы тут договаривайтесь, а я пойду. Не то Виктор Павлович простынет, на ветру сидя. Всего вам…- я запнулся. – Ещё приду сам. 

В машине просидел с пол часа. Когда выбрались на асфальт, он спросил. 

- И они отвечают? – Ага, значит, говорил вслух. 

- Конечно. – Глянул на меня с интересом. Гаишник на углу показал остановиться, но быстро соорентировался и, вытянувшись, отдал честь. 

___ 

Юбилейный год сочетал в себе приятное с неприятным. Ничего мистического я в этом не видел. Просто пришло время для определённых событий, и они совершались. Я далёк от мысли, что всё предопределено и чуть ли не сама история строго детерминирована. Это совсем не так. Кабы так, так чего трепыхаться? Уж коли победа коммунизма нам гарантирована, так стоит ли балансировать на грани атомной войны? Думаю, прав Пригожин. Ничего не гарантировано. Может и впрямь коммунизм, а может быть совсем даже наоборот. Судя по текущим событиям, так последнее куда вероятней. 

Неприятности состояли в дальнейшем снижении моих доходов на фирме. Впервые мне пришлось на Новый год добавлять из резервов. Это давало обильную пищу для размышлений. Новый бизнес организовать нам так и не удалось. Гена к этой идее относился прохладно. Его доходы росли, но затевать склоку мне ужасно не хотелось. Глядел только, что деньги делают с человеком! Пил он всё больше. Поил кого ни попадя. Покупал уже третью машину. Мне дотации шли с процентов на мои банковские вклады, но жить на них было всё же ещё нельзя. Хотя с помощью генерала я задействовал старинный вклад в английский банк. Там в доброй старой Англии ничего в этом смысле не изменилось. Начислили мне проценты – весьма внушительную сумму и перевели вклад персонально на меня. Это было очень внушительное подспорье. Большинство людей в стране получало зарплату меньшую, чем я проценты по вкладу. Но…на, примерно, 5000 рублей, на семью из шести человек, это маловато. При наших нынешних ценах – можно только что не голодать. 

Целая серия смертей тоже хорошему настроению не способствовала. Тихо скончалась Мария Николаевна. Скромные похороны. Какие-то неведомые мне старушки. Ушёл из жизни простой, хороший человек. Кажется, я всё сделал, что бы облегчить ей последние годы – годы немощи и болезней. Люда теперь всё больше времени проводила уже в своей квартире. Мамину красоту она не унаследовала, но была мила. Впрочем, я, конечно, не беспристрастен. Выросла скромная трудяжка. Для неё даже отдельная квартира не представляла такой уж опасности. Тем более, что я там бывал почти ежедневно, а ночевать она приходила домой. 

Умер Василий Павлович. Видно, плохо ему приходилось в последнее время. Попытки помочь со стороны друзей были им деликатно отвергнуты. Жил он с сыном и невесткой, и просил к нему не приходить. Мои попытки как-то помочь тоже отверг. Похороны были многолюдны, но близких себе людей я среди них не обнаружил. Да были ли они вообще – близкие мне люди? Посидел из приличия на поминках и при первой же возможности «слинял». Опять это тягостное чувство исчезновения человека, личности. Да что уж тут поделаешь! 

Генерал тоже сильно сдал. Невнимание дочерей как-то разъяснилось. Родной, оказывается, была только московская, Ася. Звонила раз в месяц или даже реже. А ведь фотографии фиксировали когда-то дружную семью! И это тоже, оказывается, смертно. Но почему? 

Мои подросшие мальцы оккупировали вторую комнату на генеральской половине, но он, как я уже говорил, не возражал. Сказал даже как-то, что их голоса не дают забыть, про жизнь, которая, несмотря ни на что, продолжается. Маша приезжала через день, и переоборудованная кладовка на генеральской половине, была за ней. Иногда привозила дочку. 

Однажды вечером Виктор Павлович передал мне ключи от некой квартиры. А заодно и документы на право собственности на моё имя оформленные. Из них я узнал, что мне подарена трёхкомнатная квартира площадью в 75 квадратных метров и почти в самом центре города. Как я понял, бывшее место встреч с агентурой или нечто подобное. Как генералу удалось её приватизировать, я выяснять не стал. До последнего времени он сдавал её своим сослуживцам. Теперь этим предстояло заниматься мне. Я опять спросил его про дочку. Ответил, что если вдруг обнаружится, что она нуждается, то чтобы помог по своему усмотрению. О внуках ни слова. Очень странно. Он не видел их уже много лет. Мне понять такое трудно, но и выспрашивать неловко. Пошёл принимать имущество. Или, по-другому, вступать во владение. 

_____ 

Прекрасная, хорошо обставленная квартира. Если её сдавать, то мой бюджет заметно пополнится. Сдавать не хотелось. Хотелось иметь некое убежище, где можно было бы уединяться. А зачем? Трудно объяснить. При всей моей любви к своему семейству, потребность такая во мне жила. Не вижу в этом ничего зазорного. Раньше использовал Иркину квартиру, но теперь она постепенно переходила к Люде. Да, хотелось бы, но позволить себе это я уже не мог. На руках у меня было трое мальчишек и дочка на выданьи, которой нужно ещё и университет закончить. 

_____ 

Когда я вернулся домой, генерала уже забрали в больницу. Поехал выяснять и утрясать проблемы, если таковые возникнут. В госпитале сказали, что он в реанимации, что инсульт и что положение тяжёлое. Моё вмешательство пока не понадобилось. 

Первое, что я обнаружил, усевшись за генеральским письменным столом, это обращённое ко мне послание. Как чувствовал человек. 

Дорогой друг! 

Состояние здоровья прескверно, но лечиться надоело. Будь что будет. В конце концов, с этим нужно примириться. Я даже подумывал о суициде. Хотел т. ск. дезертировать, но хлопотно. Да и вам неприятности. 

Деловая часть. 

1. Ключи от железного ящика (сейфа) в нижнем отделении стола. 

2. С памятником мы, вроде бы, всё обговорили. 

3. Всё моё имущество завещаю вам. Копию завещания прилагаю. К сожалению, маловато. 

4. Если дочка приедет на похороны, постарайтесь выяснить её материальное положение. По моим сведениям оно вполне благополучное. Её муж – литератор, но довольно успешно занимается издательским делом. В крайнем случае, передайте ей из тех 20000 долларов, что лежат на ваше имя в банке. 

5. Поостерегитесь применять методы, о которых мы уже с вами говорили. Это очень небезопасно. А на вас семья – большая ответственность. Меня уже не будет вам помочь. 

Думаю, что под влиянием новой информации ваше отношение ко мне может измениться. Не хочется оправдываться. Во многом виноват. Многое от заблуждений идеологического порядка. Пришлось на старости лет некоторые свои убеждения пересматривать. Жизнь – это конечно здорово, но как-то уравновешивается финалом. Про себя скажу, что можно было прожить более достойно, чем это у меня получилось. Но что было, то было. То, что не я один в таком положении, меня не оправдывает.» 

Он умер на третьи сутки. Не приходя в сознание. Чтобы исполнить завещанный им ритуал, пришлось пойти к начальнику управления. Правда, приняли меня уважительно, и стоять в приёмной не пришлось. Прочитав ту часть завещания, которая касалась похорон, генерал тут же распорядился, и всё было исполнено.  

Дочка из Москвы приехала на следующий после день после моего звонка. Никаких имущественных претензий не предъявляла. Модно одетая, подтянутая дама с интеллигентным лицом. Съездили на могилу и при ней произвели захоронение урны с прахом. Дома ознакомилась с завещанием. Поджала губы и заметила: «Операция была проведена блестяще». Я ответил, что её отец не тот человек, с которым можно проводить какие-то операции. «Ну, возраст…» Она сидела в кресле, курила и смотрела почему-то в окно. 

- Кем вы работаете? – Перевела взгляд на меня и после некоторой паузы ответила. 

- Корректором. 

- В фирме мужа? – На лице удивление. 

- Да. В фирме мужа. 

- Я знаю об осложнениях у Виктора Павловича на службе (ни черта я не знал), но почему это так отразилось на его отношении к вам, к внукам? 

- Кем вы приходитесь Елене Николаевне? 

- Дело не в степени родства, а, скорей, в духовной близости. 

- Это у вас с Еленой Николаевной? – На лице крайнее удивление. 

- Для образованного человека вы проявляете удивляющую категоричность. Не имея о человеке в сущности даже мало-мальски достоверной информации, вердикт выносите безапелляционный. Как-то уж, знаете, через чур… 

- Но и вы же делаете то же самое. Откуда вы знаете о степени моей информированности?  

- Из весьма осведомлённого источника. Можно догадаться. 

- Это источник очень предвзятый. Сомневаюсь, что о себе он рассказывал правду. Не очень-то она его украшает. Что до денег, то почему я должна оставлять деньги отца чужому человеку? Вы вот даже чужие деньги отдавать не хотите! 

- Такова его воля. 

- Ну, а по совести? 

- Если бы я знал, что вы нуждаетесь, живёте в бедности! Но в этом смысле всё у вас даже более, чем просто благополучно. Один сын. У меня вот на руках четверо! Так что не будем взывать к совести, а удовлетворимся правом. 

- Вот как? Но я всё же опротестую его завещание. 

- Это ваше право. Вас не смущает, что на свет могут вылезть подробности, для репутации вашего отца мало приятные? (сплошной экспромт). 

- Он это заслужил. 

- А деньги всё же вам, хоть они и не очень благородного происхождения. 

- Вы и это знаете? – (Да ничего я не знаю. Но подозреваю.) – По-видимому, он все же не рассказал вам, что в пору его службы в КГБ одним из его подопечных диссидентов был мой нынешний муж. Так что уровень порядочности, который демонстрировал он и его люди известен мне не понаслышке. Естественно, это вызвало в нашей семье серьёзное отчуждение. У него был выбор: дочка или эта подлая власть. Он сделал свой выбор. Деньги, конечно, грязные, но не властям же их отдавать? И не зарубежным фондам, которые такие операции финансировали. Пусть уж послужат чему-то достойному. 

- Должен вам сообщить, что ваш отец всё понял и глубоко сожалел. – Она усмехнулась. 

- Ах, оставьте. Всё он понимал и тогда. При его-то информированности и аналитических способностях, что он не понимал происходящего? В этом его, если хотите, главная вина. Почему-то я разговариваю с вами в уверенности, что вы не из той же команды. – Намного погодя добавила. – Елена Николаевна – сама не святая, с ним старалась не общаться. Понимаю, нехорошо так о покойном и отце, но что поделаешь? Впрочем, вы и так примерно в курсе. 

- Я несколько ошеломлён. 

- Вот как? 

- Я понятия не имел о характере его работы в КГБ. Для меня и моей семьи он был опорой и поддержкой. Возможно, благодаря Елене Николаевне. Мы её называли бабой Леной. 

- Она тоже не плохо приспособилась к режиму, но в другом роде. Я её ни в чём не виню. Никаких подлостей она никому не делала, ничьи судьбы не ломала. 

______ 

Единственный человек, которому я всё (почти) рассказывал, была моя жена. Но про Виктора Павловича я ничего ей не сказал. Выбрав день, устроил себе выходной. 

Памятник уже переделали, и фотографий на нём было три. Вот только придумать новый текст я ещё не успел. Вокруг знакомые лица кладбищенских соседей. Сидел, пил, пытался связать воедино судьбы этих людей, как-то всё осмыслить, обобщить… Ничего не получалось. В голове мелькали отдельные картинки из прошлого, обрывки мыслей. И всё это на фоне обычой кладбищенской невесёлости. Мешала и погода: порывистый ветер, холодно. И все молчали. Отправился на свою новую квартиру. Тут было и тепло, и мило, и одиноко. Уселся в кресло, отпил очередной глоток, и наступило какое-то просветление. Что меня удивляет и даже поражает? Приспособляемость? Так это естественная черта людей. Какие у них были альтернативы? Умереть? Противоестественно. Бороться за свои идеалы? Противостоять могучей системе? Притом без абсолютной убеждённости в своей правоте. В среде оболваненной и запуганной массы людей! Не та ситуация. Не очень красиво поступали? Применительно к не очень красивым обстоятельствам. По Щедрину. В подлых обстоятельствах – применительно к подлости. А куда денешься? А что именно так поступали, именно в такой степени, так это по причине конкретных обстоятельств, конкретных черт личности. Порой неважный получался комплекс? Что ж…Генерал, вот у вас, кажется, и впрямь перебор. Эти деньги… 

- Мне бы не хотелось, что бы вы развивали эту тему. Ну конечно все это достаточно мерзко. Сегодня. Можно сказать, плыл по течению. Не украшает? Разумеется. Не в порядке самооправдания, но всё же хочу заметить, что это не случай, так сказать, абсолютной беспринципности, полного морального распада. Всё же я думал, что объективная необходимость в социализме пробьёт себе дорогу сквозь всю эту повседневную мерзопакость. Вспомните историю. Путь, скажем, Франции к сегодняшней демократии. Это афёры, коррупция, скандалы в высших эшелонах власти. И всё же в итоге мы видим явный прогресс. 

- Вы серьёзно полагаете, что в морали заметен прогресс? Всё, что вы перечислили, мы имеем и сегодня. Возросла, пожалуй, сила права, но индивидуальная мораль? Не думаю. 

- Возможно, но тем более естественны мои поступки. Не моя правота. Этого я не говорю. Безусловно, хотелось бы личного благополучия другим путем и другой ценой, но разве был выбор? А то, что мы облегчали участь некоторых, как правило, достойных людей, облегчая попутно и кошельки (не их, но их богатых западных покровителей), такое ли уж это преступление? К сожалению, весьма значительную часть приходилось отдавать «наверх» для гарантии своей безопасности. Я относился к вам с глубокой симпатией и уважением. Верю в ваши моральные качества, но я совсем не уверен, что окажись вы в моей ситуации, поступали бы иначе. Кстати, все мои прегрешения пошли вам на пользу. Вырастите своих мальчишек, Люду. Славные у вас детишки. Вполне может оказаться, что общий баланс будет положительным. 

- Баба Лена, он прав? 

- В общем-то, да. 

- Но ты общаться с ним избегала. 

- Конечно, мне его работа не нравилась. Все понимают, что говночисты при всяком строе нужны, но от этого уважения к ним не прибавляется. К тому же в его случае не очень-то веришь в полезность таких чисток. Скорей уж наоборот. Вот тогда совсем хреново. Одно дело запереть в лагерь врага нового, прогрессивного строя, а, с другой – сделать то же самое, что бы продлить агонию строя обречённого. Зачем на службу такую пошёл? 

- Тогда получается, что ворью этому зелёный свет надо было дать? Так ты же сама меня в милицию определила! 

- Куда могла, туда и определила. А в милиции тоже разные службы есть. 

- Участковым что ли? Или в уголовку? Там бы я так не продвинулся. А, между прочим, что бы с тобой было, кабы я не сумел то дело прикрыть? 

- Тоже верно. Ладно. Наши дела позади. Они их теперь расхлёбывают. Мы революцию учинили, поганый строй поддерживали, страну в дерьмо загнали. Сами поумирали, а им теперь хлебать. Так, Валентин? 

- Всё так. Ничего уже не воротишь. 

- Тебе-то, Валя, грех жаловаться. Всё имеешь! 

- Кстати, Валентин Николаевич, осуществилась ваша подсознательная мечта. Вполне теперь можете жить на проценты с капитала. Скромно, но с достатком. Если, конечно, что ни будь опять с любезным Отечеством не приключится. 

- Жить на проценты мне бы не хотелось, но иметь такой страховой фонд – это действительно хорошо. Василий Павлович, ну а вы то, что молчите? 

- Я, Валентин Николаевич, тоже не безгрешен. Хоть борзыми щенками, но и я брал. 

- Не могу поверить. Вы не могли. 

- Ну, не так, что бы деньгами, но иначе поступать было невозможно. Звонят, к примеру, «сверху», – «Надо принять!» Принимаешь. Куда же денешься! Летом обратишься насчёт путёвки. Могут дать куда надо, а могут и не дать. Так вот!. 

- Люди, которые в состоянии противостоять напору среды обитания, да ещё такой свирепой – редкость. Порой, дело в сумме. 

- А не цинизм ли это, генерал? 

- Скорее опыт. 

- Но вот, извините, я. Сколько раз предлагали! Василий Павлович знает. Но ведь не брал никогда, хотя в деньгах нуждался. И не такой уж я исключительный. 

- Но вы и не обычный. И, к тому же, мелочовку вам, извините, предлагали. И правильно, что не брали. Только пачкаться. Вот если бы предложили сумму размером с ваш годовой заработок или ещё больше, и вы бы отказались, тогда это было бы достойно упоминания. Не хотелось бы, что бы меня превратно поняли. Я не за то, что бы брать взятки. Но в некоторых случаях, например, из опыта уважаемого Василия Павловича, вполне допускаю. 

- Но ведь вне зависимости от суммы – это же безнравственно! 

- Конечно. Кто спорит? Но что есть нравственность? И имеет ли она право на всегдашнее существование, да ещё и в неизменном виде? И что доминирует в мире? Только что мы были свидетелями, как из-за массовой безнравственности рухнула великая империя. Её разворовали и пропили. Вы полагаете, что все, это делавшие, люди безнравственные? Но тогда получается, что нравственность вообще удел избранных. 

- По большому счёту так, наверное, и есть. Диогену приписывают многократно повторенные потом слова: «Народу много, а людей очень мало». 

Проснулся я от телефонного звонка. Спрашивали прежних жильцов. 

____