Часть первая.
Будни.
Жизнь моя протекала монотонно. Отдушиной были только лекции, которые я читал часов в среднем по шесть в день. В основном днём. Иногда по вечерам студентам-заочникам. Это была приятная, но изматывающая работа, поскольку «выкладывался» я чрезмерно. Можно было куда спокойнее, с гораздо меньшими затратами нервной энергии. Но меня «несло», и я чувствовал, что моим слушателям это нравилось. Проблем с дисциплиной у меня на лекциях никогда не возникало. На вечерних занятиях всё проходило несколько менее приятно. Там людям уже взрослым и работающим, нужны были не столько знания, а, как они говорили, «корочки», то есть диплом. Но всё равно можно было найти хоть одно-два лица, проявлявших интерес к сути дела. Вот им как бы лично я эту суть и излагал.
Дома меня ждала семья. Моя жена – довольно красивая молодая женщина с университетским образованием, и очаровательная трёхлетняя дочурка (а разве бывают другие?). Жили мы в стандартной двухкомнатной квартирке нового панельного дома, именуемого в народе «хрущобой». Тесновато, но «как у всех». Впрочем, я преувеличиваю. Далеко не у всех. Не малая часть моих сотрудников маялась вообще без квартир. Комната в общежитии тоже не всем доставалась. Мне в ту пору было двадцать восемь, и я уже четвёртый год преподавал спец. дисциплины в техникуме, куда меня направили по распределению после окончания института связи. Моей красивой жене – двадцать шесть, и работала она в институте микробиологии МНС, т.е. младшим научным сотрудником. Обычная советская семья служащей интеллигенции среднего достатка. Замуж она за меня вышла, как я догадывался, не по большой любви, а в силу неких обстоятельств. Несмотря на вполне достаточные внешние данные, что-то у неё в личном плане не складывалось. Какие-то были до меня неудачные романы, сердечные травмы. Как-то стоя за дверью, выслушал монолог своей будущей тёщи в мою защиту. Было интересно. Особенно перечень достоинств. Я в то время жил в общежитии (отдельная комната – свидетельство, с учётом возраста и стажа, ценимости начальством). Недостатка в милых девушках не испытывал. Внешне был ничем не выдающимся, хотя при росте 182 и достойной ширине плеч, смотрелся вполне нормально. Очки придавали интеллигентности моей физиономии, в общем-то, не броской. Для самохарактеристики могу привести такой пример. Первый год по приезде на работу снимал мини-квартирку у одной девицы – инвалида второй группы, проживавшей по необходимости ухода со своими тётками. Квартирка на первом этаже состояла из комнатки в 9 квадратных метров и кухоньки в три метра. Удобства во дворе, но мне там было хорошо. Приятно одиночество, особенно после целого дня интенсивного общения. Платил я так мало, что даже мой весьма скромный бюджет начинающего преподавателя выдерживал. Через год тётки забеспокоились, что отберу у девицы квартиру, и велели съезжать. Пришлось искать другую. В процессе переезда я как-то столкнулся с одной из них. После чего мне было разрешено остаться, а хозяйка – Лиля процитировала тётку: «Этот у тебя квартиру не отберёт». Что ж, если я правильно её понял, то даже лестно.
Моя Ирина мне нравилась. Впрочем, на уровне всех прочих красивых и хорошо сложенных женщин. Когда в отношении меня решение было принято, я сразу это почувствовал. Да, я не воспроизвёл дифирамбы моей тёщи (тогда ещё только потенциальной). Я и симпатичный, я и интеллигентный, я и порядочный (см. интеллигентный). Кстати, откуда такие сведения? Интуиция? «Да у тебя лучше него и не было!»
Ну-ну! «Да такие женихи нынче редкость!» Я даже, ухмыльнувшись, приосанился. И т.д. Какая-то тут была игра. Честно признаться, в отношении Ирины у меня были несколько более приземлённые планы, которые я и осуществил. Однако, осуществив, почувствовал, что капкан захлопнулся. Погружение было сладостным, но безвозвратным. При первых же признаках беременности мы поженились. Тёща переехала к каким-то родственникам, где у неё была своя комната, а квартиру оставили полностью в нашем распоряжении. По тем временам – весьма ценное приданное. Года два всё у нас обстояло благополучно. Фундаментом благополучия была постель, в чём я не видел тогда ничего ненормального. Жена моя взяла на вооружение тезис из современных популярных журналов, что всё допустимо, абы здоровью не вредило. Я не убеждён, что это истина в последней инстанции. Даже в чисто теоретическом аспекте. Но на практике, сеяминутно такое положение мне очень нравилось, а о будущем я тогда не задумывался. Попросту вредности таких отношений в то время не видел. Да и сейчас полагаю, что многое зависит от конкретных обстоятельств.
Когда появилась дочка, выручала нас тёща. А выручать надо было, поскольку бросать работу Ирина никак не хотела по соображениям как карьерным, так и чисто материальным. Тёща, на мой взгляд, была на высоте, и я относился к ней с искренним уважением.
Источником семейной напряжённости были финансовые проблемы. При каждом посещении мест общественных или гостей рефреном звучал вечный вопрос: что одеть? Подтекст, полагаю, понятен. Нечего. Мне это казалось странным, но понять жену я всё же мог. В какой-то степени она была права. Но мы могли иметь лишь то, что позволял наш совокупный доход. И хоть моя зарплата за последние два года существенно возросла, но на всё нам, конечно же, не хватало. Ей. Мои личные потребности были куда скромней. Да и зарабатывал я в действительности несколько больше, чем объявлял. Ну не просить же у жены на бутылку коньяка или книжку! Заработки шли от «левых» работ по изготовлению в моей лаборатории всякой электронной мелочи для окрестных предприятий. Деньги после раздела на всех исполнителей очень небольшие, но мне хватало. Пил я мало, а хорошие книги удавалось доставать редко, так что еще и оставалось.
Собирался некий тайный фонд, который мы обычно «спускали» летом во время отпуска. Но жена его чувствовала и всячески давила мне на психику. Я уступал только, если что-то нужно было неотложное для дочки. Всё остальное меня волновало мало. Жена мне нравилась и в тех одеяниях, которые были. А ещё больше без всяких. Жить без хоть
какого-то гарантийного резерва мне было некомфортно. Упрекнуть меня в эгоизме, в том, что я тратил деньги на себя, было нельзя. Ел, что давали. Одевался в то, что имел и носил по много лет и особых претензий к быту не имел. И я, и тёща уговаривали жену, что денег нам взять больше просто неоткуда, что большинство наших знакомых живёт примерно так же, если не хуже. Но что вся эта логика против желания женщины если не блистать, то хоть выделяться? Против естественного по сути устремления человека, а женщины в особенности, к материальному благополучию на уровне своих потребностей? Тем более, что личностям куда менее образованным, способным и проч. решать свои материальные проблемы всё же удавалось. Вся в золоте кассирша из ближайшего гастронома это демонстрировала каждодневно. Не говоря уже о директоре того же гастронома ( а равно и других), разъезжавших на своих машинах и в сравнении с нами людей весьма зажиточных. (Собственная машина по тем временам была редкостью и свидетельством высокого, как правило, жизненного уровня). Значит, в принципе задача решаемая! А я вот решить её не мог! Способы реализации проблемы не обсуждались. Это предоставлялось мне. Выводы? Не в мою пользу, разумеется. Всё это многократно дебатировалось, причём отнюдь не конструктивно, но с большим избытком эмоций, создавая некую непреходящую и даже наростающую напряжённость, которую ночная близость уже не компенсировала. Пребывание дома становилось всё дискомфортней, и жена всё чаще навещала по вечерам своих приятельниц. В общем, назревали масштабные семейные неприятности. По статистике это происходит где-то на пятом году совместной жизни, но мы подошли к кризисной ситуации несколько ускоренными темпами и уложились в четыре года.
Баба Лена.
Она, собственно, была не бабушкой, а тёткой, но весьма преклонный возраст ассоциировал именно с представлением о бабушке. В былые времена её почтительно называли Еленой Николаевной. Это потому, что положение в городской правящей иерархии у неё было довольно высоким. Вообще, долгая жизнь бабы Лены изобиловала столькими событиями, что по нынешним относительно стабильным временам (начало восьмидесятых) хватило бы на много судеб. Мне она была очень интересна, поэтому вникал во все перипетии её биографии. Совсем молоденькой девушкой она воевала с Будённым в Польше. После разгрома успела ещё и в Крым. Хотя в армии была при сан. части, но рабфак закончила по какой-то технической специальности. Несмотря на молодость, занимала ряд ответственных постов. Год провела в лагерях, но Берия её освободил. После реабилитации много лет работала инструктором сначала горкома, а потом обкома партии. Последние годы уже в солидном возрасте возглавляла Горторгодежду. Должность столь же ответственная, сколь и доходная. Замуж так и не вышла. Долгие годы жила с симпатичным мужиком – главным механиком мебельной фабрики, расположенной рядом с нашим техникумом. На фабрике я с моими лаборантами монтировал кое-что из автоматики, откуда и знакомство с главным механиком. Однажды, ещё до встречи с Ириной мы выпивали в гостях у Елены Николаевны. Уже тогда она казалась мне жутко старой. Когда мы с ней неожиданно породнились, бабе Лене было уже хорошо за восемьдесят, хотя старушечьей дряхлости и тем более каких либо признаков умственной слабости не было и в помине. Я имею в виду аналитическую составляющую разума, потому что с сеяминутной памятью дело обстояло неважно. Я не раз принимал деятельное участие в розыске очков и прочих мелочей, поскольку частенько навещал её и помогал в разных хозяйственных проблемах. Это было единственное место, пребывание в котором не вызывало нареканий со стороны жены и тёщи. Маясь непривычным одиночеством, а она похоронила к тому времени уже почти всех своих давнишних друзей и знакомых, принимала меня очень радушно. Материально хорошо обеспеченная, и, видимо, не только своей персональной пенсией, у неё всегда было и что выпить, и чем закусить. Впрочем, пил я весьма умеренно и бутылку какого-нибудь любимого нами ликера мы приканчивали, обычно, в два захода. Несмотря на возраст, выпить она могла побольше моего. А уж наслушался я во время этих посиделок! Мне бы записывать! Иногда за мной заходила жена. Отчасти, по-видимому, с контрольными функциями. Надо заметить, что мою Ирину баба Лена не жаловала. Однажды даже, не удержавшись, выдала мне текст весьма нелицеприятный. Относительно мужиков, которым душа бабы (её выражение) ни к чему. Была бы фигура. Ну не совсем так, но примерно. Впрочем, тут же перевела стрелки на природу–мать, выводя меня частично из под удара.
Идя с Ириной домой, я обычно выслушивал очередную порцию восторгов относительно чудесной квартиры, которую хорошо бы унаследовать, да вот вредная старуха не хочет никого прописывать из своих, и квартира «в случае чего» пропадёт. И так далее в таком же роде. Я всё это воспринимал в пол уха. Мне была интересна сама баба Лена с её многочисленными житейскими и военными похождениями времён аж легендарной гражданской войны! Живая история! Мало похожая на ту, которую нам излагали учебники. Приятная и образно мыслящая пожилая женщина трагически, как мне казалось, воспринимавшая несоответствие нынешней нашей действительности и идеалов, ради которых она жила смолоду. Более того, в этой паскудной действительности она была отнюдь не сторонним наблюдателем. Даже как-то в неё встроилась, преуспевала. Мерзопакости этой содействовала, потому что не удержаться бы ей на её высоких постах попробуй она не вписаться в установившиеся нравы с их господством двуличия и лицемерия. А для моей жены всё это были совершенно никчемные романтические абстракции, душевные коллизии, из которых никакой практической пользы не проистекало.
Что до квартиры, то она действительно была хороша. Две большие комнаты, расположенные на втором этаже, выходили окнами на заросший кустами откос. Внизу через дорогу протекала речка. Глядя на то, во что она сейчас превратилась, трудно было себе представить, что некогда Пётр первый спускал по ней в Дон корабли своей флотилии. К счастью, до речки было достаточно далеко, чтобы её «ароматы» до домов на верху не доходили. Паркет в комнатах всегда блистал, хрусталь в буфете сверкал и переливался в свете хрустальной же люстры, и сидеть в роскошных креслах было очень удобно.
Беседуя с бабой Леной о разных разностях, а, в основном, о перипетиях её жизни, я никак не решался задать ей вопрос, который мне был очень интересен. Я хотел спросить её, как она умудряется совмещать веру в партию (большевиков, естественно, поскольку никакой другой в те времена не было), в идеи Маркса и Ленина с реальностью? Более того, с реальностью, где, как я уже говорил, она была долгие годы отнюдь не сторонним наблюдателем. Я придумывал за неё разные варианты ответов, но спросить всё не решался. Собственно таких людей было множество, и всё же случай с бабой Леной был чем-то и необычен. Уж хотя бы тем, что она мне казалась человеком искренним и проницательным. Но я боялся, видимо, поставить её в неловкое положение. И это несмотря на сложившиеся между нами весьма доверительные отношения.
Из пригорода раз в неделю к ней приезжала молодая бабёнка, стиравшая и производившая нечто вроде генеральной уборки. Однажды я был призван для ремонта забарахлившего телевизора и невольно выслушал её с бабой Леной серьёзную беседу о, как выражались лекторы в те времена, положении в деревне. Ортодоксальному коммунисту после такой беседы впору впасть в глухую депрессию. После ухода Маши она действительно долго молчала и, наконец, выдала.
- Я так и думала. Оно и не может быть иначе. Если в городе гниет, так и деревня обязательно. Власть то одна!
- И какая?
- Что какая?
- Власть какая? Называется как?
- Называется советская, а на самом деле… А чёрт его знает. Вроде не придумали ещё названия-то.
- Может реальный социализм?
- Может.
- За что боролись и на что напоролись?
Глянула на меня мельком и отвела глаза.
- И не говори. Как подумаю, так аж тошно делается. Когда
работаешь, свои задачи решаешь, чем и отвлекаешься. Видать природу человеческую не переделаешь. Тут ошибка случилась. Ты-то во что веруешь?
- Хотелось бы в «светлые идеалы», да ведь сами видите…
- Да уж, насмотрелась. Ты гляди, помалкивай. Настучат – костей не соберёшь.
Больше мы к этому вопросу не возвращались.
Как-то она позвонила мне днём, хотя прекрасно знала, что застать меня в это время дома нельзя. Люда наша приболела и сидела с бабушкой дома. А бабушка, моя тёща – Мария Николаевна, из всей родни была к бабе Лене наиболее приближённой. Через неё просила меня найти время и сопроводить её к Маркелычу, потому как и сама она себя чувствует неважно. Дипломатическая хитрость понятная, но следует рассказать про Маркелыча.
Маркелыч.
Если Елена Николаевна в моих глазах была уж
очень стара, а собственно так оно и было, то Маркелыч являл собой вообще нечто явно реликтовое. Даже не знаю, сколько ему было тогда лет. Видимо под девяносто. Грузный, расплывшийся старик в неизменной гимнастёрке с орденом Красного Знамени, полученным, по его словам, лично из рук Будённого. Близость бывшего комэска к прославленному полководцу подтверждал и групповой снимок с Будённым же в центре. При изрядной доле воображения, в одном из сидящих в первом ряду можно было признать Маркелыча. Ни имени его, ни фамилии я не знал. Маркелыч! Видно, что-то связывало его в прошлом с бабой Леной помимо службы в одной дивизии. Она опекала его, в чём он в связи со своим преклонным возрастом весьма нуждался. Даже деньгами помогала, хотя и он получал персональную пенсию, значительную по нашим тогдашним масштабам. Проживал бывший будённовец в убогом глинобитном домишке, хотя и в самом центре города. Во второй комнатёнке жила некая безликая старушка, которая вела их нехитрое хозяйство. Какие их с дедом связывали отношения, помимо хозяйственных, я не знаю. Дед уже с трудом разговаривал. Понять его бывало довольно трудно. Елену Николаевну звал Ленкой, на что она отзывалась без всяких возражений. Тон в разговорах с окружающими сохранил командирский. Но поразил меня тем, что в свои весьма преклонные годы продолжал «гулять». Собирались старики – второе поколение как я их называл, потому что самый старый из них был лет на двадцать моложе Маркелыча. Собирались и «гуляли», т.е. пили, о чём-то много и порой на повышенных тонах говорили и пели под гитару. По моему, Маркелыча смело можно было заносить в книгу Гинесса. По его уверениям, он сильно ослаб, но бутылку водки за вечер выпивал без проблем. Для меня доза предельная. Закусывали каким-то ужасным холодцом из ближайшей фабрики-кухни и малосъедобной эстонской колбасой. С пол года тому назад баба Лена потащила меня к нему на празднование годовщины революции (большевистской). Нынче её чаще называют переворотом. Несмотря на путаность изложения и скверную привычку перебивать друг друга, понять рассказчиков всё же можно было. Это были истории из их былых военных походов, грабежей-реквизиций, гибели друзей, побед, столкновений интересов с людьми по преимуществу давно умершими. В общем, они продолжали воевать
Почему воспоминания касались исключительно военного периода их жизни, было мне понятно. Эти впечатления были для них наиболее яркими. Особенно на фоне их нынешнего существования. Там они были востребованы. Совершали нечто значимое. Жили в тяжелейших условиях рядом со смертью, которая унесла жизни многих их товарищей, а вот их почему-то пощадила. Там жизнь кипела и клокотала! Там они были молоды, здоровы, уважаемы. Услужливая память стёрла всё мелкое, грязное и выделила трагическое, героическое. И не нынешнее поколение, а только вот такие же, как они могли всё это понять и оценить.
Такие мысли приходили в мою затуманенную водкой голову на фоне заунывной песни про молодого казака, загулявшего по Тихому Дону. И в памяти вдруг возникли строчки из недавно прочитанного (подпольно) Троцкого, где он говорит о таких вот людях, жизнь которых, по его выражению, ушла в «навоз истории». И я почувствовал, что на глазах у меня наворачиваются слёзы.
Но наш поход на этот раз был вызван какими-то видимо чрезвычайными обстоятельствами. Расспрашивать я не стал, а сразу после занятий заказал такси, и мы отправились.
Маркелыч спал, сотрясая храпом всю хибару. Баба Маня, бодрая сухонькая старушка в неизменном черном платке, встретила нас на пороге. Меня отправили на угол с огромной сумкой сдавать пустые бутылки. Когда, справившись с заданием, я сдал бабе Лене наличность, она передала мне нечто увесистое, завёрнутое в полотенце. При ближайшем рассмотрении предмет оказался револьвером системы Наган, да ещё и со снаряженным барабаном. Отдельно в узелке было ещё с десяток патронов. Дома я обнаружил гравировку на рукоятке – револьвер был именной. Оказалось, что у Маркелыча началась вроде как белая горячка, и он… В общем, достал свой наган и чуть было не открыл стрельбу, перепугав бабу Маню до смерти. Такие вот проблемы. По дороге домой баба Лена преподнесла мне ещё один сюрприз. Оказывается, Маркелычу как инвалиду войны выделили бесплатно автомобиль. Полагаю, что не обошлось без её усилий. Задействовала, как нынче говорится, свой административный ресурс. По доверенности ездить на нём предназначалось мне. Бывает же! Совершенно безденежный человек вдруг приобретает автомобиль. Что ж, бабе Лене спасибо. Впрочем, вне семейных контактов она продолжала пребывать в качестве Елены Николаевны.
Права у меня есть, а бензин у нас дёшев до неприличия. Будем ездить на автомобиле! Поскольку всё это ещё только предстояло, дома я ничего говорить не стал.
Семейные проблемы.
Отчуждённость дома наростала. Мы уже почти не разговаривали. Я почему-то относился к этому очень спокойно. Какой-то конкретной вины за собой не чувствовал, но сути происходящего это не меняло. Я понимал, что наш образ жизни жену мою не устраивает. Ей казалось, что данное ей от природы позволяло получать от жизни нечто большее. Мои экскурсы в духовные сферы были ей чужды и непонятны. Моя увлечённость работой, какая-то общественная деятельность (не оплачиваемая, естественно) вызывали у неё искреннее недоумение, поскольку были для меня не столько источником заработка, сколько представляли собой нечто самоценное, хотя и никаких видимых перспектив не гарантирующее. Тем более материальных.
Вечером зашёл приятель с работы. Какой-то учебник я ему обещал. Посидели-поболтали. Ирина стирала, Людочка копошилась в своём уголке с игрушками, а потом полезла ко мне на руки. Сергей Сергеевич – симпатичный мужик средних лет. Хороший специалист, но был у него один пунктик. Необычайно занимали его всевозможные мистические проблемы. Все его внеслужебные разговоры с приятелями, к которым он и меня причислял, заканчивались обычно рассуждениями о мире потустороннем, о разных таинственных явлениях вроде привидений, духов и прочей, на мой взгляд, галиматьи. Обижать хорошего человека резкостями мне не хотелось. Кое что по этим вопросам я читал, так что втянуть меня в дебаты на эти темы ему порой удавалось. Что сказать, конечно, тема интересная. Действительно, есть факты, трудно объяснимые с позиций нашего узковатого материализм, но…Как бы это сказать…не входило оно в сферу моих интересов, хотя сфера была в общем-то изрядно обширна. Однако, на этот раз у меня было что ему рассказать. А произошло со мной вот что.
В соседнем городе случились неприятности на городской телефонной станции, где проходили практику наши студенты. Конфликт дурнопахнущий, связанный с какими-то хищениями. Заведующий практикой был в командировке и Василий Павлович попросил меня съездить и разобраться. Особо инструктировать меня не нужно было. Ясно, что конфликт следует локализовать, что бы он не вышел за пределы станции. Наказать, если это потребуется, мы сможем уже сами в техникуме. Впрочем, сначала нужно было разобраться. Поезд – электричка шёл меньше двух часов, но и за это время пассажиры успевали порой перезнакомиться и понарассказывать друг другу разных разностей. И на этот раз мой сосед, молодой парень завёл разговор о….спиритуализме. Более того, обещал свести сегодня же вечером на спиритический сеанс. Я прикинул, что после сеанса ещё успею на последнюю эдектричку. Насчёт сферы интересов я правильно сказал, но упустить такой шанс! Это в наши-то однообразные сверхрациональные будни?
Что сказать? Разрешил я все конфликты, побывал на спиритическом сеансе (подумать только!) и вот мирно возвращался домой в полупустой электричке. Жене успел позвонить, так что и с этой стороны всё было спокойно. (Нынче говорят «схвачено») Сидел себе спокойненько и переваривал свои спиритические похождения. Проникнуться бы некой таинственностью происходящего! Ведь и свет выключали, и разговаривали все сдержанным шёпотом. И вообще – общение с покойниками! Так нет же! Вогнать себя в поле трепетной веры или хотя бы почтительности я так и не сумел. В голове мелькали фрагменты из Льва Николаевича. Я имею в виду «Власть тьмы», если не ошибаюсь. Все разворачивающиеся передо мной деяния, особенно голос медиума, меня почему-то смешили. В общем, я не «проникся». Туда бы Сергей Сергеевича с его заинтересованностью и верой, а не такого скептика как я. Но всё же, как не относись, это было приключение, и я нисколько не жалел потраченного времени.
В купе нас было четверо. Средних лет инженер, возвращавшийся как и я из однодневной командировки. Пожилая женщина деревенского облика с мешочками и сумками, которые она всё время переустраивала, и странного вида мужичок лет так сорока с холённой полной физиономией, но в ватнике и какой-то сильно потрепанной шапке. Про ватник нынче надо бы особо пояснить, поскольку в обиходе нынче их уже практически нет. Представьте себе нечто мышино-серое, короткое и, как вправило, не слишком чистое. Спец. одежда путейных рабочих, в частности. Мужичёнка подрёмывал себе в уголке, а я, разговорившись с соседом, выдавал ему информацию про спиритический сеанс., который мы единодушно признали дешёвой халтурой. Он даже заметил, что желающий обмануться – обманется, а мы явно не желали. Разговор наш как-то иссяк, и я отправился в тамбур покурить. Вслед за мной пожаловал и мужичок в ватнике. Оказался он и впрямь невысок, но коренаст. Далее события развивались уже в совсем другом ключе. Достав какой-то документ, он жёстким официальным голосом выдал:
- Прошу ознакомиться.
Было темновато, но что он майор Комитета Государственной безопасности, я понял. Спрятал своё удостоверение, достал записную книжку и авторучку. По возможности любезно я спросил:
- Чем могу быть полезен? – Читающему уже в наше время эти строки следовало бы напомнить про время, когда всё это происходило. За анекдот уже не сажали, но очень большие неприятности можно было схлопотать без проблем. Например, «вылететь» с работы без надежды трудоустроиться в радиусе десяти – пятнадцати километров от города. Это по минимуму.
- Адрес проведения спиритического сеанса. Фамилии участников. – Всё это голосом жестким и тоном, не терпящим возражений.
- Видите ли, я в городе первый раз и кроме центральной, ни одной улицы не знаю. А привёл меня туда случайный знакомый. Кроме того, что его зовут Сашей, ничего про него не знаю. – Малость соврал. Но зачем подводить людей?
Не стану передавать нашу с ним малосодержательную беседу. Скажу только, что свою слегка завуалированную угрозу меня вызвать «куда следует», где со мной поговорят «серьёзно», он не выполнил. То ли занят был чрезмерно, то ли счёл, поразмыслив, спиритизм не представляющим такой уж угрозы для советской власти – право не знаю.
Сергей Сергеевич выслушал историю с большим интересом, но его больше всего занимал сам сеанс. В отличие от меня, ему было всё это совсем не смешно. Так как моя информация его не удовлетворила, то он попросил адрес. Адрес я действительно дать не мог, но объяснил как найти достаточно подробно.
В сущности, объявленному в заголовке содержанию этой главы эпизод с моим приятелем и всяческими потусторонними силами никакого отношения не имеет, равно как и к Комитету Государственной Безопасности. Это меня явно «занесло». Но всё же…
Когда приятель откланялся, мы занялись сказками. Ирина, закончив, видимо, хозяйственные дела, уселась в кресло напротив и созерцала нас с дочкой. Через некоторое время зевнула и сказала.
- Устала. Пойду лягу. Людке скоро спать пора. Уложишь её. Там я повесила ей на завтра над газом сушиться. Подсохнет – погладишь.- Засим молча удалилась.
- Ясно. – Это я сказал уже ей вслед.
Потом мы купались, баловались в ванной. Под папину сказку заснули. Потом я гладил, а заодно и перемыл посуду. Часик почитал и тоже отбыл в постель.
Утром позвонили из садика. Нет воды! Детей не приводить. В таких ситуациях обычно призывалась тёща. Для этого к бабушке нужно было зайти, так как телефона у них там не было.
- Отведёшь Люду к бабушке. Я сегодня не могу. У меня – ответственная встреча. – Какая – такая ответственная встреча у младшего научного сотрудника? Но, так или иначе, отводить Люду к бабушке я не мог. У меня до звонка оставалось минут двадцать. Из них минут десять идти. И она всё это знала.
- Ты же знаешь, что я не успеваю!
- Один раз опоздаешь – ничего не случится.
- Но ты же понимаешь, что у меня будут неприятности. Тем более, что сегодня у меня группы сдвоенные. Возьми такси и завези Люду.
- У меня нет денег на такси.
- Возьми. – Я протянул ей десятку.
- Значит, ты прячешь от меня деньги!
- Как раз на такие аварийные ситуации. И почему «прячешь»? Какой-то аварийный запас всегда должен быть.
- И сколько в этом аварийном запасе?
- Ирина, не трать время на ерунду. Обо всём можно спокойно поговорить вечером. – Доел свой завтрак, поцеловал дочку и убежал на работу. До чего дома стало противно!
Зато на работе всё нормально. После занятий завуч – Василий Павлович Кочарин, просил зайти к нему. Вася был мировой мужик! Очень хорошо ко мне относился. Мы с ним не раз обсуждали в его кабинете проблемы, весьма далёкие от учебных. Лет ему тогда было под шестьдесят. Рослый симпатичный мужчина, в которого его секретарша Людочка была влюблена, как говорится, «по уши». Он из тех, кого называли верными сынами партии. Готов был выполнить любой приказ районного комитета, а о вышестоящих органах и вопроса не было. Но не видеть творящихся безобразий он, конечно, не мог, и какие-то объяснения всё же требовались. Вот об этом мы с ним чаще всего и говорили, заперев предварительно двери по-плотнее. Впрочем, как у меня, так и у него веры в святость коммунистических идеалов это не колебало.
Мои учащиеся – девушки по преимуществу. Есть очень славные. Многих я с удовольствием обучал бы не только вычислительной технике. Но с тех пор как женился, ничего такого себе не позволял, так что беседа с Васей будет на другую тему. И верно. Наши доверительные отношения позволяли затрагивать вопросы, которые с другими он не обсуждал. Во всяком случае, не напрямик.
– Валентин Николаевич, как у вас занимается NN?
Вопрос явно риторический, поскольку журнал лежит перед ним. Просьба уже понятна, хотя вообще-то ко мне с такими просьбами обращаются очень редко. Но надо отвечать.
– Василий Павлович, вы же видите! Ей что, нужно тройку вывести?
- Нужно. Понимаю, что противно, но уж поверьте мне. Очень нужно. – Я не уточняю, кому это нужно. Васе я доверяю безоглядно. И, словно прочитав мои мысли, он добавил. -
Иначе у нас будут неприятности в виде комиссии с выводами, сделанными ещё до проверки. – Такое он мне уже демонстрировал.
- Исполним. Тут проблема в том, чтобы перед народом не замараться.
- Вызовите её на дополнительные занятия. Придумайте что ни будь.
- Извернусь, Василий Павлович. Хоть и противно, но раз необходимо, то что ни будь придумаю.
- Мало сказать противно, но…- Тут он беспомощно развёл руками. Нам обоим было неловко и следовало этот вопрос заканчивать. Проще всего перевести разговор на другую тему, что я и сделал.
Так. Мало мне проблем домашних, так и тут гадости. Впрочем, не преувеличивай! Проблемы несоизмеримые.
Дома застал дочку с тёщей. Поносил своё чадо на руках. Оно потёрлось щёчкой о папу и заявило, что хочет с папой гулять. Тёща умилилась. Что ж, пошли гулять. Пока дочка возилась в песочнице, я листал толстый журнал.
Уходя домой, тёща всё порывалась мне что-то сказать, но так и не решилась. Люду отправил в гости к соседской Маше, а сам пытался продолжать читать. Но что-то в голову не шло. Ситуация с женой явно приближалась к критической. И сделать хоть что-нибудь я не мог. Не могу сказать, что это уж так меня волновало, но всё-таки! Больше раздражала неопределённость. И ещё раздражало ощущение, что в чём-то она права. Так сказать в принципе. Повысить уровень своего благосостояния – пусть не ради жены, я мог только одним путём: поступить в аспирантуру, защитить кандидатскую диссертацию и перейти на работу в какой-нибудь институт. Путь длинный и рациональный для людей талантливых. Бестолочью я себя среди коллег не чувствовал. Скорей напротив. Но и таланта учёного в себе тоже не замечал. В том, что могу защитить диссертацию – не сомневался. Вот только желания заняться этим у меня что-то не наблюдалось. Мог я ещё попытаться сделать карьеру на одном из многочисленных военных заводов. Но мне нравилась именно моя работа, и никуда переходить не хотелось. Здесь же ситуация в материальном плане была совершенно тупиковая. Может банк какой-нибудь ограбить? Или сберкассу? Какие-то идиотские мысли. Уж не жены ли ради?
Она явилась домой часам к восьми. Когда Людку уложили спать, началось. Сидим в креслах напротив друг друга. Между нами журнальный столик.
- Наша с тобой совместная жизнь как-то не складывается. Ты замечаешь? – Замечаю, конечно, но молчу. Вытащила из лежащей на столе пачки сигарету и довольно неумело закурила. Редкое дело! Я тоже закурил. Решается в моей судьбе важнейшая проблема, а во мне явно преобладает какой-то академический интерес. Все вспомогательные действия вроде бы закончены. Курим и молчим. Жду, что будет дальше.
- Почему ты молчишь?
- А что я могу сказать? Это ты уже предприняла в определённом направлении ряд шагов. Излагай!
- В каком направлении?
- Насколько я понимаю, ты хочешь со мной развестись и начать более успешную жизнь. – Это я всё экспромтом. – Насколько мне известно, у тебя уже намечен новый объект и новая работа. – Откуда я всё это взял?
- Ты что, следишь за мной? – О! Я, кажется, угадал. Глубокомысленно усмехнулся и стряхнул пепел.
- Я вижу, что всё это не очень тебя задевает. – Тоже стряхнула пепел. – Если ты в курсе всех моих дел, то о чём говорить? Я действительно собираюсь подавать на развод. – Немного погодя продолжила. – Странно. Ты никогда со мной не сорился. Наверное, это от полного ко мне безразличия. – Так, значит угадал. Точнее, догадался.
- Надеюсь, ты не будешь претендовать на квартиру? – Во всей этой истории только Людку жалко. А квартира? Конечно, не буду. Только где мне теперь жить? Придётся снова проситься в общежитие. А тут ещё алименты нужно будет платить! Снять комнату денег не хватит. Тьфу, гадость.
- Тебе придётся немного потерпеть, пока я найду себе жильё. – Встал, потянулся и отправился на кухню дочитывать. Но какое там чтение? Полный сумбур в голове. Что ни говори, а в моей судьбе крутая перемена. Постель свою я обнаружил на диванчике в Людкиной комнате.
На следующий день после занятий отправился к бабе Лене. Выслушала и очень спокойно заметила.
- Давно бы так. На кой тебе эта кукла? Переживаешь?
- Да нет! Просто встряска. Людку жалко.
- Погоди. Она ещё тебе Людку подсунет. Жить теперь где будешь?
- Попробую в общежитии.
- А ты перебирайся ко мне. Места, сам видишь, хватает. – Это было совершенно неожиданно. Видимо на лице что-то такое отразилось. Пожал плечами.
- Такое у меня к тебе предложение. Сам посуди! Я одна. Уже просто ходить и то трудно. Лет то сколько? Видать, помру скоро. Страшно одной-то, Валентин. А чужих не люблю. Да и добро всё передать кому-то нужно. – Обвела комнату глазами. – А тебе жить негде. Со мной если что, так и дверь людям открыть некому.
- Так ведь родня же есть! Кто я тебе?
- Брось, Валентин. Машка еще ничего, так её Ирка в момент скрутит. Родня, конечно, есть, но дерьмо-людишки. Перебирайся. Я не то, чтобы предлагаю. Я тебя прошу. Можешь уважить?
В тот же вечер я перебрался к бабе Лене.
Жизнь у нас быстро наладилась. Организатором баба Лена была отличным. Договор наш, что расходы пополам, она не очень соблюдала. Денег у неё, видимо, было много. Откуда? Прикопила, наверное. Всё же должность её последняя была не малая. Вникать в подробности у меня не было никакого желания.
Ирина действительно подала на развод. Несколько удивляла её поспешность в этом деле.
Как-то Василий Павлович зазвал меня в свой кабинет, усадил и после разных околичностей сообщил, что моя жена встречается, как он выразился, с начальником нашего телецентра милейшим Владимиром Константиновичем. Что ж, мужчина видный. Лет ему слегка за сорок. Известный бабник. Мы с ним были неплохо знакомы. Я пару раз приводил к нему студентов на экскурсию. Где она его, интересно, подцепила? Василий Павлович, сообщая мне всё это, деликатничал и изворачивался, как только мог. Чувствовалось, что ему крайне неприятно, но какое-то чувство долга, как он его понимал, заставлял, видимо, всё это мне выкладывать.
Я успокоил его, сообщив, что мы разводимся и давно уже вместе не живём. Насчёт давно – это я несколько перебрал, но ведь не принципиально. В общем, не очень нам такой разговор был приятен.
Ситуация, впрочем, оставалась не совсем понятной. К чему всё же такая спешка с разводом? Он женат, взрослые дети. Не замуж же она за него собирается? «Понимаете, – втолковывал мне между тем В.П., Это у него такой приём. Обещает устроить женщину диктором на телевидении. Но по…т её с месяц и выставит». Тут В.П. употребил весьма грубое слово, что ему вообще-то было не свойственно. «Вы бы свою хоть предупредили!» Я опять повторил, что её проблемы меня уже не очень-то интересуют. В общем, выбрались мы как-то из этого тягостного разговора.
Вышел я от него с мыслью: вот, значит, куда её понесло! Представил себе, как Володька «трахает» мою Ирку и стало мне ужасно неприятно. Дело не в том, что формально мы были ещё не разведены. Просто во мне продолжало жить чувство собственника что ли! Собственника Иркиного тела. Кстати, сегодня она просила забрать Люду. Поехал уже на машине. Немного мы с дочкой покатались, и я отвёз её к бабушке. Дома меня ждал роскошный по моим понятиям обед. Не знаю, то ли баба Лена старалась. То ли по её представлениям – это было обычно. Даже посуду не дала помыть.
Рассказал ей про Иркины дела. В ответ услышал.
- Хочешь от неё по быстрому избавиться?
- Это в каком смысле?
- Нынче ведь, если ребёнок, так сразу не разводят. А судья мне знакома. Можно всё устроить с первого раза. – Это она опять демонстрировала свой административный ресурс.
- Хорошо бы. – Пошла звонить.
На следующий день позвонила тёща. Оказывается, о моём переселении к бабе Лене никто не знал. Потом трубку взяла Ирина и сообщила, что пришла повестка в суд. По голосу чувствовалась, что такой скорости развития событий она не ожидала. А что, собственно, это меняло?
- А ты не плохо устроился! Она тебя прописала?
- Разумеется.
- Ну-ну! А откуда машина?
- Ира, я же тебя не спрашиваю, на чьей машине тебя Володька катает? – Возит он её или не возит, я понятия не имел. Угадать было не трудно. Несколько растерявшись, она сказала.
- Так ты уже в курсе?
- Дорогая, в системе связи информация распространяется почти со скоростью света. Не хотелось бы портить тебе настроение, но ты зря ушла с работы. Хоть бы посоветовалась. Из опыта известно, что примерно через месяц ему надоест задирать тебе юбку, и ты останешься без работы.
- Скотина ты.
- Это я то?
- Ты, ты, ты. – Она чуть не плакала. Видимо, процесс отчуждения уже начался, и я затронул болевую точку.
- Я грубовато выразился. Извини. Что ни говори, а для меня всё это изрядное потрясение.
Через три дня нас развели. Бракоразводный процесс проходил в ускоренном темпе.
«Слушается дело о разводе….»
Судья: (малосимпатичная дама средних лет): Так, заявление жены. Так, согласие мужа. Не хотите ли вы перестать сориться и помириться? У вас же ребёнок!
Я : Моя жена давно уже живёт с другим человеком, счастлива с ним. Какое уж тут примирение?
Судья: Так вы на развод согласны?
Я: Согласен. Что мне остаётся! Я же написал.
Судья: Ирина Евгеньевна, ваша позиция не изменилась? Вы продолжаете настаивать на разводе? – Ответ прозвучал после непродолжительной паузы и был не слишком категоричен.
Ирина: Нет. Не изменилась. Другой судья именно на этой неуверенности и построил бы свой отказ. Эта получила, по всей вероятности, чёткие инструкции и ими руководствовалась.
Судья: Просьбу о разводе удовлетворить. Ребенок остается у матери. У вас нет возражений? – Какие у меня могли быть возражения? Но даже если бы и были, с ними никто бы не посчитался. На этот счёт инструкции исходили из более высоких инстанций, чем от бывшего инструктора обкома партии и бывшей же начальницы Горторгодежды.
Я: Нет возражений.
Ещё несколько фраз насчёт раздела имущества и…
«Объявляю брак гражданина…..и гражданки….. расторгнутым».
Лихо! Чувствовалась рука бабы Лены.
Выходили мы из здания суда вместе.
- Ну, ты, я вижу, доволен.
- Кто подавал на развод?
- Ты теперь завидный жених! – И немного погодя.
До чего же я невезучая! – Я хотел добавить, что скорей дурёха, хоть и с университетским дипломом, но сдержался.
- В следующий раз прежде, чем дать кому, советуйся хоть со мной. – Это было грубо. Этого я сам от себя не ожидал, но она среагировала неожиданно.
- Извини. Я виновата перед тобой. Мне все говорят: дура, какого мужа бросила! Мать пилит каждодневно, да что теперь уже сделаешь? – Немного помолчав, добавила. -
И Людочке плохо будет! – Ага, теперь про Людочку вспомнила.
- Ну, Люду я в обиду не дам.
- Да, ты такой. У тебя теперь и квартира, и машина, и баба Лена в тебе души не чает – всё тебе завещает. – Она чуть не плакала.
- Ладно, – говорю, – Не унывай! Женщина с такими данными не пропадёт. Тебя подвезти? – Махнула рукой и пошла прочь не оглядываясь.
Как донесла агентура, через неделю Володька её бросил. В гостях у нас побывала моя бывшая тёща, которая пришла за Людой. Довольно долго они с бабой Леной шушукались в соседней комнате, а потом она появилась с заплаканными глазами и увела Люду домой. Было это не просто, потому что домой Люда не хотела.
В новом русле жизнь установилась и текла без заметных отклонений. За исключением, правда, одного момента, всё было даже очень хорошо. Кроме основных занятий, раз или два в месяц я читал лекции от общества «Знание» или от райкома комсомола. Как-то у нас дома зашёл разговор на эту тему. Услышал я довольно неожиданное.
- А на кой чёрт тебе это всё нужно? Платят гроши, а комсомол и вовсе ничего. Любят на дармовщинку жить! Женщину хорошую нашел бы лучше, да на неё время своё и тратил.
- К этому в итоге пришла старая комсомолка?
- Валентин, неужто ты не понимаешь, что случилось-то? Это я про партию и про комсомол этот.
- Вроде бы понимаю, но ведь воспитан так! И потом, может всё же это дерьмо не главное?
- Значит, не понял ешё. Сгнило всё. В брехне живём. Плюнь и своими делами занимайся. А партия наша, комсомол этот – всё в скорости уйдёт.
- Как это уйдёт?
- Уйдёт, как и не было. Мёртвое уже это всё. Не тем путём пошли. Своей жизнью нужно заниматься. И по большому счёту, и по малому. Пока ещё время твоё не ушло. Мужчина ты видный! Вот Машка наша на тебя заглядывается, а ты что же? И жену искать надо – сколько раз говорено? Небось, сколько девушек у тебя учится? Время-то не стоит! На меня погляди и так не делай.
Последнюю фразу я понял как самокритику в деле семейного строительства. Это конечно, но всё остальное в её жизни мне очень импонировало. Я забывал, что воспринимаю эту жизнь как бы в спрессованном виде. А ведь в последние десятилетия она в каждой должности пребывала по многу лет. Инструктором обкома партии, к примеру, проработала семь лет. Инструктором райкома – пять. Я то всего работаю четвёртый год. Порой мне казалось, что если бы не характер работы – лекции, общение с меняющимся потоком людей, я бы не выдержал бытового и трудового однообразия. А вот ей, Маркелычу, как мне казалось, жаловаться на однообразие жизни не приходится. И есть что вспомнить на старости лет. А замечание насчёт Машки следует принять во внимание и ликвидировать тот самый негативный момент в моей нынешней жизни, о котором я упоминал.
Дряхлость бабы Лены стремительно наростала. Около месяца она провела в больнице, но толку от этого было мало. Заметных улучшений в её состоянии не наступало. Всё рушилось. Сдавало сердце, почки, печень. Кажется, проще было перечислить, что ещё работало более или менее нормально. Она составила завещание, и мне пришлось притащить домой нотариуса. Как-то вечером после очередного сердечного приступа вручила мне одну из своих сберегательных книжек, оформленных на моё имя. Теперь на мне лежали закупки продовольствия и прочие текущие расходы по дому. Главным источником продуктов питания были крупные центральные гастрономы, куда я по её наводке заходил. Но не с фасада, а с чёрного хода. Заодно я был приобщён и к промтоварным магазинам, где бабу Лену отлично знали. Она заставила меня обновить и существенно расширить свой гардероб. С её помощью я вошёл в «подприлавочный» торговый мир, где «паслось» всё городское начальство и где было практически всё. Кое-что перепадало и нашей домработнице. Но в связи с некоторым расширением сферы её деятельности, она этого вполне заслуживала. Мне приходилось теперь заботиться и о Маркелыче, который тоже сильно сдал.
Дверь за мной мягко чмокнула всеми своими замками. Наконец-то рабочий день закончился. Сегодня из-за заочников – в две смены. Хорошо днём хоть немного поспал! На часах половина десятого.
- Валентин, ты?
- Я, понятно. – Голос бодрый. День, стало быть, в смысле болячек, удачный. Из соседней комнаты, прихрамывая, выползла баба Лена. Что-то в ней было необычное.
- Ну, отработал? Доволен?
- Чем доволен? Десять часов лекций – это, знаешь, не легко.
- Я и говорю! – Она уселась в кресло напротив меня. – Я и говорю! Деньги платят пустяковые, значить должен быть человек чем-то другим доволен. – С чего это, на ночь глядя, потянуло мою бабку на психосоциалогию? Нюхнул. Хе, хе! Да мы же выпимши! И это при таком-то сердце! В подпитии она сильно менялась. Не по сути своих убеждений; лишь по форме. У неё даже речь становилась другой. Упрощалась и уснащалась разными просторечиями. Молодец, бабуля! Всем болячкам назло!
- Ты права. Учить мне нравится. Особенно, если что-то сложное объясняешь, и люди тебя понимают. Получаю от этого удовольствие. Вот только многие просто не хотят понимать! Усилие нужно сделать, чтобы понять, а им неохота. Не приучены думать. Но есть ребята мировые, и для них стоит постараться. И они тебе благодарны. Менделеев однажды лекцию читал для одного человека.
- Во, во. И мы ж так когда-то. За идею. – Молча сидела, уставившись в пол.
- У тебя завтра первой пары нету. – Расписание моё она знала досконально. Не ожидая ответа, продолжила. – Надо тебе расслабиться. Пойдём. Там ещё малость осталось.
Мы перешли в другую комнату, которую она называла залом. И впрямь! Двадцать пять квадратных метров! При свете торшера я разглядел на столике одну пустую бутылку 0,8 от любимого бабкиного кагора, её альбом с фотографиями и изрядно початую бутылку армянского коньяка. Ну и ну! Давно ли скорую вызывали!
В хрустальной вазочке маслины. В большой вазе шоколадные конфеты. Налила мне пол стакана
- Пей штрафную. Авось, догонишь.
- Очень кстати, а то напряг большой. – Выпил. Хорошо. Да разве так его пьют?
- Говорила я об тебе (вот, вот. «Об тебе») с Василий Палычем вашим и с Кузьмичём. Нахваливают! (Фёдор Кузьмич – наш директор. Тоже бывший партизан. Не правит, но царствует. Правит Вася. Впрочем, царствует очень умело, хотя любит притворяться дурачком). Закусил маслинами. Кажется, это дурной тон. Расслабляющее тепло разливалось по телу. Ах, как хорошо!
- А чего это тебя потянуло моё начальство беспокоить? Слава богу, своим умом не обижена.
- Не обижена, не жалуюсь. А всё же проверить себя интересно. Старость, понимаешь, не подарок. Склероз, говорят, умишко застит. – (Застит – это коньяк). – Говорила тебе и говорю: своими делами займись. Помирать вроде меня будешь – никто тебе за прошлое не подаст. Семья и деньги – вот чем озаботься. А не то будешь как я. Или того хуже.
Впадая в её речевую манеру, выдал.
- Не боись! Как-то образуется. – Плеснула мне и себе на донышко.
- Олечка приходила. – Олечка – это наш участковый врач.
- И что сказала?
- Ну, ежели на нормальный язык перевесть, то хреновы мои дела сердешные! На кардиограмму меня свозишь. Тебя вспоминала.
«Теперь, – говорит, – есть кому вас привезти». Симпатичная она. И разведённая. Мог бы интерес проявить – Выпили.
- И всё-то ты меня женить норовишь!
- И надо бы. Молодой пока. И присмотреть за тобой не помешает. А то вляпаешься вдругорядь. И поспешать надо. Двадцать девять-то вот-вот! – Достала сигареты и закурила. При её сердце курить, что гвозди в свой гроб заколачивать. Я и сам больше двух-трёх себе не позволяю. Да и то только на работе. Дома не курю. И не тянет.
- Неотложку заказала?
- Осуждаешь? – Повертела сигаретой.
- Не то, что бы осуждаю, но нерационально как-то. Таблетки, уколы и сигареты. Это сколько же за день набегает?
- Четвёртая всего-то.
- Ну, большой прогресс.
- Так ведь всю жизнь курю-то! А насчёт дурости, так это конечно. – И вдруг резкий переход. – Подзадержалась я в этой жизни. – Пододвинула к себе альбом. – Сколько народу! Одни покойники. А какие ребята были! – Медленно переворачивала страницы. – Кабы они живы были, бардака нынешнего не было бы.
- Брось. Не тем история наша определяется. И их бы как миленьких надурили, а потом постреляли или по лагерям. Вот Будённый твой жив остался. И чему он такому помешал? –
Как не слышала.
- Оно конечно. Всё натурально. Сменяются поколения – обычное дело. Но принять это трудно. Люди всё же! Куда же они все деваются? Неужто и впрямь навечно уходят? Уж их сегодня и не помнит никто. Ты как полагаешь?
- Полагаю, что так оно и есть. Моя бы воля – лучших бы жить оставлял. Но тогда переполнение Земли произойдёт.
- Оно конечно. Только для тебя это всё теории, а для меня….Ну что, расслабился?
- Спасибо. Очень кстати. – Мои мысли тоже вдруг прыгнули в неожиданную сторону. – Вот ты часто насчёт денег. Мало де платят. А что можно сделать? У нас ведь даже совместительство разрешают с трудом! Быть высоким начальником, так не всем же дано. Да и противно бывает. – Закрыла альбом и глянула на меня с усмешкой.
- Ну, и выводы какие?
- Наверное, одно из двух. Либо смириться, либо воровать. – Заулыбалась.
- В торговле у нас с того и живут. Ты ж не дурачок! Понимаешь! Всё это, – она обвела глазами комнату, – не на зарплату куплено. – Так, так. Это уже мне интересно. Расспрашивать не потребовалось. Она сама продолжала развивать свою мысль в весьма нелицеприятном для себя направлении.
Всё, что не на зарплату – у нас ворованное. – Глянула на меня, проверяя, видимо, реакцию. Я спокойно. – Большинство без философий обходится. Тащут, что могут. А кому надо, так и философию подведут. Государство наше в хозяйственном смысле негодящее. Плохо ведёт хозяйство-то. Малорентабельно. Расходов ненужных – по всему миру. Отсюда бедность, а от неё и воровство. Сами себе доплачивают люди. Где только могут. А начальнички, особо кто на дефиците сидит, своё урывают. Делиться будешь, долго просидишь. – Усмехнулась.- Я, к примеру, почти десять лет усидела. А место очень, знаешь, скользкое. Как это в народе говорят: «С волками жить – по-волчьи выть». Ну, как? Не сильно я тебя разочаровала? – Во взгляде у неё появилось что-то озорное.
- Ты что же и впрямь думаешь, что что-то новое мне открыла? Мне интересно другое. Как оно – всё это непотребство, сочетается у людей с верой в партию, с идеями коммунизма? С той болтовнёй, которая с трибун и которой бурно аплодируют. – Усмехнулась.
- Да, тут надо добавить. – Плеснула мне и себе.
- Может тебе хватит? – Без внимания. Задумалась.
- Веры уже нет. У тех, кто всерьёз задумывается, так и вовсе. Некоторые по привычке что ли! Человеку без веры нельзя. Сложна жизнь-то! Своим умом не дойдёшь. Верить нужно. Кто в бога, кто в коммунизм. А коли нет веры, то терпеть нет резона. Так и с бедностью нашей. Чего ради-то? Если веры нет, так, знаешь, всё дозволено. – Вряд ли она читала Достоевского, хотя выдала почти цитату из Карамазовых. Продолжала.
– К тому же и к людям государство наше как к собакам. Возьми меня. Если что со мной – куда меня? В богадельню. В дом старости по-нынешнему. Ещё туда попади, попробуй! А ты там был? Жуть. А если родня есть? Зависнешь на ней тяжким грузом. Нет, тут о себе сам не озаботишься – никому-то ты не нужен. – Сидим молча. Пытаюсь сложить в нечто цельное образ этой женщины. Снова взялась альбом перелистывать.
- И за что ребята головы сложили? Они кабы воскресли да всё это наше светлое будущее увидали, так большого шороху бы наделали. Да только сказки всё это. Никто не воскреснет. Это понимаю. – Со вздохом закрыла альбом и отодвинула.
Вот значит как! Притворство, значит. Даже не массовый охмурёж, а нечто вроде социальной инерции. И лозунг вырисовывается старый. Немного видоизменённый. То, было: грабь награбленное! А нынче, значит, тащи, что можешь. И не попадайся. Или: тащи и делись с кем надо. Василию Павловичу бы послушать. Он мою бабу Лену высоко ставит. Давно с ней знаком. Впрочем, и он двойной жизнью живёт. Помнится, зазвал как-то в кабинет и книжку положил передо мной.
- Читали?
- Читал.
- Ну и как?
- Главный герой, директор завода – вылитый мой отец. Всё тут правда. Ещё и не вся. Как напечатали такое – не пойму.
- Конечно, правда. С непривычки как-то и читать страшновато.- Ещё с четверть часика мы обменивались мнениями в таком же духе. Тут зазвенел звонок.
- Пойдёмте в зал. В райкоме велели разнос учинить. – Он взял книгу со стола, и мы пошли. И разнёс он её вдрызг и дребезг.
- О чём задумался?
- Да всё о том же.
- Выбрось из головы. Меня слушай.
Ночью ей стало плохо. Сделал укол. До «скорой» не дошло, но ощущения, видимо, были мерзкие. Бормотала.
- Всё. Раз уж выпить не могу, значит всё. Закругляться пора.
- Выпила б меньше, ничего бы и не было.
- Жить уже не надо.
- Да брось ты. «Туда» – всегда успеешь.
После этого вечера ей стало резко хуже. Наняли мед. сестру, которая делала уколы в вену и капельницы. Собственно, сестра приходила официально из обкомовской больницы, но платили для … даже не соображу для чего. Баба Лена сказала, что надо. «Что они там получают!»
Почти весь день она сидела в кресле, задыхаясь от прогрессирующей сердечной недостаточности. Пришлось нанять сиделку, которая заменяла меня, пока я был на работе. Узнав ситуацию, Вася освободил от вечерних занятий. Потери в зарплате теперь меня мало беспокоили. Услугами родственников она пользоваться не хотела. Иногда приходила моя бывшая тёща, но особо не задерживалась. После её посещений обычно следовал доклад об Иркиных делах и проблемах. Дела эти были неважные. На прежнюю работу её не взяли. Устроилась в лабораторию областной больницы. Получала мало. Появился какой-то доктор, но опять женатый. Я не очень внимательно всё это выслушивал, хотя сообщения о том, что Ирка опять с кем-то, воспринимал по-прежнему без всякого удовольствия. Видно чувство собственника ещё не выветрилось во мне окончательно. Изредка мы виделись. Это, когда я приводил Людочку домой. Чувствовалось, что она не прочь возобновить со мной какие-то отношения, но если я питал к ней некие чувства, то исключительно физиологического характера, которые вполне уравновешивались растущей антипатией к ней как личности. Что до физиологии, то кроме приходившей к нам раз в неделю Маши, передо мной проходило такое разнообразие молодых и порой очень симпатичных девушек, что впечатления от Ирки растворялись в них, не очень-то выделяясь. К тому же давил наступивший дефицит времени в связи с тяжелым состоянием и бабы Лены, и Маркелыча. Маркелыч уже с трудом вставал. Хрупкая баба Маня особо помочь ему не могла. Пришлось ей в помощь нанять ещё одну женщину – их соседку. Через день наведывался я. Привозил еду, делал уколы. Иногда баба Маня вызывала меня по телефону. Однажды привез бабу Лену. Не стоило ей это делать, но с ней не очень-то поспоришь. Маркелыч был в сознании. О чем-то они шушукались. На прощанье он передал ей пакет с бумагам. В машине она плакала. Велела ехать в нашу сберкассу. Там сняла деньги с книжки Маркелыча и перевела на свою, к которой был доступ у меня. Весьма приличная сумма.
Ночью, как я и ожидал, ей стало плохо. Спал я теперь рядом с ней на раскладушке. Пристроил к её изголовью кнопку звонка и, впридачу, поставил обычный колокольчик. Но проснулся от каких-то хрипов. Сделал уже привычный укол. Потом другой. Дожидался, пока полегчает и она заснёт. Поправляя подушку нащупал нечто твёрдое. Когда заснула, вытащил браунинг. Рукоятка отделана перламутром. Увесистый, не дамский. Калибра вроде 6,5. Вынул обойму. Все семь на месте. Это сколько же машинке лет! Выстрелишь, так ещё ствол разорвёт! И зачем это он у неё под подушкой? Опасная игрушка. Что-то я не слыхал, чтобы старики в таких ситуациях стрелялись. Впрочем, откуда я мог услышать. В газетах тех времён такой информации не печатали. Знаю, что застрелился Хемингуэй. Из наших знал про Фадеева, Маяковского. Вспомнил Маркелыча с его наганом и поплёлся на кухню. У патрона, что сидел в стволе, высыпал порох и зачем-то засыпал сахар. Обойму спрятал. После чего положил стрелялку на место. Баба Лена человек не обычный и характера твёрдого. Забегая наперёд, замечу, что мою диверсию она не заметила. Ворочаясь тогда в постели, решал вопрос: имеет ли человек право в каких-то ситуациях подобного рода самому ставить точку в своей жизни? Прочитанные книги единого мнения не имели. Сам я склонялся к мысли, что как система – это не годится, но в отдельных случаях… С тем и заснул.
Старик умер в конце зимы. С похоронами возникли проблемы- гроб с телом просто некому было нести. Баба Лена хотела решить вопрос через военкомат, но я предложил своих ребят. Произнёс перед ними краткую, но прочувствованную речь, и все единодушно…
На жестоко продуваемом поле собралось, не считая могильщиков, четырнадцать человек. Из постоянных собутыльников на кладбище рискнули приехать только двое. Их вместе с бабой Маней мы привезли в своей машине. И ещё к нам пристал какой-то кладбищенский завсегдатай – есть ещё такая порода. Остальные – мои ребята. Тут я впервые оценил ораторские способности бывшего инструктора городского и областного комитетов партии. Эта женщина, этот осколок былых времён хоронила не просто своего друга, но свою молодость, свою любовь, свои несбывшиеся надежды. Конечно, это мне так тогда казалось. Впрочем, и сегодня я думаю точно так же. Чувствовалось, что говорит она не для нас, далёких и по возрасту, и по времени от её прошлого. Говорила для себя. Хоронила не только Маркелыча, но и всё своё поколение, себя. Но самое неожиданное произошло в конце. Из сумки она достала наган Маркелыча и произвела салют, выстрелив три раза в воздух. Они были почти не слышны в завываниях мартовского ветра. Когда я уже двинулся к ней, что бы свести её в машину, один из стариков выпалил в придачу ко всему из ракетницы. Красная ракета косо взлетела и все мы, задрав головы, наблюдали её полёт. А когда она, рассыпавшись, погасла, баба Маня налила нам всем водки в бумажные стаканчики. Выпили, не закусывая. Даже я, хоть и был за рулём.
Бабу Лену повёз домой. Она еле держалась на ногах, хотя виду не подавала. Остальные на автобусе отправились к бабе Мане, где собирались помянуть Маркелыча его друзья-приятели, не рискнувшие в такую непогодь отправиться с нами на кладбище.
Зря, конечно, баба Лена ездила. Даром ей это не прошло. Но плевать она уже на всё хотела.
Как-то вечером подозвала меня и выдала инструкции по организации своих похорон. Присутствовать должны были только три человека: баба Маня, Мария Николаевна и я. Не много для человека, прожившего такую большую жизнь. Сообщать по списку о её смерти следовало только после похорон. Родню, если таковая появится, «Гнать в шею». Дабы меня ни в чём не обвинили, записала все свои указания на бумаге и велела мне снять копии. Ксероксы были у нас в то время редки и на строжайшем учёте. Они представляли собой довольно громоздкие и капризные устройства. Но в моей лаборатории как раз такой стоял, что свидетельствовало о политической благонадёжности заведующего лабораторией. Меня в данном случае. Заверенное у нотариуса завещание тоже следовало размножить. Револьвер Маркелыча и другое оружие (а я уже знал какое) следовало разобрать и выкинуть в речку. Вот это я не исполнил. Похоронить в одной могиле с Маркелычем или рядом, о чём с директором кладбища договорено. Памятник поставить общий и со звездой. Написать на нём что-нибудь «душевное». Фото изготовить с прилагаемых оригиналов, где оба молодые и красивые. Я всё исполнил.
«Под паркетом, где буфет стоит, лежат доллары и английские фунты».
Там ещё кое-что лежало, но об этом потом. Может со временем пригодится. Пока лучше не трогать. Вещи её отдать Маше, т.е. моей бывшей тёще. Если у Маши крайняя нужда – помочь. Ценности лежат… Оказывается, в письменном столе было секретное отделение. Жене моей будущей – подарок. Подала мне красивую коробочку с ожерельем и кулоном, усыпанным бриллиантами. «Дорогая вещь. Зря светить не надо». Если какие неприятности, звонить милицейскому генералу. Помнить при том, что телефоны прослушиваются. От Ирки держаться подальше.
Ночью я проснулся от хрипа. Агония. Браунинг не понадобился.
С родственниками действительно были осложнения, но до генерала дело не дошло. Оставленные ею бумаги были достаточно убедительны. А вот некий милицейский чин пытался меня выселить. Вот тут пришлось звонить генералу. Больше никто меня не тревожил. Генералу я передал кольцо с бриллиантом, якобы завещанное Еленой Николаевной. Было принято с благодарностью.