Постепенно все стало забываться, и жизнь снова потекла равномерно, и без сбоев. Летом мы поехали в Подмосковье. Лес, озеро. Мальчишки были в полном восторге. Наездами и в Москве бывали. Что–то там моя милая покупала. У женщин, как известно, пределов не существует. Интересные люди не попадались, и я все свободное время чи¬тал. При моих ребятах этого свободного времени не так уж и много. Потом к нам приехала Олина сестра с ребенком. За наш счет, разумеет¬ся. Никак замуж не могла выйти, и мы пытались ее «вывозить в свет». Но из этого ровным счетом ничего не вышло. Осенью снова на работу. Снова стали в гости к полковнику ходить. На этот раз жена нашла с его супругой что–то общее. И, кажется, вошла во вкус городских спле¬тен. Мне объясняла, что такое переключение с техники на пустой треп полезно, мы с полковником играли на пару и, как правило, выигрывали. Деньги мелкие, но приятно. Однажды полковник сказал мне: 

– Знаете, с вашей контузией рекомендую обратиться к одной бабке. Вы не улыбайтесь. Мы ее вычислили по нашим каналам. Диагност она вели¬колепный. И лечит неплохо. Проверено. Первое время мы ее контролиро¬вали с помощью нашей профессуры. Но результаты говорят сами за себя. Они там с местным доктором на пару работают. Она ставит диагноз, а он переводит на медицинский диалект. У нас с ними договор! Поезжай¬те, сойдете за сотрудника. Я записочку напишу.  

– Сколько?– спросил я.  

– Официально ничего, но по-человечески... У нее дочь, художница. Доморощенная, но мне нравится. Красивая, скажу Вам, женщина, но жутко хромает. Отец родной по пьянке искалечил. Вы при¬везите ей красок, холста. Очень будет кстати. 

Я рассказал Оле и она советовала поехать. Но, правда, не совсем пони¬мал на что мне жаловаться. Чувствовал я себя почти нормально. Иногда голова болела. Изредка покалывало сердце, но все в пределах вполне терпимого. Да такие жалобы, наверное, у миллионов людей. Правда, у меня еще инфаркт. Микро. Ладно, съезжу. Хуже не будет.  

Ехать было приятно. Солнечно, яркие краски осени. С собой я взял, кроме красок, колбасу и сыру. Не хотелось бы, чтобы кто-то подумал, что у нас можно было вот так просто зайти в магазин и купить съедобную колбасу и, скажем, голландский сыр.  

Но при наличии связей и денег это было возможно. 

Дом стоял на берегу речушки, на возвышенности. Заборчик – штакетник был выкрашен в веселый салатный цвет. К домику пристроена веранда с чудесным видом на окрестности. На двери – подсолнух, на стенах кар¬тины. По преимуществу пейзажи и натюрморты, в которых главенствуют свет и цвет. За простым и весьма обширным столом, крытым светлой клеенкой, сидела чуть полноватая светловолосая женщина лет так трид¬цати. Не спеша повернула ко мне лицо, и меня словно залило каким–то светом, теплом, добротой. Я даже немного растерялся и, лепеча нечто не совсем вразумительное, подал ей записку от полковника и поставил сумку с презентом. Она спокойно прочла и, отложив бумажку в сторо¬ну, спросила, кивнув на сумку. 

– Что это вы такое привезли? – голос был подстать ее облику. Она как будто пропела фразу, а в лице появилась чуть приметная насмешливость. 

–Я слышал. Вы ... – Тут я запнулся и кивнул на картины на стене. 

– В общем, краски и всякое такое. – 

Упоминание о колбасе казалось мне совершенно неуместным. Открылась дверь и вошла пожилая женщина сельского облика, непримечательная ничем. 

– Мама, это от полковника. 

– А, пациент, значит! Она пристально на меня посмотрела. Я подумал, что если верить меня пославшим, то на меня смотрело нечто аномальное, способное определить неведомым науке способом любые болезни и чуть ли не читать мысли! Но в облике ее ничего чудесного я не ус¬матрел. 

– Зовут меня Марья Федоровна. Ну, раз полковник прислал – значит, сей¬час глянем, сейчас разберемся и вылечим беспременно.  

Трудно было понять, насмешничает она или просто манера говорить такая? 

– Зовут Вас как, коли не секрет? 

Я представился. Она продолжала меня разглядывать. Потом сказала: 

– А Вы ежели не поспешаете, Сергей Николаевич, то я тут отлучусь ненадолго, а Нина Вас займет чем нибудь.  

Я заверил, что ничуть не спешу и подожду, сколько надо. 

С тем она и ушла.  

– И чем же мне занимать Вас? 

– Для начала съестное из сумки в холодильник переложите, а там и поглядим. 

Она довольно долго смотрела на меня, словно ожидая про-должения, но, не дождавшись, встала, и чудовищно хромая, подошла ко мне. Несмотря на предупреждение полковника, это было очень неожиданно. Опередив ее, я подскочил к сумке и вытащил пакет с едой. Приняв его, она заковыляла в комнату. Сердце у меня болезненно сжалось, через недолгое время она снова показалась в дверях. В ярком ситцевом пла¬тье на фоне темного проема распахнутой двери, она была подстать сво¬им картинам. Я не удержался и сказал: 

– Как хорошо Вы смотритесь на темном фоне! Жаль, фотоаппарата не зах¬ватил. 

– Это пока стою. 

– А что, ничего нельзя сделать? 

– В городе пробовали, да нечего не вышло. Сами ж видите. 

– А в Москве? 

– Москва далеко. 

Я смотрел на нее и пытался войти в ее положение. 

– Вы позволите мне попытаться Вам помочь? 

– И зачем это Вам лишние хлопоты? 

– Я этого не услышал. Вы дадите мне свою историю болезни или выписку, а я проконсультируюсь с кем надо. И поездку в Москву устрою, если там смогут помочь. Бороться надо. Я Вам серьезный шанс даю.  

Глядя мимо меня, она тихо сказала:  

– Это ж какие деньги нужны? 

– Пусть это Вас не беспокоит. У меня будет только одно условие: никому не говорить, что все это исходит от меня. Особенно деньги.  

Она молчала. 

– Все, что я сказал – абсолютно серьезно, но и Вы меня не подведите. Если выписки сейчас нет, пришлете по почте. Я адрес оставлю. 

– Хотите какой-нибудь альбом посмотреть?  

Я понял, что тема ее болез¬ни для нее исчерпана. Пройдя в комнату, она подсела к явно самодель¬ному книжному стеллажу. У меня Брак есть. 

Этого я не ожидал. 

– Знаете, с кубизмом я не в ладах. Есть, правда, у него приятные декора¬тивные композиции, но для души я бы предпочел Сезана. Открылась входная дверь и вошла Марья Федоровна. 

– Не скучали? Раздевайтесь и на кушетку лягте. 

Я начал раздеваться, а Нина заковыляла из комнаты. Очевидно, все тут было отработано. На кушетку постелили простыню, и я улегся. Марья Федоровна подошла ко мне, переодевшись в серый халат, и принялась меня вни¬мательно рассматривать. Потом, не прикасаясь к телу, начала водить на¬до мной обеими ладонями. Все это молча и с сосредоточенным выражением лица. Через некоторое время, глядя мне в глаза, сказала: 

– Ну, парень ты крепкий! Думаю, тебе все можно в открытую сказать. 

– А я сюда зачем пришел? 

– А не скажи! Вишь ли, милок, если, к примеру, не про тебя будь сказано, человеку помереть вскорости, так ведь хорошо подумать надо, как ему про то сказать. Но тебе я вот чего скажу: Крови на тебе много. В милиции и где ты служишь? 

– Я не из милиции. Преподаю в институте. Полковник знакомый. Он и посо¬ветовал к Вам обратиться. 

–Контузию, чай, не в институте получил? 

– В армии. Афган. 

– Нешто в спецназе служил? 

– В спецназе. 

– Вот оно, значит, откуда? И сердечко там надорвал? 

– Очень вероятно. 

– Вот тут не болит?– 0на сильно придавила ладонью под правым ребром. 

– Немного. 

– Язва у тебя намечается. Еще поводила ладонью и добавила: язва две¬надцатиперстной кишки. От острого воздержись в пище. На животе шрамик пуля оставила? – И сама же себе ответила: – пуля, пуля. Везуч ты, однако. 

Перешла к моим ногам. Двигая ладонями в непосредственной близости над телом, смотрела она полуприкрыв глаза куда-то вдаль. 

– Колено правое ноет, бывает? 

Это ее замечание поразило меня больше всего. Да, действительно иног¬да ноет, но я никогда, никому об этом не говорил! Она между тем вер¬нулась к моей голове. 

– Контузии твои тебя не сильно беспокоят. От чего контузии? 

– Ручная граната и мина. 

– Везуч ты, сильно везуч.- Она отошла от меня и. села на стул. 

– Одевайся. Я вот тебе что скажу: сердце береги. Не перегружай. По горам лазить и думать забудь, но нагрузку на сердце все ж давай. А сердце – это у тебя от природы слабовато. На войну тебе не надо было идти. Ранения твои пустяковые, а сердце слабовато. Но жить, как все ты не можешь! О детях подумай. Жена твоя второй раз, коли что, замуж не выйдет, а с пацанами твоими кто возиться станет? Это подумай. Обедать будешь? Есть я хотел, но еще больше мне хотелось уехать. 

– Нет. Поеду я. 

– Что, напугала я тебя малость? Ну, знал куда шёл. Еще приляг на минутку. 

Я уже одетый послушно лег снова. Она подошла ко мне и, как бы охватывая ладонями мою голову, приговаривала. – 

- Спокойно, спокойно, спокойненько. Отдыхни малость, отдыхни. – И я провалился в сон. 

Когда проснулся, на улице уже начало темнеть. Чувствовал я себя бодро, в комнатах никого не было. На небольшом листочке написал свой адрес и пошел к машине. Ехал и прокручивал в голове всё с начала до конца. Конечно, кое-что полковник мог ей сообщить, но зачем это ему нужно? А уж про колено он сказать никак не мог. И язва! А ведь действительно иногда побаливало! Но ведь тоже никогда никому не говорил. Крови много – это она права, но этого полковник тоже не знает! В общем, что мы имеем в сухом, горьком остатке? Сердце, которое надо беречь. Но это я и без нее знаю. 

Выехал на шоссе и включил фары. У дороги с поднятой рукой стоял рос¬лый седой старик в городском костюме и с портфелем. Я притормозил. Он не торопясь подошел к машине и наклонился к дверце. На меня пахнуло смесью перегара и хорошего одеколона. Галстук и белая рубашка. 

– Лектор общества «Знание» Фирсов Николай Павлович. Не будете ли Вы столь любезны, подбросить меня в город? На автобус я, к сожалению, уже опоздал. 

Зная свою способность влипать во всякие переделки, первым моим желани¬ем было его просьбу игнорировать. Но зачем тогда тормозил? 

– Садитесь, пожалуйста, – и я любезно приоткрыл переднюю дверь. Некоторое время ехали молча. 

– На какую же тему лекцию Вы читали, если не секрет? 

– Да все о божественном. "Есть ли Бог?" 

– Ну, и как Вы, откровенно говоря, думаете? 

– Откровенно говоря, думаю, что Бога нет. 

– А как нынче с Христом? Признают реальность его бытия или чистый миф? 

– Тут, знаете, нет единого мнения. 

– Это у нас – то? 

– Представьте себе. А Вы как думаете? 

– Я? Я занимаюсь в, основном, электроникой, но думаю, что прототип какой–то, повидимому, был. Их тогда немало бродило в тех краях. Меня очень убеж¬дает в этом Талмуд. 

– Вы имеете в виду упоминания про Иисуса Бен Пандеру? 

– Вот именно. 

– А что это меняет? Из прототипа, даже если он действительно был, слепи¬ли такой образ, какой церковникам был нужен. 

После того, как мимо нас с ревом пронеслось несколько грузовиков, я сказал. 

– Мне кажется, что религиозность и вера в канонического Христа или Алла¬ха не украшает человечество. – Он искоса глянул на меня. 

– А кровавые войны? А геноцид целых народов? Но такова реальность! 

– Но признание реальности не обязательно должно быть пассивным. 

Мне показалось, что следующую фразу он произнес с усмешкой. 

–Участие в борьбе за построение социализма Вашу активность не удовле¬творяет? Есть еще путь Че Гевары. Разговор становился политически опасным. Черт его знает, что за человек. Я замолчал. 

– Понимаю, – заметил он с уже явной усмешкой. – Скользкая тема. Надо при¬нимать мир таким, как он есть. Стараться улучшить по мере возможности, хотя, конечно, у отдельной личности эти возможности мизерны. Ну, хоть не делать самому ничего плохого. 

– Стараемся, но это не просто. В данный момент я нахожусь под впеча¬тлением встречи с человеком, продемонстрировавшем мне свои явно паранормальные способности. Вам такое не встречалось?  

– Лично мне нет, но заслуживающие доверия люди рассказывали. А почему это Вас так поражает? Ведь не думаете же Вы, что в познании приро¬ды мы дошли до предела? Все может быть устроено куда сложней, чем нам это сегодня представляется. Или это толкает Вас к Богу? 

– Нет, к Богу не толкает. Но странно, что в процессе эволюции такие качества не получили распространения, если они действительно суще¬ствуют. Ведь в борьбе за существование это давало бы огромные преи¬мущества! 

– Действительно – аргумент заслуживает внимания! 

– А что до Бога, то это, по-моему, несерьезно. Хотя многие очень серье¬зные люди думают как раз наоборот. 

– Насчет несерьезно – это Вы, простите, не правы. Очень даже серьезно, вспомните мировую историю и роль религии, Бога в ней! По-видимому, Бога, как конкретной личности нет, но есть идея, внедренная и овла¬девшая массами, и разделываться с этой проблемой так, как я это де¬лаю на в своих лекциях, то-есть легко и категорично при серьезном об¬суждении не стоит. 

От того, как он выразился о своих лекциях, мне стало весело. Что ж, попутчик попался стоящий. Мне хотелось еще кое-что с ним обсудить, но., глянув, я обнаружил, что он заснул. Мысли мои вернулись к событиям сегодняшнего дня. Во мне крепло ощу¬щение, что я получил намек, что мои «подвиги» на Кавказе не остались незамеченными. Но зачем? Остается ждать дальнейшего развития собы¬тий. Ждать в тревоге. А может быть в этом и цель? Подготовить, так сказать, психологическую почву для каких-то последующих действий? На повороте моего попутчика отбросило к дверце, и он проснулся. 

– Кажется, я неприличнейшим образом заснул прямо в процессе нашей беседы. Прошу извинить. Старость, знаете ли! Так о чем мы? 

– Мне кажется, что тему мы в каком-то смысле исчерпали.  

В свете фар замелькали надгробья и кресты сельского кладбища. 

– А вот и очередная тема! – Старик тряхнул головой, словно сбрасывая ос¬татки сна. 

– Впрочем, для Вашего возраста она, как я надеюсь, еще неактуальна. 

– Да нет. Микроинфаркт я уже перенес. 

– Вот как! Это печально. Рановато начинаете. Ну, а для меня – это постоян¬ная тема для размышления. Разуму трудно примириться с грядущим исчезновением. 

А как Вы? Только не говорите, что Вам это безразлично! 

– Не скажу. У меня проблема осложняется еще и семейными остоятельствами. Двое детей, не говоря уже о жене. 

– Нда. При ясно осознаваемой незначительности собственной персоны для су¬деб мира, ее исчезновение просто потрясает. И до такой, знаете, степени, что вполне может подвигнуть разум на конструирование мироздания с пос-ледующим воскресением, постулированием «того света». Козырная карта поч¬ти всех мировых религий!  

Я подумал, что лектор в нем действительно чувствуется, но вслух сказал: 

– Не знаю почему, но на войне, где люди умирали у меня на глазах, мысли о смерти возникали у меня гораздо реже, чем сейчас. По-видимому, дело в болезни. Хотя врачи говорят, что серьезной опасности нет. 

– Да. У врачей есть такое профессиональное обыкновение поддерживать нас морально. Наверное, зная это, мы не верим им даже тогда, когда они гово¬рят правду. В вашем возрасте – это очень похоже на правду. А вот в мои го¬ды...  

Через некоторое время я обнаружил, что он снова заснул. Мысли мои вернулись к проблемам сугубо личным. Послал меня к экстрасенсихе полковник. Значит! А зачем это ему? Что-то затевает и я ему нужен. Для чего-то такого, что добровольно я не сделаю. И как это он узнал обо всем? Впрочем, это еще не известно. Мы вроде приняли все меры! Доказать мое присутствие у Резо в этот период времени будет очень непросто. Что ж, остается ждать последующих событии. 

Повестку к следователю мне вручили при несколько странных обстоятельс¬твах. Недели через три после посещения Марии Федоровны ко мне на работу зашел молодой парень, представился следователем – предъявил удостоверение и даже вручил повестку. Сказал, что был тут рядом по другому делу и решил уже зайти и ко мне. Это было странно. Обычно милиция так не поступа¬ла. Когда мы уселись в моем кабинетике, он попросил расписаться в по¬вестке и очень вежливо попросил разрешения задать мне пару вопросов. Я естественно, разрешил. 

– Где вы были….?  

И он назвал даты моего посещения Резо. Это было очень неприятный вопрос. Стало быть, что-то они знали, и это тот самый следующий ход, которого я ждал. Я закурил, что делал после своего сердечного приступа крайне редко, и начал обдумывать ситуацию. Что я был у Резо, доказать будет очень сложно. Если, конечно, у них нет приказа доказать это во что бы то ни стало. Тогда появится столько сви¬детелей, сколько нужно. Даже если дело происходило на Северном полюсе. Но доказать, что я уезжал на Юг, им будет не сложно. И надо же было мне лететь самолетом! Значит, отпираться смысла нет. 

– Мне не хотелось бы отвечать на Ваш вопрос без самой крайней необходи¬мости. В чем Вы собственно меня подозреваете?  

– Ну, правильней сказать – не подозреваем, но проверяем в связи с преступлением, совершенным в Грузии. 

По нашим данным в этом деле принимали участие люди из нашего города, профессионалы высокого класса! Вот мы и проверяем всех, кто выезжал в это время в Грузию. Но Вам легко снять с себя все подозрения, назвав место и цель Вашей поездки. Ну и свиде¬телей Вашего пребывания. 

Вот какая значит игра? Такой вариант был нами предусмотрен. 

Родственница Резо, знавшая меня в лицо, могла подтвердить, что я пребывал в указанные сроки у нее. Подготовлены и другие свидетели. История дол¬жна была иметь романтическую окраску.  

Я сказал:  

– Поскольку в этом деле замешана женщина, то, повторяю, без самой край¬ней необходимости я не смогу назвать вам ее имя. И мне будет очень не¬приятно, если эта история дойдет до моей жены. 

Он как–то легко со мной согласился. Никакого протокола, никаких подписей! Сказал только, что если потребуется, меня побеспокоят еще раз. И все-таки это было неприятно, хоть мы и расстались, мило улыбаясь друг другу.  

Следующие две недели меня никто не беспокоил, но я уже не сом¬невался, что дело будет иметь продолжение и, по всей вероятности, ма¬ло для меня приятное. 

А пока я решил съездить к Володе и попытаться помочь его семье. На до¬рогу должно было уйти часа четыре. Понятно, что все мои мысли вертелись вокруг назревающих событий. Разумеется, больше всего меня заботило, как отразится это, несомненно, грядущее нечто, на моей семье. Я прекрасно понимал и чувствовал, как бесценны в этом огромном собой занятом мире, по¬рой безразличном, а порой и враждебном те немногие, которым ты со сво¬ими проблемами и проблемками, не только не безразличен, но и дорог. Те немногие, которые преданы тебе и на многое для тебя готовы, даже в ущерб себе. Все эти вариации любви и есть самое важное в этом чертовом и прекрасном мире. Тут моя бабушка совершенно права. Конечно, это действуют некие встроенные в нас механизмы. По одной версии – эволюцией, по другой – неким Конструктором. Быть может эти механизмы можно как-то за¬блокировать или даже удалить, но тогда человек перестанет быть чело¬веком. Ну, а эгоизм? Потакание собственным предпочтениям и просто желаниям? Что с этим делать? Ведь что ни говори, а по большому счету он в че¬ловеке на первом месте? Каков тот оптимальный баланс между любовью к ближним своим и столь же естественным эгоизмом? 

Ох, малограмотен я. Наверное, об этом исписаны тонны книг. Кое что можно бы и вспомнить. Но годы намекали, что пора уже пользоваться приобретенным, которое давно должно бы стать моей плотью, сутью или как это еще сказать. Про альтруистов высоких кондиций слагают легенды, но про эгоистов аналогичных степеней тоже. Забавно отметить, что с точки зрения исторической значимости судеб человечества, эгоизм куда продуктивней. Можно даже сказать весь наш прогресс обеспечивался в значительно большей степени эгоизмом, чем альтруизмом. Причем эгоизмом прямо-таки зверским. Ох, уж эти мне объективно кровавые законы истории! 

Однообразный пейзаж за стеклами автомобиля навевал однооб¬разные мысли. По-видимому, весьма значимым в оценке поступка, кроме всего прочего, играет роль и масштаб. Убьешь и ограбишь человека – и ты убийца и грабитель и закон жаждет с тобой расправиться. Напал и ограбил целые страны, перебил коренных их жителей, и выросшая на их костях ци¬вилизация ставит памятники великому человеку! А уж место среди выдаю-щихся личностей в истории тебе гарантировано. И все мерзости твоих дея¬ний как-то сходят на нет. А может быть это и правильно? Кто просчитывал итоговый баланс? Однако эгоизм рядовых граждан, стремящихся к достиже¬нию собственной выгоды за счет ущемления интересов других людей, за счет нарушения норм и законов и морали, в принципе социально вреден. Я проявил эгоизм, спасая Резо и его подпольное производство? Немножко да. Порезвиться человеку захотелось. Но не это же было главным? Однако по всему придется, видимо, расплатиться. 

____ 

Городок небольшой. Обшарпанная двухкомнатная квартирка в панельном доме. Худенькая девочка, лет восьми. Что-то от Володи в лице. 

– Где, – говорю, – у Вас холодильник? – И достаю пакет с продуктами. 

– В ремонте, но у мамы денег нет, в получку заберет.  

Сьела конфетку. 

– А ты знаешь, где мастерская? 

– Знаю. 

– Поехали со мной. Привезем. Сделаем маме подарок.  

Оделась, принесла квитанцию, поехали. Пока возились, пришла и мама. К тому времени я уже знал, что младший братик у бабушки в деревне, а папины бабушка с дедушкой ничем не помогают, потому что сами бедно живут. Но самое главное – папу убили и мама за это на него очень сердитая,  

Мама – еще молодая блондинка, усталая после работы. Оказывается, Резо прислал ей справку о Володиной смерти от несчастного случая. Я представился товарищем по Афгану. К ее приходу мы нажарили котлет из привезенных. мной полуфабрикатов и картошки наварили. Пообедали, помянули Володю. Но она, видимо, уже привыкла к его смерти, и особых эмоций я не заметил. А может быть, отношения у них были натянутые, и это вообще ее не очень-то волновало? В общем, Володя был для нее в далеком прошлом, ворошить ко¬торое у нее не было никакого желания. После обеда она меня довольно бесцеремонно выпроводила. Взял у нее адрес стариков и отбыл. Видно ждала она кого или спешила. 

Заехал к родителям. Мать всплакнула. Сестра сказала, что был он всю жизнь непутевый и кончил непутёво. В отношении его конца, она была весьма близка к истине. Я пробормотал что-то насчет помощи какой если что и, оставив адрес, отбыл. 

Ночная дорога и подавно настраивает на сумрачные мысли и на лад печальный. Легкость, с которой вычеркнули человека из памяти, ме¬ня покоробила.  

Конечно, – я плохо его знал, но вряд ли был он много хуже других. Ребята из его взвода, помнится, отзывались о нем хорошо. Немногочисленные случаи, когда дороги наши пересекались, тоже не давали оснований думать о нем плохо. А отец, копавший огород во дворе, даже не зашел поздороваться, всего-то прошло несколько месяцев! На душе было горько. И потекли затертые тысячелетиями мысли, не оставляющие нас тем не менее равнодушными. Вот не стало человека и никому–то он оказы¬вается и не нужен. Разве что его дочке, да она еще этого не понимает. Конечно, забвение мертвых – естественное состояние живых, но хоть на пару поколений, можно бы, казалось, рассчитывать! Вот умерла Алла, но жизнь себе катит дальше, как ни в чем ни бывало. А множество людей уже сегодня живут только во мне, в моей памяти. Моя бабушка, к примеру. Еще поискать в мире такую бабушку, но умру я, и она канет в это самое небытие. Ужасно обидно и несправедливо.  

А справедливость–это что такое? Это когда человечество воздает людям за заслуги перед человечеством. За высокие воспитывающие образцы! Воздает в виде текстов в писаной истории, в памятниках, в памяти поколений. Создать бы мартиролог пре¬красных людей! Ну, что-то вроде книги Гиннеса. Да, а отбери я тогда у Володьки бутыль с вином – был бы жив! И хотел же, но отвлекся чем–то... Поток сознания нес меня, туманился неопределенностью и нечеткостью образов. Теперь жизнь пойдет однообразная, монотонная. Что? Опять на авантюры потянуло? Забудь. Тут шлагбаум перекрыт наглухо. Что там мои мальчики делают? Вот правильно. Переключи программу. И поменьше о смерти. Так и запрограммировать себя недолго. 

Домой прибыл уже под утро. Мальцы спали и были во сне еще милей, чем в дневное время, изрядная доля которого уходила у них на разного рода конфликты. Жена моя среди прочих достоинств умела не принимать их драмы близко к сердцу, умела просто замечательно. Рассказал ей про Володьку, посе¬товал на горечь забвения и предложил, спасаясь от вселенской грусти, совершить какой-нибудь выход в свет. Оказалось, что в субботу мы как раз званы к полковнику на ужин с картами, звонил сам Евгений Матвеевич! Случай беспрецедентный! Обычно звонит его жена. Хе-хе. Вот кажется, и завершающий штрих. Всё объясняющий финал. Что–то день грядущий мне готовит?  

Жена моя даже как-то и пристрастилась к этим посещениям. Вошла во вкус городских сплетен, да и практическую пользу из этого общения извлекала! Дамы там были обширно информированные и далеко не бедные. Их информа¬ция нередко оборачивалась новой обувью для детей или красивым платьем! Да и социальный статус моей Оли тоже упрочился. Она теперь кандидат наук и прекрасно одета! Не знаю, этично ли это, но со стороны мно¬гие поступки людей порой столь прозрачно детерминированы или, проще сказать, так легко просчитываемы, что так и хочется нажимать на некие управляющие кнопки. Впрочем, я, конечно, упрощаю. Далеко не всегда всё это столь уж просто и управляемо. 

______  

Вечером позвонил человек от Резо. Сказал, что надо встретиться. Встре¬тились на вокзале. Пожилой грузин с двумя сумками. Передал привет от всех знакомых и письмо. Я хотел прочесть дома, но он настоял, что бы не медля и прямо сейчас. Действительно, информация была безрадостной. Противник сумел перегруппировать силы и снова перешел в наступление, хотя уже и не столь варварскими методами. Отец в больнице. У него «удар» и надежд мало. Приходиться продавать предприятие по явно заниженной цене, но выхода нет. Кроме того, придется уехать на жительство куда ни будь в Россию, так как активность жаждущих отомстить родственников становится в новых условиях опасной. Предьявитель письма Гиви, – верный телохранитель отца. Просьба приютить и позаботиться. Он будет надежным помощником. Если появится в Грузии – убьют без промедления.  

Да, информация действительно серьезная.  

Я сказал: 

– Иди за мной, но держись шагах в двадцати.  

Отвез его на свою конспиративную квартиру. Была у меня такая. Старушка умерла, а сын за небольшие деньги сдал халупу мне. Там я занимался и, вообще, уединялся. Дома Гиви передал мне пакет, а я ему более не менее разъяснил ситуацию. Видно и Резо был с ним достаточно откровенен. По крайней мере, содержание письма ко мне ему было приблизительно из-вестно. 

Дома я развернул пакет. Там была приличная пачка денег и девять золотых царских десяток. В записке было сказано, что это всё, конечно, меньше моего вклада, но...  

С женой, к счастью, долго объясняться не пришлось. Она все поняла сразу. На следующий день мы всем семейством навестили Гиви, чему он был очень рад. Встречаться со своими было опасно, но и одиночество тягостно.  

В субботу отправились в гости. Приехав, мы, как всегда, разделились. Женщины ушли к себе, а меня полковник завел в свой кабинет. Я понял, что вот сейчас все прояснится. 

– Редкостный Вы человек, Сергей Николаевич! – промолчал. Редкостный – это отнюдь не синоним хорошего. 

– Нет, действительно! В Вас сочетаются, казалось бы, несовместимые качес¬тва: боевой офицер спецназа, орудовавший при случае и ножом, любимец подчиненных, спасавший их, порой рискуя жизнью, примерный семьянин... Я прервал его излияния, предложив прогуляться в скверике, расположен¬ном как раз напротив дома. Он усмехнулся и согласился. Мне не хотелось, чтобы предстоящий разговор попал на пленку. 

– Так вот, – продолжал он, – и во всем, за что Вы беретесь, демонстрируете отличную подготовку, а порой прямо таки талант! По моим сведениям вы сумели в Грузии за два дня отправить на тот свет не менее десяти мер¬завцев. Причем практически в одиночку! Лихо!- Он глянул на меня, покачал головой и улыбнулся. 

– Отлично готовят кадры в спецназе!  

Я тоже улыбнулся и заметил. 

– Справедливости ради Вы должны бы подчеркнуть, что разделывался я либо с отпетыми негодяями, либо защищая свою жизнь. 

– Ну, разумеется? Разве я не сказал этого? Должен добавить, что у Вас хорошие друзья. До сих пор родственники убитых не могут выяснить, кто это сделал? Иначе спокойной жизни Вам бы не видать. 

Некоторое время шли молча. Я переваривал этот довольно откровенный шантаж и ждал, что ему, собственно говоря, от меня нужно! 

– Я все же советовал бы отсюда уехать. Знаете, как говорят, береженного – Бог бережет. Тем более, что у вас дети! 

. Он некоторое время молчал. Но это конечно еще не всё. Ждём. 

– Вы представляетесь мне современным вариантом Робин Гуда с элемента¬ми донкихотства. Большая редкость, знаете ли, встретить сегодня такого человека (Причем тут Робин Гуд?), – Евгений Матвеевич снова умолк. Наверное, надо из вежливости что–то сказать, но я молчал. 

– Я, конечно, всецело на Вашей стороне, но очень не хотелось бы огласки. Знаете, столкновения с законом могут кончиться печально, хоть по-человечески вы может быть и правы. Перед Вашим отъездом я хотел бы на-править Ваши робингудовские усилия против одной премерзкой фигуры, с которой мы официальным путем ничего не можем поделать. Когда вы ознакомитесь с его «подвигами», то, не сомневаюсь, у Вас тоже руки зачешутся с ним поквитаться. И это будет акт высокой справедливости.  

Мы повернули, к дому. 

– Не переоцениваете ли Вы мои способности и возможности? 

– Не переоцениваю. К тому же я помогу и, надеюсь, достаточно эффективно. У себя в кабинете он положил передо мной простенькую картонную па¬пку с надписью: «Личное дело ст. лейтенанта Замрибабы Александра Федоровича», и вышел. 

Уже в дверях повернулся и заметил: 

– Кстати сказать, у Вас очень славная жена. Вообще Вам везет с женами! 

Ага, знай, что и это я тоже знаю. Ну, вот ситуация и прояснилась. Ясно что от меня хотят и чем угрожают. И выхода у меня, конечно, нет. Убрать полковника – мало что даст. Да и он, наверняка, примет соответствующие меры. А Замрибабу я знаю. Лично знаком. Должен согласиться: мерзавец и са¬дист, каких не часто встретишь! Но должны возникнуть какие-то экст¬раординарные обстоятельства, чтобы от человека избавлялись таким «крутым» способом. Хорошо бы все выяснить, хотя это мало что мне даст. 

А познакомились мы с Замрибабой на дежурстве. Как член народной дру¬жины я должен был раз в месяц отдежурить вечер. В одно из таких де¬журств меня посадили на заднее сидение милицейского УАЗика. Рядом с шофером уселся этот самый Замрибаба. Увидев его один раз – забыть уже было невозможно. Во–первых, рост под два метра, и соответ¬ствующий вес. Во–вторых, фамилия. И где только такие выдумывают? В чем состояла моя служба, я так и не понял. Возможно, при случае, акт какой–нибудь подписать! А вот его служба была понятна. Мы объез¬жали самые глухие по ночной поре места.  

Уповая на свою мощь, он бестрепетно шел один в любые закоулки, где риск нажить весьма большие неприятности был очень велик. При мне он разнимал драку – зрелище дос¬тойное кинобоевика. Он никого не бил, а просто хватал одной рукой за что ни попадя и отшвыривал в сторону с такой силой, что человек не сразу то и поднимался! Мне однажды тоже от него перепало. По-видимому, полная безнаказанность его развратила. Из сержантов он к моменту второй нашей встречи стал уже младшим лейтенантом. Вторая встреча сос¬тоялась в вытрезвителе, где мы опять таки дежурили. В каком качестве он там находился, я не знал, но от его жестоко¬сти меня просто коробило. Любимым занятием у него было придавливать локтевым суставом человеку сонную артерию. Через пару секунд, поте¬рявший сознание, кулем валился ему в ноги. 

Открыл и просмотрел папку с личным делом. Никакое это не личное дел, а скорей выписки из него. По-видимому, с какой-то целью. Может быть, да¬же специально для меня. Простое перечисление «героических деяний” якобы зафиксированных в настоящем личном деле. Тоже еще проверить нужно бы. Тут были многочисленные жалобы на жестокое обращение с задержанными и просто подозреваемыми. Но "вершиной» его деяний были два обвинения в изнасиловании и оба без последствий для него. В од¬ном случае женщина забрала заявление, а во втором – изнасилование несовершеннолетней, суд его оправдал, поскольку ряд свидетелей изменили свои показания. Мерзостный перечень и мерзостная личность, но не в этом конечно главная причина гнева начальства. Что–то он сделал та-кое, что затронуло интересы власть имущих или людей, от которых эти власть имущие зависят.  

И вот они решили убрать его моими руками. 

Вечер дальше развивался по-обычному распорядку, и эту тему больше не затрагивали, но перед уходом полковник вскользь заметил, что на неделе ждет от меня звонка. 

Вот это я вляпался! Опасность надо мной, над семьей нависла колоссальная. Что от меня хотят, чтобы я убрал Замрибабу, было совершен¬но ясно. Предположим, я шлепну этого подонка, но где гарантии, что меня оставят в покое? Где, наконец, гарантии, что меня самого не прикон¬чат после завершения операции? Вполне ведь реальное развитие событий! Размышления, от которых какого-нибудь интеллектуала–правозащитника в дрожь и негодование бросит! Я его «шлепну», – то есть убью человека. Пусть негодяя и морально разложившегося типа, но убить! Это не война, на которой государство за аналогичные деяния нас еще и поощряло! Да и наше отношение было иным. После того, как мы в упор расстреляли банду, ни у кого не только не испортилось настроение, но напротив! Мы, наконец, решили поставленную перед нами задачу! Но в мирное время – это дело совсем другое. Да и какова власть, которая держит на службе и прикрывает такого негодяя? Но если бы не угроза семье, стал бы я творить над ним суд и расправу? Впрочем, суд над ними творили другие. Мне предоставили только расправу. Тогда в вытрезвителе, когда я не выдер¬жал и кинулся защищать очередную его жертву, он так двинул меня, что я в стенку влетел. Дальнейший конфликт был остановлен усилиями чуть ли не всех ментов, созерцавших до той поры деяния этого подонка вполне спокойно. Дело было не в их вдруг проснувшемся человеколюбии. Просто они знали, что если мы, дружинники, подымем шум, то возможны непри¬ятности. Причем не столько у Замрибабы, сколько именно у них. Даже он понял, что перебрал и пробурчал что–то вроде извинения. Итак, опять меня понесло «не туда». Да, на этот раз без всякого моего одобрения и содействия. Причем все теоретизирования на счет священного права каждого человека на жизнь мне всегда казались фальшивыми и даже лицемерными. Возможно, я чего-то недотягивал в сути гуманизма, но, на мой взгляд, определенная категория людей должна уничтожаться ради жизни других, за преступления против человечества, например. Неужели следова¬ло сохранить жизнь Гитлеру? И бывают ситуации, когда человек вправе прикончить негодяя без суда и следствия. Другое дело, что прокламиро¬вать это нельзя! Иначе смертоубийство примет массовый характер и гиб¬нуть начнут в основном невиновные. Но стоп! Оставим в стороне теории. Как мне преподнести все это своей жене? А ведь нас ожидали очень серьезные перемены! Навещая Володину родню, я рассказал ей (без излишних подробностей конечно) про ночное нападение на нас, где он погиб. Зна¬ла, она и об участи нападавших. Оставалось преподнести необходимость скорейшего переезда. Возможная реакция Оли меня пугала. По моим понятиям мы жили с ней хорошо. Даже очень. А прочность связей между людь¬ми именно в таких критических ситуациях и проверяется! Но понимание такой в общем–то тривиальной истины не смягчает результата, если он оказывался негативным. Мы остановились перед светофором, и Оля прерва¬ла поток моих мыслей. 

– Что такого тебе сказал полковник? 

– А что? Так заметно, что я расстроен? Дело в том, что он посоветовал переехать на жительство в другой город. Последовало довольно продолжительное молчание.  

– Это в связи с кавказскими делами? – быстро сообразила! 

– Да. 

– Дело настолько серьезно? 

- Полковник говорит, что даже очень, хотя пока они меня еще не вычисли¬ли.  

Приближался критический момент. Сейчас она выскажет свое отноше¬ние ко всему этому. Я внутренне напрягся. 

– Сколько же у нас времени? 

– Я думаю, что пару недель мы можем себе еще позволить. 

– А куда? 

– Хотелось бы на старое место, на Урал. Как ты? 

– Попробую уложиться. А где мы там будем жить?  

Приехав домой, я позвонил Володе. Слышимость была ужасная, но все же я узнал, что Володе присвоили подполковника и он приглашает нас прие¬хать. 

– А как же старые проблемы? – спросил я. 

– Они самоликвидировались. Ну, не без нашей помощи, конечно. Все спокой¬но. Кстати, Алексей Максимович два месяца как умер и дом твой можно снова купить. 

Оля держала параллельную трубку. Я вопросительно посмотрел на нее. Она чуть улыбнулась и согласно кивнула. Так мы решили этот вопрос. Надо было еще спросить Гиви, но с ним во¬обще предстоял длинный разговор. 

И все-таки, мне хотелось знать истинные причины, которые привели пол¬ковника и тех, кто за ним стоял, к столь жесткому и рискованному решению. Понятное дело, что в его альтруизм, равно как и в благородное намерение наказать зарвавшийся порок, я верил слабо. Но как докопаться? Первую, да и последнюю попытку я сделал на следующий же день. Для этого мне пришлось организовать «случайную» встречу с нашим участковым Петей. У нас с ним стародавние связи. Пару раз мы совместно «злоупотребляли». Он даже как–то и привык, бывая в наших краях, заходить на пару минут. Мы с ним тут же угощались. «Как тут у Вас? Все спокойно?» В ответ всегда следовало: "Да! При таком-то участковом!» Рюмки я выбирал темного стекла, что позволяло мне себе наливать на донышке, а ему до краев. Я вообще–то это дело люблю, но поскольку оно плохо согласуется с делом, – то пью редко. Итак, изловил я Петю и на¬до же! У него оказалось свободное время, что позволило нам заглянуть в ближайший гадюшник. Разумеется, на Замрибабу я вывел его осторожненько, но узнал много интересного. Оказывается, Колька повадился ходить к одной девице. Девица и впрямь ничего. Дальнейшие события развивались тривиальнейшим образом. Зайдя в неурочное время, застукал у нее дру¬гого и малость его поколотил. Колькиной малости хватило на три недели больницы. Но главное в том, что соперник был человек самого генерала, который уже не раз предупреждал Кольку, чтобы вел себя осмотрительно. И вот вроде бы генеральское терпение лопнуло и над неуязвимым нависли весьма большие неприятности. На вопрос, а за что генерал так Кольку любит, последовал несколько туманный ответ – что вроде бы он объез¬жает кого надо и привозит мзду шефу. Может быть, хотя с трудом верится. Дальше мы перешли к другим не менее интересным темам. В общем, я, надо признать, – ничего не узнал стоящего. За такое не убивают. Впрочем, что изменится, если я даже и узнаю, за что его приговорили? Может быть, просто хозяева почувствовали, что утрачивают контроль над чело¬веком, который слишком много знает! А как лицо доверенное, он действительно много знал и начал становиться неуправляемым. Так или иначе, но у меня положение безвыходное. Еще спасибо надо сказать, что убрать предстоит стопроцентного негодяя. Хорошо бы еще в придачу и его хозя¬ев, но это, к сожалению, за пределами моих возможностей. В общем, как ни крути, а дело дрянь. Главная опасность, однако, в том, что и меня могут по обыкновению убрать вслед за ним. Это было бы очень логично. Единственный человек, который отнесся к моим проблемам с полным пониманием и сочувствием был Гиви. Наверное, потому, что и сам находился в подобной ситуации. 

Позвонил полковнику и тот дал адрес, куда Замрибаба таскал своих баб. Мы с Гиви произвели рекогносцировку. Гиви не сомневался, что меня тут же постараются убрать, а поэтому считал своей главней задачей прик¬рыть меня при отходе. Объект представлял собой частный домишко, огороженный высоким забором с воротами. Калитка не запиралась, и мы обследовали прилегающий к. дому участок. Определили все свои дей¬ствия и позиции. Оставалось только дождаться звонка от полковника. Катя выписала мне «больничный». В общем, всё, что можно было сделать, мы сделали.  

Звонок прозвенел через два дня. Теперь мы знали и день, и час Я занял позицию внутри у забора. Гиви где–то на противоположной сто¬роне улицы. До приезда клиента оставалось примерно полчаса. Для страховки я зашел не через калитку, а с противоположной стороны. Там находился нежилой домишко с заколоченными окнами.  

Время, как всегда, в таких случаях тянулось безобразно медленно, но все же не стояло на месте и аж за десять минут до срока подъехал его «Москвич». И тут я услышал, что он не один. Это было не предусмотрено. Надо было уходить, но я не успел. Почему-то он не вышел в своей обычной манере – спокойно и чуть в развалочку, а прямо таки выскочил из машины и бросился к ка¬литке. Столь же стремительно он принялся открывать ворота. Но, приот¬крыв только одну створку, с руганью кинулся наружу. Еще можно было уйти, но я замешкался. Он снова появился во дворе, волоча за руку ка¬кую-то девчонку. При этом он приговаривал: «Сказала ж дам, так чё ж ты? Сама ж сказала – дам...» Девчонка уже почти не упиралась. Он волок ее к дому. Я выстрелил. Пули от него, слава Аллаху, не отскакивали, и он начал валиться. Девчонка вырвалась, и, мельком глянув на меня (в парике и бороде), кинулась назад в открытые ворота. Сильно толкнув створку ворот, я подбежал к нему и сделал контрольный выстрел. Почти одновременно со стороны Гиви раздалось подряд четыре хлопка. Я автоматически отметил, что у него не очень хороший глушитель и обернулся. В пяти шагах от меня сильно задрав голову и как-то весь изогнувшись, опускался на землю человек. В руках он все еще сжимал Макарова, но, видимо, был уже «выключен». Подбежав, я за руки втащил его во двор и прикрыл ворота. Обтёр свою «Беррету» и сунул ему в руку, а его Макарова поло¬жил себе в карман и спокойно вышел через калитку. Мотор «Москвича» еще ра¬ботал. Отъехав несколько кварталов, я вышел из машины и свернул за угол. Метрах в ста стояла наша машина. Гиви уже сидел на месте. Проти¬рая все, что нужно, я открыл бардачок. Там лежали три пачки, заверну-тые в серую бумагу. Развернул одну – деньги и в крупных купюрах. Рассовал по карманам. Вышел и запер машину. Спокойно двинулся по улице, слегка прихрамывая. Отъехав несколько кварталов, снял парик. Дома мы были минут через десять. До самолета оставалось еще много времени, но мы поехали в аэропорт. Гиви должен был приехать через пару дней. По доро¬ге я думал, как мне быть с полковником? Он оказался даже большим негодяем, чем я ожидал. Впрочем, ожидал. Иначе не остался бы жив. Из авто¬мата аэровокзала я позвонил ему. Обычный разговор. Договорились завтра, как всегда по субботам, встретиться. 

– Как моя просьба? – Это он сказал уже в конце. 

– Просьбу Вашу мы, конечно, выполнили. 

– За Вами должок! Принесете завтра? – По–видимому он намекал на деньги, взя¬тые мной из машины Замрибабы. 

– Не очень понимаю, но уж вы мне точно должны. Ну, завтра разберемся. Во всяком случае, я свои обязательства выполнил, как говорится, в пол¬ном объеме. Очень надеюсь, что впредь мы и вспоминать об этом не станем. А вообще-то Вы меня неприятно удивили. И это не останется без последствий. Настоятельно советую не ставить со мной впредь столь опасных экспериментов. 

УРАЛ. ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЙСТВИЕ 

Откровенно говоря, я не был так уж уверен, что полковник оставит меня в покое. Но что я мог ему противопоставить? 3а ним стояла мощная организация, а мне не на кого было опереться. Разве вот Гиви – но это же не¬сопоставимые величины! У меня были записи наших с полковником разговоров. Мои лаборанты несколько модернизировали только начавший входить в употребление диктофон, и я успешно им воспользовался. Завтра Гиви пере¬даст отрывки из этих записей, и больше у меня, в сущности, ничего не было. Деньги вообще–то следовало отдать, но cильно разозлила его попытка меня ликвидировать. Нарушителю конвенции не пристало требовать от другой стороны ее строгого выполнения. В общем, риск был. Поживем (если!)– увидим, во что это выльется. Может быть, он оставит меня в покое, памятуя о моем изрядном профессионализме и намеке, что, кроме меня, есть еще люди, способные оказать мне не столько моральную, сколько огневую поддержку.  

Жена и дети мирно спали, а я читал письмо из Израиля, переданное мне Олей. Письмо пришло из Москвы и было невеселым. Родился сын Менахем, то есть Миша, но Борис устроиться по специальности никак не может, хотя надежды не теряет. Жить ей тут довольно противно, но Боря прекрасный муж и ради него она готова терпеть. Сам он работает на стройке и непрерывно ищет работу. Учит иврит. «Мы оба поражены, что эта страна поз¬воляет себе использовать человеческие ресурсы столь непроизводитель¬но. Уехали мы после того, как папа получил генерала. Естественно, что его тут же выставили на пенсию, Жаль, конечно. Они с мамой мечтают увидеть внука, но пока это только мечты. В общем, там хорошо, где нас нет». 

Надо будет написать им. С этими мыслями я и заснул. Очнувшись, увидел перед собой бабушку и Аллу. Бабушка покачивала головой, а в глазах у Аллы стояли слезы. 

– А что я мог поделать? Разве у меня был выбор? Да Вы же сами прекрасно знаете!  

Бабушка понимающе кивнула. 

– Жаль, что все у тебя так складывается, но что поделаешь! 

– Я не убил ни одного достойного человека! Я спасал своих детей! У меня ведь действительно не было выхода! Я уже почти кричал! 

– Не в том дело, – сказала бабушка – Скоро всему конец. Прими лекарства.  

У Аллы продолжали литься слезы. 

– Милая, не плачь! Ты надрываешь мне сердце. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю. Приходи чаще. Побудь со мной. Ну, скажи хоть что-нибудь! Они молча таяли, исчезали.  

Оля наклонилась надо мной. 

– Тебе нехорошо? Выпьешь чего-нибудь? 

– Да нет, просто дурные сны, но выпить что-то не помешает.  

Сердце пренеприятнейше трепыхалось, а пульс наверняка перевалил за сотню. Но потихоньку все успокоилось. Алешка развалился у Оли на коленях. Одной рукой она придерживала его, а другой держала за руку меня. Потихоньку взялись за меня и транквилизаторы. Наступало благостное состояние душевного покоя, постепенно вытеснявшее возбуждение от мо¬их видений. Затухающий поток сознания представлял собой малосвязанные фрагменты размышлений и просто картин, недавних событий... Кто же это подвернулся под пули Гиви? Кого это полковник послал меня прикончить? Впрочем, какая разница. Жаль только, что это не он сам. И что будет дальше? Постарается меня «достать» или решит, что я для него не опасен? Только бы это все не дошло до моей жены. И так у нес треволнений более, чем достаточно. А молодец моя жена! Тут полковник прав–с женами мне очень повезло. Но с меня хватит смерти Аллочки. Не дай бог что ни будь с Олей случится! 

Володя сказал, у них в криминальном мире одно хулиганство осталось. «Золотой поток» сменил русло и через нас теперь не проходит? Ну, я этому малость посодействовал. Жалею? Конечно, не дело это–самосуд. Но проклятые обстоятельства так складывались...И эта привычка с вой¬ны – стрелять! Да разве всех мерзавцев перестреляешь? Почему это мысли о смерти так настойчиво долбят мое подсознание? Ведь врачи ни о чем таком не говорят! Или врут традиционно? Или это я перепугался, и как–то деформировалась моя психика? А может быть и впрямь надвигается опасность? А что я могу с этим поделать?  

____ 

Жизнь на новом-старом месте сравнительно быстро наладилась. Правду ска¬зать, так дома своего я сразу и не узнал. Был он теперь обложен кир¬пичом, а внутри тоже преобразован изрядно. Старую лестницу на второй этаж заменила модерновая винтовая. Стены покрыты деревянными панелями, а уж сантехника! Конечно, куда моим возможностям финансовым против его доступа к дефициту. Ведь это было время, когда деньги – это еще было не все! И вот человек оборудовал себе гнездо по первому разряду, пригото¬вился доживать свой век и ...умер. Но не буду о грустном. Взяли няню. Снова к нам переехала Аллочкина тетя, а трое детишек наполнили дом жи-знью. Оля была довольна. Мне кажется, она ехала сюда с представлениями жены декабриста. Ехала, исполняя свой долг. Однако, жертв на алтарь семейной жизни не потребовалось, хотя, я в этом не сомневаюсь, она была готова их принести. 

Гиви жил в отдельной комнатенке, тосковал по своей Грузии, друзьям. Но тут я помочь ему был не в силах. Он это понимал и лишних слов не произносил. Исправно выполнял все домашние тяжелые работы. Больше всего любил колоть дрова и восстанавливать старенький мотоцикл с коляской. Я, в основ-ном, ездил на машине, которую Гиви умудрился сюда перегнать. С помощью Володи удалось пристроить Ольгу заведующей УКП Уральского политеха, где училось множество заводского народу. На домашнем совете ре¬шено было Володю (по моему представлению) материально поощрить. В ход пошел предпоследний японский хронометр со всякими многошкальными вык¬рутасами и очередное золотое колечко с приятным камешком. Я тоже на этом же УКП почитывал лекции. Зарплата была не очень полновесная, но на дан¬ном этапе это меня не беспокоило. Афганские трофеи решили еще од¬ну серьезную проблему. Времени свободного у меня днем было много, и я взял на себя труд возить Володину Лиду по магазинам за продовольствием. За эти годы положение с товарным обеспечением и с едой у нас тут лучше не стало, но для начальника милиции! 

Наведывались мы и в областной центр. Чаще всего в театр или в цирк. У Володи с Лидой тоже росла парочка парней. На все это нужны были деньги, которые пока что были. Но не было уже ежемесячных поступлений, к которым мы так привыкли за эти годы. Резо с семьей переместился аж в город Владимир. Пару раз общались по телефону, жаловался на стесненность в средствах. Но это была стесненность по–грузински. Накопленного ему хватило и на новую машину, и на квартиру с мебелью, но новых поступлений, как и у меня, у него не было. А перспектива жить на одну зарплату в популярном фильме приравнивалось чуть ли не к проклятию, хотя огромному большинству населения именно так и приходилось жить. 

Разумеется, что еще в первые дни пребывания я посетил Валериана Никифоровича. Постарел, естественно. Уже не работал. Поскольку власти в смысле веротерпимости несколько смягчили позицию, то свою религиозную деятельность он значительно активизировал, выигрывая у местного попа «по очкам». Но я отношу это не за счет большей истинности его варианта веры, а исключительно за счет обаяния личности. В сравнении с грубова¬тым и малообразованным попиком, Валериан Никифорович очень выигрывал. А вот чувствовал он себя неважно. Сказал, что ждем его в гости для знакомства с моим из¬рядно разросшимся семейством.  

Проводить меня вышла, жившая при нем старушка. Я поинтересовался, на что живут? Бабуся заплакала. Не допытыва¬ясь подробностей, дал денег и просил всячески заботиться. Договорились, что Валериану Никифоровичу она признается в источнике денег лишь в самом крайнем случае. Я же чувствовал от своего поступка радость душевную.  

Ощущение, что будущего у меня нет, – становилось все прочнее. И вот в связи с этим началась новая цепочка событий. Я спрашивал себя: чего я опасаюсь в первую очередь? Пули от полковника или сердечного приступа? Собственно, для итога – это было не так уж важно, но с полковником еще что-то можно было предпринять, а вот с сердцем куда сложнее. Но признаков сердечных недомоганий почти не было. Что-то такое на кардиограммах просматривалось, но не очень грозное. Практических рекомендаций кроме общих советов вести себя хорошо, я не получал. Но сначала о расширении моего семейства. Однажды мы заехали за чем-то к Володе на службу. Кажется, чтобы уже вместе к кому-то наведаться. В моем стремлении поддерживать с начальником городской милиции хорошие отношения, конечно же, просматривалась и меркантильная жилка. Собственно – меркантильная – это не точно, но, надеюсь, всё понятно. Однако, элемент просто человеческих взаимосим¬патий был весом. Он много делал для меня, и я это ценил. 

Так вот, зайдя в помещение, услышали детский плач. Звуки для милиции не совсем обычные. Детский плач я переношу плохо. О жене же и говорить нечего. Оказалось, сняли с поезда девчушку лет трех. Бросила мама. Не приведи ей бог встре-титься со мной. Дяди милиционеры покормили. Тетя – секретарша немного помыла и развлекала, как могла. Но вот все разошлись по домам, Жена отправилась к ребенку, и плач скоро прекратился. Мы о чем-то судачили, когда появилась Ольга с девчушкой на руках. 

– Начальник не будет возражать, если я ее возьму домой?  

Я все понял сра¬зу. 

– Ее нужно выкупать, переодеть и накормить. Вы что, собственно хотели с ней делать?  

Володя развел руками: – 

- Думал, отправить ее пока в детский садик, а утром в город. Там есть "Дом ребенка" 

Малышка была славной. Собственно, по-моему, они все славные. Пока не вырастут. Вот тут уже возможны варианты. Звали ее Зоя. Она сидела у Ольги на руках, обняв ее за шею ручкой, и прислонив головку к Олиной щеке. Говорят, когда-то увлекались живыми картинами. Одна из них – «Мадонна с младенцем» была перед нами. 

Трогательная до умиления картинка! 

– Оля, ты представляешь степень ответственности, которую берешь на себя? Объем работы и возможный печальный итог? Это же живой человек, не игру¬шка! Ее нельзя подержать и отдать. Во всяком случае – это нелегко. 

– У нас,– это жена произнесла с ударением, хватит сил и средств, чтобы вырастить еще одного человечка.  

Володя встал. 

– Вы тут побеседуете, а я через пару минут вернусь. 

– Оля, я не вечен. Ты рискуешь остаться с тремя детьми. Представляешь, что это такое?– Она молчала. 

– В нашей распрекрасной системе сотни тысяч брошенных детей! Нам эту проблему не решить! 

– Я не собираюсь решать проблему всех брошенных детей. Я хочу решить её проблему. Короче, ты против? 

– Я – за, но хочу, чтобы ты понимала всю меру ответственности, ясно пре¬дставляла себе, на что идешь!  

И тут моя жена, как говорится, показала зубы. 

– Ты понимаешь, а я – дурочка не понимаю! Не доросла! И ты в доступной форме мне разъясняешь? Я правильно все понимаю?  

С ребенком на руках, разгневанная, она была очень хороша. 

– Ты у меня умница, но по-женски несколько эмоциональна. Я представ¬ляю в нашей семье рациональное и холодноватое мужское начало. И не настолько уж я глуп, что бы ни суметь оценить твои способности. Знаешь, если тебя считать дурочкой, то я в этой же системе коорди¬нат не иначе, как круглый дурак. 

– Прости меня! Ты хороший муж и самый близкий мне человек.  

Я понял, что она снова взяла себя в руки. Мы ведь хорошо с ней жили! И может быть, это судьба посылает нам тест на человечность! 

– Оля, мы берем эту девочку. Где здесь начальник?  

Он тут же зашел. Так в нашей, семье появилась Зоечка.  

ЗОЛОТО 

Первая цепочка событий началась с получения из родного города бандероли. Аккуратно запакованный яркий натюрморт. Обратный адрес Нинин. И ни одно¬го слова. Натюрморт повесили на кухне. Смысл послания очевиден: «Ваш адрес нам известен». Два дня я размышлял, а на третий позвонил полковнику. Разговор состоялся малоприятный и даже несколько странный. 

– Добрый вечер, Евгений Матвеевич! 

– Добрый вечер, Сергей Николаевич! Рад Вашему звонку. Сергей Николаевич, долги все же нужно отдавать! 

– Я крайне удивлен, полковник. 

– Чему же? 

– Тому, что у нас нет былого взаимопонимания. Тому, что нарушитель конвен¬ции требует от своего контрагента строгого исполнения конвенции. Наде¬юсь, я достаточно ясно выражаю свои мысли? 

– По-моему, все понятно, но согласиться с ними я не могу. Присвоенные Вами средства принадлежат сторонним людям. 

– Что ж, Вы, как нарушитель конвенции, и выплатите эти суммы. Можете считать это незначительным наказанием за допущенное Вами весьма значительное нарушение договоренности. Своего рода штрафом. Если же Вы будете продолжать настаивать, то я деньги вышлю, но вынужден буду вернуться к необходимости со своей стороны адекватных на вас воздействий. В духе допущенных Вами нарушений. Вас такой, на мой взгляд, справедливый вариант устраивает? Если да, то деньги будут Вам незамедлительно высланы. Жду Вашего решения. 

– Вот и хорошо. Рад, что мы так быстро пришли к согласию.  

Ничего себе согласие! Это зачем же он притворяется, что не понимает стоящей за моими словами угрозы отправить его на "тот свет" 

– Я признаться поражен! Я Вас, можно сказать, простил! Вы же настаиваете на адекватных с моей стороны действиях. И это при том, что для Вас эти 12 000 могут иметь разве что символическое значение. Но дело Ваше. Необходимые указания будут даны и Вы, надеюсь, все получите сполна. 

– А я со своей стороны надеюсь, что это не угроза. Запишите адрес. 

– Ну, разумеется! Это всего лишь констатация определенности дальнейшего хода событий. В строгом соответствии с выбранным Вами путем. Повторяю, я очень удивлен! Надеюсь, Ваше решение – итог серьезного анализа возникшей ситуации. А засим, позвольте распрощаться.  

И я положил трубку, поскольку эта словесная эквилибристика мне стала надоедать. Что ж, несколько па-тетически выражаясь, жребий брошен! 

Гиви выслушал запись разговора и без лишних слов начал собираться в дорогу. Он даже повеселел! ИЖ он восстановил и покрасил. Дрова наколол на год вперед и откровенно маялся не зная, куда себя деть. Я же испытывал несколько более сложные и даже несколько противоречивые чувства. С полковником Холодовым нас связывали многолетние, пусть поверхностные, но все же чувства, которые я воспринимал, как дружественные. И вот этот человек, не дрогнув, принуждает меня шантажом к убийству, а потом спокойненько приказывает меня убить. И не в наказание, не по причине какого-то с моей стороны проступка, но только потому, что этого требовала технология процесса! То, что мое устранение не удалось, и я не мог не понять его роли в этом предполагаемом убийстве, не сму¬тило его ничуть. Не мешает требовать с меня возврата денег, о которых у нас с ним и речи не было! Поразительно! Но, ладно. Это, в конце концов, его нравственные проблемы. Если тут вообще можно говорить о нравст¬венности. Но вот я подсылаю к нему, будем говорить с собой откровенно – убийцу. С точки зрения Гиви – это всего лишь справедливый акт воз¬мездия. И если бы Гиви еще тогда не сработал высокопрофессионально, то меня бы уже давно не было в живых, а полковник, вполне возможно, оказывал бы какую-то поддержку моей жене, то есть вдове. Так в чем же проблема? Что «царапает» душу? А то, что они сумели навязать мне свою мораль, свои дикарские способы решения проблем. Причем до такой сте¬пени, что мне и не хочется останавливать Гиви. Напротив, я и сам бы пристрелил этого негодяя. Значит это уже и моя мораль! Но что я могу в этой ситуации сделать иного? Из чувства непротивления злу подставить себя под пули его убийц? Разумеется, я мог спокойно отдать ему эти деньги. Но это же вопиюще несправедливо! В этом есть даже что-то унизительное. И где гарантии, что он оставит меня в покое? Их нет. Подозреваю, что он уже наметил план моего устранения. Хочет и меня убрать и сделать это как бы за мой же счет. Не по бедности, а из принципа! Неужели это правда? Так стоит ли такую сволочь жалеть? 

Вторая цепочка событий началась следующим образом. Проезжая на мотоцикле мимо знакомого дома, я как-то непроизвольно повернул и вскоре очутился перед разгромленным дедо¬вым сараем, в котором старик жил после пожара. Сюда наведывались уже многие. Как у нас это водится, вынесено было всё вплоть до оконных рам. Внутри погром был не меньший. Оставшееся догнивало, так как и крыша была в дырах. Я уже хотел выйти, когда внимание мое привлек своим золотым тиснением полу затоптанный томик, оказавшийся семей¬ным альбомом. Он был в скверном состоянии, но все же эволюцию рода можно было проследить. Вот очаровательный младенец. Вот парнишка лет десяти, молодой прапорщик с нагловатыми глазами. Однако не по¬боялся оставить такой компромат! Ага, а вот он уже среди красных. Шинель с «разговорами», в руках карабин. Дальше страниц не было. В конверте с не приклеенными фото, снятыми очевидно на пропуск или пас¬порт, уже вполне можно было узнать того дедка, что стрелял в меня. Приятных воспоминаний созерцание его физиономии не вызывало и я уже хотел бросить альбом на пол, но вместо этого начал прощупывать обложку и был вознагражден. Внутри толстой обложки была заложена сберегательная книж¬ка, причем во вполне рабочем состоянии. Последняя запись свидетельство¬вала, что у владельца на счету оставалось аж 12 рублей с копейками. Листая книжку, я обнаружил такую закономерность: крупный вклад, посте¬пенный съем денег, снова крупный вклад и снова равномерное убывание. Поступления примерно одинаковы, скорость расходования тоже примерно одинаковая. Значит, он откуда-то деньги получал, расходовал, снова получал! Получал и клал рублей по 500–600 рублей. Брал по сто рублей. Прихватил книжку с собой для дальнейшего исследования. Уже дома меня осенило! Дед имел дело с золотом. Видимо, у него был запас, который он небольши¬ми порциями продавал. Отсюда и поступления. Значит, где-то вполне возмож¬но осталась захоронка. Дед вовсе не рассчитывал умереть. Обдурить тако¬го лоха, как я, ему не представлялось сложным. Да он и действительно пре¬успел, почти преуспел в этом деле. Где же эта захоронка? Кладоискательством я еще не занимался. Если захоронки в доме нет, мне ее не найти. Но вряд ли. Лет ему было далеко за семьдесят, а в эти лета по горам уже, как правило, не лазят. Во всяком случае, без самой крайней необходимости. В лесу? В дупле? Рискованно, хотя и возможно. Но как быть зимой. Тоже мало радос¬ти по лесу шастать. Нет, логичней всего иметь захоронку где-нибудь ря¬дом. И, возможно, не одну. Но наступила зима, и поиск я отложил до весны. 

______ 

На десятый лень после отъезда Гиви позвонил полковник. Он был сух и краток. 

– Деньги до сих пор не поступили. 

– Вы не будете возражать, если я переведу их через сберегательную кассу.  

– Буду. В прошлый раз Вы записали адрес для пересылки. Запомните, что, начиная с завтрашнего дня, Ваш долг возрастает на тысячу рублей. А даль¬ше пеня будет составлять 3 процента в сутки. Послезавтра я перезвоню Вам. Надеюсь, к этому времени все будет в порядке.  

Положил трубку. Странно! Он не боится, что я могу записать разго¬вор. 

Через день я получил от Гиви телеграмму следующего содержания: «Часы продал. Деньги пришлю из Тбилиси». Понимать это следовало так: "Задание выполнено. Пришлите деньги в Тбилиси по адресу Главпочтамт. До востребова¬ния" 

Вечером, как и было договорено, позвонил полковнику. Трубку взяла жена и сообщила, что в результате несчастного случая полковник погиб сегод¬ня утром. Пришлось выразить соболезнование. 

Ну, вот, у него не получилось, а у меня получилось. Конечно, история может иметь продолжение. Что ж, остается ждать. На следующее воскресенье у нас были билеты в цирк. До центра электрич¬кой сорок минут. Потом по большому городу пешечком – масса новых впечатлений! 3аодно зашли на почтамт и отправили Гиви деньги. Но получить их ему не пришлось. Деньги вернулись обратно. Резо позвонил. Гиви убили на третий день после приезда. Мы принадлежали к группе повышенного риска, где смертность была высока.  

____ 

Зима. Выход из дому – это не так просто, как на юге. Мороз градусов в –20°С здесь сильным холодом не считается. Дома, зато тепло – газовая горелка в топке Русской печи не выключается. После обкладки кирпичом дом наш очень «потеплел», но все же, когда переваливает за –30°С, то на втором этаже приходиться топит еще одну печь. Но детвора жаждет улицы, где можно кататься на санках, лыжах, коньках. Самое приятное – это катание с горок. И катаются с визгом и смехом. Для нашей команды еще необ¬ходимо присутствие взрослых. Чаще всего–это няня, реже – Оля или я. Главное, чтобы что ни будь не отморозили. Особенно носишки. 

Зимними вечерами, когда вся братия накормлена, умыта и уложена спать, мы с удовольствием сидим в нашей гостиной. Оля читает или что-то пишет. По-видимому, «кропает» свою будущую докторскую дисcертацию. Я вечерами читаю га¬зеты и «толстые» журналы. Иногда беседуем на разные темы. Чаще всего Оля «вытягивает» из меня информацию по различным гуманитарным проблемам. Память у меня все еще отличная, от контузии не пострадала ничуть. Она даже проверяла меня, когда я принимался что-то обильно цитировать. Конечно, не с точностью до запятой, но, по сути, все сходилось, и было довольно близко к тексту. Вопросы, которые её интересовали, группиро¬вались вокруг религии, политики, философии. Иногда, не будучи в состоянии удовлетворить её любознательность, ходил даже в библиотеку за «подкреплением». Потом делал этакие мини доклады. Не сходились мы по многим вопросам. Выспросив меня, она приходила к каким-то выводам, которые порой бывали весьма далеки от моих. На мой взгляд, она всё нем¬ного упрощала. Почему-то была убеждена, что все сложное в основе своей просто. И вот до этой фундаментальной исходной простоты и надлежит до¬браться. Меня удивляло, как это с ее острым умом можно было в упор не видеть той «лапши», которую пресса вешала нам порой на уши? Как было не понимать, что нарушаются основные принципы классического социализма в марксистском понимании! Причем Марксу мы оба доверяли и в грядущую по¬беду социализма на Земле верили безоговорочно. По-видимому, ее недопони¬мание было связано с тем, что она не работала на производстве, не представляла себе всех нынешних проблем. А, главное, способов, которыми эти проблемы зачастую решаются. Ей бы показать, как подделывают отчет¬ность или стараются охмурить военпредов, подкупают ревизоров и даже самое высокое начальство. А может быть такое незнание благо? К чему сму-щать душу, когда сделать – то все равно ничего нельзя! То, что она видела в колхозах и совхозах летом во время принудительных сельхоз. работ студентов, конечно « в нос шибало» и незамеченным быть не могло, но ведь есть другие! Вот в газетах пишут... 

Кстати, эти «другие» действительно были. Отчасти как проявление выдающих¬ся способностей их руководителей. Отчасти государственные структуры за¬ботились о процветании отдельных хозяйств, дабы иметь нечто вроде вит¬рины для демонстрации. В основном, иностранцам. Им поступала новейшая техника, досрочно списывались задолженности и т.д. Но не эти хозяйства определяли общий уровень сельскохозяйственного производства в стране! А уровень этот был катастрофически убогим, и доказывать сей при¬скорбный факт никому не нужно было. Продовольственные магазины посещали практически все, так что эта неспособность власти в течение уже многих десятилетий наладить в стране сельское хозяйство было на виду. Уж с этим не поспоришь. Но в тот вечер речь у нас зашла с демократии и свободе личности. Все началось с моих насмешливых замечаний, которыми сопровождалось чтение газет. Жена поинтересовалась, что меня там смешит. Даже свое писание отложила. Я прочел ей пару абзацев, из коих следовало, что трудовой энтузиазм трудящихся села, воодушевленных решениями очередного плену¬ма Центрального комитета партии, привел к существенным успехам в производстве зерна! А труженики другого колхоза сумели резко поднять проду¬ктивность колхозного стада и вывели свое хозяйство в передовые! И все это благодаря руководящим указаниям пленума ЦК. Такими благоглупостями были заполнены в практически все газеты того периода. В лучшем случае можно было не освещать какой-то вопрос, но писать правду категоричес¬ки запрещалось. Уж очень эта правда была бы обличительна для власть предержащих. Но моя жена, поигрывая авторучкой, спросила меня совершенно серьезно: 

– Так что тут смешного? 

– А я представил себе, что там было на самом деле.  

Она как-то неопределенно пожала плечами. 

– Ну, ладно. Это тебе не смешно. А когда в Китае некто никак не мог нала¬дить производство обычных змеек, но прочитав нечто из трудов «Великого кормчего», блестяще решил эту задачу! Что, тоже не смешно? 

– Нет, это скорей грустно. 

– Согласен. Тут уж дело восприятия. Главное, что все это ложь. По сути ты, пожалуй, права. Это наводит на мысли о человеческом ничтожестве и может вызвать грусть. Но а ситуация с колхозами, чем она отличается? По-моему, так в принципе ничем. Конечно, в этом есть, учитывая обстоятельства, не¬кий фундаментальный драматизм, но и комическая сторона тоже присутст¬вует. В демократической стране это было бы невозможно.  

Она не ответила, продолжая вертеть свою авторучку.  

– Объясни мне, что такое демократия и чем она так тебе нравится в капиталистических странах? 

Ничего себе, вопросик! Но что-то надо отвечать.  

– Тебе кратко или подробно? 

– Мне подробно, если нельзя кратко. 

– Я, понятное дело, не специалист по демократии, но переводится она, как власть народа. Однако сущность этого понятия сегодня изрядно изменилась по сравнению с тем содержанием, которое в него вкладывали где-то, ска¬жем в пятом веке до нашей эры. Когда-то в древнегреческом полисе весь народ мог собраться на центральной площади и вне зависимости от своего материального достатка принимать участие в законотворчестве и вообще – управлении делами своего города. Под народом понимались взрослые мужчины. Казалось бы, что вот самый справедливый способ управления! Но древние философы, люди умные, считали такой демок-ратический способ правления наихудшим. По-видимому потому, что для уп¬равления государством, пусть даже одним городом, нужен профессионализм и определенный уровень способностей, которого у большинства людей нет. Но зато есть (при демократии такого рода) возможность шуметь и гово¬рить глупости. Но важнее то, что всегда находятся ведущие, чаще всего демагоги, которые, преследуя собственные цели, умело управляют тупой толпой. И получается, что дельные предложения не проходят, за то пустой болтовни – море, и кто-то обделывает свои делишки за счет одураченных сограждан. Хорошо, если в вожаки прорываются Перикл или Фемистокл! Чаще в толпе преобладают чувства мелкие. А то и низкие. Вот почему в тех же Афинах большинство достойных людей подвергалось остракизму. А то и просто убивали их. Сократа, например. Потом его, правда, опра¬вдали, но ему уже от этого легче не стало. Демократия в наше время функционирует как представительная, то есть граждане выбирают своих представителей, которым вручают свои полномочия. Это может повысить уровень компетентности управления, а может просто служить ширмой для реально управляющих государством групп или личностей.  

Так, – моя жена, наконец, оставила свою авторучку и полностью развернулась в мою сторону. Что ж, поехали дальше. 

– На самом деле в капиталистических странах правят те, в чьих руках реальная власть, капитал или их представители – профессионалы-управленцы. Демократическая же форма служит в той или иной степени камуфляжем. У нас дело обстоит точно так же, но в более жесткой форме. Как и там, народ к реальным рычагам власти не допускают, и я думаю, слава богу. Но там все же больше свобод и собственно демократии. Причем уровень этих свобод в развитых странах растет по мере роста экономической мощи страны. Кстати сказать, опыт родины демократии – Афин показывает, что государство достигает расцвета именно тогда, когда им при сохра¬нении Нормальной демократии правит один умный правитель типа Перикла. На определенном уровне развития свобода личности становится непремен¬ным условием развития общества. Соответственно и наоборот. Отмена сво¬боды на длительное время приводит к застою и деградации. Свобода в экономике приводит к допуску конкуренции, к рыночным отношениям. Сво¬бода в общественной жизни – к многопартийности, свободе прессы и независимости судебной власти. Мне продолжать, или хватит? 

– Продолжать. Не пойму, как это тебя такого умного у меня еще не увели? 

– А потому, что ты у меня тоже прелесть. А от добра добра чаще всего не ищут, хотя бывают и исключения. Но мы отвлеклись. Итак, степени отторжения народа от власти есть необходимость, но степени такого отторжения бывают разные и определяются они конкретными об¬стоятельствами. Чаше всего экономическими... От нашего, полного отторжения, до варианта американского, где тоже отторжение, но в меньшей сте¬пени и с гораздо большим соблюдением демократических процедур. Пусть попробует шериф плохо выполнять с точки зрения граждан свои обязанности! Его просто не выберут в следующий раз. А то и прогонят. Не рискнет и сенатор игнорировать требования своих избирателей. Могут не переизбрать. Так что кое-какие преимущества их демократия широким массам дает. Руководство страной – удел специалистов-профессионалов. Кухарки упра¬влять государством не могут. 

– Ты уже с Лениным споришь? 

– В данном случае нет. Ленин высказался в том смысле, что низкая исходная профессия не может служить препятствием для высоких постов. Подучить кухарку и если она проявит способности, то, безусловно, допустить к самым высоким должностям. Но после такого обучения она уже будет бывшей кухаркой. 

Откровенно говоря, это высказывание трактуют не так, и само оно изрядно отдает демагогией. 

– Значит ты за капитализм? 

– Нет. Я за социализм, но понимаю твой вопрос. Думаю, что у нас никакой сейчас не социализм. У нас нет главного признака социализма: – общественной собственности на средства производства. У нас заводы не принадле¬жат рабочим, земля не принадлежит крестьянам, власть не принадлежит народу. 

– А как это может завод принадлежать всем? 

– Через институт демократии. Подлинной, социалистической. А ее у нас нет и в помине. 

– Кому же все принадлежит? 

– По-видимому, политбюро. Ну, дело не в названии. Какой-то группе людей. Но уж никак не народу. 

– Но если это не социализм, то что это такое? 

– Не знаю, как это называть. Например, реальный социализм. 

– И что же будет дальше? 

– Люди поумней меня, затрудняются с ответом на такой вопрос. Думаю, ни¬чего хорошего. 

– Но мы живем, развиваемся! 

– У нас низкая и медленно растущая производительность труда, а это по Ленину есть главное для победы нового общественного строя. Мы живем за счет распродажи национальных ресурсов. Нефть на хлеб и ширпотреб меняем. 

– А в космос кто летает?  

– Верно. Но, пожалуй, других столь же значимых достижений ты не назовешь. 

А космос идет за счет отрыва средств от всего остального и огромной способности их концентрировать. Энгельс писал, что социализм без социалистической демократии невозможен. А ее у нас и близко нет. Маркс вообще говорил, что социалистическая революция возможна толь¬ко мировая, а мы строим в отдельной группе стран. 

– Так может быть в этом и причина наших трудностей? 

– Может быть. 

Я начал уставать от этого разговора. Чтобы закончить ска-зал:  

- Стенограмма нашей беседы, даже в наше сравнительно либеральное время, оценивается лет на пять лагерей. Для демонстрации уровня нашей свободы и демократии. Помни об этом. И помни, что сексотов тьма. 

Ольга молча смотрела на меня. Я также молча смотрел на нее. Чувство¬валось, что убедить ее серьезно мне не удалось. Наконец она сказала. 

– Есть о чем подумать после такого разговора. 

– А что это меняет в нашей повседневной жизни? Так думают очень многие. Из тех, кто серьезно задумывается. 

– А что тебя заставляет серьезно задумываться? – Она наклонила, голову и, казалось, с интересом ждала моего ответа. 

– Ничего особенного. Мне лично и моей семье в силу неких случайных причин живется, в общем, неплохо. Если не считать оторванности от мировой культуры в широком смысле. Просто природная любознательность. Если хо¬чешь, можем поговорить о музыке. 

В это время раздался скрип двери и показалась наша очаровательная дочка. Она жмурилась от света и собиралась плакать. Оля вскочила и подхватила её на руки.. Когда Зойку уложили, Оля вернулась к своему столу и, собирая бумаги, спросила: 

– Так чем же, по-твоему, все у нас кончится?  

А я думал, что продолжения не будет. Видимо у нее проснулся интерес к этим проблемам. Раньше мы серьезно на такие темы никогда столь обстоятельно не беседовали. Отче¬го бы это? 

– История многоальтернативна. Просматривается, на мой взгляд, два пути: или мы под влиянием неудач в хозяйственном строительстве перестроимся, то есть станем на путь настоящего социализма, или произойдет возврат к капитализму. Против последнего варианта я готов выступить с оружием в руках. 

– Вот как? – видно было, что такого вывода от меня она не ожидала. 

– Но я же сказал сразу, что я сторонник социализма. Чего ж ты удивляешь¬ся? 

На этом наша семейная конференция о судьбах мирового социализма за¬кончилась. К этому вопросу мы больше не возвращались. 

_____  

Утром мы не спешим и подымаемся сравнительно поздно. Оля еще спала. Де¬ти тоже. На часах семь. У нас это считается рано. Тем более, что в садик Алеша сегодня не идет. Но когда и идет, подымает и отводит его к восьми Пелагея Ниловна. 

Вчерашний диспут, или как я говорю, семейная конференция оставила в душе некий дискомфорт. Все же приятней, когда жена разделяет твои убеждения. Такая умница и, как говорится, в упор не видит происходящего. Ну, а может быть, я не прав! Может быть мне по обывательски мелочи закрыва¬ют суть? Не знаю. Мне так не кажется. Мне бы о другом подумать, более земном. Вот главного противника уже нет, но чувство настороженности меня не покидает. Полезно бы проанализировать: почему? Почему он так цеплялся за эти деньги? Насколько я понимаю, для него это не бог весть какая сумма!. Не из принципа же? О соблюдении каких принципов может говорить человек в его положении? Не может он не понимать, что после ликвидации его киллера прямо при попытке меня ликвидировать, моральных прав что-то требовать у него никаких. Что же за этим стоит? Может быть, это по¬пытка отвлечь мое внимание? Какую-то опасность я, конечно, для них пре¬дставляю, хотя осведомленность в их делах у меня не велика. Конечно, лучше для них всех, неведомых мне, чтобы меня не было. Киллеров почти всегда предпочтительней убирать. Не всегда это, правда, так уж и просто! Так успокоились они уже, или будут продолжать пытаться? Если будут, то сейчас самое время. Если толъко они это понимают. Снег еще есть, а лютых морозов уже нет. Что же получается? Нужно ждать гостей? Во всяким случае – это не исключается. Почти каждый вечер мы с Олей поздно возвращаем¬ся, я еще начал читать лекции для общества «Знание». И то же, как правило, по вечерам. И время, и место очень располагают... И что же я могу пред¬принять? Вооружиться? Как дед говорил: «Не ходи пустой?» Конечно, но поможет это слабо. Выпросить у Володи бронежилет? Начнутся расспросы. Можно придумать что-нибудь насчет недобитых бандюг из прошлого. Но не носить же его вечно? И потом, они могут взяться за детей. Очень маловероятно, но могут. 

Следует хорошо подумать, прежде чем привлекать на помощь милицию. Пусть даже возглавляемую моим приятелем. Да, ситуация может быть неприятной. Опять куда-нибудь уехать мне ужасно не хочется, да и что это даст? От¬срочку и не более того. И следует подумать: подключать ли к делу дружину? Мой приятель Лёха по-прежнему ее возглавлял. Но что им поручить? Охранять меня? Смешно. Самое лучшее – это вовремя их обнару¬жить и чтобы они потом тихонько исчезли. Но как это в одиночку сделать? 

_____ 

Ехать в центр в этот день, совершенно не входило в мои планы. Я уже дав¬ненько сидел над одной статьей и вплотную подошел к необходимости на¬чать экспериментальную часть. Откровенно говоря, с нее–то бы и надо начи¬нать, но я убедил себя, что написав «лирику», четче представлю себе проблему. Лень просто было, по всей видимости. Ольга очень любила, ког-да я занимался какими–то теоретическими проблемами. Как бывшая моя ученица она все еще представляла себе меня на кафедре, легко разъясняющим любые сложные вопросы. Она, на мой взгляд, несколько пере¬оценивала меня, и мне хотелось соответствовать, но... это требо¬вало уж очень больших усилий. Да и принципиально было невозможно. Но что–то я же мог! И вот эта статья, с которой я маялся уже давно. Оля говорила, что я просто лодырь и при каждом удобном случае пыталась меня подтолкнуть «на путь истинный». Вот я с утра на этот путь и стал. 

Телефонный звонок из института был неожиданным. Звонил не очень мне знакомый аспирант и просил приехать по поводу как раз этой статьи. Мне, конечно, было лень, но он настаивал и утверждал, что это в моих интересах. Наконец мне все это надоело, и я попросил его объяснится подробней. Помявшись, он выдал примерно следующее. Из аспирантуры он уходит, а поскольку темой его диссертации как раз является разбирае¬мый мной вопрос (откуда только узнал?), то он готов мне уступить всю проделанную экспериментальную работу. И только я-де могу ее оценить, поскольку «владею материалом», а ему она уже ни к чему и т.д. Что ж, это было интересно, и я согласился. Мы встретились у входа в институт. К этому времени я уже успел узнать, что Толик попросту спился. Уволен с работы и вернулся на жительство в свой родной городок, где устроился в школе преподавателем физики и математики. Вид у него был соответствующий. Не математике, а спившемуся человеку. Пили и пьют у нас многие и надо перейти уже все границы, чтобы тебя уволили. Мне было чертовски жаль его. Это же надо вот так вляпаться! Он повел, меня в какое–то кафе, где его знали. Мы заняли столик, и без лишних вопросов я заказал два по 100 и нечто, выдаваемое тут за бифштекс. Бумаги были при нем и на ближайшие 15 минут мы в них углубились. Точнее сказать, я в его, а он в мои... К бифштексу стало ясно, что работа наши полностью стыкуются. Выпив и закусив, мы перешли к деликатной стороне вопроса. 

– За все прошу 500 рублей! Если для тебя это много, то готов уступить. Дело в том, что деньги мне очень нужны, а ты, по сути, единственный реальный поку¬патель. Ну, кого еще это может в данный момент интересовать? От водки он очень оживился. Движения стали резкими, порывистыми. Весь он был в напряжении, и по всему было видно, что деньги ему нужны, что называется «позарез». 

– Пойми, – продолжал он, – я избавлю тебя от огромной работы Не один месяц на это потрачено! – При этом он потряс пачкой таблиц. 

– Ты, конечно, сам можешь все это сделать! 

Тут он мне явно польстил. Может быть смогу, а может быть и нет. Эксперимент – дело тонкое. 

– Но зачем тебе гробить столько времени? Всё остается между нами. Если условия подходят, то идем прямо сейчас, и я введу тебя в курс дела. Практика эксперимента имеет свои нюансы. Тебе легче будет собрать новую установку, чем разбираться в моей. Заодно проверишь на вы¬бор несколько чисел! – Он прямо таки весь горел от нетерпения. – И обработка результатов на машине есть, и анализ результатов! – При эти этих. словах он бросал на стол пачки сшитых листиков. 

– Все, как видишь, даже напечатано. Кстати, я еще не расплатился за это. Ну, если можешь, закажи еще 100 грамм. 

– Заказал ему 50 грамм, и мы пошли в лабораторию. Я испытывал двойственные чувства. Ведь мной в экспериментальной части не сделано и 10% работы! Не сделано главное: нет анализа результатов. С другой стороны, все мои предварительные рассуждения оказались вер¬ными и предположения подтверждались. Это мой плюс. А что скажет Оля? Словно подслушав мои мысли, он сказал: 

– И никому ни одного лишнего слова! Даже: твоей милейшей жене. 

Я сдался. 

Через часа три я уже мог продолжать работу самостоятельно. Его данные конечно же подтверждались с высокой точностью. Он прямо торжествовал. 

– Чистая работа, старик! Гони монету и разбежались. Спешу!  

Я сказал: 

– Подписей под статьей будет две. 

– Не делай глупостей, старик. Начнутся разговоры – кто сколько наработал! Зачем это тебе, если это не нужно мне? Мне нужны только деньги. Будуще¬го у меня нет. 

Мне стало жутковато от его слов. Про себя я ведь думал то же самое! Мы вернулись в наше кафе и с трудом нашли свободные места. 

– Ну!?  

Я чувствовал, что он начинает сердиться. 

– Хорошо. Я согласен, но прошу рассрочки. 

– Ладно. Я верю тебе на слово, но сейчас дай мне две сотни. Остальные будешь высылать по частям по адресу. – И он написал адрес на обратной стороне одного из листов. 

– Ты меня спас. Без денег я просто не смог бы к ней на глаза по¬явиться. 

Получив деньги, он стремительно умчался на вокзал, оставив меня расплачиваться. Подскочила встревоженная официантка, но я расплатился за двоих, и она умиротворенная удалилась. На Толино место уже кто-то сел. Я прятал в сумку бумаги и собирался тоже отбывать к электричке. Напряженный выдался денек. Но я могу уже приступить к завершению сво¬их трудов, и Оля моя будет довольна. Чувствуется, что ей приятно, когда муж на высоте! Даже в мелочах. Как–то были мы с ней в однодневном доме отдыха. Я там всех «разносил» в настольный теннис. Как она нос задирала! А однажды мы зачем–то заехали к Володе в гор.отдел, где начальство на заднем дворе упражнялось в стрельбе из пневматической винтовки. А моя жена подначивала меня: «Покажи этим ментам, как стреляют настоящие мужчины!» Пришлось показать.  

Уже я совсем собрался уходить, как севший за столик парень вдруг сказал: 

– Серега, это ты что ли? Гостиницу помнишь? 

Ну, денек! Прямо передо мной сидел Колька. Капитан Куровцев. Человек приятный во всех отношениях. К тому же можно сказать, жизнь мне спас! Такого не забудешь. Действительно, денек необычный. А с гостиницей дело было так. Афганский полк регулярной армии, охра¬нявший вместе с нами город, – переметнулся к «духам». Кроме всего прочего, они охраняли гостиницу, в которой жили наши специалисты и связис¬ты. Женщины по преимуществу. Оставшись без охраны, женщины запаниковали и не зря. Солдаты могли вернуться с минуты на минуту, но уже в совер¬шенно ином качестве. Мы с ребятами опередили их всего-то на каких-нибудь шесть минут. Получив отпор, они озлились и начался форменный штурм! Но что могут два десятка даже очень хороших парней против сотни очень даже неплохо нами же вооруженных солдат, которые тоже кое-что умеют. Мы уже сдали им первый этаж. Да и оставалось нас немного. Спас же нас Коля, примчавшись со своими парнями на трех БТРах. Потом еще подошли. Вовремя он подошел. У нас уже и патроны кончались. Положили мы их хорошо. Когда я увидел, что эти мерзавцы успели сделать с двумя нашими девочками...Короче, я допустил нарушение Женевской конвенции и пленных не было. И если бы я не вмешался, то у расстрелянных такой легкой смерти тоже не было бы. Немного мы посидели, потому что дело шло к пяти, и следующая электричка была аж в 20 часов! Кое-кого вспомнили. Кое-кого помянули. На левой руке у Николая осталось всего два пальца. Половина стопы тоже отсутствовала. С жильем было плохо. Их было шестеро в двухкомнатной квартирке. Ему конечно полагалась жилплощадь, но... С деньгами было плохо. Следо¬вало обучиться какой–то новой специальности, но это тоже все обещали, и обещали. В общем, практически государство ограничилось пенсией и «умыло руки». Подловато это, если говорить откровенно. Жаль, Ольга не слышит. Пригласил в гости. Обещал помочь с работой. Пригласил побыть у меня. Дал задание отыскать миноискатель. Договорились встретиться. Шел я на вокзал после столь бурно проведенного дня в состоянии при¬ятной умиротворенности. Мировой парень Колька Куровцев. Надо как-то ему помочь. Не спился бы. И я вспомнил Толика. Начинало темнеть. Людей на главной улице было немного. Еще квартал и мне надо сворачивать к вокзалу. Впереди шла пара, выделявшаяся даже со спи¬ны красивой одеждой. Оба стройные, рослые. В мужчине уже чувствовалась начинающаяся возрастная полнота, скрадываемая ростом. Женщина была не намного ниже, держала мужчину под руку, но не нейтрально, а явно прильнув к нему. На том же углу, где я собирался повернуть к вокзалу, они остановились и повернулись друг к другу. Пальцы рук у них были сплетены! Я понял, что уже давно все отлично понял, но что-то во мне мешало признать реальность. Видимо какая–то психическая система пыталась защитить сознание от потрясения. Ольге даже не понадобилась приподниматься, чтобы поцеловать его. Поцелуй был не мимолетный, но и не страстно-затяжной. Так целуются с любимой женой, с любящим мужем. Его я тоже узнал: 

Виталий Валентинович Н., доктор наук, зав.кафедрой, автор нескольких книг по специальности. Жена когда-то знакомила нас. Умное, волевое интеллигентное лицо. Несколько глубоких морщин на лбу и щеках. Лет око¬ло пятидесяти. Приятная внешность. По отзывам знакомых – хороший специа¬лист. Даже лауреат какой-то местной премии. Вот так. Удар ниже пояса... Они расстались, и Ольга пошла к вокзалу... Приехать домой вместе мне не хотелось, но эту задачу я решил с помощью проходящего поезда, что поз¬волило мне прибыть аж на сорок минут раньше. Хватило на то, чтобы смо¬таться домой и встретить жену с машиной.  

Несмотря на потрясение, я принял решение молчать и наблюдать. Стыдно признаваться, но мне, кроме все¬го, было еще и любопытно, как она себя будет вести? Ведь, судя по всему, вся эта история длится уже сравнительно давно, но в ее поведении, в ее отношении ко мне я абсолютно ничего не заметил! Ничего необычного я не обнаружил и на этот раз.  

Наша встреча протекала обыденно: легкий поцелуй, милая улыбка. Забрал у нее сумку с покупками, (когда она их успела сделать?) отвез на УКП, где и у меня тоже сегодня была лекция. Полчасика я ее про¬ждал, и мы поехали домой. Ничего необычного. Дома после обеда я пог¬рузился в книги. Она – в хозяйственные дела. Как обычно, после того, как дети были уложены, наступил, как мы говорили, семейный час. Почему семейный? А до того, какой был? Жена за своим столом перекладывала какие–то бумаги. Я в своем кресле под торшером у журнального столика. Так сказать, все на своих местах. Все обыденно и никакой напряженности в атмосфере. Вдруг она спросила: 

– Ведь это тебе предлагали заведовать УКП, а ты им подсунул меня. Что тобой двигало? Вопрос показался мне надуманным. Интеллектуальный рост моей жены был несомненен. Она не просто продвигалась по лестнице науч¬ной карьеры, но и менялась как личность. Следовало, однако, отвечать на вопрос. По-моему, мои побуждения достаточно очевидны. Я начал говорить, что мужчине устроиться легче, а молодой женщине – это гораздо трудней. На руководящих должностях у нас предпочитают мужчин, невзирая на кон-ституционное равноправие. Кажется, приняла. Немного погодя сказала: 

– Ты лучше меня преподаешь, хотя предмет я знаю ничуть не хуже. У тебя язык хорошо подвешен. – И тут же поправилась, виновато улыбнувшись: 

– У тебя высокая культура речи. 

И вдруг: 

– Как тебя еще у меня не увели? – Рассмеялась. Сказала полушутя, но отве¬тил я очень серьезно. 

– Когда пара подобрана удачно, то семья монолит!  

Она наклонила голову. 

– А что, к мужу есть какие–то претензии? – Она задумалась. 

– Знаешь, мне не нравится твоя зацикленность на смерти. Ведь объектив¬ные показания совсем не катастрофичны? Нет никаких оснований впадать в панику! Так можно себя и запрограммировать. Ох, насмотрелся видно ты в этом Афганистане? 

– Ты права. Насмотрелся, и психику это мне как-то деформировало, но что я могу поделать, если такое предчувствие у меня есть! Уверяю тебя, мне бы этого очень не хотелось! Нет ничего такого существенного, что отторгало бы меня от жизни, хотя она не бог весть уж какая выдающаяся. Хотя скучно иногда действительно бывает. Когда мы брали Зоечку, ты что-то такое говорила об испытании, посылаемом нам чуть ли не богом. Ты это серьезно? Сколько тебя знаю, за тобой даже поползновений в сторону религии не замечал. Видишь, у тебя тоже какие-то прорывы из подсознания! Вообще мне кажется, что мы плохо знаем близких своих, не представляем, на что они способны как в хорошем, так и осо¬бенно в плохом. 

Ольга молчала довольно долго. Потом заметила: 

– Даже Эйнштейн полагал, что что-то такое в мире есть. Иногда мне тоже кажется, что что-то вроде бога всё же существует, но только он нас как бы забросил.  

Говорила она неуверенно, а основную часть моего вопроса оставила без ответа. 

– Кстати, тебе записка от отца Валериана. Она нашла конверт и, протягивая его мне, добавила. 

– Пригласи его в гости. Он мне очень нравится. Завидую его доброте, ис¬кренней вере. Какой-то он весь просветленный. 

– Что же тебе мешает тоже уверовать? 

– Склад ума, наверное. Или воспитание. Скажи, а тебя не раздражает эта наша беззащитность перед судьбой? Никогда не возникает желания кому-то пожаловаться, попросить защиты? 

– Но если не веришь, так у кого просить? Вот Валериан как раз просится в гости с неким, как я понимаю, своим духовным начальством. Как ты? Говорит, очень образованный человек. Вот как раз и поговоришь с ним на всякие такие темы. Я, кстати, тоже. У меня вопросов куча! 

– Конечно, давай их пригласим. Знаешь, я же сегодня встречалась с Ви¬талием Валентиновичем...  

Я даже вздрогнул. Удачное словосочетание и так ко времени употребленное!  

– Когда закончили свои дела (ну и ну!), как-то заговорили о социализме, о нашем внутреннем положении. Должна признать, что услышала от него примерно то же самое, что и от тебя 

– И кого же нужно поздравить?  

Она засмеялась. Черт возьми! Ну, ни тени смущения! 

– Оля, я не знаю степени вашей с ним близости, но такие разговоры с малознакомыми и даже с хорошо знакомыми людьми сегодня всё еще очень опасны! Одна закорючка в твоем личном деле и на своей карьере ты мо¬жешь поставить крест. И это еще будет по минимуму. По-моему, беседуя с посторонними людьми на такие темы, ты неоправданно рискуешь.  

Она молчала, переваривая видимо мои слова, а я внимательно наблюдал за выражением ее лица. Потом она сказала.  

– Очень тяжело жить, если никому не верить. Он не тот человек, который побежит доносить. 

– А ты можешь просчитать свою интуицию? Экспериментировать же в этой сфе¬ре весьма опасно. А жить, не доверяя почти всем, действительно противно, но альтернатива какая? Рост вероятности встречи с КГБ? 

– Наверное, ты в принципе прав, но в жизни так не получается.  

– Вот те, у кого не получается, и сидят. И их много!  

Мы пошли спать. Подумал: сейчас она скажет, что сегодня сильно устала. Сказала. Или я чего–то недопонимаю, но это вряд ли. Или мне демонстрируют некий феномен выдержки, или чуть ли не шизоидное раздвоение личности? Что ж, подождем еще. 

Через пару дней приехал Николай. Ольге он понравился. Показал я ему комнатенку, где жил Гиви, и она ему очень понравилась. Поскольку дома усло¬вия проживания приближались к невыносимым, он с удовольствием перее¬хал ко мне. Взял на себя некоторые обязанности по дому. Освоил мотоцикл, и мои женщины порой гоняли его то за хлебом, то еще зачем. В общем, он удачно вписался в нашу семью. 

Однажды я рассказал ему про свои проблемы с Ольгой. Даже попросил под¬держки. Я не вникал в технические детали устроенной им системы наблюдения. Я просил только предоставить мне убедительные данные. Но тут он с приятелями превзошли все мои ожидания. Уже через неделю я был обладате¬лем пакета фотографий, которые кого угодно могли убедить. Вручая мне последнюю, Коля как–то замялся, но когда я взял ее в руки, у меня в глазах форменным образом помутилось. Это был шок. Если бы мне не пред¬ставили это в виде бесспорного документированного факта, то за подоб¬ное сообщение я, зная свою строгую жену, мог и по шее надавать. Но тут оставалось только стиснуть зубы. 

Вопрос, который я задал, немного при¬дя в себя, был естественным: «Как вам удалось такое заснять?» Понятно, что технические подробности не так уж интересны, а посему я их опускаю. Но продолжать не реагировать я уже не мог. Уж слишком потрясал снимок. В сущности ничего необычного, но то, что это проделывали с моей женой! С моей строгой и принципиальной Олей! Такого я не ожидал. Если на его лице было некое сосредоточение, то Олино выражало полное блаженство. Даже волосы прически были отброшены на стол таким образом, словно она позировала невидимому фотографу. Как поется в известном ро¬мансе, после такого «к оружию тянет рука». 

______ 

Пришло письмо из Израиля, пересланное мне полковником, т.е. уже гене¬ралом. Грустное письмо. 

"Дорогой Сереженька! Даже не знаю, как начать. В общем, я совершила побег из Израиля, побег от мужа, ставшего глубоко верующим еврейским орто¬доксом. Я понимаю, что в это трудно поверить! Ужасно наблюдать, как любимый человек на твоих глазах превращается из нормально жизнелюбца с весьма развитым чувством юмора в некое черно-белое и до предела зашоренное существо. Я думала, что это болезнь и даже пыталась пойти с ним к психиатру, но меня высмеяли. И действительно, их тут так много, что если говорить о помешательстве, то только о коллективном. Но это не помешательство. И столь удивительно все это только для нас, приехав¬ших из другого мира. 

Два года он пытался устроиться на работу по специальности, но всякий раз все срывалось. Начал заходить в синагогу. Как они его там «обработали» я не ведаю, но он начал молиться, надел кипу. Начались субботние выкрутасы, кашрут. Я теперь столько новых его слов знаю! Добили они его тем, что устроили на работу. Он преподает физику и математику в какой–то еврейской высшей школе. У нас появились деньги и с ними новые возможности в бытовом плане, но одновременно началась эта история с многодетством. Ты представляешь себе, что это значит – иметь десять детей? И не меньше! Конечно, он пытался вовлекать и меня. Мы вместе читали Тору и прочие книги. Всю мощь своего разума он направлял на толкование мест, где мне просто смешно было. Может быть, я и не права. Но что могу поделать, если я вот так это понимаю, а его толкования кажутся мне просто разновидностью словоблудия.  

Он начал обвинять меня в юдофобстве... Я почувствовала, что задыхаюсь. И я не хочу, чтобы в этой атмосфере фанатизма росли мои дети. Я снова беременна. Короче, я уехала. Но в Москве меня ждали новые неприятности. Поначалу родители были в восторге, но на что жить? Мама категорически отказалась сидеть дома с ребенком. Да и на работу меня в моем положении не берут. А тут еще брат перевелся в Москву. И когда-то еще ему дадут квартиру! Папа мечется–пытается мне помочь. На работу устроился, но каково мне все это видеть? Мама, которая тебя почти не знает, «пилит» меня за то, что я не вышла замуж за тебя! В общем, катастрофа. Я понимаю, что помочь ты мне не можешь, так что просто изливаю тебе душу. Пиши, что у тебя? Со всеми подробностями. Почему снова вернулся в свою Тмутаракань? Как дети? Мне про тебя все интересно. Очень надеюсь, что твои дела лучше, чем мои. Обнимаю Ирина". 

Дал прочесть жене. Рассказал, как познакомились. 

– Она тебе не понравилась? 

– Да! Очень славная деваха. 

– В чем же дело? 

– Оля, тебе не пристало так говорить. Для того, чтобы людям хотелось жить вместе они должны не просто нравиться друг другу. Семья – это очень, на мой взгляд, серьезно! Это накладывает серьезные обязательства на людей. Должно быть какое-то мощное притяжение между людьми и не только сексуальное. 

Она молчала. 

– Потом одни компоненты естественно слабеют, но появляются другие. Дети, взаимная привязанность, взаимное уважение. Но желательно, чтобы и главное тоже сохранилось. 

– Ты имеешь в виду физиологию? 

– Да, конечно. 

– А если сначала только физиология? 

– Тогда, как правило, все длится недолго. 

Снова наступило молчание. По-видимому, она примеряла сказанное на нас. Потом неожиданно сказала. 

– Ты помнишь, мы по ТВ видели, как где-то в Азии у одной женщины че¬тыре мужа! 

– Да, но любила она только одного. 

– Верно, но пока они не сбежали в город, остальные мужья вроде не жало¬вались. 

– Им, по-видимому, немного нужно было от жизни, – заметил я. 

– Только секс. Но это тоже не мало! Особенно поначалу. Господи, как это все перемешано! А ты мог бы меня делить еще с кем-то? 

– Вопрос абстрактно-теоретический? 

Она засмеялась, подошла ко мне и потерлась щекой о мою щеку. 

– Думаю, что не смог бы. Мы ведь не случайные знакомые и, извини, не жи¬вотные. 

Тут вбежали дети и прервали наш разговор. Через несколько дней я написал Ирине ответное письмо и перевел 1000 рублей. 

"Ира, как жаль, что всё у Вас так получилось! Хорошо тебя понимаю. Очень хотел бы помочь, – но как?…У меня к тебе самые теплые чувства. Домашние дела мои тоже неважные. Жена моя изменяет мне со своим на¬учным руководителем. Должен признать, что выбор ее достойный, но он же¬нат, разводиться не собирается. Да и лет ему много! Так что банальная интрижка. Впрочем, может быть я ошибаюсь и тут высокие чувства! Но мое положение–сама понимаешь, незавидное. Пока молчу, – но это только пока. Решение принимать все равно придется. А у нас трое детей! Один ребенок Аллочкин, одну девульку мы взяли на воспитание и один наш с Олей. Как мы устроимся – смутно себе представляю, но деваться некуда. Если тебе станет невмоготу – приезжай в Тмутаракань. Дом у нас большой и денег тоже хватит. Предложение мое восприми серьезно. Такие вот дела у нас с тобой! Но не пропадем! Обнимаю! Привет родителям! С наилучшими пожеланиями – Сергей''. 

Вечер, когда я решил, наконец, заняться выяснением отношений, был обычный. Должен сказать, что в наших с Олей семейных делах ничего не изме¬нилось. Просто, даже удивительно! В город она ездила как обычно – один раз в неделю. Дома обычный же распорядок, жизни. Даже в постели ничего не за¬мечаю. Но занозой в памяти эта фотография! Она решает всё. Оля за своим письменным столом. Я в своем кресле. Начали.  

– Оля, подойди, пожалуйста, сюда.  

Села в кресло напротив. 

– Я написал Ирине ответ и хочу, чтобы ты его прочла. 

Взяла письмо и начала читать. Наблюдаю за выражением лица. Чёрт возьми, даже в такой, как говорят, судьбоносный для меня, для всей дальнейшей жизни моей момент не могу подавить в себе какую-то совершенно неуме¬стную академическую заинтересованность. Наверное, это не говорит в мою пользу, но это так. 

Долго ждать мне не пришлось. Лицо у нее как-то вытянулось, побледнело. 

– Значит, ты давно все знаешь? Почему же ты молчал? 

Я немного растерялся.  

– Может быть, звучит банально, но именно от тебя я такого не ожидал. До сегодняшнего дня мне казалось, что всё это бред. Ты вела себя, как обычно, и это не укладывалось у меня в голове! 

– Я сама от себя такого не ожидала. Прости, если можешь. За этим не сто¬ит ничего серьезного, женский вариант мужских шалостей. 

Немного погодя, добавила 

– Мне стыдно. Ты, не заслужил этого. 

– И что? Ты думаешь, я могу сделать вид, что ничего не произошло и про¬должать жить с тобой, как ни в чем не бывало? Ты за кого меня принима¬ешь? И насчет серьезного. Полагаю, что ты, деликатно выражаясь, лука¬вишь. Это, чтобы не сказать грубее. Взгляни, что мне сегодня преподнесли! – С этими словами я бросил перед ней первую фотографию, на которой они были сняты в каком-то скверике. Ее голова лежала на его плече. Выражение лица у нее было соответствующее. Она вздрогнула. 

– Ты следил за нами? 

– Это не я снимал. 

Бросил ей еще одно фото, где они стоят обнявшись. Соб-ственно она обнимала его. 

– Так как насчет серьезности? И что называют лицемерием? 

Она молчала. 

Я начинал «закипать». 

– Должен признать, что выбор достойный… Он действительно интересный мужчина! Тебя не смущает, что в его весьма длинном Дон–Жуановском списке ты где-то двадцатая и далеко не последняя? 

– Нет. – Это она оказала довольно твердо. 

– Значит любовь? Послушала бы, что он о тебе говорит!  

Тут я немного блефовал. Документального подтверждения моего заявления у меня не было. 

– Не хочу о нем ничего плохого слышать. Во всем виновата только я сама. И только я! Ты можешь делать со мной все что хочешь, но его не тронь! Он – благородный и порядочный человек.  

– Ну, я с этим как ни будь разберусь. 

– Я знаю! Ты и убить можешь! Не вздумай причинить ему хоть какой–то вред! 

– О чем ты? Убивал я на войне или, защищая свою жизнь. Насколько я пони¬маю, моей жизни в данном случае ничего не угрожает! Вот чести – это действительно. Ну, предала меня любимая женщина. Ну, наплевала в душу, но это же не вопросы жизни и смерти?  

Она молчала. Через некоторое время тихо сказала. 

– Ты можешь мне не верить, но даже сейчас ты для меня дорогой и близкий человек. Если бы ты не узнал, ничего бы не было. Все уже в прошлом. Ты – прекрасный муж и отец моего ребенка. Мне все завидуют. Я сама не ожидала, что во мне есть нечто от легкомысленной потаскушки. Поверь, мне горько и стыдно. Я прошу у тебя прощения. Дай мне время, и я постараюсь все исправить. Если можешь. В жизни ведь всё бывает! Отнесемся к этому, как к несчастному случаю. Ведь у нас дети! 

– Все очень логично. Особенно про детей, хотя об этом следовало бы поду¬мать раньше. И в жизни действительно всякое бывает, хотя, согласись, обнаружить, что ты, именно ты так вдохновенно лжешь – это действительно по¬трясение. Уж поверь мне. 

– Действительно, я проявила несвойственное мне вообще-то легкомыслие, но можешь быть уверен. Такое никогда больше не повторится. Клянусь тебе в этом всем самым для меня дорогим. Кроме тебя мне никто не нужен. 

С точки зрения логики она была, конечно, права. Но в чувствах не всегда доминирует логика. Я молчал. Ну, согрешила, бывает. Как там в Евангелии: «Кто без греха – брось в нее камень! » И дети! 

– Ты, как всегда, логична, но есть одно непреодолимое для меня обстоятель¬ство. К сожалению, оно сильней оплеванных чувств и оскорбленного самолюбия.  

Я замолчал. Вспомнил, какое впечатление эта фотография произвела на меня! Я колебался. Но она же есть? И никуда мне от этого не уйти. Молча положил фотографию перед ней. Разглядывала она ее какое-то мгновение. Потом схватила, смяла и выскочила из комнаты. Состояние мое было отвратительным. Жить с такой занозой в душе я не смо¬гу. Возможно, как-то простить человеку, но это будет всего лишь формальный акт и не более того. Прошло минут пять. Я встал и пошел поглядеть, что она делает. Наверное, прошло больше времени, потому что она вошла мне навстречу в костюме и с сумкой через плечо. 

– Я ухожу от тебя. Днями подам на развод.  

Говорила она, глядя мимо меня. 

– Будем делить детей, имущество? 

– Ни на какое имущество я не претендую. Алешу оставляю пока у тебя. Устроюсь, обсудим этот вопрос.  

Говорила она сухо, вполне по-деловому. 

– Еще раз прости, что так получилось. Во всем виновата только я. Постараюсь перевестись в институт на кафедру. Обещай мне только, что ты ему ничего не сделаешь! 

– Значит любовь, значит, опять лгала! Смешно! Говорят, что если пуд соли съесть с человеком, то можно его узнать! Какая чепуха! А что до него, то он мне жизнь искалечил, а я должен это молча перетерпеть! 

– Это я, я во всем виновата. Я! Неужели же нельзя разойтись интеллигентно. Ты унизился до подглядывания в замочную скважину, так сейчас проя¬ви хоть какое–то благородство. И помни! Если что-нибудь с ним случится, я пойду в милицию. 

– Если что-нибудь случится, то ты уже никуда не пойдешь. Но успокойся. Ничего такого не случится. Мне просто не на кого своих детей оставить. Не на такую же лживую дрянь, как ты! Лучше подумай, что ты будешь де¬лать, если эта и подобные картинки станут завтра достоянием всех? Не в моей власти это остановить, хотя я и попробую. И вообще, сбавь тон. Это ты там фигурируешь, а не я. 

– Хорошо. Сбавила. Возможно, мы уедем. Надеюсь все же на твою порядочность. За все эти годы я видела от тебя только хорошее. Я сама разрушила свою жизнь. 

– Куда ты, на ночь глядя? 

– Переночую в УКП. 

– Давай я подвезу тебя. 

– Перестань обо мне заботиться! – Она почти кричала. – Я сама решу все свои проблемы! 

Дверью она не хлопала. Что ж, хоть в этом она права. Пусть заботиться отныне о себе сама. На душе было горько, но деваться некуда. На мне теперь трое детей. 

______ 

Они действительно уехали через пару недель. Ему, говорят, предложили кафедру в другом городе. Она ушла от него через четыре месяца, узнав о его связи с лаборанткой. Ушла беременной на четвертом месяце. Николай, как я уже говорил, переехал на житье ко мне, что при отсутствии Ольги было особенно ценно. Несмотря на протез, лихо разъезжал на нашем стареньком ИЖе. На нем же привозил из садика детей. В общем, вполне вписался. 

В результате происшедших событий визит Валериана Никифоровича происходил, естественно, в отсутствии хозяйки дома. Гостям это было преподнесено в несколько туманных выражениях, где упоминался некий симпозиум за пре¬делами нашего города. 

К моему удивлению Валериан привел не одного, а двух человек. На мой во¬прос, заданный тихонько, он пояснил мне, что это человек сопровождения и вроде как охраны о. Владимира. Ну, для охраны тип с такой физиономией, по¬жалуй, подходил. У Николая он вызвал еще более стойкое неприятие. Особо ду¬мать было некогда, но кое – что я решил все же предпринять. 

Отец Владимир представился Владимиром Кирилловичем. Моя Пелагея и помогав¬шая ей по хозяйству Маруся, тоже из рекомендованных Валерианом, поклони¬лись ему в пояс. Сопровождавший его молодой парень представился просто Константином. За все время пребывания у нас он не произнес ни слова. Сам главный гость был моложав, лет пятидесяти, с полуседыми длинными во¬лосами и приятным лицом интеллигентного человека. После взаимных предс¬тавлений и жалоб на погоду, я решился задать иерарху пару интересовавших меня вопросов. Но, вообще-то говоря, я не совсем понимал смысл визита. 

По–видимому, я зачем–то был им нужен. На мои вопросы он отвечал витиевато и туманно, и я понял, что пытаться что–то понять из его ответов совершен¬но бесполезное занятие. Потом всех пригласили к столу. Перед этим Валериан, отозвав меня в сторонку, попросил разрешения его гостям у нас переночевать, ссылаясь на убожество его домашних условий. Я, конечно, разрешил, хотя на кой они мне черт сдались? Еще Валериан попросил немного денег «на представительство». Дал и денег, но совокупность странностей непонятно¬го визита продолжала нарастать, и я спросил у Валериана. 

– О. Валериан, что у о. Владимира, конфликт с властями? Он не в розыске? 

– Что Вы! Нет, но лишняя встреча с ними всегда для нас нежелательна. 

Ответ был не совсем понятен. Какое отношение имеет визит ко мне и встре¬ча с властями? 

– Почему-то этот Константин не внушает мне доверия, – продолжил я. 

– Знаете, мне он тоже не симпатичен, но что поделаешь!  

– Тут нам пришлось прервать свое шушуканье и присоединиться к остальным. Обед прошел нор¬мально. Серъёзных тем не касались. Николай, рассказал пару эпизодов из Аф¬ганской жизни. Сам обед был с водочкой, но не слишком обильный. К кофе Пелагея подала ликер. Я решил, что наступил удобный момент кое о чем спросить. 

– Как люди, задумывающиеся над устройством мироздания, знакомые с основами современной науки, мы думали и о Боге. Скажу откровенно, Бог Библии, особенно Пятикнижия, нам чужд, а порой и враждебен. Бог Нового завета уже совершенно другой, но, тем не менее, далеко не всегда нам понятен в своих высказываниях и поступках. И это еще мягко сказано. 

– Валериан Никифорович предупреждал меня, что мне будут задавать вопросы. Вопросы искренние и лишенные обидного подтекста. Хочу заранее предупре¬дить Вас, что не являюсь носителем всех ответов. Богословы всего мира тысячелетиями заняты толкованием слов Божьих. Следует разделять веру, как даваемое в откровении состояние души от веры, основываемой на содержании текстов Священного писания, сказанного в конкретных обстоятельствах жи¬вой истории. Тексты эти не бронза и не гранит, а живое слово, сказанное порой по вполне конкретному поводу. И толкование этих слов меняется со временем, хотя вера в Господа нашего, его всеблагость, справедливость и всемогущество неизменны. 

Все это было сказано спокойно, убедительно, дружелюбно. 

– Ошибка Ваша, если позволительно будет мне так выразиться, – продолжал Владимир Кириллович, – в том, что будучи людьми определенного склада ума, вы пытаетесь и Бога постичь теми же методами, что и какой-нибудь новый принцип в технике, новый закон природы или доказательство теоремы. Но тут сфера духа, где доказать в привычном Вам смысле слова этого ничего нельзя. Можно почувствовать в себе живое присутствие Христа, можно быть воспитанным в вере, но прийти к вере через анализ мироздания в его микро и макроструктурах, дано очень немногим. Согласитесь, что нужны очень глубокие знания, чтобы почувствовать Бога в стройных закономерностях микромира, в законах квантовой механики или устройстве космоса. Такое да¬но личностям масштаба Эйнштейна, Гейзенберга или Бора. Для людей по-проще, в сущности, для нас с Вами такой подход не годится. Но, с другой сторо¬ны, как сказано в писании от Матфея: 

"...доныне Царство Божие силою берется и употребляющие усилие восхищают его." 

Это следует понимать в том смысле, что для большинства людей следует приложить усилия для постижения веры. Весьма сожалею, что Ваши усилия, оставленные без должного руководства, и результатов должных не дают. 

Я про себя отметил разительное отличие о. Владимира до и послеобеден¬ного, но решил это использовать для удовлетворения своего любопытства 

– Соглашаясь с Вами сказанным, я хотел бы обратить Ваше внимание на совершеннейшую невозможность подключения к каждому верующему отдельно¬го толкователя Писания, а посему слово Божие, казалось бы, должно было быть изложено в соответствующих текстах понятно и непротиворечиво, то есть быть доступным для самых широких масс, для самых неискушенных умов. Но что мы видим в реальности? Написано так, что уже тысячелетия лучшие умы богословия прийти к единому мнению не могут. Как объясняе¬те Вы такое положение? 

– Должен признать частично Вашу правоту. И мне не все тексты понятны, и сомнения Ваши мне знакомы. Возможны ошибки в переводах. Некоторые уже исправляются. Есть тексты нарочито эзотерического характера. Есть и просто таинственные. Следует признать, что слово Божие сверхразумно. И пути Господни и впрямь неисповедимы. 

– И это сверхразумное помещено в книги, из которых следует черпать истину людям рядовым!. 

– Что ж, на то и вера. На то и церковь, дабы разъяснять и толковать. Но все это не основание для неверия. Ведь и в науках примерно то же положение. Большинство знаний Вы принимаете на веру, доверяете муд¬рости ученых… 

Я понял, что на таком уровне можно продолжать до бесконечности, а потому напоследок спросил. 

– Как Ваша церковь относится к лишению человека жизни? 

– Весьма негативно, хотя правомочность смертоубийства в ряде случаев допускает. При защите Отечества, например. Или при самообороне от пре¬ступников и т.д. Все перечислить затрудняюсь. Жизнь – дар Божий и отнимать ее неправомерно.  

Пора было ко сну. Отец Валериан уже давно прикорнул в своем кресле. Всех разместили. Константина в моем кабинете. Когда все улеглись, мы с Николаем присели в кухне обсудить ситуацию. Цель визита нам была по–прежнему неясна. Константин внушал серьезные подозрения. Для осмотра у нас была только верхняя одежда и обувь. Осмотр полушубка ничего не дал. Взялись за сапоги. Вообще–то одежда такая не по сезону для наших мест. Особенно сапоги. Почти новые. Посветив фонариком, Николай обнаружил в правом сапоге еле заметную ленточку, приклеенную к нижней части голенища. Отодрали и потянули за нее. Она уходила под стельку. Николай резко рванул, и стелька приподнялась. Под ней сложеный конверктиком закрытый целлофаном листок. Аккуратно достали и прочли, что податель сего ст. лейтенант Свиридов Петр Иванович вы-полняет оперативное задание и т.д. Подписи и печать моего родного города. В общем, долгожданный привет от покойного полковника Холодкова. И что делать? Для начала приклеили все на место. Потом Николай отправился на разведку в мой кабинет и вернулся оттуда с Макаровым. Чуть позже Макаро-ва вернули, но вместо пороха в патронах был уже речной песочек. После чего и мы отправились спать в гараж к Николаю. По–видимому весь визит к нам был затеян для ввода Петра Ивановича в наш дом, зачем – не совсем ясно, но догадываться можно. Что об этом знали церковники? Ну, о. Владимир кое – что знал, конечно, могли попросить в порядке оказания помощи в оперативной работе. Могли и просто принудить! Власть–это власть! 

Утром после легкого завтрака я отозвал Константина в сторону и имел с ним краткий разговор такого содержания. Когда мы уселись, я сказал: 

– Петр Иванович, друзья предупредили нас о вашем появлении. После несчастного случая с полковником мы думали, что инцидент будет исчерпан. Но вот появились Вы. Понимаю, что Вашего задания Вы мне не поведаете. Поэ¬тому:  

I) Советуем резких движений не делать. 

2) Просим передать направивших вас, что настоятельно рекомендуем дальнейшие попытки прекратить. В наших руках телефонные записи и документы, которые могут многим пов-редить. А что Вы выигрываете? Вопросы мести в бизнесе непродуктивны. Надеюсь, что все будет понято правильно, и звонок по телефону с соот¬ветствующими пояснениями меня бы вполне устроил. Советую сегодня же связаться с начальством.  

Он не проронил ни слова. По-моему, я вообще его голоса еще не слышал. За сим, все удалились, благодаря хозяев за гостеприимство. Отцу Валери¬ану я только успел шепнуть, что Константин из милиции, чем вверг стари¬ка в форменное изумление. Но обещал молчать. На завтра они уехали. Больше «приветов» с родины мы не получали. 

_____ 

Через два дня Пелагея сообщила мне, что Валериан заболел и не встает. Уже не спрашивая моего разрешения, отнесла туда кое-что из белья и продуктов. Я одобрил. В первый же свободный, день отправился с визитом. Ездить на машине по нашим заваленным снегом и сроду нерасчищаемым переулкам было немыслимо, так что пришлось по изрядному морозцу тащиться через весь город. К тому же Пелагея снабдила меня внушительным пакетом. 

О. Валериан полулежал в постели с Библией в руках. Он мне очень обрадовал¬ся, пригласил располагаться, но объяснить, чем болен не смог. Немного аритмия, какие-то обмирания. За семьдесят-то давно перевалило. Образ жизни, который он последние годы вел, был ему, конечно, не по силам. Когда проходил к нему через кухоньку, сидевшие там старушки встали и поклонились мне. Не очень приятно. Видно ассоциации совсем недавних дней сработали. Как я понял, о. Валериана сразило мое известие о принадлежности «Константина» к милиции. Отсюда он справедливо вывел, что, по всей видимости, и о. Владимир был ко всему этому причастен. Теперь его мучило, что ввел ко мне в дом по их настоятельной просьбе бог знает кого и зачем. Я, как мог, старался рассеять его мрачные мысли на этот счет, хотя внутренне с ним соглашался и понимал, что он, светлая душа, испытывал. Главное на что я напирал – это полное отсутствие каких-либо последствий от этого посещения. Но оба мы понимали, что еще слишком мало времени прошло, и судить о пос¬ледствиях рано. 

Доложили ему и о моей ссоре с Ольгой. Да так доложили, что мне и добавить то было нечего. К моему удивлению, к всепрощению он не призывал, но неско¬лько раз повторил, что со временем всё образуется. Пройдет увлечение и вернется к детям. На что я отвечал: она если даже и вернется, то вот я приму ли!  

– Беспременно. Жизнь ее накажет, а бедствующего прощать легче.  

Притом убежденность в его словах какая-то абсолютная. И, что странно, не ра¬здражающая. Ведь сомнительно, что жизнь накажет. Еще сомнительней, что захочет вернуться! А уж совсем маловероятно, что я смогу все забыть и принять ее. Спрашивать, откуда у него такая убежденность, было неловко. Но как можно сохранять до глубокой старости веру в неизбежную победу доброго начала? И как не учесть весь опыт своей жизни? Это удивляло. Если бы слабоумный, так ведь и намека нет! И В разговорах показывал всегда полную ясность разума. Я все же не удержался и спросил, его об этом. Но ответ нужной мне ясности не внес. А сказал он примерно следующее:  

- Надо верить в добро и торжество справедливости! Вера эта помогает в их извечной борьбе со злом. Вера в победу доброго начала всегда может опереться на поддержку бога. Конечно, возможны и неудачи, но не надолго. Все злое – против жизни… Жизнь же создана Богом, а потому неодолима. 

Я понял, что не на логику он опирается, а опять таки на веру, но сидит она в нем столь глубоко, что стала его сутью, если можно так выразиться. Мне показалось, что спо¬собность к глубокому анализу социальных явлений жизни даже противопоказана таким людям, которые не то, чтобы веруют, но как бы пребывают в вере. И я, помнится, был в свое время очень удивлен, прочтя у кого-то из видных философов (кажется, у Лейбница), что наш мир – лучший из миров. С чем это он, интересно, сравнивал? А, глядя на о. Валериа¬на, я поражался: как это в гуще всероссийского хамства, среди повально¬го пьянства и матерщины, ставших национальной эпидемией, появляются и выживают такие просветленные души? 

___ 

С уходом Ольги жизнь дома мало изменилась. Женщины, Пелагея с Марусей, с хозяйственными проблемами справлялись, как и прежде. Это, конечно, стои¬ло денег, но, как и раньше, со мной советовались. Впрочем, я понимал, что чаще всего для порядку, и когда деньги нужны были. С детьми было сложней. Но постепенно вопросы, а почему мама так долго в командировке, стали возникать все реже. Раз в неделю Ольга звонила. Как–то я сказал ей, что если она не является сама, то будет лучше, если и звонить пере¬станет. Через месяц она приехала и навестила детей в мое отсутствие. Сказала, что, наверное, скоро приедет насовсем. Это было непонятно. Меня не мешало бы спросить! Но через пару месяцев она действительно приеха¬ла, бросив своего профессора. Беременность была весьма заметна, но ее все же взяли в институт. Правда, простым преподавателем. Я теперь тратил на детей куда больше времени, но это было мне совсем не в тягость. Все, повторяю, шло заведенным порядком. По хозяйству и с детьми мне помогал Николай. Но, судя по ряду признаков, он собирался же¬ниться. Давно бы пора! Я заметил, что приходящая к нам учительница ан¬глийского языка стала ко мне относиться как–то необычно игриво. И тог¬да до меня дошло, что я снова стал потенциальным женихом. Тем более, что Ольга подала на развод и нас развели вполне официально. Даже Ниловна начала плести какие-то сети! Ее план состоял в том, чтобы женить меня на Аллочкиной сестре, которая уже не жила со своим КГБешным мужем. Малого произвели аж в капитаны, но дома он вел себя нехорошо. Пить стал и даже по слухам пару раз свою Марину поколачивал, Дело у нас не такое уж редкое, но для работника КГБ карьероопасное. Однако, несмотря на некоторое внешнее сходство, Марина была совсем другим челове¬ком, и шансов на реализацию такого варианта не было никаких. По воскре¬сеньям я со всей своей командой гулял, умиляя окрестных женщин, которые дружно поносили Ольгу, а меня наперебой уговаривали жениться. Вернув¬шись, Ольга на воскресенье начала забирать детей к себе. Она сняла в центре комнатенку. Материально ей должно быть приходилось не сладко, но помощь от меня она отвергла. Кажется, профессор что-то ей присылал. Меня это интересовало все меньше и меньше. Как она се¬бе представляла в будущем совмещать работу с малым ребенком, уму непостижимо? Встречались мы регулярно при передаче детей. Мою статью, опу¬бликованную в нашем спец. журнале, она похвалила. На какие-то минуты в нашем общении мелькнуло что-то прошлое, прежняя Ольга, жившая и моими интересами. Я воспользовался этим просветом и при следующей встрече передал ей тючок с одеждой. Взяла и даже спасибо сказала. Помолчав, добавила:  

– У тебя все основания торжествовать. Он действительно оказался ма¬лодостойным человеком... 

Я пожал плечами.  

–Ты лучше подумай о ребенке. И начни, наконец, брать у меня деньги. – Она усмехнулась. 

– Ты прямо-таки, как святой! Я тебе, по твоим словам, в душу наплевала, а ты заботишься о его ребенке, тогда как ему это довольно-таки безразлично. 

– Я забочусь о матери моего сына. И потом, я действительно не такой уж бесчувственный человек. Как говорится, наряду с недостатками есть и отдельные достоинства. Или я преувеличиваю? 

Она промолчала.  

– Подумай серьезно. К моим чувствам к тебе это отношения не имеет. 

Дома я сказал Пелагее, чтобы она подъехала в город, навестила Ольгу и поговорила с ней насчет смены квартиры, денег и еще какой потребуется помощи. Уже весна, а летом ей рожать. В ответ услышал: 

– Золотой Вы человек, Сергей Николаевич! Она Вам, можно сказать, жисть спортила, а Вы к ей по христиански. Бог Вам воздаст!  

– Вот так!  

– Вы бы простили ее! Дети у Вас! Да и то сказать! Человек она хороший. Ну, бес бабу по¬путал. В жизни бывает. 

– Предала она меня, Пелагея. Он завтра свиснет – она снова к нему побежит. Да и сердцу-то не прикажешь. 

– Да что Вы такое говорите! Давно она все поняла. И уехала она с ним не от любовиь большой, а от отчаяния и гонору. Они ей разум-то застили. И ре¬бенка от него заимела потому же. Он ей говорит: «Не надо!», а она – нет, оставлю. Вот он ее-то и выставил. Ведь знала, что не женится на ней, про¬фессор, то есть. Знала, а вот же ребенка от него наперекор всему и оставила. Как говорится, все мосты сожгла. Сама себя наказать хотела. Вот и наказала! 

– И откуда это ты, Пелагея Ниловна, все это знаешь? 

– Да уж знаю. Чай не первые пятьдесят лет на свете живу-то. А сейчас он, профессор то есть, снова с женой живет, а Ольге 50 рэ в месяц высылает. Да велики ли деньги? А ей, кроме как от Вас, помощи ждать неоткуда. Чай и дома-то с ребенком не больно рады будут. 

Но скоро начались события, которые отодвинули все эти проблемы на зад¬ний план. 

___ 

От Резо пришло письмо и фотографии. Он уже начальник участка! Жена-красавица преподает в школе английский, дети здоровы. Действительно, молодая и красивая женщина. Славные ребятишки. На улице остановили его какие-то громилы грузинского производства и потребовали деньги – компенсацию за тех типов, которые прирезали Володю, и которых я пристрелил. Требуют по 100 000 за каждого. Денег таких у него нет и не предвидится. Родственники покойных, к которым он обратился, заверили его, что никого не посылали. И вообще, вопрос в свое время отцом Резо был урегулирован. Но на рэкетиров все это не произвело никакого впечатления, и угрозы продолжаются. Из Грузии: приехал родственник, живет у него, но это защита ненадежная. Чем все это кончится – неизвестно. Поэтому он пересылает мне все свои оставшиеся деньги и план захоронения небольшого количества ценностей. Посылает мне, потому что я единственный на этом свете, кому он доверяет. Если что с ним случится, то деньги в помощь семье. На всякий случай сообщает, что одного из бандитов зовут Кацо–Квадрат, а другого Анзор. Ошиваются они в ресторане Арарат. Больше он про них ничего не знает. «Если что – женись на моей Нине. Не пожалеешь! Если можешь помочь – помоги!» На следующий день получили ценное письмо со сберегательной книжкой. Видно дело было серьезное. Николай, прочитав письмо, спросил:  

- Резо – это ж твой сержант, который с тобой в гостинце тогда отбивался? 

- Да, – говорю,– верный друг! 

- Так чего думаешь? Ехать надо. 

- Надо. Давай бери за свой счет и езжай. Прихвати кого-нибудь из молодых и здоровых, а то ты приметлив больно. Как я оформлюсь – приеду. Но надо все аккуратненько. Выясни всё про этих двух. Судя по всему, запугать их не получиться.  

Через два дня Николай с приятелем, тоже афганцем, выехали во Владимир.  

На следующий день я получил телеграмму, в которой Нина сообщала, что Резо убит. Вечером того же дня она позвонила по телефону. Детей с родственником Резо она отправляет в Грузию, а сама остается, пока не продаст квартиру и дачу. Деньги придется отдать, а иначе «эти типы» не ос¬тавят ее в покое. Я сказал, что выезжаю. Особого энтузиазма, я в ее со-гласии не почувствовал, но мне оно было и не нужно. Ситуация выглядела странно. Зачем убивать человека, с которого ты пред¬полагаешь получить деньги? Правда, теперь они требуют деньги с Нины, но если она и впрямь уедет в Тбилиси, то там они вряд ли что получат. Как бы Резо сам на них не напал! Все это предстоит выяснить, хотя решающе¬го значения детали для меня не имели. 

Перед отъездом я уговорил Ольгу пожить у нас и присмотреть за детьми, хотя особой нужды в этом не было. Пелагея и сама справлялась с ними. Официальная версия моего отъезда – похороны Резо. В Москве я пересел на электричку и через пару часов был уже на месте.  

Николай встречал меня и сообщил, что на похороны я опоздал. Тело начало разлагаться и пришлось поспешить. Своего друга он услал домой. Бандиты перехватили Резо по пороге из гаража. По-видимому, завязалась ссора и Резо погиб. Второй бандит тоже куда-то делся. То ли где-то отлежи¬вается, то ли погиб в столкновении. Теперь Кацо Квадрат каждый день сидит в Арарате и через день звонит Нине. Угрожает и требует денег. Нина продает квартиру и готова ему заплатить. У него машина – старенькая «Победа», где он живет – известно, так что подождать его у дома – проблемы не составит. Все это можно проделать хоть сегодня. 

Мы сидели в густой тени деревьев напротив дома, где Кацо с напарником снимали комнату. У нас на Урале весна только начиналась. Здесь же было совсем тепло. 

Я сидел и размышлял о той непозволительной глупости, которую опять совершаю. И уже в который раз! Ведь я рискую судьбами своих де¬тей! Но в тоже время я понимал, что не отступлюсь. И дело не только в том, что негодяев нужно остановить, что за Резо нужно отомстить. Надо признать, что ко всему я еще такой человек! Человек риска. Авантюрист что ли? Я был весь напряжен, и все во мне прямо таки пело! Я ждал этого мерзавца – Кацо, которого никогда даже не видел, и был весь сосредоточен на том, чтобы его убить! Именно этот негодяй заслуживал своей участи, но ведь мы же жили в более или менее цивилизованном обществе, где такие вопросы решались несколько иным способом. По крайней мере, должны были решаться. 

В принципе можно было подключить милицию. Правда, неизвестно чем бы это все закончилось. Но та¬кой вот самосуд – это явно нецивилизованно. Мне же почему-то безразлично, и рассуждения о нецивилизованности носят для меня какой-то академический характер. Я вспомнил, как мы отбивались в этой чертовой гостинице, в Афгане. Как оглушенного тащил меня Резо одной рукой по лестнице на вто¬рой этаж, а другой, отстреливаясь из АКМа. Я как мог, помогал ему, передвигая своими полуватными ногами. Потом мы оба упали на площадке, а в нас выпалили из подствольника. К счастью, граната пролетела над нами прямехонько в выбитое окно и разорвалась во дворе. Резо, кинув лимонку, подхватил меня уже двумя руками и втащил на второй этаж. Кто-то нас прикрывал… Но тут мы услыхали шум моторов и поняли, что подошли наши. Стрельба пе¬реместилась на улицу, и я отключился. Но когда меня тащили к БТРу, – снова пришел в себя и даже пытался сам идти. Колька стоял у машины и наблюдал, как меня запихивают внутрь. Я ему подмигнул, и он засмеялся. 

– Едет!  

Николай вскочил. Мы быстро заняли свои позиции. Машина остановилась, и из неё буквально вывалился низкорослый мужчина. 

– Действительно, очередной Квадрат, – подумал я. Уже второй в моей жизни. 

Николаи включил фонарик, и я выстрелил. Потом мы с трудом затолкали его обратно в машину и поехали к реке... Высадив меня перед домом Резо, Николай поехал на вокзал. Я позвонил, Нина открыла мне после довольно длительных переговоров. Утром за завтраком она сказала. 

– Резо незадолго до смерти велел мне, если что – выйти за тебя замуж. 

– Мне он тоже писал об этом. Что ж, такая жена – это мечта каждого мужчины! Но ты же понимаешь, что это не обязательно. 

– Он много рассказывал о тебе. Говорил, что будет спокоен за своих детей. Я подумал, что такие разговоры на следующий день после похорон произ¬водят все же не совсем приятное впечатление. Она видимо тоже это почув¬ствовала. 

– Я скажу тебе откровенно: мне было не очень, – тут она замялась, – хорошо с Резо. Особенно последние годы. Он хороший муж и отец, но уж очень мы с ним разные люди... Меня за него выдали. Родня настояла. Красивый па¬рень, очень богатый. Для моих родичей – это было, пожалуй, самое важное. Да и я не очень возражала. Действительно, видный парень. Мне многие за¬видовали. И что соображаешь в 19 лет? 

– Я приглашаю тебя в гости. Поживешь у нас, разберемся, что к чему. 

– Может быть и приеду. Я тебе напишу. 

– Я хотел бы тебе помочь с отъездом, но мне нужно возвращаться. Справишься? 

– А если позвонят те типы? Она вся напряглась, взгляд у нее стал испуганным. 

– Забудь о них. Я пойду. До электрички минут сорок. 

– Я тебя подвезу. Машину я оставила. Хочу на ней уехать. Привыкла ездить. Со мной подруга с мужем. У них отпуск.  

На вокзале мы обнялись. Она шепнула:  

– Спасибо, что приехал.  

Прилетев, я первым делом отправился в институт засвидетельствовать свое возвращение. Узнал, что в конце осени у меня защита. Диссертация была далеко не готова, но особых хлопот не предвиделось. Я вообще-то не очень над ней потрудился. Но под давлением Ольги, все–таки что–то сделал.  

Толик появился па УКП для меня совершенно неожиданно. Вид у него был неважный. На улице стоял изрядный мороз, и он отогревал руки, прижав их прямо к довольно горячей печке. 

– Я приехал тебя выручать, за что ты соответственно выручишь меня.  

Это он начал, когда я только переступил порог. Вместо приветствия. С самого порога.  

– Я ведь знаком с твоей темой, которая весьма близка моей. Эксперименталь¬ная часть у нас вообще почти одинаковая. 

Напоминание о заимствованной экспериментальной части было мне не очень приятно, но я промолчал. 

– Старик, в две-три недели я все оформлю. Останутся только подписи и переплет. Тайна вклада гарантируется! 1000 рэ! Тебе останется только защититься, что ты сделаешь с присущим тебе блеском. 

– Спасибо. Справлюсь сам. Выпить хочешь? 

– Выпить, конечно, но послушай! Зачем тебе эта рутинная работа, если ее могу сделать я? Это последнее, что я еще могу делать. Да я уже почти все сделал! Погляди, – он засуетился, открывая портфель. 

– Старик, я даже писал в твоем стиле! Я неделю работал! Мне деньги нуж¬ны позарез! Ты у меня главная надежда! 

Я глядел на него и не знал, что с ним делать. Возиться с писаниной мне и впрямь не хотелось. Там одних картинок с полсотни. Но его бесцеремон¬ность немного раздражала. Я спросил. 

– Сколько тебе нужно сеяминутно? И если не секрет, то зачем тебе столько денег? 

– А вот это, старик, уже тебя не касается. 

– Но ты же ко мне пришел! Послушай, тебе лечится надо. Иначе пропадешь, А ведь у тебя семья, ребенок. Давай так: ты идешь лечиться, а я за это время плачу твоей жене зарплату. А диссертацию уж как-нибудь закончу сам. Пусть тебя это не тревожит.  

От растерянности он даже присел. 

– Ты серьезно? 

– Абсолютно. Будет только два условия. Деньги даю лично жене, и тайна вклада гарантируется. 

Он молча смотрел на меня. Потом тяжело встал и подошел к окну. Засунув руки в карман, стоя ко мне спиной, пробормотал, 

– Надо же! Расскажи кому – не поверят. – Немного помолчали. 

– Спасибо. Я не тем болен, хотя и пью, конечно. И помочь мне нельзя. Тут только я обратил внимание, что он ужасно худ. Очевидно – это как-то отразилось не моем лице. 

Если искренне хочешь мне помочь, сделай то, что я прошу. Если 1000 много, то сколько можешь. Материал я оставлю, а ты просмотришь и решишь. Я приеду послезавтра. А пока выдай мне аванс. Я достал из сейфа все, что там было – 400 рублей и передал ему. Он не приехал. Дома у них туалет на улице. Там он и замерз. Деньги я по¬том передавал его вдове. 

В окончательном виде диссертацию прочел мой руководитель и возражений не имел. А защита действительно прош¬ла очень успешно. Но всё это было потом. 

Когда я появился дома, меня встретила Ольга. По ее расчетам она была на восьмом месяце, и живот ее был преогромный. Спросила про похороны. Я отделался общими словами. Не успел переодеться, как прибежала Пелагея. 

– Сергей Николаич, она уехать собирается! Куда ж ей! Она ж там одна, а и ходит то с трудом!  

Молча пошел вниз. Она действительно собирала вещи. 

– Оля, я тебе приказывать не могу, но прошу, останься хоть до родов. Потом окрепнешь и решишь, что дальше. А пока, останься! О ребенке по¬думай, а не о своих или моих амбициях. Я тебе своим присутствием на¬доедать не буду – места много. Она молча, стояла по середине комнаты, держа что–то в руках. 

– Пелагея Ниловна, хоть Вы ей внушите спрятать на время свое упрямство. Ребенок, жизнь будущая не должна страдать! И в данном случае – это не так уж важно кто его отец. 

Наверное, я сказал не наилучшим образом, но Пелагея сделала мне знак убраться, что я и исполнил. Через две недели Ольга родила девочку. Из роддома мы забирали ее с цветами, Записал я Леночку на свое имя. Думал, она учинит мне разнос, но все обошлось. Это было не совсем понятно, но философствовать по этому поводу я не стал. Может быть это от слабости? В себя она приходила медленно. На пятый день ее прихода из роддома я получил сразу два перевода, и оба на одинаковую сумму в 1000 рублей. Один из Москвы от генерала, которого я мысленно все еще называл полковником. Сообщал, что Ира вернулась в Израиль и мне напишет. А второй от профессора! Поздравлял. Передал ей через Пелагею. 

Вечером мы как обычно укладывали ребятню спать, а Ольга пыталась что-то стирать, но Пелагея довольно бесцеремонно отобрала пеленки. Еще и обругала. Когда все угомонились, Ольга поднялась ко мне. 

– Я попала в довольно неловкую ситуацию.  

Она стояла, опершись о косяк двери. 

– Догадываюсь. Не хочется брать от него деньги, а деньги нужны. Мой со¬вет: если он, отец, хочет принять участие в ребенке – пусть даже только материальное, почему надо ему отказывать? Если в тебе произошли такие перемены, что даже денег ты от него брать не хочешь, возьми у меня. Они твои даже по закону. И не последнее я тебе отдаю. Ты же это знаешь! Я даже позволю тебе их в будущем отдать, если та¬кая блажь вдруг придет тебе в голову. Если и то, и другое рав¬но неприятно, то придется уж самой определять, какое из двух зол худшее. Помогаю я тебе просто по-человечески, поскольку у тебя сейчас трудная минута в жизни. Помни, что если ты будешь жить в горо¬де, то тебя ожидают большие расходы. Ведь ко всему и няню придется нанять! Ты же теперь при кафедре и будешь днем занята! Конечно, мне было бы удобно, чтобы ты жила здесь и помогала мне с детьми, но, в общем, тебе решать. Я же не знаю, – какие у тебя планы по устройству личной жизни.  

Она молчала довольно долго. Потом тихо сказала:  

– Жестоко казнишь, Сережа. Добротой и презрением душишь! Что ж, ты в своем праве. Я всё это заслужила... 

– Оля, да войди ты в мое положение! Все, что у меня к тебе было, ты же и выжгла. Кроме Андрюши и воспоминаний, что у нас общего осталось? Знаешь, у меня уже и зла на тебя нет. Я, действительно, какого-нибудь мерзавца и убить могу, но я же и кошку голодную пожалею. А тут ребенок, дети!  

Она резко повернулась и вышла. Я опять наговорил лишнего. Через неделю Ольга, забрав дочку, уехала в город. Пелагея доложила, – что сняла квартиру и «крутится» сама. . Ей же велел посещать и следить, чтобы ни в чем не нуждалась. Зря, конечно, говорил. Пелагея и без моих указаний все это делала. 

Лето было в разгаре. Ехать никуда не хотелось, но на неделю съез¬дил в Москву, а там на денек во Владимир за заначкой Резо. Обош¬лось без проблем. Десяток колец, какие–то серьги, брошки. Золото, в общем. К сему еще приличная пачка долларов, с которыми я не знал, что и делать. Можно было обменять на наши деньги, но рисковать не хотелось. 

Ехать пришлось одному, потому что Николай таки женился и жил те¬перь у жены. От нас довольно далеко. К тому же на службе он стал зам. начальника охраны завода и отпускать его за «свой счет» начальство не разрешило. Связь с Ниной тоже оборвалась. Адреса ее я не знал, а сама она голос не подавала. Одиночество немного давило, но дети требовали внимания и как-то отвлекали. Читал, в тайгу ходил. Даже на пианино начал играть. По воскресеньям иногда ездил с детьми в город. Андрюшку завозил к маме. Но чаще всего по выходным ездили на озеро. Окруженное соснами, с чудесным песчаными берегами, оно было у нас излюбленным местом отдыха. К тому же – там людей было не много. До озера все же километров двадцать. Ловили рыбу и пекли ее в золе. Дети быстро находили себе приятелей и резвились в полное свое удовольствие. По дороге домой обычно засыпали в машине. Я читал. Но главной проблемой для меня была, смешно сказать, водка. За рулем и с детьми я себе такого позволить не мог, но особого понимания моя пози¬ция среди мужского населения не находила. 

Как-то пришло письмо из Москвы с посланием от Ирины из Израиля. 

" Я проиграла. Снова в Израиле и снова беременна. Уже третьим. Мне прос¬то некуда было податься. Ты, добрая душа, приглашал к себе, но на что это было бы похоже – свалиться тебе на голову с двумя детьми? Нет уж, буду нести свой крест сама. В конце концов, когда люди женятся, то обещают быть вместе в горе и радости. А это и горем то не назовешь, хотя и радости считай никакой... Такая вот среда обитания, которая удер¬живает меня все сильней с каждым новым ребенком." 

Невесело, но я-то что мог поделать? Чем помочь славной девахе, вляпав¬шейся по несчастью в среду еврейских ортодоксов? Я не ответил. 

Приближался август. О. Валериана я все же убедил лечь в областную больницу на обследование, так как ехать к нам профессор отказался даже частным образом. И он, в общем-то, был прав. На современном уровне серь¬езный анализ состояния мог быть проведен только в стационарных усло¬виях. Сегодня он выписывался, и я приехал за ним. Профессор принял меня, выдал соответствующее напутствие. Я узнал, что старость – состояние во всех отношениях мерзкое (профессору самому было за семьдесят), но режим и постоянная лекарственная коррекция могут существенно облегчить состояние и продлить жизнь. Это было очень интересное известие.  

– Он, кажется, глубоко верующий человек? Вот и попытайтесь внушить ему, что бог благоволит к людям деятельным. Что за свое здоровье нужно бо¬роться и дело это вполне богоугодное. И ни в коем случае не следует вести себя пассивно, уповая исключительно на милость Господню. Как говорится в народе: на бога надейся, а сам не плошай! Это очень се¬рьезно. Не будет лечиться – долго не протянет. 

Через день был зван к о. Валериану в гости, но почему-то к 10 утра. Отвез младших в садик и к 10 был на месте. Заодно отвез Пелагею на вокзал – она ехала к Ольге. 

У о.Валериана было непривычно пустынно. Обычные на кухне старушки почему то отсутствовали, и только неизменная Марья Васильевна встретила меня на пороге, произнеся не совсем понятное: «Заходите, Сергей Николаевич. Уже ждут».  

Зашел в комнату. На своей кровати полулежал о.Валериан, а у окна на стуле...Виталий Валентинович собственной персоной. При моём появлении он привстал и пробормотал нечто нечленораздельное. Во мне все напряглось. О. Валериан приветливо кивнул и, указывая на профессора, представил его:  

– Мой родственник Виталий Валентинович. Вам не безызвестный.  

Я промолчал и сел на предложенный мне стул. 

– Сергей Николаевич, хочу несколько прояснить ситуацию и содействовать урегулированию конфликта, насколько возможно. Считаю это необходимым и уповаю на Ваше ко мне доброе расположение. Вихрь мыслей спал, я несколько расслабился. Ну-ну! Что это мне пред¬стоит новенького услышать? Скомандовал себе: спокойно! И приготовил¬ся слушать. Где-то подспудно зашевелилось желание влепить ему... но с этим мимолетным порывом я справился сравнительно легко. Начал профес¬сор:  

– Я чувствую себя в этой истории бесконечно виноватым, Весьма признателен Вам, что Вы хоть выслушать меня согласны. Поверьте, в иных вещах разбираюсь на вполне приличном уровне, но тут позорно прова¬лился, продемонстрировав не только свою безнравственность, но и не-способность разбираться в людях.  

Он говорил медленно, глядя мимо ме¬ня и чуть запинаясь. Если он и не очень волновался, то имитировал волнение на вполне приличном уровне. 

– Быть может, Вы сочтете мое раскаяние и извинения запоздалым и вооб¬ще неуместным? Что ж... Но все же мне хотелось это Вам сказать. И заве¬ряю Вас, что говорю я предельно искренне. Сегодня я пытался поговорить с Ольгой, но она меня слушать не стала, а попросту выгнала. А помочь ей надо, несмотря ни на что.  

Последние слова меня насторожили. Несмотря на что? 

– Нужно, – продолжал профессор, как-то устроить ее быт. Полагаю, что и Ва¬ши попытки в этом направлении она тоже отвергла. Узнав, что она снова живет в Вашем доме, я, было, решил, что вопрос улажен, но нет. И что делать – ума не приложу. Хорошо бы ей купить квартиру, но, поверьте, средств таких у меня просто нет. Да и предварительно ее согласие нуж-но, а его пока тоже нет. И что дальше предпринять – не знаю. Прошлого, понимаю, не вернешь, но о будущем нужно позаботиться, о ребенке, в первую оче¬редь. 

Во мне снова стало нарастать желание схватить его за ворот и хорошенько шмякнуть о стенку. Он видно что-то такое почувствовал. 

– В то время, когда Ольга меня еще не ненавидела, она как-то сказала, что жизнь моя в опасности. Тогда я не поверил. 

– Глупости это, – подал голос о. Валериан – А вот если бы он тебе по мордам как следует надавал, то я бы ему сей грех отпустил с чистой совестью. Жаль только, что это ничего по существу не решает. Ольге спасибо ска¬жи, что цел. Она вымолила. Всё на себя взяла. 

Я понял, что у о. Валериана надежный источник информации в нашем доме. Обращаясь к нему, спросил. 

– Что Вы посоветуете в данном случае? Вы ведь знаете, как важно для ме¬ня Ваше суждение? 

– Надо постараться принять Ольгу в дом. Любит она Вас и, опять же, дети. Дочка ее – ведь это ваше родное дитя. Уж поверьте мне!  

Я чуть со стула не упал. 

– Дело, видите, вот какое, – продолжил о. Валериан. – У Виталия Валентиновича по конституции его детей быть не может. Дочка его – это дочь жены Елены Константиновны от первого брака. Это тайна семейная и, надеюсь, таковой и останется.  

– А Ольга знает об этом? 

– Что ребенок не от Виталия – думаю, знает. Хотя бы по срокам могла догадаться. Ведь родила она как бы досрочно. 

Я молчал. 

– В этой недостойной истории Вы вели себя очень достойно. Я, знаете, вообще наводил о Вас справки. Все знакомые ценят вас очень высоко. Примите мои глубочайшие извинениями прошу у Вас прощения за содеянное и если бы самое суровое мордобитие могло хоть как – то исправить положение, я даже и рад был бы...  

Я встал, не обращая больше внимание на его слова.  

– Я еще наведаюсь к Вам, о. Валериан. Уж выздоравливайте, пожалуйста. И спасибо Вам за благородную попытку как–то помочь нам.  

С этими словами я их покинул. 

___ 

Дела в институте были незначительны и, закончив их, я направился к Ольге. Вся эта семейная мелодрама мне порядком надоела. Или она вернется домой к детям, или мне придется спешно устраивать как-то свою жизнь. Пелагея не вечна, а одному с тремя детьми мне не справиться. Чувств у меня к моей бывшей жене осталось мало, но ради детей я го¬тов был многим поступиться. Такова проза жизни. Романтический период, видимо, уже позади. Дома ее не было. По словам Пелагеи, она обычно гуляет с дочкой в парке. Пошел в парк. 

Стройная молодая женщина медленно катила коляску по тенистой аллее. В руках у нее была какая–то книжка, куда она периодически заглядывала. «Только не ляпни чего-нибудь лишнего». – приказал я себе.  

Подходя все ближе, я несколько отстранено подумал, что Оля по–прежнему очень хороша и даже с ребенком на руках сумеет наладить свою личную жизнь. Что ж может это и к лучшему. Подошел и поздоровался. Она не очень мне удивилась, и мы молча пошли рядом. Я уже приготовился начать, как она спросила .  

– Как здоровье Валериана Никифоровича? – к нему она всегда относилась с большой симпатией. Я рассказал. Спросила про детей. Как справляюсь? Я сказал, что справляюсь не столько я, сколько Пелагея с Марусей. Но и на мою долю остается немало. Я уже забыл, когда мы так долго и спокойно разговаривали. А в коляске мирно спала моя дочка. Наконец я собрался с духом и только собрался начать, как ус¬лышал следующее. 

– Я думала в отношении будущего, Действительно, ты один с тремя деть¬ми... Пелагея говорит, что ей уже трудно, стареет. В общем, если твое предложение остается в силе, то осенью, когда дети вернутся с мо¬ря, я могу переехать к Вам. Конечно, добираться до работы будет сложнее, но тут уж ничего не поделаешь.  

Господи! До чего же я везучий! Вслух сказал: 

– Конечно, это было бы хорошо, только зачем ждать осени? Вот машина. Сели и поехали. 

– Нет, мне нужно собраться. Пелагея придет, и мы электричкой приедем. Ты можешь нас встретить. 

И тут я выдал: 

– Зачем это нужно, чтобы наша дочка подхватила какую-нибудь инфекцию в электричке? Она же еще совсем кроха!  

Молчала. Очевидно ''переваривала'' сказанное. Немного погодя, услышал. 

– Хорошо, приезжай за нами завтра к двенадцати. 

Это же надо! Полное взаимопонимание! Видно, Пелагея тут основательно поработала. И время! Надо закрепить успех, но я боялся испортить достиг¬нутое. Обнял ее за талию и привлек к себе. Она поддалась, но отвернула лицо. Поцеловал в щеку.  

– До завтра. – Развернулся и ушел. 

Ехал долго и думал: а правильно ли я поступил? Ведь никогда не забу¬ду и не прощу! До конца не прощу. Но дети! Дома Пелагея приняла новость спокойно. 

– Ну, и слава Богу. Это Вы по–христиански. О. Валериан очень рад будет. Сегодня же передам. А завтра с утра к Оле поеду. Вы Алешу к бабушке, а с малыми Маруся посидит. А то ведь суббота! Садик–то закрытый! Вы уж подъезжайте.  

Но ничего из этого не получилось. Алеша не хотел к бабушке, и все хо¬тели к маме в город. Пришлось взять. 

Сцена была – хоть на пленку снимай. Мне Оля передала Леночку. Дети повисли на маме. Пелагея слезу утерла, в общем, семейная идиллия. 

___ 

Мы остались одни. Зоя с Андрюшей уехали с садиком на море. Алеша, уже второклассник, поехал в лагерь недалеко от нас. Где-то километ¬ров тридцать. Марусе дали отпуск, и она уехала к себе в деревню. Оля усердно занималась – осенью ей предстояло читать новый курс. Дома – тишь и семейная благодать. А меня потянуло на кладбище. Значимых мотивов никаких. Выручила, как обычно, Пелагея, чей авторитет в семейно-бытовых вопросах вырос необычайно. Вспомнила, что у Аллы скоро день рождения и надо бы на могилке порядок навести.  

– Взял бы лопатку, Николаич, да съездил на кладбище.  

Оле сопутствовать я даже не предложил. Спросила только, когда вернусь – поскольку на сегодня мы были званы в гости к Володе. Кажется, намечается его перемещение в город, что моим интересам не очень соответствует. Вообще-то я вел себя очень тихо, и никакие опасности вроде бы не предвиделись. Но про свои способности влипать в разные передряги, мне было отлично известно. Последний инцидент был весной. Пара пьяных придурков приставали к девчушке, которая уже чуть не плакала. Когда она и впрямь заплакала, я не выдержал. Побил их весьма умеренно и довез до нашей станции, где все свои. Составили протокол и отправили до ут¬ра протрезвляться в камеру. Конечно, если бы не мои тесные связи с Во¬лодей, известные всем в городе, была бы канитель. А так, как говорится, без сучка и задоринки. 

На кладбище обычная пустынность. Медленно вышагиваю между крестов и обелисков. Постепенно пропитываюсь извечным набором мыслей о тщете все¬го сущего и т.д. О чем еще можно думать на кладбище? В этом скопище горя и забвения. Но больше всего меня ранят могилы детей. Верующие в бога праведного и милосердного – посетите кладбище, где милые мордашки на скромных памятниках прямо-таки вопиют о безразличии или жестокости предвечного. 

Внутри одной из оградок за подобием столика сидел кряжистый старик. Перед ним стояла початая бутылка водки и какая-то нехитрая снедь. Сам не люблю прохожих на кладбище, а, потому мельком глянув, отвернулся и пошел дальше. Но он меня окликнул. 

– Серега, ты что ль? 

Присмотревшись, признал в нем заводского. Знакомы – незнакомы, но виде¬лись не раз. 

– Ты к Алке своей? Зайди. Помянем и моего шелапута. Я подошел и присел рядом с ним на скамейку. Глянул на памятник и обмер. С фотографии на меня смотрел тот самый узколицый с наглыми усиками, которому я влепил тогда первую пулю. Старик налил полстакана и придвинул ко мне соленый помидор. 

– Давай! И за твою Алку, и за моего Толика. 

Выпить было самый раз. У убитых мной были, оказывается, родители! А мо¬жет быть и дети! Господи! Дальше я думать не стал и залпом выпил. 

– Хорошая девка Алка твоя была! А мой, непутевый вот со шпаной связался… 

– Как погиб-то? – осторожно спросил я. 

– Да нешто сами с аммоналом баловались, нешто подорвал их кто! Милиция дело быстро прикрыла. Ясно дело – шпана. Полагаю, дед их кокнул, да ви¬дать не рассчитал чего и сам туда же. Знаю, они и к тебе цеплялись, да у тебя в тот час своих забот хватало.  

Мне было скверно. Для самозащиты я вызвал образ Толика из той завару¬шки в «гадюшнике», но за такое морду бьют, а не кончают. Ошибся я! Будь проклят старик, что так меня, дурака, обвел! 

– Еще дети есть? 

– Дочка у меня, внуки. – Он снова разлил. 

– Вот растишь, растишь, стараешься, а получается пшик. И чего его к этому Савелию понесло? Денег захотел дармовых. 

Он снова выпил. Пришлось и мне, хотя темпы были для меня чрезмерные. 

– Говорят, ты с женой замирился?- Ну, в нашем городке все всем известно. Тут удивляться не приходится. 

– Это правильно. Оно, конечно, – сучка она, да куда же с детьми–то девать¬ся? Дитям мать нужна. Уж какая ни есть… Он замолчал, а я, воспользовавшись паузой, отчалил. 

– Оно, конечно, иди. Что надо девка была. Лешка твой на нее очень похо¬жий. 

На свою скамью я плюхнулся уже совсем «хороший» У меня тут в клумбе была зарыта заначка – пол бутылки коньяка, но пока потребности в ней не ощущалось.  

Закрыв глаза, прислонился к ограде и расслабился. Мысли мелькали невнятными обрывками, проплывали какие-то смутные образы. Ухмылялся Толик, повторяя одну и ту же фразу:  

– Достал-таки я тебя, до¬стал! 

Проплыла бабушка в кресле.  

– Но ты же не знал! Поспи, мой мальчик, отдохни. 

Появился Иркин муж и, словно продолжая, заметил:  

–Так разобрался бы сначала! 

– Ты то, сам хорош! 

– Это совсем другое! За это не убивают! 

– Но я же не знал, не знал! И разбираться времени не было! Он просто обманул меня! 

– Он знал, кого обманывал. 

– Успокойся, – сказала бабушка, – ты же знаешь – волноваться тебе вредно. 

– Милый, это все из-за меня. Ты не виноват. Ты очень переживал тогда. Ты любил меня, и он это использовал. Его мало один раз убить! Найди его золото. Все из-за золота! 

Я открыл глаза, и всё исчезло. А ведь и у других, убитых тобой, то¬же были родители! Как ты их безжалостно... 

«Привычке милой не дал ходу...» А это причем? А ты дал привычке ход. 

– Все! – сказал я. Все. Хватит! Плохо, конечно, но что теперь поделаешь? Подошел к памятнику и поцеловал фотографию. Убийцы часто сентиментальны, – прозвучало во мне. 

– Хватит! – заорал я и молча поплелся к выходу. Старика уже не было. Сел в машину и поехал домой. 

Ночью я проснулся от боли в сердце. Ругнулся и пошел за лекарством. Минут через тридцать все прошло. Ну, значит не инфаркт. Просто на¬поминание. Что я могу поделать? Надо в таких случаях глотать за¬годя. Спать не хотелось, и я вышел в гостиную, уселся на свое обычное место – в кресло под торшером и попытался читать. Жизнь наша внешне вошла в нормальную колею. Ольга ездила почти каждый день на работу, а я встречал ее. Но мы мало разговаривали, когда оставались наедине. То я, то она ощущали, что так нельзя и произносили что-нибудь малозначащее. Исключение составляло обсуждение детских проблем. Тут мы были естественно многословны. В постели тоже многое изменилось. Все стало как-то суше, формальней что ли! В гостях мы демонстрировали дружную семейную пару, но наедине быс¬тро умолкали и не улыбались. Минут через тридцать вышла Ольга. 

– Что-нибудь случилось? Когда ты приехал с кладбища, на тебе лица не было! Ты все еще переживаешь ее смерть? 

– Дело не в этом. Просто не спится почему-то. 

– Другими словами, – какое тебе дело до меня и моих проблем! 

– Зачем ты так? Ничего такого не случилось. Жизнь наша как-то налаживается. Время должно все успокоить. 

– А может случиться и наоборот: окончательно отдалит. 

– И это возможно, но ведь мы не станем этому способствовать? 

– Не станем, но, к сожалению, не все от нас зависит. Если бы зависело от меня – все было бы хорошо. 

Мой пристальный и слегка насмешливый взгляд она парировала следующей фразой. 

– Я говорю, конечно, о настоящем и будущем. Подперев руками подбородок руками, спросила: 

– Интересно, а если все было бы наоборот? Как бы я реагировала? 

– Исследовательская жилка? Думаю, это зависит во многом от отношения к человеку. Если любишь, безгранично веришь и уважаешь, то конечно тяже¬ло. В сущности-то, это ведь предательство! Если отношения людей более поверх¬ностны, то и реакция, по всей видимости, не столь остра. Ведь в таком положении оказываются тысячи людей! И ничего, сходятся и живут дальше. Иногда, даже вполне нормально. 

– Кто знает? Про нас со стороны тоже, наверное, ничего плохого не скажешь.  

Я улыбнулся. 

– Стараемся, конечно. И это правильно. Посторонним тут делать нечего. Скажи – дело теперь прошлое, что на тебя нашло? Чего тебе не хватало? Молчала она довольно долго. 

– Тебе обязателен этот анализ? 

– Не из пустого любопытства, как ты догадываешься.. 

– А из каких соображений любящий муж при случае не прочь переспать с хорошенькой девушкой? Механизмы здесь действуют примерно одинаковые. У женщины должно быть, конечно, больше самодисциплины в связи с большей ответственностью за семью, детей, но и встречные факторы бывают силь¬ными! И потом люди вообще очень разнятся по своим качествам. Ведь есть и голубые, и лесбиянки и еще черт те какие! А с точки зрения проявле¬ния, так это вроде наваждения какого-то, противостоять которому очень трудно. Ведь согласись, что даже в идеальной семье постепенно сглаживается острота впечатлений, неизбежно сексуальное однообразие и стремление к разнообразию, в общем-то, естественно. А барьеры самодисципли¬ны – они разные и по основам, и во времени. Конечно, с точки зрения этической – это можно и должно называть распу¬щенностью, но в основе лежат понятные физиологические механизмы.  

– И никаких твердых гарантий на будущее? 

– А есть твердая, абсолютная гарантия, что ты завтра не встретишь вто¬рую Аллу и не пошлешь меня ко всем чертям? Ведь тоже нет? 

– Я никогда не брошу своих детей. 

– Ну, ты, может быть, и не бросишь. Так ты вообще человек необычный. Пото¬му мне так скверно на душе, что это ты. И никто из подруг меня не по¬нимает. Логически рассуждая, так я просто дура взбалмошная и...– она запнулась, подбирая слова, – и... Ну, не знаю – как сказать, но что–то очень малодостойное. Ты детей не бросишь, но другие–то бросают запро¬сто! Женщины реже, но ведь тоже бывает. Как ты говоришь, в литературе описано. Я очень привязана к тебе, но я такая, какая есть. 

– Всё, пожалуй, верно, хотя и не очень утешительно. Спасибо тебе за трез¬вый анализ. Растешь! 

– Помни – это не пустые слова. Чтобы между нами ни было, но я очень привя¬зана к тебе. То, что я нашла себе такого мужа–это самая большая удача в моей жизни. 

Я подумал, что вряд ли могу сказать про Олю тоже самое, хотя она жен¬щина видная и приятная во многих отношениях. А, главное, мать моих де¬тей. Заплакала Леночка, и Оля пошла ее кормить. 

___ 

Кардиограмма ничего такого не показала. Доктор спросил: 

– Были какие–ни будь стрессовые ситуации? 

– Были. 

– Старайтесь избегать. Принимайте транквилизаторы. 

– Доктор, да у меня железные нервы. Я в таких заварушках бывал! 

– Это Вам только кажется. Внутренние процессы идут помимо Вашего созна¬ния.  

Легко сказать «избегайте»! 

______ 

В субботу у нас собрались гости: две Олины подруги по УКП, Володя с женой и Николай без жены. Учительница английского, дававшая уроки на¬шим детям, ставшая близкой Олиной подругой, тоже осталась. Женщины что-то обсуждали в нашей спальне, а мы вышли покурить на веранду. Хо¬рошо, что застекленную. В сентябре у нас уже довольно прохладно. Нико-лай рассказывал про всякие забавные случаи хищения с завода. Володя проявлял профессиональный интерес. Я же слушал в пол уха. Потом пили чай, наливки и коньяк. Немного танцевали. Когда все разошлись, я ска¬зал, что все было ничего. Все-таки разнообразие в жизни! Оля высказалась: 

– С трудом понимаю, что ты находишь интересного в этих людях? По–моему, ты должен был предпочесть нечто более интеллектуальное. 

– Возможно, – но жизнь интересна в разных, так сказать, слоях. И потом просто приятно расслабиться и провести время вполне бездумно с давно знакомыми тебе и отнюдь не неприятными людьми. И, наконец, где они – эти интеллектуалы в нашей Уральской глуши? Немного помолчали. 

– А меня подруги опять честили за мои «подвиги». Лида сказала, что вообще не понимает – как можно уйти от такого мужа. По-моему, она к тебе неравнодушна. 

– А ты бы им объяснила, что и тот другой тоже очень даже ничего! И во¬обще, однообразие приедается. Говорил я легко и со смешком. Чувствовалось, что Оля подвыпила и как-то расслабилась, утратив привычную собранность. Впрочем, и у меня наступило приятное расслабление. 

– Знаешь, что меня больше всего потрясает в этих событиях? Это та резкая метаморфоза, которая произошла с тобой. Тот скачок от любящей и преданной к... Ну, от определений воздержусь. Первое время даже в голове как-то не укладывалось. Просто как подменили человека! 

– Увлечение кем-то, кроме тебя, казалось тебе противоестественным? 

– Не притворяйся, что ты меня не поняла. Дело ведь совсем не в этом. 

– А что же? Пренебрежение домом, семьей, сексом наконец? Так ведь это¬го ничего не было. 

– Да. И такое раздвоение тоже удивляет. Но разве ты не бросила свое¬го ребенка и уехала с ним? Это какая-то другая Ольга. Так откуда она взялась? Или что-то копилось в душе и при случае «рвануло?» И в связи с этим неотвязная мысль: "Что день грядущий мне готовит?" 

– Значит, тебе придется согласиться, что реальность и твое представле¬ние о ней не совпадают. 

– Но я ведь оперирую фактами! Реалиями нашей многолетней совместной жизни! Она молча глядела на меня, стоя ,опершись на стенку. 

– Могу тебя несколько утешить. Для меня это тоже было до некоторой степени неожиданно. Но надо идти от факта. В человеке много чего намешано. Новые обстоятельства проявляют в нем новые черты характера. Они и раньше были, но ходу им не было. Они подавлялись. Искусственно или естественно. Может, просто разум держал их в узде. Извини за тривиальность – сложная штука человек! Иногда и сама в себе не разберешься. Она налила две рюмки коньяка и подошла ко мне. 

– Выпьем за возврат к прошлому. Я верю, что он возможен, потому что не разлюбила тебя. Но только с твоей помощью и без этого самокопа¬ния. Ну, хоть по возможности. Все у нас получится, если только я нужна тебе. И не только как мать твоих детей, но и как женщина, как че¬ловек, хотя и не очень хороший. Поставив рюмку, она быстро вышла. 

Что ж, возможно она и права. В литературе я такое встречал, но в моей голове плохо укладывается, как это можно любить одного и так липнуть к другому. Не просто переспать, а бросить все, ребенка... Нет, надо еще выпить. 

Оля вошла в каком–то новом костюме. Смотрелась она в нем очень хорошо. 

– Вот, Лида предлагает. На ней он узковат, и на меня, по-моему, в самый раз! Взять?  

Изобразив испуг, я замахал руками. 

– Ни в коем случае! В этом костюме уведут уже наверняка. Она слегка из¬менилась в лице. Действительно, учитывая обстоятельства, так шутить не стоило, и я попытался включить «задний ход». 

– Шучу и не очень удачно. Возьми, конечно. 

– Но тебе нравится? 

– Да, но и без него ты мне нравишься даже больше.  

Пить надо было мень¬ше. Это я понимал. Она села напротив меня, подперев голову руками. Пыталась что–то во мне разглядеть. Немного погодя, сказала: «Ах, слова, слова, слова...» Но чувствовалось, что слова мои ей приятны. Утром я решил, что в наших отношениях произошел «Большой скачок» На следующий день Николай принес миноискатель. Хорошо бы месяцем раньше, – но спасибо и за это. Срочно переквалифицировался в кладоискатели 

Как это ни покажется кому–то странным, но такие – семейные катаклизмы имели и свою положительную сторону, будоража гнетущую рутину каждо¬дневного бытия. Конечно, общий итог был негативным, но и в плохом по¬лезно искать положительные стороны. Ольга с головой ушла в работу, поскольку со сменой руководителя многое в диссертации предстояло переделать. Она даже меня загрузила своими проблемами. Заставила писать для нее статью. Впрочем, только, так сказать, литературную часть. Со своей стороны я установил жесткий мониторинг за ее времяпровождением. Четко знал ее расписание и прочие расходы времени. Дома тоже все было хорошо. Дети ее обожали? и однажды я даже подслушал, как Андрюша по-детски бесхитростно спросил: "Мама, ты больше от нас не уедешь?" 

А тут еще миноискатель! Я прямо оживился! Накопленных денег в рублях, в валюте и в ценностях было вполне достаточно для безбедного сущест¬вования на долгие годы. Интересным было само предприятие. Впрочем, деньги тоже не помешают. Но следовало поспешить. Сильные морозы еще не наступили, однако в сентябре у нас становиться холодно и легкий снежок выпадал уже несколько раз. Проблемой было сделать всеё без свидетелей. Дом, а точнее сарай деда, стоял на самой окраине. Дальше начиналась тайга, но ходьба к нему несколько раз подряд не могла остаться незамеченной. Работал я четыре дня в неделю, по вечерам, так что утром был обыч¬но свободен. Разобравшись в аппарате, на следующее же утро отправился к дедову сараю. 

Особых изменений ни внутри, ни снаружи не произошло. Поскольку сарай был практически пуст, то работа много времени не должна была занять. И действительно. Через пол часа я определил наличие металла на обширной площади примерно в два квадратных метра. Понимал, что это не то, что я ищу, но ведь интересно! Земля еще не промерзла, но была основательно утоптана, – что свидетельствовало о давности захоронения. Начал копать. Хорошо, что хоть не глубоко. Показались доски. Изрядно попотел, пока обкопал деревянный щит. С трудом поднял его и ахнул. Колесами в двух ко¬рытах стоял пулемет «Максим». 3амок снят и лежит отдельно, замотанный в некогда промасленные тряпки. Три цинка с патронами. Восемь тщательно законсервированных карабинов. С трудом вытащил все это и снова начал шарить миноис-кателем. В углу снова металл. 0пять копаю. Деревянный окованный сундучок. Обкапываю его ножом и обнаруживаю леску из конского волоса, идущую под днище. На всякий случай перерезал. Для вытаскивания сундучка соору¬дил сложную систему из лома и веревки, переброшенной через стропила крыши. Еле вытащил. Под днищем закопана граната, обложенная чем-то. По-видимо¬му, взрывчаткой. Да. Еще чуть-чуть... Взломал навесной замок и снова поднял крышку дистанционно. На этот раз ничего не случилось. Внутри пакет, тетрадь и пачки бумажных денег. В отдельном отсеке кожаные кисеты. Открыл один – золотые десятки. В других, где монеты, где золотой песок. Вот так добыча! Переложил золото в сумку, а остальное начал ставить на место. Хорошо повозился. Да, в пакете было знамя. Старое Российское зна¬мя с двуглавым орлом. 

Сел передохнуть и даже закурил. Не мог дед этим пользоваться. Где–то еще есть заначка, но не сегодня. Вымотался я основательно, да и поздно уже. Почему никто за деньгами не пришел? Очевидно, все уже умерли. Или за границей. Золото я, конечно, забираю, но что делать с остальным? Наверное, надо дать возможность Володе отличиться. Домой шел через лес. Начинался снегопад. Сумка приятно отягчала плечо. Ликования, я не испытывал, – но находка радовала. Мой прежний золотой запас почти полностью пропал у Резо. Теперь я снова его восстановил и даже раза в два увеличил. И хотя стресс был со знаком плюс, но транквилизаторы я все же принял. На следующий день попытался было продолжить поиски, но понял, что опоздал. За окном термометр показывал минус 15,и все было завалено сне-гом. Что ж, подождем до весны. Оле я ничего не сказал. Что–то подозри¬тельно везет мне! Надо ждать неприятностей. И дождался. Через почти два месяца. 

______ 

Вечер. Дети спят. Привычное взаиморасположение, то есть Оля за своим столом, а я в кресле под торшером. Семейный час, хотя мы до сих пор еще не зарегистрированы.  

– Я хотела бы с тобой поговорить. 

При этих словах я внутренне напрягаюсь, потому что ничего хорошего от такого вступления не жду. 

– Дело в том, что мне снова отодвинули защиту. Чувствую, что это будет продолжаться до бесконечности. Сегодня в разговоре с начальством затрагивалась тема о моральном облике советского ученого.  

Мне все понятно. Ей припомнили эпизод с прежним руководителем. На мой взгляд – это разные вещи. Если человек способен защитить докторскую диссертацию, так надо ему предоставить такую возможность. Вопросы же супружес¬кой неверности касаются, прежде всего, самих супругов, а вот касаются ли они ученого совета института, я очень сомневаюсь. Но это мои частные суждения. Жизнь же в нашей стране идет по иным законам. Но что-то надо ска¬зать. 

– Для тебя это так важно? 

– Да, очень. Для меня – это самоутверждение. По всем другим параметрам я там стою не очень высоко. Ноги, говорят, у меня красивые. 

– А грудь? И шея! Нет, ты себя недооцениваешь. Но мои попытки свернуть к шутливости успеха не имеют. Очень серьезно она ответила. 

– Я не буду перечислять свои недостатки – время позднее. Степень для меня очень важна. Кроме всего она укрепит меня материально, что для меня то¬же очень важно.  

Так, дело начинало приобретать серьезный оборот. 

– Тебе не хватает денег? 

– Хватает, но это твои деньги. Я не хочу вдаваться в подробности, как ты их добыл, но это ты их заработал. Я хочу быть материально независимой. 

– С целью? 

– Пока конкретной цели нет. Только принцип. Но жизнь может подбросить. 

– Я должен это понимать, как предупреждение об очередном семейном арте¬факте? 

– Ни в коем случае, хотя никаких гарантий, как мы уже говорили, жизнь не дает. 

– Это настораживает. И какие же у тебя конкретные предложения? 

– Переехать всей семьей в НН.  

Она назвала город, куда они в свое время уехали с Виталием Валентиновичем. 

– Там меня знают. Я им писала, и они приглашают меня на работу, но выез¬жать надо немедленно в связи с началом занятий. Ты за свою работу не очень держишься. Я хочу, чтобы мы все переехали в крупный культурный центр.  

Вот так – так! Возникало много вопросов. Я так и сказал. 

– Возникает много вопросов. 

– Давай обсудим их. 

– Виталий там? 

– Да. Но никаких даже намеков на какие-то к нему чувства у меня нет. К тому же работает он не в институте, а в каком-то НИИ. Я его и видеть не буду.  

Не так, чтобы уж очень убедительно, но предположим. 

– Вопрос второй. Где жить будем? 

– Мы могли бы продать этот дом, добавить и купить дом там. Кстати, кварти¬ру после защиты мне тоже обещали. 

Я, конечно, мог купить при нынешних обстоятельствах и не один дом, но рас¬крывать карты не стал. К тому же я чувствовал, как на меня оказывается давление. А этого, по моему, никто не любит. 

– Отдавать последнее не хочется, а продать дом здесь за его действительную стоимость будет очень нелегко. 

Она молчала, но я уже представлял себе, что она может сказать. Что–то за этой спешкой стояло, но что? На душе делалось горько. 

– Неужели вопросы твоего престижа важней семьи, моих интересов. Я по твое¬му напору чувствую, что ты всем готова пожертвовать! Что-то тут не так. Что-то есть еще. Уж договаривай до конца. То, что ты предлагаешь, опасно для единства семьи. 

– И договорила бы, но ничего сверх сказанного просто нет. 

– Давай подытожим. Если я правильно тебя понял, то ты готова бросит всех нас и уехать туда на довольно продолжительный срок ради докторской сте¬пени. Ты же не можешь, не понимать, что процесс переезда, даже если мы на него решимся, займет не один месяц. 

– Если бы я хотела Вас всех, как ты говоришь, бросить, то я бы так и сдела¬ла. Но это не так. Я хочу, чтобы вы все были со мной. Вы – это все, что у меня есть. Я очень дорожу своей семьей.  

Я смотрел на нее с нескрываемой усмешкой. 

– Но если придется выбирать, то, скрепя сердце, поедешь и без нас. 

– Сережа, пойми, второй такой случай может больше не представиться. Речь то идет всего о нескольких месяцах! Ну, пол года максимум.  

А доктор говорит: избегайте всяческих стрессов! Попробуй! 

– Ну, что же тут скажешь. Вот так сорваться с места мы не можем. Если уж ты считаешь, что это для тебя так важно, то поезжай одна. Осмотрись. Начни искать жилье. Потом приеду я, тоже погляжу. Там и решим, как жить дальше. Ты опять бросаешь детей на меня! 

– Но Пелагея с Марусей неплохо с ними управляются. Ну, помоги мне, пожа¬луйста! 

– А малышка? 

– Если бы не ты, я не оставила бы ее. Но на тебя я надеюсь. Если ты рядом, то я буду спокойна.. Я понял, что она уже все решила и переубеждать ее бесполезно. 

– Сегодня позвонили, что послезавтра нужно приступить к занятиям. Зав¬тра утром я должна выехать. Извини, пойду собираться. 

С этими словами она направилась в спальню. У меня сразу возникло ощуще¬ние, что это конец, хотя виду я не подал. Во мне наступило какое-то ожесточение. И горечь.  

Ехала она поездом. Я провожал ее. Уже перед самым отправлением она ска¬зала. 

– Я понимаю, это отчаянный шаг, но верю, что все устроится как надо. 

И уже со ступенек вагона: 

– Жду тебя примерно через неделю. Позвоню через день после приезда.  

Лихо это она провернула! Ведь в сущности даже не посоветовалась со мной, а практически поставила перед фактом. Позвонила через два дня и потом звонила через день. Получила комнату в общежитии, приступила к проведению занятий и, главное, к работе над дис¬сертацией. Жаловалась, что некогда собой заниматься. Просила прислать еще денег. Выслал. Через дней десять сообщила, что начала поиски жилья, но пока безуспешно. На какую сумму ориентироваться? А еще через две недели в НН выехал посланный мной «следопыт», известный под кличкой ''фотограф''. 0бещал особо скабрезных съёмок не делать. Три дня спустя он позвонил и сообщил следующее: 

1. В институте она действительно устроилась и уже ведет занятия. 

2.Получила комнату в общежитии, но практически там не живет. 

3.Снимает квартиру в пригороде, где живет со своим бывшим лаборантом и студентом вечернего отделения нашего института, который, перевелся в N несколько раньше. Зовут его Виктор. Видный парень! Армию отслужил. Ему 23 года. Пару безобидных фото сделал. В тот же вечер позвонила Ольга. Просила приехать с целью посмотреть один особнячок, который ей очень нравится. И всего за 80 000! Сказал, что вы¬езжаю через три дня, но улетел уже утром. Перелет занял всего полтора часа. Довольно быстро отыскал квартиру и пошел обедать. Ждать пришлось долго. Появились они только в шесть вечера. Трогательная парочка. Нехитрый замок я наловчился открывать еще днем и повторил эту операцию, как только они погасили свет – в половине девятого. Любовные игры были в самом разгаре, так что меня заметили, только когда я зашел в спальню. Свет они уже включили, так что мне осталось только развести руками и ухмыльнуть¬ся. Малый кинулся было на меня с кулаками. Парируя его не очень удачные выпады, я крикнул Ольге: «Да уйми ты его. Накинь что ни будь и выйди потолковать». Но тут он таки достал меня, и пришлось его уложить. Пока он мед¬ленно поднимался, я перешёл в другую комнату. Она вышла через минуту, на¬кинув знакомый халатик на голое тело. 

– Как продвигается диссертация?  

Жена, подправила волосы и молча села напротив меня. Впрочем, почему жена? Это я просто по привычке. 

Меня слегка душила злоба и очень хотелось надавать ей по мордам, но со всеми позывами я благополучно справился, не переставая улыбаться. 

– В сущности, какие у меня могут быть к тебе формальные претензии, когда мы с тобой даже не расписаны! Даю тебе неделю на устройство дел с няней и привожу тебе дочку. Впредь знать тебя не желаю. Захочешь повидать Андрюшку – сообщишь. 

В это время вышел паренек. Успел одеться и собирался, видимо, уходить. Я говорю ему:  

– Витя, постой! Я сейчас уйду, и вы можете продолжать. Изви¬ни, что ударил.  

Но он меня как не слышал. Хлопнула входная дверь, и мы остались одни. 

Я сказал: 

– Ты уж извини, что я так бесцеремонно. Впредь это никогда не повторится. Ты теперь свободный человек и будешь спать с кем и сколько только пожелаешь. Не стану тебя больше задерживать и попытаюсь сегодня же улететь домой. 

Когда я встал, она сказала. 

– Присядь на минутку. Не знаю как тебе, а мне выпить хочется.  

С этими словами она подошла, к буфету, достала бутылку коньяка и пару стаканов. Я снова сел. Выпить действительно не мешало. Подняв стакан, она сказала:  

– За всю нашу, в общем – то счастливую прошлую жизнь! – от¬пила прилично. 

– Ты спрашивал, откуда оно вдруг взялось? Милый, помнишь как мы с тобой познакомились? С парнем, под которым я тогда лежала, мы жили уже больше месяца. Просто он напился и начал куражиться. Потребовал, чтобы я ему дала прямо на снегу и еще в присутствии его приятелей. Может поспорил с ними? Но тут явился благородный рыцарь и выдал им по заслугам. Ты давно на меня поглядывал. И нравился мне очень. Но пожаловаться на меня у тебя нет оснований. До случая с Виталием я была тебе верной и, поверь, любящей женой. Я была с тобой счастлива.– Она снова отпила. – Но не удержалась и сама об этом очень жалею. Теперь что ж? Понимаю, что я тебя потеряла.  

Залпом допила коньяк. Я тоже выпил, встал и сказал: 

– Правильно понимаешь. 

Она осталась сидеть за столом, а я ушел. Еле успел на самолет. Подремывая по своему обыкновению в откинутом до предела самолетном кресле, я задал себе вопрос: а зачем мне все это было нужно? Несмо¬тря на самые явные улики, я все же не мог поверить. Мне нужно было убедиться в этом лично. Что ж, как бы это ни было неприятно, как бы увиденное не противоречило сложившемуся за годы совместной жизни представлению о человеке, с фактами не поспоришь. Даже если у тебя и нет этому рационального объяснения. 

____ 

Через пару дней она позвонила. Дела ее после моего визита складыва¬лись неважно. Виктор от нее ушел, а его девушка накатала, как в те времена говорили, «телегу», то есть жалобу в партком института. Види¬мо расписала все достаточно красочно. Все бы еще ничего, но девушка оказалась родственницей проректора. «Погорела» не только защита, но и работа, поскольку в приказе о зачислении было указано, что на работу она принимается с испытательным сроком. 

Сказала, что через месяц вернется и просит потерпеть с детьми. Действительно, с Леночкой, которая продолжала просыпаться по ночам, мне было нелегко. Выручили, опять-таки, деньги. Наняли няньку – бодрую старушенцию, которая у нас и поселилась. Она добросовестно возилась по ночам с моей дочкой, а днем отсыпалась. Тогда ее сменяла Пелагея. Отношение Пелагеи к Ольге резко изменилось. Да и передо мной она чувствовала себя виноватой. Как–то даже доверительно пробурчала, что у молодых баб такое бывает. А несколько погодя с усмешкой добавила: «Ну, сучка доподлинная! Муж ей нехорош!»  

Новый год встречали у нас. Кроме Володи с Лидой было еще несколько пар. Поскольку у Пелагеи возник новый план – женить меня на Марине, то не очень–то меня спрашивая, пригласила и ее. Все прошло благополучно и в меру оживленно. Подвыпившую Марину я уволок в гараж, и мы с ней переспали естественнейшим образом. Ну, прямо таки по родственному. Но переезжать к нам она категорически отказалась до тех пор, пока не получит раз¬вод. А его, бедолагу, перевели с понижением в должности в какую–то глушь. Приходила Марина регулярно два раза в неделю, и Пелагея, присматриваясь к ней, приходила ко всё более печальным выводам.  

Десятого января позвонила Ольга. Мы с Николаем как раз «резались» в шах¬маты. Она приехала и просила разрешения переночевать с тем, чтобы с утра заняться поисками квартиры. Да и работы, поскольку в наш институт она устроиться даже и не пыталась. Встречать ее я не пошел, что она приня¬ла покорно. Сцена с детьми могла бы стать душераздирающей, но все ис-портила Леночка – не захотела к маме идти. Оля всплакнула, но я сделал вид, что не заметил. Спать ее Пелагея положила в гостевой.  

Утром я увидел снова Ольгу строгую, собранную, деловую. Сказал ей, что если не устроится, то что бы снова приезжала ночевать. Появилась она под вечер в мое отсутствие. Передала, что квартиру нашла и приехала за Ле¬ночкой и кое – какими вещами. Сережа, который все больше времени прово¬дил у меня, проводил ее на вокзал. Как я потом узнал, на работу она устроилась в школу преподавателем физики и математики. Оклады учитель¬ские нищенские, а потому я обязался выделять ей ежемесячную дотацию в 100 рублей. Сказал, что это на няню. Не возражала. Даже с моей дотацией ей материально должно было быть очень нелегко, ведь платить нужно было и за квартиру, и няне. Что ж, подумал я, пусть «покрутится». Я наведывался примерно раз в неделю – дочурку на руках подержать. Иногда с Андрюшей. Когда приезжал без сына, она справлялась о его здоровье. Однажды, когда я пришел без Андрюши, заметила, что не видела сына уже две недели. Но куда было его брать, когда на улице морозище. "Хочешь пообщать¬ся с ребенком, приезжай" 

– А Леночку куда девать?  

Действительно, трудноразрешимая проблема. Я по¬жал плечами. Разговаривал я с ней подчеркнуто сухо. О ее жизни не спра¬шивал. Как-то с мороза она предложила выпить. Я не отказался. На обратном пути зашел к знакомому протезисту и продал ему небольшую партию золота. Ожидая электрички, выпил в привокзальном буфете целый стакан водки. 

____ 

Акции Марины упали до нудя, когда она предложила Пелагее отдать Зоечку в детдом. Нам с Пелагеей это казалось диким. Не знаю, что там Пелагея ей сказала, но с той поры Марина исчезла. Забавно, но со мной она да¬же не посоветовалась. Я так понял, что в моем одобрении своим действи¬ям она не сомневалась. Что ж, тут она была права.  

Работы у меня хватало. Ездить из города к нам на УКП зимой было небольшим удовольствием. Обычно приезжали на пару дней. Можно было оста¬навливаться в гостинице, но, как правило, для экономии предпочитали ночевать на УКП. Для этого имелся старинный диван, и даже душ! Начальство пред-почитало, по возможности, использовать для чтения лекций (установочных занятий) и консультаций меня. Всё это вынуждало осваивать курсы, о которых я прежде имел только смутное понятие. Но кое-как справлялся. Во всяком случае, проверяющие особых замечаний не делали. Конечно, начальству так было куда удобней. Я особенно не возражал. 

Центральным объе¬ктом у нас зимой была печка. Мы находились в зоне, где, в отличие от мо¬его дома, газ еще не был проведен, так что топили углем и дровами. Но неизменная тетка Глафира со всеми этими проблемами отлично справлялась. В качестве некоторой компенсации я разрешал ей таскать в душ под¬руг, что придавало, как я представлял, ей авторитета и значимости в соответствующих кругах. Подозреваю, что они там и выпивали, но я ничего не имел против. Следов не оставалось и всегда было чисто.  

Уход Ольги, конечно, резко изменил мою жизнь, хотя работа, дети, всякие хозяйственные заботы, чтение – как-то жизнь заполняли. Но отсутствие Оль¬ги после стольких лет дружной совместной жизни удручало. Если вдумать¬ся, то не столько даже отсутствие, сколько резкая в ней перемена, то новое, что появилось в ее поведении. Это ее безудержное стремление к сексу! Почему оно вдруг возникло – вот главный вопрос, который не нахо¬дил никакого вразумительного ответа. Может быть какая–то патология, болезнь? Профессор нашего медицинского института, у которого я консультировался по этому вопросу, склонялся больше к нравственной проблема-тике. Ну, а причины нравственного характера, они откуда столь внезап¬но свалились? Ведь не мог же я не замечать этого в течение стольких лет? Но факт оставался фактом, и приходилось принимать Ольгины объяснения происшедшего, хотя мне они казались неправдоподобными. Но мало ли что нам кажется! И наш жизненный опыт, уровень нашего понимания вряд ли не то, чтобы всю, но даже большую часть реальности именуемой жизнью, не способен охватить и осознать. Посещая ее, я выбирал по возможности время, когда она на работе. А когда встречались, то все наше общение проходило как–то суховато, по–деловому. Ни о каком сближении, разумеется, и речи быть не могло. Она и внешне изменилась и отнюдь не в лучшую сторону. В лице непреходящая усталость и озабоченность. Никаких попыток перейти установлен¬ный мной барьер, никаких просьб. Не декларируемая, а реальная, обыден-ная отчужденность. Но и никакой враждебности, раздраженности. Встре¬чались два давно знающие друг друга человека, у которых были кроме прочих еще и какие–то общие проблемы – дети. Нелогичным казалось и отсутствие других мужчин в ее жизни, хотя ин¬формация о ней приходила ко мне не только из непосредственного наблю¬дения. Я как–то заметил, что у меня кроме всего прочего появился некий познавательный интерес ко всей этой истории. Этакий сторонний взгляд! А ведь Оля за годы нашей совместной жизни постепенно в значи-тельной степени вытеснила даже Аллу из моего сознания! И еще одну страшную вещь я, как мне кажется, обнаружил. По-моему она начала пить. Во всяком случае, спиртное всегда стояло в буфете и всегда в распечатанном виде. 

Лишь однажды, я позволил себе спросить, как она себя чувствует. Удив¬ленно посмотрела на меня и пожала плечами. «Нормально, почему ты вдруг спрашиваешь?» Потом, видимо догадавшись, рассмеялась. 

– Успокойся, здорова. Не там ты ищешь. И вообще, оставим эту проблему в покое.  

Что мне оставалось? Тоже пожал плечами. 

– Оставим. А то тут один медицинский профессор хотел с тобой пообщаться.  

Она пренебрежительно махнула рукой. Так обстояли дела с моей бывшей женой, когда я встретил Дашу.