БОЛЬШИЕ НЕПРИЯТНОСТИ
Ирина Ильинична уже не вставала. Я захаживал к ней наверх, и если она не спала, беседовал с ней и порой подолгу. Смятение души умирающего в полном сознании человека проявлялось у нее в том, что всякий раз она по–разному оценивала итоги своей жизни и даже отдельные эпизоды. Иногда говорила:
– Ну, пожила и будет. Всякого навидалась. И в достатке пожила, и в нужде лютой, когда моего–то арестовали. Ничего, высто¬яла. На фортепьянах, правда, играть перестала, но девку свою вырастила. Дура она у меня, прости господи, но это уж от бога. Тут я что могла?! Конечно, кабы старые времена – наняла бы ей репетиторов–гувернеров, но то ума не прибавляет. Так, образованности. Замуж бы вышла не за тако¬го балбеса пустого. Но хоть Алка породу не срамит. Как Алкой доволен? Хороша жена?
Я хвалил, как мог, и вполне искренне.
– А вот с сыном незадача вышла. С уголовниками связался. Они его и подставили. А все по бедности. Спасибо еще по уголовной, статье пошел, а не по политической. Ты ему, освободится когда, помогни малость, но близ¬ко не принимай. Уголовный, он и есть уголовный. Но иногда на нее находил «стих», и тогда все виделось ей совсем по-другому.
– Ну, скажи–ка мне ты, на кой все это? Жизнь эта дурацкая – зачем дана? Ведь сколько пережила–перемучилась? Почитай пол родни поубивали! В нищете сколько лет прожила и вот в муках умираю! А рази ж я грешней друтих?3ачем все это, смысл какой?
Я что–то лепечу насчет бога, неисповедимости путей его и вознаграж¬дении на том свете. Однажды услышал в ответ.
– Да брось ты, Сергей. Чепуха все это. Сказать по правде, так неверующая я. Это Валериан, святой человек, он истинно верует. У них своя церковь, катакомбная называется. Ты в случай чего знать ничего не знаешь, а то эти спуску не дадут. Особо бойся Дашкиного мужа. Этот не посмотрит, что родня. Заложит в один момент! Как умру – за часами тайник найдешь. Все Вам с Алкой. Вам–то еще жить и жить! А ты, знаю, не растратишь зря. И еще скажу. С бандитами этими ты поосторожней. Всех не перестреляешь. Может уехать Вам с Алкой, то? Ну, сам смотри. Народ они подлый. Узнают – мстить будут. А милиция наша – сам знаешь, на что только годится.
Вскоре она умерла. Алла не отходила от нее до последней минуты. Жизнь шла своим чередом. У меня появилось больше свободного време¬ни. Домой к нам почти каждый день приходил старый мастер и приводил помещение в порядок. Положил паркет, что–то шлифовал, вырезал. Дома становилось нарядней. Жене нравилось. Купил старый «Москвич» и за не¬малые деньги восстановил его. Правда пользоваться им зимой было нельзя, но весна приближалась, а деньги у нас были. В тайнике оказались еще золотые десятки. Продолжал приходить Валериан, и я почувствовал, что он начал прилагать усилия по моему обращению. Зря, конечно.
К этому времени власть в городе переменилась. Нашего майора произ¬вели в подполковники. По этому поводу он крупно перепил и с сердечным приступом лег в областную больницу. Поговаривали об инфаркте. Капитан Володя стал и.о. и это нам в дружине очень нравилось. Отно¬шения с ним у меня были отличные. Мы даже как–то задружились.
По поводу его производства в майоры мы ему устроили форменный банкет, после которого утром не всем было хорошо, но в больницу никто не попал. Вскоре его утвердили, и он повел довольно энергич¬ную борьбу со шпаной. При нашем активнейшем участии. Однажды у нас с ним зашел разговор о «золотом канале». У нас, оказывается, было только одно из промежуточных звеньев. Три рецидивиста под руководством некого Савелия. Но ухватить их очень трудно – ведут себя тихо. Работают грузчиками в магазинах. И вообще, ему велено в это дело не встревать. Этим занимаются де областные структуры. Взять их можно только, если что нарушат. Но Савелий держит их крепко, да и платит хорошо.
Весна. Сошел снег. Мальчишки случайно обнаружили два трупа. Завели уголовное дело. Я ко всему этому не имел никакого отношения. Володя сказал, что это «ихние разборки». Допросили Савелия, но это не дало ничего. Дело «зависло».
Иду вечерком с работы, а навстречу мне мужик с изумлением на физиономии. «Пиво, понимаешь, привезли, а народу – никого.» И по¬несся дальше, распространяя благую весть. Не такой уж я любитель пива, но зашел, в «гадюшник». Действительно! Всего человек пять! Взял две кружки и пристроился рядом с каким–то дедом. Постепенно народ начал набегать. В углу трое сомнительного облика охламонов разливали в пиво водку. В общем, привычная картина. Вдруг один из них крикнул:
– Эй, дружина! Двигай к нам!
По–видимому, ко мне. Что–то во мне напряглось, но продолжаю спокойно допивать свою первую кружку. Немного погодя один из них довольно громко произнес:
– Брезговает, сука!
Я начал закипать. Стоявший рядом дед тихонько пробормотал:
– Не заводись, сынок, спокойнячок. – Но говорил он как–то странно, в кружку и вроде бы и не ко мне обращаясь – Выйдем. Давно поговорить мне с тобой надо.
В этот момент ловко брошенная рыбья голова плюхнулась мне в кружку, обдав брызгами.
– Уходи, – зашипел дед. Я тя за углом ждать буду.
Но я его слышал смутно. Уже включилась автоматика боя. Пока только анализирующая часть. Все трое крепкие ребята. Рожи премерзкие. Особенно один с тонкими усиками. Кажется, это тот самый брат Аллиного ухажера, о котором мне говорили. Диспозиция явно невыгодная для меня. Их трое, помещение тесное. Они провоцируют явно в расчете, что я «заведусь». Дедок оставил недопитое пиво и двинул к выходу. Я был в хорошей форме, но мой единственный серьезный козырь, это то, что они в подпитии и, стало быть, реак¬ция замедленная. Но у них, несомненно, ножи, а у меня на это раз ничего. Постепенно я овладел собой. Надо уходить. Стремительно развернулся и двинулся к выходу. Мне вслед раздалось восторженный гогот. Выскочив за дверь, бросился за угол в густую тень. В почти полной тьме раздался знакомый уже голос:
– Молодец, паря!
И дедок сунул мне прямо в руки здоровенную финяру. Я взял ее, буркнул:
– Спасибо.
Что за дед? И чего ему надо? Из «гадюшника» никто не вы-ходил.
– Пошли, однако! – и мы двинулись по тени вдоль заборов.
– Они навряд выйдут. Им Савелий и за это хвоста накрутит –тихонько бубнил дед.
Кое – что начало проясняться.
– Понятно, – сказал я, зачем крупняк мелочевкой портить. Да еще на людях.
– Во! Правильно мыслишь! Этот, что тебя задирал, – Вовкин брат двоюрод¬ный. Помнишь, как ты Вовке накидал–то? Думаешь, они те забудут? Не на тебе, так на бабе твоей отыграются. Это псы цепные Савельича. Им мокруха не впервой. У меня дык дом спалили. С ними толь¬ко один разговор – в распыл пустить. Но я один уж не могу, стар стал, а вот вместе мы очень даже могли бы с ними посчитаться, но никак нельзя, чтоб они нас вместе засекли. Стой! Мой дом от¬сель третий. Не дом, правда, в сарае я проживаю с ихней милости. Если что удумаешь – приходи, но ночью только. А коли я что вызнаю – в ящик тебе брошу. Финяру возьми. Ты еще не дома. Да не ходи ты пустой–то.
С этими словами дед резко свернул в проулок. Дома все было обычно. Жена вопросов не задавала, но я задумался серьезно. По–видимому, надо было уезжать. Но уйти с завода мне, члену партии, и до окончания трехлетнего срока /молодой специалист/ было совсем не так просто. Ладно, дотяну до отпуска, а там начну «отрываться».
В связи с приближающимися родами к нам переселилась Алкина тетка. После десятого класса Алла никуда не поступила. «Живот помешал» – острил будущий дед, который перестал «надуваться» перед зятем и оказался простым и весьма заботливым отцом. Иногда мы с ним выпивали по маленькой. Ко дню рождения справили ему новый костюм и лаковые ботинки – чем поразили до чрезвычайности. Познакомился я и с Алкиной сестрой. Тоже красивая женщина. Старше Алки на два года. Ее муж – стар¬ший лейтенант КГБ. Держался официально, то есть. крайне сухо. Расспрашивал о войне и получил вполне газетный отчет с нейтральными бытовыми вставками. Алла моя томилась бездельем. Беременность ее не очень обременяла, и она начала готовиться поступать в институт. В го¬род за покупкам теперь ездили на машине втроем. Пока мы с тет¬кой Марьей толкались по базару, Аллочка отсиживалась в машине или гуляла около. После того, как я отвез тетку Марью на машине в ее церковь, отношение ко мне стало близко к восторженному. Вообще, пересе¬ление из деревенской нищеты в наш сравнительно зажиточный дом казал¬ся ей чудом несказанным.
Гости, как я уже упоминал, у нас были сравнительно редки. Тетка вече¬рами все шушукалась со своими сверстницами, да поила их чаем. Мы ча¬ще всего читали. Я все подсовывал жене книжки, которые считал знаковы¬ми. Она добросовестно их «прорабатывала». Имея привычку к самостоя¬тельному мышлению, вопросы мне порой задавала каверзные. Иногда я отделывался односложными ответами, но иногда возникали затяжные спо¬ры. Прочитав, к примеру, Толстого, где он говорит, что так жить нельзя, обронила: «Однако же продолжал жить всё так же». Я промолчал. А вот прочитав «0 любви» Стендаля даже рассердилась. Аналогия с Зальцбургской веткой показалась ей апологией обмана! Причем обмана так сказать легального, что ли? «Что же получается? Жизнь тряхнет, и все осыплется до голых веток?» Долго спорили. Моя позиция была сложноватой. У нас с ней, пожалуй, и не осыпалось, но обобщать свой сравнительно кратко¬временный опыт на все человечество было неправомерно. К тому же ста¬тистика разводов.. С другой стороны – убеждать свою жену в неизбежности охлаждения отношений...
На Аллочкин день рождения пригласили майора Володю с женой и Ва¬лериана Никифоровича. Первый раз видел майора без формы. Я опасался некоторой неловкости, но все обошлось. Уединившись втроем, мы снова занялись «божественной» тематикой. К моему удивлению эти вопросы майора интересовали. Видимо стадию «Религия–опиум для народа» он уже прошел. К тому же Валериан подкупал не только эрудицией, но и своей доброжелательностью и необычной широтой взглядов. Конечно, никто никого не убедил, но было интересно. Да и что можно доказать человеку, который по его словам, ощущает в душе присутс¬твие бога! Я в своей душе присутствия потусторонних сил не ощущал.
– Валериан Никифорович спросил я, – Можно ли быть хорошим человеком и атеистом? – Лучше, скажем, неверующим.
– Думаю, такое возможно.
– А быть другой веры, но в то же время весьма достойным человеком, человеком праведной жизни, к примеру, таким, как Ганди.
– Сложный для меня вопрос, но полагаю, что можно.
– И геенна огненная минет их?
– Несомненно.
– А не еретик ли Вы, батенька?
– А это как посмотреть. Не сомневаюсь, однако, что никогда хороший человек ни в какой геенне гореть не будет. Если жизнь прожита достойно, Господь оценит... И не всегда вина человека в том, что он не крещён.
– Валериан Никифорович, немалое число людей достойных и в мыслях не имеют креститься. Им это попросту не нужно. Не вера, не бог толкают их на достойные поступки, а совесть, понимание необходимости посту¬пать так, а не иначе.
– Глубоко заблуждаетесь, уважаемый Сергей Николаевич! Именно бог, ибо совесть, нравственность – это и есть категории божественные. От бога все это проистекает, хоть Вы и не ощущаете этого. Иначе откуда взя¬лась в человеке эта совесть, законы нравственные?
– От необходимости выжить, уважаемый, только от этого. Невыполнение основных заповедей превращает общество человеческое в зверье, и оно как общество гибнет. Вот во спасение нравственный закон и появляется. И не сразу, а по мере очеловечивания этого стада. А чтобы доходчивей было – придумали, что бог велел, И кто нарушит – того на сковородку.
– Да никакого мучительства, никакого пламени адского нет.
– То есть, как это нет? – я изобразил неподдельное изумление. В Библии упо¬минается неоднократно.
– Библия написана в глубокой древности и суть написанного подлежит изу¬чению и толкованию, которое и переведет старые тексты на уровень сов¬ременных понятий. Ведь раньше, к примеру, ученые видели атом, как мель¬чайшую частицу, а теперь поняли, что это не так. И богословы в своем изучении Библии по-новому видят сегодня многое. Ад–это муки душевные, претерпеваемые душой нашей за греховные деяния свои при жизни.
Все это было очень неубедительно и противоречило ясно сказанному в Библии, но спорить и ставить Никифоровича в неловкое положение мне не хотелось. Но тут вмешался молчавший до поры Володя.
– Валериан Никифорович, но ведь сколько безвинной, крови церковью проли¬то, сколько горя и страданий принесли религиозные войны? А политический аспект проблемы. И прав Сергей, биологическая основа человеческой нравственности не от бога, но от инстинкта видосохранения. Я, признаться, несколько удивился столь четкой формулировке в мили¬цейских устах. Пора и дьявола на сцену выводить. Без него не выкрутится. И не ошибся.
– Да, не так все просто, и дьявол не дремлет, но истинная вера все преодолеет. Господь даровал человеку великое благо–свободу духа, а чело¬век сим даром бывает, в неразумии своем плохо распоряжается. И церков¬нослужители тут не составляют исключения.
– Все же еретик Вы, Валериан Никифорович. Или это новые веяния в церков¬ной мысли? Мне хотелось прекратить дискуссию, но Володя не унимался.
– Что же получается? 3начит можно быть христианином, не веруя во Христа? Это что, "анонимные христиане"? Неужели нельзя быть просто порядочным человеком вне религии? На лице Валериана Никифоровича смиренное благодушие.
– Тут дорогой мой Владимир Константинович все упирается в веру. Если вы веруете, то что может быть в мире, созданном богом вне бога?
– Включая и все зло мира, – не удержался я.
Женщины начали собираться и, слава богу, дискуссия поневоле прекратилась. Перед отъездом Володя отвел меня в сторону и просил довести до сведения В.Н. без указания источника, что у него лежит рапорт участкового и кляузное письмо ба¬тюшки близлежащей церкви, которые извещают власти о молитвенных соб¬раниях в котельной, где работает о. Валериан. Это параллельная неконтролируемая государством церковь, в которой о. Валериан занимает видное положение. Собрания эти следует прекратить, иначе последуют санкции, которые могут тяжело отразиться на судьбе о. Валериана. А не хотелось бы, так как по всему человек он хороший и вреда от него государству ни¬какого. Да и времена нынче не те, чтобы попов сажать. Проводив гостей, – мы отправились на боковую, хотя Алла обязательно хо¬тела стать мыть посуду. Подымаясь по лестнице на второй этаж, где те¬перь располагалась наша спальня, я обратил внимание на то, как преоб¬разилась за последние месяцы наша изба. Фрол Ильич – старый мастер, по-прежнему почти ежедневно приходил к нам, всё что–то чистил, резал, лаки¬ровал. Ах, деньги-деньги! Деньги – это свобода, красота, благополучие. Конечно, деньги – это еще не все, но очень много. Такие – не очень ориги¬нальные мысли вертелись у меня в голове. Пока я добирался до постели, жена моя уже улеглась и сладко посапывала. Беременность мало изменила ее. Такая же очаровательная головка, мягкие черты лица, но в заблужде¬ние меня ее внешность не вводила. Характер у моей милой был твердый. Но мне все в ней нравилось. Что ж, повезло!
МЕСТЬ
Интуиция молчала. Интуиция, которой я привык доверять, не сработала. Уровень тревоги, который все же жил во мне, был настолько низок, что полностью маскировался повседневной суетой, из которой в основном и состоит наша жизнь.
Наш цех боролся за выполнение плана. Майор Володя боролся за порядок в городе и изрядно преуспевал в этом. Жена моя со¬биралась рожать и совершала каждодневный прописанный доктором моцион от нашего дома к родителям и обратно. Я помимо того, что «крутился» на работе, и это становилось все менее интересным, читал в свободное время литературу, готовясь потихоньку в аспирантуру. Классику читал – те редкие книги, которые у нас можно было достать.
Помнится, в тот вечер я читал Лорку, который мне безумно нравился. То ли переводы были удачные, но я как–то пьянел от этого ритма, от его буйного и многокрасочного воображения. Стук в ворота был не¬привычно сильным. Звонок почему–то игнорировали. Открыв калитку, увидел деда. Я уже навел о нем справки у Володи. То, чем сейчас занимал¬ся Савелий, раньше было подчинено деду. Но в силу каких–то мало интересных мне обстоятельств, власть переменилась. Попытки деда а у него и кличка была «Старик», воспрепятствовать переделу (он терял, понятно, большие деньги) закончилась для него плачевно. Дом его спалили, а «верные дружки» переметнулись к новому хозяину – Савелъичу. Теперь все поступки и симпатии деда стали мне понятны. По–видимому он хотел с моей помощью посчитаться с Савельичем и его братией. Дед был сильно возбужден и запыхавшись:
– Алку твою....ножом. В больнице она. Вроде еще живая.
Я закаменел.
– Кто?
– А ты не знаешь! Али я тебя не упреждал? Усатый ее, брат Вовкин.
– Постой, я сейчас.
Было уже по–осеннему прохладно. Я натянул куртку и сунул за пояс пистолет. Вывел машину и помчался с дедом в больни-цу.
– Подошли двое. Сильно накуренные. О чем–то поговорили, а когда она повернулась уходить, пырнули в спину. Бабка Арсеньевна с окна все видела.
– Где они сейчас?
– А кто их знает! Может еще у Савелъича, да может уже деру дали,
Час был поздний. Около угла по просьбе деда я остановил машину.
– Сам езжай. Мне светиться не с руки. На своем углу тебя ждать буду.
В больницу я примчался через несколько минут. Сестра из регистрату¬ры выбежала мне навстречу. Больше в помещении никого не было,
– А мальчик живой! Вы подождите. Доктор сейчас с ним. А Аллочка померла. Ножом они ее в спину... За что красавицу такую то?
– Где она?
Сестра повела меня на второй этаж. В какой–то маленькой комнате на койке под простыней. Сестра откинула край. Я смотрел и молчал.
– В милицию уже звонили. Доктор просил передать. Как освободится – вый¬дет к тебе.
Я продолжал молча стоять.
– Ладно. Подожду на улице.
До машины добрался уже в полной темноте. Дед ждал на своем углу. Вышел из–за сосны с сумкой и сел в машину.
– Свет выключи.
Машину мы бросили метров за сто. Последние метров полтораста ехали с выключенным мотором под уклон. Оставив машину в глухой тени, дви¬нулись к стоявшему на отшибе дому. Дед злобно шипел мне в спину:
– Говорил я тебе, не спустят они, не забудут. Не на тебе, так на бабе твоей отыграются. Не послушал меня! Теперь хлебай!
– Ладно, – сказал я спокойно,– помолчи. В дом то пустят?
– Меня пустят. Вот, возьми. – Он протянул мне наган.
– Не надо, у меня свой.
Я достал Беррету с глушителем. Дед ничего не ответил. Вошли во двор. Перехватив наган в правую руку, дед постучал в дверь. Я прижался к стенке левым плечом. С той стороны кто–то подошел и спросил слащавым голосом:
– И, кто же это будет к нам?
– Отпирай, Митроша. Я это.
– А, Матвеич?
Звякнул запор, и дверь приоткрылась. Рванув дверь, я выстрелил в лицо усатому и кинулся в комнату. Савельич сорвал со стены ружье, но я его опередил. Еще один, знакомый по пивной тип, вы¬тащил из под матраца наган, но тоже не успел. Мимо меня пронесся дед. Добежав до окна, резко развернулся и три раза выстрелил в невидимое мне пространство за шкафом. Кто–то медленно вывалился оттуда. А дед со словами: «А свидетелей нам не надо» стоял против меня с наганом в руках. И тут у меня включился сигнал тревоги! Опустив ствол к полу, дед кинулся к столу. На столе были аккуратно разложе¬ны какие–то кожаные мешочки и несколько пачек, завернутых в бумагу. Положив наган на стол, он развязал один из мешочков. Вынув из него щепотку золота, бросил ее обратно, и со словами: «Понятное дело», кинулся в прихожую. Тревога не покидала меня, и я отодвинулся в безо¬пасную зону. Притащив сумку и не обращая на меня внимания, дед доставал и раскладывал на полу взрывчатку. Потом снова сбегал в коридор и приволок «усатого». Потом по одному сволок всех остальных, установил и зажег свечку со вделанным в нее бикфордовым шнуром. Подойдя к столу, стал ко мне спиной и, придерживая левой рукой сумку, на¬чал бросать в нее мешочки и пачки бумаги. Деньги, как я понял. Последним он схватил наган и оставшийся мешочек. Я внимательно наблю¬дал за его манипуляциями и ждал, что же дальше. Забросив последнее в сумку, он наклонился над ней. Странное движение его плеча заставили меня резко развернуться на месте. Отойти мешал стол. Выстрелил он в меня из под локтя левой руки. Пуля рванула одежду. Я тут же всадил в него в ярости все, что осталось в обоймё. Всё. Обошел избу – никого. Схватил дедову сумку и выскочил на улицу. Не включая мотора, снял тормоза и покатил под уклон. Перед больницей снова выключил мотор. По–прежнему пустынно. Сел на ступеньки и закурил. Буквально через несколько секунд услышал голос сестры. «Здесь он, сидит на улице». Открылась дверь, и в проёме дверей показался доктор. Мы снова поднялись на второй этаж.
– Чем это они ее?
– По-видимому, заточкой.
– Что с мальчиком?
– Пойдемте.
Закрыв Аллу простыней, пошел по коридору. В кроватке лежало нечто, спеленутое и молчаливое.
– С ним все в порядке?
– Да, здоровый парень.
Постояв еще немного и с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить и прижать к себе этот комочек, я сказал:
– Поеду за тещей.
Где–то раздался сильный взрыв.
Утром, когда я пришел на работу все уже всё знали .В моем кабинетике сидел майор Володя и что–то писал. Когда я вошел, он встал мне навстречу.
– Взяли мы его. Сидит у меня в КПЗ. Уже признался. Говорит что из ревности. Мы его в городе – прямо на перроне взяли. Он сразу на электричку кинулся, а я поехал на машине.
– Хочу на него посмотреть.
– Хорошо, но никаких эксцессов.
Мы сели в машину, и Володя сказал:
– Я вроде все понимаю, что произошло. Не жалей их и не угрызайся. Они мерзавцы, и крови на них много. В прото¬коле написано, что от неосторожного обращения со взрывчаткой. Не пойму только одного, почему дед и тебя не пришил?
– Он пытался, но промазал.
– А ты не промахнулся. И последнее. Ты должен уволиться и уехать. Желательно сегодня же. Оставь заявление и уезжай. Устроишься – заберешь мальца. Это всё, что я могу для тебя сделать.
Я уехал через два дня.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Мне даже трудно подобрать слова, которые хотя бы приблизительно ха¬рактеризовали мое состояние в поезде и по прибытию в Москву. После похорон и переезда ко мне Аллиных родителей я стремительно отбыл, не встречая сопротивления ни на работе, ни в партийной организации. Это Володя постарался.
И вот я явился в Москву, не имея никаких определен¬ных намерений, кроме посещения полковника и музеев с целью обрете¬ния какой-то психической устойчивости. Наверное, слово «пришибленный» подходило ко мне более всего. Я был, как бы и впрямь, слегка пришиблен обстоятельства¬ми, но жизнь моя продолжалась. Физически я был здоров и еще нужен сво¬ей бабушке. И у меня теперь был сын, само существование которого уже как–то осмысляло жизнь, на ближайшие годы. Вот только как это все «организовать»? Судя по последним письмам, бабушка моя сама нуждалась в помощи, хотя деньги, которые я ей регулярно высылал, должны были быть весомым подспорьем и как-то могли бы ей жизнь облегчить. Тем более что переезжать ко мне на Урал она категорически отказывалась. Деньги и ценности, которыми я завладел, конечно, были весьма значимы в жизни, Но деньги никого не воскрешают, да и к тому же в этой стране с их расходованием без наличия официального источника следовало быть ос¬торожным. Остановился я в гостинице. Деньги положил на книжку. Ценности и ору¬жие доверил камере хранения. Полковник, которому я позвонил, тут же пригласил меня в гости. Причем так мне обрадовался, что отказаться было невозможно. Про Ирину я знал„ что она вышла замуж за какого–то капитана из министерства. Она тоже настойчиво приглашала. Да и с чего бы мне отказываться? Не так уж много было людей, с которыми я вообще мог бы пообщаться, а тем более с удовольствием! Для стороннего мира я придумал версию смерти жены во время родов и не соби¬рался от нее отступаться даже для самых близких. Даже бабушке я не хотел говорить правду. Не очень–то меня эта правда украшала, хотя и вины особой я за собой не чувствовал. Горько было на душе. Дверь мне открыла Ирина. Чуть располневшая, но, в общем, мало изменив¬шаяся. Мы по–братски обнялись. О моих делах она уже знала, вкратце полковнику я доложился по телефону.
– Папы еще нет, что кстати. Пойдем, посоветуюсь с тобой. Мама так и вов¬се на курорте – не помешает. Ты сильно переживал?
– Да. Но я вменяем, и рад тебя видеть.
На мой вопрос, как идет семейная жизнь, ответила, что никакой семейной жизни, не получилось. Професси¬ональный соблазнитель в чине капитана решил устроить свои карьер¬ные дела. Был своевременно разоблачен и тихо исчез. Развод еще не оформлен, но это дело ближайшего будущего. Главное – она встретила другого человека, который ей безумно нравится, но есть проблемы. Он хочет на ней жениться, она хочет за него выйти замуж. Тут она замолчала, предоставляя решать задачу моему воображению. Оно тут же выдало: он калека и родители против. Смешно, но я почти угадал. Скромный заместитель начальника отдела одного из серьезных НИИ был евреем.
– Так в чем же все-таки конкретно состоит проблема?
– В государстве Израиль. Он еще не говорит, что хочет уехать, но я в этом почти не сомневаюсь. А ты представляешь, что будет с папой при его работе?
Я представлял. Сложность ситуации с самим выездом то¬же оценил.
– Если можно, познакомься с ним. Мы приглашаем тебя на завтра в ресто¬ран. Тебе будет с ним интересно. Потом расскажешь о своих впечатлени¬ях.
Тут пришел полковник, и мы мило провели вечер с коньяком и с извечными разговорами о непорядках в нашей Великой стране.
Ирину и Бориса я встречал у входа в ресторан. Рослый, чуть полнова¬тый, слегка лысеющий. Неброско, но очень элегантно смотрелась Ирина. Столик в этом милом ресторанчике был заказан, так что обычных проблем с размещением не возникло. Мне понравились их отношения друг к другу. Они, по-видимому, переживали тот период, когда, установилась близость не только физическая, но и духовная. И вопрос быть дальше вмес¬те или нет, уже не стоит, но возникают какие-то досадные технические проблемы, значимость которых в их дальнейшей судьбе тоже немаловаж¬на. Я видел, чувствовал, что этому симпатичному еврею была не совсем понятна роль некоего десантника. Так меня называли в этой семье. Ведь что ни говори, а ассоциаций с интеллектом тут не возникало, зато внешне ожидалось если не косая сажень в плечах и мощный подбо¬родок, то нечто в этом направлении. И это нечто он визуально и впрямь получил. Но понять, зачем оно ему он пока не мог. Тем более царапала возможность наших с Ириной прошлых интимных отношений, что было уже и вовсе неприятно. Но она сказала: «Я познакомлю тебя с другом дома», и перечить он не посмел. Ирина пошла «чистить перышки», т.е. приво¬дить себя в порядок, а нас оставила вдвоем. Я принял соболезнования в связи с постигшим меня горем, но развивать эту тему не позволил. Он понял. Тогда я поздравил его с удачей в отношении Ирины. Нес¬колько даже возвышенно, я изрек, что такие женщины производятся толь¬ко в России и по преимуществу в Москве или Лениграде. Он просветлел.
– Вы тоже так думаете? Знаете, мои старики – еврейские родители, сначала стали на дыбы, но, познакомившись с Ириной поближе, изрядно смягчились, хотя всё еще возражают. Это не имеет решающего значения, но всё же... Надеюсь, что постепенно они не просто привыкнут, но и оценят её по дос¬тоинству. Неприятности ожидают нас совсем с другой стороны.- Он замолчал, но понять его можно было. В то время люди, желавшие вые¬хать на жительство за границу, а можно было только евреям в Израиль, подвергались всяческой травле. Я заметил, что в курсе дела и неприят¬ности их ожидают и впрямь нешуточные.
– Ну, и что вы думаете по этому поводу?
В это время подошла Ирина и молча присела рядом. Немного погодя я сказал:
– По моим понятиям Родина – это там, где человеку хорошо. Истина дос¬таточно древняя. Другое дело, что входит в это понятие. Что вызывает у меня сочувствие и понимание, а что нет. По мне если человек едет за лишней дюжиной рубашек, то уважения это не вызывает. Но если человек не может здесь реализоваться как личность, если его давит пусть даже только морально сама система, то это я могу понять. А уж если человеку от¬равляют жизнь по причинам национальности или веры, то моральное право уехать у него неоспоримо. Это, конечно, мое личное мнение с которым, кажется, нынешние власти не согласны.
– Ну, и как Вы воспринимаете такое расхождение во взглядах?
– Пока оно не переходит как у Вас в практическую плоскость, мне на их мнение глубоко наплевать. Конечно, я несколько упростил ситуацию. Есть и другие варианты.
– Ну, и что же нам делать? – спросила Ирина.
Разделить вопрос на две части. Первое – сначала пожениться, второе – потом все остальное. Они засмеялись.
– Выпьем за советских десантников! – сказал Борис. – В каких Вы чинах?
– Старший лейтенант. Демобилизован по контузии на этой проклятой войне.
– Вы считаете эту войну несправедливой?
– На риторические вопросы не отвечаю, но в порядке исключениях заме¬чу, что война эта конечно же преступная.
Борис усердно жевал. Я разлил остатки вина. Отодвинув тарелку и заку¬рив, Борис задумчиво произнес:
– Насчет реализации. Я думаю, что у меня процентов на 20–25. Больше мне просто не дают обстоятельства. Да оно как бы и не нужно никому. И выделяться неловко. И не оплачивается повышенное рвение в нашем деле. Меня такое отношение к работе тоже не украшает, хотя и не позорит. Принцип оплаты по труду, социалистический, в конце концов, давно уже не реализуется. А ведь у классиков сказано: “не на энтузиазме, а на основе материальной заинтересованности”. Но против лишних рубашек то есть своего дома, машины и прочей домашней техники я тоже ничуть не возра¬жаю. У Вас на Урале как там со снабжением? Скверно, как везде?
Я мах¬нул рукой.
– Ну и не надоело? Ведь это унизительно! Народ–то привык, но ведь про¬тивно! И колхозы нищие противно.
– А как быть с кибуцами? – Ирина поочередно поглядела на своих мужчин.
– Ты имеешь в виду их рентабельность в Израильском исполнении? Уверяю тебя, это пройдет. Пока ими движет национальный порыв, но это пройдет. Вы со мной согласны, Борис?
– Думаю, что Вы правы, к сожалению…
Вас так интересуют проблемы Израиля?
– Помимо общечеловеческой любознательности мне интерес к проблемам Израиля завещала моя бабушка Софья Яковлевна.
Мое заявления произ¬вело несколько ошеломляющий эффект. Ирина смотрела на меня с откро¬венным любопытством, а Борис громко смеялся, успокоившись, он произнес: «Ну, признаюсь, Вы меня ошеломили. Вот кто должен ехать в первую очередь».
– Да, юридически я имею право туда поехать. Моя бабушка была замужем за русским. Мать тоже. Можете теперь судить, какой я еврей, – но, тем не менее, по закону право имею. Предпочитаю, однако, оставаться здесь. Для меня новая история Израиля носит несколько искусственный характер с нелюби¬мым мной националистическим привкусом. Это исторически скверная ситуа¬ция.
– Вы отрицаете право евреев на свой национальный очаг?
– Нет, но этот же очаг принадлежит и арабам.
– Но есть же понятие очередности!
– Тогда, почему бы русским не потребовать себе Берлин? Некогда на этой территории располагались славянские поселения. По-видимому, кроме всего прочего дело еще и в силе. Не вышвырни евреи арабов с их исконных территорий, каковы были бы итоги первых же демократических выборов? Кто заседал бы в Кнессете? Довольно тупиковая ситуация! Вы не находите? И учтите, я не арабофил. Когда я вижу эту нависающую над Израилем громаду полных ненависти двоюродных братьев, то мне делается жутковато. И вся надежда тут только на Аме¬рику. Выпьем за то, что всё как-нибудь да утрясется, хотя может и не утрястись. В сущности, происходит столкновение цивилизаций!
– Вы представляете еще один аргумент, чтобы туда не ехать?
– Я представил объективную, на мой взгляд, картину. Я бы на Вашем месте все же поехал. Это во мне, кроме прокоммунистически настроенной бабушки, ничего еврейского нет. Я, да и вы, в сущности, русские люди. И не тычь Вам вашим еврейством в морду, давно забыли бы, что Вы еврей.
– Но ведь тычут! И потом – свобода! Я ведь отрезан от целых пластов культуры! Да и науки тоже. А вы этого не чувствуете?
– Для того, чтобы это чувствовать, нужно быть образованным несколько ши¬ре и глубже, чем мы с Вами. Мы ведь порой даже не знаем, чего не знаем. Но Вы видите за рубежом сплошные достоинства? Я так нет.
– Я тоже, но не сравнить же! – помолчали.
– Да, неприятностей Вас ждет вагон.
– Главное – жаль папу. Они его сотрут.
– Вы сразу хотите подавать на выезд?
– Да нет! Но в перспективе и не очень отдаленной я это имею в виду.
– Ну и подождите. Мало ли что еще может произойти! Хуже с выездом вряд ли станет.
Мы с Борисом отбыли в туалет, а по возвращении застали следующую карти¬ну: Стол был заставлен цветами, в ведерке плавало шампанское, а на столе стоял в какой–то диковинной бутылке коньяк. Рядом с Ириной сидел пожилой грузин и что–то ей говорил, тыча пальцем в фотографию. Присмотревшись, я все понял, и желание подраться, которое у меня, бывает, возникает в подпитии для защиты своих суверенных прав на неприкос¬новенность моего внутреннего мира испарилось моментально. Когда мы по¬дошли поближе, грузин вскочил и самым почтительным образом представил¬ся. Действительно, отец Резо. Слов было произнесено много, и чувствовал я себя неважно, хотя надо понять и родительские чувства. Обменялись адресами, и я дал слово приехать летом в гости. Чувствовалось, что Ири¬не все это было очень приятно, и чтобы завершить перед Борисом построение моего идеального образа, она спросила.
– Ты же поступил в аспирантуру?
– Поступил. Надо будет перевестись по новому месту жительства, если такое возможно. Для закрепления спросила:
– Английский не забросил?
– Читаю на ночь английские детективы.
Желая довести мой образ до интеллектуальных вершин, спросила.
– Как тебе нравится Шнитке?
Это было, пожалуй, слишком. Но все же я до¬вольно внятно объяснил, что мне в нем нравится. В уме просчитал, что слышал всего–то четыре его вещи. В довершении Борис Давидович попросил разрешения навестить меня в родном городе, где ему предстоит быть в ближайший месяц.
_____
Домой я прибыл почти ночью. 0ткрыл дверь собственным ключом, и тихонько занес вещи. Бабушка спала. Боже, как она постарела! Я уселся в кресло и глядел на нее, припоминая прошлое и оценивая свое – настоящее. Раньше у меня была по сути одна только бабушка: умная, реши¬тельная, бесконечно дорогая. Теперь еще и сын. Но сына я воспринимал как–то не очень конкретно. Просто при этом слове теплело на душе. Но бабушкин вид порождал во мне щемящее чувство, которое мне не хотелось конкретизировать. Открыв глаза и увидев меня, она как–то не очень удивилась.
– Надолго?
– Насовсем.
– Как мальчик?
– Пока у тещи. Говорят, все нормально.
– Мальчика надо забрать. Я, к сожалению, уже ни к черту не гожусь. Тебе нужно жениться.
– Для меня это теперь не так просто, но у меня есть деньги. Наймем няню или даже две.
– Ты что, ограбил банк?
– Успокойся. За мной никто не гонится.
– А как еще в этой стране можно разбогатеть? Ты же не заведующий базой?
Голос ее обретал твердость, и передо мной снова была моя бабушка, которая все знала и отвечала на все мои вопросы.
– Квартира маловата. Менять надо, заметила бабушка. – Все деньги, что ты присылал, я клала на книжку, но всё равно еще мало...
– Но я ведь не для того их присылал! Я хотел, чтобы ты пожила по–человечески, не отказывала себе ни в чем, наняла человека полы мыть. Я же писал тебе!
– Ты писал, как ты хочешь, а я делала, как я понимаю нужно. Откуда мне было знать, что ты ограбишь банк!
– Невесту ты тоже приготовила или это позволительно решать мне самому?
Юмор она, конечно, отлично уловила, но ответила очень серьезно:
– Невесту – это ты сам.
С этим банком она меня уже «достала», но не мог же я вдаваться в под¬робности! Утром пошел к врачу выяснять подробности насчет бабушкиных болячек.
В кабинете сидели две милые – женщины. Внимание к женщинам у меня теперь было обостренное, и несколько прагматическое. Представившись, полу¬чил от доктора – милой дамы лет 35, информацию столь же исчерпывающую, сколь и печальную. Сказал, что все мыслимое будет сделано. Выяснили, что я не женат. Обещал нанять сиделку, а если понадобится то и две. Когда я вышел, меня догнала молодая, лет до 25-ти. Представилась медсестрой и предложила свои услуги. Благо, живет рядом. Я поблагодарил и заверил, что все услуги будут безусловно оплачены. Договорились, что сегодня же вечером она зайдет.
Неделю я потратил на медицину. С бабушкой было не легко из–за ее строптивого характера, но с этим я справился. Привозил профессоров, бегал за лекарствами. К сожалению, все было в дефиците. Спасибо Екатерине Дмитриевне, нашему участковому врачу и милейшей, как я уже говорил, женщине. После ее ре¬комендаций у меня хоть деньги стали брать! Но все упиралось в неодолимость возрастных изменений. С этим никто ничего поделать не мог.
Надо было решать вопрос и с работой. Так как деньги меня не очень интересовали, то устроился в своем же институте старшим лаборантом на одну из технических кафедр с перспективой перехода в дальнейшем на преподавательскую работу. С сестрой Шурочкой мы очень быстро сблизились. Пару раз, когда бабушке было неважно, она оставалась у нас ночевать. С той поры она ночевала у нас не реже трех раз в неделю. Обычная история. С мужем-офицером разошлась. Дочка в деревне у бабушки, а она в городе. Зарплата мизерная, а еще и за квартиру платить! В об¬щем, обычная история. Кажется О. Генри обещал сделать что–то нехоро¬шее с негодяями, которые платят девушкам–продавщицам по 6 долларов в неделю. Примерно то же следовало сделать и с нашими, утвердившими зарплату сестре в поликлинике в 70 рублей. Только не в неделю, а в месяц. Но это- литература, а в жизни надо было как–то выкручиваться. У меня она отъедалась. Да и деньжат я ей немного подбрасывал. Так шли месяцы. Работы у меня было много. После Нового года предстояло читать новый курс, а это требовало подготовки.
Под Новый год позвонила Ирина. Велела поздравить с законным браком, что я с удовольствием и сделал. Потом сообщила, что Борис выехал к нам в служебную командировку на один из заводов. Наверное, позвонит. Папа болеет, но всё в пределах допустимого, и от него горячий привет.
Через пару дней действительно позвонил Борис. Я, естественно, пригла¬сил его в гости. Пришлось за ним съездить, поскольку города он не знал. Внешне он не изменился. Был благодушен и, как я понял, не мог на¬радоваться на свою жену. Даже с родителями все уладилось. Порадовался за них и я. Познакомил его с бабушкой, которая теперь почти все время лежала и слушала пластинки. Новости ей доставляли подруги из библиотеки. Они же носили книги и журналы, но бабушкины возможности читать стремительно падали. Иногда я ей читал что ни будь выдающееся. Она явно угасала и острила, что ведет таблеточный образ жизни. Для меня пассивное созерцание такого ее состояния было тяжким испытанием. Приближалось время одиночества.
Матери я писал крайне редко и кратко. Писал только потому, что бабушка уже не могла. Я ведь не виделся с ней множество лет и воспринимал ее наличие чисто формально.
Иногда я ко¬рил себя за то, что переживаю всё это сугубо эгоистически. Когда она уйдет, мне будет плохо. Но каково ей? Ведь она же в полном сознании! По–видимому, в этом главный трагизм смерти. Вот если бы все органы, а главное, мозг вырабатывали свой, технически выражаясь, ресурс одновременно, то возможно умирание было бы сродни засыпанию. Об этом еще Мечников говорил. Но редко так бывает, впрочем, ученые обещают разобраться с бессмертием в ближайшие полсотни лет! То–то проблем бу¬дет! Но я отвлекся. Боря сказал бабушке:
– Здравствуйте!
На что она заметила, что пора переходить на шолом. Боря засмеялся.
– Вы ведь собираетесь уезжать?
– Да, но Вы же догадываетесь, как это у нас не просто. Кроме техничес¬ких проблем есть еще и нравственные. Ведь мы, по сути, русские, воспи¬танные в русской культуре и бросить все это непросто. А что такое Израильс¬кая культура для меня не совсем понятно. По–моему, ей еще только предстоит состояться. Вообще–то там множество для меня проблем.
– Так не езжайте!
– Но здесь проблем еще больше. Надоела дурацкая организация труда, лицемерие, антисемитизм. Наконец, нищета, невозможность реа¬лизоваться профессионально. Мы рискнем. Вот Ирининого отца должны скоро вроде бы произвести в генералы – этого собственно мы и ждем.
– Вы верующий? – спросила бабушка?
–Нет, что Вы!
– Он, наверное, голодный. Пойди–покорми гостя.
Я оставил их вдвоем и отправился на кухню. Выпив и закусив, мы распо¬ложились в креслах и закурили роскошные, кубинские сигары. Я не такой уж заядлый курильщик. Могу и вовсе не курить, но Борины сигары были восхитительны. Заглянул к бабушке, она задремала.
– Повезло тебе с бабушкой!
– Это мне компенсация за отсутствие всех остальных.
– Что же ты не видишься с матерью?
– Довольно редко, у нее еще двое детей и я ей, по всей видимости, не очень нужен.
– Странно.
Помолчали.
– Жутковато мне ехать в этот Израиль. Там ведь еще и религиозные проблемы. Попытаюсь свернуть по дороге в Штаты. Как ты на это смотришь? Хоть я и не верю в жизнеспособность этой системы, но в ближайшее время ожидать серьезных перемен, по-видимому, не приходится. Ее хватит еще надолго. В Штатах я надеюсь устроиться на хорошую работу. Там, конечно, тоже не рай, но при наличии достаточного количества извилин, хоть заработать можно. Дело в том, что я совершение не чувствую себя евреем.
– Но вы ведь с Ириной духовно развитые люди! Вы ведь не примете бытовой комфорт за смысл жизни!
– Нет, но он весомая составляющая в общем комплексе того, что мы принимаем за этот самый смысл. Прибавь сюда эле-менты свободы, то есть возможность читать и говорить все, что я хочу; если не полное отсутствие, то все же неизмеримо более низкий уро¬вень антисемитизма. Более развитую медицину, возможность поехать в любую точку Земли! Я понимаю, со смысла жизни я сбился на ее преимущества. Для меня, как и для большинства людей, – главным смыслом существования является устройство собственной судьбы. А надрываться за воз-можность приобрести более модную машину или мебель я действительно не стану. Но крайней мере, я так думаю сегодня. Что до культуры, то при всей тонкости культурного слоя вообще, а особенно в Америке, я думаю, что найду там и образованных людей, и лучшую в мире оперу, и лучшие в мире музеи, и заработаю на поездку, в Европу. Или ты всерьез думаешь, что мы – сосредоточие всех высот культуры? Конечно, мне многого будет не хватать там, но все же, полагаю, баланс будет положительный. А тебя не тошнит от этого паразитирования на светлых и явно недостижимых идеалах? Или ты не видишь, что делается в стране с экономикой, культурой, политикой?
– Может быть не все так ясно, как ты – мы не москвичи, но ведь и их демократия–это тоже большая дуристика!
0н долго молчал, то ли собираясь с мыслями, то ли пытаясь представить себе мой уровень понимания проблемы. Наконец ой сказал:
– Несомненно элемент дуристики есть, но, как я понимаю, это имеет и положительную сторону. Демократия, понимаемая непосредственно, при нынешнем уровне народонаселения, попросту невозможна. Весь народ на площади не соберешь. Но даже если бы это можно было сделать каким нибудь эле-ктронным способом, то ничего хорошего из этого бы не вышло. Сейчас время представительной демократии. Непосредственное управление государством должно быть предоставлено специалистам–профессионалам.
– Но обладающие реальной властью собственники уж найдут способ влиять на них в свою пользу, да и хозяева СМИ оправдают всё, что прикажут.
– Это не совсем так. Народ отлично разбирается в одном главном вопросе:
жить становится лучше или наоборот. Буржуазии на данном этапе при на¬личии уже достигнутого уровня производительности труда невыгодны со¬циальные катаклизмы. Значительно рациональней откупиться от них, к примеру, весомыми пособиями по безработице и другими социальными программами. Короче, дуристика дуристикой, но уровень жизни у них растет. И пока это будет продолжаться, социальных конфликтов не будет. Я имею в виду конфликты масштабные. Ну, а на большее видение событий, на предсказа¬ние далекого будущего не отваживаются даже серьезные футурологии. На сегодня у меня нет сомнений: там лучше, чем здесь. По крайней мере, для таких как я.
По–видимому, он прав, хотя четкого представления о жизни в Америке у меня не было. Об этом власти позаботились. Да и сам я со своими материальными ресурсами был в этой стране не типичен. А насчет смысла жизни, то тут я с ним совершенно согласен. Для рядового чело¬века все сводится к устройству своей судьбы, заботе о своей семье. Блажен талантливый, который может посвятить свою жизнь какому-то неординарному делу, значимому в больших масштабах!
Вот так мы с Борисом скоротали вечерок. Больше я с ним никогда не встречался.
Без заметных отличий месяцы шли за месяцами. Бабушка кое-как держалась на уколах. Почти не вставала. Я много работал, получая от чтения лекций большое удовлетворение. Начальство проверяло пару раз, но при разборке существенных замечаний не делало и даже похваливало. Одна проблема терзала меня: я не мог забрать своего сына. Я даже пошел как–то в дом Ребенка. Хотел поместить туда своего с тем, чтобы брать его домой на выходные и параллельно искать няню. Ознакомившись с реалиями, повторял все время примерно одну и ту же фразу: это каким же надо быть идиотом, чтобы такое пришло в голову!
Бабушка настаивала на том, чтобы я съездил к матери и познакомился с братом и сестрой. Для меня это были совершенно чужие люди, о кото¬рых даже мать в своих редких посланиях почти не упоминала. Да и как оставить одну бабушку? Однажды застал ее на кухне за приготовлением моих любимых котлет. Орудуя сразу на двух сковородках, бабуся по-бедно поглядывала на меня. Я почтительно разводил руками, выражая сдержанное изумление. Правда, минут через десять после моего прихо¬да пришлось на вахту заступить мне, но все- таки! Ночью я несколько раз подходил к ней, однако все обошлось. Под большим нажимом я согласил¬ся съездить к матери, приняв ряд специальных мер. Во-первых, я поселил у нас на время своего отсутствия Шурочку. Разумеется, снабдив ее соответству¬ющими средствами. На дневное время я нанял сиделку. Даже двух. Дежу¬рили они поочередно. Потом я еще раз навестил своего участкового врача – милейшую Екатерину Дмитриевну. Мы так душевно с ней поговорили, что я даже подумал о каких–то более тесных с ней отношениях в будущем. Вот после всего этого я отбыл в один наш северный порт, где обрета¬лась моя родная маман и брат с сестрой.
НА СЕВЕРЕ ДИКОМ