Всем рождённым даются бесплатно на смерть лишь права,
Вот и вяжешь верёвкой намыленной дней кружева.
Успевай лишь отсчитывать петли...
На котором часу чёрт затянет потуже регат,
И успеешь ли спрятать сердечные тайны под кат?
Подберёшь иероглифы, нет ли...
Не стилографом вечным, не вслух, не гусиным пером
И не шариком венгра, не ката стальным топором,
А простым карандашиком (грифель
поддаётся очинке) чудные царапнешь слова
По бумажной щеке и царапина, кровью жива,
Покрывается коркою мифа.
В карандашной легенде поселятся духи людей
И предметов, и смыслов. Поступков, желаний халдей,
Растекаешься мыслью по древу.
Как древесный жучок, все ходы изучив под корой,
Прогрызаешь тоннели, словесной увлёкшись игрой,
Точишь зубы за так, для сугреву.
Согревая собою морозную гулкую тишь,
Сквозь часы ожиданья страницами тихо шуршишь,
Добираясь до сна или смысла.
Но на вкус и на запах слова, как бумага, сухи,
Растворяешь сухое в вине под названьем стихи.
Тянет книзу не спирт, коромысло...
Два ведра пронести в темноте, не разлив ни глотка,
Не согнав ни совы, ни сверчка с золотого шестка,
Очень трудно. Вселенская осень
Раздаёт всем по вкладу из песен в печальный настрой.
Блудный месяц гусаром залётным без прав на постой
Завернёт на ночлег и не спросит.
Что тут спрашивать, знает двурогий зимы прейскурант.
Сколько стоят висок побелевший и тёмный талант,
На который, упав, уповаешь...
Звёздный свет холодит, но сжигает бескрайнюю ночь,
О которой со зрячим молчать и по-Брайлю толочь...
Прозревая, слепца понимаешь.