Наверняка все дети, независимо от года рождения, хоть раз пробовали есть снег. Пробовали и мальчики из моей группы. Воспитательница Вера Михайловна (голова с шестимесячной «химией» выглядит просто огромной по сравнению с тонкой шеей, губы всегда накрашены ярко-красным, голос очень высокий и громкий, когда она ругается, в окнах звенят стёкла) по этому случаю отменила занятие по рисованию и вместо них стала объяснять, почему снег ни в коем случае нельзя есть. Вернее, раньше было можно, а сейчас злые американцы, которые хотят, чтоб мы все поумирали, отравили весь снег, и стало нельзя (помните, мы вчера видели на снегу сверху чёрные пятна? В этом месте яд плохо растворился!). А ещё они хотят сбросить на нас ядерную бомбу, чтоб поумирали и те, кто не ест снег. Дениска, съевший больше всех снега, вечером пожаловался маме, что не хочет умирать. Не знаю, имела ли денискина мама беседу с Верой Михайловной, но Дениску скоро перевели в другой садик. Во время тихого часа рассудительный мальчик Алёша предложил написать американцам письмо, что мы хорошие, и убивать нас не надо, но никто из группы писать ещё не умел. Шёл 1988 год. Не знаю, как остальные, а лично я узнала о Саманте Смит намного позже. Теперь вот думаю – может быть, ей тоже запрещали есть снег?.. 

Сын воспитательницы Любови Васильевны, Санька, ходит в нашу группу. Чтоб никто не подумал, что она к нему как-то по-особому относится, Любовь Васильевна называет его исключительно по фамилии и за хулиганство (а он в группе самый хулиганистый) наказывает на равных с остальными. Но на утренниках все самые лучшие стихи читает именно Санька, хоть он и не выговаривает букву «р». А на Новый год именно Саньку берут петь частушки, хотя обещали Виталику и даже два раза репетировали с ним. Обиженный Виталик пожаловался Вере Михайловне, и она дала ему стих про Ленина. Это не так весело, как частушки, зато почётно и ответственно. Ленин – это пока ещё «ценнее» (тогда не говорили "Круче") частушек. 

Марина – мечта всех воспитателей: очень послушная и правильная девочка в белых гольфиках и белой кофточке. Если воспитателям надо куда-то отлучиться, Марину всегда оставляют за старшую. Половина группы мечтает сидеть с ней за одним столиком, но повезло почему-то мне и Андрюше, хотя мы в эту половину не входим. На обед дают какой-то особенно противный суп. Марине суп тоже не нравится, но не оправдать доверие взрослых она не может, поэтому старательно, хоть и с отвращением, ест. Мы с Андрюшей вяло ковыряемся в тарелках ложками. Марина уговаривает: «Ну, ешьте, я вас прошу!». Увидев, что уговоры не действуют, хватает тарелку и выливает мне за шиворот. Наказывают за это Андрюшу: ни ему, ни мне не верят, что это могла сделать «очень хорошая девочка»... На выпускном из садика Марине прочили карьеру председателя совета отряда, но мы пошли в школу в 1991 году, и пионерами уже не были. Кем она стала в итоге – я не знаю, но супы почти не ем до сих пор...