Любите ли вы пение?
Меня всегда привлекало хоровое пение. Стройные ряды хористов, слаженный мощный звук взмывается над пространством и наполняет все вокруг – что может быть притягательней.
Не случайно, как только объявили о создании школьного хора, я сразу же записалась туда. Сразу – это громко сказано, нас отправили туда всей шумной параллелью, чтобы мы не бегали по коридорам и не шумели в перерыв. На большой перемене ученики третьих классов теперь чинно стояли у стены и распевали гаммы и популярные песни.
Перед конкурсом художественной самодеятельности наш руководитель, дядя Саша, решил проверить всех участников на музыкальный слух. Он подзывал нас по очереди к себе, наигрывал на аккордеоне мелодию и просил повторить. За редким исключением все успешно выдержали испытание. Самым уникальным исключением была я, мне за мой музыкальный слух поставили единственную тройку с двумя минусами и велели больше не приходить.
Но я так любила внеклассные музыкальные занятия, не мыслила себе их без моего участия! На следующий день снова стояла на верхней скамеечке и, упрямо наклонив голову на левый бок, смотрела на руководителя, как рыцарь перед поединком – не сдамся, но буду петь!
Дядя Саша махнул рукой на упрямицу и велел мне петь тише и прислушиваться к соседке. А в некоторых особо опасных местах ( верхнее СИ или ЛЯ) слезно умолял только бессловесно открывать рот. Два года я гордо ходила на репетиции, выступала на смотрах и даже организовала летом отпетых хулиганов нашей улицы на концерт перед родителями. Авторитетом среди них стала совершенно случайно при первом знакомстве. Коля Насыров, подвижный и задиристый мальчик, пытался дернуть меня за косу, я с великого перепугу двинула ему в челюсть коронным ударом брата – снизу вверх. Коля, как был в нарядном белом костюмчике, так и опрокинулся в лужу, а уличная пацанва с ужасом смотрела на его низвержение. С той поры ребята с улицы стали ходить за мной толпой, и мне приходилось придумывать каждый раз новые забавы.
В том году очередным развлечением стали уличные спевки в виде вечерних концертов. Озорные мальчишки звонко распевали перед родителями песни из школьного репертуара. Я объявляла номера и следила, чтобы они выступали хотя бы с чистыми ногами. Обувь в то время была жутким дефицитом, и всей детворе ее обновляли раз в год, к первому сентября, а все лето мы бегали босиком.
В отличие от меня, у мальчишек оказался хороший музыкальный слух, и они успешно выступали все лето на импровизированной сценической площадке – свободном пространстве перед нашими воротами. Девочки сначала пели отдельно, но успехом не пользовались. Слабые девчачьи голоса растворялись в необъятных уличных просторах и казались комариным писком против луженых мальчишеских глоток. В конце концов, хор стал смешанным на радость всем: и детям, и родителям
В те времена любили петь везде: на вечеринках, за застольем, на мероприятиях, и популярные передавались по радио с утра до вечера, были известны всем, их знали все от мала до велика.
Не удивительно, что в институте, куда я поступила после школы, в нашей группе оказалось много любителей пения и хороших исполнителей. Две иногородние студентки в группе, я и Катерина, моя будущая задушевная подруга, объединились в этом увлечении. У неё был исключительно красивый голос, на слух она могла воспроизвести любую мелодию. Вдвоем мы составили замечательный тандем и подсказывали друг другу – она мелодию, я слова. И в прогулках по окраинам глухого татарского сала Аишево, куда нас, первокурсников, сослали на сельхозработы, распевая рулады на два голоса, наслаждаясь тишиной и отсутствием зрителей, отшлифовывали известный народный репертуар.
Вскоре к нам присоединились еще три девочки – Инна, Люба и Сонечка. Мы жили вместе на квартире у одной хозяйки: наши с Катей исчезновения надолго и неизвестно куда, волновали их нешуточно.
После пристрастного допроса про вечерние прогулки, они силком заставили повторить весь набор дружеского дуэта. Сонечка с Инной уже со второй песни подхватили знакомую мелодию. Люба присоединилась на третьей песне. Мы с восторгом глядели друг на друга – общее исполнение вышло на удивление гармоничным и красивым. И чего, спрашивается, бегали за околицу?
Студенческая группа расквартировалась по всей деревне по пять человек на пяти квартирах. Оказалось, что поют по вечерам почти все, но наш квинтет получился более спетым и особенно блистал разнообразием репертуара: тут помогла моя память на бесчисленное множество текстов и феноменальная музыкальная память Кати. Теперь каждый вечер на молодежных посиделках в клубе мы услаждали слух собравшихся своими задушевными трелями, по крайней мере, никто не предлагал нам замолчать, или, как сейчас говорят проще, заткнуться.
В институт мы вернулись в начале октября: спетые, спитые, и готовые к любым испытаниям. Первым неожиданным испытанием стали старшекурсники. Куратор сентябрьской поездки, аспирант Миша, рассказал им про поющих девчонок, и нашу пятерку стали осаждать ребята с четвертого и пятого курсов с предложениями выступить в составе ВИА на факультетском концерте «Будем знакомы». Предполагалось, что на этом вечере первокурсники больше узнают про институт, а подразумевалось, что старшекурсники лучше разглядят младое поколение, читай – первокурсниц! Согласитесь, сложно найти мечту всей жизни в группах, где на двадцать парней всего две-три девушки. Вот и устраивали смотрины на концертах и танцах.
Скажите, какая первокурсница откажется от лестного предложения выступить в составе ансамбля? Мы согласились. Нашим руководителем стал Анатолий Калина. Имя ли то было, или сценический псевдоним, спросить духу не хватало. Анатолий учился на четвертом курсе, почти что небожитель, лишний раз тревожить его глупыми вопросами не стоило. Для конкурса он выбрал песню подстать его имени – псевдониму, «Ой, цветет калина!», она у нас очень хорошо получалась. Памятуя о том, что при рождении «медведь наступил мне на ухо», я по сто раз допытывалась у подруг, не искажаю ли я мотив. Ответом было единодушное, нет, все нормально, не выдумывай ерунды.
Но небеса были против моего участия в концерте. На последней репетиции Анатолий решил проверить нас на слух, его что-то не устраивало в общем звучании, и он заставил нас спеть поодиночке.
Да, да, повторилась школьная история, я снова опозорилась! Мое исполнение можно было сравнить с испуганным блеянием барашка перед жертвоприношением. Напрасно верная Катя напрашивалась мне помочь, доказывала, что я пою только с ней, и не стоит меня проверять отдельно. Анатолий был неумолим. А я упряма – хотите сольное прослушивание, получайте, и спела, не заботясь о мелодии и впечатлении, которое произвожу.
Руководитель думал недолго. Сказал,
-Будешь стоять и разевать рот, но не больше. А убрать тебя – весь вид ансамбля нарушится.
Конечно, впятером мы очень эффектно смотрелись: две натуральные яркие высокие блондинки – голубоглазая Люба и кареглазая Катя, две длиннокосые жгучие невысокие брюнетки – это я с Сонечкой и русоволосая топ – модель Инна.
Остаться в ансамбле из-за кос и не раскрывать рта? Такого унижения я не смогла стерпеть, повернулась и ушла из красного уголка, где мы репетировали.
Девочки выступили средне. Ожидаемого Анатолием фурора не было. На концерте все ждали разрекламированный сарафанным радио квинтет первокурсниц и были огорчены появлением квартета: аплодисменты были жидкими и вялыми, признание недостаточным, букетами роз ансамбль не закидали. Миша, наш «колхозный папа», как мы его звали в Аишеве, не простил Калине то, что он испортил слаженный ансамбль, и предложил найти нам другого руководителя для всех пятерых. Но преподаватели уже успели завести первокурсников в дебри начертательной геометрии, матанализа, физики, и о пении не могло быть и речи. Я же для себя зареклась раз и навсегда никогда не участвовать в любом концерте.
И опять вошла в эту же реку в третий раз. Так и хочется воскликнуть, как в знаменитом фильме:
-Невиноватая я! Он сам!
Это случилось в стройотряде в Казахстане, куда мы с Катериной поехали после летней сессии, две второкурсницы среди старшекурсников. Командир отряда, Гена Андрющенко, искал девушек своего возраста, но никто из их окружения не захотел ехать поваром, всех пугала перспектива кормить в течение лета сорок человек. На собеседовании Гена пугал нас немыслимыми трудностями, а мы с подругой с тупым упорством ослиц твердили одно и тоже,
-Не боимся, справимся…
Трудности оказались несоизмеримыми со словами командира. Готовить пришлось на двадцать человек, часть отряда расквартировалась на центральной усадьбе – в Калиновке, наша бригада – в Поляковке. Но даже, несмотря на это, было труднее, чем ожидалось. Поселили нас на отшибе от деревни. За хлебом бегали за пять километров, таская в рюкзаках по двадцать буханок. Вставали в четыре утра, готовили незамысловатые завтраки и ужины из почти не имеющихся продуктов. Достаточно сказать, что в продуктовом запасе был даже мешок овса, которым кормили лошадей. Этот овес мы использовали для натурального обмена, для еды он не годился, хотя парни и работали, как лошади. Овес шел на оплату то газовых баллонов, то зелени с огородов, то менялся на молоко – в общем, крутились, как могли. Да, кухня. Кухней назывался навес, где на песчаном грунте стояла газовая плита с баллоном. И тут же рядом грубо сколоченные стол и скамейки. О холодильнике только мечтали, это при жаре в сорок градусов! Мясо мы отваривали целыми кусками, складывали в кастрюлях, обильно просаливали, перед употреблением промывали уксусом. Нам повезло: за лето никого не отравили.
Но главная трудность была в недостатке воды: ее привозили во флягах, и хватало лишь на приготовление пищи и кокетливое ополаскивание лица. Ребята в первые дни работали на разгрузке цемента, не смогли отмыться и стали похожи на заснеженных викингов, пока не побрили налысо напрочь зацементированные головы.
Чтобы мы не благоухали на всю округу потными телами, бригадир гонял нас по вечерам на озеро купаться. Если учесть, что работали по двенадцать часов, а озеро находилось в семи километрах от нашего стана, то можно только поражаться студенческой живучести. Стройотрядовцам все было нипочем, Выстроившись в шеренгу, парни шли по селу, громко распевая песни во всю глотку. Великолепное зрелище со стороны! Во главе шеренги шел Саша с гитарой, наш единственный однокурсник, сзади топали бритоголовые, голые по пояс грязные строители и дружно, во всю глотку, распевали:
-По тундре,
-По мослам заключенных,
-Где мчится поезд
-Воркута – Ленинград
Затем оглушительно затягивали другую строевую, всеми очень любимую:
-Я сижу в одиночке
-И плюю в потолочек…
Равиль, наш бригадир, Катя и я, замыкая шеренгу, видели, что жители Поляковки испуганно закрывали ворота и ставни. Все это было странно и необъяснимо,
В общем, нам песня строить и жить помогала. Разве могли мы с Катей не запеть при таком ежедневном музыкальном сопровождении?
С утра с горланя Высоцкого, парни, заглянув в кухню и попросив разрешения использовать ЖО, шли по направлению к «МЫ в ЖО» (так подписали самые нужные будочки наши острословы). Репертуар, исполняемый ими, по времени суток не менялся: утром – «Парус», в обед – «Здесь вам не равнина, здесь климат иной…», вечером – «Возвращайся» дуэта «Аккорд»
А на нашей роскошно – песчаной кухне целыми днями звучали мелодии девичьих страданий. Мы с Катериной распевали «В роще пел соловушка», «Во поле береза» и другие народные песни. Очень душевно у нас получалось подпевать лагерные куплеты на спевках после ужина под марлевыми пологами, куда миллиардами пикировали злющие комары.
Очаги культуры на горизонте не просматривались, на танцы в клуб за пять километров грозный Равиль категорически никого не отпускал, вот и развлекались студенты, как могли. И каждый вечер продолжали вышагивать на озеро по безлюдной Поляковке, горланя все новые и новые песни.
Неожиданно нас с Катей пригласила к себе в гости Тоня Кирш, местная почтальонка семнадцати лет. Она позвала нас якобы получить почту, пришедшую на наш адрес. Письма можно было получить и на почте, но она пригласила домой, и мы не стали ее обижать. Домик Тониных родителей оказался уютной беленой хатой с разноцветьем цветов в палисаднике. На столе стояло блюдо с варениками. Уплетая ароматные вареники с вишней, мы чуть не подавились от неожиданного вопроса:
-Как это вы с зеками живете, за что вас-то сослали?
-Какими зеками? Куда сослали? – ответили одновременно с Катей.
-Ну, с теми, кто купаться ходит, и вы, бедняжки, с ними.
Полчаса ушло на разъяснение, что такое стройотряд, и с чем его едят. Оказывается, жители Поляковки, увидев лысые головы и услышав лагерные песни, сделали логический вывод – лагерники, срок мотают. А что ещё могли подумать немцы, высланные во время войны с Волги и не имевшие права выезда из этого места?
Узнав, что на отшибе живут не зеки, а студенты, жители стали с нами общаться и перестали прятаться во дворах, когда стройотрядовцы шли с песнями на озеро. По выходным Равиль отпускал нас в клуб на танцы и закономерно, что местные попросили выступить перед ними с концертом.
И нашу страдательную «В роще пел соловушка» первой записали в репертуар концерта. Все в один голос уверяли нас с Катериной, что песня звучит отлично и должна открывать концерт. Как мы не упирались с ней руками – ногами от участия в концерте, бригадир и вся мужская братия настояли на своем.
В день премьеры «Соловушка» на кухне была пропета раз сто, и уверенности в удачном выступлении у меня прибавилось, за Катю я ничего не могла сказать.
Вот и вечер. Сельский клуб человек на двести, заполненный до отказа. Такое событие в жизни деревни – концерт! Жители говорили, что со времени приезда их сюда ничего подобного не случалось, а это почти двадцать пять лет! Сказать, что мы с Катей дрожали, не то слово. Мы тряслись мелкой дрожью, мы вибрировали каждой клеткой, ведь наш девчачий номер стоял первым! Прозвучало вступительное слово Равиля, и шквал приветственных аплодисментов обрушился на нас. Саша начал играть на гитаре. Катерина молчала. Я благоразумно молчала тоже, потому что только с ее голоса могла верно подхватить мелодию. Саша снова заиграл вступление. Катя продолжала молчать. В клубе начали тихонечко хихикать. Глянув на подругу и увидев, что она бледнее мела, не дожидаясь её, громко и с чувством начала петь,
-В роще пел соловушка…
В зале послышались громкие смешки…Саша подскочил, встал за спиной и стал шептать в ухо,
- Тональность смени, или уходи…
Уходить? Вот ещё, ведь все начатые дела всегда доводила до конца! А сменить тональность без Катиной поддержки не смогла бы, лишь на её голос была настроена, поэтому продолжала петь. Саша стал настойчиво выталкивать меня со сцены и подпевать но от волнения у него не получалось попасть мне в тон. Бледнеющую Катю в полуобморочном состоянии стали уводить со сцены. В перерыве между словами второго и третьего куплета я успела вставить,
-Куда вы Катю уводите, мы вместе поем!
В клубе раздался гомерический хохот, зрители с первых рядов уползали на пол. А мы продолжали единоборство на сцене – Саша не мог меня вытолкать, я не могла попасть ему в тон и из упрямства не уходила со сцены. Уж если начала, то допою.
В конце концов, парни допели хором, выходя по одному, вставали за моей спиной и, благополучно перекричав меня, вытянули песню: только так можно было задавить бездарное исполнение.
Номер имел оглушительный успех: зрители хлопали так, что сцена тряслась, сходили мы с нее, как с палубы корабля на берег после кругосветного путешествия.
Концерт продолжался долго, ребята пели на «бис» два часа. Я же просидела в закутке библиотеки, сжав кулаки, и клялась страшной клятвой,
-Никогда больше не буду петь со сцены, ни за что в жизни…
На следующий день нам с Катей стыдно было появляться в магазине. Но на удивление жители встретили нас восторгами по поводу вчерашнего позора. Зрители подумали, что перед ними разыграли юмореску с приставаниями парня к девушке, разубеждать мы никого не стали: не скажешь же, что одна бездарно спела, другая сильно испугалась.
С Катей мы ездили в стройотряды еще три года подряд. И уже нигде не выступали. Но на третьем курсе независимо от моего желания мне снова пришлось поучаствовать в хоре. Саша стал секретарем факультетского бюро комсомола и поручил мне по дружбе его организацию. Друзей надо выручать: я сагитировала подруг, парни сами подтянулись по объявлению – и энтузиасты запели. Вот только подруги мои без моего присутствия отказывались петь, и я стояла рядом с Людой, обладательницей самого сильного сопрано, и вполголоса подпевала. А после репетиций бежала на стадион готовиться к соревнованиям по бегу.
Перед решающим выступлением руководитель, студент консерватории, решил всех прослушать. Его можно было понять – наш хор был для него дипломной работой. Вы догадались, кого он отсеял? В этот раз я неподдельно обрадовалась отчислению, тут же подхватила портфель с лекциями и шиповками и помчалась на стадион. И впервые за три месяца пришла в общежитие в десять вечера вместо двенадцати ночи.
Утром, в институте меня обрадовали девочки – хористки,
-Ты не переживай, мы упросили Расима, он разрешил тебе ходить, только петь будешь тихо…
Ну что я могла сказать на это???
Так и пела на репетициях до выпускного прослушивания. Расим получил за наше пение четверку и летал от счастья. Будущие авиаторы поразили преподавателей безукоризненным четырехголосием и классическим репертуаром. Они не могли поверить, что мы поем вместе всего три месяца. После этого наш певческий коллектив выступил на конкурсе институтских хоров, на весеннем студенческом фестивале и распался. Расим закончил консерваторию, факультет занял призовое место в смотре – все цели были достигнуты.
А я до сих пор помню тот репертуар и могу запросто спеть для вас. В хоре, разумеется, рядом с сильным сопрано и вполголоса.