Глава первая 

...Ритка отхлебывает из чашечки остывший кофе и закуривает. Сигареты у нее длинные и тонкие, похожие на карандаши. Кажется, их называют сигариллами. 

Мы сидим на кухне, в приглушенном свете бра.  

Суббота, что-то около полуночи.  

Дети давно угомонились, а Костик, составив нам компанию за ужином, после него тактично удалился «поработать над бумагами» – посекретничайте, мол. Не муж, а золото! 

Рита, Маргоша, как я ее называю, – старинная моя подруга, с которой знакомы лет сто. Иногда она приходит ко мне поболтать, поплакаться в жилетку. Знает, что я всегда ее выслушаю и посочувствую если что. Да и как иначе? Ритку я люблю как сестру. 

Родные подруги живут далеко, где-то на окраинах бывшего Союза. Два ее брака не удались, а детей не случилось. Рита трудится в какой-то конторе экономистом, но работу свою не очень жалует. Переучиваться, считает, поздновато, а вот об ее истинном увлечении, даже страсти – к цветам – можно догадаться, едва переступив порог ее малогабаритной одноместной хрущевки.  

Ее квартира напоминает зимний сад. Цветы у нее повсюду – в кашпо на стенах, на подоконниках, полках, специальных стойках и в самых немыслимых местах... Я попыталась как-то их сосчитать, но на четвертом десятке сбилась. Особенно уютно у нее на кухне, увитой плющом. «Олька, ну не плющ это, – в который раз поправляет она меня. – Это стен-дап-сус. Запомнила? Ну и что, что он «разлучник»! Я лучше со своими цветами буду, чем с инфантилами в штанах...»  

Маргоша вечно охотится за диковинными экземплярами для своей оранжереи. Все время что-то сажает, пересаживает, удобряет. Возится со своими питомцами как с детьми малыми. Даже разговаривает с ними. У Ритки, на удивление всем, цветут самые капризные растения. Слово заветное знает, что ли? Сколько раз говорила ей: «Не ту ты профессию выбрала, подружка! Тебе бы флористом стать, что ли, или ландшафтным дизайнером». Но она только отмахивается: «Ну какой из меня дизайнер… Тем более ландшафтный…"  

– ...Нет, Оль, ну ты подумай, а? Он, видите ли, «не готов к другим отношениям». Его «всё устраивает». Ему «и так хорошо».  

Рита затягивается. Чуть сладковатый дым от ее сигарилл пахнет ванилью.  

– Еще бы – не «хорошо». Встретил дурочку! На его несвободу не посягаю. Всегда готова выслушать, утереть его сопли – на работе, видите ли, не ценят, с детьми проблемы, жена пилит... И, главное, оправдывается: «Пойми, не могу я их бросить, пропадут они без меня. Я им нужен. А ты – сильная»...  

«Сильная»...  

Представляешь, Оль, я – и сильная… 

Рита задумчиво гасит сигарету.  

– А в праздники? Ну до чего же я их ненавижу, эти праздники! Народ суетится, семьями, компаниями собирается, влюбленными парочками... В супермаркет хоть не ходи: все продукты тележками закупают, меню обсуждают...  

И мне ведь хочется, чтобы все было по-человечески. Наготовлю всего: и первое, и второе, и пирожков его любимых напеку. Сама вся нарядная… И что? Приедет разлюбезный на часок-другой, вручит дежурный букет, перекусит на ходу, потом секс – из серии «давай сделаем это по-быстрому», и бегом домой, не то заругают примерного семьянина...  

Устала я, Оль, от такого «счастья»... И при мужике вроде, и одна...  

– Вот ворчу тут, ругаюсь на него. А что ругаться? Не твой мужик – он и есть не твой. Из семьи уводить?.. Да зачем? Чтобы меня потом проклинали?..  

Да и не надо мне его – насовсем-то.  

Маргоша, разгоряченная обличением своего несвободного для «других отношений» друга, разрумянилась, и я – в который раз – залюбовалась своей подружкой. Стройная как девчонка, с изящной точеной фигуркой, короткой стрижкой каштановых, жутко непослушных волос, с большими чуть подведенными карими глазами, такими лучистыми и теплыми...  

Да, не везло Маргоше с ее мужчинами, все какие-то непутевые попадались. Первый муж, Вадим, за которого Рита еще в институте выскочила, был парень хоть куда. Вот именно, «хоть куда» – хоть туда, хоть сюда. Высокий, чернявый, красивый, в него полкурса девчачьего было влюблено. Он и перебирал их. Сегодня одна, завтра другая... Потом «снизошел» до Ритки, которая сохла по нему с первого курса.  

Стали встречаться, хоть и отговаривали все глупую девчонку, неверный, мол, «поматросит и бросит». Но она как ошалела: ничего, моей верности и любви на двоих хватит. Не хватило.  

Расписались, жить стали у его родителей. Они встретили невестку поначалу настороженно – мол, «лимитчица», провинциалка, на сына их красавца позарилась да на жилье. Но Ритка ведь – сама доброта, покладистая, без камня за пазухой, вся как на ладони. И они – не сразу, но все же приняли ее, полюбили даже, как вообще можно полюбить чужое дитя. Особенно тепло к Рите относился похожий чем-то на ее отца Николай Иваныч. А Ритка отца любила очень, вот и потянулась к свекру, добрейшей души человеку, надо сказать.  

Болен был Николай Иваныч уже тогда серьезно, на улицу почти не выходил. Так Ритка вечерами и в шахматы с ним играла. И кроссворды вместе разгадывали. Читала ему вслух газеты, а иногда и книги. Он любил ее как дочь. Уж как жалел потом, когда сынок их Вадька загулял-таки, да – не раз прощенный – снова изменял...  

Ритка плакала тайком, глаза часто красные, опухшие, сама как тростинка исхудала, но свекру со свекровью улыбалась через силу, виду не подавала.  

Да, терпела-терпела она похождения своего донжуана, но даже ее безмерное терпение однажды иссякло.  

Тогда же, бедная, и ребенка своего потеряла, от нервного стресса. Скинула на третьем месяце, да еще и с осложнениями... Потом врачи как пригвоздили своим приговором: детей иметь Рита вряд ли сможет. Если только чудо не случится… 

Рита, «лимита», родом из далекого городка одной из солнечных наших виноградно-арбузных республик до замужества жила в студенческом общежитии. После развода именно Николай Иваныч настоял, чтобы она переехала в маленькую квартирку, оставшуюся от его бездетной тетки-покойницы. За сына-гулену оправдаться хотел. И за неродившихся внучат...  

На нее и дарственную оформили.  

После окончания института Маргарите предложили остаться на кафедре. Правда, недолго ей там поработалось. Молодая «разведенка», собой хороша... А начальник у нее был ловелас один стареющий, который не пропускал ни одной юбки. Вот и положил глаз на Ритку, проходу ей не давал, спал и видел ее в своей постели. Довел-таки он Ритку своими совсем непрозрачными намеками и предложениями... Не выдержала. Шума поднимать не стала, не в Америке живем, станешь жаловаться на приставания, скажут еще, что сама повод дала. В общем, решила уволиться.  

У нас бывала часто. Я к тому времени уже была замужем за своим Костиком и ходила вторым сыном. Маргошу, любившую детей до беспамятства, и уговаривать не надо было посидеть с ребенком. Сама вызывалась: столько в ней нежности, любви, и никаких сюсюканий... Какая бы из нее получилась замечательная мать!..  

Ритка всегда была неугомонной – много читала, искусством увлекалась, бегала на премьеры в свою любимую Драму. Кинофестивали обожала, не пропускала ни одной выставки, приезжавшей в город. Вот на одной из выставок и познакомилась со своим вторым мужем – художником-авангардистом Аркадием. Работал он какой-то рекламной компании. В ее студии хранил свои холсты, краски. И ночевал там же, потому что после развода с последней женой, оставив квартиру семье, оказался без жилья. Уж чем он очаровал Ритку – ума не приложу! Какой-то растрепанный, в балахонистых свитерах, со щетиной непонятно какой давности – этакая утонченно-богемная личность. А в глазах такая загадка, будто лишь ему известна великая тайна бытия. Но он ее никому не откроет... В общем, закрутилось у них.  

Он и пару портретов Маргошиных написал. Правда, понять, что на картинах именно она – молодая, красивая женщина – было невозможно. Ломаные линии, одному ему ведомые символы, краски будто в танце бесовском кружат. Ритка как могла защищала своего художника. А на мой взгляд, это писалось или с жуткого похмелья или вообще в подпитии.  

Так оно и оказалось. Аркаша, непризнанный гений, как он себя называл, выпивал давненько. Вокруг, как он считал, все серые и бесталанные ремесленники, но умеющие вовремя прогнуться. Вот и выставлялись. А он, гордый, не умел и не хотел быть «лизоблюдом». Свой неоцененный по достоинству талант Аркаша топил в вине. Рита долго скрывала это, к нам прибегала одна, на ходу придумывая отговорки для мужа: «занят», «в командировке», «нездоров»... Вот именно – «нездоров», а точнее – просто болен.  

Уж как Ритка намучилась с ним: и кодировала, и в санаторий отправляла, и из запоев не единожды выводила. Да только зря всё. Однажды сердце «измученного нарзаном» со стажем просто не выдержало, и он умер во сне. Аркадий ведь был старше Риты, чуть не в отцы ей годился, а своей слабостью к питью напоминал Рите отца, которому она прощала его грех.  

После Аркашиной смерти Ритка как-то сникла. Не стало в ней того задора, куража, когда «всё хорошо вопреки всему». Повзрослела, что ли. И очень жалела, что не дал ей Бог детишек. Наших мальчишек обожала. И на себе катала «коняшкой». И игры придумывала всякие. И машинок, конструкторов, книжек столько натащила, впору магазин открывать игрушечный! Да и мальчишки тетю Риту любили, охотно оставались с ней, когда мы с мужем совершали вылазку в театр или кино.  

Маргоша после смерти Аркаши не скоро оправилась, но дурное постепенно блекло, стиралось из памяти. А вот Аркашина доброта, его отеческая любовь виделись теперь ей по-другому. Она никогда не говорила о нем плохо. Пыталась понять и оправдать его слабость... Что ж, кто без греха...  

Рита потихоньку оттаивала, мягчела, становилась прежней, привычной. С удивлением стала замечать заинтересованные взгляды мужчин, которых как раз и подкупало абсолютное, с Риткиной стороны, равнодушие к ним. А ее затаенная грусть в глубоких глазах цвета горького шоколада иных просто сводила с ума: так им, сильным, хотелось защитить ее, слабую, хрупкую, нежную, согреть хотелось. Желательно в объятьях...  

Желающих «объять» было немало. Да и не удивительно, Маргоша по природе своей – открытый, добрый, немножко наивный и очень искренний, солнечный человечек, легко идущий на контакт. Она – неисправимый романтик – уверена, что хорошее, доброе, «пушистое» есть в любом человеке. Ну, или почти в любом. «Ритка, ну нельзя быть такой безоглядно доверчивой! – предостерегала я подругу. – Ты слишком открыта! Так и обидеть могут!»  

И точно, всякие встречались типы. Некоторые в ответ на Ритины «археологические раскопки» в них «белого и пушистого» отвечали благосклонностью. Другие – чуточку снисходительно. Относились к ней будто старшие товарищи к наивному, «зеленому», романтически настроенному ученику. Мы, мол, про жизнь всё давно знаем и тебе, так и быть, растолкуем, что и как. На самом деле это она была изначально, по-женски, мудрой, проницательной и, главное, умеющей прощать. Но добродушно позволяла другим ощущать себя умнее и значительнее.  

– Маргоша, дорогая, да и бросила бы ты своего «женатика». Ты ж извелась вся!  

– Бросить недолго. А ты знаешь, каково это – быть одной?! Вот у тебя Костик есть, мальчишки твои, работа любимая. Мама твоя жива, пусть и в другом городе...  

Рита умолкает, задумавшись, мыслями не здесь, где-то очень далеко.  

– Я своих родителей, Оль, часто вспоминаю в последнее время, во сне вижу. Вот думаю, ведь всякое было: и выпивал папа, бывало, и женщины его любили, а мама, – ты же помнишь, Оля, маму? Простая, не очень образованная, но какая мудрая женщина! Всё вынесла. И нас четверых подняли с отцом, выучили.  

Года не дожил папа до золотой их с мамой свадьбы. Мама потом месяца два проплакала. А ведь намучилась с ним как за время его болезни: он же после инсульта не ходил почти. Так мамуля моя, маленького росточка, худенькая, папу, который, ты знаешь, был под метр девяносто, поднимала, помогала ему двигаться. Ухаживала за ним, жалела. Высохла ведь вся сама, по ночам толком не спала, соскакивала на каждый папин зов.  

Досталось ей тогда, бедняжке. А не стало отца, и из нее будто стержень вынули. Недолго прожила после него, так быстро, свечкой, истаяла.  

Мне так их не хватает, Оля! – слезы скатываются по щекам подруги.  

Она плачет тихо, беззвучно...  

Я обнимаю подругу за плечи, глажу по голове...  

Успокаивается, плечи под тонким свитером перестают вздрагивать.  

Снова закуривает.  

– Помнишь, Оль, у Платонова есть рассказ "Третий сын"? Ну, про то, как приезжают хоронить свою мать четыре взрослых ее сына. Они давно не виделись, и их собрал вместе такой вот печальный повод. Рассказывают вполголоса каждый о себе. Иногда даже слышится приглушенный смех – так рады они встрече. Одного из братьев, солиста оперного театра, другие просят спеть тихонечко. И он, стесняясь, негромко поет, спрятавшись под одеяло.  

И лишь голоса одного из сыновей, третьего по старшинству, не слышно. Он выходит в комнату, где спит их отец и где на столе стоит гроб с телом их матери. Он долго стоит, глядя в полутьме на мать, маленькую хрупкую женщину, родившую и вырастившую таких богатырей. И... вдруг теряет сознание – от жалости, осознания потери, нестерпимости страдания... Потом все сыновья разбредаются по дому, закуткам двора и каждый выплакивает свою собственную боль. И лишь огонек в окошке освещает темноту ночи и слышатся сдерживаемые рыдания больших и сильных мужчин, которые ощущали себя в тот момент мальчишками...  

Знаешь, Оль, я плакала, когда впервые читала этот рассказ. Так мне было жалко их всех – и умершую женщину, и ее мужа, который не знал, как же он будет теперь без нее, и их сыновей. Я – почему-то – представила тогда нас на их месте – себя, маму с папой, моих трех братьев. Тогда мои родители были еще относительно молодыми, да и мне самой было лет 13-14.  

Потом, через годы, когда жила уже далеко от дома, я перечитала Платонова. И снова – сильнейшее впечатление. Наверное, потому что я, такая домашняя, привязанная к родным, очень скучала по своим родителям, братьям, своему городку. Да еще и с мужем не ладилось...  

А когда не стало одного за другим папы и мамы, я поняла, Оля, про тот огонек в ночи самое главное. Вот пока он нам светит в окне дома, в котором родился, пока нам от него тепло, – ничего не страшно! Потому что близкие, дорогие тебе люди помнят тебя, любят и всегда всё поймут и всё простят...  

Рита вздыхает, глубоко затягивается.  

– Этот огонек погас, Оля.  

Вместе с ним и во мне что-то умерло, какая-то часть меня, связанная с детством. С запахом маминого яблочного пирога – знаешь, какие у мамы были пироги! С долгими разговорами с папой обо всем на свете. Он у меня был замечательный! С непременной елкой в Новый год, с мандаринами, орехами, подарками...  

Ритины глаза снова увлажнились от воспоминаний...  

А я увидела в ней ту девчонку из давнего прошлого – хрупкую, большеглазую, с косой до пояса. Такой я узнала ее много лет назад, когда мы, семнадцатилетние, познакомились на подготовительных курсах в университет. Мы как-то удивительно быстро подружились. Теперь уж и не помню, с чего всё началось. То ли нам домой было по пути, то ли сидели рядом на лекциях. Оказалось, что у нас много общего – во вкусах, в любви к литературе, увлечении искусством. Потом уже увидела и узнала, как тонко и глубоко она может чувствовать, сопереживать. Как бескорыстна. И еще как ранима она в своей открытости, немножко провинциальной доверчивости – от душевной чистоты, неиспорченности.  

Позже, следующим летом, Ритка приезжала к нам на дачу. Мы готовились с ней вместе к экзаменам, а мой папа – «дежурный по кухне» – угощал нас легким обедом: салатом из огурцов и огородной зелени и супчиком из испанских бульонных кубиков. Они тогда только еще появились в магазинах и казались этакой диковинкой.  

Днем, когда учить спряжения немецких глаголов и перечитывать классиков становилось невмоготу – перед смертью не надышишься! – загорали, лежа на раскладушках. Ели ягоды ирги, называемой в этих местах каринкой.  

Вокруг нас суетилась добродушная дородная спаниелиха Динка, норовя лизнуть в нос и украсть огурец с тарелки. Тепло. Пахнет землей и выполотыми сорняками... Красота!..  

Потом я поступила в университет, а Ритка в политехнический.  

– Маргоша, вот ты такая умница, красивая, добрая, душевная, тактичная. Лучше и не придумать! У меня за тебя, дорогая, душа болит, так хочется, чтобы ты нашла, наконец, своего человека и была счастлива!  

– Знаешь, Олюшка, в книжке одной, не помню названия, женщина, в годах уже, немолодая, говорит своей юной симпатичной сотруднице: умная, мол, ты девка, но ду-ура!  

Я и не поняла сразу, за что это она так ее «приласкала». А она и объясняет: «Вот ты всем вокруг хочешь показать, какая ты умная, сколько книг читаешь, что искусством увлекаешься, философией. Глупая! Да какому же мужику захочется с тобой соревноваться в уме, дотягиваться до твоего уровня?! Они ж боятся подойти к тебе, хотя все вроде у тебя на месте – и лицо, и фигура, и ножки. Им же не нужна ходячая энциклопедия! Им нужна обыкнове-е-нная женщина – чтобы умела борщи варить да пироги стряпать, детей здоровых чтобы нарожала, выслушать могла, чтобы считала мужа своего самым сильным и умным... А Шопенгауэра и Канта с Монтенем, коль охота будет, они и сами почитают, пока ты на кухне оборону держишь...»  

Понимаешь? И у меня, как у той молоденькой сотрудницы, не хватает ума, чтобы казаться глупенькой. Хитрости недостает. Природной гибкости.  

Олька, да мне уж себя не переделать. Не могу я смотреть по-коровьи восторженными глазками на мужчину и кивать согласно: «Да?!», «О-о!», «Неужели?», «Не может быть!», «Как интересно!»... – если на самом деле я вижу, что он банален и примитивен. Если нет в нем харизмы, глубины, душевной тонкости, ума, наконец!  

Рита наливает себе еще кофе и продолжает:  

– Оля, я ведь рассказывала тебе о своих друзьях мужчинах. Вот с кем мне действительно интересно, с каждым по-особому. Причем в наших отношениях нет никакой сексуальной «подложки», кроме того, что мы симпатичны друг другу как личности...  

– Маргоша, по-моему, ты лукавишь, называя их просто друзьями. Мне кажется, что мужчина-друг – если только он не родом из детства или не коллега по работе – либо бывший любовник, либо потенциальный... Разве не так?!  

– Может, ты и права, дорогая. Но только отчасти. Вот, например, Костик твой. Он ведь друг мне, как и ты. Но у нас ничего не было и быть не может. Или Алексей, ну ты его знаешь. Мы ведь знакомы уже не один год, видимся, правда, очень редко, но я уверена в главном: я всегда могу на него положиться. Он для меня человек, с которым я могу поделиться почти всем, он мне как брат. И это дорогого стоит.  

Или вот Володя. Помнишь, поэт? Какой умница! Очень глубокий человек. А какие стихи пишет замечательные! Советы дает всегда дельные, разумные. Он мне помогает взглянуть на себя как бы со стороны, увидеть то, что не на поверхности. И ситуации воспринимать позитивно, «зря в корень» – тоже его «школа». Мне есть чему у него поучиться. Общаться с ним – одно удовольствие. Тоже – только друг, и какой!  

Ну а Евгений... Да, согласна, это как раз «бывший», но он, перестав быть любовником, остался другом. И я ужасно этому рада. Знаешь, мы с ним удивительно чувствуем друг друга, особенно, когда плохо, неладно что-то или просто грустно. Бывает, звоним одновременно: как ты? что у тебя случилось? И если в течение дня он ни разу не «отметился», переживаю, звоню сама. И тут ни голос «бодрый» не обманет, ни слова.  

– Ну хорошо, Маргоша, а Алексей? Тебе никогда не хотелось, чтобы ваши отношения стали другими? Разве он никогда не нравился тебе как мужчина? Я ведь замечала, когда ты о нем говорила, у тебя глазки всегда загорались...  

Рита улыбнулась:  

– От тебя ничего не утаишь, мой «Зоркий Глаз»! – и расхохоталась.  

Рита смеется так весело, заразительно, что и я не удерживаюсь. Потом, одновременно подумав: сейчас перебудим весь дом, на мгновенье умолкаем, но, взглянув друг на дружку, снова начинаем хохотать...  

Вдоволь насмеявшись, вытираем слезы.  

Ритка, посерьезнев, продолжает:  

– Признаюсь честно, Олечка, – хотелось! В какой-то момент даже подумалось, что вот ОН! И умный. И с чувством юмора порядок – не доверяю я людям, шуток не понимающим. И обязательный. И такой, знаешь, основательный, настоящий. Вот села я в его машину первый раз, когда мы с ним посылку от моих родных в аэропорту встречали, и поняла: довериться ему могу полностью. Он еще роскошный букет цветов подарил мне в тот вечер – случайно совпало с моим днем рождения. Ужасно приятно было!  

Ну а дальше… Как-то не сложилось. Я, может, не в его вкусе оказалась. Ведь «нравится – не нравится» – это так непредсказуемо иррационально.  

В общем, мы с ним общались – виртуально, по «аське» и телефону, но этим и ограничилось. Ты же знаешь, я навязываться не люблю, ну и не стала. Зато приобрела хорошего друга.  

Рита улыбнулась лукаво:  

– Вот и решай: то ли он потенциальный, то ли просто несостоявшийся «бой-френд»... А если серьезно, я очень ценю его дружбу и тепло к нему отношусь. Как и он ко мне, надеюсь.  

– Ладно, подруга, пойдем-ка спать. Я совсем замучила тебя своими «байками». Всё у нас будет хорошо, потому что иначе быть не может! Спокойной ночи! Хотя, нет, скорее с добрым утром уже, – Маргоша сладко потянулась и чмокнула меня в щеку.  

Глава вторая 

Я сидела с телефоном в руках, остолбенев от услышанного. Ритка беременна!  

Я проговаривала слово по слогам, пробуя его на вкус: бе-ре-мен-на. Боже мой, неужели?! Ритка, которая давно уже отчаялась, называла себя с горечью пустоцветом, жалела очень, что когда-то давно, в первом своем замужестве, не выносила, потеряла ребенка. Так ведь врачи тогда почти не оставили ей шанса, а надежда была такой ничтожно крохотной, что ее в расчет можно было и не брать. Наступление беременности было равноценно чуду. И это чудо случилось! 

Теперь понятно, почему в последнее время Рита так упорно налегала на мои огурчики. Она, правда, всегда любила всё солено-острое, так что меня не особенно удивило, что ее потянуло на солененькое. А вот какой-то особенный блеск в ее и без того жарких глазах, что появился недавно, и свойственная почти всем беременным резкая смена настроения – да, это было новым в Маргоше. Я списывала эти перемены – при обычно ровном и спокойном характере Ритки – на ее несчастливый роман, усталость от порядком надоевшей, совсем нелюбимой работы, авитаминоз, стрессы… Да мало ли может быть причин в чересполосице жизни?!  

Я была в курсе, что Ритка женатика своего бросила. Надоело ей быть отдушиной, сильной женщиной, всё понимающей, прощающей мужчине его слабости. Сколько можно терпеливо ждать и его самого, и того, что он, наконец, примет решение?! Не дождалась, решила сама: всё, надоело! Свободен! Иди на все четыре стороны!  

«Ромео» не ожидал такой решительности от мягкой и покладистой Маргоши. Привык, что можно приезжать когда угодно, – ведь его всегда ждали. Здесь не пилили и за деньги, которых жене, сколько ни принеси, все мало. За «погубленную молодость». За так и не купленную норковую шубку. За то, что детьми не занимается. И много еще каких «за».  

«Отставник» звонил, пытался давить на Ритку, зная, как боится она одиночества. Ждал у работы. Оставлял цветы в дверях. Но Маргарита была непреклонна. Не хотела и дальше тратить время и себя на эту пустую связь, зная, что в конце этого тоннеля – тупик. Не желала в него упереться снова. «Уж лучше быть одной…» А этот точно – «кто попало…»  

Подруга даже повеселела, освободившись от этой тяготившей ее зависимости. Дурным словом своего бывшего поклонника не поминала. И зла ему не желала – точно! Да и вообще, месть – ни в подогретом, ни в холодном виде – «блюдо» не из ее «меню».  

Середина лета. Мы с детьми к тому времени уже давно обосновались на нашей, у самого леса, даче. Муж вырывался сюда наездами, отсыпаясь по выходным и наслаждаясь оглушавшей после шума мегаполиса тишиной. Правда, и тут, случалось, его доставали телефонными звонками. Служба!  

Ритка выбиралась из душного города к нам всякий раз, как только получалось. Ведь здесь был «полигон» ее флористическо-ландшафтных экспериментов. На нашем участке мы овощей не сажали принципиально. Было несколько плодовых деревьев, ягодных кустов, пара грядок под зеленную мелочь. И – море цветов. Альпийские горки, клумбы, беседка вся в плюще – это все плоды Риткиных стараний. Она занималась этим в удовольствие, заряжая и меня с мальчишками своей увлеченностью. Ребята, которые, сколько знают тетю Риту, столько ее и обожают, будучи джентльменами (влияние, кстати, самой Ритки), наперегонки старались выполнять ее поручения.  

Стройная, в панаме, комбинезоне, легкой блузке, с грабельками или шлангом в руках напоминала Маргоша английскую даму, что любовно ухаживает за своим садом –предметом ее гордости. Да и было чем гордиться! Наши соседи-пенсионеры – и сами люди не без выдумки и трудолюбивые «пчелки» – не раз восторгались Риткиными цветочными фантазиями. Уважительно расспрашивали ее при случае, делая комплименты ее старательности и трудолюбию. Рита – добрая душа – секретов не таила, делилась тем, что знает, давала дельные советы. Она им даже нарисовала, что и куда следует сажать, как сделать перепланировку участка. От денег за консультации Ритка отказалась смущенно: «Ну что вы, какой я специалист?!» Тогда сосед, у сына которого было собственное турбюро, преподнес Маргарите за услуги подарок – горящую путевку в дом отдыха в Крыму: «Откажетесь – обидите нас, стариков».  

Подруга, выросшая в жарких, но далеких от моря, краях, никогда не бывала на Черноморском побережье, а потому согласилась. Это было ее давней мечтой – и потому радовалась она предстоящей поездке как ребенок: «Олька, представляешь, я увижу настоящее море!»  

Примерно месяц спустя мы с Костиком встречали на вокзальном перроне нашу Ритку, выглядывая ее среди пассажиров. Но когда увидели ее, помолодевшую, загорелую, в топике, коротких брючках, улыбавшуюся нам как всегда радостно: «Олечка, Костик, я здесь!», я поразилась – как она изменилась и еще больше похорошела. В дверях вагона – последние слова благодарности и прощания проводнице и какому-то, как мне показалось, совсем молодому полноватому мужчине, невысокому, коренастому, тоже загорелому. Попутчик, наверное. Кажется, он даже порывался проводить Риту. Надо же, какой вежливый, отметила я вскользь, но Маргоша только улыбнулась ему и посмотрела странным, долгим взглядом. Ощущение было, будто старается запомнить, как тот выглядит: эти редко встречающиеся разноцветные глаза, нос – в общем, самый обыкновенный, не орлиный и не греческий. Губы – пухлые, такие хотелось бы иметь женщине, их обычно называют чувственными. Обычный подбородок, без волевой рублености, не выдающий в обладателе мачо. Ни усов, ни бороды. Темные волосы коротко стрижены. Словом, этакий среднестатистический житель среднерусской полосы, не лишенный, впрочем, обаяния.  

Но внешность, как известно, может быть и обманчивой. Все зависит от того, в чьих глазах мы отражаемся.  

Ритка стряхнула с себя мгновенное оцепенение, вручила дорожные сумки Костику и пошла, не оглядываясь, прочь – от поезда, от взгляда мужчины ей вослед, который побрел, кажется, на автобусную остановку. 

Домой мы Маргошу не отпустили – не виделись целый месяц, да и «племянники» не слезали с шеи «тети» Риты. Они все по очереди прикладывали к уху раковины рапанов и, замерев, слушали прибой. Причем Ритка радовалась этому не меньше мальчишек!  

Подруга вернулась обалдевшая от южных впечатлений. Она с таким восторгом и блеском в глазах рассказывала о море, о поразивших ее южных ночах, кипарисах, о прогулках на метеоре. Ну какая же она романтичная, наша Ритка! Вроде и не девочка уже, и жизнь ее не баловала, а смотрит на мир по-прежнему – широко распахнутыми глазами, жадно впитывая еще неизведанное, не теряя способности по-детски удивляться даже самой малости.  

За приятной суетой, разговорами, бутылочкой крымского вина – презентом Риты – вечер пролетел незаметно. Среди всеобщего веселья и суматохи я замечала вдруг, как Ритка на несколько секунд отключалась, выпадала из реальности, думая о чем-то своем. Что-то явно тревожило ее. Наконец дома все стихло. Мальчишки так и уснули с «волшебными» раковинами, мечтая, наверное, о кругосветных морских путешествиях и встречах с пиратами. Костика не было. Он, как только привез нас на дачу и мы пообедали вместе, вернулся в город: «Извините, дамы, дела».  

Проведав сыновей в детской, спустилась вниз. Ритку нашла в беседке, к которой из дома вела выложенная камнем дорожка. Она сидела в кресле-качалке, с накинутой на плечи ажурной шалью. Задумчивая, тихая, как окружавшая нас ночь.  

Она даже не слышала моих шагов.  

– Риту-уля, – окликнула я подругу, – ау-у, ты где? Чувствую, не здесь. А ну-ка, дорогая, рассказывай, «колись», как теперь говорят, что случилось. Ведь случилось?  

Ритка улыбнулась с грустинкой – будто себе, своим воспоминаниям:  

– Миссис Марпл, от тебя не ускользнет ни одна деталь! Все-то ты видишь!  

– Маргоша, ты зря иронизируешь, дорогая. Хочешь, я попытаюсь догадаться, что произошло?  

Подруга кивнула.  

– Так, посмотри на меня внимательно. Ну же! У тебя случился роман. Курортный. И я даже, кажется, могу предположить, кто его герой. Наверняка тот молодой, вполне симпатичный попутчик, который с таким «щенячьим» восторгом смотрел на тебя на перроне.  

– Ну уж и щенячьим… – запротестовала, а сама вся запунцовела.  

Меня всегда удивляла Риткина способность краснеть вот так по-девчоночьи: моментально, во все лицо, до самых ушек. Как ей это удается?!  

– Угадала? – кажется, я попала в точку. 

– Ой, Олька, – соскочила она и порывисто обняла, звонко чмокнув меня в щеку, – я такая счастливая! – И, тут же, посерьезнев, добавила, – и несчастная тоже!..  

Вот это новость! Что же такое случилось с Риткой, что она готова то смеяться, счастливая, то рыдать, подобно героине мексиканского сериала…  

Мы сели с Маргошей на плетеную скамью, обнявшись за плечи, а Ритка тут возьми и ляпни:  

– Ольк, наверное, я сошла с ума!  

Я, чуть отстранившись, оглядела подругу, шутливо нахмурившись, будто пытаясь отыскать признаки «болезни». Даже лоб ей пощупала.  

– Я ведь поначалу даже и внимания не обратила на него, – продолжала Рита, устало улыбнувшись: мол, шути-шути… – Ну да, видела его – в столовой, на пляже, на экскурсиях. Он ничем особым среди других и не выделялся. Такой обыкновенный. Коренастый крепыш, упитанный, напоминает гриб-боровик.  

Ритка рассказывала, а сама теребила кисти шали. Волновалась.  

– И он тоже, казалось, не обращал на меня внимания. Тем более что вокруг столько молодых девчонок: «Сережка, ты так классно плаваешь! Сережка, пойдем с нами в волейбол играть!» Сережка то, Сережка сё… Даже дамы постарше, и те пользовались его воспитанной услужливостью: «Молодой человек, дружочек, будьте любезны отодвинуть мой лежак в тенек…» И «дружочек» не может отказать в любезности. Короче, атака со всех фронтов. Он и на площадке с мячом бегал как мальчишка, и плавал действительно отлично. Но ни одной девушке особого предпочтения не выказывал. Меня, собственно, это не трогало. Он ведь был со всеми ровным, общительным. Хотя наше-то общение и ограничивалось вежливыми приветственными кивками – все-таки в одном доме отдыха. Вот только одно непонятно мне было, отчего он так смущался при встрече?  

Про то, как вокруг ее мужчины увивались девицы и что ей вроде и дела до этого не было, Ритка лукавила, конечно. Она явно ревновала его к ним уже тогда.  

– Как-то сидела с книжкой в шезлонге, под тентом, да и задремала под шум волн, – продолжала между тем подруга, – и даже через прикрытые веки чувствую на себе взгляд. Пристальный такой. Мне было лень открывать глаза – так меня разморило, – но любопытство все же взяло верх: кто это так беспардонно пялится на меня, солнце застит.  

Ба, это тот самый Сережа, любимец женщин и собак… Почему еще и собак? Да видела я, как он трепал за ухом местную дворнягу, подкармливал ее, явно не голодающую, печенинками. Она его потом издалека радостным лаем встречала, признавала за своего.  

Кажется, я застала его врасплох. Он не успел даже отвести глаз, так и стоял напротив столбом. Совсем неплохо, кстати, сложен, несмотря на некоторый избыток веса. Над головой – солнечный нимб. Ну прямо ангел! А глаза у него, оказывается, разные: один зеленый, с темными крапинами, другой – карий. Раньше я не замечала этого, ведь он почти всегда был в темных очках.  

Сережа, смутившись, произнес:  

– Простите, я не хотел вас разбудить или напугать. Вы так сладко дремали, и я… – он будто подбирал слова, – невольно залюбовался вами. Сергей, – представился он и уселся прямо на песок рядом с шезлонгом.  

Я тоже назвала ему свое имя.  

– Скажите, Маргарита, почему вы не плаваете, а сидите себе тихонько на берегу? Вы не любите море?  

«Не любите море»… Глупый мальчишка! Ну как мне было признаться, что море я обожаю, а вот плавать, к стыду своему, не научилась.  

Но он догадался:  

– Только не говорите, что не умеете плавать, – в его разноцветных глазах заиграли смешинки.  

Ну никакого уважения к старшим! Он еще и посмеивается…  

Кажется, я покраснела… А он, увидев это, осмелел, взял меня осторожно за руку, как маленькую девочку, и пообещал:  

– Я обязательно вас научу. Только доверьтесь мне.  

Вот так и познакомились. Олька, не поверишь, но он ведь научил меня плавать, – Ритка рассмеялась, – на старости лет…  

Ну, про «старость лет» Маргоша загнула, конечно. Она выглядела гораздо моложе своих тридцати шести. Худенькая, очень стройная, с нежным бронзовым загаром, с большими шоколадного цвета глазами, немного печальными, но все равно прекрасными. Вот вроде и не назовешь Ритку красавицей, но именно ее глаза – умные, всегда очень живые, теплые, похожие на крупные спелые смородинки, делают ее лицо таким милым.  

– Я стеснялась учиться днем, а потому мы шли на уроки к морю вечером, ближе к ночи. На пляже мы были совсем одни: луна, звезды, море, он и я… Красиво, романтично… И не смотри на меня так укоризненно, Оль. Ты на моем месте тоже не устояла бы, может быть…  

А я и не думала укорять ее. Не знаю, как еще на меня подействовала бы описанная Риткой райская картина… Мне трудно было судить об этом. Ведь мы с Костиком за все время, что мы вместе, ни разу не отдыхали по отдельности, а потому оказаться на месте подруги я никак не могла.  

Ритка, разволновавшись еще больше, встала со скамьи и стала мерить шагами беседку – три туда, три – обратно.  

– Оль, да понимала я, что он для меня молод – все-таки разница в 7 лет. Что у этого вряд ли будет продолжение – тоже ясно было. Но нам было так хорошо вместе! И дело тут не только в сексе, поверь, – она приложила ладони к пылающим щекам, будто пытаясь унять жар. – Мне было – не знаю отчего – так спокойно, надежно с ним – и не только в море, когда он учил меня плавать. Я чувствовала, что могу ему довериться. И всегда ощущала такое сильное мужское плечо – как девчонка рядом со взрослым парнем, с которым ничего-ничего не страшно.  

Знаешь, он чем-то напоминал мне моего младшего брата. Такой же серьезный, основательный, заботливый. А умница какой, начитанный, на все у него свое мнение.  

Ритка остановилась у столбика, переплетенного листьями вьюна, обняла себя руками, помолчала немного, вспоминая и заново переживая, видимо, то, о чем рассказывала.  

– Днем мы купались, загорали, потом выбирались в дикие экскурсии по окрестностям. Покупали фруктов, винограда и устраивали пикнички. Вечером – снова на море, которое не могло надоесть мне, – такое разное в течение дня и ночи и будто живое.  

Мне сначала было как-то неловко с Сережей. Ну, знаешь, такая разница в возрасте – взрослая тетенька и совсем молодой мужчина. Но потом я перестала ощущать разделявшие нас года. Да и важно ли это, когда мужчине и женщине интересно вместе, есть о чем говорить, когда их влечет друг к другу не только физически.  

Но мне все же было любопытно, почему Сережа увлекся именно мной, а не кем  

помоложе. Когда я спросила его об этом, он ответил, что ему всегда нравились женщины постарше. И даже рассказал, немного помявшись, историю того, как он стал мужчиной.  

У его сестры – Сережа моложе нее на 10 лет – была разбитная подружка, Светка. Подружка эта, родив ребенка «непонятно от кого» – так говорили взрослые, – не остепенилась, бросала малыша на своих стариков и гуляла как и прежде. Когда Светка бывала у них в гостях, всегда, проходя мимо, будто шутя задевала Сережку, тогда еще совсем пацана, то бедром, то пышной грудью. Дальше – больше. То приобнимет, то в щеку чмокнет, скользнув губами по его губам. А Сережку аж трясло всего, такая волна желания накатывала, говорит.  

В общем, когда ему было лет 15 и он был один дома, всё и случилось. Светка-то была опытной соблазнительницей, и ей не стоило труда совратить мальчишку. Да он и не сопротивлялся особо.  

Девушка абсолютно без комплексов, она научила его казавшимся ему, подростку, бесстыдными премудростям любви. И тела своего не стесняться – тоже научила. Она говорила ему, когда тот, смущаясь, боялся смотреть на ее спелую наготу, когда руки машинально тянулись прикрыть «срамное»: «Дурашка! Открой глаза, убери руки! Посмотри, как все естественно, красиво. Наши тела созданы для любви. Вот и люби меня, юный мужчина!»  

Сережа был горд, что он и правда «юный мужчина», раз такая взрослая девушка, как Светка, выбрала его своим «учеником» в искусстве секса. Вот с тех пор Сережу и тянуло к женщинам постарше. Он вроде и пытался общаться с ровесницами, но те, по его словам, казались ему глупыми, капризными, недалекими девицами.  

Занятная история. Я же, тем не менее, себе с самого начала дала «установку»: не привязывайся, не прикипай к нему. Потом придется отрывать с мясом… Но если бы сердце слушало разум: я и не заметила, как влюбилась в Сережку. Ему в этом не призналась, конечно. Да и он не говорил о любви, будто мы договорились обходить эту тему. Нам достаточно было держаться за руки, смотреть друг на друга, чувствовать дыхание. Мне кажется, я слышала стук его сердца. И оно любило меня, я знаю…  

Я понимала, что это моя лебединая песня – хоть и звучит это банально.  

Возвращаться я хотела одна. Мне казалось, будет лучше, если эта сказка, так называемый курортный роман, – эти слова она произнесла с горечью, – закончится там же, где это случилось. Но Сережа настоял поехать вместе. Правда, он не знает моего телефона и адреса. И, главное, не знает о моем решении не продолжать нашего знакомства. Вот и вся история.  

Рита снова села рядом, кутаясь в шаль. В этот момент она была похожа на мотылька, бесстрашно прилетевшего на огонь, который жестоко опалил ее нежные прозрачные крылышки.  

Да, дорогая подруга, твоя курортная история не закончилась, это точно. Она, похоже, в самом разгаре.  

– Ритуля, но почему оно не может продолжаться? Ты – не замужем. Он… Да, ты не сказала, он, что, женат? Действительно, ну как же я сразу не догадалась – конечно, он женат…  

– Да, Оль, женат. Хоть и говорит, что они на грани развода и он не уходит от жены только из-за сына, которого очень любит. Но они все, наверное, так говорят, заводя интрижки на отдыхе…  

Не знаю, я уже ничего не знаю… – Ритка положила мне голову на плечо и надолго замолчала, вздыхая так протяжно и шумно, что сердце обрывалось от жалости.  

– Ритуля, ну успокойся, всё будет хорошо. Всё наладится, – я гладила подругу по ее непослушным завиткам и ощущала себя мамой, которой жалуется ее дочь – на парня, переставшего звонить…  

Н-да, «наладится». А как наладится, если всё так запутано?! Если, кроме чувства, что их связывает, есть еще и его жена, может и нелюбимая, но законная, и ребенок, который уж точно ни в чем не виноват… Ну почему же моей Ритке так не везет с мужиками?! Или притягивает она к себе таких? Горе мое луковое…  

Итак, Ритка беременна. Сказала ли она Сереже об этом? Хотя как? Они ведь не видятся. Рита сдержала-таки данное себе обещание – прекратить всякие с ним отношения. Я видела, как мучило ее желание позвонить Сергею, встретиться с ним. Она скучала по нему до умопомрачения. Я, когда бывала у подруги, видела их фотографии на столе. Она – везде смеющаяся, загорелая, стройная, лучащаяся светом. И он – молодой, сильный, с обаятельной улыбкой.  

Она очень тосковала по Сереже. Когда я говорила Ритке, не в силах видеть, как  

она страдает, что, может, зря она так резко всё оборвала, Рита всегда отвечала: нет,  

не зря. Ведь там ребенок. Она не может оставить его без отца.  

Теперь же оказывается, что без отца останется другой ребенок – ее собственный. То, что аборт Рита делать не собирается, – было понятно. Ее беременность была шансом – одним на миллион. И Маргоша ни за что на свете не упустила бы его. Эх, Ритка, Ритка, ну почему всё так безысходно? Когда же ты, дорогой мой человечек, обретешь снова семью, счастье, душевный покой? Я очень надеялась, что с появлением малыша она обретет счастье – счастье материнства.  

Ничего, выдюжим! – сказала я себе. Мы с Костиком поможем, она ведь – как сестра нам, а нашим детям – тетка. У нас в кладовке и кроватка мальчишек сохранилась, и манеж, и стульчик со столиком. Да и вещей полно. Что ж мы втроем одного ребенка не поднимем?! Наши пацаны уже большие, будет Риткино дитя им братишкой или сестричкой «двоюродной». Они тетю Риту обожают, а уж ее ребеночка тем более будут любить. 

Итак, решено, рожаем!  

Когда я все обдумала и разложила мысленно по полочкам, мне стало легче. Хотя и смешно, будто это я, незамужняя и беременная, решала, как быть дальше. Но Ритка была не чужой мне, и я переживала за нее как за родного человека.  

Глава третья 

Ритка, как только узнала о своем положении, сразу бросила курить. Беременность протекала относительно благополучно. И это при том диагнозе, что когда-то поставили ей врачи. Она переносила ее стойко, начиная постепенно округляться, уже стало заметно аккуратный животик. Лицо «украсили» светло-коричневые пигментные пятна, впрочем, совсем не портившие его. В Ритке появилась та особенная грация, которая бывает только у беременных женщин. Она светилась изнутри тихим и спокойным светом – обладания тайной мироздания. Я смотрела на Ритку и видела в ней себя, когда ходила своими мальчишками. Вспоминала, как мне хотелось все время чего-нибудь: то шашлыков, то винограда, то зеленых мелких яблочек сорта белый налив – и это в мае. Я любила грызть их с солью – такая вот блажь. А Костик обегал близлежащие магазины в поисках того, что мне вдруг, среди ночи, захотелось съесть. А те самые яблочки, зеленые, он попросил привезти из Средней Азии знакомого летчика. Тот понял друга, потому что его собственная супруга в «интересном положении» возжелала дыньку-"колхозницу"... в январе.  

У Риты не было такого Костика, готового мчаться в ночь за экзотическими деликатесами, а потому она не капризничала особо, хотя и не отказывала себе в маленьких гастрономических праздниках.  

Она регулярно бывала в женской консультации, старательно выполняла все предписания врача, принимала витамины, читала много книжек для беременных и по воспитанию малышей.  

К предстоящему своему материнству Маргоша относилась очень серьезно. Вот только с посещением совместных занятий для будущих мам и пап вышла заминка. Но тут выручил мой замечательный муж Костик. Он, при всей своей дикой занятости, находил время, чтобы сходить туда вместе с нашей Риткой и поддержать ее, причем абсолютно не стесняясь своей роли «подставного папочки». Опыт у него был, он ведь и со мной ходил на эти занятия для будущих родителей.  

Рита была ему очень благодарна, а мне твердила: «Какой же у тебя Костик замечательный, Оль! Тебе так повезло!» 

Ритка стала чаще бывать у нас. Ей так хотелось почувствовать тепло и уют семьи, дома, которые были ей, можно сказать, родными. Она расспрашивала меня снова и снова, как я ходила беременная, чего мне хотелось, как рожала. Наверное, теперь Ритка смотрела на это уже другими глазами, и ей всё было любопытно. Она с трудом удерживала себя от приобретения всяких детских штучек, помня о суеверном страхе всех беременных покупать что-то загодя. Но я-то видела, как ее глаза загорались при виде самых обыкновенных вещей – симпатичного балдахина над кроваткой, вязаных пинеток, яркой пустышки или бутылочки.  

В общем, все шло своим чередом.  

Звонит как-то Ритка мне среди ночи, часа в два. Я уж испугалась, думала, что-то случилось с подругой. А она мне шепотом:  

– Оль, а она толкнулась. Вот сейчас, в первый раз...  

От сердца отлегло.  

– Дорогая, ну, конечно, пришло время, вот и толкается. А почему ты шепчешь?  

– А я боюсь помешать ей... Я так растерялась, когда услышала это движение внутри себя.  

– Глупенькая, теперь ребенок все время будет пинаться, с каждым днем все больше. Еще и в футбол сыграет...  

– Такое удивительное чувство, Оль! До этого я умом понимала, что беременна, что во мне растет человечек. Ну, подташнивало по утрам, хотелось чего-то необычного... Но вот сегодня, когда она дала о себе знать так заметно, я наконец всем нутром своим ощутила, что нас двое...  

– Рит, ты сказала «она», ты уже знаешь, кто будет? Ведь рано еще.  

– Не знаю, но почему-то уверена, что это девочка. Я уже во сне вижу свою Сонечку...  

Надо же, она уже и имя выбрала. Впрочем, неудивительно: Софьей звали Ритину маму.  

– Хорошее имя, сразу Софью Андреевну вспомнила, мамулю твою. Вот бы порадовалась внучке! Она ведь так за тебя переживала, что ребятишек не было.  

– Оль, я их с папой часто стала видеть во сне. Думаю, они знают, что у них внучка скоро родится. Они – точно рады!  

– Ну давай, солнышко, ложись. Тебе нужен полноценный сон. А к толканию – привыкай.  

Мы попрощались, но я долго еще не могла уснуть. Все думала о Ритке. О том, что ей предстоит. Как нелегко ей будет с ребенком. Он, конечно, станет для нее крохотной вселенной. Заботы о малыше займут и всё ее время, и мысли. Некогда будет думать о собственном одиночестве. Но ведь детки растут – и когда только мама есть, и в полной семье... Лишь бы дитё было желанным и любимым...  

Ритка, Ритка… Наконец-то судьба дала ей шанс, которого она уже и не ждала, – стать матерью. Но судьба же не удержалась от гримасы – Ритка готовилась стать матерью, но матерью-одиночкой. Ненавижу это унизительное приложение – «одиночка»! Для ребенка важно именно то, что она его мать. Это ее он видит самой первой. К ее теплой груди его прикладывают в первые же минуты после появления на свет. Это она баюкает его, напевая колыбельные. Или ночами не спит, когда у него болит животик, зубки режутся, когда день с ночью перепутает. И вряд ли так уж важно для малыша, не спит ли и папа тоже в этот момент. Главное, чтобы мамочка была рядом.  

Я знаю это по себе. Притом что отца я обожала, я очень скучала по маме, когда она уезжала на пару дней в другой город, к своей сестре. Ощущение было, словно в доме недостаточно света без мамы. Я и теперь, долго не видя маму, хоть и перезваниваемся чуть ли не ежедневно, начинаю по ней тосковать и уговариваю Костика отвезти нас к ней с мальчишками, чтобы и они росли, общаясь с бабушкой, чтобы помнили ее.  

С наступлением предзимья, в ранние сумерки, Ритке полюбились пешие прогулки. Особенно приятны они стали вечерами, когда в воздухе начали летать первые снежинки. Они тихо планировали, кружили в веселых желтых, огуречно-зеленых и мистически красных огнях гирлянд, опутывающих деревья, ложились под ноги. Этими же ногами, машинами, метлами дворников снежинки и растаскивались, не успев покрыть твердь. В эти часы машины обычно идут уже не сплошным дневным потоком, из которого нет-нет да вырулит чуть ли не на «встречку» рисковый безбашенный таксист. Автомобилей по-прежнему немало, но они едут, торопясь по-вечернему, домой, в тепло... Ритм пешеходов чуть замедлен, шаг неспешен. Люди скорее гуляют, чем спешат по делам.  

Настоящая же зима пришла в этот год враз, без чавкающей грязи под ногами, межсезонных скачков температуры, унылости серых дней. Снег, выбеливший дороги, дома, сделал город более светлым, нарядным даже. Он запрятал – до весны – дорожные щербины, настелил пешеходные тропки там, где удобно. Народ повытаскивал схороненное до поры от моли меховое богатство, переобулся. Некоторые даже в валенки. Правда, в них редко кого можно было увидеть: уличных торговок, дворников да бабушек, которые ни за что не сменят уютное лечебное тепло самокаток на современные сапоги на «рыбьем меху».  

Рита, как и положено, раздобревшая, пожаловалась мне как-то на отекавшие ноги, которым тесно стало в ее привычных обувках. Пришлось срочно найти на рынке для подруги мягкие, не слишком длинные, светлые валеночки, в цвет ее шубке. Она вышила на них по паре снежинок, как это делают в садике, помечая их инициалами юных владельцев, – получилось симпатично, пусть и немного по-детски.  

Новый год, с украшенной ёлкой у беседки на даче, катаниями на санях, с горки, фейерверком, устроенным Костиком и мальчишками, прошел весело. Ритка, конечно же, была с нами, хотя и пришлось ее чуть не силком вытаскивать из дома. Она как-то загрустила к праздникам, вновь остро почувствовав свое положение: беременность, одиночество и ожидание, что с рождением малыша ее жизнь совершенно переменится, сместятся акценты, сделав кроху центром ее мироздания.  

Зима, особенно морозная ближе к концу, сменилась оттепелями, звонкой капелью с прозрачных сосулек и дыханием близкой уже весны. Ритка держалась молодцом и только изредка жаловалась на то, что и все беременные: что ее мучает изжога или что ужасно хочется поспать на животе.  

Подругу я давно не видела. Наши мальчишки неожиданно подхватили в школе ветрянку и лежали дома как пупырчатые огурчики, измазанные зеленкой. Я, боясь заразить Ритку и причинить вред ее малышу, сидела дома и общалась с подругой по телефону. Я очень переживала за нее. Как она там одна?  

И лишь Костя, сам переболевший этой гадостью в детстве, вызвался навещать Ритку в ее квартирке, пока она не может бывать у нас. Заезжал к ней после работы, завозил продукты, иногда – цветы, чтобы она не чувствовала себя одиноко. А я только радовалась, какой же у меня славный муж, такой внимательный, заботливый, и не только ко мне, но и к другу нашей семьи. 

А Маргоша… Та вообще не могла нахвалиться Костиком, всё говорила, что он – золото и снова, в который раз, что мне повезло с мужем. Да я об этом и сама всегда знала.  

Однажды – было это уже зимой – я встретила в супермаркете, в центре города, молодого мужчину с очень знакомым лицом. Долго не могла понять, откуда я его знаю. Но все же вспомнила – это был тот самый Сергей. Он тоже узнал меня, хотя и видел только раз, на перроне вокзала. Сергей подошел ко мне, поздоровался. Видно было, что он очень волнуется.  

– Простите, вас, кажется, Олей зовут? Вы ведь близкая подруга Риты?  

Я кивнула в ответ.  

– Она мне рассказывала, что вы как сестры. Скажите, – спросил он в волнении, – где она, куда пропала? С ней все в порядке?  

Он в порыве схватил мою руку, прижал машинальным жестом к своей груди и, смутившись, отпустил.  

– Извините, Оля! Рита ведь обещала позвонить мне. И не позвонила. А ее номера телефона у меня нет. Я даже ее фамилии не знаю! Я чуть не весь город обегал. Оля, помогите мне ее увидеть! Вы ведь знаете, где она! Правда?  

Я взяла Сергея под руку, и мы зашли с ним в кафе рядом, тут же, в торговом центре. Заказали по чашечке кофе, хотя моему взволнованному спутнику не помешало бы для успокоения и что покрепче.  

– Оля, простите мне мою горячность. Я потерял Риту и покой вместе с ней. Я ведь даже не подозревал, что мы расстаемся на вокзале не на несколько дней... Я все ждал ее звонка. Потом начал беспокоиться, может, что-то случилось. Но как узнать, у кого спросить?! Какой я дурак, что не спросил номера ее телефона и адреса! Знаете, дошло до того, что я просто бродил по городу – в надежде встретить ее случайно. Наверное, это выглядело глупо. Но я люблю ее! Я даже не подозревал, как сильно я ее люблю.  

Сергей достал сигареты и, спросив разрешения, закурил.  

– Когда я встретил Риту там, в доме отдыха, я не думал, что… что она станет для меня таким дорогим и близким человеком. Как мама… Знаете, Рита очень на нее похожа. И внешне, и характером. Такой же открытый, искренний и очень добрый человек. Рита такая... – Сергей подыскивал нужное слово, – она настоящая. Она не кажется, она – есть. Да что я вам рассказываю, вы-то давно знаете Риту, – и замолчал, затягиваясь.  

– Я ведь из дома ушел. Не из-за Риты. Точнее, не только из-за нее. У нас с женой давно уже не ладилось. Любовь, страсть, всё прошло. Да и есть у нее кто-то, я знаю. Только Ваньку, сына, жалко... Хорошо хоть бабушка с ними живет и Ваня под присмотром. 

Сейчас я на даче друзей обретаюсь, там можно жить и зимой, она у них с отоплением.  

Оля, ну скажите же, с Ритой всё в порядке?  

– Да, Сергей, у Риты все хорошо (хотелось бы мне в это верить!). Почему она не стала вам звонить? Я не могу ответить за нее, вы ведь понимаете. Думаю, это касается только вас двоих.  

Конечно, я не сказала Сереже, что его Ритка скоро станет матерью – причем его сына или дочери. Что собирается растить его сама, потому что не хочет сиротить другого ребенка. Что Ритка нуждается в настоящей опоре – мужчине рядом, а новорожденному хорошо бы иметь отца фактически, а не только в свидетельстве. Если честно, я с трудом удержалась, чтобы все это не выложить Сергею. Но это была не моя тайна. И не мой выбор. А я любила свою подругу и уважала ее решение.  

В общем, всё, чего добился от меня своими расспросами и уговорами Сергей, это позвонить ему «в случае чего», если Рита будет нуждаться в нем. Он дал мне свою визитку и проследил, чтобы я спрятала ее в самый дальний и надежный кармашек в сумочке.  

Мы попрощались. Я пошла к выходу, а он так и остался сидеть за столиком, закуривая очередную сигарету, глубоко задумавшись.  

По правде говоря, мне было жаль этого мужчину. Он выглядел таким несчастным, потерянным. А ведь одно известие, что скоро он станет отцом ребенка от любимой женщины, могло, наверное, осчастливить его.  

Ритке я, хоть мне это и не терпелось, о нашей случайной встрече с Сергеем пока рассказывать не стала. Не хотелось ее расстраивать. Ритка только-только чуточку успокоилась, вся в мыслях о будущем ребенке и предстоящих родах.  

Жизнь сама расставит всё по своим местам. По крайней мере, я очень на это надеялась.  

Мне не давало покоя, что я не рассказала подруге о встрече с Сергеем, о том, что он ищет ее. И как-то я завела разговор и не прямо, а так, мимоходом будто, спросила: 

– Ритуль, а если бы Сережа действительно ушел от жены, развелся и пришел к тебе, как бы ты к этому отнеслась? 

Рита задумалась, потом сказала: 

– Оль, пока он не развелся, у его сына есть папа. Я не хочу отнимать его у сына и жены.  

Помолчала, потом решительно добавила: 

– Нет, я бы не смогла принять такой жертвы. 

Странный и страшный сон приснился мне, когда до родов Ритки оставалось два месяца. Будто она родила мертвого ребенка и от послеродовой горячки сошла с ума. Они никак не могла поверить в то, что ее девочка умерла. Она кричала: «Вы врете мне! Она живая! Я слышу, как она плачет…» Потом Рита засунула в нагрудную сумку-кенгуру, в которой носят детей, тряпичную куклу и так ходила с ней по улицам, разговаривая с ней и тетешкая ее… 

Я проснулась вся в холодном поту от этого кошмара. Сердце заныло, к чему бы этот сон?  

На следующую ночь нас разбудил звонок: «Оль, я могу ошибаться, но, кажется, началось...»  

Глава четвертая 

Костик, догадавшийся по нашему разговору о том, что случилось, встревожился не меньше моего, пробормотал что-то вроде «бедная девочка» и стал молча одеваться. Я же, не тратя времени на бесполезные бабьи охи и вздохи, успокоила подругу как могла и посоветовала быстренько собраться и ждать нас.  

Разговаривала я с ней, стараясь не выдать, как обеспокоила меня эта новость – преждевременные роды. У меня даже мелькнула мысль – а не позвонить ли Серёже, все-таки у него вот-вот родится ребенок. Но не решилась, оставила на потом.  

К нашему приезду Ритка, уже одетая, сидела в прихожей на стульчике, держа в руках пакет с вещами и документами. Она заметно нервничала, была чуть бледновата, казалось, вот-вот заплачет. Я обняла ее: 

– Ничего, Маргоша, всё будет хорошо. Вон мой Костик тоже семимесячным родился, – подмигнула я мужу, – а смотри, какой большой вырос!  

Вполне доношенный Костя, который, свекровь рассказывала, при рождении весил аж пять кило и сто граммов, подхватил мою игру: 

– Ага, посмотри на меня, Ритуль, чем не богатырь! И твоя такая же вырастет! 

Он взял из ее рук сумку, помог подняться и, бережно поддерживая, повел из квартиры к лифту, говоря ей что-то ласковое. Я выключила свет, заперла квартиру и пошла за ними, чуть отставая, чтобы Ритка не видела моих мокрых глаз. Я с трудом сдерживала слезы. Мне было так жаль ее – беззащитную, напуганную, похожую в своей шубке на нахохлившегося воробышка. Я знала, что ей предстоит. 

Костик боялся опоздать, гнал машину как лихач, благо в этот час на дороге было совсем мало автомобилей. Мы с Маргошей сидели сзади. Она, держась за мою руку, при очередной схватке тихо стонала и кусала губы. Костя, слыша ее стоны, втягивал голову в плечи и весь съеживался за рулем, словно ее боль вколачивала его в сиденье.  

Я позвонила в роддом еще по дороге, и нас уже ждали. Заспанная медсестра завела Ритку в приемный покой, а нас оставила в коридоре:  

– Ничего, папаша, с вашей женой всё будет в порядке. – Костик хотел было сказать что-то, но только махнул рукой. – И вы, женщина, не переживайте. 

Потом пришел врач, молодой мужчина лет тридцати. Он, коротко ответив на наше «здравствуйте», быстро прошел в кабинет. Из-за двери доносился приглушенный разговор. Довольно долго никто не выходил. Потом Ритку, уже в сорочке и халате, укрытую байковым одеялом, совершенно измученную схватками, с искусанными в кровь губами, повезли на каталке к лифту. Следом шел врач. На нас он глянул лишь мельком. Его озабоченный вид обеспокоил меня еще больше.  

Я окликнула его: 

– Доктор, можно, мы подождем здесь? Это… моя сестра, – соврала я. – У нее первые роды. Мы очень переживаем за нее. Можно? 

Врач заколебался сначала, но, подумав, согласился: 

– Можно. Знаете что, вы можете подняться в отделение, где операционная, и посидеть там в холле. Если обещаете вести себя тихо. – Мы дружно закивали. – Вам по коридору направо и по лестнице на третий этаж. Только без халатов там нельзя. Возьмите их у сестры. 

Время потянулось бесконечно долго. Кажется, мы сидели с Костей уже третий час. Я даже задремала на плече у мужа. Проснулась от шума. Мимо нас пробежала молодая женщина в салатового цвета шапочке, сорочке, штанах, бахилах и с маской на лице. Она промчалась куда-то в глубь коридора и вскоре вернулась оттуда с пожилым мужчиной в белом халате и в очках. Они скрылись за дверью операционного блока, который был виден нам с дивана. 

– Костя, там что-то не так. Я чувствую это, – я вскочила на ноги и заходила туда-сюда. Такая вот привычка, когда нервничаю, не могу усидеть на месте, мне надо двигаться, что-то делать. 

– Успокойся, Оля! Мы сейчас ничем не можем помочь нашей Рите, – он произнес это с грустью.  

Я посмотрела на мужа. Он почему-то отвел взгляд. 

Странно, подумала я, надо же, как он переживает за Ритку. Хотя чему я удивляюсь? У моего Кости очень доброе сердце. Конечно, он тревожится за Маргошу. Он же ее тоже любит… как сестренку. Мы ведь знакомы столько лет. 

Костя старался быть спокойным, но я заметила, как дрожат его губы – верный признак сильного волнения. Я лишь раз видела таким своего мужа. Это было несколько лет назад, когда наш старший сын Егор, еще первоклассник, сломал нос, уронив на себя хоккейные ворота. Боже мой, как я перепугалась! Ругала себя, что не уберегла Егорку. Но разве убережешь ребенка от жизни?! Сын был уже большим и гулял во дворе после школы самостоятельно, играя со своими сверстниками. И доигрался… 

Мы сидели тогда в коридоре и ждали. У Кости вот так же, как сейчас, тряслись побелевшие губы. Он, не отрываясь, смотрел на дверь операционной и молчал. О чем он думал? У меня же в голове проносились мысли одна страшнее другой. А вдруг наш сын останется инвалидом? Вдруг сотрясение мозга повлияет на его память, способности? А вдруг?.. 

И только хирург спустя пару часов развеял все мои «вдруг»: 

– Нос вашему сыну мы поправили, заживет, и следа не останется. Сотрясение есть, но несильное. Так что всё в порядке, не переживайте. Может, еще хоккеистом знаменитым станет, – пошутил он. 

Так что же все-таки там с Ритой? Сама она рожает или ей делают кесарево сечение? Хоть бы спросить у кого.  

Словно услышав мои вопросы, к нам подошел врач, тот самый, пожилой.  

– Вы ее муж? – спросил он Костика. 

Костик растерялся – чей муж, мой или Риткин? 

Догадавшись, что вопрос не обо мне, ответил: 

– Нет, я ее друг… то есть она наш друг… то есть она – подруга моей жены…– совсем запутался. 

– Доктор, у нее нет тут родных и мы ее самые близкие люди, – вмешалась я. – Скажите, она уже родила? Как ее состояние? 

Доктор нахмурился.  

– Не всё так просто, уважаемая. Присядьте, прошу вас, и выслушайте меня не перебивая, – обратился он к нам и сам присел в кресло напротив. 

– Понимаете, случай крайне сложный. Первые роды в таком возрасте, да еще с ее патологией – это вообще нонсенс. Непонятно, как она в принципе смогла забеременеть с таким диагнозом. Ну да чудеса случаются иногда.  

Повторю, случай действительно очень серьезный. Мы сделали кесарево сечение и чуть не опоздали – у девочки уже не билось сердце. Мы ее стабилизировали и продолжаем бороться за жизнь обеих – и матери и ее ребенка. Женщина потеряла очень много крови. Гарантий нет никаких, мы, увы, не всесильны… – врач развел руками, – но мы стараемся…. 

И тут Костю словно прорвало: 

– Доктор, что вы такое говорите? Как нет гарантий? Вы сказали, что боретесь за их жизни. Рита что, умирает? Доктор, ну не молчите же! – и схватив доктора за лацканы халата, начал трясти. Опомнившись, отпустил. – Спасите ее, она не может умереть. Она не должна умереть, доктор… Боже мой, Рита, Риточка… – и Костя, закрыв лицо руками, заплакал. 

Я была в шоке. Не знаю, что поразило меня больше – слова доктора или реакция мужа на них. Я впервые видела его плачущим и не знала, что сказать, что сделать… 

– Возьмите себя в руки, молодой человек, – строго произнес доктор. – Я не говорил ничего подобного. Да, состояние тяжелое, но не катастрофическое. Я, собственно, хотел сказать вам, что требуется кровь, много крови. Причем разных групп. У мамочки вторая, резус положительный. У девочки же редкая группа, к сожалению, ее запасов у нас нет совсем, а переливать нужно срочно. Желательно – от отца ребенка. 

У меня после услышанного и увиденного всё перемешалось в голове, но я заставила себя собраться с мыслями. Так, с Костей и его странной, почти театральной, сценой разберемся потом. Сейчас важно спасать Риту и ее малышку. У меня первая группа, кровь могла бы подойти, но я в детстве переболела гепатитом. А вот у Костика – вторая. Да он и сам вспомнил об этом наконец, схватил врача за руку: 

– Доктор, извините меня! Скажите, куда идти? У меня как раз та кровь, что нужна. Я готов! 

– Отлично, пройдемте со мной, – и он повел его в сторону операционной. 

А я в это время лихорадочно рылась в сумочке в поисках визитки с номером телефона Сережи. Ну где же она, ведь я ее никуда отсюда не перекладывала. Вот она, нашлась. Потом я нажимала на кнопки телефона, пару раз сбилась, но в итоге набрала. Никто не отвечал. Я молила: «Ну возьми же трубку, Сергей, возьми! Разве ты не чувствуешь, что ты нужен Ритке и своей маленькой дочке?»  

Но телефон в ответ на мои мольбы только гудел – длинно и равнодушно…  

«Боже, если ты есть, ну сжалься над этим невинным созданьем, этой крохой, которая чудом появилась на этот свет. Если ты дал зародиться этой жизни, не убивай ее, прошу…» 

Я набирала номер снова и снова. Наконец-то ответили: 

– Алло, кто это? 

Голос Сергея был сонным, он не сразу сообразил, кто звонит и зачем. Но когда понял, что это я и что Рите нужна его помощь, и очень срочно, от этого зависит ее жизнь, он спросил только, куда приехать.  

Я осталась в холле одна. Смятение овладело мной безраздельно. Что это было? Что я видела несколько минут назад? Что говорил Костя? Он ведь плакал. Боже мой, он плакал. Плакал… о Рите. Ему стало страшно, что она… Рита… может умереть. Эти слова могла сказать я, ее подруга, сентиментальная, как и все женщины. Но не он. Нет, не он… Но почему он так сказал?  

И тут меня осенило. Но я боялась облечь в словесную форму то, что стало очевидным, но этого очевидного не видела только я. Именно я. Его жена. Мать его детей. Любящая и, как мне казалось до сих пор, любимая им женщина. Костя, мой Костя, любит… любит Риту. Любит. И не как сестру. Или друга семьи. Любит как женщину. Ведь он сейчас умолял доктора спасти ее, его любимую женщину. Он даже плакал. А может?.. Боже мой, нет, только не это. Этого не может быть… Может, и ребенок у Риты от Кости, а не от Сергея? Мы же все лето провели на даче, а Костя чаще оставался в городе и лишь изредка выбирался к нам. И Рита была тоже в городе. Они же могли… Ведь могли же… И по срокам выходит, что могли… 

Я попыталась привести себя в чувство: ну что ты напридумывала, сумасшедшая? Как ты можешь так о подруге, о муже? Да она от Сережки без ума. И ребенок от него. Она не могла предать меня, нашу дружбу. Нет, конечно, нет. Выбрось из головы! 

Но сомнения роились в моей голове, не давали покоя. Да, Рита, может, и не влюблена в Костика. Не влюблена как женщина в мужчину. Она любит его как родного – это я знала всегда, и даже радовалась, что он ей как брат. В Маргоше я уверена, она не стала бы затевать шашни с моим мужем за моей спиной. Хотя… Хотя теперь я не уверена ни в чем. Ведь ездил он к ней, когда наши мальчишки болели ветрянкой? Ездил. И цветы дарил – Рита не скрывала этого. А если бы между ними что-то было, стала бы она мне докладываться?.. 

Ой, не знаю, не знаю. Ничего теперь не знаю наверняка… 

Ожидание длилось убийственно долго. Сергея всё не было – дорога из пригорода, с дачи, где он жил, была не близкой.  

Только бы он успел! Лишь бы не стало слишком поздно!  

Суета в операционной не сулила ничего хорошего. Кажется, там собрался уже весь медперсонал.  

Я заклинала: всё будет хорошо, Сережа успеет, Риту и девочку спасут… 

Наконец появился Сергей. Он тоже был в халате, накинутом кое-как на плечи. Страшно взволнованный, он подошел ко мне, поздоровался. 

Я рассказала ему всё. И про Риткину беременность, и про то, что она не хотела его семью разбивать из-за сына, и что любит его до сих пор. Что за Ритину жизнь сейчас борются врачи. А главное, что у него родилась дочь и ей нужна его помощь.  

Он смотрел на меня своими разноцветными глазами, широко открытыми от удивления, и в них отражались его чувства. Рита любит его – ликовали глаза. У него теперь есть дочь – это просто счастье! И ей надо перелить его кровь? Да он жизнь готов отдать за них обеих, что там кровь!  

Сережа от избытка чувств обнял меня, подхватил на руки, закружил.  

– Оля, Олечка, вы спасли меня! – и не сразу отпустил на пол, только когда к нам подошла медсестра. Мы объяснили ей ситуацию, она кивнула: понимаю, мол, и быстрым шагом отправилась в ординаторскую, доложить, что пришел отец ребенка и что у него та же группа крови. Вскоре Сережу тоже увели в операционную. 

Я вновь осталась наедине со своими невеселыми мыслями. 

Тревога за подругу и ее новорожденную дочь немного отпустила. Я почему-то была уверена, что теперь с ними всё будет хорошо. А о себе я такого сказать не могла при всем желании.  

Со страхом ждала я возвращения Кости. Что я скажу? Как смогу смотреть ему в глаза? Словно я – нашкодивший щенок и жду наказания от любящего хозяина. Но ведь это его, Костика, угораздило влюбиться. И в кого? В самую мою близкую подругу.  

Да, сто раз да, Ритка достойна любви, и я всегда ей этого желала. Но я не думала, что эта ситуация из абстрактной может превратиться в реальную и коснуться меня, причем так болезненно. 

Обычно, когда мы узнаем о каких-то катастрофах, наводнениях, изнасилованиях, мы привычно охаем, возмущаемся, сочувствуем жертвам. И всегда радуемся – осознанно или нет: хорошо, что это произошло не со мной. И даже тешим себя надеждой: да со мной такого вообще не может произойти. 

Но когда это случается и с нами, спрашиваем: за что? почему именно со мной? 

Да, как же теперь быть нам дальше? Нам всем. И мне. И Рите. И Косте.  

Смогу ли я простить его? Даже если предположить, что его чувства к Ритке были только платоническими и она не догадывалась о них. 

Сережа, найдя, свою любимую женщину, будет бороться за нее. Да Ритка и не променяет Сережу ни на какого Костика. Зачем? Она обрела, наконец, спокойную гавань: любимый мужчина теперь рядом, дочка – как подарок небес. Это ли не счастье?! 

А что же делать мне? Закрыть глаза на то, что видела и слышала? Сделать вид, что не поняла? Списать всё на необычность момента. Нервы, мол, сдали?  

Хорошо, я сделаю вид. Но не случайно же он влюбился. Значит, что-то в наших отношениях не так. Что-то ушло. Или упустили. Привыкли, может, друг к другу. Чувства выцвели, потеряли яркость. Но я ведь точно знаю, что люблю его, люблю по-прежнему. Вот именно, по-прежнему, как десять лет назад. А за эти годы изменились и он, и я. Значит, и чувства должны были измениться. Наполниться чем-то новым, свежим… 

Боже, помоги мне, не дай судьбе разлучить нас. Я люблю своего мужа и не хочу терять его. Ни за что на свете. А он? Захочет ли он остаться со мной, зная, что я догадалась о его чувствах к другой женщине? 

Столько навалилось на меня враз. Я ощущала, что почва уходит у меня из-под ног, и потеряла сознание. 

Очнулась в палате. Солнечные лучи проникали в комнату сквозь тюль, играли на стенах, в зеркале над столом, в букете белых лилий, что стояли в вазе на тумбочке около кровати.  

Страшно болела голова, ее просто разрывало от боли. Я ничего не помнила: как я сюда попала, когда… Но постепенно память возвращалась ко мне.  

Ах да, мы привезли в больницу Ритку, она родила. Ей и ребенку надо было переливать кровь. Я позвонила Сергею, потом он приехал...  

С памятью вернулась и тревога. Как там Ритка, жива ли? И что с малышкой? 

Что-то еще меня тревожило. Но что? Я никак не могла сосредоточиться и вспомнить что-то очень важное. Боль в голове не отпускала, блокировала память. 

В цветах я заметила открытку. С трудом привстала, дотянулась до нее. В ней было только одно слово: «Прости». Я узнала почерк мужа и тут вспомнила то, что никак не получалось вспомнить раньше. Мой муж любит мою подругу. И, кажется, ушел от меня, а эти цветы и открытка – прощальные… 

Глава пятая 

Прошло немногим больше года. За это время много чего произошло. Риту и ее дочку Сонечку спасли. Это маленькое чудо, улыбчивое солнышко, обожаемое отцом и братом Ванечкой, уже ходит, лопочет что-то на своем языке.  

Кстати, у озорницы Софьи глаза не разноцветные, как у ее папы, а просто серо-голубые. Вообще непонятно – и в кого они у нее такие? 

Рита с Сережей, Сонечкой и Ваней часто бывают у нас. В доме тогда начинается такой тарарам! Мои пострелы забывают, сколько им лет, и носятся с Ванюшкой как угорелые. Соня, глядя на них, заливается как колокольчик, у нее смеются даже ее глазки. А нам, взрослым, наблюдать за их беготней в радость. 

Вот и сегодня они приехали к нам на дачу, на мой день рождения. 

Рита пока еще не работает. Она вообще не собирается возвращаться в свою контору, да и Сережа против. Сиди, мол, дома, воспитывай дочку и Ваньку – это тоже работа, да еще какая. Но вряд ли Маргоша усидит. У нее интересный вариант появился уже сейчас, причем совершенно неожиданно. То, как она в свое время помогла нашим соседям по даче перепланировать насаждения на их участке, очень им понравилось. Заинтересовались и их знакомые, решили заказать что-то подобное для своих загородных домов. Ритка подумала: а почему бы и нет? Стоит попробовать себя в этой роли всерьез! Как только Сонечка немного подрастет, конечно. 

Сережа с Ванечкой перебрался к Рите, пока они все вместе живут в ее квартирке, но уже решили расширяться. Полгода назад они поженились. 

Откуда взялся у них Сережин сын Ваня? О, это отдельная история, грустная, даже трагическая.  

Когда Сережина жена Наташа, от которой он ушел, узнала, что у мужа на стороне появился ребенок, у нее что-то случилось с головой. Она же надеялась, что ее любовник женится на ней, но что-то там не сложилось. И мужа потеряла. Об этом Сереже рассказала по телефону его бывшая теща. Но надежда у Наташи, что Сережа к ней вернется, видимо, все-таки оставалась. Вот она и решила попугать его. Наглоталась каких-то таблеток и запила их спиртным…  

Не откачали. 

Сережа винил себя в смерти бывшей жены. Говорил, что если бы в свое время не ушел от нее, может, и не случилось бы этого несчастья. Кто знает, как бы оно сложилось…  

Надо было жить дальше.  

Ваню они забрали к себе. Так у моей подруги появился еще и сынок. Мальчик сначала дичился ее, часто плакал, капризничал, по ночам звал то маму, то бабулю. 

Ох и досталось Ритке тогда! И свою кроху надо было выхаживать, и с Ванечкой так всё непросто.  

Но, слава Богу, мальчик со временем успокоился, начал привязываться к Рите. Мамой, правда, еще не звал, но уже потихоньку привыкал к ней. И к сестре стал относиться иначе. Рита всё боялась, что Ваня будет ревновать своего папу к Сонечке. Поначалу так и было. Но Сережа терпеливо объяснял Ване, что Сонечка – его сестра, а он теперь большой, он – старший брат. И что должен быть сильным, чтобы не давать сестру в обиду, она ведь маленькая и беззащитная. И что она любит Ваню, как и папа, и тетя Рита, и бабуля, только еще не умеет говорить.  

Костя... С Костей всё непросто…  

Год назад, когда Рита родила и я узнала о чувствах мужа к ней, нервное потрясение привело меня на больничную койку. С месяц я провалялась в клинике, потом – реабилитация дома. Костя навещал меня в больнице. Дети были с ним, конечно. Да и мама приезжала, пожила у нас пару месяцев. Но когда я выписалась, мы решили некоторое время пожить отдельно. Я не хотела, чтобы он остался со мной из жалости, из-за моей болезни, и потому отпустила его. Чего это стоило мне, после всего пережитого, знала только я.  

Даже Рите я не открылась, не рассказала об истинной причине нашего с Костей расставания. Моя подруга была вся в заботах о своей крошечной малышке, родившейся совсем слабенькой. Ей хватало переживаний, не хотелось, чтобы она беспокоилась еще и обо мне. А потому, когда мы говорили с ней по телефону, я старалась придать голосу бодрости, чтобы подруга не догадалась, как мне на самом деле плохо. Зачем? Ритка была наконец, счастлива, растила дочку. Сережа сдувал со своих любимых девочек пылинки. Она заслужила свой покой.  

Детям мы объяснили, что папе предложили работу в другом городе и теперь он сможет бывать дома только в выходные, и то не в каждые. Он и появлялся у нас раза два в месяц. Привозил сыновьям подарки, деньги нам на жизнь оставлял. Я придумывала себе в эти дни какие-нибудь «не терпящие отлагательства» дела. Но самой, если честно, так хотелось побыть рядом с Костей...  

Я очень по нему скучала! Плакала втихомолку в спальне, перебирая наши свадебные фотографии. Вспоминала, как встретились когда-то в институте. Как полюбили друг друга. Как ждали нашего первенца. А потом и второго сына. И казалось, что так будет всегда – мы будем идти по жизни вместе, рука в руке… 

У меня появилось время всё переосмыслить. Ведь я жила до этого как во сне. Любящий и любимый муж, здоровые дети. Я не знала бедности. А главное – не знала страдания. Думала, что счастье – дело привычное, само собой разумеющееся и всегда будет при нас. А оказалось, что оно может исчезнуть в один миг. Поняла я, что и любовь – величина не постоянная и меняется так же, как мы. И еще, что самое лучшее в нас – это наши чувства к нашим близким: к родителям, мужу, детям… 

Костя тоже изменился. Даже постарел немного, на висках появились первые седые волосы. Думаю, и у него была возможность всё обдумать, взвесить, проверить себя.  

Не хочу лукавить даже теперь, спустя время, говоря, что его любовь к Ритке была иллюзией, его фантазией. Наверное, он действительно ее любил. И теперь, мне кажется, еще любит. Может, не как раньше, до той истории, по-другому. Но я не ревную, он, благодаря той любви к Рите, думаю, обрел себя. Да и я, испытав страх потерять мужа, стала смотреть на всё другими глазами.  

Парадокс! Пока вместе, рядом, не понимаешь, какое это счастье – жить с близким тебе человеком, не ценишь этого как должно, и лишь риск потерять его отрезвляет. 

Первым Костю увидел Никитка и со словами «ура! папа приехал» бросился к нему на шею. Егор тоже поспешил к отцу, но виснуть на шее, как младший брат, постеснялся, вроде уже не маленький. Поздоровался степенно, как взрослый, за руку. Но потом не удержался и нырнул в широкие объятия к отцу вместе с Никитой.  

Сонечка смотрела на эту возню с любопытством, а подходить боялась. Этого большого дядю она видела впервые. Но Костя сам подошел к малышке и, спросив глазами разрешения у Риты, осторожно, как хрустальную вазу, взял Сонечку на руки: «Ну, красавица, давай знакомиться! Я – дядя Костя». Девочка улыбнулась и потрогала дядю за усы. Похоже, он ей понравился. Но вскоре эта юла уже запросилась к мальчишкам. Костя с такой же осторожностью опустил Соню на землю, и она засеменила к своим друзьям. 

Сережа первым подал руку: 

– Сергей! Можно Серёга, – и широко улыбнулся. 

– Константин! Можно Костя, – и крепко пожал руку.  

Подошел к Маргоше: 

– Здравствуй, Рита! – чмокнул ее в щеку. – Какая у вас чудесная дочь!  

– Костик, рада видеть тебя! Да, Сонечка у нас и правда чудо! 

Я в волнении стояла в сторонке, на веранде, пока Костя здоровался со всеми. Наконец он поднялся ко мне: 

– Здравствуй, Олюшка! С днем рождения! – и обнял. 

Коленки мои задрожали, голова закружилась. Хорошо, что Костя держал меня крепко, не дал упасть. Кажется, он понял, как мне хотелось этого объятия. 

Он прижал меня к себе еще сильнее и шепнул: 

– Теперь я тебя никуда не отпущу, слышишь? 

И еще, так же тихо: 

– Олюшка! Я так истосковался по тебе, по детям. Я не могу больше без вас. Я очень хотел бы вернуться. Только вот примешь ли ты меня?  

Я посмотрела на него. Ответ был в моих глазах: да! да! да! 

Костик, вот сумасшедший, поднял меня на руки и закружил: 

– Да! Да! Да! 

Все смотрели на нас с лужайки и улыбались. 

Костя, наконец, отпустил меня на пол. 

– Погоди, чуть не забыл, – и рванул к машине, оставленной за оградой. 

Вернулся, неся в одной руке огромный букет моих любимых белых лилий, а другой прижимая к груди несколько коробочек в подарочной упаковке. Одну из них, вместе с цветами, он протянул мне: 

– Это тебе, Олюшка! 

Остальные отдал мальчишкам: 

– Егор, Никитка, а это – вам! Помните, я обещал? 

Сыновья подбежали с радостным визгом: 

– Пап, спасибо! – и умчались в беседку – смотреть подарки. 

Оттуда доносились их восторженные реплики: «Круто, да? А на этого смотри, какой клевый! Вот это да!»  

Потом они о чем-то пошептались там и подошли к нам с Костей: 

– Мам, пусть папа больше не уезжает в командировку, ладно? Пап, не уезжай от нас, пожалуйста. Нам и подарков не надо, только не уезжай больше, пап! 

Тут уж я не выдержала: 

– Успокойтесь, ребята, папа больше не уедет от нас. 

А Костя, кажется, глаза его повлажнели, просто молча обнял нас всех. 

Потом мы долго, до самого вечера, сидели за праздничным столом. Поднимали тосты, шутили, смеялись. После торта со свечками Рита с Сережей и Сонечкой засобирались домой, хотя я и предлагала им остаться – места в доме хватило бы всем. Но Рита, догадавшись, что нам с Костей хочется остаться наедине, отговорилась: Сонечка, мол, не засыпает без своего любимого мишки, а он остался дома. 

Мы проводили их до ворот. Уснувшую Сонечку положили в машину. Мужчины стали обсуждать ходовые качества нового джипа. Ритка же отвела меня чуть в сторонку, обняла и тихо спросила, указав глазами на Костика:  

– Оль, всё в порядке?  

Я кивнула. 

– Я так рада, дорогая! Не представляешь, как я переживала за тебя. Всё в догадках терялась, почему вы расстались с Костей. Даже подумала, неужели из-за меня… – Я удивленно на нее посмотрела. – Ну, он ведь ходил со мной в консультацию, навещал, был так добр ко мне, внимателен. Потом даже кровью своей поделился. Вдруг ты подумала что… Но ты же знаешь, что Костик был для меня всегда как родной, и я люблю его как брата. 

– Ритуль, я знаю. Просто мы пережили с ним пресловутый кризис среднего возраста. Теперь всё будет хорошо.  

Сонечка захныкала во сне, и Ритка, поцеловав меня на прощанье и помахав рукой Косте, села в машину. Сережа тоже попрощался.  

Они уехали.  

– Замерзла? – Костик обнял меня сзади. 

Мне стало так спокойно, тепло и уютно. 

И мы еще долго стояли на дороге, глядя вслед удаляющимся огонькам…