Доступно-доверчивой стала.
Кастет не ношу на правой.
Лужи в стеклянной оправе.
Мелочь в кармане – мало.
Ветер шарфы заплетает,
Ветер тревожит щёки.
Вам бы одни упрёки,
А он наплевал – летает!
А он никому не должен
Себя. И любви до гроба.
Он сам в непогоду брошен.
Мы так одиноки оба.
Ответьте, милосердные, доколе
искать окно, чтоб мой растаял сплин,
чтоб кровь ещё не капала с рябин,
чтоб воздух – как настой на алкоголе,
в горах, в лесу, на озере и в поле
всегда июнь, и свечками – люпин...
Но клацает затвором карабин -
осенних птиц планида (жребий? доля?)...
Упасть с небес и снова в небеса,
чтоб поглядеть там не на образа,
глаза в глаза судьбе (природе? Богу?),
ответ услышать на своё «доколь?!»,
рыдать от смеха, забывая боль,
и сквозь стекло уйти ничьей дорогой.
«Из людей — одни лишь птицы...»
М.Гундарин
Вот и осени остаток -
бессознанье или спячка.
Весь кладбищенский распадок
как лишайная болячка:
холмы старчески небриты,
все в белёсых пятнах снега.
Три недужные хариты,
наши альфа и омега,
для всех прочих — непонятка,
здесь заламывают руки
(ради нового порядка
водку тоже пьют старухи).
Время судорожно-крепко
хвать соломинки-поминки,
хочет вытянуть, как репку,
виртуальные травинки.
Небо падает, как правда,
тяжело, кровавой глиной
над вернувшейся обратно
страстотерпицей Галиной.
Мама! Знаешь ты, как больно
холодна вода другая,
не щедра, не хлебосольна
и за прошлое ругает,
в сутках — ночи превосходство,
из людей — моя собака...
Вот и полное сиротство
осыпает край оврага.
