|
|
Игрушечник мне продает игрушку,
Смеющийся гудящий мяч.
Я в руки взять его не то, чтоб трушу,
Но как-то не уверен до конца.
Возьми его – и ты увидишь море.
Возьми его – и чудо ты услышишь.
Возьми: и вот стоишь ты на просторе,
Не поднимая жалкого лица.
Игрушечник отсчитывает сдачу.
В глазах его – огонь и справедливость.
Вам завернуть? И я уже не плачу.
И мяч в руках по-птичьи шелестит.
Всё это было медленно, как будто
Я из песка приморского рождался,
И камушки лежали, как минуты,
И слабый воздух в высоте блестел…
Больно. Белизна, царящая вокруг, отражая солнечные лучи, пытается отнять у меня способность видеть. Лучше не смотреть. Лучше просто закрыть глаза и идти. Идти босиком по распластанному всюду небу. Не надо смотреть по сторонам, не надо оглядываться, потому что заранее знаешь, что ничего не увидишь. Только небо, холодное, отторгающее, небо. Оно и так кусает за босые пятки сильнее, чем языки огня. Оно не может ни принять меня, ни поддержать. У него нет прав на это – я другая. Я – не в его власти. Оно не распоряжается мной, но оно всюду и, значит, нужно искать выход. Нужно искать выход даже тогда, когда его и вовсе не существует. Главное – не открывать глаз. Главное – не видеть этой безжизненной вечной пустоты. Здесь и не скажешь, что наступила календарная весна. Но лёд на реке стал совсем хрупким, и нога порежется о кусочки хрустального речного покрова. И река будет звать и тянуть в свои совсем ещё девственные объятия, а потом и вовсе накроет своим подвенечным убором. И я поддамся воле стихии. Поддамся этой реке, потому что её волны принесут мне боли не больше, чем твои ледяные объятья. А главное, эта боль подарит мне столь желанное успокоение. Сладостные минуты. Пьянящие минуты ожидания, и вот я уже ничего совсем не чувствую: ни боли, ни холода, ни обжигающей пустоты. Всё вокруг стало таким мелочным и пустым. Даже солнце – приносящий только боль огненный шар – сейчас ничем мне не мешает. Не может помешать. Не может потревожить. Оно только глядит своей лимонной коркой сквозь мою узорчатую фату. Ну, вот и всё. На свете больше нет больше смерти. Нет жизни. Нет любви. Я закрою глаза и ничего больше не будет.
Зачем вонзаются, терзая, сотни жал?
Моё терпение, как мир, необозримо,
Я тварь живучая, как вся античность Рима,
И мне-то, маленькой, уж кто не угрожал...
Я, безоружная, сама себе кинжал.
Простите, стоики — вельможи, пилигримы,
Скрывайте горести под толстым слоем грима,
Кто стоек в бедствиях — побед не одержал.
Не знает в точности никто благую дату,
Любая каторга закончится когда-то.
Не отторгая облака и мураву
В своих мечтаниях, навеки предрассветных,
Мои страдания, как родственников бедных,
Я, безмятежная, обратно позову.
 Париж или Москва – какая разница? С годами всё равней и это факт, Мне в прежних лужах спьяну не изгваздаться И не возглавить хоровод гуляк. Что пройдено, то прожито, до грошика, Что нажито, то навсегда со мной, Без выбора, плохого и хорошего, И не расстаться с этакой сумой. Хоть к городу привязан – крепче нет тенет - Семьёй, друзьями, дельной суетой, Я жду, что Покровитель номер вытянет, И кончится судьбы моей застой...
Стихотворение написать легче легкого:
Образы над головою кружатся – знай, лови.
Погляди на этот прекрасный мир тысячеоково:
Чего только в нем нет… Окромя любви.
Ой-ё-ёй! Взовьются возмущенные барышни.
А как же кинофильм «Титаник» и миллион алых роз?
А как же Ромео, Руслан, Лоэнгрин и прочие товарищи,
Которых маленькая тележка и целый воз?
Они ли не доказали превосходство любви над бытом?
Они ли не полегли костьми в доказательство?
Это ж ведь надо быть полным дураком набитым,
Отрицая мировое любовное обстоятельство.
Барышни, милые! Поймите, бесконечная любовь – клоунада…
Красное словцо, хлопушки, серпантин, конфетти.
О такой любви написать – много ума не надо.
Он и она – как хочешь, так и крути…
Если же рассуждать строго реалистически,
Если заглушить биение сердца ревом разума,
Становится очевидно, что влюбляться каталептически –
Не просто вредно, а категорически противопоказано.
Стихотворение – вот простейшая отдушина
Для того, кто дымит папиросой в сияние лунное.
Нет любви, зато есть приятная тяжесть хорошего ужина
И кружение образов над головою чугунною.
2007-11-10 20:42Осень / Банифатов Вячеслав ( Banif)
Рассыпая сценария листья,
Осень пьесу готовит свою
И, укрывшись в лесном закулисье,
Никому не даёт интервью.
У неё вдохновенья в избытке,
Будет действо, что видела в снах:
Из дождей серый занавес выткан,
Декорации в жёлтых тонах.
Рампа вся из берёзовых свечек,
Сцену скроет загадочный флёр.
Не заглушит уже птичье вече
Слов, что шепчет ей ветер-суфлёр.
Осень, главною став героиней,
Листопадом украсит газон,
А к финалу нарядится в иней.
Жаль, что пьеса всего на сезон.
Никто не видел, где я оставил плащ?
Там ещё сидел человек и читал газету.
Там ещё голубь впивался в сухой батон.
И красный мяч покатился.
Небо хмурится, надвигается дождь.
Человек докуривает сигарету.
Брошенный и ненужный батон.
Мяч у урны остановился.
Газета взлетает вверх, поднимается мяч.
Батон лениво описывает окружность.
Рукава простёр в обе стороны дешёвый плащ.
Небо отражается в лужах.
Я замираю и чувствую: всё пройдёт.
Всё, что потеряно, опрокинется и прольётся.
Человек закуривает. Дождь уже не идёт.
Забытый плащ освещается солнцем.
Резонанс – итог сырого лета.
Слёзы с коньяком, вокзал и Бродский.
На ребро упавшая монета
Не поддержит мир, уставший, плотский.
Ничего не обещает город,
Голодом проета носоглотка.
В агрессивной стойке грязный ворот
(А была же ласковой и кроткой!).
Сколько можно – сигареты, двери –
От судьбы к судьбе – одно – клише.
Не рифмуется любовь с потерей,
А была бы рифма по душе!
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850... ...880... ...890... ...900... ...910... 917 918 919 920 921 922 923 924 925 926 927 ...930... ...940... ...950... ...960... ...970... ...1000... ...1050... ...1100... ...1150... ...1200... ...1250... ...1300... ...1350...
|