Пальто с кистями – нараспашку,
Дым сигареты, как дурман!
Подвинула пустую чашку,
Стряхнула пепел на диван,
На стул уселась,
Для начала
Скрестив лодыжки стройных ног,
И долго-долго изучала
Две пряжки лаковых сапог.
Очнулась,
В чашку сигаретку
Изящно бросив.
Со стола
Брезгливым жестом, как салфетку,
С ленцой стихи мои взяла.
Играя кистью на наряде,
С подвохом явным, неспроста,
Читала в розовой тетради,
Ломая тонкий край листа.
Склонилась!
Что-то подчеркнула,
Как будто приговор врагу,
И, скрипнув тонкой спинкой стула,
Произнесла под нос: «Угу…»
Перчатки сбросив, словно кожу,
Пальто… Сапожки…
Боже мой!
Мелькнула в зеркале прихожей
И, наконец-то, стала мной.
По улице, по пегим поворотам,
Иду одна и снится мне весна,
А у меня другое время года
За рамкою приснившегося сна.
И что реальней? И какие лужи
Иссушат завтра времени пески?
В котором небе голуби закружат
И звезды вдруг окажутся близки?
Безумное искусство сновидений
Всё смешивает.
Краски – явь и я.
По улице гонимой ветром тенью
В небытие ль иду из бытия?
Здесь все плывет и свет на стеклах зыбок,
А там – реальность истинного сна.
Проверенная тактика ошибок...
Да где же я на жизнь обречена?
На улице меняется погода -
То хрусткий лед, то талая вода,
А в снах моих седьмое время года,
Которое одно...
И навсегда...
Жили-были Гусяница и Швырчок.
Гусяница выросла и стала другой, теперь она баба-в-очках. А Швырчка придавило печкой и он никем не стал.
Вот так.
На лужайке дети играют в бадминтон.
Наигравшись досыта, бросят, а потом -
Скидывая майки, к речке побегут.
Синее и белое расплескалось тут.
А потом – не знаю что: дождик, а потом -
Речка опрокинутая, молнии и гром.
А потом – прощение, а потом – весна.
Белым светом жизнь моя вся озарена.
А потом вдруг вспомнится: ты стоишь в дверях.
Тихо улыбаешься, тихо говоря:
Я уже соскучилась, я уже пришла.
Посмотри, какую я ракушку нашла.
Стеклянный шарик
На песке,
На берегу.
Сверкают тысячи рапир,
Сияет солнечный канат;
А ночью звёзды – мириады.
В барашках буйствующего ада
И в тихом шелесте волны
Дрожанье световой струны.
