Стандартная комната стандартной квартиры выглядит огромной из-за своей пустоты. Из мебели в ней только стул, заваленный горой одежды, ещё несколько куч вещей на полу, и не сразу отличимый от них матрас, на котором спит Он. Он лежит на животе и до шеи укрыт одеялом. 

Мобильник, лежащий на таком расстоянии от матраса, что до него можно дотянуться, не вставая, издаёт громкий и пронзительный писк. Он прихлопывает телефон рукой (писк замолкает), перекатывается с матраса на пол, опираясь на стул, встаёт и, подволакивая ногу, неуклюже, но быстро направляется к окну. Свет, вырвавшийся из-за отдёрнутой занавески, освещает Его. Становится видно, что это подтянутый мужчина лет тридцати пяти, чью внешность, помимо хромоты, несколько портят многочисленные шрамы. 

Он, одетый в белый летний костюм, опираясь на тросточку, выходит из подъезда и садится в такси. 

Выходит из машины у подъезда старого «сталинского» дома. Входит в настежь открытую по случаю жары дверь подъезда и обращается к выходящей навстречу ему старушке: 

—Подскажите, пожалуйста, двадцатая квартира в этом подъезде? 

Получив в ответ невнятное, но явно утвердительное бормотание, учтиво раскланивается, как дореволюционный офицер из старого кино и, игнорируя последующие возгласы: «А вы кто? А к кому? Если к Ерёминым, то их дома нет!», поднимается, и удары трости о ступеньки отдаются гулким эхом. 

На обшарпанной двери нет номера, но квартира левее девятнадцатая, а правее — двадцать первая, так что ошибка исключена. 

Он нажимает звонок. Дверь открывает мальчик лет двенадцати и с недоумением на него смотрит и, наконец, говорит: 

—Если Вы к Ерёминым, то им два звонка. Только их дома нет, если хотите, оставьте записку, я передам… 

—Димка, не узнаёшь? 

Димка смотрит с возрастающим недоумением. 

Он оставляет трость у стены и делает несколько шагов назад, насколько позволяет лестничная клетка: 

—Смотри! Я хромаю, потому что неудачно прыгнул с парашютом. 

Удивлённые глаза Димки занимают уже половину лица. 

Он расстёгивает несколько пуговиц на рубашке и показывает шрам: 

—А вот здесь у меня след от пули. Я отправился в Чечню добровольцем и пропал без вести. 

—Папа?! – потрясённо шепчет Димка и делает шаг в сторону, пропуская Его в квартиру. 

—Но ведь у меня никогда не было папы! Я же тебя придумал!.. 

—Ну, вот он я. Поговорим с тобой, как мужчина с мужчиной. 

Пришедший в себя, хотя по-прежнему удивлённый, Димка ведёт себя на коммунальной кухне, как гостеприимный хозяин: 

—Тебе чай или кофе? Или, может, водки, там у матери припрятана бутылочка, чтоб с сантехником расплачиваться. На бутерброды ничего, кроме сыра нет, уж извини, зато свежий… А вообще уже обедать пора, суп будешь? 

—Да ты не хлопочи, я не голодный, – вяло протестует Он, – и вообще у меня времени мало. 

—Так что, – с недетской иронией спрашивает севший рядом с Ним Димка, – как мужчина с мужчиной — это про пчёлок и бабочек?! 

—У тебя, что ли, уже переходный возраст? – поморщился Он – про пчёлок с бабочками ты сам больше меня знаешь. Вчера вон в интернет-кафе два часа торчал. И совсем не на сайте цветоводов! 

Димка покраснел и вскинулся: 

—Откуда ты знаешь?! 

—Да ты не нервничай, я никому не расскажу. Я не для того пришёл. Скажи, ты зачем меня всего побитого придумал? 

—Ну, – замялся Димка, – хочется верить, что папа не просто обрюхатил маму и сбежал, а пропал без вести на войне … 

—Хорошо, хоть не погиб! 

—Мама говорила, что погиб, но я верил, что ты найдёшься… 

—Спасибо, сынок! Только давай ты придумаешь, что нога у меня зажила, а то знаешь, как перед дождём болит! Пёс с ними, со шрамами! Мне пора... 

Он протянул было Димке руку, но вдруг передумал и неловко чмокнул его в макушку. 

Димка неподвижно сидит, уставившись удивлённо в окно на отъезжающее такси. На столе стоят две чашки с недопитым чаем. Вдруг он вскакивает, бежит в комнату, достаёт из шкафа свидетельство о рождении и всё так же удивлённо уставляется на прочерк в графе «отец». 

Тётя Алла была с самого моего детства некой заменой Бабаю, антипримером. Доходило до абсурда: «Подтяни колготки, а то будешь, как тётя Алла!», «Ешь кашу, а то будешь, как тётя Алла» – это бабушка старалась... 

Почему плохо «быть, как тётя Алла» я поняла годам к шести, когда она стала часто нам названивать (жили мы далеко друг от друга, поэтому приезжать – не приезжала; возможно, «сблизи» её биография выглядела отнюдь не такой фантасмагоричной). Она была очень занудной, и если трубку брала я, могла полчаса расспрашивать обо всём на свете, но заинтересованности не чувствовалось, как будто для отчётности: «Общаюсь с родственниками!». Если трубку брала мама, на следующие два часа она выпадала из жизни. Ей тоже надо было отчитаться себе, что она «общается с родственниками». 

Ещё тётя Алла была неутомимой прожектёркой, при этом какой-то непутёвой. То в конце 80-х, как только перестали сажать за то, что теперь называется бизнесом, загорелась открыть на дому частную парикмахерскую и прогорела, потому что единственная в маленьком городке парикмахерская, может, и стричь могла только одном фасоном – «под каре», но была привычна многим поколениям, а частный мастер с ценами выше в два раза и без каких-либо гарантий оказался не нужен, тем более, деньги в тот период водились не у всех... Потом засобиралась замуж за иностранца (о её отечественном «муже» чуть позже). Несколько раз сходив в местный ДК, где десяток брюхатых мужчин из США ("США" произносится с придыханием), словно на невольничьем рынке, выбирали из толпы разряженных в блестящие лосины молоденьких девочек и одетых в «приличные» костюмы дам постарше, в зарубежном замужестве тётя Алла разочаровалась. С «челночеством» по каким-то причинам тоже не сложилось. Доходило до того, что тётка, которой было уже под пятьдесят, предлагала сначала своему сыну, а потом, когда он отказался, мне подать на конкурс молодых литераторов, широко рекламируемый по телевидению, её стихи(стихи. кстати, были не самые плохие) под своим именем (авторы были нужны моложе двадцати пяти)...  

На что она жила, кстати, остаётся загадкой. Ни на одной работе она долго не задерживалась. То ей становилось лень «каждый день рано вставать за копейки», то она увольнялась, чтоб начать очередную свою авантюру... В разнообразные МММы и «Властилины» тётя Алла вгрохала такую сумму, какой у нашей «приличной» семьи никогда и не было...  

Бытовая жизнь тоже была крайне неустроена. Расписываться с отцом своего ребёнка тётя Алла не стала, чтоб получать от государства пособие как мать-одиночка. Пособие оказалось совсем не таким, на какое она рассчитывала, а её «муж» периодически заявлял, что он может документально подтвердить, что ей ничего не должен, показывал паспорт, где не было отметки ни о жене, ни о детях, и либо сваливал куда-то (но всегда возвращался, как проголодается – готовила тётка неплохо, когда было, из чего), либо просто уходил к себе в комнату пьянствовать в одиночку. Тётиаллина мысль летала высоко, и до быта она снисходила редко... Когда мои родители приехали на поминки по её матери, в доме не было ни одной чашки – пили из обрезанных флаконов из-под разных средств бытовой химии. Тётке было «всё как-то некогда новые купить, а старые все побились»... 

Несколько лет назад тётка взялась за ум. Закодировала «мужа» от пьянства (что ей помешало за столько лет – её сын старше меня – его выгнать, не знаю), взялась лечить свой застарелый диабет, устроилась на работу – нашла компромисс с собой, выбрала надомную, и ей стало некогда звонить. Пару лет назад пропала совсем. Сначала мы радовались прекращению этих изматывающих звонков (тётка была энергетическим вампиром, после разговора с ней мама всегда отползала от телефона на полусогнутых). Потом, когда она не позвонила на Новый год, немного забеспокоились – «Какой бы ни был, всё родня». Мама время от времени звонила, но не настойчиво, трубку никто не брал... Сегодня наконец дозвонилась, и новый жилец квартиры сказал, что тётя Алла умерла. Мы не знаем и, возможно, никогда не узнаем, что случилось: из всех координат у нового жильца есть только номер мобильника тётиаллиного сына, и тот двухлетней давности... 

Мысли по этому поводу только две. Во-первых, всё могло сложиться иначе. Во-вторых, бабушкины слова достигли цели. Я боюсь, что буду, как тётя Алла...