Так у меня под кроватью поселились Каляка и Маляка. Они прилетели на самолете из Австралии присмотреть за квартирой их друга, профессора Иннокентия Петровича. Я пробовала объяснить Каляке, что живу в этой квартире с рождения и профессор тут ни причем, но он не верил моим словам. Сначала сердился, потом снисходительно улыбался – в конце концов я перестала настаивать. Я привязалась к Каляке и Маляке, ведь ничего более удивительного в моей жизни до сих пор не было. Осенние вечера в ожидании родителей пролетали незаметно. 

По утрам я шла на уроки и с нетерпением ждала последнего звонка, чтобы вернуться к чудикам. Каляка ворчал, что я задерживаюсь, и суп давно остыл. Маляка встречала меня смехом и визгом и просила посмотреть новую картинку, которую нарисовала в мое отсутствие. 

Каляка был помешан на чистоте, каждое утро будил меня ревом пылесоса. Маляка показывала ему, в какую сторону тащить пылесосную трубу, и визжала от восторга, когда пылесос случайно проглатывал фантик или носок. Каляка был жутким ворчуном, но умел готовить вкуснейшие сахарные булочки, за которые я прощала ему любые нравоучения. 

Маляка часами рылась в кошельке с моей косметикой, рассыпала и снова собирала бусы, пробовала мамины помады и румяна. Раз в неделю мы вместе проводили ревизию Малякиного гардероба. Она примеряла свои бесконечные юбочки, шарфики и беретки, шитые из лоскутов, а я должна была говорить комплименты ее безупречному вкусу. Если я молчала, Маляка обижалась и уходила плакать под кровать, откуда ее было невозможно вытащить. Каляка сердился на меня и обещал пожаловаться Иннокентию Петровичу, когда тот вернется из Австралии. Я долго извинялась и выманивала Маляку из-под кровати банановой карамелью. 

Вместе мы ходили в соседний парк за опавшими кленовыми листьями для осенних букетов и аппликаций. Каляка с Малякой забирались в мой рюкзак, я несла их на улицу, а они, глядя в прорезанные ножницами дырки, говорили, какие листья лучше подойдут для букета. Маляку укачивало, и она кричала, чтобы я прекратила трясти рюкзак, иначе она его испортит. 

С Калякой мы играли в гонки на компьютере – он нажимал ногами кнопки скорости на клавиатуре, а я управляла мышкой. Каляка обожал домино и шахматы, но плохо понимал правила, проигрывал и всегда сердился. Маляка разбиралась в правилах, но играла редко, в исключительных случаях. 

Однажды в нашей школе объявили шахматный турнир. Я играла плохо, но очень хотела выступить, чтобы порадовать папу к приезду – он всегда любил шахматы. Поэтому в выходной, спрыгнув с кровати, напялила рубашку и джинсы, открыла дверь чулана и взялась перекапывать старые номера журнала «Шахматист», которые папа собирал больше двадцати лет. 

Из-под кровати выскочил заспанный Каляка: 

– Ну и чего мы устроили с утра пораньше? Этот шум, когда нормальные люди спят… Возмутительно! – даже ножкой притопнул. 

– Чего ты кипятишься? Лучше скажи, ты умеешь в шахматы играть? – спросила я, пытаясь разобраться в задаче. – Ничего не понимаю. Е два, цэ три… Что за китайская азбука? 

– Е – это енот. Или еловый кот, это точно, – сказал Каляка и потер подбородок рукой. 

– Ты уверен? Не припомню фигур с такими названиями. 

– Абсолютно точно. А цэ… 

– Цыпленок! – пискнула Маляка из-под кровати. 

– Ты что?! Цикада, и только, – Каляка подбежал и подергал меня за штанину. – Покажи! Ну да, все очень просто, сейчас... Вытащи доску, – и помчался под кровать. 

Я положила черно-белые клетки на ковер и уселась по-турецки. Каляка вернулся с меховым лоскутом от моей старой шубы и встал на Е2. 

– Учись: из енота я превращаюсь… – он перешел на другую клетку, и затрещал, застрекотал, как самая настоящая цикада, а лоскуток швырнул под кровать. 

– Нет, нет, – с писком выскочила Маляка в желтом платьице и желтой панаме. – Я превращаюсь, я – в цып-цып-цыпленка!!! – прыгнула с разбега на доску, спихивая Каляку с С2. 

Они устроили возню, а у меня заболел живот от смеха. 

– Вот глупыши! Тоже мне, шахматисты. Ничего вы не умеете. 

– Мне вообще-то нравятся шахматы, – обиделась Маляка, но тут же повеселела. – Я буду Королевой, ура! 

– А я – Слоном, – засмеялась я. – Потому что самая большая. 

– А я кем? – задумался Каляка. – Ладьей? Но это даже не живое существо. Буду Конем! – и тут же заржал баском. – И-и-и-го-го! Вперед, кавалерия! 

Полдня мы дурачились и смеялись, а на следующий день я выиграла турнир по шахматам среди учеников пятых классов. 

Рассказать о них ребятам из школы я не могла – Каляка был категорически против. 

– Раз уж тебе по странному недоразумению повезло познакомиться с нами – так тому и быть. Но из-за твоей болтовни я не собираюсь переезжать в зоопарк или цирк! Я живу на свете двести девяносто девять лет и, между прочим, все из них на свободе, – он возмущался так, будто я уже кому-то проболталась. 

– Ладно, ладно, Каляка. Я все поняла. Буду молчаливей рыбы. 

Каляка покрутил пальцем у виска. Маляка выплюнула конфету, которую никак не могла прожевать, перегнулась пополам и давай хохотать. 

– Рыбы!.. Вот умора! Не знаю более болтливых существ, чем рыбы! 

– Рыбы не говорят. Мы по природоведению проходили. 

– Не говорят??? – выдавила Маляка и снова разразилась безудержным смехом. – Эти заядлые сплетницы?! Не знаю, что вы там проходили. У нас в Австралии все рыбы разговаривают! Хочешь знать свежайшие новости, спроси у любого малька – все выболтает. 

Я пожала плечами и пробормотала, что в Австралии я не была и, может, я и ошибаюсь, но буду молчать про Каляку и Маляку даже под пытками. 

Однажды я вернулась из школы, но не услышала ни воплей Маляки, ни ворчания Каляки. Вместо этого громко орал телевизор из комнаты. Не разувшись, я бросилась убавлять звук и обнаружила в комнате странную картину. Маляка лежала на полу, уткнувшись носом в ковер; Каляка ходил по кругу, опустив голову, и дергал себя за рыжие волосы. В телевизоре пел Лев Лещенко. 

Я выключила телевизор, в ушах зазвенело. Странно, Каляка даже не отругал меня за то, что встала на ковер в ботинках. 

– Что это с вами? 

Маляка жалобно запищала, заплакала: 

– Все ужасно! Не может, не может быть хуже! 

Каляка посмотрел в мою сторону невидящим взглядом, подошел к Маляке и погладил ее по голове. 

– Кто-нибудь мне объяснит, что случилось? 

Каляка вздохнул и сел на пол. Я присела рядом с ним. 

– Мы хотели посмотреть концерт Льва Лещенко по телевидению. Включили на пять минут раньше, а там – она, – Каляка еще раз вздохнул, закрыл лицо ладонями. 

– Кто она? 

Маляка стукнулась головой о пол и снова расплакалась. 

– Она сказала, что скоро начнется ЭТО! – пищала Маляка. – ЭТО уже в Красноярске и Тюмени, и через три недели будет здесь! А Иннокентий Петрович вернется только через месяц! И мы не можем бросить его квартиру, пока он не вернется! Как его предупредить, что скоро начнется ЭТО? 

– Что – ЭТО? 

– ЭТО ужасно, – прошептал Каляка и опустил голову на колени. 

– Хм, – я пожала плечами. – Не понимаю, о чем речь, но что бы это ни было, наверняка из этого должен быть выход. Давайте пока приготовим обед, а после подумаем, что можно сделать. 

Каляка встрепенулся, почесал затылок: 

– Неплохая идея! На голодный желудок думается хуже, ты права. 

Маляка вмиг заулыбалась, облизнулась и убежала на кухню. 

В ходе обеда мне удалось выяснить, что чудики видели в телевизоре некую женщину с палочкой в руке, возможно, колдунью. Я внимательно просмотрела в газете программу телепередач, но кроме безобидного прогноза погоды перед концертом Льва Лещенко ничего не нашла. Каляка и Маляка уверяли, что женщина появилась внезапно, и что она способна на ужасное колдовство. Ее обязательно нужно остановить, иначе случится страшное. Что именно, ни тот, ни другая объяснить не могли – Каляка замер, не произнеся ни слова; Маляка заплакала, заколотила ручонками по столу. Я кое-как их успокоила и старалась некоторое время не касаться ЭТОЙ темы. 

На улице стемнело, поздний осенний дождь стучал в окно. Мы пили чай на кухне, где занавески с ромашками и слышно, как шумит вода в батареях. На столе лежала скатерть с яблоками, такими настоящими, что Каляка несколько раз пытался их попробовать, но получалось только жевать ткань. 

Обычные чашки были для чудиков велики («Тазики, тазики!» – кричала Маляка), пришлось снять с антресолей кофейные, голубого фарфора, крохотные – на ладони помещались три штуки. Маляке ужасно понравилась ее чашка, поэтому она мигом утащила ее под кровать и вернулась за следующей. 

–А все-таки, кто этот Иннокентий Петрович? – спросила я, дожевав бутерброд. 

Каляка недоверчиво посмотрел на меня и хмыкнул. Думает, прикидываюсь. 

–У него такая борода! – воскликнула Маляка. – И круглые очки. И нос крючком. 

–Симпатяга, – улыбнулась я. – И чем же он занимается? 

–Знаешь, – Маляка забралась мне на плечо, обхватила ручонками мое ухо и затараторила, – кажется, он с утра до вечера полирует голову, потому что она сияет, как начищенный ботинок! 

–Да ладно! С утра до вечера? 

–Что ты говоришь? – рассердился Каляка и стал грозить мне пальцем, будто это не Маляка, а я сказала про полированную голову. – По-твоему, делать ему больше нечего? Он же доктор. 

–Ах, доктор. Понятно, в больнице работает. 

–Ничего не понятно. Доктор наук! Трудится день и ночь, изучает мхи и лишайники. Хочет изобрести мох, который рос бы на голове. Чтобы не было на свете лысых и несчастных. 

– Он умеет делать сальто и ест петрушку по утрам, – пискнула Маляка. – А мы живем в доме его мамы Агриппины в Австралии! Ура! 

Она не могла долго сидеть на месте – схватила маникюрные ножницы, цветную бумагу и побежала что-то вырезать. 

– Может, вы просто не успеваете встретиться? – Каляка все отказывался верить, что я не знакома с Иннокентием Петровичем. – К примеру, он уходит, ты еще спишь. Приходит, а ты уже спишь. 

– А как же родители? – покачала я головой. – Они наверняка заподозрили бы что-нибудь неладное… И где он спит, на балконе, что ли? 

– Может, в холодильнике, – предположил Каляка. – Еда под рукой. Прохладно, правда. Хотя, говорят, белые медведи спят на снегу, и ничего.  

– Но он же не белый медведь? – спросила я с недоверием. 

– Нет, хе-хе-хе, – рассмеялся Каляка. – У него только борода белая! 

Я насторожилась. Мне послышалось, будто в комнате пиликнул телефон, но звонок оборвался. 

– Кстати, может, позвоним вашему профессору в Австралию, чтобы выяснить недоразумение? 

– Боюсь, не получится, – Каляка замялся. – Никак не уговорим маму Иннокентия Петровича обзавестись телефоном. Ей не нравится, когда голос есть, а человека нет. 

На кухню с восторженным воплем вбежала Маляка: 

– А твои мама с папой еще на месяц застрянут на тренировках в Японии! 

– Как?! На целый месяц! – я бросила чайную ложку на скатерть, еле сдержав слезы. – Они же обещали! А как же подарки? Еще месяц готовить самой завтраки… Фу ты, ну ты! 

Я надулась и принялась ковырять цветочки на обоях. 

– Ну ты чего, сюся? – Маляка обняла меня за шею, нежно-нежно залепетала: – Сю-сю-сю… мусю-сю… Хочешь подарок? – и притащила гору бумажных обрезков. 

– Это что? – без интереса спросила я. 

– Разноцветные лягушки! 

– А. Понятно, – лягушки меня не радовали. 

Мои родители – спортсмены-дзюдоисты – полжизни проводят на тренировках и соревнованиях. Раньше меня оставляли с бабушкой, а теперь мне одиннадцать и я самостоятельная. 

– Расстроилась? – Калякин треск заметно смягчился. – Я вот уже лет двести без мамы живу и ничего. Давай, я буду тебе вместо мамы! Ну-ка быстренько прибери в письменном столе! А уши у тебя чистые? Почему носок не заштопан? – он нахмурил брови и забегал по столу, размахивая руками, как маленькая мельница. 

Сначала я улыбнулась. Потом до меня дошло, что с мамой по телефону разговаривала… 

–Маляка!!! Ты что, говорила по телефону с моей мамой?! 

–Да, – она как ни в чем ни бывало вертела в разные стороны своей круглой головой. 

– Хочешь сказать, она ничего не заметила?! 

–Не-а. 

–Ничего себе, мамуля! Вот что значит месяцами отсутствовать – голос родного ребенка не узнает. Подождите еще, вернется, увидит Маляку и подумает, что это я. И ни капельки не удивится! 

Тут Маляка выкинула финт. Собственно, ничего смертельного – просто замерла на несколько секунд и повторила фразу: «И ни капельки не удивится!». Моим голосом. 

От неожиданности я вскрикнула и покачнулась на стуле. Каляка расхохотался: 

–Она же меняет голос! Все в порядке с твоей мамой, хе-хе!.. 

–Ой-ой-ой! – сказала я. – А как ты еще умеешь? 

–Почему такой беспорядок? Все валяется! И в этом бардаке мы должны жить?! – заговорила Маляка трескучим голосом, точь-в-точь как Каляка. 

–Ну ничего себе! А рычать, как лев, можешь? 

Она зарычала, не так громко, как настоящий лев, но все равно похоже. Я разволновалась. 

–Маляка, спой, как группа «Мумий Тролль»! 

–Кто-кто? 

–«Мумий Тролль»! 

– Не знаю никакого тролля, лучше спою тебе, как Лев Лещенко. «…И ничего не говори, и чтоб понять мою печаль, в ночное небо па-а-асматри-и-и!» 

–Ой, хватит, хватит! – оборвала я Маляку, потому что пела она, конечно, голосом Льва Лещенко, но при этом не попадала ни в одну ноту. – Давай лучше вот что сделаем: утром в понедельник я позвоню в школу, а ты скажешь в трубку, что ты Самый Главный Министр и отменишь уроки на полгода. 

Маляка посмотрела на Каляку. Тот помрачнел, как грозовое облако, и топнул ножкой. 

–Если некоторые ленивые девочки не хотят учиться, то пусть не впутывают в свои грязные дела порядочных людей! Не будем мы в этом участвовать! 

Маляка пожала плечиками, извинилась своим обычным, карамельным голоском. 

– Надо с умом распоряжаться способностями, – возмущался Каляка. – Ведь так можно позвонить в банк, притвориться Главным Банкиром и забрать все деньги. Или позвонить на космодром и запустить ракету в космос. Или позвонить на телевидение и всех удивить в передаче «Очевидное невероятное». Да все, что угодно! 

–Конечно, конечно… я поняла, – вздохнула я и с грустью подумала о том, как было бы здорово получить кучу денег и потратить их на мороженое. Или отправиться на Луну в космическом корабле… Или, на худой конец, по телевидению выступить. 

Чудики помогли мне вымыть посуду. Маляка примеряла шапочки из мыльной пены, Каляка надувал пузыри через соломинку. 

Оставшееся до сна время мы стали вместе разгадывать кроссворды. Маляка уснула в середине второго слова, Каляка тихонечко захрапел на третьем. 

–Ах вы, глупыши, совсем устали! – я взяла чудиков на руки и положила под кровать. 

В ту ночь я заснула, прислушиваясь к их сопению и удивляясь, что еще вчера не могла предположить такого замечательного знакомства.