И снова дорога. Вагон привычно покачивается, перебирает колесами километры, словно считает: тук-тук, тук-тук – двадцать проехали, ничего не отвалилось, тук-тук, тук-тук – еще столько же, и навстречу никто не попался, тук-тук, тук-тук, даст Бог, доедем... Что-то в нем скрипит, дребезжит, потренькивает, причем в определенном ритме, будто поет это «что-то» свою грустную, жалостную песню.  

Пассажиры, растолкав багаж, переодевшись в треники и застелив постели чуть влажным и полосатеньким бельем, занялись кто чем. Одни читают, другие спят старательно, вытянув ноги в проход. Некоторые перекусывают.  

Позвякивают ложки в стаканах с резными подстаканниками, выводя в дорожной симфонии свою собственную партию. 

Из динамиков сочится приглушенная музыка, кажется, играет сакс. 

Убаюкивает... 

В поезде всегда убаюкивает. Мерное покачивание, негромкий разговор, умиротворение от свалившейся вдруг возможности отдышаться. Никуда не бежать. Просто выспаться, наконец. И хочется так вот ехать и ехать... Как минимум до Владивостока. А то и дальше... 

За окнами... А за окнами – столбы, привязанные друг к дружке проводами, и бесконечный лес, лес, лес. Картинка была бы почти статичной, как остановившийся кадр, если бы не мельканье солнечных бликов.  

Редкие станционные поселки вдоль дороги жалки и неказисты, словно просящий милостыню нищий. Мимо них мы мчимся так же быстро, не задерживаясь, как мимо просящих подаяние. Ощущение, будто и сама жизнь тоже проносится мимо них – равнодушно, скорым фирменным поездом. 

Города же, о приближении которых услужливо докладывают дачки-выскочки, уже не так униженно скромны и просто так мимо себя не пропускают. Они приветствуют бодрым, даже ночью, и всегда приятным голосом дикторш. Для непонятливых – даже по-английски. Соблазняют киосками-ларьками со свежезасушенной китайской снедью. Зазывают лоточным изобилием местных промыслов. Не купить сувенир-другой здесь просто невозможно. Они словно уговаривают: «Ну, купи, ну, чего тебе стоит? Тем более что и стоит – тьфу, копейки. А моему хозяину и его детишкам на молочишко будет...»  

И ведь покупаешь... И не знаешь потом, куда девать безделушку. Ну полная платформенная филантропия! 

В вагоне снова кто-то перекусывает, наплевав на калории: «Однова живем!» Немногочисленные детки, тоже накормленные, капризничают от вынужденного «ведисебяприличного» сиденья и лежанья – ни побегать, ни пошалить. А взрослые, те, удовлетворив первостепенные желания организма – выспаться и утолить голод физический, – приступают к беседам. Мы же, сытые, поговорить любим, особенно о... голодных и сирых.  

Самая популярная тема – о политике, причем «в» Украине. То ли народ весь корнями оттуда, то ли, наоборот, туда намылился. Поневоле узнаёшь, кто за кого в «незалежной», какие яды наиболее эффективны, какие цвета в политических нарядах самые модные и в какую сторону лучше косу наматывать – по часовой или против.  

Другая, не менее важная, тема – финансовый кризис и что с ним делать. Мнений тут столько же, сколько и заинтересованных участников обсуждения. Маятник качается от радикального «бомбу бы на эту проклятущую Америку, чтобы им ни дна ни покрышки» до авосьно-бесшабашного «а где наша не пропадала, не впервой!». 

Слушаешь и понимаешь: нет, кризису нас нипочем не взять – ни за рупь, ни за цент, ни за шекель! 

Потом разговоры плавно переходят в более мирное русло, на личное – о себе, своих близких... 

«Мать схоронил, вот обратно еду», – а сам кроссворд разгадывает. Да и то дело, ведь схоронил уже мужик мать. 

"С отцом проститься ездила. Ох и насмотрелась, – делится женщина. – Без одной ноги, после инсульта уже не встает, легкие не работают, а он глазами просит беломорину: там, мол, на шкафу лежат, дай хоть раз затянуться..." 

"А яблок нынче в саду, яблок! – это бабулька хвастает, с лицом из того печеного фрукта, что нахваливает. – И антоновка уродилась добрая, и семеренко. Вот внукам везу их цельный чемодан. Что они там, горемышные, на Севере этом, видят акромя холоду?!" 

"Не, дядь Саш, ты со мной не спорь. – Парень порядком уже навеселе. – Да, согласен, я – фартовый. Из такого дерьма вылез целым – точно фартовый! Но жить я все равно не хочу. И не уговаривай! Зачем? Для кого? Жена ушла. И пацана забрала. Ну и что, дядь Саш, что пил. Все мужики пьют. Бил? Ну, ударил пару раз, по пьяни. Да буйный я, как выпью. А чё она, етить ее мать, как Андропов, говорят, когда-то, сухой закон мне устанавливает? Вот, бля, и получает..." 

"Алё, алё, Виктор Иваныч? Вас Петров беспокоит. Вы не знаете номера телефона Василия Кузьмича? Нет, не знаете? И самого Василия Кузьмича не знаете? И вообще вы не Виктор Иваныч? А кто? И что ж вы тогда голову мне морочите? – и, в сердцах, окружающим, – звонят, понимаешь, сами не знают куда..." 

Мужичок, тот, что едет с похорон матери, разложил на газетке закусить, в стакан с подстаканником набулькал «чаю» из бутылки, завернутой в бумагу, – одно горлышко из кулька торчит – маскировка! Выпил, не вынимая ложечки из стакана, крякнул, занюхал килькой в томате. 

Помянул. 

А вот пошли коробейники по вагонам. Чего только не предлагают! Тут тебе и талисманы всякие, и камушки по знакам зодиака, и от сглаза (интересно, а ДЛЯ сглаза есть?).  

«Дамы и господа! – это представительный молодой человек вещает, в костюме. – Предлагаю вашему вниманию продукцию известного московского ювелирного завода. Нет, женщина, это не золото. И не серебро. И не мельхиор. Сами вы алюминий! Это би-жу-те-ри-я. Но в магазинах вы ее не купите!»  

Понятное дело, не купим, до магазинов-то не доходит эта би-жу-те-ри-я, она вся в пути. И из чего ее все-таки делают? 

"А кому шали, паутинки, безрукавочки? Пушистые, теплые, мохеровые. Да не херовые, а мохеровые. Не покупаете – и лапать нечего! Вот свой х.. и лапайте!" 

А вот и вечное, доброе, светлое понесли. Молча. Товар, мол, в рекламе не нуждается, и так дорогу к покупателю найдет. 

Удивительное дело: почему-то книжками и газетами в поездах торгуют ТОЛЬКО глухонемые. Решила так: тут своя мафия, может, тоже не краснобаи.  

Купила совершенно ненужную мне книжку – про бетонирование в зимних условиях. Так, на всякий случай. 

Мужик снова нацедил в стакашек из «конспиративной» бутылки, закусил яблоком, а кроссворд всё не разгадывается. Трудный попался! 

Так и заснул за столом, бедолага, – осилив бутылку и так не разгадав тайну клеток и букв.  

Проходя мимо, не удержалась, глянула: газетка лежала кверху ногами. 

...Под утро, в самый сон, меня разбудила молоденькая и симпатичная проводница нашего вагона: «Женщина, просыпайтесь! Через полчаса ваша станция». Я чуть не кинулась собираться. Но вовремя вспомнила: МОЯ станция вечером...  

Мне еще рано выходить. Все самое интересное – всегда впереди! 

Б.Д. Сподынюк. 

Я догнал его! 

Рассказ. 

В пятницу, часов около десяти, позвонил шеф и без лишних разговоров сообщил, что только что ему звонили Гурский и Романюк. Оба просятся взять их на охоту. Ведь, в субботу открытие охоты на зайца. Далее шеф добавил, что планирует поехать в Арцизский район и, уже позвонил начальнику Арцизского управления газового хозяйства, что – бы он взял им отстрелочные карточки. Мне, вменялось в обязанность, подготовить машину с хорошим водителем, оплатить за использование автомашины за двенадцать часов, (потом, все скидывались и возвращали мне деньги, за вычетом моей доли) просмотреть техническое состояние автомашины и доложить шефу. Мой шеф – Евгений Георгиевич, был начальником областного управления газового хозяйства, прекрасный специалист, хороший руководитель и красивый мужчина. Последним, он пользовался напропалую, и многие хорошенькие работницы, и не только они, томно вздыхали и бросали на шефа влюблённые взгляды. Был ли шеф твёрд, как кремень, под этими взглядами или нет, об этом я не говорю, так как эти разговоры переходят в разряд сплетен, а я сплетником никогда не был. Но, что мне в шефе всегда нравилось, так это то, что он был настоящий мужчина. Он любил дружеское застолье, 

был охотником и рыболовом, и невзирая на это, его друзьями, всегда, были люди интеллигентные и хорошо образованные. Взять, хотя бы тех, кого он обычно приглашал на охоту или рыбалку. Гурский Игорь Гаврилович, – заведующий кафедрой биологии Одесского 

государственного университета, первый охотовед в нашем регионе, единственный человек умевший организовать охоту на волка, которых расплодилось в области большое количество  

после войны. К тому же, Игорь Гаврилович был прекрасный собеседник, очень много знал и, любил поделиться этим с окружающими. Это, по его рецепту, Ваш покорный слуга, готовит зайца под белым вином. Получается так вкусно, что можно проглотить собственный язык. Гаврилович был уже в солидном возрасте, ему, в то время, было шестьдесят пять лет, но он ходил по полю так ходко, что ему позавидовал бы человек гораздо моложе его. Правда, к шестидесяти восьми годам, он перестал ходить, заезжал всегда на застрел, но если на него выходил заяц, то не было случая что – бы он промазал. Ездил он на охоту всегда с гладко- шерстным Фокстерьерчиком по кличке Чарик. Гаврилович очень любил Чарика и тот отвечал взаимностью. На охоте они ходили друг за другом, и если один из них отлучался, другой тут же начинал его разыскивать. Мы как-то наблюдали такую картину, – идет Гаврилович и постоянно зовет Чарика, который куда – то забежал. Гаврилович применяет самую ненормативную лексику, что – бы воздействовать на совесть Чарика, крутит головой, ищет собачку, ругается, на чем свет стоит, а Чарик уже минут пять с виноватым видом бежит за Гавриловичем так близко, что тот его не замечает. А Гаврилович уже на стадии закипания, и тут кто-то бросает ему, мол, чего зря собачку ругать, она уже давно рядом с Вами, только сзади. Гаврилович оборачивается, хватает Чарика и тут, начинается любовная сцена между ними , они наперебой облизывают друг друга, а Гаврилович ещё и приговаривает разные ласковые словечки. Коллектив, помирает от хохота. А вот, второй друг шефа, – это Петр Иванович Романюк, председатель профсоюзной организации треста «Черноморгидрострой». Он в корне отличается от Гурского, хотя, так же, человек очень интеллигентный, даже на охоте ко всем обращается на «Вы», но мужичок жадноватый, за убитую дичь готов сражаться до конца, доказывая, что это он подстрелил дичь, а не кто другой, находя во время спора аргументы невозражаемые. Но, в общении, человек приятный, не сачкует, по полям ходит вместе со всеми. Надо отдать должное, последних года три, старался заезжать на застрел. 

Вот так обстояли дела на десять утра в пятницу. Я, позвонил диспетчеру и вызвал её к себе в кабинет, предварительно сказал, чтобы она, по громкой связи, пригласила ко мне в кабинет Леонида Васильевича (по кличке Святой). Диспетчер вошла в мой кабинет и я, дал ей задание занарядить на завтра автомашину УАЗ-452. Это автомобиль с цельнометаллическим кузовом, типа микроавтобуса, только на десять мест и, колёсной формулой 4х4, то есть оба моста ведущие. Водителем этого автомобиля был Виктор Шевченко по кличке Шпачёк (маленький скворец). Он, действительно, был малого росточка, но крепыш, большой любитель охоты и рыбалки, великолепный стрелок и хороший водитель. Закреплённый за ним автомобиль содержал всегда в технически исправном состоянии. Затем, попросил по телефону своего экономиста, зайти ко мне и, взяв у меня деньги, оформить автомашину УАЗ-452 на завтра на 12 часов за наличный расчет в бухгалтерии областного объединения. В этот момент в кабинет вошёл Святой, и я приказал ему найти в гараже Шевченко, предупредить его, что завтра, часа в четыре утра, выезд на охоту в Арцизский район. Вдвоем с ним просмотрите автомашину, помойте в салоне и уберите все лишнее. Святой работал в гараже обыкновенным водителем на автомашине, развозящей баллоны со сжиженным газом, но Шеф питал к нему необъяснимую привязанность и, ни одна охота не проходила без него. Он был хороший охотник, прекрасный стрелок, балагур. Он мог рассказывать охотничьи и любые другие житейские байки сутками, лишь бы были свободные уши. Святой, выслушал меня и, кивнув головой, ушел. Спустя пару минут, ко мне в кабинет зашел начальник мастерских, и началась ежедневная круговерть с запчастями, оборотными двигателями и другими агрегатами, с дисциплиной ремонтников и ещё тысяча разных вопросов из которых состоит жизнь автопарка. 

Где-то к обеду, Святой доложил, что машина и водитель, готовы. Я, позвонил шефу и получил от него указание, заехать за ним к его дому, в половине пятого утра, предварительно забрав Гурского, Романюка, Святого, и еще два приличных человека на мой выбор. Я, выбрал двух своих друзей из своей охотничьей бригады, – это были Володя и Миша, очень воспитанные и интеллигентные люди, неплохие охотники. Не откладывая дело в долгий ящик, сразу, позвонил им и, получив их согласие, назначил время и место встречи. А рабочий день в парке продолжался, вернулась экономист с корешком оплаты за авто, зашла диспетчер с просьбой подписать наряд на выезд на завтра и т.д. и т. п. Время пролетело очень быстро и, в шестом часу вечера, я сел в машину и поехал домой. Дома я, поставил в известность любимую супругу, 

что завтра, в половине четвертого утра, выезжаю с шефом и компанией его и, моих друзей на охоту. Любимая супруга побурчала (для порядка) немного и, начала собирать мне на завтра двухразовое питание, а я, улучшив момент, засунул в сумку с едой бутылку коньяка, наивно полагая, что она этого не видела. Ну, это такая игра по жизни, мы, что–то делаем, а другие, делают вид, что они этого не видят. Так по поводу зарплаты в Совковое время сказал один мой друг: «Мы все, делаем вид, что мы работаем, а государство, делает вид, что нам за это платит».  

Короче, я достал ружьё и вычистил его, заполнил патронташ патронами, положил одежду, которую намеривался завтра одеть, поставил будильник на три часа ночи и завалился спать. 

Соответственно, заснуть долго не мог, все крутился, пока меня не сморил таки сон. 

Утром будильника не слышал, если – бы не любимая подруга, которая не спит по ночам, так как является по жизни натуральной совой, то мог и проспать, а так она, сердешная, разбудила. 

Быстро оделся, собрался и, выпив чаю, вышел на улицу. Возле дома стоял УАЗик, внутри уже сидел Святой. Я кинул свой рюкзак и ружьё в футляре (за это, моё ружьё, называли скрипка) в багажное отделение и сел в салон. Поздоровался и поздравил всех с праздником,- открытием охоты на красную дичь. Затем, скомандовал ехать и собирать остальных участников этого праздника. Ровно в половине пятого, мы подъехали к дому шефа, через пару секунд появился он, лишний раз, подтвердив свою обязательность и дисциплинированность. После того как он сел в салон авто я дал команду Виктору гнать на Арциз, мы должны там быть не позже семи утра. Рядом со Шпачком сел Миша, как более опытный водитель, на подстраховку. И мы понеслись на юго-запад. В салоне не прекращались разговоры, Святой травил какую то байку о Суворове и Екатерине, Гаврилович что – то объяснял Чарику, Петр Иванович показывал Володе новый охотничий нож, который ему подарил зять. А Витя, положил стрелку спидометра, на цифру 90км\час деловито жужжал по трассе. Как только проехали Сарату и выехали на дорогу на Арциз, шеф захотел перекусить. Все дружно предложили свои свертки с едой, но шеф достал свой и термос, и все выложили свою еду и достали, кто термос с чаем, кто с кофе, а я вынул бутылку армянского коньяка и спросил, может кто то хочет коньячку. Шеф протянул свою стопку, которая у него была на плоской фляжечке. Вслед за шефом, все протянули свои стаканчики, кружечки, только Гаврилович, сказал, что – бы я налил ему в пробку от бутылки. В пробку с винтом вмещалось грамм десять напитка, – это была теперешняя норма Гавриловича. Мы плотно позавтракали и всемером выпили мой коньяк, и машина въехала в Арциз. Было ровно семь часов утра. Шеф сказал, чтобы мы заехали в Арцизское управление, а затем в Арцизский УООР, где нам припишут район охоты, но начальник Арцизского управления не только взял отстрелочные карточки, но и взял направление УООР на охоту в Долиновских угодьях. Село Долиновка расположено в семи километрах от Арциза по трассе в сторону Одессы. Угодья там очень хорошие, прекрасные, ровные как биллиардный стол поля с озимой пшеницей, виноградники и большой сад. Получив отстрелочные карточки и направление, мы поблагодарили Арцизского начальника, который воспользовался моментом и положил в машину бочонок с вином Новак, и поехали в Долиновку. Кстати о вине Новак, – это уникальное вино. Делается оно из винограда, выращенного гидропонным методом в местечке 

Вилково. Это своеобразная Венеция в Одесской области, дома построены на естественных и искусственных островках, вместо улиц – каналы, передвигаются от дома к дому только на лодках, изредка через каналы имеются узкие мостики. Так вот, основная фишка вина Новак состоит в том, что если человек перепил его и не стоит на собственных ногах, то падает он только вперёд или назад по ходу движения или против. Это свойство вина, своего рода приспособление по технике безопасности при хождении по узким мостикам через глубокие каналы в пьяном виде. Не знаю, сколько правды в этой байке, но жители Вилково и Рени клянутся, что это правда. Мне лично, напиваться этим вином до такого состояния, не приходилось. И пока мы доехали до Долиновки, Святой не забыл об этой байке, и с удовольствием, повторил её для всех нас. 

В Долиновке мы проехали через село и выехали на поле со старой пахотой. Гаврилович, посмотрел на поле, сделав свой вывод, скомандовал на выход. В машине остались Петр Иванович и Игорь Гаврилович которые поехали на застрел. Петр Иванович неплохо водит машину, ну а мы вшестером, включая Шпачка, растянулись по полю в подковку и пошли к посадке, где в засаде уже обосновались Гаврилович вместе с Петром Ивановичем. Идти по полю было очень приятно, он было мягкое без крупных комков, старая пахота,- одно из любимых мест, где заяц спит после ночной кормёжки. Воздух был настолько свеж и чист, что в посадке в трех километрах от меня, я отлично различал цвета осенней листвы на деревьях и кустах. Я шел вторым от левого флангового, третьим и на пятьдесят метров сзади шел Витек. 

Где – то посредине поля, левее меня, подрывается из лежки заяц и вместо того чтобы уйти вперёд, пошел с нарастающей скоростью на Шпачка. Витёк тут же воспользовался ситуацией, первым выстрелом он подранил зайца, со второго взял его. Спустя минут пять на правом фланге раздался выстрел, это стрелял шеф и тоже удачно, затем по фронту у посадки раздались два выстрела, оказалось, заяц вышел посредине между номерами Петра Ивановича и Гавриловича. Первым стрелял Петр Иванович и промазал, Гаврилович был более точен. В итоге с этого поля вынесли трех зайцев, и, попив водички, перешли на поле с зелененькой озимочкой. На удивление на озимке зайца не было, тогда мы переехали в виноградник. В винограднике охотиться очень интересно и одновременно опасно. Дело в том, что виноград растет рядами, вдоль которых установлены бетонные столбики, и от столбика к столбику натянута проволока, по которой и вьётся виноградная лоза. Поэтому, когда идешь по винограднику вдоль ряда, то соседние ряды, начиная с третьего, уже не видишь, и заяц который набегает справа или слева, появляется в поле твоей видимости на секунды, и нужно успеть прицелиться и выстрелить, а это очень сложно. Невзирая на трудности, в винограднике я и Володя взяли по зайцу. У меня был крупный матерый самец килограмм на двенадцать, у Володи тоже самец, но поменьше. После виноградника мы перешли в сад. Это был старый сад, ему уже было за десяток лет, и зарос он бурьяном основательно. В саду отличились Святой и Миша, каждый взял по крупному зайцу. В итоге, на коллектив из восьми охотников, мы взяли семь зайцев. Но время было уже половина первого дня, и поступило предложение, сесть около стога с соломой, пообедать и потом добрать недостающего зайца. Все согласились с этим предложением, и найдя на краю вспаханного поля большую скирду соломы, устроили около неё бивак. 

Вряд ли, все читатели знают, что такое охотничий бивак. Так вот теперь слушайте. Часть ровной площадки возле скирды покрывают соломой, высотой в пол метра, затем накрывают посредине солому брезентом. Поверх брезента кладут чистое покрывало, которое исполняет роль скатерти. На эту скатерть ставят напитки и закуски, всё, что есть у коллектива в рюкзаках, 

ведь никто, домой обратно не повезёт то, что его подруга положила ему с собой. И начинается настоящий пир, народ находился по свежему лесному либо полевому воздуху, ноги аж гудят, зато щеки розовые, (чтобы не сказать что морды красные), аппетит зверский, охота удачная и настроение у всех хорошее. Ну, а дальше, дайте полет Вашей фантазии и вы увидите, с каким удовольствием люди говорят тосты и выпивают, как азартно они закусывают, как громко и весело смеются над любым анекдотом, любой весёлой охотничьей байкой. И если Вы все это представили, то Вы в душе охотник. И вот после очередного взрыва смеха от рассказанного анекдота, Витя подошел ко мне и показал на противоположный край поля. Я увидал как по направлению к нам, рывками бежал заяц. Он, по-видимому, был подранен так как пробежит метров пятьдесят и упадет, потом опять пробежит немного и опять упадет, и не добегая до нашего бивака метров сорок он упал и больше не вставал. Я послал Виктора, чтобы он его забрал. Витя принес его, заяц оказался довольно крупный, и бросил в общую кучку. Все высказались в том плане, что у нас бешенное везение, недостающий заяц сам к нам пришел. 

Как водится выпили по этому поводу и начали закусывать, но Виктор опять подошел ко мне и показал на противоположный край поля. Я увидал, как на том краю, в нашу сторону движется рысцой, тепло одетый, мужичок. На нем была ватная фуфайка, зимняя шапка, ухо которой развязалось и свисало вниз, как у спаниеля, ватные штаны и кирзовые сапоги. Бежал он рысцой явно целенаправленно. Когда он добежал до нашего бивака, то, поздоровавшись с нами, спросил не видали ли мы подранка, за которым он уже второе поле гонится. Мы не успели и рта раскрыть, как Шпачёк сказал, что пробегал такой, но пробежал через посадку на следующее поле. Мужичок попросил постеречь его рюкзак, он сейчас быстренько догонит зайца и вернётся за рюкзаком, а то с ним ему тяжело. Оставил рюкзак и рванул через посадку на другое поле. 

Когда мужичок скрылся за посадкой, к народу вернулся дар речи, и все наперебой начали стыдить Виктора, каких только обидных слов ему не говорили, приводить здесь я просто стесняюсь. Шеф прекратил все это одной фразой, сказав, что мы никуда не денемся, мужичек вернется, и мы отдадим его зайца, скажем, что нашли его уже после того, как мужичок ушел. 

На этом и постановили и прекратили ганьбить Виктора. Прошло двадцать минут, но мужичка не было. Мы уже собрали стол, сложили брезент, подготовились брать следующее поле, а его всё не было. Прошло минут сорок, а он так и не появился. Его не было больше часа и поступило предложение поехать машиной и поискать его, как в этот момент раздался треск веток и через посадку проломился наш долгожданный мужичек. Он шел к нам и в руке держал крупного зайца, на лице его была счастливая улыбка, и он кричал, не скрывая своего торжества: 

«Ребята! Я догнал его!» 

К О Н Е Ц. 

Б.Д.Сподынюк. 

Американский шоколад. 

Рассказ. 

Сейчас появилась новая формулировка для чиновников всех уровней, одну, определённую, категорию людей, начали называть «Дети войны». Чиновничье ухо уже привыкло к «Ветеранам войны», – этим старым надоедливым людям, которые постоянно, что то требуют, вечно всем недовольны, и каждый раз пытаются объяснить всем, что если бы они во время войны, тоже, так относились к поставленным задачам как современные чиновники к решению их вопросов, которые они своей кровью завоевали, то не было бы и этой страны и этих чиновников. Но, к величайшему сожалению, количество ветеранов войны сократилось настолько, и в соответствии с возрастом планка их требований упала так низко, что даже самый ленивый и нерадивый чиновник, потратив на вопрос ветерана минимум времени, уже удовлетворил старика или старушку. 

Что же касается этой новой категории людей, то чиновничьему сердцу вообще не надо волноваться. Тем, кому было от трёх до пяти, и кому подставляли снарядный ящик, чтобы дитё могло доставать до рычагов станка, на котором эти малолетки точили снаряды и прочую военную чепуху для нашей армии, то эти запуганные с детства, недоедавшие, недосыпавшие никогда ничего не попросят. 

Что же касается детей, которые родились в период с июня 1941 года по май 1945 года, то и на их долю достался жесточайший голод, вплоть до 1950 года. И все это, под нытьё тех же чиновников, только от руководящей и направляющей, что, мол, де страна в разрухе, что всё идет на восстановление народного хозяйства, но членораздельно выговорить это не могли, потому что постоянно что-то жевали, прячась друг от друга, и от других людей.  

И всё- таки, нашелся какой то умный человек, который спустя шестьдесят лет после окончания войны, решил, хоть как то, возместить детям войны их недоеденные конфеты, их не сыгранные игры. Честь ему и хвала. Правда, это напоминает ситуацию со старой девой, которая, всё же, решила согрешить на старости лет под лозунгом: «Лучше позже, чем никому!» 

У меня же, всё вышеизложенное вызвало некоторые воспоминания, которыми я и решил поделиться с вами. 

Мой покойный отец был летчиком, всю войну пролетал в штурмовой авиации, дважды горел в самолете, награжден ,огромным количеством боевых орденов и медалей. После войны, переучившись летать на реактивных самолётах, продолжал службу в авиации. А как многие из Вас знают, а если не знают, то я сейчас расскажу, во время войны, да и некоторый период после войны, Америка делала поставки по Ленд-лизу Советскому Союзу. В перечень поставок входили: танки, самолёты, корабли, стратегические материалы (медь, алюминий, кобальт и т.д.). А так же поставлялись продукты, многие помнят, что американскую тушенку, у нас солдаты называли – «второй фронт». Причём при Й.В. Сталине чиновники не так сильно разворовывали эти поставки, знали, что если попадутся, то голова с плеч. Поэтому в войсках, на складах хранилось это продовольствие как Н.З. 

В авиации, летчикам, которые летали на реактивных самолётах, кроме усиленного питания в лётных столовых еще полагался паёк. Что входило в этот паёк я не знаю, и не назову вам никогда, но, в него входила банка, весом приблизительно грамм четыреста, черного американского шоколада. 

Комплектовали шоколадом паёк только на праздники, Первое мая, Новый год, Октябрьские. Сколько себя помню в тот период, а мне, как раз, было от трёх до пяти, отец, 

никогда не ел этот шоколад, а всё отдавал своим детям, т.е. мне и моей старшей сестре, которая была старше меня на семь лет. Соответственно, хранила эти баночки мама, и под праздник, выдавалась одна баночка на двоих. Отец вскрывал банку, и во избежание скандала, делил шоколад на две равные части, которые и вручал нам с сестрой. Вы себе даже не можете представить это наслаждение. В 1949 году в магазине можно было купить 

подушечки с яблочным повидлом, но они от транспортировки, либо качество у них было такое, приходили в магазин в виде конгломерата состоящего из сахара, повидла, карамели. 

Купленное Вами, количество грамм этих подушечек, просто вырубалось ножом, и отпускалось в виде монолитного сладкого булыжника. Отец, будучи по служебным делам в Москве, привозил оттуда в металлических коробочках леденцы «Монпансье». И это было всё, что в то время могли попробовать дети, а тут, представьте себе, сразу двести грамм чёрного американского шоколада. 

Мне сейчас, уже хорошо за шестьдесят, но я закрываю глаза и вижу за столом, накрытым праздничной скатертью, освещаемым керосиновой лампой, молодого отца, красавицу мать и нас, мою сестру, девчонку одиннадцати лет, с блестевшими глазами от предвкушения шоколада, с волосами, разделёнными на прямой пробор и заплетенных в две тоненькие косички, вызывавшие у меня постоянное желание подёргать их, и меня, четырёхлетнего пацана, худого и длинного не по возрасту. 

И вот, когда эта картина возникает в моём мозгу, сразу же я ощущаю вкус того шоколада, который отец, оторвав от себя, принес нам. Сейчас, и раньше, я перепробовал весь шоколад, который производился в Советском Союзе, и который завозится в наши магазины со всего мира, и ничего, даже отдалённо напоминающего тот ленд-лизовский шоколад, я не нашел. Я думал, что это моё, субъективное мнение, но как- то, в один из дней, напомнил сестре об американском шоколаде, и она, так же как и я, сказала, что лучше того шоколада ничего в мире не существует. 

Я уже слышу хор голосов, которые будут уверять меня что, конечно же, это детские воспоминания, а они у всех людей гипертрофированы. Что если бы, сейчас, я попробовал этот шоколад, ничего экстраординарного в его вкусе я не нашёл. Согласен со всеми, но в то время потеря даже крошечки этого продукта повергало в панику детское сердце. 

Так вот, под новый 1949 год, перед тем как уйти в гости к друзьям, что бы встретить с ними Новый год, отец вскрыл баночку с американским шоколадом, честно разделил его на две равные части, и дал нам с сестрой. Мама поставила на стол испеченные ей сдобные плюшки, затем налила нам в чашки чай и строго указала старшей сестре, чтобы та уложила меня спать не позже одиннадцати часов.  

Родители проверили, не закрыта ли задвижка в дымоходе печи, красиво оделись и, поцеловав нас, отправились в компанию своих друзей, а мы с сестрой приступили к праздничному пиру. 

Надо отдать должное моей сестрёнке, это была талантливая девчонка на учёбу, рукоделие, помощница маме по хозяйству. Училась в школе она, только, на отлично. 

Вышивала крестиком и гладью так, что её работы, всегда, экспонировались в Доме офицеров в каждом гарнизоне, где проходил службу отец. Но внутри её сидел, какой то шаловливый чертёнок, который, время от времени, толкал её на разные поступки и шалости, не всегда хорошие. 

До сих пор, помню одну её шалость, за которую досталось всем , то есть непосредственно сестрёнке, маме и мне за то, что защищали её от гнева отца, который ремнём пытался внушить ей, что такие шалости недопустимы и чреваты очень нехорошими последствиями. После этого урока, отец лежал часа два с сердечным приступом, у нас в семье этот случай был единственным, когда отец отлупцевал сестричку. 

А суть её шалости в том, что во время службы в Германии, отец привёз трофейный «Опель-кадет» и, в выходные дни папа вывозил семью на машине в лес или на речку. Стояла машина в сарае для дров, который был виден из окна кухни нашей квартиры. Дело было в пятницу, родители куда то уехали по делам, и мы с сестрой остались одни до вечера. Я возился с такими же, как и я, малявками, в песочнице, а сестрёнку, тот самый шкодливый чертёнок уже толкнул под руку, она взяла ключ от сарая, где стоял «Опель», открыла ворота и села в машину. Я же говорил, что она была талантливая девочка, подсмотрела как и что делал отец чтобы машина завелась и поехала,  

Произвела эти манипуляции и выехала из сарая. Как показала соседка, окна которой тоже выходили на сарай, машина, как лягушка, прыжками выпрыгнула из сарая. 

Подъехав к песочнице, она лихо остановила машину и, открыв правую дверку, 

голосом полным куража произнесла: «Борька, лезь в машину, поедем кататься». В глазах моих коллег по песочнице, при виде моей сестрёнки и озвученном ею предложении, появился дикий восторг, который разделил и я и, тут же взобрался в машину. Хлопнув дверцей мы тронулись так же как и выезжала она из сарая, то есть прыжками. 

Постепенно, движение «Опеля» выровнялось и, мы поехали в сторону аэродрома, дорога на аэродром в одном месте имеет крутой правый поворот. Мастерство водителя ещё было как оказалось не на должном уровне, поэтому делая поворот, машина правой стороной попала в кювет и легла на бок. Вы думаете, моя талантливая сестрёнка испугалась, бросила машину и убежала. Если Вы так думаете, то вы не знаете мою сестрёнку, она вылезла из машины и пошла в авиа ремонтные мастерские за помощью, 

сказав мне, чтобы я сидел смирно и не пытался выбраться. Минут через десять к машине подошли человек пять молодых и крепких солдат, судя по ненормативной лексике и раздающемуся вопросу: « А где же водитель, кто шофер этой машины», они хотели высказать своё мнение о качестве вождения этого водителя, вдруг, раздался тоненький голосок моей сестры: « Я,- водитель, чего уставились, помогите поставить машину на колёса». И эти здоровые ребята, беспрекословно, подчинились какой то пигалице и поставили машину на колёса. Я, только сейчас, осознаю, какая мощная харизма была у моей сестрёнки. 

Поблагодарив ребят, мы продолжили катание на автомашине. Мы, таки, проехали на аэродром, слава богу, полётов в этот день не было. Правда, здорово пострадал наряд роты охраны, несший службу в этот день по охране аэродрома. И когда их спрашивали, как они могли пропустить на военный аэродром автомобиль с детьми, они в один голос говорили, что видели, едет машина командира авиа полка и, не решились остановить высокое начальство. 

В общем, катались мы по аэродрому до тех пор, пока не кончился бензин в машине, и мы стали, как раз, посреди ВПП аэродрома. (Взлетно-посадочной полосы) 

И опять, нужно поблагодарить всевышнего, родители вернулись не к шести вечера, как планировали, а в четыре уже были дома. Не найдя детей, они бросились с расспросами к соседям. К счастью, попали на соседку, которая видела выезд автомашины из сарая. Ну, а дальше пользуясь видимым следом и сведениями со стороны, нас нашли посреди взлётно-посадочной полосы аэродрома, что стоило родителям много седых волос. 

Вот тогда, и случился первый и последний раз, когда родитель отлупил сестрёнку. Мы все, очень за неё переживали но, по-моему, больше всех переживал отец, она была его любимицей. Прошла неделя, боль и обида забылись, но седая прядь у отца так до смерти и осталась. 

Ну, вернёмся в новогоднюю ночь, после ухода родителей мы с сестрёнкой пили чай с плюшками и американским шоколадом. Каждый откусывал от своего куска понемножку, чтобы растянуть это неземное наслаждение. Спустя время сестра съела свой кусок шоколада, а я, имел тогда не очень хорошую привычку, оставлять лакомство «Напотомочки», отложил четверть выделенного мне куска шоколада «напотомочки», и положил этот кусочек в баночке на полку со своими игрушками в этажерке(это лёгкая полка для книг, посуды и т.д.). Моя сестрёнка видела это. 

Прошла неделя и, я захотел доесть свой американский шоколад, подошел к этажерке, а там ни баночки, ни шоколада. Я в крик, бегом к маме жаловаться, что пропал мой шоколад, и пустился в такой горький плач, что казалось, что большего горя у меня не будет. Прошло шестьдесят лет, а я помню, как я рыдал. Я рыдал от того, что пропало лакомство, которым нас не баловали, я рыдал от обиды и ещё рыдал, что моё доверие было растоптано моей же, любимой мной, сестрой. 

Отец пригласил сестричку в соседнюю комнату и о чём-то с ней говорил некоторое время, после чего, она подошла ко мне и призналась, что это она не выдержала и съела мой шоколад. Она, тогда, так же сказала, что очень меня любит и, если бы она попросила у меня тот кусочек, что я оставил «напотомочки», неужели я бы ей не дал его. 

Я, сквозь слёзы, ответил, что тоже люблю её и, конечно, дал бы ей этот кусочек американского шоколада. Мы с ней обнялись, слёзы на моих глазах высохли, но, наверное, никогда я уже не буду ощущать такого удовлетворения от примирения со своей 

Сестрой. 

Наблюдая эту картину, расчувствовались и отец с мамой. Отец, что-то пошептал маме на ухо, она, пыталась что-то возразить, говорила, что это последняя, но отец был непреклонен. Мама встала и вышла в соседнюю комнату, вернувшись через минуту, она несла в руках банку американского шоколада. Отец взял консервный нож и, открыв банку поделив её содержимое пополам, сказал, – ешьте на здоровье дети, вы у нас самые лучшие дети в мире. 

К О Н Е Ц .  

На мгновение я потеряла сознание. Открыв глаза, я уже ничего не видела сквозь плотный, густой туман. Я не пыталась двигаться с места и даже не вглядывалась вперед в надежде хоть что-то увидеть. Я стояла, окутанная этим странным туманом, и, как дым, втягивала его в свои легкие… 

Вспышка света. Я очнулась. Открыв глаза, я видела перед собой море. Безмятежное синее море… брызги волн и яркое голубое небо… Я стояла на раскаленном песке, теплый ветер развевал мои волосы, а солнце нещадно жгло кожу; я чувствовала легкое покалывание во всем теле. Был разгар дня – полдень. 

Внезапно передо мной возникли две фигуры, которые медленно направлялись мне навстречу. Они появились не откуда, стоило мне лишь на секунду отвести взгляд… Кем они были? Двумя женщинами? Мужчинами? Я так и не поняла.. Они приближались ко мне вплотную, я хотела разглядеть их лица, но не могла, – они были надежно скрыты под чадрой. Люди шли прямо на меня. Я не могла сдвинуться с места. Они все шли и шли, будто меня вовсе не было! На секунду я закрыла глаза, а когда их вновь открыла, то эти два человека стояли прямо передо мной. Между нашими телами оставалось расстояние сантиметров в пять… Я встретилась с ними взглядом и с ужасом поняла, что на меня смотрят две пары мертвых глаз. Две пары МОИХ глаз. 

И снова туман… Ощущение невесомости. Мои ноги меня не слушались. Что-то с силой тянуло их вниз. Я поддавалась… И через секунду мое тело и воля приобрели единое стремление. Я вновь потеряла сознание. 

Вспышка света. Мегаполис. Чикаго, Нью-Йорк, Лос-Анжелес. Машины, огни клубов, фонари, проститутки, лакированные под гламурных кисок из высшего общества, наркотики, бесконечные разноцветные мертвые улицы…Ночь. Шоссе. Переулок. Драки. Меня тошнит. Скорее закрыть глаза… 

Секунда. Я ничего не вижу. НИЧЕГО. Темнота. Сплошная темнота… Слышу, как поют птицы. Под ногами что-то мокрое и прохладное. Пытаюсь нащупать… это земля. Где я? Слышу шорох, оборачиваюсь – кто-то идет. Шум все ближе. Я слышу всхлипывания, потом причитания. Хочу сдвинуться с места, – не могу. Отступаю лишь на шаг. Упираюсь спиной в стену, ощупываю ее – земля. Я в яме?! Будто током меня бьет изнутри. Делаю отчаянный рывок вперед. Натыкаюсь на другую стену. Слышу за спиной смех. Оборачиваюсь. С силой пытаюсь открыть глаза. Но это бесполезно, они и так открыты… Тьма сменяется светом, и сквозь рассевшийся мрак я вижу гроб. В нем юноша. Подхожу ближе. У него открыты глаза. Кровь стынет в венах. Это МОИ глаза… 

И снова туман. Я плачу. Вытираю слезы, а на руках кровь. Она бежит по щекам. Я растворяюсь… 

Церковь. Свадьба. Жених стоит у алтаря. Я наблюдаю, стоя в дверях. Появляется невеста. Лица гостей озаряются улыбками. На лице жениха – радость и ожидание. Судя по всему, невеста тоже улыбается. Она медленно и осторожно ступает по мраморному полу, придерживая руками свое шикарное белоснежное платье. Тишина. Слышен лишь звонкий стук ее каблуков, прерывистое дыхание и тихий шепот счастливых родственников. Сама не зная почему, иду вслед за ней. Она останавливается возле жениха, одарив его счастливой улыбкой. Происходит долгожданная церемония, они целуют друг друга, и родственники, наперебой выкрикивая поздравления, осыпают их цветами и аплодируют. Невеста поворачивается ко мне лицом и искренне улыбается. Я беру ее за руку и понимаю, что это моя рука. Она снимает вуаль, и я вижу ее большие зеленые глаза, наполненные слезами – мои глаза, я вижу ее грустную улыбку – мою улыбку, я вижу ее пустое сердце – мое сердце. Она обманет кого угодно, но только не себя саму. Я знаю – она несчастна. Она так умоляюще смотрит на меня, так искреннее просит… Я злюсь на нее. Безмозглая, глупая девчонка! Я отворачиваюсь… Ее лицо бледнеет, зрачки увеличиваются, заполняя все глазное пространство, превращая его в пустые глазницы… Я убила ее, отобрав надежду, благодаря которой она жила все это время. Она падает. Сбегается толпа. Перепуганный жених спешит уйти. Все ложь. Все. Я разворачиваюсь и иду прочь. 

Туман. Я брожу уже несколько часов подряд, а может не часов…месяцев, лет… Закрываю, открываю глаза – все одно и то же. Я больше не бывала ни на пляже, ни в мегаполисе, ни на сельском кладбище, ни в церкви, ни в любом другом месте. Теперь я здесь. В одиночестве. В пустоте. Я нигде, я – никто. Я – потерянная душа, отказавшаяся от земной оболочки. Отрешенная. Что мне делать? Как мне жить? Я ложусь на спину, закрываю глаза. Туман проникает в мои легкие, в мои вены, в мой мозг. Он заполняет все мое тело. Каждую клетку. Теперь моя кровь– мутный серый воздушный поток, моя кожа – легкая дымка, мои мысли – туманные образы. Я сама теперь часть этого тумана. Я растворяюсь в нем, он растворяет меня… 

Скажи мне луна, в чем магия твоя? 

Скажи мне, брат мой, что ты 

слышишь, говоря с луной?.. 

Ночь спускалась на село, пронизывая своей прохладой землю. В окнах зажигался свет и жители, словно встречая приход темноты, накрывали столы и зажигали свечи. С улицы доносилось стрекотание кузнечиков и сверчков. Тихо шумели деревья, чьи кроны раскачивал ветер, а в воздухе витал аромат цветов и спелых яблок. В это время года ночи были теплыми, небо – завораживающе темным, а звезды мерцали яркими искрами, будто россыпь бриллиантов на черном бархате… 

Травинка щекотала ухо, Люпэн поймал ее пальцами и потянул на себя, она хрустнула. Молодой человек, чуть помедлив, отправил травинку прямиком в рот, – она была сладкой. Настолько сладкой, какой только может быть трава на берегу реки, окруженной лесом, вдали от города, вдали от шумной беготни и нескончаемого рева моторов. Люпэна всегда манило небо… Он мог часами лежать и смотреть в его распахнутые глаза, наблюдая за жизнью, которая в них отражалась, за жизнью, познать которую он всегда мечтал и к которой он всегда стремился, но которая исчезала, убегала от него с наступлением утра. Тогда он наблюдал за тем, как гаснет последняя звездочка и до боли в сердце ему хотелось быть ею… Ведь это счастье умереть Там, а не здесь, в этом прогнившем мире. С такими мыслями он и засыпал. 

Утро в селе всегда начиналось с одного и того же – это заведенный порядок, существующий с незапамятных времен: подъем вместе с солнцем, оглашаемый криком петухов, работа в поле, уход за животными, потом обед и снова работа… Все это тяготило молодого Люпэна. Свойственный его возрасту протест против установленных порядков нередко приводил его к плачевным последствиям. Дело пришло к тому, что родители его, уже отчаявшиеся и уверенные в том, что из их сына не выйдет нормального человека, совсем забросили его. У них была масса проблем и без сына. Работа на поле стоила многих усилий, да и они уже были не молоды. Люпэн много времени проводил в лесу или на берегу реки, изучая растения и животных. Он яростно вдыхал незнакомые ароматы, пытаясь отыскать источник их возникновения. Пожалуй, он единственный, кто мог спокойно гулять по лесу, не боясь потеряться. Он всегда мог найти выход даже из самой чащи леса, пропитаться тем, что был в силах найти. Со сверстниками своими он не общался в силу того, что они сами его избегали. Слишком он уж отличался от всех остальных… Его не волновали житейские проблемы, не испытывал он и сильной любви к девушкам, которой пылали многие юноши его возраста. Он искал нечто более значимое, чем все эти приходящие радости, удовольствия и проблемы. 

Теплый летний ветер обдувал молодого человека, лежащего у реки на траве. Люпэн смотрел на колышущуюся гладь реки, касаясь пальцами ее прохладной поверхности. Ярко светила луна, рисуя на воде дорожку, которая, как казалось молодому человеку, ведет к ней самой, к луне, к этому сливочно-желтому, как масло шару. Зачарованно он смотрел вверх по течению, куда вела его серебристая мерцающая дорожка. Луна манила его. На дальнем берегу возник силуэт. Он чуть колыхнулся. Сначала вкрадчиво, потом громко и надрывно прозвучал вопль, вырвавшийся из горла Люпэна. Он испугался. Вдалеке мелькнули огни и скрылись в темноте: чьи-то глаза. Парень был уверен, что он уже видел их когда-то… 

На утро Люпэн встретил свою мать в доме. Она была бледна и сидела возле печки. «Волки. Волки растерзали твоего отца сегодня ночью» – с тихим отчаянием проговорила женщина. Кровь застыла в венах Люпэна. «Волки. Волки» – отзывалось в его голове то и дело. Это слово врезалось в его память, он произносил его про себя снова и снова, не веря в то, что произошло… 

Молодому человеку пришлось бросить привычный для себя образ жизни и начать заниматься хозяйством так, как это делал его отец. Утро начиналось с работы, вечер заканчивался ею же… По ночам, ворочаясь в своей кровати, он робко поглядывал в окно. Луна протягивала ему свои лучи и они словно веревка, затягивались на его шее, не давая дышать. Весь в поту он просыпался и шел к реке, окунуться. Он пил воду и никак не мог напиться, он сдирал с себя кожу от жуткой чесотки, что накидывалась на него с наступлением темноты, он был голоден, хоть ел не меньше, чем обычно. Тем временем, соседи стали еще больше побаиваться странного юношу. Дворовые мальчишки кидали в него камни, и все старались, как могли, обходить его стороной и не заводить с ними разговоров. Он же продолжал как ни в чем не бывало, работать на поле и ухаживать за животными. Люпэн даже взял подработку на соседнем поле. Работал без устали. По селу поползли слухи, будто он «нечист», но все же некоторые предоставляли работу, за которую он ничего не просил. Никто не понимал, зачем ему столько лишних хлопот, многие считали его простым сельским «Иваном-дураком», а он лишь хотел сбежать от того, что вырывалось из него наружу, он хотел сбежать от своего естества, которое уже не просто просило, но и требовало занять то место, которое принадлежит ему по праву. 

С наступлением ночи, Люпэн убегал в лес, не понимая и уже не осознавая своих действий. Молодой человек сидел на берегу реки и смотрел на луну, пытаясь найти ответ на вопрос о том, что так мучает его… Она же, лишь вторила: «Ты хотел другой жизни, ты отрекся от своей людской сущности, погоди немного и ты получишь то, к чему стремишься. Ты будешь счастлив как о том и мечтал» И Люпэн верил ей. Ему более ничего и не оставалось. Он уже выбрал свой собственный путь, он понимал, что поворачивать назад глупо, но все же пытался бороться с той стихией, что захватила его бессознательную часть… Именно ту, которую он не мог контролировать и это пугало его. Дни пролетали, словно секунды, ночи же длились вечность… Он слышал волчий вой, отзывавшийся в его голове гулким эхом, он видел как волки, обращая надменно поднятые вверх, к небу, морды, поют гимн луне. В это время из его собственного горла вырывались те же звуки, поначалу казавшиеся ему невероятно пугающими, но от ночи к ночи становящиеся все более понятными и естественными… 

Однажды ночью, сидя на берегу, Люпэн вновь услышал волчий вой и ему с невероятной силой хотелось раствориться в этом надрывном, больном звуке. Кожа зачесалась, Люпэн закричал и упал на землю. Поднявшись он почувствовал одно желание: ему страшно хотелось есть. Совсем рядом мелькнула тень хищника, Люпэн исчез в темноте… 

Ранним утром, проснувшись в своей постели, Люпэн выглянул в окно: лучи солнца падали на поле, озаряя его золотым светом, пели птицы и был слышен шум людской речи. Молодой человек вышел на улицу. «Вновь волки! Сожрали трех моих ягнят! Что-то нужно делать с этой падалью! Зачастили они к нам. Это уже не первая жертва. Нужно установить дежурство» – пробормотал толстый мужчина в бязевой грязной рубахе. Женщины бегали вокруг него и причитали. «Эй ты!» – обратился к Люпэну толстобрюхий сосед – «У тебя ружье есть?» «Есть» – ответил молодой человек. «Пойдешь сегодня со мной на окраину леса, нужно выследить этих животных» 

Бескрайняя темнота повисла над землей… Слышен был шорох листьев под ногами. Люпэн и его сосед ступали тихо по мягкой зелени леса. «Смотри в оба, вот тебе лампа» – промямлил мужчина и протянул Люпэну жирную восковую лампу. Руки парня тряслись. Время неминуемо приближалось к полуночи. Луна зависла над лесом, жаля своим светом молодого человека. «Светло сегодня, даже лампы не нужно. Луна светит необычайно ярко, тебе не кажется?» – сосед обернулся к Люпэну и встретился глазами с оскаленным хищником. «О Боже!» – воскликнул мужчина и вскрикнув еще несколько раз, упал на землю. Из разодранного горла сочилась кровь, моментально впитываясь в рыхлую землю. Дул теплый ветер, разнося запах жертвы по лесу. Луна блистала над рекой, и в тишине ночи слышался лишь протяжный вой, смешанный с шелестом листвы… 

Люпэн проснулся в луже крови. Его объял страх… Он ощупал свое тело: никаких изменений. Лишь одно чувство мучило его: чувство голода. Он зашел в комнату матери: она мирно спала. Люпэн собрал белье, залитое кровью и отнес его в баню. Сам помылся и постирал свои вещи. Вскоре мать проснулась. Как всегда она начала заниматься домашним хозяйством. Зайдя в баню, она принялась разбирать старые тряпки, которыми мыла полы в доме. Среди всего она наткнулась на одежду сына. Она была в кровавых разводах, небрежно застиранных, и стертых практически до дыр. В дверь постучались. Неторопливо женщина пошла навстречу гостю. «Прошу вас быть осторожнее! Волки вновь напали. Сегодня жертвой стал наш сосед. Ваш сын нам все рассказал» – женщина не удивилась, а лишь смиренно опустила голову. По ее щекам текли жгучие слезы. 

Настало время обеда и Люпэн появился на пороге неся на плече лесного кабана. Он улыбался и был явно доволен своей добычей. Он принялся разделывать мясо, напевая себе под нос что-то веселое. Запахло жареным кабаном. Мать с сыном отобедали и вновь обратились к своей привычной работе. 

Смеркалось. Люпэн пришел уставшим. Работа на поле отбирала множество сил. Он лег на постель и закрыл глаза. Полночь. Люпэн проснулся от страшной головной боли. Вдалеке выли волки. Парень поднялся, но выйти из дома не мог. Ставни были крепко-накрепко забиты, а на двери висел замок. Сущность, вырывающаяся наружу доставляла Люпэну невыносимую боль, он начал кричать. Из комнаты показалась его мать с ружьем. Она все знала и тихо приговаривала: «Борись, сынок, борись!» Но Люпэн не хотел бороться. Мать выстрелила, послышался собачий визг, учащенное дыхание… Женщина с шумом повалилась на пол. Перед ее трупом стоял волк. Глаза его пылали невыносимой болью и злостью… Услышав выстрел, соседи сбежались к дому Люпэна, но ему удалось ускользнуть, оставив за собой проломленную дверь. Люпэн мчался к реке, гонимый страхом и отчаянием, взывая к луне: «Отчего, отчего ты заставляешь меня убивать людей?! Отчего я стал таким? Разве этого хотел, разве к этому стремился?» Но ответа не было… Боль разрывала сердце парня-волка. И он кричал. Его крик навсегда стал воем… 

В своем селе Люпэн больше не появлялся. Он уничтожил последнего своего родственника, свою родную кровь, потерял последний один-единственный путь вернуться обратно, к нормальной жизни… Его искали. Но искали его еще как Люпэна. Странного соседского мальчика. Но он перестал быть таковым. Он стал волком. Однажды с лесу его чуть не поймали… Но из страха быть позорно сожженным как оборотень, как преступник, он извернулся и под прицел попал другой волк. Его чисто человеческий низменный страх отсек от него и этот мир, к которому сейчас причислял себя он. Люпэн оказался на грани двух миров: того, в котором жил и того, к которому он стремился, на деле так и оставшимся миражом. И этот мираж привел его в совершенно иную реальность, совершенно к другой жизни, о которой он и не помышлял… 

Холодало. Чувствовалось дыхание осени. Ночи стали холоднее, луна сверкала более «отдаленно» и «холодно», листва более не казалась такой прекрасной… Она темнела и падала с деревьев, словно дождь из гниющей плоти прямо на шерстяную морду Люпэна – волка. Изменились и запахи… Все пахло смертью… Люпэн окончательно разочаровался своим выбором. По ночам он лишь жалобно скулил и от отчаяния выл на луну, так и не найдя с ней общего языка… 

Однажды ночью он шел по промерзшей земле, вдыхая запахи… Он искал добычи. Треск веток, удар – Люпэн упал в яму. Тут же послышались людские голоса и крики, но он уже не понимал о чем те говорили… Его связали. Десяток людей с вилами тащили Люпэна по направлению к деревне. Все ближе и ближе… Сверкал огонь. Люпэн понял, что наступил час расплаты. Он смотрел в глаза людей и молил о пощаде, но в их глазах светилась лишь ненависть. Они боялись его. А люди всегда готовы уничтожить то, чего боятся. Люди видели в Люпэне только животное, похищающее и истребляющее их имущество, угражающее их собственному здоровью. Они мечтали избавиться от опасности, которая могла разрушить привычный уклад их жизни… К Люпэну никогда не испытывали симпатии. Он был «другим». Парень решился бросить вызов этому миру, но угодил в ловушку, погнавшись за миражом. Творя «правосудие» люди забывают, что их самих ждет расплата и она будет такой, какую они заслужили своими поступками. Жизнь дается лишь раз и выбор в этой жизни зависит от человека. Так не равны ли все существа между собой? Ставя себя выше других, стоит задуматься, а нет ли чего-то выше тебя самого? Если ты творишь суд над другими, суд сотворят и над тобой. Заслужил ли смерти тот, кто выбрал иной путь, отличный от того, который тебе представляется, укладывается в твоем сознании? 

Но истинное правосудие для Люпэна свершилось. Стоит ли жалеть об ошибках? На них стоит учится. Но не смотря на все, не стоит пускать в свое сердце разочарование… 

Огонь обжигал тело Люпэна. Он не смотрел на людей, он смотрел на луну. Она всегда манила его, а он так и не понял, о чем она всегда говорила ему. Он не хотел быть человеком, он не смог стать волком. Луна его предала. А может быть, это он Себя изначально предал?...