|
|
1
За облака к вершине ледяной
Уходит склона полоса косая.
Мы трое суток ждем, когда Басаев
По перевалу выйдет в Ведено.
Похоже, не взорвется тишина
На этот раз. И мысли барабанят:
Вот, прилетим домой и сразу в баню,
Где напрочь забывается война.
А если сны пока еще не врут,
И повезет отчаянно и дико,
Под Питером лесную землянику
Когда-нибудь в лукошко соберу.
2
Однажды утром в серый госпиталь
Зашла весна, от солнца шалая.
Я не хотел тревожить Господа
И у окна лежал, не жалуясь.
Кусочек мира заоконного
Из памяти непросто вычеркнуть...
Как полководцы белоконные,
Шли облака немного вычурно.
Хватило б только прежней удали,
И вырвусь в небо из палаты я!
А доктора все перепутали
И брови хмурили лохматые.
3
На дальнем юге, за спиной
Зарницами пылали войны...
Здесь уживался с тишиной
Карельский перешеек хвойный.
Из темной чащи пахло мхом,
И ель щеки касалась лапой.
А я глотал дурацкий ком,
Стесняясь показаться слабым.
А если поверить – становится легче.
Листва догорит, облетит календарь.
И время, как ты, утешает и лечит
Всех тварей Господних и всякую т в а р ь.
А если услышать, то песня правдива:
Есть Город и сад с безымянной звездой,
И вол темно-синий, и лев огнегривый,
Над ними небесный орел золотой.
А если увидеть, то сказка откроет
Сердца и колодцы, и тайну о том,
Что ты возвращаешься на астероид
Барашка пасти, любоваться цветком.
А если почувствовать – не было боли.
У рыжего лиса сухие глаза.
А нам остается пшеничное поле,
Из желтых колосьев глядеть в небеса.
А если любить, то без нудного «если».
У песни и сказки единая нить.
Мы все – прирученные, значит – воскреснем.
Кого же ты, милый, не смог приручить?
А если привыкнуть, то всё поправимо.
И если простить, то – врага твоего.
Да только едва ли получится, Дима.
Не сможет никто, никогда, ничего.
"Некоторые немецкие историки считают украинцев
славянизированными германцами. Отсюда происходят
присущие украинцам трудолюбие и аккуратность..."
Украинский школьный учебник восьмого класса.
Херр Мыкола фон Небаба
В хате у камина
Слушал Вагнера,
Горилку салом закусив.
А кацап ордынский в поле
Пас его скотину,
Тюбетейкой утирая
Слезы с глаз косых.
Чинно хрюкали в сарае
Чистенькие свиньи...
Из толчка благоухала
Розами фекаль.
Попугай кричал из клетки:
"Слава Украине!"
И себе же хрипловато
Отвечал: "Зиг хайль!"
Так наказывал Бог, потому я стерпел.
А на третий удар я ответил ножом.
Может, это и грех. Может, Бог так хотел.
Только вот тебе крест – я не лез на рожон.
По природе своей я немного угрюм.
Нелюдим, говорят про меня за глаза.
Но я людям не враг и животных люблю.
Я не пил за столом. Я давно завязал.
Ну а этот пижон всё ко мне приставал.
Почему, мол, не пьёшь? Расскажи анекдот!
Словно воду в жару он водяру хлестал
и гостям говорил, что козёл, кто не пьёт.
Я конечно молчал. Что возьмёшь с дурака?
Так просила она...он ей, всё таки, муж.
Я лишь в шутку сказал, что козёл кто рогат.
А растут у того, кто мозгами не дюж.
Ьак наказывал Бог. Потому я терпел.
А на третий удар я ответил ножом.
Может, это и грех. Может, Бог так хотел.
Только вот тебе крест – я не лез на рожон.
Меня всегда о чём-то просят
И не всегда благодарят,
Когда помпезно преподносят
Букет обоссанных котят.
Смотри, мой ангел, как промокли,
Как страшно высохла их мать.
Не смей божественные сопли
Ажурной пряжей распускать.
Плодитесь, твари, размножайтесь!
Вас превращают в барахло.
Кошачий бог, готовый к жатве,
Когтями выкосит бабло.
Тот – бесноватый, если честно,
Прошёл бы кастинг в "Дю Солей":
Его болонка «вдруг» исчезла
Под гроздьями опухолей.
Не обольщайся, милосердный,
Сегодня нет благих вестей.
Убереги меня от скверны,
И легион тупых чертей
Уйми, а то сама угроблю.
Салфеток в пасти натолкай.
Для пса, распаханного дробью,
Придумай персональный рай.
Его диагноз – настрадался,
Вводи волшебную иглу...
Ты столько лет за жизнь сражался
Молитвой. Стало быть – в тылу.
Пинцет, зажимы, пара лезвий -
Твое оружие, хирург.
Пиши историю болезней
Подобий божьих, драматург.
В финале лицемерной драмы
Подбрось такой медикамент,
Чтоб возводились миллиграммы
В тротиловый эквивалент.
Царапай истину кровавым,
Из тела вырванным пером.
Чтоб не устроили облавы,
Не вырубили топором -
Как ты болишь о пациенте,
И как злокачественна жизнь,
О доброкачественной смерти...
Поставь печать и распишись.
Избито, пошло, даже странновато
Приравнивать сугробы к белой вате,
Любовь и кровь на рифму снова сватать
И прятаться в толпе чужих людей.
Нам до весны лишь два шага осталось.
Лишь два шага – пустяк, такая малость,
Когда в журчание водицы талой
Вплетёт весенний щебет воробей.
Зимой привычно двигаться по кругу
И рифмовать со скукою разлуку.
Но в феврале напрасно хочет вьюга
Скомандовать мгновению: «Замри!»
В просторах наших двум шагам не тесно,
А воробей – весны веселый вестник.
И мокрый снег, совсем как в старой песне,
Не долетает, тая, до земли.
В соавторстве с Арсением Платтом Был не последним и не первым, В любом романе есть такой. Всегда искал по жизни стерву, Как будто в стервах есть покой. Он весь – златая середина, Такой не крайний, робкий весь. Под тяжкий груз подставил спину И пёр всю жизнь ненужный крест. Когда струной дрожали нервы, Во рту сушняк, а в горле ком, Сизиф носил на гору стерву, А после скатывал пинком. В обход поверьям, слухам, мифам Над ним всегда искрился нимб. Но потешался над Сизифом Хмельной Сатир, меняя нимф. Алкаш копытный, фуй с рогами, Был дружно нимфами хулим. Он до того был полигамен, Что от него стонал Олимп. Стремясь наверх, он падал низко, Учитель так себе – Дедал, Эвтерпу спьяну начал тискать, Но папа-Зевс по морде дал. Сатира морда – как из дуба, Что в лоб, что по лбу – ясен пень. Сложил в улыбку перец губы И тень наводит на плетень…
Я замёрзший плевок, я жемчужина
Я мужчина на февральском ветру
А вы женщина замужем, вы жена
А я в хлев свой вас украду
Вы привыкли лежать на постелии
И какао горячий с утра
Я ж холодный стою на метелии
И шепчу: пора, брат, пора
В те края, где Татьяна изогнутая
Или Лена блестит, как река
Или Анна впотьмах перевёрнутая
Или Люба в сердцах стукнет ножкой слегка
Там, где буйно растут насаждения
Где я хищно в беседку зайду
Где листвой шелестят наслаждения
И, невидим у всех на виду
Возражая на возражения
Огонёчек любви разведу
Гладко ложилась на вечер заря.
Месяц вынашивал планы на вечность.
Строился в небе отряд октябрят.
В омуте тихом пряталась нечисть.
Кот, не моргая, смотрел на закат.
В нём пробуждалась генетика сфинкса.
Рим, Вавилон, Мелитополь, Царьград…
Веяло чем-то античным… афинским.
Время текло бесконечной рекой,
Будда с Христом пили квас Магомета.
Было пятьсот миллионов веков
до окончания этого Света.
Ровно пятьсот! Почему? Не понять…
Просто, пятьсот по кармическим сметам.
До окончания этого Света…
И до начала вчерашнего дня…
* * *
Похоже, что прогрессу грош цена:
Мы первобытных комплексов заложники.
Чем меньше у водителя длина,
Тем больше габариты внедорожника.
* * *
Свой очень нездоровый интерес
К поэзии уйми, интеллигенция!
Стихами можно клеить поэтесс,
Но дальше – вся надежда на потенцию.
* * *
Волшебник слова дорог мне любым,
И бросить камень в классика не вправе я!
В стихах про Керн он мог: «Я вас любил»,
А в письмах про нее же – порнографию.
* * *
Не вдохновляет скучный список тем,
Уныл сюжет без грозового фронта…
Супружескую заданность поэм
Меняю на раскованность экспромта!
Страницы: 1... ...20... ...30... ...40... ...50... ...60... 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 ...80... ...90... ...100... ...110... ...120... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850... ...900... ...950... ...1000... ...1050... ...1100... ...1150... ...1200... ...1250... ...1300... ...1350...
|