«…баночку зелёного горошка, французский батон, две пачки салфеток, да, и не забудь десяток яиц!» – уже в лестничный пролёт крикнула жена. Голос гулко проскакал по ступенькам и, уткнувшись в обитую дверь этажом ниже, заглох. 

Шерстяной шарф неприятно колол шею, лестница пахла кошками и апельсинами. Морщась от мелких липучих снежинок, он зашагал по вечерней улице привычным маршрутом «дом – супермаркет». Идти было недалеко. Когда-то он от нечего делать сосчитал количество шагов – триста шестьдесят пять. Как дней в году, от арки до стеклянных дверей – триста шестьдесят пять. Зачем он это сделал, он не понимал, но, если сложить все его походы за прошедшие годы в один маршрут, без возвращения назад, то он мог бы уйти уже очень далеко. Мог бы. 

В магазине было тепло и тесно. Новогодняя волна сожрана, переварена, выблевана и, не приходя в сознание, грузится рождественская. Зелёный горошек, майонез, ветчинки лучше нежирной, тортик, девушка мне вот этот, с ангелочками из крема, а это что за фигня, стоит недорого, надо взять, можно Трифоновым подарить, водки больше не надо, меньше тоже, ха-ха, лучше вина, хотя и от него тошнит, яиц десяточек не забыть… 

Шарф стянуть. Дрянной колючий шарф, жена в позапрошлое Рождество подарила, он его сразу возненавидел. Сорвать бы, бросить на слякотный асфальт, потоптаться на гадине и идти дальше – триста шестьдесят шесть, триста шестьдесят семь, триста шестьдесят восемь…четыреста, четыреста один, четыреста двадцать два…пятьсот двенадцать, всё, далеко, уже не догонит. Мысленно считая несуществующие шаги, он машинально набирал продукты, всё записано на подкорке, металлическая корзинка тяжелела и резала пальцы. …сыр, кетчуп, батон. 

Резиновая лента подтянула добычу к кассе. Интересно, куда бы я ушел? Да, стою, не видите разве? Уйти и не вернуться. Карточка? Да-да, вот, пожалуйста. Что? 

Тонкая рука, негромкий голос. Он поднял глаза и в груди пробежал теплый сквознячок. 

- Вы не забыли ничего? – полуулыбка, легкая прядь на шее. 

- Что? Ах, да, забыл ведь, десяток этих…яиц, я мигом, подождите… 

- Не надо, здесь есть, – девушка протянула руку к тележке справа от кассы и положила в его корзину бежевую картонную упаковку. – С Вас триста шестьдесят пять рублей. 

Глаза, Господи, какие глаза, откуда, зачем, ей здесь не место, смотреть и не дышать… опять триста шестьдесят пять, не зря всё это… 

- Да что Вы застряли, мужчина? Спать дома будете, встал тут, стоит, как будто другим делать нечего! – Дородное бедро в дубленке подпихнуло его к выходу. 

Какая девушка боже мой какая девушка… новенькая, вчера ее не было, как она догадалась, что я забыл про яйца…Профессионалка. Мерзкое слово растопырило буквы, смазало волшебные черты и странное волнение улеглось. Он усмехнулся. Куда бы он ушел, да и зачем, домой, домой, в тепло, в затертые проблемы, в привычные скандалы, шарф на шею, продукты в холодильник, крестьян в землю, власти – все масти. Хорошо! 

- Ты что принес? Это – что? – длинный квадратный ноготь, разрисованный под зебру, уставился в раскрытую упаковку. Жуть что за мода, какой идиот придумал эти вампирские ногти, он привычно подавил рвотный позыв. Глянул в коробку. Охренеть. Золотое яйцо. То есть девять нормальных, а одно золотое. Девять лежат себе по-куриному, беленько, а это золотом отсверкивает. Ну и дела! 

Нежные черты, глаза небесные…здесь есть, я подам… как же ее зовут, маленькая карточка на униформе, белый квадратик с черными буковками…Кристина… 

Он сглотнул. Да это шутка, покрасили яйцо, подложили в коробку, прикололись, как говорит племянник жены, сейчас приколистов хоть на елку вместо шишек развешивай. 

Слушай, оно настоящее, это же золото, целый кусок, ты офигел, какие приколисты, кто тебе для прикола кусок золота по куриной цене продаст, теперь можно будет купить домашний кинотеатр, холодильник новый, в Турцию съездить, нет, в Египет, нет и туда и туда, Сонька треснет от зависти, слушай, я такое платье на Невском видела, умереть… 

Толстые ляжки, втиснутые в безумный ярко-розовый эластик, никакой фитнесс не помогает, чего же её так разносит, меньше пирожных жрать надо и работать пойти, дура толстая, такое чудо продать…ей хоть десяток весь золотой – за месяц спустит… Турция-Египет, бхай-бхай, чтоб тебя там украли, отпахала бы на сто лет вперёд… Мама, мамочка, мандарины на Новый Год, подарок под Рождество, толстая книжка с картинками, свечи белые, ночь за окном…опять ветерок возле сердца, к врачу сходить, что ли, что же это такое… А яйцо пополам, ножовка есть, без меня в свои египты… 

Мышане было плохо. Ватные ноги несли его по проспекту, кажется, это Литейный, людей было не много, мерзкий снег, ветер, чертов город, сдохнешь никто не вспомнит… Его подтрясывало. Шершавым сухим языком обвел верхнюю губу, блин, что же делать. Ноги вывернули направо, мостик, киоск, пустой скверик, налево, через двор, еще налево, оп-па, теткин дом. Зайти, может быть, даст сотни две в честь праздника. Дверь была не заперта, прихожая обдала теплом и запахом еды. Еле успел в туалет, вывернуло едкой слюной, а чем же ещё, ты что ел последние дни, ничего не ел, к черту еду, попить бы. Пошатываясь, добрел до кухни. Из глубины квартиры доносились громкие возбужденные голоса. Тетка своего прессует, тот огрызается привычно, труба, тетка его давно задавила, бульдозер эмо… Мышаня припал к бутылке с Аквой, гульк-гульк-гульк, отдышался, полегчало. Что же они так орут, голова раскалывается, чертов город, кошки, апельсины, чтоб вы все сдохли… Тело трясло, огни за окном двоились и прыгали, праздник-праздник -новый год -он подарки нам несет… 

Через секунду Мышаня несся вниз по лестнице, чудом попадая дрожащими ногами на ступеньки, ё, вот это да, типа повезло! Сейчас-сейчас, скоро-скоро, здесь напрямик, мост, привет Чижик, направо, еще немного, вот она арка, арочка, арушечка… Мышаня припал к решетке и несколько раз стукнул по железу. Из темноты выплыла тень. 

- Гроб, это я… 

- Вижу, что ты… Бабки принёс? 

- Не… Стой, Гроб, не уходи! Смотри… вот… Оно бешеных денег стоит, возьмешь? 

- Хы, это что еще за хрень? 

- Да ты глянь, Гроб, глянь только, это ж золото… золотое оно, клянусь! Гроб, пожалуйста…  

Темная рука цапнула протянутое яйцо. Через несколько томительных секунд, – целая вечность, чего он тянет, ведь не вру, золото это, давай уже скорее, – в мокрую мышанину руку лег невесомый пакетик. 

- Гроб, да ты че!? Гроб, дай еще, это ж кусок золота!.. 

- На. Не воняй, этого тебе за глаза, остальное в уплату долга. Пошёл отсюда. 

Мышаня всхлипнул и поднял брошенный пакетик. 

Мокрый снег, редкие уже прохожие. Хорошо, что маркет круглосуточный, он несся по улице, обмирая от отчаяния и надежды. Рождество ведь, ведь не одно же оно было, у них, может быть, в каждой коробке по такому яйцу, может быть, еще не всё раскупили, идиоты, надо же было дверь не закрыть… 

Ступени, стеклянная дверь, тепло, свет яркий, покупателей почти нет. Где она? Небесные глаза, тонкая кисть, как же ее зовут?.. 

- Вы что-то забыли? 

Голос, господи, этот голос, это она! 

- Да, забыл, то есть, нет… да… Забыл, конечно, забыл! Вот опять яиц забыл взять, а жена, знаете ли…(черт, при чем здесь жена, про жену зря, не надо было!) Мне упаковочку бы… Остались? 

- Конечно, – она улыбнулась и протянула руку к тележке справа от кассы. – Вот, пожалуйста, сорок рублей. 

- Спасибо! Огромное спасибо…э… Кристина, с праздником Вас! 

- Счастливого Рождества! 

Милая такая девушка, даже хорошенькая, впрочем, ничего особенного, курочка такая, хе-хе, и фамилия у неё обыкновенная – Рябова… Кстати, а с чего я опять за яйцами поперся? Есть же дома целая коробка. А, ладно, лишними не будут. 

Он толкнул стеклянную дверь, могли бы и раздвижные сделать, и вышел на ночную улицу. Молча, разбрызгивая синий свет, промчалась «скорая». Плохо кому-то, подумал. А мне хорошо! С сердцем только что-то сегодня такое было, надо все же сходить к врачу, мало ли. 

Передо мной остановился трамвайчик. На ржавой бочине была нарисована реклама одного эзотерического учения, под ним красовалась надпись: «Узнай день своей смерти» и телефон. Я брезгливо оглядел это старое скрипучее корыто, в голове промелькнула мысль, что совсем не хочется туда входить. Но тем не менее я вошел. Люди внутри были странными, как будто вытащенными из какого-то пространственно-временного слоя, что-то между сектой 90-х годов и потерянных коммунистов нового тысячелетия. Особенная публика. Кто-то рассеянно смотрел в окно, кто-то же цепко впился взглядом во вновь вошедшего, как бы выражая недовольство – ну вот, еще один. Я не привык вообще заискивать перед людьми, более того, глядя на таких сразу пробуждается странное желание их раззадорить. Я поймал один недовольный взгляд, на меня смотрела женщина. Вроде бы внешне она могла быть даже симпатичной, улыбка ее не была очаровательной, в руках она держала книгу – о, я даже удивился, прочитав название! Я насмешливо вперился ответным взглядом. Она, возмущенно надувшись, взгляд отвела. Я снова стал разглядывать сидящих. 

- Ну что же вы стоите, садитесь, – дружелюбно прозвучало рядом. Говорил седовласый мужчина, худощавый, с живыми глазами. Вполне симпатичный человек. Я подумал, что сев, потеряю из виду половину пространства, а значит не смогу ознакомиться со всеми попутчиками. Поэтому я любезно ответил: 

- Спасибо, я постою. 

Да, люди в подобных отказах всегда видят мою отстраненность. Некоторых даже коробит. Вот предложит кто-нибудь на радостях пирожок, неужели я должен его съесть? Глядя на это блестящее зажаренное от души тесто, обтекающее жиром, с непонятной начинкой, «аппетитно» зажатое кривыми пальцами с грязными ногтями, протянутое мне под нос, и радушно заглядывающее в глаза существо, а я всего лишь пытаюсь уловить движение мышц лица, чтобы ненароком не обидеть брезгливым выражением мимики. Эти «из приличия» меня всегда вводили в состояние протеста. В юности все списывалось на гормоны и трудный характер, ответный вопрос – «почему я должен делать то, что не хочу?» – игнорировался. Теперь я сам взрослый, но то же самое чувство непонятости охватывает меня всякий раз, когда я замечаю бессмысленные этические телодвижения других... а они видят, что я вижу и начинают нервничать. Вот и этот мужчина как-то расстроился и даже захлопав глазами попытался куда-нибудь деть руки, вроде как смутившись и возмутившись одновременно. Казалось бы, чего так принимать близко к сердцу мой отказ? Я ценю добродушие в людях, но собственную свободу ценю все же больше.  

Странно, но я не увидел в этом трамвае ни одного одухотворенного лица. А ведь на задней площадке сидел мужчина средних лет и явно медитировал. Глаза его были закрыты, он тихо напевал какую-то мантру. Одет был достаточно ветхо. Вокруг него сидело несколько зевак, кто-то злобно посматривал на странного соседа. Один парень с взлохмаченными волосами, увидев мой взгляд, сделал сидящему рожки и засмеялся – очень неприятно и отталкивающе. Мужчина перестал бормотать и открыл глаза. Такие стеклянные пустышки мне приходилось видеть ранее, зрелище удручающее. И собственно даже не важно, какому Богу он молится. Я вообще не склонен думать, что какому-то Богу нужно такое зомбированное преклонение. Людям уже изначально дана сила – Разум, но вот парадокс, люди часто отказываются мыслить, принимая какой-то уже готовый вариант, в котором заключена мысль, что кто-то и так за них все решит и обо всем позаботится. Желание понять таит в себе нежелание думать. Представь, что ты всё понял, но тогда тебе незачем думать, потому что уже есть система, есть вполне логичные объяснения, есть указания к действию. А если мир не понятен, тогда надо думать всегда, в каждый момент времени, надо принимать решения, делать выбор в пользу того или иного, анализировать. 

Узкое сознание каждую клавишу на клавиатуре принимает за мысль и просто пользуется готовым набором клавиш-обозначений, не задумываясь о том многообразии смыслов, которое можно составить всевозможными комбинациями этих клавиш. Это равносильно тому, что принять каждую ноту по отдельности и отказаться от понятия «музыка».  

Пока я разглядывал попутчиков, ко мне подошла кондукторша. Я протянул ей деньги, она взяла их в ладошку, перемотанную какой-то грязной тряпкой, и оторвала билетик. Я посмотрел на клочок бумажки и, приподняв бровь, поинтересовался: 

- А почему вы мне дали половинку билетика? 

- Почему половинку? Какую такую половинку? – крикливо ответила она, обернувшись через плечо. Я продемонстрировал ей билетик с рваными цифрами. 

- Я так понимаю, что не мне одному вы такой билетик даете бракованный. 

- Нормальный билетик! 

- Вы наверное не поняли. Он оторван по цифрам. 

- И что? – она вперилась в меня упрямым тупым взглядом. 

О да, вахтеры и кондукторы – это моя излюбленная категория людей, не могу отказать себе в удовольствии поглумиться. Это такие зашуганные создания, которые потому громко и разговаривают, чтоб самим поверить в свою значимость. Бывает, встречаются и совсем оборзевшие экземпляры. Но для начала я все же пободаюсь. 

- Я дал вам деньги, а вы мне дали не действительный билетик. 

- Все он действительный! – голос ее стал еще громче. Седовласый мужчина нервно заерзал на своем сиденье. Женщина с книгой сердито нахмурилась, как бы показывая всем своим видом, что ей мешают и нужно срочно прекратить это безобразие. 

- Я хочу, чтобы вы мне дали билетик с неповрежденными цифрами. 

- Я вам уже дала билетик! 

- Если зайдет контролер, то он не примет этот билет. Билет бракованый. 

- Что вы скандалите, мужчина! У всех такие билетики, никто же не возмущается! 

- Ах вот оно как! – я улыбнулся – Тогда я думаю, будет правильно позвонить в трамвайный парк вашему начальству и задать им вопрос о том, каким должен быть билет в трамвае. А то давеча в муниципальном автобусе мне дали фальшивый билет. 

- Вы его по запаху определили или по отсутствию водяных знаков? – засмеялся лохматый парень. 

- Нет. По поведению кондуктора. Она узнав, что на линии контроль, спешно пробежала по салону и раздала уже нормальные билетики, не многоразового использования. Я удивился и спросил ее, почему она ворует. Она обиделась и сказала, что ей мало платят. Тогда я спросил – почему она работает на такой работе, где ей мало платят? Она ничего не ответила. Я сказал, что она воровка, потому что деньги, которые я оплатил за проезд, она положила себе в карман. 

- Вы просто не знаете, как бывает сложно найти хорошую работу, – нервно поджав губы, кинула мне женщина с книгой. 

- Я считаю, что любую работу надо выполнять добросовестно. А если человек вор, то не надо заниматься самообманом и облагораживать подобное действие высокими словами о тяжелой жизни. 

- Вы такой человеконенавистник, потому что вас никто не любит, – глаза женщины горели праведным огнем негодования. 

- Не вижу связи между фальшивыми билетами и любовью. 

- В вашем мире все должно быть правильно и соответствовать стандартам? 

- Я всего лишь называю вещи своими именами. 

От неожиданно резкого возгласа женщина подпрыгнула на месте. Вопил медитировавший ранее мужчина: 

- Вы все неучи! Вы не видите пути истиного! Вам недоступно просветление! Я! Я отказался от всего, что у меня было! Я познал законы бытия! Я! Я...  

Он снова закрыл глаза и начал что-то тихо бессвязно бормотать. 

- Старик совсем сбрендил! – лохматый парень подкрутил у виска. Тут подскочил седовласый мужчина и какой то вымученной позой стал передергивая плечами говорить лохматому: 

- Вы, молодой человек, повежливее разговаривайте со старшими. 

- О! еще один сумасшедший фронтовик, – не унимался парень, – тоже просветленный? Типа учить меня будешь, неуча молодого? Аха-ха!  

- А что ты сделал в своей жизни-то? – седовласый чуть успокоился. 

- Ага, годами померимся, как же еще измерять количество сделанного? Скажи еще, что я типа завидую тебе или ему, – парень кивнул на медитировавшего. 

Медитировавший снова открыл глаза: 

- Вы должны потерять себя прежних. Только так вы познаете истины, сокрытые от вас. Вот они, драгоценные кладези, у вас перед носом, но вы не видите их, ибо слепы. 

- Типичный пациент психушки! – улыбка лохматого стала еще более противной. – Вы вообще в курсе, что медитация может нанести вред? Видел я таких не раз, у нас на тренинги знакомый привел парня, тот являлся членом одной секты, медитировал по долгу и по многу, во время упражнений мог по нескольку часов сидеть неподвижно, концентрируясь на своем организме. В результате разучился общаться с людьми и даже понимать иногда человеческую речь. Сам он рассказывал, что не может сконцентрироваться, при любой попытке он автоматически входит в состояние углубления в себя. Некоторых усердных вообще заново надо обучать читать и писать. Это состояние овоща. Разум чист, можно вкладывать все, что пожелаешь. Разве это можно назвать человеком? 

- Я думаю, что издевательства над овощами тоже не наделяют человека человеческими качествами, – заметил я. 

- Да, как и проезд по не фальшивым билетикам, – огрызнулся парень. 

Слева от созерцания в окне повернулся мужчина в очках и глубокомысленно заметил: 

- Наблюдение меняет реальность, появление определенности приводит к синхронистичности, если разделить один электрон на 2, и у одного померить спин (ось вращения) – у второго ось станет такой же, как и у первого. Причем у первого электрона спин будет таким, в какую сторону его мерили первый раз. 

- Ну и какое это имеет отношение к нам? – поинтересовался лохматый. 

- По логике Аристотеля есть «истинное» и «ложное», но в последнее время еще добавились понятия «неопределенное» (пока еще непроверяемое) и «бессмысленное» (в принципе непроверяемое), – продолжил мужчина в очках. – Кстати, вы читали Кафку? 

- Надеюсь, вы не предлагаете помериться х…ми? Не читал. 

- Пока билетик не померили, мы не знали, что это за билетик. Но узнав, что он неправильный, сразу узнали, что все билетики в трамвае дефектные. Типичный квантовый эффект, – сверкнул очками мужчина. 

- Прошу вас не материться! – истерично воскликнула женщина с книгой на лохматого, – вы не в казарме! 

Я отвел взгляд от разговора людей и посмотрел в окно. Солнечный великолепный день, голубая синь неба проникала в душу, растекаясь по венам радостным чувством весны. Кто-то там ругается, но это там. И вообще странный трамвай. Над выходом висела реклама стриптиза. Из этой поволоки другого бытия меня вывел голос кондукторши: 

- А все этот виноват! Так было спокойно, пока его не было! 

- Ага, – заржал лохматый парень, – давайте его выкинем! 

Я удивленно окинул взглядом их разгоряченные лица. Удивительно. Кондукторша подхватила меня за руку слева, справа пристроился седовласый, двери трамвая открылись, я не сопротивлялся. В лицо мне пахнул свежий воздух. Я глубоко и с наслаждением вздохнул, провожая взглядом скрипучий трамвай. Он мне напомнил Пепелац-гадюшник с колесиками из фильма. Не удивлюсь, если за ближайшим углом он сломается. В заднее окно на меня таращилось приплюснутое к стеклу лицо лохматого, показывавшего мне язык. Под ним наклеенный рекламный постер какого-то банка: «С нами открыты все пути». Интересная мысль для трамвая. Я обрадовался предоставленной мне возможности прогуляться по парку и весело насвистывая, перешагнул рельсы. Иду, куда хочу и безумно рад этому.  

Лежали мы в позвоночном отделении. Сосед, потертый парень лет тридцати, крутя ус, рассказывал историю. «Есть одна торговая компания, есть там корпоративная почта. И вот, служащий со скуки затеял переписываться с отделом сбыта. А там работали три девицы. Не то, чтобы симпатичные, не то, чтобы страшные. Нормальные такие, без комплексов. В общем, переписывался он с одной месяца три, сошелся, сводил в кино, пожили вместе немного, расстались. От скуки сошелся, от скуки бросил. 

Стал он переписываться со второй. Вторая думала так: «Нашелся какой, уж меня-то не бросит.» Она и действительно получше была. У них события вообще быстро развивались. На третий день к себе пригласил, на пятый поругались, на седьмой отписался: так, мол, и так. 

В бешенстве девки были. Говорили третьей: «И не смей.» Та им: «Да за кого вы меня принимаете, нужен мне этот мудак.» А у самой логика простая: "Что я, хуже вас? Заполучили мужика, рады, щас, ага." 

Написала ему сама. А он в отпуске был. Через неделю только ответил: «Сейчас не могу, извини, женюсь.» На море познакомился с одной, любовь с первого взгляда.  

Ну, что делать? Третья плюнула и примкнула в лагерь к первым двум. И так они друг друга накачали, что стал он для них самый первый на свете враг. Дня не проходило, чтобы кости ему не перемыли. И вот, решили они как-то пригласить его в гости, все вместе, гадость какую-нибудь сделать, а ему сказали: вечеринка, с танцами, за мир во всем мире…» 

Рассказчик сделал паузу и жалобно посмотрел на меня из-под бровей. Что-то в его истории не клеилось, лубочная она получалась. «Дедом морозом, что ли, на утренниках работает» – подумал я. 

Сосед, будто бы прочел мысли, тряхнул отрицательно головой, глаза его сверкнули. 

«Короче, нажрались они втроем коньяку, схватили его втроем, да из окошка. Хорошо, что второй этаж был.» 

И снова на меня жалобно зыркнул. 

«Вот оно что! – я ощутил к нему что-то вроде симпатии. Говорю: «Да уж, как они вас. Инвалидом можно было остаться. В суд подавать будете или ну их?» 

«Меня?» – сосед смутился. «Ааа, вы подумали…» Он покачал головой. «Я с работы как раз шел. И тут этот парень. Сверху. Как хряснет. Смещение позвонка. А ему хоть бы что. Да и винить, самое главное, не в чем… Хотя, приходил, навещал. Конфеты принес. Молодец, что скажешь… Кстати, вот и он идет…Знакомьтесь: Леша…» 

В палату вошел симпатичный подтянутый парень в вязаном свитере. Перекинулся парой слов с медсестрой. Ловко протянул руку. И как-то сразу он мне не понравился. То ли из-за панибратской манеры держаться, то ли из-за истории этой своей… «Вот откуда уши растут» – подумал я – "Герой из лубка, человек-персонаж, а ведь сосед историю эту откуда – от него услышал… Персонаж и автор в одном лице." 

Он был чем-то неприятно похож на меня. Как бы «я» с картинки. «Я» за вычетом живота, сутулых плеч, затравленного взгляда и с прибавлением взгляда лучезарного, небрежной позы, атлетического торса.  

Они с соседом уже о чем-то болтали, хихикали, звенели посудой. «Я тут как раз историю твою рассказывал» – показывая на меня, говорил сосед – «Так товарищ вот подумал, что я про себя…» Они смеялись, разворачивая ветчину. 

Я кое-как встал с кровати и вышел в туалет. Больница была хорошая, от академии наук, финский зеленый кафель без шуток радовал глаз. Моя история была проста. Жанна, девушка, с которой я полгода уже живу, записала меня в тренажерный зал. На мои возражения она сказала, что взяла меня на вырост, причем, получалось, что вырасти должен был я сам. Она смеялась, обнимая меня, и говорила: «Неужели ты не хочешь быть похожим на Бреда Пита? Когда мы познакомились, я так себе и сказала: через полгода он будет другим человеком. А иначе я его брошу.» И грозила мне при этом шутливо пальчиком. Не могу взять в толк, откуда она взяла эту киношную манеру грозить пальчиком? Я ведь ходил с ней только на хорошие фильмы. Неужели это исконно женское? 

В общем, как бы то ни было, в спортзале я в первую же неделю потянул спину – и оказался здесь. В роли навещающей, кстати, Жанна была очень хороша… 

Я смотрел на зеленый кафель и пытался перенестись в еловый лес. Но вместо этого представлял лицо Леши, моего двойника в мире пикантных анекдотов, заграничных курортов и модных свитеров. Хотя, в сущности, чем он провинился передо мной? Историей, героем которой ненароком стал? Вот, не виноват же он перед моим неудачником-соседом. Да и мир, мир его, каким бы картонным не казался, это и мой единственный мир. 

«Дурак ты и мизантроп, и не будет тебе счастья» – сказал я себе и пошел в палату. 

В палате из-за открытых занавесок бил свет. Жанна, моя дорогая Жанна, сидела на больничном стульчике, закинув ногу на ногу – будто сидела так уже тысячу лет – и весело щебетала с вязаным свитером. Сосед ловко откупоривал запрещенное здесь шампанское, округло блестели невесть откуда взявшиеся бокалы. «Жанна» – сказал я. Все обратили ко мне светлые смеющиеся лица. 

«Юра, дорогой» – Жанна встала и шагнула ко мне. Прохладные с мороза, пахнущие духами руки обвили мне шею. «С днем рожденья. Это тебе». 

За ее спиной, дружелюбно и заговорщически мне подмигивая, неприлично смеялся Леша. 

В руке моей приятно тяжелел завернутый в бумагу подарок.