Новая сестричка Маруся уколы делает так, что и не почувствуешь. Оксана Александровна колет чувствительно, но терпимо. А огромного и почему-то всегда мрачного медбрата Николая в отделении держат как тягловую силу и шприц в руки дают только в крайних случаях, когда больше некому. Никакая наука не объясняет, что такое «тяжёлая рука», но это как раз его случай – синяки не сходят по неделе, и больные жалуются, что даже таблетки, если их приносит Николай, ложатся на желудок особо крупными камнями. А скандалист из пятой палаты на днях вообще расшумелся, что с такими лапами – только безнадёжным больным шеи сворачивать, чтоб не мучились. 

Дед Борис – единственный, кто радуется, когда вечером приходит именно Николай. Николай об этом знает, и палату деда Бориса посещает в последнюю очередь, хотя она первая в коридоре. У них давно выработан ритуал. 

-Покурим? – и, получив утвердительный кивок (дед почти не разговаривает, сил нет), легко подхватывает сухого старика под мышки и переносит с кровати на кресло у окна. На вопрос, можно ли деду сидеть в кресле, врачи пожимают плечами: пусть сидит, если хватит сил перебраться, так что особого нарушения режима в этом нет. Он и до болезни был худой, а сейчас, кажется, вообще весит как ребёнок дошкольного возраста, но Николаю всё время кажется, что этот факт как-то обидит деда, поэтому он старательно делает вид, что прилагает усилия. 

Форточка перекосилась то ли от старости, то ли от сырости, то ли от многочисленных перекрасок – на сколах можно увидеть минимум пять слоёв – и даже сильным рукам медбрата поддаётся не сразу, её очень сложно приоткрыть, она либо распахивается настежь, либо закрывается. Николай садится на подоконник боком – чтобы в такой позе было удобно, надо быть на полторы головы ниже, а у него колени упираются в подбородок, берёт из рук деда пачку папирос и закуривает. Дед нюхает дым и закрывает глаза: с войны курил, когда заболел, сумел бросить, но всё равно иногда очень хотелось, даже снилось по ночам, как он тянется за зажигалкой. Николай деду Борису нравился. На его сына похож, хотя его сын этому мальчику в отцы годится. Приезды дедова сына почти никогда не совпадают с дежурствами Николая, но один раз они вошли в палату одновременно, и деду показалось, что они почти на одно лицо. Тянуться за очками, чтобы убедиться, не стал. Зачем? Какая разница, в самом деле? 

Папиросы для Николая слишком крепки, поэтому затягивается он неглубоко, а то перехватит горло и целую минуту невозможно будет ни вдохнуть, ни выдохнуть. 

Дед Борис рассказывает про войну. То, что когда-то он был просто Борей, хоть и вполне очевидно, но всё равно слегка непонятно, а недавно Николай подсмотрел дату рождения в карточке и понял, что в день Победы деду было меньше лет, чем ему… 

Чтобы не оставлять подпалин на подоконнике, Николай тушит окурок об подошву (этому его тоже научил дед Борис) и выбрасывает его в форточку. Главное – закинуть окурок подальше. Если он будет валяться в кустах, дворник дядя Серёжа (человек феноменальной вредности) подумает на неаккуратных посетителей и просто выругается, а если под окнами – нажалуется главврачу, что больные нарушают режим, начнётся долгое выяснение… Зачем всё это надо? Никто из больных не курил, чего им зря нервы трепать, да и Николаю, если узнают, попадёт… 

Николай закрывает форточку. Закрыть её едва ли не труднее, чем открыть, надо бы починить петли, но он не знает, каким инструментом это делается, а больничного плотника этим вопросом беспокоить не решается, потому что придётся объяснять, зачем это понадобилось. Перенести деда обратно в кровать чуть тяжелее, чем усадить в кресло. Он нисколько не прибавил в весе за эти пять минут, просто брать его под мышки из кресла не так удобно. Поправив одеяло, Николай уходит, пообещав прийти в среду. На вопрос, сколько осталось в пачке, он, как всегда отвечает: «Штук семь или восемь». 

Дед почему-то вбил себе в голову, что когда папиросы закончатся, он умрёт, поэтому Николай каждый раз тайком подкладывает новые. Таких, как у деда, больше не выпускают, поэтому пришлось купить пачку «Беломора». Он немного отличается на вид и табак крепче, но дед неважно видит, а курить их всё равно не ему. Гадость, конечно, но что же делать… 

Институт наш был с военной кафедрой. Начиная с третьего курса у парней появлялся новый предмет – «Военное дело». Девушки в это время отдыхали. Иногородним студенткам такое расписание нравилось: они умудрялись сдавать лабораторные и курсовые в дни военки, и потом досрочно сдавали сессию. Казанские девочки не утруждали себя досрочными сдачами, потому что им не надо было ехать домой на каникулы. 

На все вопросы о предмете «Военное дело» ребята отвечали туманно и неопределенно, им нравилось эта таинственность, а мы не разочаровывали их в избранности. Но первые их занятия проходили на наших глазах, это были строевые учения за забором скверика при третьем задании. Все проходящие мимо студенты могли видеть долгие часы муштры под руководством грозных офицеров с военки. Муштра эта давала результаты: с третьего курса наши мальчики выпрямили спины, постригли свои волосы, и КАК они маршировали на первомайской и ноябрьской демонстрациях! Любо – дорого смотреть, один к одному, ровными шеренгами – загляденье! 

Но самый пик военки – это летние лагеря, после которых присваивались звания лейтенантов. Сразу скажу, что все ребята из нашей группы были распределены в армию, и многие стали впоследствии профессиональными военными. 

В летние военные лагеря студенты уезжали после четвертого курса и приезжали в конце августа перед учебой. Нам с подругой совершенно случайно удалось увидеть их приезд. 

Мы только что вернулись из стройотряда. Общежитие пустовало. Те, кто жил поближе, разъехались по домам. По этажам слонялись немногочисленные поступившие еще не студенты, но уже не абитуриенты, проживающие далеко от Казани. Приезд стройотрядовцев их шокировал. Шумные бородатые или наголо стриженые парни заполонили коридоры, потом так же с шумом слонялись с этажа на этаж, выискивая своих знакомых, и приглашая всех на чай с ромом. Знакомых было мало, поэтому невинными жертвами стали абитуриенты. Широкая душа целинников жаждала общения, и нужно было крепкое здоровье это выдержать. 

Наиболее сообразительные из абитуриентов догадались закрыться на ключ в комнате или сбежать на последние сеансы в кинтеатр. Тем, кому не удалось отвертеться, пришлось пить ром без закуски и слушать всю ночь целинные байки.  

Ром выпили, энтузиазм целинников угас. Напуганные новые обитатели общаги потихоньку стали выползать из забаррикадированных комнат. Девочки абитуриентки из соседней комнаты с ужасом рассказывали нам про свои ночные страхи, а мы их еле успокоили, сказав, что каисты и мухи зря не обидят, но гулять гуляют на всю катушку! 

Всеь день с Катей мы гуляли по главной улице Казани – Баумана. Зашли в ресторан, заказали азу по-татарски и с блаженством вкушали его. После того, как мы все лето проработали на кухне, особый шик состоял в том, чтобы тебя обслужили и накормили по высшему разряду. 

Надо ли говорить, что променад наш после ресторана совершался вальяжно – ленивой походкой, и поэтому мы сильно опешили, когда какой – то парень бесцеремонно стукнул нас обеих по плечу. 

- Привет, девчонки! 

- Валера, ты??? Что случилось? 

- С военки приехали только что. А вы наших в общаге еще не видели?  

- Нет, не встретились. 

- Ну, значит, увидите. 

- И что, все ТАК поправились? На наш взгляд, Валера привбавил в весе килограммов пятнадцать, не меньше. Валера сильно засмущался, 

- Неет, это я один такой. Все гуляли по ночам и худущие, а я женатый, мне нельзя…я отсыпался. 

До общежития мы добрались поздно. Решили поужинать и потом навестить своих одногруппников. В комнату постучалась соседка-абитуриентка. 

- Говорят, с военки ребята приехали. Они также будут шуметь, как целинники? 

Мы не знали, что ответить, но успокоили ее снова, сказав, что каисты – мирный народ и никого не обидят. Как в ответ на наши слова из коридора послышался дружный мужской хор спетых и спитых однокашников. Новоиспеченные лейтенанты, четко чеканя шаг, шли мимо и громко и красиво пели на мотив «Прощания славянки» 

Не плачь, не горюй! 

И понапрасну слез не лей 

А лучше крепче обними да поцелуй, 

Когда вернемся с лагерей… 

-Вот видишь, какие они мирные, песни поют, маршируют. 

Абитуриентка ушла и через мгновение прибежала обратно, 

-Там, там, там они всех хватают… 

Надо сказать, что общага наша состояла из двух крыльев, которые соединялсиь просторным холлом. В холле стоял заградотряд из четверокурсников и сортировал проходящих по полу. Девчонок пропускали, а парней строили рядами. А вот и наш! Одногрупнник Виталик! Худущий, загорелый. 

Увидев нас, еле ворочая языком, сказал, 

-Ой, девчонки, мы тут абитуру учим, проходите мимо. Щаз строевые занятия будут. 

Абитуре было не до смеха. Их выстроили в шеренги, заставили маршировать, потом выучить один куплет из «Прощания», потом петь, прибавляя громкость в голосе, потом громко отвечать: «Здравия желаю, товарищ лейтенант» 

Немногочисленные зрители женского пола валились на пол от хохота, но вскоре стали просить о снисхождении к молодым ребятам, не нюхавшим пороху. 

Лейтенанты неумолимо вели урок военного дела. 

Апофезом стал спуск по лестнице в жестяных тазах. 

Парни собрали все тазы в умывальных комнатах, посадили в них абитуру и велели им мигом скатиться на первый этаж для продолжения строевых занятий во дворе… 

Общага гудела всю ночь:-)