|
|
 * * * Блоха с подковой. Колокол. Царь-пушка,Готовая стрелять по воробьям...Ты разом и царевна, и лягушка,Россия обалденная моя! Всё в гра́блях зло! Они невыносимы, Нас вечно оставляют в дураках… Умом понять Россию мы не в силах, А сердце часто вязнет в тупиках.И в зимней тьме полуночи безлунной,И в летний зной, когда наоборот…У нас дурак всегда добрее умных,А самый честный – вовсе идиот! Как хорошеем мы, приня́в вторую, А после пятой в море ищем брод… Лишь дураки в России не воруют, А людям верит только идиот!В могиле исправляется горбатый,На ёлке созревает ананас...Соседям с нами часто хреновато,Но хуже, если рядом нету нас. В густых садах развалины бастилий, Историй новых бесконечный ряд… Соседи зло врагам давно простили, Но никогда добра нам не простят.
Кто тут стучит
Так молотком?
Тетёркин Тит
И Тёркин Том!
И где же мы? Попробуй, угадай-ка!
А ну-ка напряги свои мозги...
Гагарин, космос, водка, балалайка.
Калашников, дороги, дураки.
Найдутся тут и пальмы, и торосы.
То мерзнем мы, то шибко горячо!
Вернадский, Менделеев, Ломоносов.
Скуратов, Аракчеев, Горбачев.
Вот классик на граните бронзовеет,
Прижав кепчонку бережно к груди.
И в бой зовёт великая идея,
И шило вечно в заднице зудит.
Ему бы взять в Швейцарию билетик
И жить спокойно, коротая дни.
Но щурится картавый диалектик
На мир, стоящий раком перед ним!
Блоха с подковой. Колокол. Царь-пушка,
Готовая стрелять по воробьям...
Ты разом и царевна, и лягушка,
Россия обалденная моя!
От мерзкой пищи очень трудно
Нам отворачивать носы...
Ласкает ноздри запах трупный
Полукопченой колбасы.
Чревоугодие чревато
Приблизить жизненный конец?
Из мертвечины сладковатой
На кухне варится супец.
Сроднились мы с землей сырою,
Когда пропитан смертью быт.
Не ешьте падаль на второе!
Но если хочется, как быть?
Толстой недаром кинул кони
И сразу стал «всегда живой»,
Услышав, на каком бульоне
Варили кашу для него!
Дело прошлое. Лёгкая шалость.
Капнув в кофе невинный бальзам,
Космология целкой ломалась:
Не сегодня. Не надо. Нельзя.
А теперь гладь ее против ворса,
Матери, разводи на минет...
В параллельных мирах Мультивёрса
Ничего невозможного нет!
* * *
Ещё недавно было хорошо,
Зашкаливал тестостерон порою,
Но юности угар, увы, прошёл,
Пресытив чувства старою игрою.
Заезженное крутится кино,
Исхожены вдоль-поперёк все тропы,
Другого в этой жизни не дано,
И, сын ошибок трудных, правит опыт,
Подходит срок сниматься с якорей,
Иных миров осваивать просторы,
Учить уму поддатых дикарей,
С шаманами вести о Боге споры.
Уйти за край, где интернета нет,
Начать, отринув прошлое, по новой
И с чистого листа писать завет,
Выдумывать уставы и законы.
А здесь скучаю я, в конце концов,
Нет повода для грусти и для смеха.
Не мне судить восторженных глупцов,
Пускай резвятся – я им не помеха.
Париж промок, в Париже сыро,
Париж стекает с карты мира,
такси, метро, велосипеды,
я так устала, где ты?
Тут с неба дождь как душ в квартире,
я коротаю время в мире,
двенадцать дня, журнал, газеты,
вода из Сены, воды Леты.
Двенадцать дня, еще так рано,
погода хлещет в барабаны,
озон, неон, зонты, береты,
я забываю где ты.
Перетекает вторник в среду,
я не звоню, я не приеду,
хотя сижу на чемодане.
А ты, наверно, в Амстердаме,
там тоже дождь и та же сырость,
и ожидание – на вырост,
как дождевик с плеча чужого,
да только мне уже лилово.
Подайте счет! Чужая поза,
усилий требовала проза,
Петрарка в дождь писал сонеты,
потом сошел с планеты.
Стекает время по каналу,
букет намокший, я устала,
привычный сюр, без дна, без цели...
да что ж я плачу в самом деле?
Пока, Париж, мой милый друг,
а я, пожалуй, в Петербург,
потом в Москву, а после в Пензу,
где в огороде Марсельезу
играет пьяный баянист.
Передо мной тетрадный лист,
из Пензы видно карту мира
и я пишу: в Париже сыро...
Аллес капут. Финита ля комедия. Пушной зверек прибежал с Севера и трется о ноги. Шопен растолкал других композиторов локтями и встал у пюпитра. Поднял палочку и застыл в ожидании. И на то есть причина. Вчера мне был подписан смертный приговор. Опасаюсь, что окончательный. Обжалованию не подлежащий. Я влез в маршрутку. Места были заняты. Но какая мне разница? Ехать минут десять. Да и на здоровье не жалуюсь пока. И вдруг девушка лет семнадцати встает и предлагает мне сесть... Сверхновая взорвалась в салоне и выжгла мое хорошее настроение. Напрочь! Я вежливо отказался, конечно. Но так на нее посмотрел, что она, уверен, никогда и никому места уже не уступит. Даже слепому инвалиду без ног, рук и всего остального... А когда я вылез из чертовой маршрутки и шел к дому, то понял, что солнечное лето превратилось в дождливую осень. И полярная лисица, чувствуя близкие холода, весело скалит хищную мордочку и лукаво заглядывает в глаза, всем видом показывая свое неотвратимое присутствие!
* * *
Резиновая женщина лежит
Себе в чехле, без ревности и лжи,
Спокойно ждёт, когда её достанут,
И лишь пото́м, расправившись вполне
По всей своей длине и ширине,
Она достойной станет пьедестала.
Нет разницы – хоромы, иль чулан,
За шмотками не тащится в Милан,
Цветы ей не нужны́, тем паче розы,
По барабану – Шуберт или джаз,
Обходится всегда без глупых фраз,
К тому ж принять любую может позу.
До лампочки напитки и еда,
А, если прохудится, не беда –
В один момент латается «Моментом»,
А ты – с умом и сердцем, все дела -
Меня до паранойи довела
И сделала почти что импотентом.
Страницы: 1... ...10... ...20... ...30... ...40... ...50... 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 ...70... ...80... ...90... ...100... ...110... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850... ...900... ...950... ...1000... ...1050... ...1100... ...1150... ...1200... ...1250... ...1300... ...1350...
|