|
Таких, как ты – наперечёт. И, снам весенним потакая, Мне кажется порой еще, Что даже – ты одна такая.
И все в тебе играет в такт, И заставляет восхищаться. Кто научил тебя вот так Играть слагаемыми счастья?
Таких, как ты – да просто нет. И, все ненужное отбросив, Я знаю, что в тебе ответ На все мои к себе вопросы.
Не знал, не ведал – по пути ль Нам было раньше, но теперь я Сдаю все прошлое в утиль, Ни пуха, пожелав, ни перьев.
И здесь, вдали от суеты, Средь лета от тоски осенней Меня спасаешь только ты, Ведь только ты – мое спасенье.
И влажные ветви, и небо сырое Исполнены сна и покоя.
И дождь от земли до ветвей негасимо, И выше ветвей.
И сонные травы, что будет со мною, Что было, что будет со мною,
Утешены, живы словами твоими, Улыбкой твоей.
Простое, как линия, долгое, словно Падение камня, беззвучно, бездонно -
Во всех именах проявляется имя, Как полдень, цветёт.
И берег травы, и зелёные волны, И было – прошло, и что будет – не больно,
И солнечный дождь во весь рост, негасимо До неба встаёт.
- Мой друг, мой друг, а если вдруг Всё кончится, и всё забудем?
- Счастливей мы уже не будем Представь, я нарисую круг…
- А в круге? - Лето и любовь. И этот дождь, и ты со мною…
Ты побледнела. Что с тобою? - Ты так сказал это: «любовь»
- Да. И чем дальше – всё не так. Ты жизнь моя – и что же с нею?
Уже сейчас глядеть не смею… - Да поцелуй меня, дурак.
Ты ведь вернёшься. - Я вернусь. - Но ты не веришь? - Я не верю. Ведь этот день – уже потерян… - Но ты вернёшься? - Я вернусь.
Но, Господи, вот этот свет, И волосы твои, и губы…
- Всё повторится, ну же, глупый. - Счастливей мы не будем. Нет. И этот сладкий, дивный сон Я вспомню десять тысяч раз – и что же… До соли на губах, до дрожи... Мне не приснится больше он.
Это теперь вспоминать весело, а в тот день, когда история эта случилась, было мне совсем не до смеха. Горная Шория – незабываемый, чудесный уголок земли. Покрытые кедрачом горы с белоснежными вершинами долгой сибирской зимой и зелёные жарким летом. Да-да, лето в Шории в иной год бывает знойным, не хуже чем в Крыму. Я не знаю, кто это придумал, что в Сибири лето холодное, и медведи ходят прямо по улицам городов… Кстати, рассказать-то я хочу... Нет, лучше всё по порядку. Отпуск мой приближался к концу, совсем скоро надо было уезжать из гостеприимного шорского села в душный город, и захотелось нам с тёткой отметить последние благодатные деньки походом в тайгу, за малиной. Снарядились, как положено: сапоги на ноги, укупорили от клещей плотно руки и ноги, светлые косынки на голову повязали, корзинки в руки и… вперёд, как говорится, «с песнями». Чем дальше пробирались мы, тем больше встречалось на нашем пути усыпанных ягодой кустов – рясных, – как говаривала тётушка. Настоящий малиновый дождь сыпался в наши корзины… И вот после очередного короткого перехода вышли мы на такие заросли, что поняли: отсюда – только домой, – дай Бог, чтобы корзин наших хватило собрать всё, да сил – донести такое богатство. А малина – загляденье, спелая, душистая, ягодки – все одна к одной! И губы уже все розовые, и пальцы от сладости малинной слипаются, а все ж – работа приятная… Увлеклась я, знай руки да ягодки мелькают. Вдруг слышу, тётушка мне кричит: - Эй, чего это ты всё в рот, да в рот, из чего варенье варить будешь?!. Удивилась я ее словам, да отмахнулась, молча – нечего, мол, критиковать, я знаю своё дело. А тётка не унимается: - Да имей совесть, чавкаешь, аж звон на всю тайгу, – никак не наешься! Как она, милая, в тебя еще лезет? Меня уж мутит от неё. Я же, увлеченная сбором, не обращаю внимания на окрики её, – пусть себе потешается. Чего ж не покричать в тайге-то, коль настроение хорошее. Но вдруг… раздался такой вопль, куда там милицейской сирене! У меня спина взмокла, и ноги к месту приросли от ужаса. Слышу – не только тётка вопит благим голосом, а ещё ей будто вторит еще чей-то – грубый, и в то же время такой безысходно-пронзительный голос... Долго ль эти звуки тайгу оглашали не помню, но только вдруг та-ака-а-ая тишина настала... Слышно, как мошкара вокруг вьется, да под горой стадо на водопое плещется. Встала я, как чумная, куда бежать, – не знаю…. Но очухалась малость и бегом через бурелом, да сначала куда-то в сторону, а уж потом, опомнившись, обратно, к тётке. Крадусь к кустам, раздвигаю ветки, вижу: сидит она, бедная, белее молока и собирает рассыпанную малину из травы, и ест, ест, ест ее… А глаза мимо меня глядят, словно стеклянные. - Тёть Ань, ты чего? – кидаюсь к ней. - Мме-ме-дддведь, – еле-еле прошептала она; я и села рядом, – мало не в корзину с малиной. Сколько-то времени прошло, мы с тетушкой посидели-посидели, да все прислушивались, но – тихо, ничего подозрительного не слышно, -чтобы хоть шорох какой или ветка треснула… Только птицы, успокоившись от недавней какофонии, знай себе посвистывают… Тихохонько поднялись, подхватили корзины с малиной и осторожно двинулись искать тропинку домой, молча озираясь то и дело с опаской, – вдруг где-то затаилась смерть наша в бурой шубе… ...Ну, и бывает же такое! Мы-то уж было подумали: всё, опасность миновала, даже как-то смелей по тропке пошли. Вдруг видим: вот он, мишка-медведь. Замерли, лишний раз вздохнуть боимся... А косолапый лежит, – огромный такой (или со страху показалось), навалившись на коряги, и... не двигается. Мы пригляделись… А он… не дышит, сердешный! Как есть – мёртвый. Обошли сторонкой и домой скорей! Лишь на подходах к селу рассказала мне тётка, как, не услышав от меня ответа, пошла на звук чавканья и встретилась с ним – глаза в глаза! Как закричала пронзительно – глаза закрыла и верещала, пока дыхание не перехватило. Сквозь свой визг слышала она его рык-крик, да ещё – как ветки трещали, когда медведь от испуга рванул бежать… Да, недалеко убежал, бедолага, не выдержало сердце косолапого теткиного пронзительного голоса , – от разрыва скончался. Вот такая история со мной приключилась. Вовек не забыть мне того отпуска и малинки той душистой, что в корзинках принесли. Как баночку с вареньем открываю, так того мишку и вспоминаю… А в тайгу за ягодой меня с той поры никакими уговорами не заманить.
Позднее лето. Красивая бледность Неба у кромки воды. Позднего дня приглушённая нежность. Ты – полевые цветы.
Ты полевые цветы приказала Маме в подарок набрать, В сторону леса рукой показала И задремала опять.
Я собираю ромашку и клевер, Бело-сиреневый цвет. Я собираю ромашку и клевер, Бледный неяркий букет.
Время застыло, живое, лесное, Спит человек у воды. Я собираю цветы, и со мною Ты собираешь цветы.
Солнце клонится, и день угасает, В травах колеблется тень. Спишь ты, и будто из сна отлетает Недопростившийся день.
Я разбужу тебя, рано ли, поздно, Чтобы он весь не слетел, Чтобы над нами склонился серьёзно И уходить не хотел.
От безумий людских Городских Вдалеке Улыбаются изредка боги. Золотая дорожка бежит по реке, И вода Лижет ласково Ноги… Ты цветов луговых Разбудила клавир, Синий зной Наплывает Волнами… Если где и случился Затерянный Мир - Значит, вот он, Лежит Перед нами…
Никогда и нигде. Только здесь и сейчас. Голубой василёк Покачнётся у глаз Васильковых таких же И милых… В небесах облаками Несутся года… Этих глаз Не увидеть уже никогда. Я любил… Боже, Как я любил их!..
Птичьи трели победные… Где они? Где? В синеве бесконечно-высокой… И плывут облака По недвижной воде, Небеса Зарастают осокой… Этот миг отзвучал - То ли зов, То ли всхлип, Он остался годам неподвластным В жарком шёпоте трав, В дерзком запахе лип, Одуряющем И сладострастном…
Никогда и нигде. Только здесь и сейчас. Голубой василёк Покачнётся у глаз Дрогнет в заводи Нежное имя… Только здесь и сейчас, Никогда и нигде, Снова жаркое солнце В холодной воде - Это будет Не с нами… С другими…
Мы – соль, поэтому нам горько. Нас растворяет полумгла. А на окне вагона шторка До потрясения бела.
Как хорошо, что мы такие, Без соли долго не живут. Лежим – притихшие, нагие, И руки по рукам плывут.
Мне страшно, лишь глаза закрою И кажется – в глухой овраг Наш поезд катится слезою, Не остановится никак.
Chère K.
хочешь, я расскажу тебе, как (я) тут в Париже? кривосплетенья улиц, изломы неба и крыши, бесконечные крыши город облеплен в честь осени листьями и афишами а осень – с сегодня – спит под мостами с клошарами....
а знаешь
я выдумываю этот город по сто раз на дню собираю его из огромной кучи красивостей набираю из вороха милых уютных вещей из обломков жизни, из привычных уже déjà-vu из улыбок и взглядов прохожих из той осени, что не выгнать и с улиц не вымести до конца этих дней
до Рождества
я перестраиваю его заново – нанизываю на нитки метро чтобы снова наутро забыть про себя в нём про него я набираю шагами сонеты о вечной любви на его бесконечных асфальтах - глоссами к жизни и я раскладываю этот patience на столе наспех и гадаю на нем – о себе, о тебе, обо всем, обо всех...
...за спиной рассыпаются улицы - за поворотом видишь новое небо, фасады, улыбки прохожих но кто-то здесь не успел довести пару мелких штрихов для тебя (слишком быстро свернул) где-то дверь, где-то отблеск окна нереальны я-то чувствую но с каждым вдохом – пьянею всё больше этим воздухом и в лабиринтах расставленных – тоже наспех – кое-как стен пропадаю
и на выдохе
- paris - je t'aime
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...510... ...520... ...530... ...540... 548 549 550 551 552 553 554 555 556 557 558 ...560... ...570... ...580... ...590... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850... ...900... ...950... ...1000... ...1050... ...1100... ...1150... ...1200... ...1250... ...1300... ...1350...
|