Вот и пришла-наступила красавица, матушка – русская Зима…
Не лисою, крадучись, а – хозяйкой властной: в одночасье,
да с ревизией. Готовы ли к приходу моему, напасли ли провианту?
Утеплили ли избы да сени, прикопали в саду? Навязали одежды ль теплой, али
ровно емелюшки на печи – на авось надеетесь?
Ох, берегитесь тогда!...
Остановила Зима время в реках, перестало оно течь и рыба заснула в том безвременьи.
Сковала озера и пруды – стало быть, готовь проруби.
Запорошило снегом – с первого дня.
Белое царство новым инеем сияет,искорками на солнце переливается.
И в лес пришла Зима, и во двор. Ребетня радехонька: баб снежных лепит.
Просит тятеньку с маменькой: дайте, мол, морковочку !
Родители серчают на такое баловство, а все ж – дают.
А как не дашь?
Примета ведь есть: коли пожадничаешь снеговику на нос морковку, так не пеняй
потом – будет зима лютая, да студеная.
Завьюжит, занесет – с тревогой будешь
путника выглядывать в замерзшее оконце – помоги Бог вернутся сердешному,
найти дом родной…
А коли – не поскупишься: побалует Зима оттепелями, будут морозы спадать
временами и солнце не испугает холодом:
погреет лучиком своим и средь зимы.
Вот и выступил я в дорогу.
По белому снежку, по зимнему холодку – из Петербурха да в Москву. По государеву делу.
Скачу, красавец удалой: в лисей шапке, в тулупчике простом, овечьем, по белым
снегам – на белом рысаке.
А под тулупчиком – мундир, да пистоль за поясом. От лихого случая. На боку одном
ташка да палаш, а с другого – шпага.
Сапоги со шпорами, через седло переброшен невелик мешок с провиантом
да сродственникам подарочки везу: детишкам сладости да цацки, дамам на
платья отрез, а кавалерам – голландского крепчайшего ароматного табачку.
А в мундирчике моем, в потайном кармане – государево письмо с сургучом и
вензелем, на белейшей бумаге – с
высочайшим указом, собственноручным.
Вот так вот.
Проехал Валдай гостеприимный, с ночевой, да с дружеским ужином.
А далее – дикие места, безлюдные.
Лихих людей – не страшно, у их самих страх есть супротив моего пистоля да
палаша. Да и с государевым служакой кто
связываться станет?
Ни добра у него, ни денег. Только лошадь да одежка. Невелик приз.
А пропадет человек – ведь, искать будут. Войско отрядят – а те, разбойника
встретят – не пожалуют.
За все лиходейство свое – сполна заплатишь.
Но, вот, не ровен час – повстречать голодную волчью стаю: так у тех-то
страха нету. Голод его съел. Как увидят
путника одинокого – легкая добыча.
Не удержит ни боязнь, ни опасность. Нападут, так и знай…
Все оно эдак-то и вышло.
Как отъехал от Валдая верст на пятьдесят – чую, что-то не так.
Конь захрапел. Забеспокоился.
Издали чует, копытом в снег бьет, стал – не идет дальше.
А тут засверкал снег бесовскими огнями, задвигался – и выскочили из него волки,
стаей, да не простые – а снежные волки. Пыль серебряная, седая с них летит,
глаза желтым огнем дьявольским горят, такие же голодные, как их лесные братья.
Вьюгу вкруг себя подняли – несет их нелегкая прямо на меня.
И пистоль супротив их бесполезен, и шпага. Но не палаш. Им-то я порубаю
сколь смогу – не мелкие кусочки.
А там уж – смерть придет.
Встречай, Господи, раба своего, вместе с конем и амуницией.
Выхватили снежные волки и свои палаши – да скопом, сворой – в атаку.
А мой-то палаш – заговоренный. Я им самого Мазепу гонял, с дружком его – Карлушей.
Так и волкам досталось. Двоих с ходу порубал.
Бились долго. Затем, чую, стали волки с голодухи-то уставать.
А уж как еще двоих в снег положил – так запросили пощады.
- Смилуйся, служивый! Бес попутал, да голод подвел! Больше не будем…
- Ах, повиниться решили, значит? Да не выйдет ничего – говорю им.
– Порубаю на итальянску макарону! На снежные нитки вас распущу!
На шанежки ледяные покрошу! Да потом – и бабу с вас слеплю – дабы не повадно было.
Вашему брату – урок.
Волки – на колени.
- Батюшка! Не губи! Серебром заплатим – отступись! Голод попутал!
Отлегло у меня в душе. Вижу – не хитрит волк, всамделе переживает, винится.
Однако, ненадолго отлегло. Глядь – а у коня-то моего один бок отъеден.
- Что за комиссия такая? – говорит конь мой человечьим голосом, – Как мне жить-
то теперь? Седло съезжает. Да и холодно – так. Кишки стынут.
- А мы сенцом заткнем, любезый коняка, – увещевают волки.
- Я вам сейчас покажу – «сенцом», – разозлился я тут не на шутку. – А ну,
живо: пять рублёв серебром – на ремонт скакуна!
Волки забоялись, по карманам, по камзолам, по мошнам полезли – наскребли
четыре рубля серебром и полтинник.
- Полтинник должны будем!
- Ладно, – говорю, – Прощаю на первый раз.
Волки сенцом залепили бок. А я с одного прибитого снежную шкуру снял – да коню
бочину подкрепил кое-как.
А дальше что? Дальше – к ветеринару.
- Нет, – говорят снежные волки, – Не поможет тут ветеринар. Здесь через две
версты – направо есть сход с
дороги: по нему еще версту пройди,
хлопни в ладоши и крикни: – Кузня! Отворись!
Явится тебе Огненный Кузнец.
Закопченный весь, с рогами и хвостом.
Ты его не бойся. Отдай ему серебро – он
тебе коняку исправит. Лучше прежнего будет – вот те крест.
На всякий случай.
А Государю про нас не сказывай. Мы больше не будем. К шведу уйдем.
Поклонились и ушли, души флибустьерские.
Пошли мы три версты пешком до владений Огненного Кузнеца.
Как вышли на поляну – хлопнул я, как волки учили, сказал слова заветные,
и открылась нам кузня.
Пышет огнем внутри, горн горит, молоты стоят по углам – и нет никого.
Тут скрипнула дверца потайная, и явился нам сам Кузнец Огненный. Вылитый Черт!
Зуб золотой, в ухе – серьга цыганская, в красной рубашке, черным поясом широким
подпоясан. Сапожки подбитые цокают
да поскрипывают.
Шаровары на нем атласные. Кавалер…
Только сзади – хвост. Барышню – в обморок сведет. Старушку – в могилу.
От виду лишь одного.
Встряхнул черт на лапище своей серебро, прищурился и говорит.
- Золото не обещаю, а железом сделаю.
Засумневался я тут – увезет ли конь
железо на своем боку?
А черт и говорит: – Мое железо ничего не весит.
Как и твой конь после моего ремонта.
И за дело взялся.
Золотые искры из горна летят, серебром из-под молота разлетаются! Огненные
волосы на кузнеце пламенем горят,
а не сгорают.
А рога его сверкают красно-желтым дьявольским светом.
Кишки новые коню из серебра сделал, желудок ему луженый выковал-поставил,
бок железный засверкал: ужо не будут
внутренности-то стыть на ветру.
Посмотрел-полюбовался Черт: – Хороша работа. А всё чего-то не хватает.
Гармонии, стал быть, нету… красоты особой…
И произмыслил Огненный Кузнец коню крылья приделать.
Для красоты.
Выковал – островерхие, с перьями сплошь, и даже пух в перьях выковал и коню приладил.
Конь, вижу, рад обновке. Желает спробовать.
Да и я не утерпел – вскочил в седло, пришпорил – да и взлетел.
Сквозь крышу – как через масло прошел.
Поднялся наверх – кричу Кузнецу:
- Как править-то?
- Да как обычно, – смеется Кузнец. – Прощай, служивый!
- И ты прощай, служитель Огня, – кричу ему.
«Спаси тебя Бог!» – хотел сказать. Да вовремя одумался.
Пришпорил я коня, и полетели мы по небу, по тучам, через леса и поля – в Белокаменную.
Там меня не ждали так рано. Однако рады были, а уж подарки-то как увидали – так
и прослезились от радости великой.
И пока я ждал обратного пакета Государю – все катал детишек по небу.
Барышни-то боялись, а кавалеры – крестились.
Поп пришел – кадилом помахал, видит: никого от кадила не корёжит.
Знать, не Сатана явился, божьи люди.
И ушел с миром:
- Летай, мол, коли хочешь. Душу токмо не продавай.
И полетел я обратно, в стольный Санкт-Петербурх.
А как стал к Государю на Заячий остров спускаться – тут послы иностранные,
немцы. Да еще какие-то просвещенные
люди – полотенцами голову обмотали,
а сами темнокожи и изумрудами блещут.
- Пегас! – Кричат, – Пегас!
Вот – чудной народ…
Это вам – немцам – Пегас.
А мне – это Серко, друг мой боевой.
Коняка мой любезный…
