Всегда была уверена, что доброта и терпимость во мне перевешивают злобу, жадность и прочее… 

Ан нет! 

Только дача помогла понять, какая коварная особа, проникнуть в глубины настоящей сути. 

Вредная, мстительная, расчетливая… 

Думаете, это я от работы в наклон свихнулась? Постоянный сгиб в области поясницы сдвинул мои мозги на уровень талии и пока еще, тьфу-тьфу, там задержался? 

Ошибаетесь, глубоко ошибаетесь! Все дело в соседке. Люблю я ее! Нет, нет, это не розовые сопли, эта такая пылкая и странная любовь, что описать ее не хватило бы всей моей жизни. 

Дама она, скажем так, весьма внушительная. Во – первых, масса этак на двадцать – тридцать килограмм перевешивает меня. Росточка мы одинакового, но, если про мой можно сказать – росточек, то про ее – внушительный рост. 

Мало того, она ярко – рыжая. Это местная особенность. В наших краях от таких шарахаются, боятся иметь с ними дело. Но это – дачная соседка, и первым мечтательным порывом моим было дружеское знакомство с ней в надежде на задушевные беседы вечерком на скамеечке, после дневных непосильных трудов над грядкой. 

Честно признаюсь, есть во мне неистребимый трудовой пыл: если начинаю работать, ничего вокруг не слышу и не вижу, пока не сделаю намеченного и спланированного. Поэтому, трудясь в поте лица и не разгибаясь, слышала громкие крики соседки и наивно думала, что она также упоённо трудится на ниве. 

Вечером, разогнувшись, опираясь на лопату, чудное, скажу вам, изобретение: и копает, и, если держаться за черенок умеючи, помогает принять стоячее (стоящее?) положение, я окинула удовлетворённым взором аккуратные грядки и направилась к соседке.  

- Нина, идем пить чай, – дружелюбно сказала я ей. 

Нина обернулась, изобразила что-то вроде перекошенной улыбки и, ответив,  

- Сейчас, только работу закончу, – включила…. 

Ой, вы не подозреваете, что за прибор она включила: всё окружающее сморщилось от издаваемого ею звука, а птицы, не выдержав атаки, перелетели в более безопасноеместо. И все эти рулады были в адрес её мужа, который, Гад, не видит, что жена сдыхает, не может чаю даже вскипятить, пока она, бедная и замученная, весь день ходит по участку.  

- Ну, пойдем, попьем, – с нежной улыбкой и на тон ниже обратившись ко мне. 

Я в ужасе попятилась. Но рядом была лопата, это гениальное изобретение на все случаи жизни, она предусмотрительно попала под ноги, вынудив упасть. 

Чай отменили из-за сильного ушиба моей мягкой половины туловища, уши у меня уже были ушиблены всерьёз и надолго. 

С тех пор, прежде чем поехать на дачу, я всегда выясняла, будет ли там соседка. Быть многократно убиенной иерихонской трубой мне совсем не хотелось. Потихоньку я приспособилась носить затычки в ушах, изображать глухонемую и, представляете, какая радость меня обуяла, как однажды на перроне электрички услышала о себе из ее уст, 

- Да какая – то мне соседка попалась глухонемая. 

Однажды мне приснился сон. 

Один из «вещих», как их называют. Этот сон задавил своей реальностью. Тысячи, миллионы колорадских жуков и их красных личинок гнездились на моем участке и пожирали картошку. В ужасе я схватила банку и стала их собирать, но они не поддавались, уворачивались, ускользали, падали в траву… 

Тогда я села среди картошки, малиновой от личинок, и заплакала, 

- Мало того, что соседка задавила меня своим криком, так еще эти жуки… 

- ШШШШШ, – зашипели жуки, – мы тоже от неё спасаемся, мочи нет больше слышать ее. 

- Мурррр, – замяукал мой избавитель от кошмаров, – мурррр, чего это, мур-мур плачет моя хозяйка? 

Кот мягко бил лапой по лицу, требуя ежедневной утренней порции молока. Мышкой он уже позавтракал, останки ее, как всегда должны были лежать на тропинке у крыльца. Кошмар закончился, и я побежала смотреть свой участок. Так и есть!  

Эта Нина, с утра пораньше (и кто её разбудил!) громко орала на своего мужа. 

– Гад, сволочь, изверг.…  

Повторить её художественно закрученные выражения мне не под силу!  

Но смысл цицероновских речей сводился к одному, 

– Ты почему раньше всех посадил картошку, теперь все жуки пасутся только у меня. 

Вот! Вот оно спасение, орудие мести! Картошка, приготовленная для посадки, не осталась в ведре, я ее всю почистила, пожарила и съела, испытав необъяснимое облегчение до и после! Надо бороться с соседкой ее методами. Не любишь жуков – получай, звенишь в ультразвуке – слушай сама. 

Следующей ночью ко мне во сне пришел огромный колорадский ЖУК, Предводитель! 

Помоги…, – он полз еле- еле, – личинки наши мрут от ее крика, мы не можем так развиваться,  

И мы избавились. На наше счастье соседка прочитала какой-то сверхумный лунный календарь, по которому сроки роста картошки совпадали со сроками вывода личинок. Нина гордо продемонстрировала нам издали недосягаемую обложку и стала осваивать новую агротехнику. Вы, конечно, понимаете, что счастье ей не просто так привалило? 

И теперь, когда я вижу соседку, захлебывающую в сипе (голос у неё начисто пропал!) от нашествия колорадских жуков не только на картошку, а на весь огород, я беру самого крупного жука в руки, а он всегда пасется у меня, подмигиваю ему и спрашиваю, 

- Можно сеять? 

- Можно, – отвечает Предводитель и ползёт на соседские участок строить свою рать на очередные грядки. 

Было мне пять лет, и ехал я с мамой в трамвае. Сидел у нее на коленях, играясь с оловянным солдатиком. Простой пехотинец, застывший по стойке смирно. То в руке вертел, то ставил на оконную раму. Я развернул его к окну и показывал, как утекают за трамвай дома, деревья, люди, машины, снова дома и снова деревья, люди... Куда это все девается, утекает? 

Водитель объявил нашу остановку. Я встал. Мама взяла меня за руку и повела к выходу через плотную череду ног, которые то уходили в сторону, расступаясь, то становились стеной перед самым носом. 

Мы вышли. И только в этот момент, придя в себя от трамвайной суеты, я вдруг почувствовал, что чего-то не хватает. Солдатик! Где же он? Я же держал его в руке. В карманах обнаружил только скомканный билет и скрепку. И всё. Я потерял его. Оставил там, в трамвае, на подоконнике. Он уехал без меня. Вернее, я вышел без него. 

Глупо, но мне порой кажется, что он и сейчас катается по кольцевой и смотрит, с грустью в глазах, на мелькающий, чуждый ему, мир. 

Я зашел к Ривэли с сумкой, в которой была маленькая плоская бутылочка коньяка, сменная одежда, кеды и всякая другая мелочь.  

Ее родители пригласили меня поехать с ними на шашлыки. Мероприятие должно было состояться в Боровецком лесу, под Набережными Челнами.  

Ривэли пообещала научить меня рыбачить. Последний раз я этим занимался еще в дошкольном возрасте, вместе с отцом. Наверное, ничего не поймал, потому что ничего не помню – а ведь первая рыба по всем правилам этой жизни не должна забываться.  

Я согласился и спросил: что с меня требуется. Оказалось, что ничего. Я прихватил с собой коньяк.  

Когда сумку упаковывали в багажник белой шестерки, ее отец, говоривший с непередаваемым татарским акцентом, спросил, нет ли там чего бьющегося  

- Конечно, нет, – ответил я.  

Как то Ривэли рассказала мне, что опрокинула эту машину своим желанием. Они с отцом ехали в деревню, ей было так тошно, что она всю дорогу представляла, как машина опрокидывается. В конце-концов так оно и случилось. Ерунда, думаю, у нее просто предчувствие было, рыжие, конечно, все колдуньи, но не до такой степени. Но за бутылочку все-таки скрестил пальцы. 

О себе. Сейчас у меня закончилось виски Тамбоуи. Это был настоящий молт – односолодовый виски и стоила бутылка 0,7 столько, сколько я зарабатываю за день... да и в Москве его не купить просто-напросто, можно полгорода облазить в его поисках. Сейчас остался только запах – непередаваемый запах летнего медоносного полдня в дубовом лесу. Ну да я и не об этом. И делается он, только НА ОДНОЙ крохотной винокурне в Шотландии.  

Вы уже поняли, что я алкоголик с претензиями. 

Мы поехали вечером. В июне в тех краях темнеет не так поздно, как в Москве – что-то там с часовыми поясами намудрили. До Челнов – два часа езды, если соблюдать правила дорожного движения. На шестерке. Во второй машине – не помню какой, ехали какие-то родные, или двоюродные родственники – татарские семьи просто огромны. 

В Челнах мы приехали на окраину города, где к нам должен был были присоединиться очередной эскорт родственников, Ривэли и ждали, пока они соберутся и сядут в машину. Получился такая колонна «классики» без мигалок.  

Боровецкий лес под Челнами – искусственная лесопосадка немереной площади – сосняк, с двумя – тремя трассами внутри. Там располагаются базы отдыха, лагеря и прочая ерунда в том же духе. Само место нашего назначения – бывшая спортивная база. Она была уже в разобранном состоянии, от нее вообще осталось два барака, в которых когда-то жили дети, или спортсмены, или спортсмены-дети. На следующий год ее должны были снести окончательно.  

Мы приехали туда, когда уже смеркалось. В воротах лаяла какая-то собака, может даже немаленькая, уже не разобрать. Сторож, который то ли тоже был родственником, то ли просто оказывал содействие, показал нам комнаты, в которых можно было разместиться. Нас с Ривэли и ее двоюродной сестрой поместили в одну комнату, выходившую в общий коридор. Во избежание разврата, так надо понимать. Двоюродная сестра, не помню ее имени, была красива – точнее так, у нее было правильное лицо. Слишком правильное и к тому же она была брюнеткой, а их я тогда игнорировал как класс, поэтому отнесся к ее наличию равнодушно. Ривэли как-то рассказывала трогательную историю о том, как сестру бросил парень и потому у нее сейчас комплекс неполноценности. Патриархальное воспитание, что поделаешь.  

Железные кровати с пионерскими матрасами и целые кипы бульварной литературы – детективов карманного издания. Ривэли очень любила новые русские детективы.  

Я с похмелья тоже.  

Похмелье было, потому что был огромный стол, накрытый в специальной трапезной. Деревенское изобилие – одинаков крупно порезанные огурцы, куски мяса и сыр, железные тарелки и кружки. Тосты и разговоры были исключительно на татарском языке, который я, почти не понимал. Ривэли мне переводила.  

Спать легли поздно. Я сразу отрубился и сразу был разбужен. Было утро – четыре часа, кажется, и Ривэли сказала, что мы идем на рыбалку. Я и совсем забыл, как весь вечер клялся, что пойду с ней обязательно. Пошел. Мы выбрались из барака и тихонько прошли за удочками в сарай.  

Там была маленькая плотина и запруда, мы сидели на бетонных плитах и я щурился на красный шар восходящего солнца. Изредка посматривая на поплавок. Ривэли улыбалась как чеширский кот. Это была странная, но притягательная улыбка – собственно из-за этой улыбки я и начал встречаться с ней. Из-за улыбки и крохотного дефекта дикции. И еще рыжих волос. Она была воплощением нестандарта. Жизнь в провинциальном городке наверняка сделала ее сейчас «как все». Если она не перевернула машину окончательно. Да, это была просто рыбалка. Мы не занимались сексом. В ответ на мои предложения сделать то, ради чего, как я считал, собственно и встречаются мужчины и женщины, она упорно заявляла, что не готова к этому морально. Тогда я еще был слишком молод, чтобы настоять на своем, а ее тараканы в голове не позволяли ей согласиться. Короче, дальше поцелуев, страстных и крепких дело у нас не шло.  

Нам долго ничего не удавалось поймать, зато, когда это, наконец, случилось, и ей попался крохотный карасик, Ривэли просто запрыгала от восторга. Она научила меня наживлять на крючок кусочки хм... вот забыл чего, забрасывать удочку, и следить за движениями поплавка, и, наконец, подсекать. Увлекательное занятие, бесспорно. И чисто спортивное – то, что нам удалось поймать, едва хватило накормить местного кота.  

О чем мы и доложили бдительной маме Ривэли, когда вернулись.  

День был очень ярким и солнечным и потому после обеда мы решили сходить позагорать. Загорать – это громко сказано, потому что кожа, что у нее, что у меня слишком чувствительная и сразу покрывается мелкими веснушками, которые потом уже не сходят. Я взял с собою фляжку коньяка и лимон, выкраденный из столовой. Так как джинсовка у меня была больше на размер, то карманы даже не оттопыривались от такой ноши.  

Мы гуляли в окрестностях дамбы, пока не нашли ивовый куст, закрывавший нас от вероятного наблюдения со стороны запруды и при этом не мешавший солнцу прогреть наши веснушки.  

Я разделся по пояс, а Ривэли сняла халат, под которым оказался купальник, какой-то очень пуританский, я даже цвета его не запомнил. Фигура у нее тоже была нестандартная – маленькая грудь и относительно короткие ноги.  

Коньяк я наливал в крышечку – немецкими дозами. Дольки лимона, высокое июньское солнце, речка. Пришла двоюродная сестра – от коньяка отказалась, посидела и ушла. Ривэли крикнула ей, чтобы она сказала маме, где мы сейчас находимся.  

Я спросил, – а про коньяк она тоже скажет маме?  

- Нет, не скажет.  

Мы разговаривали о какой-то ерунде и время от времени, порывами, целовались.  

Господи, о чем же мы говорили тогда? Может быть рыбалку обсуждали, или наших общих друзей-врагов.  

Она улыбалась и, поглядев на небо заявила, что сейчас будет дождь. Она как заклинатель дождя чувствовала, когда это может случиться, либо это было как с той машиной, которую ей удалось перевернуть своим желанием. Может, она и вправду была ведьмой?  

Как-то я дал ей почитать сборник российской фантастики. Вы спросите, откуда он у меня? А я скажу – я кроме фантастики и фэнтази ничего не читал. Толкиена осенью, Стругацких – летом. И еще Станислава Лема. Хорошее такое, классическое образование. Из меня получился бы неплохой сисадмин или электрик. Во всем сборнике, среди всякой скучнейшей «школы Ефремова» она нашла для себя рассказик о том, как девушка влюбилась в дождь, который то ли стал юношей, то ли сам по себе был таким человекофилом, что стал лить для нее постоянно. Я не помню. И вот она показала мне этот рассказ, кстати, который я так и не смог прочесть от начала до конца, хотя честно порывался раза три, и часто отсылала к нему, когда говорила про свою любовь к дождю.  

Когда внезапно небо заволокло тучами, то я уже не удивился этому. Но потом началось что-то невероятное. Дождь буквально бил тяжелыми каплями. Сначала мы спрятались под ивой, я обнял ее и накинул на нас сверху джинсовку, рассчитывая, что дождь скоро закончится. Но не тут то было. Ливень только усиливался и был он холодный, как это и водится в июне.  

И вдруг она мне говорит, улыбаясь, как чеширская кошка:  

- Я бы хотела, чтобы это у нас произошло в дождь.  

Я сначала не понял, о чем это она.  

- Я бы хотела, чтобы это случилось сейчас, – сказала Ривэли.  

Нет. Я не мог. Стало вдруг резко холодно, как под холодным душем, и единственное о чем я мог думать – это о крыше над головой.  

Мы бежали домой со всех ног.  

Наша одежда сушилась рядом на двух веревках, протянутых в кухне. Мне дали какие-то спортивные штаны из чистой синтетики и отправили обедать, а потом спать.  

Весь вечер шел банкет – родственники, число не менее двух дюжин ели шашлык, пили водку из пластиковых стаканчиков и выплясывали под татарские песни.  

Через неделю она стала холодна со мной, а потом и вовсе заявила, что нам нужно расстаться. Но уже знал об этом. Каждый раз, когда я от нее возвращался домой, она смотрела мне вслед в окно до тех пор, пока я не скрывался за поворотом. После поездки на шашлыки она этого не сделала. 

Ее настоящее имя в переводе с татарского означало Весенний дождь.