Скворцы 

или некоторые размышления по поводу. 

История о скворцах началась ранней весной. В апреле я переехал на дачу. За прошедший сезон мы с супругой изыскали резервы и наняли бригаду молодых парней, которые взяли обязательство за определённое количество денег обшить стены дома пятидесятимиллиметровым пенопластом, зашпатлевать их и покрасить. Колер краски для стен дома выбирала жена. Она превратила это в процесс, долго мучила парней, истомив их своими раздумьями, но всё-таки выбрала. Парни вздохнули с облегчением и ударными темпами закончили работу. У них появилось много заказчиков на их работу. Дом получился светло-серого цвета с голубизной, стал красив и наряден, как домики у немцев. Не хватало, только, герани на окнах. Но моя супруга высадила прекрасный розарий на фасадной стороне дома, разбила клумбу напротив западной стенки и посадила на ней разнообразные цветы. Так что герань, с успехом, заменили красные, бордовые, розовые и жёлтые розы. У неё, даже, росло два куста сине-фиолетовых роз, которые своей синевой соревновались с «граммофонами» растущего рядом «Гибискуса». 

Пока мы занимались любимыми делами, жена цветами и растениями, я модернизацией дома, изготовлением лавочек и прочими инженерными делами, четыре пары скворцов, прилетевших откуда-то с юга, где зима мягче и теплее чем у нас, без согласования с нами, поделили крышу нашего дома на четыре части. Там под каждым углом кровли между шифером и балками обрешётки, к которой крепиться шифер, было расстояние достаточное для строительства гнезда. Так казалось скворцам, и они приступили к делу. Они развили такую бурную деятельность, что работа по строительству гнёзд продвигалась с необыкновенной скоростью. Но без скандала, всё-таки, не обошлось. Одна пара скворцов подготовила кучку строительного материала, положив его не в гнездо, а около его, а вторая пара, быстренько, этот пучок соломы и травы утащила для себя. 

Разборка была быстрой и жёсткой, перья летели в разные стороны, причём сражались наравне с самцами и их самки. 

В итоге, нахалов наказали, материал строительный забрали, справедливость восторжествовала, и воцарился мир. 

Вот тут у меня и мелькнула мысль о том, что справедливости без боя не бывает. 

За неё нужно сражаться. 

Через несколько дней гнёзда были готовы, яйца снесены, и скворчихи уселись на них высиживать птенцов. Чтобы не скучать, они беззлобно переругивались друг с другом, причем самки сидевшие на яйцах на южной стороне дома дружили против самок сидевших на яйцах на северной стороне. Мы с женой даже шутили по этому поводу, что у них как в США идет война между Севером и Югом. 

Но, даже, эта превентивная словесная война не могла нарушить идиллию, царящую на нашем участке. Скворчихи высиживали птенцов, скворцы мотались по окружающим просторам и таскали скворчихам еду, жена возилась с цветами и растениями, я мастерил что-нибудь по хозяйству. Погода была прекрасная, сад зеленел, настроение и у меня, и у жены чудесное. Сидя на лавочке, я вспоминал пионерское детство. Тогдашняя пропаганда учителей, пионервожатых была направлена на то, чтобы нам, детям привить любовь к скворцам. Они де, самые полезные птички и являются авангардом на фронте борьбы с вредителями садов и виноградников. Мимо их клюва ни одна гусеница, безнаказанно, не проползёт. Я вспоминал, как мы, мальчишки, делали для них скворечники и укрепляли их на деревьях в городе. И я тешил себя мыслью, что эти четыре скворцовых семейства не дадут проползти по листу ни одной гусенице, все вредные жучки, червячки будут уничтожены. Я, даже, прикинул, приблизительно, количество бойцов с вредителями моего сада. Если в каждом гнезде по четыре яйца, а это минимум, у них бывает и побольше, то совместно с их родителями должно быть двадцать четыре клюва способных уничтожать вредителей. Это же целый боеспособный взвод. 

Мы с женой как верные апологеты той пропаганды, тут же, зачислили скворцов в друзья, а хорька, который, время от времени, шлялся по нашему чердаку, во враги.  

По требованию моей любимой жены, и в соответствии со своим желанием, я заложил хранящимися там досками все возможные пути проникновения хорька на чердак. Если он попадет туда, то, тут же, пообедает и скворцами и их птенцами, когда они вылупятся из яиц. 

У нас на даче появились и живут последние лет пять, шесть хорёк Кеша и полоз Гоша. Мы к ним и они к нам привыкли, и мы сосуществуем в мире и согласии. Мы их не притесняем и они нам не мешают. Зато в доме нет ни мышей, ни крыс. Это заслуга Гоши, хранящиеся на чердаке фанера, доски и прочие стройматериалы не загаживают залетающие туда птицы. Это, полностью, заслуга Кеши. Ко всем их достоинствам следует добавить их скромность. Они стараются не встречаться с хозяевами. И если, случайно, такая встреча и состоялась, то Гоша, с чувством собственного достоинства, уступит вам дорогу и отползёт в сторонку, а Кеша рванёт так, что и сообразить не успеешь, куда он делся. 

Кстати, в связи с последующими событиями со скворцами я, уже, не так конкретен в вопросе кто друг, а кто враг. Мне вспоминается одна притча связанная с этими понятиями. 

В один морозный, зимний день, летевший по своим делам воробей замерз и упал как льдинка на дорогу, по которой гнали стадо коров. Воробей, уже, был готов отдать богу свою воробьиную душу, но в это время проходившая над замёрзшей птичкой корова 

ляпнула на него тёплую лепёшку навоза. Воробей отогрелся в тёплом навозе, жизнь показалась ему опять прекрасной, он высунул голову из навоза и зачирикал от радости. В этот момент рядом проходил голодный кот. Он услышал чириканье воробья и, вытащив его из навоза, тут же его съел. Мораль этой притчи в том, что не всякий тот враг, кто на тебя нагадил, и не всякий тот друг, кто тебя из дерьма вытащил. Но уж если попал в дерьмо, то сиди тихо и не чирикай. 

Прошло ещё немного времени и, судя по непрекращающемуся гомону и скоростными полётами обоих родителей с утра до ночи за кузнечиками, червячками, гусеницами, жучками и прочей живностью из меню птенцов, они вылупились. Аппетит у них оказался отменный, причём во всех четырёх семьях. Соответственно количество поглощаемой ими пищи давало определённое количество отходов от неё из них. Если взрослые птицы это делали в поле или в лесу куда они летали за добычей то желторотые птенцы, жившие инстинктами, которые диктовали им, что гадить в гнезде нельзя. Поэтому они, просто, выставляли заднюю часть за гнездо и стреляли помётом на светло-серые, с голубизной, стены нашего, бывшего красивым, дома. 

Через две недели стены нашего дома выглядели как стены курятника, в котором у курей понос. В глазах любимой жены появилась и не исчезала тоска. Причём, птичий помет обладал одной особенностью. Его консистенция была такова, что под ним выгорала краска. Наши попытки помыть стены шваброй, ясно, показали нам это. Помет смывался, но под ним были пятна грязно-ржавого цвета. День за днём взрослые птицы, родители этой, вечно, голодной малышни, мотались как челнок ткацкого станка, таская орущим птенцам всё, что только могли добыть. Каждый раз подлетали к гнезду с какой-нибудь козявкой. И очень было обидно, что они, совсем, не обращали внимания на наши деревья на которых гусеницы гуляли по листьям, как по бульвару, одновременно, пожирая их, листовёртки так закручивали листву, что она опадала Пришлось разводить специальное средство и брызгать деревья всякой химией, что мне очень не нравилось. То есть, мои надежды на боевой взвод в двадцать четыре клюва чистящий мой сад от вредителей оказались эфемерными. Зато, количество помёта на стенах увеличивалось в геометрической прогрессии. Кроме стен, четыре кучки помёта к концу дня вырастали на отмостке под каждым гнездом. 

Короче, наступил момент, когда мы превратились в обслуживающий персонал четырёх многодетных скворцовых семей. Теперь ни я, ни моя жена не могли поспать утром. Мы не могли отдохнуть и днём после обеда. Мы не могли заниматься своими любимыми делами. Птенцы орали голодными, дурными голосами целый день начиная с момента появления солнца над горизонтом и заканчивая моментом захода солнца.  

Интенсивность этого ора увеличивалась, как только кто-то из родителей подлетал к гнезду с какой-нибудь козявкой в клюве. 

На военном совете с женой мы констатировали, что скворцы – хозяева положения. 

Убрать их невозможно пока птенцы не встанут на крыло и не улетят сами. Либо нам нужно собираться и переехать на городскую квартиру, оставив дачу на милость скворцов. Но тогда, точно, нужно будет перешпатлёвывать и перекрашивать стены. Сейчас жена ежедневно моет стены и краска не успевает сгорать под помётом, но это не может продолжаться бесконечно. 

Последним ударом нанесшим поражение моей вере о полезности скворцов послужил тот факт, что проснувшись от ора птенцов, спустя несколько дней после нашего военного совета, и выйдя на крыльцо, я обнаружил, что, очень, редкая черешня элитного сорта, которую я посадил четыре года назад и давшая в этом году первый урожай ярко-красных, мясистых, ароматных ягод, вдруг преобразилась. В первый момент я не сообразил, что же с ней произошло. Но когда я увидел, всего, одну ягоду, сиротливо висевшую среди веток и листьев, у меня появилось желание заорать: «Караул! Ограбили!!!» Я собирался, на днях, собрать ягоды и меня кто-то опередил. Я, машинально, сорвал последнюю ягоду и сунул её в рот.  

– «Да, действительно, – подумал я, – меня не обманули. Черешня просто шикарная. Кто же такой хитрый, что забрался в сад и обобрал черешню, когда мы спали. Неужели деревенские мальчишки ? Но, когда в суточном кургане из помёта на отмостке я увидел косточки черешни, я понял все. Восемь клювов, так называемых, защитников от вредителей, в течение двух утренних часов, обобрали черешню и скормили ягоды своим, вечно голодным, птенцам. 

Я, конечно, приветствую их поступок, как родителей, но когда тебя грабят, даже, во имя самых светлых побуждений, это всегда вызывает нехороший осадок. 

Короче говоря, эти «полезные птички» довели меня до нервного срыва, жена ходила бледная с тоской в глазах и вздрагивала от звука орущих, дурными голосами, птенцов. Момент, когда эти птички встанут на крыло и улетят, казался несбыточным и недостижимым. Каждый день начинался с того, что мы убирали помётные курганы и длинной шваброй пытались отмыть стены. Больше делать мы ничего не могли. 

Как-то сидя на лавочке, которая была сбита мной на скорую руку во время строительства дома, я решил сделать новую лавочку и установить её капитально в тени ореха. Я забрался на чердак и отобрал две подходящие доски и несколько брусьев и принялся за работу. Провозился с изготовлением лавочки почти весь день, затем покрасил ее и, оставив сушиться под солнышком. После ужина я прилёг перед телевизором, ожидая обещанный бокс с Виталием Кличко. Началась трансляция поздно, визави Виталия продержался до седьмого раунда, затем рефери прекратил бой в виду явного преимущества Виталия. В итоге, уснули мы около двух часов ночи. Засыпая, я с ужасом подумал, что из-за утреннего ора птенцов выспаться не удастся. 

К большому моему удивлению проснулся я раньше жены, около девяти часов утра.  

Птенцов не было слышно, царила благодатная тишина. Солнце было высоко и, наступившая тишина настораживала. Я, с удовольствием подумал, что птенцы встали на крыло и улетели. Вернувшись в дом, я поделился своей радостью с женой. Не веря мне, она выбежала во двор и обошла по периметру весь дом. Было невероятно тихо, хотя четыре небольшие кучки помёта под гнёздами были. Мы, как обычно, убрали эти кучки, помыли шваброй стены. 

Время шло, день клонился к вечеру, но было удивительно тихо. Жена от радости ходила в припрыжку и начала что-то напевать. В её глазах исчезла тоска.  

Я, в свою очередь, решил поставить металлические пластинки на ножки новой лавочки. Кусочек оцинкованного листового железа хранился на чердаке, и я отправился за этим кусочком. Когда я вошёл на чердак, то кучи перьев в четырёх углах чердака прояснили для меня причину наступившей тишины. Хорёк Кеша разделался этой ночью и с взрослыми скворцами и с их птенцами. Я, когда выбирал доски для лавочки, случайно передвинул доску, которая перекрывала доступ Кеше на чердак. 

Вы себе, даже, не представляете, какую благодарность, в этот момент, я почувствовал к Кеше. Мне, тут же, на ум пришёл один анекдот, в котором человек, которого спросили, как он относиться к ГАИшникам ответил, что после того как его жизнь свела с таможенниками, он просто обожает ГАИшников. Я, опять, перевёл хорька в разряд хоть и не друзей, так приятелей. 

Единственное, что меня мучило – был вопрос: « Как объяснить жене проникновение Кеши на чердак?» После мучительных раздумий я принял решение не говорить жене о случившемся, чтобы не расстраивать её чувствительную натуру. На чердак она ходит редко. 

Я взял веник и тщательно убрал следы Кешкиного ночного разбоя, и при разговоре с кем ни будь, всегда, поддакивал жене, когда она говорила, что у нас под крышей выросли птенцы скворцов и улетели самостоятельно. У природы свои законы и они нерушимы, изменить ничего уже нельзя. Что случилось, то случилось. А невинная ложь во благо любимого человека никогда и никем не преследуется. 

Мы же, наученные горьким опытом общения со скворцами, приняли решение не давать возможности скворцам строить гнёзда под крышей своего дома. Лучше строить им скворечники и развешивать их в садах, парках и других местах, где естественный ход их жизнедеятельности никому из людей не будет мешать. 

Конец. 

"Вести.Ru": 

01.10.2010 19:16 

Москва простится с писателем и драматургом Михаилом РОЩИНЫМ 3 октября 

3 октября в 12 часов 30 минут в Храме священномученика Антипы на Колымажном дворе состоится прощание с Михаилом Рощиным. Похороны известного писателя и драматурга состоятся на Троекуровском кладбище. 

Михаил Рощин скончался в Москве 1 октября. Он умер от сердечного приступа по дороге в больницу. Замечательному литератору было 77 лет. 

Слава драматурга пришла к нему поздно, но по-настоящему прогремела и закрепилась за ним прочно. Написанную в 1971 году пьесу «Валентин и Валентина» приняли сразу три ведущих театра страны: в московском «Современнике» режиссером спектакля стал Валерий Фокин, в ленинградском БДТ – Георгий Товстоногов, во МХАТе – Олег Ефремов. После этого были еще десятки театров. 

Вместе с другим известным драматургом Александром Казанцевым с 1993 по 1998 год Михаил Рощин издавал журнал «Драматург». Журнал был популярен и в России, и за рубежом. 

Последние годы Михаил Рощин жил на своей даче в Переделкино, сообщает ИТАР-ТАСС. 

http://www.vesti.ru/doc.html?id=396443 

_____________ 

Сегодня узнал.  

Трудно передать, что значили (и значат) для человека театрального 70-х – 80-х лет прошлого века эти два слова, это понятие – «МИХАИЛ РОЩИН»...  

Наверное, первая из увиденных мной пьес, которую можно было бы назвать, действительно, «культовой», была рощинская «Валентин и Валентина» (первый спектакль я смотрел во Владивостоке, в драме, потом видел еще с десяток «Валентин», включая МХАТовскую). 

Такая деталь: в главном (в СССР) театре страны – во МХАТе – шли одновременно (!) три пьесы Рощина: «Валентин и Валентина», «Эшелон» и «Старый Новый Год»... Если не четыре – с «Перламутровой Зинаидой»...  

«Эшелон», как и «Валентина», тоже прошел по всем театрам (да почти все его пьесы – кроме «Зинаиды», у которой была непростая судьба, она была не рекомендована к постановке в театрах, ее поставил только Ефремов во МХАТе и – хабаровский драмтеатр... – шли по всем театрам страны), и очень много его ("Эшелон") ставили за рубежом... Волчек поставила «Эшелон» в «Современнике», а потом – начала ставить его по миру. А разъезжала она всегда с большим багажом, что было неизменным предметом шуток «современниковцев». И когда первый раз ее пригласили ставить «Эшелон» в Штатах (кажется, в Хьюстоне), Гафт написал: 

Не с чемоданом, не с вагоном –  

В Америку – так с «Эшелоном»! 

Уж вывозить, так – «Эшелон», 

Иначе – на фиг нужен он. 

И еще одна эпиграмма Гафта, связанная с рощинскими пьесами. Валентин Никулин играл в «современниковской» «Валентине» роль «прохожего». Роль была небольшая, практически, она состояла из одного монолога о любви, но Валентин Юрьевич вкладывался в этот монолог (был случай, когда одну зрительницу пришлось выносить из зала: на самой высокой – пронзительной – ноте никулинского монолога она потеряла сознание). 

"Ты так сегодня о любви сказал, 

Что забеременел весь зал!" 

...И была повесть его замечательная, кажется – в «Новом мире», «Шура и Просвирняк»... 

И была книга прекрасной прозы – «Река».... 

МИХАИЛ РОЩИН – это была легенда. Очень важно было, что это была – долго – живая легенда: то есть он жил, где-то рядом, с ним – чисто теоретически – можно было – однажды, где-нибудь, как-нибудь – пересечься, встретиться, поздороваться, пожать руку... поговорить!..  

Мне – повезло. Мне, вообще, везло. И везет.  

Когда я еще не был с ним знаком, к нему попала рукопись моей пьесы в стихах «Фауст и Елена». И он написал о ней очень добрые слова. И, вместе с другим (тоже недавно ушедшим) драматургом Алексеем Казанцевым, опубликовал эту пьесу в своем журнале-альманахе «Драматург»...  

Понять, что такое публикация (каждая напечатанная строчка!) в России – в той моей ситуации – может лишь тот, кто долго жил в другой стране, в другом языке, не имея, практически, никаких связей ни с издательствами, ни с редакциями...  

Потом в Париж приехала Екатерина Васильева (она играла в Париже Клитемнестру в «Орестее» знаменитого Питера Штайна) и привезла мне несколько номеров только что вышедшего «Драматурга» с «Фаустом». "Что вы сделали с Мишей (Рощин был ее первым мужем) , он все время говорит про вашу пьесу, заставляет меня ее прочитать. А я не читаю давно уже ничего... такого... (я слышал, что она стала очень верующей, перестала материться и употреблять, уходила из театра, вроде, даже, постриглась, потом вернулась, но читала только строго религиозную литературу.) Но вашу пьесу прочту, раз он говорит, что это надо прочесть – я Мише доверяю..." 

Я приехал в Москву, и Галя Матвеева, сотрудник «Драматурга», сказала мне: «Срочно езжайте в Переделкино, к Михал Михалычу!»... Я знал, что он болен, и не очень расположен к визитам. «Нет! – воскликнула Галя, – он будет очень рад, он ждет Вас. Звоните – езжайте к нему.» Через несколько минут я уже слышал его голос в телефоне: «Приезжай. Я тебя очень жду.»  

Потом, я помню, что он вызвонил Егора Яковлева, тот приехал, мы, втроем, сидели где-то в ресторане (?), и Рощин заставлял Яковлева читать Фауста, сам пытался зачитывать ему стихи из пьесы вслух, заставлял меня читать, убеждал того, что он должен – обязан в своей «Обшей Газете» печатать «Фауста и Елену» кусками – из номера в номер, с продолжением... Яковлев вяло отбивался, потом соглашался, не очень понимая, как это будет выглядеть, т.к. до сих пор – не то, что, длинных, трехактных пьес – в стихах! – но просто – ни пьес, ни романов, ни повестей в своей газете он не публиковал. Но Рощину он отказать не мог. И на следующий день ко мне приехал курьер из «Общей Газеты», а еще через день приехала машина Яковлева, и меня привезли в редакцию, и там очень серьезно начали готовить публикацию, расчитанную на много номеров... Я видел, что идея – дикая, я был безмерно тронут вниманием и Рощина, а теперь – и Яковлева, но – смотреть на разбитую на десятки газетных номеров – между совершенно разного рода информацией – трагедию, я без дрожи в сердце не мог. Я извинился перед Яковлевым за себя и за Рощина – что мы втравили его и его серьезную газету в это дело, пообещал отобрать короткий фрагмент из «Фауста» для разовой публикации в газете и улетел в Париж... 

Потом – были еще наши встречи с Рощиным в Переделкино... Я привозил ему из Парижа какие-то лекарства, которые тогда, в 90-е, проще – и дешевле – было достать во Франции... (К слову, один мерзавец, узнав от Рощина, что я привожу ему эти лекарства из Парижа, написал где-то недавно, что Рощин «купился» на лекарства, и чтобы, мол, как-то отплатить – опубликовал «Фауста»... Кроме того, что он тут и Рощина оболгал, которого никакими самыми дорогими и необходимыми лекарстами нельзя было заставить пойти против совести, этот литератор «вмазался» еще и хронологически: мы познакомились с Рощиным, когда «Фауст» был уже опубликован...) 

Рощин был одним из первых кто читал и рукопись моего «Дон Кихота»... 

Виделись мы редко, но добрый его взгляд и голос я ощущал и слышал всегда... И много раз пытался вырваться, приехать и – не получалось... Последний раз мы встретились с ним на юбилее Алексея Казанцева, лет пять назад... Мы договорились, что я приеду к нему в Переделкино... 

Однажды, я послал ему, из Грасса, открытку – на ней была нарисована большая пишущая машинка, а на обратной стороне я написал: 

Взять, уехать (что бы – проще?..) – 

В переделкинские рощи... 

Встретить, как бывалоча, 

Там Михал Михалыча... 

Париж, 

3 окт. 2010