Я люблю президента. За что же его
Не любить. Ипотека. Квартира.
Я неплохо живу и прошу одного:
Чтоб таланта и денег хватило.
Отвратительна ложь. Но прекрасней всего
Летний лес и вечернее солнце.
Я сильнее, чем лес, не люблю ничего.
Лес, природа. А что остается?
Нет, со временем ждешь от всего перемен:
Президента слегка изменили,
Валят лес и портреты снимают со стен,
Остальное, как водится, в силе.
На тумбе – книги, на траве – дрова,
Куда ни глянешь – бывшие деревья.
Я чувства умножаю на слова,
Ты увлечён процессом разделенья:
На две, четыре части или три –
Зависит от диаметра полена.
Кричу: – Палач! Хоть лезвие протри!
Смеёшься, вытирая о колено.
И слышу под распахнутым окном:
- Скажи-ка мне, чьё солнечное слово
Не вырубить вовеки топором?
- Иванова, Тувима, Русакова!..
И бьёт в живот подкованная дрожь.
Потом, моё отчаянье заметив,
Ты ласково меня произнесёшь
Улыбкой, вздохом или междометьем.
Люблю тебя, утратившее речь,
Разумное, древесное, земное.
Бросай дрова в простуженную печь,
Я чаю заварю на зверобое.
Вчера, глядя в окно,
Я увидел тебя такую,
Какой всегда помнил.
Серое пальто, берет
Ты стояла на дорожке
И будто ждала.
Я почувствовал вину и радость
И наслаждение от предвкушения близости.
Ты стояла неподвижно,
Такая же, как десять лет назад,
В твой двадцатый день рождения.
Играло радио,
«Ангел в моем сердце» -
Пел Мик Джаггер.
Ты не становилась ни ближе, ни дальше.
А потом к тебе подошёл ребенок,
Незнакомая девочка,
Взяла тебя за руку,
И вы пошли через двор в сторону леса.
Была осень,
И я понял, что ты не зайдёшь.
Стрела прохлады,
В пожар опавших листьев...
Тень кипариса.
Смелое рядом…
Шар хризантемы – выстрел
В утренний иней.
Стынь опустевших аллей
Ёжит нелепо…
Белым – косяк журавлей
В серое небо…
к ***
ежевечерние разводы
нозящий антимендельсон
инверсионный след кольца
ты самый добрый светлый сон
отбросить день как карты в прикуп
и неизвестным поменять
коросту слов чужих и Припять
ради активных новостей
догнавших ухо на хвосте
простой но очень страшной фразы
не то чтоб мучился
он сразу
из этих топей отлетел
сиделка дома но не дел
здесь утюгом горячим память
как стайку пьяных соловьёв
в углах пытаются держать
и ситом бывшего приходит
расшитый гладью гобелен
что плачет детскими слезами
без обвинений
наказаньем
за пролонгацию себя до настоящего
а там
хоть не обрящемся до ящика
сыграем осени красиво
рисуя шапкой голой Махи
вечерний звон
я никогда и никому так не сумею петь и петь
и рыбьим скатом сердце бьётся
к тебе
и рвется злая сеть
зачистки памяти поправ
ведь майский воздух невесом
и нет мокрей воды июньской
люблю без памяти
по детски
до обращения в наивы
рефлекс заточенной души
на волнах звука
ей хватает
цунами имени
дыши...
