Сказка 

В одной далекой стране жил портной. Он был хорошим мастером и слава о нем обошла все соседние страны. У него всегда было много заказов и он всегда много работал, но, даже работая от зари до зари, разбогатеть так и не смог. Дело в том, что мастер очень любил свою работу и поэтому никогда не старался во что бы то ни стало выполнить ее как можно скорее. Главным для него было то наслаждение, которое он получал от шитья и от созерцания сшитого им платья. Он долго и придирчиво рассматривал готовую вещь у единственного окошка своей тесной мастерской перед тем как, улыбнувшись и почесав затылок, сказать с удовлетворением: «Готово!». 

Другой причиной того, что он долго работал над любым заказом, была его дочь. Жена умерла много лет назад, оставив единственного их ребенка на его попечение. Надо было не только заботиться о малютке, готовя ее к самостоятельной жизни, но и передавать ей свое искусство. Мастер надеялся, что его любимица, даже выйдя замуж, не оставит его, а сможет заменить его в мастерской… Теперь дочери уже исполнилось шестнадцать лет, и мастер души в ней не чаял, посвятив ей всю свою жизнь. 

С раннего утра он уже стоял за огромным столом и старательно прикладывал старенькое лекало к новому куску ткани. Бывали очень дорогие и роскошные ткани, – богатые заказчики не стеснялись приходить сюда, в полутемную келью мастера. Они были уверены, что их ткани не будут испорчены, а платье, которое они примерят у потрескавшегося серебряного зеркала, будет блестяще выглядеть и в царских палатах. 

У добросовестного мастера почти не оставалось обрезков, – так тщательно и придирчиво он семь раз по семь отмерял, чтобы, наконец, решиться на разрезание ткани острейшими ножницами. Остатки были столь малочисленны, что портной их даже не выносил с мусором, приспособив для них в углу своего жилья большой короб, в который иногда любил заглянуть. А не найдется ли там что-нибудь интересное для нового заказа? Кусочки иного, например, цвета для нашивки изысканной формы манжеток или лацканов и прочая, и прочая... Выходило даже, что портной подчас добавлял к платью заказчика ткань из своих запасов! Но мало кто из богатых клиентов замечал такое рвение мастера, а уж тем более никто не доплачивал к оговоренной ранее сумме. 

И в тот самый день, когда началась эта история, поначалу не происходило ничего необычного. Щурясь и бормоча себе под нос одному ему известные слова, мастер разглядывал и ощупывал новое изделие. Его дочь делала уборку и тихо напевала популярную песенку. 

Вдруг дверь скрипнула и широко распахнулась. На пороге стоял высокий господин в черном одеянии, видимо, очередной заказчик. Шагнув в мастерскую, он заговорил скрипучим голосом: 

– Здесь находится портной? 

– Да.  

– Могу я видеть его? 

– Это я. 

– У меня к вам важный и срочный заказ. 

– Я готов его выполнить. 

– Хорошо. Я смотрю, вы человек дела и не любите лишних слов. Но вы соглашаетесь, не зная о том, что вам предстоит сделать. Вы или гениальный мастер, или глупый человек. Что вы на это скажете? 

– У меня еще не было непосильных заказов. Все дело во времени. Думаю, что и на этот раз я смогу справиться, если вы не станете назначать невыполнимые сроки. Или вы собираетесь заказать мне платье из листового золота? Тогда вы обращаетесь не по адресу. 

– Я ценю вашу смелость. Неспроста я слышал о вас самые лестные отзывы. – И тут посетитель рассмеялся, словно прошелся палкой по решетке летнего сада. – Но дело как раз в том и состоит, что я хочу заказать вам платье из чистого золота. 

И странный посетитель достал из-под полы отрез блестящей ткани желтого цвета с металлическим отливом. Небрежно бросив его на стол, он сказал: 

– Время не ограничиваю, но и не хочу, чтобы вы возились с заказом более шести месяцев. Как только платье будет готово, я приду за ним. 

– Но как же, позвольте… 

– Я понимаю вас. Мерку снимать не надо. Примерка исключена. Размеры и фасон даны вот здесь. – И посетитель положил на краешек стола розовый листочек бумаги с аккуратными столбцами мелких цифр. После чего, усмехнувшись, круто развернулся и шагнул к выходу, ни взглядом не удостоив девушку, прижавшуюся с метелкой в руках к стене и смущенно оглядывавшую сухую, но энергичную фигуру незнакомца. 

Портной растерянно молчал. 

У выхода человек в черном оглянулся и проскрежетал: 

– Не вздумайте присвоить хотя бы кусочек от этой ткани. Тогда вам несдобровать. Я потому и пришел к вам, что наслышан о вашем бережном отношении к материалу заказчика. Помните же, ни кусочка! – Он погрозил пальцем, украшенным массивным перстнем с крупным изумрудом, и вышел, хлопнув дверью так, что с потолка на золотую ткань просыпалась струйка серой пыли. 

У портного и у его дочери было ощущение, словно они пробудились ото сна и наяву ничего подобного не было. И никто из соседей в тот день не видел странного посетителя. Но на столе ведь лежала желтая ткань! 

Мастер взял отрез в руки и пригляделся. Ткань была очень тяжелой, но мягкой и эластичной, она словно текла из ладоней металлической жидкостью, однако не протекала между пальцев…  

И тут вдруг ему захотелось приступить к работе немедленно. Он удивлялся самому себе. С этого момента время для него как бы остановилось, и он уже ни о чем не помышлял, кроме работы над своим новым заказом. 

И удивительное дело! Ему удалось так ловко скроить платье, и таким образом прошить швы, что у него не осталось ни единого кусочка чудесной ткани. Ни одного! Ни самого малейшего! И только когда спустя несколько месяцев заказ был выполнен, и платье уже висело над столом в ожидании заказчика, мастер заметил тончайшую золотую нить, лежавшую на столе там, где он кроил материал. Ниточка длиной всего в полтора пальца блеснула в косых лучах заходящего солнца, пробившихся сквозь потускневшее стекло в оконце его мастерской…  

Портной удивленно развел руками, осторожно поддел ниточку двумя пальцами, поднес к глазам и осмотрел ее на свет. Она, казалось, не имела толщины, настолько была тонкой.  

Он повертел ее в руках, подергал за концы, проверяя на прочность, и снова удивился. Ниточка не рвалась, глубоко впиваясь в кожу! Как быть? Как приладить ее к сшитому платью? Сделать это было невозможно, решил мастер, и повязал ее в виде пояска на тряпичную куклу, сделанную им ранее из других обрезков разноцветных тканей для своей любимой дочери. Давно уже с дочкой они занимались этим делом. Делали красивых куколок и любовались ими. Таких кукол у них собралось несколько десятков, и они даже раздавали их соседским девчонкам. Пусть играют! 

И только мастер посадил куколку на подоконник, как дверь громко скрипнула, широко распахнулась, и в мастерскую вошел тот самый заказчик. И снова он был в черной одежде, строгим и решительным, и снова не глядел по сторонам, а прямо в глаза оробевшему вдруг портному. 

– Вы хорошо справились со своей работой. Я доволен и беру это платье. Но вы не выполнили одного из моих условий. 

– Нет, – торопливо сказал мастер. – Вы ошибаетесь. Я помню ваше условие. Но у меня не осталось ни клочка, ни мельчайшего кусочка от вашей ткани, – гордо вскинул брови портной. – А если вы имеете в виду эту ничтожную ниточку, которую я только что повязал на эту нелепую куколку, то… 

– Именно эту, как вы, презренный, выразились, «ничтожную» ниточку я и имею в виду! Таково было условие, и теперь уже вы ничего не поделаете, ничем не сможете оправдаться за свой жалкий поступок. Я заранее все знал и все предусмотрел. Мне нужна жена. Я – бессмертный, но жены мои не живут так долго, как мне бы хотелось. Я выбрал в жены вашу дочь, умелую швею и нежную девушку, и поэтому мне понадобилось поставить вам такое простое условие. Без него волшебство было бы невозможным… 

При этих словах ужасный посетитель сбросил свой черный наряд и облачился в золотой. Зрелище было впечатляющим, но страшным и неестественным. Затем заказчик взял в руки куклу, обернулся к окаменевшей девушке и негромко приказал ей, словно сухую ветку переломил: 

– Иди за мной. – И вышел. 

Девушка как завороженная вышла в распахнутую дверь и в мастерской воцарилась пустая тишина. 

Мастер долго не мог шевельнуться, не мог броситься вдогонку, не мог сделать ничего, а спустя некоторое время уже было поздно… 

Самое удивительное в этой истории было то, что и в этот день никто из соседей не видел ни Кощея, ни девушки; и то, что с той поры портной перестал принимать заказы и никогда и ничего уже больше не сшил, и вскоре умер. 

Неандертальский человек  

зашёл ко мне вчера.  

И время было – прошлый век,  

и дождик лил с утра,  

и лужи были во дворе,  

и ветер всё крепчал,  

и дело было в октябре –  

в начале всех начал.  

Неандертальский человек  

сказал с тоской: "Привет...  

Какой теперь нагрянул век,  

вновь счастья в жизни нет.  

Я как-то с мамонтом одним  

ходил в иных краях.  

Я был тогда таким живым!  

А нынче – дело швах.  

Куда сегодня ни зайдёшь,  

повсюду странный взгляд:  

"Ну, ты, чудовище, даёшь!  

Живёшь, а сам не рад".  

Откуда радость у меня?  

Невесело живу.  

Мясную вырезку ценя,  

жую одну траву,  

как нынешний пенсионер.  

Опять же – чад и гарь...  

А было – верь или не верь –  

наш вождь был будто царь!  

Он был, как лев, и зол и лют,  

и царствовал в умах!  

А нынче? – мыши слёзы льют  

в народных закромах...  

Ни счастья нет, и ни еды  

здоровой тоже нет.  

Цивилизация беды  

и чахлый белый свет!  

Вот я. – Дикарь из дикарей.  

Пещернее ль найдёшь?  

Но в стаде нынешних зверей  

я скромный, аки вошь...  

У вас – двуногое зверьё –  

чиновник, олигарх  

сожрут достоинство моё,  

по ветру пустят прах!  

Тогда я был и бос и наг,  

в пещере у костра.  

Но я всегда был бог и маг!  

Но было то вчера.  

Сегодня – счёт совсем другой:  

я только экспонат  

зачуханный, недорогой –  

ну, кто такому рад?.."  

Неандертальский человек  

мне скрасил вечерок.  

И время было – мудрый век,  

и дождик был не в срок,  

и все дороги развезло.  

А из высоких мест  

лицо державное лило  

свой свет на всё окрест. 

Когда на синхрофазотроне 

учёный некий колдовал, 

над ним, запутавшись в хитоне, 

варяг из греков пролетал. 

Учёный жёг пучком протонов 

мишень заветную свою. 

Варяг, заметив всплеск фотонов 

в пустынном ранее краю, 

как привидение свалился 

на счётчик Гейгера с небес. 

Учёный муж не удивился: 

он ожидал других чудес - 

материального эффекта 

от столкновения частиц! 

А тут – варяг без интеллекта, - 

как с призраком ты с ним возись... 

Учёный муж сказал варягу: 

- Вы не вошли в эксперимент. - 

И в шею вытолкал беднягу 

туда, где спал дежурный мент. 

Сказочная быль 

1 

Сегодня Радетелев вышел из своего кабинета на четверть часа раньше и в приподнятом настроении. Он даже водителя не дожидался, – тот, видимо, к урочному часу подъедет, – а бодренько зашагал к троллейбусу. И суматошная толкучка при посадке не смогла изменить настроения, таким оно оказалось устойчивым. 

Дело в том, что заместитель Радетелева Мишин пригласил шефа на открытие охотничьего сезона: «Будет интересная, дружная компания, чуть ли не заповедные угодья и уютная избушка на курьих ножках». 

Правда, Радетелев не был серьёзным охотником, и даже любителем его никто не назвал бы. У него и ружья не было! Мишин обещал взять для него эксклюзивный помповый ствол. Но он часто принимал такие приглашения. А почему бы и нет? Тёплые приятельские беседы у костра или печурки, свежий воздух, звёздное небо… Охотничьи байки опять же… Всё это нравилось Радетелеву, ибо отвлекало от рутины трудно решаемых должностных проблем. Экология области на плечах! – Не шутка. 

2 

В пятом часу утра он уже сидел, как лицо начальственное и ответственное, впереди в юркой ведомственной «Газели», управлял которой не штатный водитель, а всё тот же деловитый и энергичный Мишин. Интересная и дружная компания из пяти добротно экипированных охотников создавала весёлый шум в салоне, приспособленном не для пассажирских, а длительных командировочных поездок.  

Выйдя из дому, Радетелев с некоторым удивлением пожимал крепкие руки незнакомым людям. Каждого из них он видел впервые. А они, как на подбор, были рослыми здоровяками. И, что показалось Радетелеву странным, их охотничья оснастка – зачехлённые ружья, многочисленные подсумки, куртки и штаны с разнокалиберными карманами – были новенькими, словно только что из магазина. Ремни приятно поскрипывали, одежда свежо шуршала, а металлические заклёпки цвета хаки холодно поблескивали даже в предутренних сумерках. «Однако они явно не новички», – подумалось Радетелеву – их опытность сквозила в каждом жесте, в каждом брошенном слове, в несуетливом поспешании. 

Глянув на Мишина, Радетелев с иронией воскликнул: 

– Когда ты успел так зарасти, Мишин? Вчера, сдаётся мне, ты не был таким шерстистым! 

Мишин, широко улыбаясь, не ответил, завёл двигатель – и с места в карьер «Газель» понесла его улыбку в предрассветную даль. Поездка обещала быть весьма увлекательной… 

3 

Ехали долго, но дорога нудной не показалась. Легко и непринуждённо вспыхивала настоящая дискуссия по поводу то одного, то другого промышленного объекта или строительства за окнами быстрого микроавтобуса. Радетелев с неприкрытым вниманием прислушивался к неслыханным ранее «экспертным выкладкам» своих спутников. В его окружении такие разговоры не велись, а потому он сбивчиво и растерянно размышлял: «Ну, до чего же они информированы! И до какой степени грамотно судят о том, что видят! У меня в кабинете на самых важных совещаниях редко такое услышишь. – Да охотники ли эти люди? – А ну, как это тайная разоблачительная комиссия из Москвы?» – И Радетелев внутренне собирался, внешне ухмыляясь и поддакивая, и вспоминал Гоголевского ревизора… Но как же Мишин? Неужели мой верный заместитель, желая выслужиться, затеял весь этот спектакль с охотой?.. 

Нет… 

И Радетелев, искоса поглядывая на улыбающегося и ни о чём, по всему видно, не подозревающего заместителя, сам себя опровергал: «Нет, нет. Кому нужны такие глупости? Не станут в министерстве заниматься подобным… знаю я их… Уж кому-кому,  

а именно им это безынтересно…». 

4 

Поскольку утром было не до знакомства, занимались этой «очень приятной» процедурой по ходу. Благо, времени предостаточно, да и повод подходящий непременно отыскивался. 

Проезжали, например, мимо неожиданно обширного лесоповала. – «Откуда такие масштабы вырубок? – недоумевал Радетелев. – Не помню, чтобы я подписывал разрешение… Да ещё вблизи областного центра!». 

И один из охотников, крючковатым пальцем постукивая по стеклу, с горечью в голосе возмущался: – «Грабители! Хищники! Лесогубы! Лёгкие планеты уничтожают!» – и надсадно заходился в кашле, словно иллюстрировал сказанное. И отрекомендовывался: 

– Лесник я. Чащин моя фамилия. Куда только и кому не писал, всё без толку!.. 

А Радетелев смущённо помалкивал и припоминал письмо – да, действительно – некоего Чащина, по которому даже ответа не было дано. 

Но вот вдали справа виднелись трубы с длинными шлейфами дымов ядовито-жёлтого цвета, и оживился другой охотник, до того самый молчаливый. С противоядием в интонации своего хриплого голоса он утверждал, что хозяев химкомбината надо судить, как убийц: «Очисткой не занимаются, речку отравили, люди в соседнем селе пожелтели от дымных «лисьих хвостов…». Противоядие же в его голосе было явной угрозой: 

– Писал и буду писать!.. Как это – кто ко мне, простому бакенщику Рыбину, прислушается?.. Найду! Доберусь! 

Наболевшими проблемами делились егерь Снеговиков, пенсионер Печников и бухгалтер Царёв. 

Да, Радетелев понимал, что всё им здесь услышанное было верным, но… Всякий раз он находил контраргументы и веские доводы против: «Преступная бездеятельность и полное равнодушие чиновников на местах, жалкие гроши в бюджетных статьях, непонимание и даже нежелание вникать в нужды людей федеральных чинуш…» 

Но с каждым поговорил, со всеми дозировано поспорил, и вдруг ясно осознал, что «Газель» как нарочно едет маршрутом не прямым к месту охоты, а петляющим, делая объезд экологически неблагополучных мест. 

«Что-то здесь не так…»о – вновь и вновь настораживался Радетелев, но Мишин так уверенно держал руль в своих волосатых руках, что возразить самому себе никак не получалось. 

5 

Наконец признаков цивилизации стало меньше и вскоре они и вовсе исчезли. «Газель» медленно пробиралась по едва заметному следу от лесной дороги, и вот она буквально вынырнула из дебрей, и остановилась у замшелой избушки… на курьих ножках… 

Радетелев не верил своим глазам. Не ножки Буша, конечно, покрупнее, и не в перьях, а чешуйчатые; и – Радетелев присмотрелся – не куриные это были, а тиранозавра какого-то лапищи! 

– Приехали! – шумно возликовал Мишин, и, повернув ключ зажигания, не оставил его в приборной панели, а с артистизмом подбросил, поймал – и положил в нагрудный карман. 

«Зачем? – мысленно изумился Радетелев. – Угонщиков здесь нет…». 

Но шумно похохатывающая компания, оставив охотничий скарб в настежь распахнутой машине, уже входила в избушку по зелёным от плесени ступенькам, теребя и увлекая за собой Радетелева. 

Наконец все семеро расселись на табуретках и лавках вокруг ярко освещённого стола. Радетелев поднял голову. Над столом сияла лампочка Ильича не менее чем в 200 ватт! 

«Откуда здесь электричество? – обалдело завертел головой Радетелев. – Шума ни дизеля, ни бензинового движка слышно не было. 

6 

– Ну, ребята, теперь вы и без меня обойдётесь, сказал Мишин после третьего тоста. – Вот ключ. – Он положил на край стола ключи от ведомственной машины, встал и… начал раздеваться. 

Охотники с аппетитом закусывали и вразнобой благодарили его:  

– Спасибо, Михайло Потапыч! 

– Отдыхай! 

– Обратно мы сами… 

– На ковре-самолёте! – гулко смеялся Царёв. 

Мишин лихорадочно сбрасывал с себя всё, что на нём было. Лицо его покрывалось шерстью, а улыбка превращалась в страшный оскал с чудовищными клыками, впрочем, и оскал оставался явной улыбкой. 

Повозившись со шнурками на кроссовках, Мишин разогнулся и встал во весь свой двухметровый рост – и Радетелев, вскочив, отпрянул от него – вместо Мишина перед ним стоял медведь! 

Рыкнув и сверкнув глазами на своего начальника, «Потапыч», покачиваясь, вышел из избы и хлопнул дверью так, что лампочка, отчаянно мигнув, погасла. 

Радетелев судорожно глотнул тёмного воздуха, и отступил в угол за печкой, из-за плотно прикрытой дверцы которой от топки не пробивалось ни лучика. 

Некоторое время в избе слышались сопение и возня, потом снова вспыхнуло яркое освещение. 

7 

Стол был совершенно пуст и стоял теперь не вдоль, а поперёк избы, пятеро странных существ восседало за ним с противоположной от Радетелева стороны, перед столом стоял одинокий табурет… 

– Садись, приятель! – указал на табурет пальцем с дорогим кольцом центральный фигурант весьма колоритной наружности. 

«Что значит – садись!?» – отвлечённо подумал Радетелев. 

Но, согласно кивнув, присел. 

Присел не осторожно, на краешек, а демонстративно плюхнулся, со щекотливым внутренним холодком разглядывая «интересную и дружную компанию охотников». Ни на ком из них охотничьей одежды уже не было. 

Во главе стола восседал «бухгалтер Царёв». Одет он был в нечто невообразимо древнее и нелепое, не поддающееся описанию, но то, что оно должно было означать чуть ли не царское великолепие, прямо-таки кричало. А над копной спутавшихся русых волос блистала золотая, не иначе! Корона с самоцветами. Царь, да и только, как ни прикидывай. 

По правую руку с краю примостился «бакенщик Рыбин». Весь в зелёных водорослях на синем чешуйчатом кафтане, он помалкивал и гневно сверкал голубыми глазами, не мигая глядя в упор. «Водяной!» – догадался Радетелев. 

Волосатое, полуобнажённое чудище между царём и водяным означало, скорее всего, «егеря Снеговикова». Радетелеву припомнился фильм «Человек ниоткуда», но этот персонаж более подходил под определение «снежный человек»… 

Слева от царской особы («уж не Берендей ли это собственной персоной, со товарищи?» – осенило Радетелева) расположились «лесник Чащин» и «пенсионер Печников». «Леший и домовой!» – выдохнул Радетелев и ещё более озяб внутренне. – «Домовой, очевидно, из одной из тех выгоревших деревень, которые оказались ныне в полном запустении…». 

8 

«Бить не будут, не похоже, – но не судить ли они меня собрались?» 

Дальнейшее он воспринимал как во сне. Скованно отвечал на какие-то умные и не очень вопросы, искренне откровенничал по служебным секретам, потерянно поддакивал и с деланным возмущением отнекивался. 

Впоследствии, жалуясь на судьбу, он никак и никому не мог с точностью пересказать события той ночи, а потому люди малознакомые и бывшие коллеги крутили пальцем у виска, а родные и близкие слёзно жалели его. 

Однако итог беседы (или допроса?) с пристрастием он запомнил твёрдо и отчётливо, до мельчайших деталей. 

– Значит, так. – Подвёл черту Берендей. – Ты, Радетелев, на совещании у губернатора прочтёшь не тот свой согласованный и утверждённый доклад, а вот этот! – И Царёв подвинул на край стола тонкую стопку бумаг, скреплённую ярко-зелёной скрепкой. 

И компания лесных жителей, перешучиваясь и похлопывая по плечам Радетелева, покинула избу. Сойдя по ступенькам к машине, Радетелев ахнул: там, где она недавно стояла, на примятой траве лежал, накренившись набок, кузовок, на дне которого лежали пересохшие остатки грибов и ягод… 

Тут же оглянувшись, он увидел не избушку на куриных ножках, а подъезд своего дома и, несмотря на поздний час, компанию гогочущих молодых людей. В руках они держали полупустые бутылки с пивом и тлеющие сигареты. 

«Свят, свят!» – молитвенно пошевелил губами Радетелев, обходя стороной шумных молодцев. 

Машинально позвонил в свою квартиру, испугался: «Что со мной?..», достал ключ, открыл, робко вошёл. Глянул на часы. Без пяти четыре. «Через двадцать минут мне выходить, подъедут охотники…» И снова испугался своим мыслям, даже застонал: «Да что же это, господи, со мной происходит? Это же вчера я выходил из дому к нашей «Газельке»!.. Кстати, куда она подевалась? – окончательно расстроился он и бухнулся на диван, не снимая обуви… 

9 

Совещание у губернатора было мероприятием плановым и хорошо подготовленным, а потому изрядно скучным и невыразительным. Докладчики конвейерно сменяли друг друга, не оставляя никакого следа не только в сознании слушателей, но и в их памяти. 

Но вот слово дали Радетелеву – и такое началось… 

Радетелев резал правду-матку в глаза, невзирая на должности и госзаслуги самых маститых чиновников, ответственных, по его мнению, за плачевное состояние не только экологии области, но и за развал её экономики и крах в социальном обеспечении её граждан. 

Уже к середине доклада никто не дремал, многие ёрзали, пунцовые, и заполошно озирались, ища поддержки и сочувствия у коллег, а иные даже стали возмущённо выкрикивать с места, одёргивая докладчика за якобы его некомпетентную и непроверенную информацию о реальном положении дел. 

А когда Радетелев танком прошёлся по губернатору и его ближайшему окружению, крутнувшись несколько раз, зал зашумел морским прибоем, а сам губернатор, подняв руку, стальным голосом проскрежетал: 

– Вы что себе позволяете, коллега? Ваш доклад явно не готов к озвучиванию. Мы не можем терпеть непрофессионализма. Если вы довели вверенный вам участок работы до такого жуткого состояния, то хотя бы поостерегитесь делать вопиющие обобщения! Чем, по-вашему, мы здесь занимаемся? Исполнением приказов и директив правительства в строгом соответствии с нашими законами, или подрывной деятельностью? …Достаточно, садитесь («И вновь это словцо: «садитесь», – ни жив ни мёртв, подумал поверженный Радетелев). Слово предоставляется следующему докладчику, надеюсь, более подготовленному! 

Радетелев сел и сокрушённо поник. 

И вдруг он увидел слева и справа от себя всех пятерых «охотников». На этот раз они были одеты с иголочки в цивильные костюмы с довольно удачно подобранными к случаю галстуками. Интересные и дружные лесные жители, казалось, были крайне изумлены реакцией чиновного люда на доклад своего протеже. 

Проваливаясь в полудрёму или теряя сознание, Радетелев расслышал (или это ему показалось?) слова Берендея: 

– Да, осечка вышла… Что ж, надо премьера на охоту приглашать. Или самого президента… 

Так получилось, что мы вместе вышли на площадь трёх вокзалов. 

Москва, как обычно в последние годы, встречала неприветливо. Сыпал мелкий дождь, от шин проносящихся автомобилей в разные стороны летела грязная мокрая пакость. Мы с Витьком разом посмотрели на часы и хором зевнули, а наш попутчик – богообразный старичишко – никуда не посмотрел, он стоял, сложив руки на груди, и со своим умилённым видом выглядел странным в человеко-машинном потоке. 

- Что будем делать, Витёк? – спросил я, впадая в ещё большую зевоту при виде старичка. – До следующего поезда времени немерено, есть-пить не хочется... 

Витёк радостно зареготал, размахивая руками. Ещё бы! Вчерашний вечер возлияний в поезде ещё был так свеж в памяти. Я даже икнул непроизвольно. 

- А давай на экскурсию! – И, не спрашивая моего согласия, он тут же договорился с курносой гидшей, и спустя минуту мы уже сидели в удобных креслах «Икаруса» и пялили глаза на тот же пейзаж, но теперь уже имея статус сторонних наблюдателей. К нашему удивлению, и попутчик-старичок примостился впереди нас у окошка. 

Естественно, разговор наш был, как говорится, не в тему. Мы не слушали гида, не вертели головой по сторонам. Тоже мне, чудеса – Москва! Это раньше она столицей России была, а теперь это место тусовки новых русских и их заграничных приятелей... Да у нас в Неелово... Да ладно, чего там. Мы говорили промеж себя о своём, душевном. И порой, видно, повышали тон, ибо стали замечать неприязненные взгляды других малочисленных экскурсантов. Старичок наш тоже, казалось, ничего вокруг не замечал и к словам бойкой девицы не прислушивался. Ясное дело: убить бы время, и все лады. 

Вдруг мы услышали тихое, но громоподобное, левитановское: 

- Стой! 

Автобус качнулся и послушно пришуршал к тротуару. Мы разом разинули рты. Старичок, весь преобразившийся и ставший при этом вдохновенным до внутреннего свечения, неспешно, с превеликим достоинством вышел из самих собой раскрывшихся дверей и подошёл к группе ребятишек, копошащихся у мусорной урны. Оказывается, он разглядел, что с проезжавшего мимо «Мерса» в окно выбросили нечто, небрежно завёрнутое в газету, но в урну, конечно, не попали, свёрток распался, содержимое просыпалось под ноги прохожих. Это были объедки от очень богатой закуски!.. 

Здесь же случились пять или шесть таджикских (или узбекских – кто их разберёт?) ребятишек во главе с беременной мамкой или тёткой. Дети поспешно и с воплями, и чуть ли не с дракой стали собирать свалившуюся невесть откуда манной небесной невиданную благодать, мамка стояла и равнодушно наблюдала, скрестив руки на животе. Прохожие шли мимо, иные брезгливо сторонились, иные улыбались сочувственно, а большинство и вовсе ничего не замечали.  

Наш старичок подошёл к детишкам, остановился, и стал что-то шептать, простирая руки над головами людей. 

И – о чудо! – далеко уже укативший «Мерс» задним ходом вернулся, прохожие остановились, застыв в странных позах, дети бросили на асфальт грязные куски газеты и пищи, у мамки засветились глаза и на лице проявилась улыбка чуть ли не Джоконды, а то и вовсе Девы Марии. (Или Мариам, как там у них, в исламе?). 

Из шикарного автомобиля вышли трое людей в чёрных фраках, троих ребятишек взяли на руки, а других за руки, кивком пригласили мамку следовать за ними – и торжественной процессией вошли в случившийся тут же знаменитый ресторан. Мы изумлённо наблюдали сквозь сиятельные огромные стёкла, как люди из «Мерса» рассаживали детишек у стола, с добрыми улыбками поглаживая их по никогда нечёсаным и давно немытым головам, за белы (о, так ли это?) ручки брали мамку и воссажали её во главе всей трапезы... 

Подскочивший официант и подкатившийся набриллиантиненный ресторатор угодливо заглядывали в глаза троих людей в строгой одежде и кивали с частотой отбойных молотков, делая стенографические записи в блокнотах с глянцевыми обложками. 

Наш богообразный старичок даже не посмотрел в их сторону. Он неторопко вернулся в автобус, сел на прежнее место и тем же раскатистым голосом попросил водителя: 

- Поехали! 

Все ошарашенно молчали. Мы с Витьком переглянулись, дружно икнули, вразнобой заулыбались, не веря глазам своим, и тоже притихли. Но Витёк славился своей общительностью, а потому его молчание длилось недолго. Он тронул впереди сидящего старца за плечо и голосом, полным дружелюбия и уважительности, спросил: 

- Ты кто, батя? – и, сглаживая свою бестактность и словно извиняясь, добавил: – А едешь-то куда? Нам, случаем, не по пути с тобой? – И Витёк, мигом устав от собственной вежливости, радостно захохотал на весь автобус, всем своим видом показывая, что он человек весёлый и никого не может обидеть. 

Старец обернулся, внимательно посмотрел сначала на Витька, потом на меня. В его глазах был весь мир. Я себя почувствовал на краю бездонно высокого неба. 

Словно убедившись в нашей безобидности и дурьей малости, старик улыбнулся и тихо прошептал: 

- Аз есьм Сущий.  

И в следующее мгновение Он исчез. Как не бывало Его. А гидша писклявым голосом продолжала на все лады нахваливать достоинства столицы великого государства.