|
|
Мне говорят: "Нужны ль стихи,
когда разрушена Россия,
когда дела её плохи,
в сердцах – базарная стихия?.."
Но мой упрямый карандаш
украдкой пишет о далёком...
Он в мире купли и продаж
с тоской мечтает о высоком,
как парус в море голубом
о новых землях неоткрытых...
Он в тесной гавани с трудом
снуёт среди шаланд разбитых;
он часто падает из рук:
ломают бури стройность строчки! –
но в самой страшной из разрух
он не дошёл ещё до точки...
Ждут в Рождество обретения милости
И благодати душе.
Хлеба голодным, тепла темной сырости,
Грани на рубеже.
Волхвы стоптали в пыли ноги босые,
Чтоб под звездой отыскать
В яслях убогих, умытого росами
Божьего сына и мать.
Многое ведомо и предназначено,
Спи же, дитя мое, спи
Слезами горькими будут оплачены
Вехи людского пути.
Но понадзвезными горними тропками
Ты вознесешься судьбой.
Спи пока снами младенчески – кроткими
Сын мой, Властитель ты мой!
7.01.2009
Заморозила зима
лето-осень.
Да замерзла и сама.
На морозе
раскраснелись декабря
щеки-губы,
индевеют якоря,
мачты-трубы.
Что ж печалишься, стоишь
не при деле?
А и шепчешь, как молчишь,
еле-еле…
Под минуток конфетти
не до Цейса,
а усмешку заряди
и прицелься.
Белоснежная пальба
все заглушит.
Лучше целиться любя.
Лучше, лучше…
Глазёнки детские блестели,
А ноги шустрые несли
Туда, где ели зеленели -
на самый край родной земли.
А там, за самым дальнем краем,
в крапивных зарослях стоял
дом с прохудившимся сараем.
И пёс, в репьях, хвостом вилял,
Навстречу с лаем выбегая,
И дружелюбно скалил пасть.
Он знал: у нас еда другая -
не надо из кладовки красть.
Мы пса кормили, и бежали
К ступеням шаткого крыльца,
Где на колени нас сажали
Мужчины с запахом винца.
У каждого – расхристан ворот.
У каждого – в глазах печаль.
Наш мир был надвое расколот:
Наш дом – и этот. Было жаль,
Что этот мир был на отшибе,
Что жили в нём лишь мужики,
Как ВЕТЕРАНЫ... Ведь могли бы
И вместе жить, как старики!..
У них у каждого – медалей
Хватило бы на батальон!
А орденов! – И мы гадали:
А кто звездою награждён?
Наперебой мы их просили
Об автоматах рассказать,
И как они фашистов били,
Чтоб те наладились бежать.
Герой какой-нибудь, бывало,
И принимался говорить,
Но... все вокруг него вставали
и расходились покурить...
Мы ничего не понимали.
У ПОБЕДИТЕЛЕЙ в глазах
И слёз жемчужинки мелькали,
И открывалась дрожь в руках.
Ну, до чего ж нам было странно
Такое видеть! Лишь теперь,
Когда в жилище ветеранов
Последнюю сорвали дверь;
Когда в крапиве вся деревня
Из края в край; и вся страна
Разбросана и в пух и в перья,
Нам стало ясно вдруг – ВОЙНА.
Я притих у иконного лика
в окруженьи горящих свечей.
Вся страна – от мала до велика -
источает сиянье лучей.
Безоглядно смотрю на икону.
Вижу капли таинственных слёз
и – под гул колокольного звона -
понимаю страданья берёз.
И берёзы иконами плачут!
И, в тоске от сочащихся ран,
не теряют надежды, в удачу
верят с болью, бинтуясь в туман...
Все распяты! – иконы и люди,
а не только Всевышнего Сын.
И берёзы гвоздей не забудут,
отражаясь в сияньи росы.
...Куполов окрестованных грозди
золотятся в реке у моста...
Кто же вытащит ржавые гвозди,
кто же снимет Россию с креста?
Сотворю я молитву пред нею,
не заплачу, но встану с колен -
и берёзу с иконой сумею
взять с собой на ковчег перемен.
Когда ходил я за моря,
меня хранили нежно
две мамы, божья и моя –
с любовью и надеждой.
В шторма суровые за нас,
когда мы с ног валились,
за всех во мгле две пары глаз
светились и молились.
Когда сошел на землю я,
решая: или – или,
две мамы – божья и моя,
за мной не уследили.
Я надкусил одну любовь,
потом вторую, третью,
но при раскладе я любом
тупил в науке этой.
Две мамы плакали в ночи,
когда мне хохоталось.
Юлить, казаться и ловчить
мне лишь и оставалось.
Но не свистел над ухом нож,
блатное сторонилось,
и не плелось одно и то ж,
и в след не материлось.
Свивая петли, жизнь моя,
упруго и дебело
в число любое декабря
апрелем нежным пела.
Я выживал, кидая всех,
и разорен, и кинут,
я был, как горе моё в смех,
в жизнь погружен и вынут.
И мама плакала – моя,
а божья ужасалась
тому, что музык три рубля
в алтын не помещалось.
Так и забросил я дела
и стиль искал неброский,
где он ли взял, она ль дала –
как говорил Высоцкий…
Про то не ведает никто,
Иешуа Варраве
так и бубнил, – инкогнито:
"Вы первый, я за вами…."
Двух мам – и божью и мою,
и до сих пор сомненье
терзает – эту вот херню
переведёт ли гений?
А я им что? Не свысока,
а рядом, блудным сыном,
я с нежным словом у виска
молчу, как Хиросима.
 Не исчезнет с небосвода «путИводная звезда»,Если власть сулит народу дивиденды на местах,Собирая в виде дани голоса и души тех,Кто, валяясь на диване, кроет власти без помех!
* * * Свечка догорела, огонёк потух. Под осиной дуба врезал Винни-Пух. Хитроумный Кролик угодил в рагу. И коньки отбросил ослик на бегу. Думали ребятки: сказке нет конца. Но скосили Хатхи пули подлеца. Только на экране скалится Шерхан - чучелом в музее полосатый хам. Егерей – на мыло, ёлки – на дрова. Скоро всех замочит жадная братва. Но оцифровали в фондах Би-би-си мир живой на память, и на том мерси. Голосит эколог, плачется Гринпис: кто найти поможет мудрый компромисс? Расплодились люди – голод на носу, из копыт с рогами варят колбасу. Исстари ведётся: было и пройдёт, Антарктида тает, сходит в Андах лёд… В Красной Книге видам не хватает мест. Вечно прозябает в пробках Синий Крест. Не стареет мультик – тает явь, как дым. Мы едим друг друга – скоро доедим. Так не раз бывало, будто по часам. Равнодушны к бедам нашим небеса. И умоет Землю чёрная волна, за мученья зверя отомстив сполна. Словно сон кошмарный, сгинут города. И вздохнёт планета, вечно молода… ОРИГИНАЛЬНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ Дмитрий Растаев – "Умка умирает" * * * В тундре догорает малый огонёк. Умка умирает. Жалок. Одинок. Плохо медвежонку: пули под ребром. Вьюга полирует рёбра серебром. Думал, междвежонок, вечность впереди? В буклях киноплёнок, в кольцах DVD? Плёнки завтра скиснут, DVD – сотрут. Вечно или присно жить нам не дадут. Это в фильмофонде, где-то под Москвой, Умка вечно юный и всегда живой. А в ревущей тундре мёртвых медвежат жирные, как угри, черви копошат. Так всегда бывает: свет, а после – мрак. Пусть лисицы лают... Ты же помнишь, как тяжело и прямо, много лет назад, умирала мама – так же, в снегопад: снег до ночи падал на кровавый клок... Сколько бы при жизни ты сказать ей мог! Почему же только в клее мёртвой тьмы, наконец-то это понимаем мы? Накренилась глыба, и из чёрных вод золотая рыба вдруг легла на лёд. Что ж, и так бывает: мрак, а после – свет. Умка умирает... Или всё же нет? Или там, за ложкой снега и луны, он увидит тоже золотые сны? Сдав земному хламу гнев, обиду, стыд, он обнимет маму, а она – простит...
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...210... ...220... ...230... ...240... ...250... 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 ...270... ...280... ...290... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850... ...900... ...950... ...1000... ...1050... ...1100... ...1150... ...1200... ...1250... ...1300... ...1350...
|