Граф Л.Н. Толстой был писателем не по призванию, а по велению сердца. У него вечно чесались руки. Первый опус он сочинил еще в утробе матери, тоже Толстой:  

Картежник, бабник и дуэлянт, а также красно солнышко русской поэзии (и когда люди все успевают?) А.С. Пушкин задним числом позаимствовал эти строки, будто бы их ему напела Арина Родионовна Каренина. Но сейчас и ребенок знает, что Арина Родионовна стихов не писала. Она играла на балалайке и пила горькую и, кстати, чуть не споила маленького Сашу.  

Ребенка три года лечили от алкоголизма пиявками. После чего он и начал писать. Но это не мешало оставаться ей настоящей русской бабой. Каренина на ходу останавливала арабских жеребцов за заднюю ногу, проверяя на растяжку. Именно ей Некрасов посвятил:  

А Толстой и вовсе вывел Арину в образе развратной волчицы высшего света, которой и так не эдак, и эдак не так. Вот уж воистину «Когда б вы знали, из какого сюра…». Но это было несколько позднее утробы.  

Лев Николаевич долго не подозревал, что он великий русский писатель. Однажды он, высунув от усердия язык, строчил матерные частушки, готовясь к вечерним посиделкам на завалинке. Ими граф собирался конфузить и соблазнять дворовых девок. Занятие поглотило его полностью, и он не заметил, что в комнату на цыпочках вошли Герасим и Муму. Герасим по-над графским плечом быстренько ознакомился с образчиками творчества раннего периода и, вскипев от негодования, выхватил похабщину из-под Левиного носа и порвал в клочки. При этом, по документально подтвержденным свидетельствам очевидцев, он вроде бы промычал:  

- Да ты, м-му-у, никак, художник слова!  

А Муму, почувствовав искреннюю взволнованность хозяина, разодрала Льву Николаевичу портки и, на всякий случай, испортила обувку.  

С тех пор он ходил босой, а в народе слова «босой» и «Толстой» стали синонимами.  

Граф уважал Герасима за прямоту и виртуозное владение метлой. А Муму панически боялся. После чудесного спасения дедом Мазаем, которого надоумил Некрасов, Муму вымахала с теленка и в одиночку брала волка. Ее остерегались даже медведи и старались лишний раз не попадаться на глаза.  

Узнав от Герасима, что он писатель, Толстой дальше писал уже безостановочно, лишь изредка прерываясь на еду и сон, гульбу и охоту и пр. Женитьба не остудила его творческого зуда. Наоборот, жене его, Софье Андреевне, льстило быть женой великого русского писателя. Хотя она и ходила перманентно беременной, но черновики мужа переписывала набело с удовольствием. Ей очень хотелось, чтобы он советовался с нею относительно сюжетных коллизий, но граф ревниво относился к своей музе и, будучи старым артиллеристом, никого к ней и на пушечный выстрел не подпускал.  

Притомившись от красочного изображения панорамы русской жизни и бичевания ее недостатков, Лев Толстой обычно являлся на женскую половину и, незаметно подкравшись к занятой переписыванием его черновиков Софье Андреевне, овладевал ею. После чего, как истинный патриот и гражданин, устремлялся в рабочий кабинет и, понукаемый совестью, заносил в дневник:  

«Сегодня, проходя через комнату Софьюшки, опять сделал это. Господи, наставь меня на путь истинный…» и пр. с указанием даты и времени. Некоторые исследователи насчитывали до семи записей на одну дату. Софья Андреевна, конечно, уставала от такого мужеского участия в ее нелегкой судьбе жены великого русского писателя. Тем паче, что набеги Левушки мешали ей отбеливать его черновики – руки потом дрожали.  

Отсутствие противозачаточных средств и свойственная графу безграмотность привели к неконтролируемой рождаемости. Он и сам порой забывал, сколько у него детей. Если к этому прибавить дворовых пацанов и девчушек, то можно представить, в каких нелегких условиях приходилось творить писателю.  

Но оказывается, как выяснилось из недавно обнародованных воспоминаний Е. Буттер, горничной девушки Толстых, Лев Толстой детей любил. Он постоянно писал для них поучительные сказки и побасенки. Дети же графа за это ненавидели и злостно уклонялись от встреч с ним. Напишет он сказку и тут же требует, чтобы собрали детей, штук двадцать-тридцать. Да где там! Малыши как-то заранее умудрялись вынюхивать, что он опять настрочил, и, натурально, всех предупреждали. Но граф был человеком неуемных страстей, и, уж если что задумает, то не отвяжется. Поэтому детей добывали в окрестных полях и перелесках с борзыми и гончими. Пусть не тридцать, но пяток-другой с облавы всегда привозили. Софья Андреевна отмывала их в уксусе от навоза, стригла и привязывала к стульям. Многие из ребятишек под влиянием этих коллективных прослушиваний, повзрослев, или спились, или пошли на каторгу. А некоторые даже стали писателями-соцреалистами, прости его, Господи!  

Еще Толстой любил, обдумывая очередную главу, гулять по деревням и учить крестьян, как надо хозяйствовать. Как-то раз он проходил мимо пивной и очень верил, что русский народ способен на многое. Особенно, если ему растолковать и показать. А русский народ тем временем, в лом пьяный, валялся в придорожной канаве и блевал натощак.  

Несмотря на вспыльчивость, Лев Николаевич никого не убил до смерти, потому что крестьян рвало от его нравоучений, и они посылали его в жопу или еще куда. Чтобы смягчать последствия своей просветительской деятельности, Толстой построил народную больницу, где народ лечили от ушибов и переломов. Софья Андреевна сама пользовала пострадавших свинцовой примочкой, накладывала шины и гипсы и пускала на бинты старые исподние юбки. А граф, одной рукой сжимая пудовую трость, инкрустированную под старину, другой потчевал народ касторкой.  

Но и ему иногда перепадало, особенно под старость, когда память стала уже не та. Поэтому Лев Толстой создал философское учение, известное как толстовщина. Он призывал после получения удара по левой щеке подставлять сразу правую. Но крестьянам этого не хотелось, и они, чуть что, хватались за топоры и пускали петухов.  

Но у графа нашлись последователи.  

Они собирались в Ясной Поляне и устраивали бои «стенка на стенку». Выигравшим считался тот, кто успешнее высовывался и подставлялся. А свинцовую примочку Толстые заказывали в Германии пудами. После боев стенки дружно устремлялись в графскую столовую к борщу и котлетам. Котлеты Софьи Андреевны славились по всему уезду. Их съедали сотнями. Лев Николаевич, работая над очередным романом, всегда держал под столом большую кастрюлю с маленькими, с хрустящей корочкой котлетками. Подобная диета понуждала его то и дело бегать на женскую половину. А в результате роман топтался на фразе «И графиня опять ударилась в слезы…». Да и детей развелось – не продохнуть. Куда не сунешься, сидят на горшках и ковыряются в носу столовым серебром. Толстой, хоть и любил детей сильно, но не до такой же степени! Поэтому Софья Андреевна как-то поведала мужу о вегетарианстве, а также о любви к братьям нашим меньшим. Вегетарианство заинтересовало графа с просветительской точки зрения. Но к братьям он отношение не изменил, потому что Муму вечно торчала во дворе и старалась ухватить его за задницу. Угрюмый же Герасим ни за что не соглашался отдать ее на китайскую границу в качестве Джульбарса.  

Толстоведы выудили на свет Божий весьма любопытный факт – Лев Николаевич Толстой оказался турком-месхетинцем. Его прабабка была молдаванкой с Привоза, а прадед – толстенным сумистом, героем Халхин-Гола. Недаром граф всю жизнь призывал, как Христос, возлюбить ближнего. За это попы и предали его анафеме. Русский народ был возмущен. Он не читал Толстого, но понаслышке знал, что это почти то же, что и Горький. А Горького любили и постоянно звали его всем миром.  

Горький величал Толстого матерым человечищем. Хотя он всех так дразнил. Заявится, бывало, к террористу Ульянову-Ленину и давай его злить:  

- Что, глыба? Что, матерый человечище, выходит у тебя построение коммунизма в отдельно взятой напрокат стране?  

Ульянов, хоть и отличался колоссальным умом и звериной сообразительностью, но обижался и заявлял, что это его фирменная примочка. Но, поди, докажи, когда у Горького каждое слово записывалось.  

- Слушай, Пешков, а не пошел бы ты на Кап’ги! – частенько посылал он Горького.  

Впрочем, Горький и так оттуда почти не вылезал. Его с Капри за уши вытянуть было невозможно. Он прятал их под кепку и по-солдатски коротко ухаживал за каприйскими горничными. Те тянулись к Горькому за непомерные усы и мужское достоинство. На Капри и сегодня можно встретить окающих усачей в кепках.  

А Толстой Ульянова не привечал. Тот однажды, спасаясь от преследований царских сатрапов, заехал в Ясную Поляну, думая, что там наши. А там оказался Лев Николаевич с женой и табором детишек. Террорист прошелся по дому и, наткнувшись в прихожей на старое зеркало, долго вертелся перед ним, стараясь укрыть остатками шевелюры раннюю лысину. Потом же заметил:  

- Что это у тебя, б’гатец, зе’гкало так мухами зас’гано. Неп’гилично – ведь г’гаф все-таки.  

А позднее в одной из своих скандальных публикаций злопамятно обозвал Толстого зеркалом русской революции. Поэтому Лев Николаевич всегда был решительно против революционных методов борьбы с произволом и насилием и везде, где бы ни появлялся, сразу выставлял вперед левую щеку. Но его никто не трогал, потому что в правой руке граф всегда тискал любимую трость. Еще он хотел набить Ульянову-Ленину морду за оскорбленную честь, но не успел – тот смылся в Швейцарию, где не вылезал из пивных, называя их явками.  

Толстой считал, что каждый честный интеллигент должен уметь пахать землю и владеть каким-нибудь ремеслом.  

Сам он по весне частенько становился за плуг. Лошади опасались могучего старика за то, что он мощно напирал на ручки и частенько подрезал им лемехом ножки.  

Долгими зимними вечерами Толстой увлекался сапожным делом. Он еще в детстве решил пойти нищим по Руси и хотел сшить себе сапоги. Но в силу слабого по старости глазомера сапоги вышли маловатыми на его растоптанные по деревенским дорогам ноги. Граф хотел их подарить кому-нибудь, но стеснялся. Так и остались сапоги не ношенными и сегодня экспонируются в музее-усадьбе Ясная Поляна.  

По этой причине бродяжничать он отправился босым. А дело вышло таким образом. Осенней ночью граф, как верный муж, попытался выполнить свой долг. Но Софья Андреевна, совсем уже седая старушка, в сердцах воскликнула:  

- Да когда же ты, кобель проклятый, уймешься на конец?!  

Граф обиделся и пошел по Руси искать правды. Ему давно хотелось конкретно узнать, кто виноват, и что делать. Хотя Чернышевского Толстой не признавал, считая, что тот разбудил Ленина, который и обозвал его засраным зеркалом. Простудив ноги, великий русский писатель сильно захворал и скончался вдали от пенат, оставив нам богатейшее наследие из книг, детей и самодельные сапоги. И пусть Ильич ругался на него – сам-то так и не устроил мировой революции на отдельно взятой планете. А хвастал! За что, собственно, и угодил в гербарий.  

Друзья, товарищи, господа! Идите в библиотеки, берите книги Толстого и читайте их запоем. Их там много – на всех хватит.  

Мифология  

Никогда не перестаёшь удивляться тому многообразию граней человеческой души.  

Сегодня ты считаешь, что знаешь человека достаточно неплохо. А завтра он выкинет такой фортель, что все твои умозаключения и мысли летят ко всем чертям… Сегодня я хочу рассказать о человеке, который поразил меня до глубины души своей многогранность. Сегодня я хочу рассказать о Мифе…  

Глава первая. Генерал.  

…И меня подхватит ввысь Пегас,  

и усадит там, где мне пристало:  

на потеху ваших добрых глаз,  

в колпаке шута, у пьедестала.  

Миф, «Концепт»  

Я хочу начать обзор творчества этого автора с того, что обозначу одну из главных черт (затрудняюсь сказать, а какая из них главная), присущую его творчеству. Зовётся эта черта просто – ответственность. Какова бы ни была смысловая подоплёка стихотворения, поэтика и ритмика работы отточена сначала рубанком, потом фуганком, затем наждачной бумагой. Вы не найдёте в его стихах ритмических сбоев и выпадения рифмы. Для того, чтобы доказать это, я не буду представлять множество его работ. Я постараюсь это сделать на примере двух. Прочитав все его работы, вы сами сможете убедиться в моей правоте.  

Не надо трогать русских! (басня)  

(В соавторстве с В.Прусским)  

Однажды летом в парке возле Рейна  

два русских рядовых, лакавших пиво,  

о смысле жизни спорили красиво.  

Беседовали тихо и келейно.  

“В солдатской жизни смысла нет в помине!” –  

сказал сапер “зеленому” солдату  

и, занеся над головой лопату,  

с размаху долбанул ему по мине.  

Солдат поднялся, скромно улыбаясь,  

и, развивая тему разговора,  

привычно потянул скобу затвора,  

негромко подытожив: “Сомневаюсь…”  

На звуки автоматной кононады  

сбежалось пол немецкого ОМОНа  

и думало посредством мегафона  

пресечь развитье этой клоунады.  

Но русские горячие ребята  

(смышленее тевтонских офицеров)  

совместно провернули контрмеры  

и взяли в плен немецкого солдата.  

А скоро над разрушенным Рейхстагом,  

как и тогда, весною, в сорок пятом  

воздвигнутым сапером и солдатом  

играл германский ветер русским флагом…  

Физически не может в рамках узких  

славянская натура оставаться,  

поэтому взываю к иностранцам:  

“Пожалуйста, не надо трогать русских!”  

В каждой строфе ритмический рисунок практически безупречен. Конечно, на переливистый плеск ручейка это не похоже (это, скорее, похоже на бурную горную речку, гордую своей силой). При достаточно типичной структуре стихотворения, в каждой строчке видна поистине маниакальная точность подгонки стихотворения. Именно эта черта творчества заставляет не отвлекаться на подстройку и позволяет заняться чистым восприятием работы.  

Автором (в данном случае – и соавтором) стихотворение позиционируется, как басня. Тема выбрана достаточна щекотливая… особенно для иностранца. Некоторые могут усмотреть в нём превознесение автором определённой национальности (о расе тут говорить не приходиться – ведь рассказ ведётся о русских). Некоторые, особенно ретивые, читатели даже смогу усмотреть на задниках стихотворения осколки противопоставления русских всем и вся. Но они будут неправы. Если всмотреться повнимательнее, то можно заметить, что набор слов, использованных в работе, не позволяет проследить и признаков превосходства. И правда, ну о каком превосходстве можно говорить, если употребляются такие фразы, как «лакавших пиво», «долбанул по морде». Скорее, тут налицо попытка Мифа описать существующее положение вещей с некоторой, свойственной его творчеству, лукавой улыбкой…  

Если уж говорить откровенно, то, в моём понимании, басня строится на легко прослеживающихся аналогиях персонажей. Тут же имеет место прямое указание… С другой стороны, Миф определил жанр, значит так тому и быть. Лучше давайте, посмотрим другое стихотворение.  

Личное философичное  

У метафизиков я вымолю прощенье  

за то, что дальше собираюсь начертать:  

наглядна сущность бытия до отвращенья,  

не стоит головы ученые ломать!  

За жизнь беспечную, как выстрел, холостую,  

я вывел сам диалектический трюизм.  

В его основе гармонично конфликтуют  

и наслаждение, и ложь, и альтруизм.  

Все остальное – производное от формы.  

И ты, задумавшись когда-нибудь, поймешь,  

что комбинируют этические нормы  

и альтруизм, и наслаждение, и ложь.  

Я сам иллюзии давно уже оставил,  

а мой девиз теперь: «Надейся и греши!»,  

ведь я отнюдь не исключение из правил,  

и, помогая вам, солгу, что от души.  

Это стихотворение включает себя несколько черт, которые выделяет его из множества. Во-первых, это стихотворение – размышление. Чистое и умытое. Нет никаких иносказаний, не надо вглядываться в строчки, чтобы докопаться до смысла (условно «непонятные» слова не в счёт – словарик-то Вам на что?). Есть в нём притягательная лёгкость свежего полотенца и нового белья. Именно это позволяет читателю плавно утекать вслед за мыслью автора, не натыкаясь на кочки непонимания и неприятия. Нет, конечно, неприятие может возникнуть в некоторых сердцах. Но даже эти люди не смогут сказать, что стихо-творение читается и понимается сложно. А основная ценность его в том, что оно просто заставляет задуматься. Возможно, это будет спор с собой, своим «Я» (настоящим или социально-ориентированным). Это не важно. Важно то, что мы начинаем задавать вопро-сы… прежде всего, себе…  

Буквы, распределённые по отделениям – словам, вливаются в стройные ряды фраз – взводов. А все эти «подразделения», в свою очередь, составляют из себя военный парад стихотворений. А командует всем этим светопреставлением грозная фигура генерала…  

Вот только сквозь строгий мундир проглядывает что-то другое…  

ГЛАВА 2. Король и Шут  

…Я не поэт, и уж совсем не музыкант,  

и не стихи пишу, а так, вирши кропаю.  

Я графоман, самозабвенный дилетант.  

Но, слава Б-гу, я хоть это понимаю!..  

Миф, «Откровенно»  

Вопреки существующему (и, надо сказать, весьма распространённому) мнению шуты при дворе занимали далеко не самое последнее место. Да, они иногда являлись штатным посмешищем… на людях. На самом деле, часто они являлись одними из наиболее приближённых людей короля или императора… Например, у Петра I был шут-еврей. Его зва-ли Ян д’Акоста. Чиновники называли его просто – «Лакоста». Несмотря на общеизвест-ную нелюбовь Петра к евреям, именно он был его одним из самых любимых и прибли-жённых людей. Ещё долго, вплоть до исчезновения Российской империи и уничтожения династии Романовых, шутов звали не иначе, как «лакоста»… Но закончим с этим кратким экскурсом в историю и вернёмся к Мифу…  

В Интернете человеку предоставляется абсолютная свобода выбора. Мужчина, напри-мер, может представиться женщиной. Если взять разнообразные порталы, то выбор псев-донимов и юзерпиков ограничивается только фантазией пользователя. Миф выбрал колпак шута.  

Автопортрет, или Попытка к Пикассо  

Замыкаются в зеркале зубы и левый зрачок.  

Остальное похоже на пятна оконной замазки.  

Истерично оборванный рамкой улыбки клочок  

отражают не в полном объеме поблекшие краски.  

Сигареты бревно белоснежное в пятом углу  

компенсирует актом горения псевдостатичность,  

а душа, натыкаясь на взгляда тупую иглу,  

сообщает о том, что в объекте присутствует личность.  

Эстетически выдержан только размазанный фон,  

выдающий бесспорный талант рисовавшего это,  

а уверенный абрис рельефа несущих колонн  

несомненно являет одно из достоинств портрета.  

Исключительно важной находкой становится бровь,  

искаженная прихотью автора вялым вопросом:  

неожиданность линий возводит в художестве новь, –  

зарождаясь за ухом, она обрывается носом...  

Заключительный вывод, касательно зрелища – смел,  

и, в описанном здесь резюме, лаконично изложен:  

без сомнения, автор в деталях весьма преуспел,  

только в целом выходит довольно отвратная рожа!  

Это, как следует из названия, автопортрет. Если проводить аналогии с художествен-ным искусством, то это дружеский шарж… на себя. Конечно, как человек, мало разби-рающийся в тонкостях, я могу только предполагать, каким редким чутьём надо обладать, чтобы нарисовать шарж на самого себя. Как человек, немного разбирающийся в людях, я могу с уверенностью заявить, что таких людей мало. Но именно к этому числу людей можно причислить автора – у него ведь неплохо получается пошутить над собой. В названии не случайно фигурирует имя Пикассо. Миф пытается «нарисовать» шарж, взяв на вооружение восприятие мира этого художника. получилось это или нет? Я считаю, что да. Без сомнения, сравнивать автора с Пикассо просто глупо – даже моего невеликого опыта хватит, чтобы это понять. Но ведь в названии написано «..или Попытка к Пикассо». Тут нет чистоты линий. Более того, можно заметить некоторое намеренное «огрубление» общего рисунка стихотворений, проявляющееся в обилии шипящих звуков и некоторых характерных выражениях, задающих фон («сигареты бревно белоснежное», «похоже на пят-на оконной замазки» и т.д.). но ведь это, всё таки, шарж…  

Теперь перейдём конкретно к шутовскому колпаку. Насколько мне известно, шуты остро и едко высмеивали недостатки как простых людей, так и политики государства в целом. Обратите внимание на следующее стихотворение.  

Эмигрант  

От жаркой погоды в холодном поту,  

одет, как потрепанный денди,  

сошел как-то вечером в хайфском порту  

Остап Ибрагимович Бендер.  

В осанке – харизма, во взгляде – металл,  

фуражка заломлена лихо.  

И, глядя на город, Остап бормотал,  

что брать его надобно тихо.  

Кругом заграница, огни, красота –  

га-Арец, как писано в Торе.  

Танцуйте, сбылась идиота мечта,  

он в белых штанах и на море!..  

Улыбка померкла, поник головой,  

и дрожь пробежала по жилам –  

зачем он так поздно вернулся домой,  

на кой он там бился с режимом?!  

Кому он пытался и что доказать,  

крапил ради этого масти?  

Толпе, позволявшей себя истязать  

советской завшивленной власти?  

Толпе, доверяющей телевестям,  

ленясь докопаться до сути?  

Толпе, для которой свобода – пустяк,  

которая хочет такого, как Путин?!  

Корейко, лишенный моральных преград,  

несет диктатуру. Закона?..  

И думал Остап, оглянувшись назад:  

«Я – жертва! Я – узник Сиона.  

Я здесь, я приехал, в кармане билет.  

Я стал и мудрее, и старше...  

Эх, жалко со мной Паниковского нет –  

он был хоть и поц, но из наших...»  

И молвил с ухмылкой, как старый сатир,  

Остап плотоядно и люто:  

«Поскольку напротив есть платный сортир –  

по городу бродит валюта».  

Я не случайно выбрала это стихотворение. Автор, конечно, предупреждает, что свои стихи он выкладывал не в хронологической последовательности. Но я посмею предполо-жить, что данная работа написана около 2-4 лет назад или ещё раньше. Моё предположение основано даже не на том, что упоминаются некоторые знаковые личности. Просто в своих, как я могу предполагать, более поздних произведениях, Миф действует более изящно. Здесь же… всё начинается, как бы, достаточно спокойно. Сюжетная линия мед-ленно разворачивается по заранее (как – бы) предопределённой дорожке. Но чем ближе кульминация, тем острее язык. В кульминации, которая намеренно отделена от остального текста, Миф с истерического крика неизбежно переходит фальшивому упокоению… Всё заканчивается «смешной» фразой.«Поскольку напротив есть платный сортир – по городу бродит валюта». Но эта фраза – реплика человека, который зажат в угол и хочет продать подороже свою жизнь… так, как умеет. Для сравнения, предлагаю вашему вниманию кое-что из поздних работ.  

Переизбранник – политико-эротический памфлет  

Кремлевские звездочки в радужном свете –  

струится рубиново-алая плазма,  

а ниже – гарант у себя в кабинете  

доводит родную страну до оргазма.  

В сени интерьеров державно-опрятных  

владыка с народом, смирившимся с фактом,  

дошли после ласк обоюдно приятных  

до ратификации, собственно, акта.  

Любовник, себя проявляя активно,  

стране напророчил дешевые цацки,  

и резко ресурсом административным  

вошел аж по сам Петропавловск-Камчатский!  

Он – молод, силен, несмотря на субтильность,  

умелый водитель всего, что ведется.  

Он за: процветание, мир и стабильность.  

Он против врагов государства. Клянется!..  

Вернулся походкой блатной в кабинеты...  

Припудрено сверху, застегнуто снизу...  

А электорат, перевыбравший это,  

идет по домам посмотреть телевизор.  

Обратите внимание: при всей прозрачности стихотворения, ничего не конкретизировано. Мы можем, разделять мнение автора, соглашаться с ним или не соглашаться. Это, конечно, наше дело. Но это стихотворение уже нельзя назвать истеричными. Рассказ ведётся с саркастической и жёсткой ухмылкой (даже не усмешкой). Слова порываются мел-кими надрезами вскрыть надрыв…  

Ни при каких обстоятельствах это стихотворение нельзя назвать незрелым. Это уже сатира, и сатира серьезного уровня. Что особенно странно (а может, это – закономерно?), сам автор не проживает в России. В этом ракурсе, его улыбка приобретает некоторую гру-стную ноту… Он безжалостен к нам и, при этом, скорбит о нас и о стране, которая должна быть Великой по определению.  

Что ж, я попыталась описать Вам то, что увидела (а увидела я немало интересного). Но это ещё не всё…  

ГЛАВА 3. Неисправимый…  

…Я не люблю ничего обещать,  

но это не просто слова:  

мне тяжело без тебя дышать!  

Что дальше – решай сама!  

Миф, «Послушай, я не могу без тебя»  

Некоторые люди считают, что лирические стихотворения показываю их слабость. Я не берусь это утверждать точно, но… Миф один из них. У него есть лирика. Но она опубликована только на одном ресурсе – Stihi.ru. Как я уже говорила ранее, автор не даёт возможность проследить хронологию написания работ, чем создаёт себе надёжный тыл. От кого… это мне неизвестно. Чтобы продемонстрировать отношение автора к собственной лирике, я предлагаю Вашему вниманию следующее стихотворение  

Молитва  

(Женечке, Лине)  

Господи, прошу не за себя.  

Господи, прошу не очень много.  

Пусть у тех, о ком молюсь, любя,  

будет не извилистой дорога.  

Пусть их минет горькая печаль,  

холод пустоты, рутина скуки,  

пусть им ничего не будет жаль,  

будут пусть короткими разлуки…  

Просто ты помилостивей будь  

к двум твоим, любимым мной, созданьям.  

Господи, прошу совсем чуть-чуть…  

Все, аминь… Спасибо за вниманье…  

Стихотворение далеко не так обычно, как кажется. На первый взгляд, всё просто: у автора есть люди, сутьба которых для него небезразлично. Вот он и молится за них. Со всей любовью и верой в лучшее, он желает им счастья на протяжении всей жизни. Здесь нет Мифа. Здесь есть только два человечка… и Любовь. Любовь, которую автор многократно отвергает на своём пути. Любовь, в которую, по его заверениям, он просто не верит. Но эта молитва сильнее всех канонических молитв любых религий и верований! Своей искренностью и силой она просто… нет, не вгоняет в землю. Она просто окунает нас в нежность… Но не всё так просто. Миф был бы не Миф, если бы последние строчки не звучали так, как они звучат здесь:  

Господи, прошу совсем чуть-чуть…  

Все, аминь… Спасибо за вниманье…  

Последние строчки буквально придавливают к земле. Все ощущения, возникшие до под-готовительной предпоследней и кульминационной последней теперь должны безвольно бродить по душе, лишённые высоты и крыльев… Как ни странно, этого не происходит. Прочитав стихотворения, которые опубликованы в сети (без сомнения, это не всё, что на-писано автором), приходишь к интересному выводу: в момент написания этого стихотво-рения, романтическая сторона души всецело овладела автором, но… автор всем видом по-казал читателю, что это – всего лишь минутная слабость. Почему? Стихотворение, на са-мом деле, очень личное. У меня возникло впечатление, что последние строчки призваны сгладить неловкость перед самим собой. Нет, не за то, что он пожелал такое – это как раз от всего сердца. За то, что это оказалось на бумаге, а рукописи не горят, как сказал Булгаков…  

Другие лирические работы автора когда нежны, когда язвительны, а иногда – это просто слова безнадёжно влюблённого юнца. Немного сбивчивые, несмелые, но очень эмоциональные. Ведь даже в этом человеке, исповедующем материализм, среди бесконечно – ровных рядов колонн и геометрически правильных стен лабиринтов бродит вечно молодой, стройный и порывистый молодой человек, имя которому – неисправимый… романтик.  

В этой короткой статье я не смогу полностью раскрыть творчество автора, но общие его черты я, как мне кажется, отметила и перечислила. Где-то, возможно, завуалировано. Где-то – излишне резко… В любом случае, Вам никто не мешает самостоятельно почитать его работы и составить собственную Мифологию…  

http://stihi.ru/author.html?313639304 – авторская страничка на Стихире  

http://skill.ru/users/mif – авторская страничка на Skill.ru  

ZanozA  

Мы познакомились первого мая в травмпункте. Прямо первая строчка для городского или даже жестокого романса, правда? Я, опьянённый весной, забыл о том, что люди не летают, и подозревал, что заработал в неравной схватке с асфальтом сотрясение мозга (как в анекдоте: был бы мозг — было бы сотрясение), а она сидела в дальнем углу и тихо плакала. Рентгенолог, чтоб было удобнее делать снимок, попытался разогнуть её вывихнутый локоть, а когда увидел полившиеся от боли слёзы, обозвал истеричкой и выгнал в коридор успокаиваться. Меня тогда поразило, как красиво она плакала (забегая вперёд, скажу, что она всё делала красиво, даже курила, хотя курящие девушки мне никогда не нравились). Ей, кажется, было абсолютно всё равно, кто что подумает, поэтому она не скрючилась и не скукожилась, пряча лицо, а сидела прямо, слегка даже откинувшись назад, упершись затылком в стену. И в самом деле, кого могут удивить слёзы в травмпункте. Самое обычное дело… Голубые глаза от слёз казались совсем бездонными и нереально огромными, а вся она выглядела не человеком, а какой-то то ли мультяшкой, то ли инопланетянкой. Здоровенный дядька рентгенолог, кажется, долго не мог прийти в себя, когда понял, что с ним пришёл ругаться из-за рыдающей в коридоре девицы костлявый семнадцатилетний шкет. Богатырским сложением я и сейчас не отличаюсь, а тогда меня вовсе ветром колыхало, и моё счастье, что этика не позволила доктору применять силу. Оказалось, что мы с ней живём совсем рядом, и, провожая, я понял, что по общепринятым меркам схожу с ума. Меня абсолютно не волновало, что она на целую, как тогда казалось вечность, старше (мне было семнадцать, а ей, — О Боже! — двадцать четыре), что она уже «сходила замуж» и разведена и куча других фактов.  

Май, вопреки календарной логике, состоял не из тридцати одного дня, а из прогулянных пар, кофеен и летних веранд, пыльных подъездов, в которых мы целовались, её сумасшедших глаз, выглядывающих из-за очков, и дурацкой, но очень привязчивой песенки, звучавшей отовсюду. После посиделок в кофейнях я не мог заснуть, чувствуя себя воздушным шариком, наполненным восторгом и кофейными парами, и тут же сам себя успокаивал: в мае спать необязательно. Май — он совсем не для того.  

Тридцать первого зарядил дождь. Мы сидели у неё дома и наблюдали. Сначала он был весёлым и энергичным ливнем, а потом замедлился и как-то поскучнел. Или это просто пресловутое клиповое сознание, не позволяющее долго воспринимать одну и ту же картинку? В общем, через полтора часа в созерцании стекающих по стеклу капель не осталось ничего романтичного, и я впервые почувствовал, что мне с ней скучно. Она достала очередную сигарету, хотя пепельница была уже полна, и стала щёлкать отказавшейся вдруг работать зажигалкой. Когда прикурить так и не удалось, с неожиданной для той мультяшки-инопланетянки, какой я её считал, злобой швырнула её в угол. Я вдруг словно впервые увидел сузившиеся зрачки поразивших меня при первой встрече голубых глазищ, наметившуюся носогубную морщинку и слишком маленький подбородок, испугался этого зрелища, чувствуя себя чуть ли не Каем с осколком в глазу, и засобирался домой: «Поздно уже!».  

Заходя в свой подъезд, я машинально посмотрел на часы. Они показывали одиннадцать вечера и извещали, что завтра весны уже не будет.