СТРАННЫЙ ПРАЗДНИК  

Вместо вступления  

Под старость лет я умышленно заставила себя впасть в детство. Нет, сначала случилось окончательное и бесповоротное разочарование в реальном мире, здесь не осталось для меня ничего дорогого, ни одной настоящей привязанности, только долги и болезни, переживать которые не осталось сил...  

Поскольку самоубийству здоровый организм всегда непобедимо сопротивляется, а у меня организм вообще-то здоров, просто устал смертельно, я решила перехитрить его, перестроив сознание... Реальные люди давно стали мне невыносимы, пришлось переселяться в Интернет, где вместо них всплывают безликие строчки на мониторе. Причём только поначалу строки кажутся нам безликими, у них своё дыхание и своя правда... Это совсем другой мир, он так же жив, как и этот... Ну, так может быть, мне удастся растратить оставшееся здоровье на освоение новых пространств?.. Это был выход. И одновременно – вход. Вот потому я уже вполне безропотно вздыхаю в начале каждого месяца, взирая на многозначительные цифры счетов за услуги телефонной компании... Для чего мне теперь деньги? Для чего вещи? А еда моя (когда-то обожаемая всеми, заглянувшими на огонёк), стала такой простой и такой дешёвой! Никакого масла, рыбы, мяса, гарниров… Пицца – и та нежелательна. Идеальный вариант – пиво и чипсы. И кисточка, чтобы вымести крошки с клавиатуры…  

Но ближе к теме… рассказ не об этом вообще-то… хотя – и об этом тоже.  

Однажды, гуляя по форумам, я обнаружила тему для, казалось бы, простейшего и необязательного разговора, которая вдруг увлекла меня с помощью уже прочно обосновавшейся в организме ностальгии о прошедшей молодости. Впрочем, темы было две, и стояли они рядом.  

Первая называлась «Самый интересный день в моей жизни», а вторая – «Необычная встреча Нового года». Странным образом обе они объединились, и ни в одно форумное окошко мои воспоминания уже не вписались... Многословной становлюсь, как, впрочем, все бабушки... Так он и появился, этот рассказ.  

А подзаголовок нарисовался такой: «Как я встречала Новый, 1978-й год, от утра 29 ноября до вечера 14 января»... Длинно, да, и чересчур информативно... Ну, ладно. Дело вовсе не в том, как это называется, а в том, что так и хочется налепить там и сям разнообразные «смайлики», без которых полноценное общение уже становится для меня почти невозможным... Для тех, кто не знает: смайл – это улыбка... Знаки препинания используются как значки настроения, и, что самое удивительное, с ними мёртвые тексты оживают... А, поставлю!.. Иначе рассказ плохо переварится теми, кому, в принципе, и адресован... В конце концов, тут я – писатель, и имею полное право делать то, что считаю нужным:)))))))... Вот так! Всмотритесь, пожалуйста, вы, избежавшие всемирной паутины, и тоже увидите семь улыбок, которые умиротворённо расточаю из-под двоеточия-носопырки... Семь улыбок... На всю, так сказать, семью... Семья для меня теперь – они, и туда посылаю накопленный опыт, поскольку лежит он на душе неподъёмным грузом... Тебе, Бакся, и вам, Джеки с Инфлеймой, и остальным, доселе реально не встреченным, но почему-то понятным и близким до последней малости, несмотря на то, что никого из вас в далёком 1978 ещё и в проекте не было...  

Итак, в это благословенное всеми коммунистическими богами тихое, застойное время на меня тоже накатывал зрелый двадцатидвухлетний возраст... Возраст практически ваш... По современным меркам – едва достигнутое совершеннолетие, а на самом деле к двадцати двум я уже вполне утвердилась в нём: тогда дети взрослели раньше...  

И, пожалуй, вот ещё что. Уберу-ка я своё лицо с этих страниц… Дело в том, что уверенность в старых постулатах до сих пор не пошатнулась во мне, и главный из них, утверждающий, что подрастающее поколение должно воспитываться на литературных героях, а вовсе не на опыте одинокой пожилой неудачницы, диктует свои правила... Не ищите здесь правды жизни... Кое-что в этом рассказе происходило всё-таки со мной, а кое-что – с другими... Большая же часть – ни с кем... Поверьте мне, так надо!  

Теперь, как полагается в случаях настоящей литературы, имя и портрет. Я назвала бы её Сероглазкой, но этот ник используется уже в нашем чате %)))... К тому же, для неё имя предпочтительнее... Оценили ли вы, кстати, проценты перед скобками – мордаху глазастую? Три улыбки вам от сероглазой героини, уже мною придуманной...  

Назову её Астрой, как любимый цветок... Ну не встречались люди некавказской национальности с такими именами тогда, и теперь не встречаются... А я уверена – привыкнете... Имечко впишется и приживётся, будто так и было... В школе её Георгиной дразнили. Не хотите – не верьте...  

Самое примечательное произойдёт сейчас, когда рядом с прекрасным именем я произнесу фамилию... Астра Бессчастная... Звезда Несчастливая... Эх... Но от правды никуда не деться.  

Родители попались чадолюбивые, и, поскольку сами хлебнули в детстве, даже имя выбирали чересчур старательно, совсем позабыв, что потерявшегося на полях второй мировой войны четырёхлетнего малыша молоденькие медсестрички мчащегося в тыл израненного санитарного поезда окрестили тоже коллективно, что вполне по-советски, но как-то второпях... Отца Астры звали Виктор. Победитель! Но – Бессчастный...  

Из-за стечения таких обстоятельств и Георгине Несчастной в детстве пришлось много повоевать со сверстниками, не щадя музыкальных пальчиков, так резво бегающих по клавиатуре фортепиано, что право называться Звездой с первых её публичных концертов стало непререкаемым. Естественен был выбранный путь – в музыкальное училище... Естественно и то, что концертирующим исполнителем она не стала: провела первый урок в музыкальной школе и – влюбилась... Влюбилась в сам учебный процесс, как это ни странно... Оторваться от музыкальной школы для дальнейшего обучения в консерватории просто не нашлось сил... И школа ей попалась не простая, а, можно сказать, авторская, поскольку весь штат школы состоял из трёх человек: баяниста-директора, двадцатилетней Астры и ещё более свежей (моложе на целый год!) девочки-теоретика из Хабаровска, впервые в жизни примерившей валенки. Перенимать опыт было не у кого, однако Астра об этом не горевала. Она всегда была самодостаточной, иногда не в меру...  

Романтическая натура увлекла её далеко от дома, от благ цивилизации, от тёплых зим и от детских привязанностей. Незаметно миновало полтора года, тяжких и трудом, и бытом, но она не помышляла о возвращении на Большую Землю. Там, на Дальнем Востоке, в БАМовском посёлке украинских строителей, у неё уже появились друзья, ещё не ушла молодость, и сложилась из различных коэффициентов хорошая (по тем временам – очень хорошая!) заработная плата. И главное – у неё появилась любовь. Случилась она едва ли не в первый день приезда, и после нескольких месяцев непонятного сладчайшего томления наступило настоящее счастье, а потом пришла разлука, поскольку парни нашего с нею возраста беспрекословно отдавали долг Родине... «Косили» от армии редко, по крайней мере, я не знаю подобных случаев. А я человек общительный...  

Астра тоже стоически переживала разлуку. Почти без исключений... Приключения, конечно, случались, но далеко не заходили, и были настолько мимолётны, что не стоят упоминания. Как тогда выражались, парня своего она ждала честно: часто писала длинные письма, пекла печенье «помельче и послаще», чтобы побольше досталось ему после дележа посылки со старослужащими, ну и так далее... Вплоть до того, что однажды, после особенно тоскливого ноябрьского письма с неведомых берегов озера Ханка, она решила навестить парня на не столь уж и отдалённой китайской границе. Очень уж хотелось повидаться, терпеть ещё полгода до майской демобилизации просто не оставалось сил. Вот тут и начались настоящие приключения...  

В конце ноября морозы на севере выдались редкостные, дышать не давали... Целеустремлённая Астра укутала покрепче троих малышей, подающих пианистические надежды, и вывела их на автотрассу... Находчивости ей не занимать... Созвонившись с районной школой, она договорилась о консультации с заведующей фортепианным отделением: близился краевой конкурс (в марте!), и бедная Астра больше не может «вариться в собственном соку»... Директор-баянист, слушая эти переговоры, прослезился... Наивный человечек, бесхитростный... Истинный народник...  

Однако намерение Астры и вправду смахивало на подвиг. Районный посёлок Чегдомын находится в семидесяти километрах от бамовской стройки, где скучала Астра, а сообщение между стройкой и посёлком образовалось только попутное: на лесовозах, с чирикающими о чём-то корейцами, либо на мощных самосвалах «Мазда» и «Магирус», водителями которых были по тем временам самые крутые парни Дальнего Востока... Если уж сильно повезёт, подберёт голосующих на дороге начальственный вездеход «УАЗ»... Кстати, чтобы не до конца развенчать пианистический раж Астры, надо признать, что за полтора года она посетила с концертами даже самые отдалённые посёлки на бамовской трассе, таская за собою и детишек. Причём, именно так, на попутном транспорте...  

И только данный случай вовсе не был посвящён профессии. Для проезда в приграничные районы необходим пропуск. Ни военкомата, ни даже отделения милиции в посёлке не было, и любой вопрос требовал путешествия…  

Зато музыкальная школа – была! С тремя замечательными по тем временам новенькими чешскими инструментами, зябнущими в неподходящих для них условиях, но служащих верою и правдой... В Доме Культуры, кстати, стоял концертный рояль «Красный Октябрь» прямо в танцевальном зале, а на сцене даже два: двухметровая «Эстония» и элегантнейший, благороднейший «Стейнвей»... Такой роскошью мог похвастаться практически любой участок, где число работающих превышало три сотни человек... Для сравнения: в Барнауле ни одного «Стейнвея» никогда не было и пока не предвидится, а этот город не такой уж маленький и достаточно культурный краевой центр...  

Стройка века стягивала громадные деньги... На полках магазинов изумлялись всеобщему равнодушию мясные консервы более чем двадцати наименований (примерно так это можно изобразить в Интернете: О_о – как будто глазик от изумления выпал). Прилавки благоухали гниющими ананасами и зеленошкурыми китайскими апельсинами... Покупающий бутылку сухого «Ркацители» обязан был два ананаса приобрести в нагрузку... Крепких спиртных напитков не было совсем... А как вкусны были корейские компоты в разнокалиберной стеклотаре, которая никакими советскими крышками не закрывалась – не стандарт... Апельсиновый сок «Эль-греко» красовался в невиданных железных банках... В поселковую столовую поваров ниже шестого разряда не принимали... В «Промтоварах» висели шубы и дублёнки... Э-э-э, вам не понять... Это был такой дефицит... Китай тогда не процветал, заваливая нас некачественным ширпотребом... Уж если мы покупали обувь из Югославии, то она точно была из Югославии, и мы выбрасывали её через десяток лет надоевшей, но неизношенной... Такого великолепия родители Астры не видали никогда, не подозревали даже, что подобный уголок рая может построить человеческая природа... Маменька, только однажды посетившая БАМ, потратила все свои деньги в первый же день и еле разместила купленные продукты в малюсенькой общежитской комнатке... Астра понимала её ажиотаж... Она просто смеялась и не спрашивала ни «Зачем?!», ни «Куда я теперь со всем этим?!»... Продуктов хватило на два колоссальных некалендарных праздника, первый для детишек класса фортепиано, второй для всех мало-мальски знакомых людей украинского посёлка...  

Всё было иное, всё не так, как на Большой Земле...  

Не менялась только административная система...  

Ну, вот.  

День первый.  

Все началось с того, что я решил встать на учет в Российском консульстве. Зачем? Хороший вопрос. Я так понял, что, если ты стоишь на учете, тебе достаточно купить билет в Россию и лететь (без виз и т.п.). Кроме того, можно менять загранпаспорт в консульстве (без регистрации только по месту выдачи – т.е. в России). Правда, слетать в Россию можно и по израильскому паспорту, но тогда надо платить за визу, а значит, все равно обращаться к консулу и платить, платить, платить.  

Российское консульство в Израиле как маленький ларек, продающий государственную символику (печати с гербами, загранпаспорта и т. д.). Товар по существу бросовый и никому не нужный, но они набивают цену. Добровольно и с песнями НАШИ люди идут к ним за очередным «гербом».  

Мой сосед Лева, человек по-своему выдающийся и заслуживающий отдельного рассказа, уже ездил в консульство. Тогда он не смог попасть туда, так как было много народу. Однако он рассказал мне порядок. А порядок такой. В консульство необходимо приехать за день до того, как ты хочешь туда попасть. Приехать надо вечером – часам к восьми – десяти.  

Само консульство закрыто, но на двери должен висеть листок, пронумерованный от 1 до 100, куда и надо вписать свое имя. А на следующий день надо приехать утром часов в 8-8:30. Там выдают талоны, согласно которым и формируется очередь (и это нельзя сделать по телефону? Нет – ХРЕН вам уважаемые соотечественники).  

В общем, приехали мы с Львом вечерком в Тель-Авив. Долго искали консульство, спрашивали народ. Лев хорошо говорит на иврите, и языковых проблем не было. Я бы тоже смог спросить, как пройти туда-то и туда-то, но понять и успеть переварить ответ сложновато. Наконец, мы спросили очередного гражданина: «Слиха Эйфо рехов Бен Иегуда?» (где улица Бин Ладена). – На что он ответил с ехидной улыбкой : «I do not understand hebrew.» Лев сразу сказал, что эта прилизанная гнида, наверное, из консульства. А консульство действительно оказалось в 50 метрах.  

Подходим мы к дверям, все закрыто, никаких списков нет. А рядом маленькое кафе. Лев спросил у хозяина, не знает ли он, что к чему. И тот сказал, что информация у нас правильная. Список действительно должен висеть на двери. Но мы оказались первыми, а значит, список делать нам. Нужен белый лист, а скотч он обещал дать. Где найти белый лист в вечернем Тель-Авиве??? Подумали мы, подумали, пометались туда сюда, зашли в какой-то магазинчик и выпросили листик у продавщицы. Хотя она долго не понимала, зачем нам это надо, и подозревала, наверное самое худшее. Короче, составили мы список.  

И тут Лев вспомнил, что когда его читают и выдают по нему талоны, бывает сложно услышать свое имя. Тогда мы решили вписать туда несколько мертвых душ, чтобы иметь время сориентироваться.  

Первым в нашем списки значился некто Аркадий Финкельштейн, затем шли мы. Потом надо было придумать еще одного евророссиянина. И вдруг, ни с того ни с сего, мне вспомнился бывший ректор моего универа, националист и сволочь, Савельев Юрий Петрович. Недолго думая, я вписал его между Финкельштейном и Бронштейном. Надежда моя была на то, что завтра, пока я, не выспавшийся, буду стоять и слушать, когда выкрикнут мое имя, где-то там, за тысячи километров, ему присниться страшный сон. Будто он стоит в Израиле в толпе евреев в очереди в Российское посольство между Финкельштейном и Бронштейном, которые, картавя, спорят о судьбе человечества.  

На следующий день утром мы встали рано-рано, наскоро позавтракали и отправились в путь.  

Первое, что бросилось в глаза в утреннем Тель-Авиве, это то, что по улицам ходят только черные (эфиопы) и желтые (филиппинцы) «евреи». Везде – в автобусах, на остановках – они. Впечатление, что попал в другую страну. До консульства дошли без проблем. А там уже толпа народу. Список наш так и висит (что само по себе удивительно и приятно). И записано в нем уже под сотню человек. А все, что происходило дальше, заставило меня почувствовать, что дом где-то рядом. Долгая очередь, охранник – маленький диктатор, который распоряжается, кому где встать, кого пустить, а кого нет, консул – какой-то казах, который долго и безрезультатно (что естественно) выкрикивал Аркашу Финкельштейна. Мы получили заветные талоны, но перед нами оказалось еще человек тридцать – всевозможные льготники и внеочередники.  

Потом мы заполняли какую-то дурацкую анкету с вопросами о родственниках за границей (т.е. в России). В итоге мы получили заветную регистрацию. Лев постоянную, а я временную на срок действия загранпаспорта (так как не выписался в Питере из квартиры). Все эти мучения были для того, чтобы отдать 125 шекелей (рублей 800) родному государству. Только выйдя из консульства, я снова ощутил себя свободным человеком свободной страны. Лев поехал на шаббат к родственникам, а я пошел прогуляться по берегу моря, затем погулял по центру Тель-Авива и вернулся домой...  

ЗВЁЗДНЫЙ ЧАС  

В далёком-предалёком тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году одной девочке исполнялось три года. Аккурат на Святки – пятый день Рождества Христова.  

Господи, как давно-то! Столько не живут. А если живут, это при тепе­решней жизни само по себе – подвиг, как бы она, то есть жизнь, ни протекала...  

На взгляд близких знакомых мама у девочки была очень красивой, и характер у нее отменно хороший: справедливый, но осторожный, дров не ломает. Она всю молодость в комсомоле работала, даже возраст её комсомольский до тридцати лет продлили, чтобы, значит, ей в партию вступить коммунистическую. Но в партию она не очень-то хотела. Лучше уж девочку родить.  

А вот папа девочки в партию вступил очень рано, подкупив собрание ответом на вопрос, почему, дескать, торопится. Он сказал, что надо торопиться, чтобы принять непосредственное участие в управлении государством, он на самом деле был уверен, что такое возможно. Окружающие его всегда побаивались: справедлив был круто, до склочности. В дальнейшем исключали его из партии неоднократно и восстанавливали всякий раз. Партбилет он хранил бдительнее, чем здоровье своей новорожденной девочки.  

Так вот, в далеком тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году против родителей девочки была затеяна тайная родственная диверсия. К ним съехались гости с намерением окрестить ребенка в церкви прямо на Крещенский праздник девятнадцатого января.  

Приехала бабушка с маминой стороны – Анастасия Егоровна, царство ей небесное. Тогда почти без седины в шелково-мягких косах, которые вовсе не помогали ей повыше держать голову, но и с опущенными глазами лицо сохраняло выражение строгой сдержанности. Она была молчаливой, двигалась бесшумно, часто грустила. Выносила тринадцать детей и похоронила многих. В Божий промысел верила абсолютно, и потому любое горе с течением времени становилось пережитым, а на поливаемых тихими слезами страданиях постепенно вырастали дивные цветы воспоминаний, которыми она тоже ни с кем не делилась. Мама девочки была старшим ребенком Анастасии Егоровны, семейной опорой. Но не надеждой, поэтому отправилась на работу в четырнадцать лет. Работа была очень тяжелой, образованием и поисками места в жизни позволила заняться далеко после двадцати...  

Уже давным-давно приехала помогать по хозяйству бабушка с папиной стороны – Анна Ивановна, царство ей небесное. У нее седина до самой смерти так и не появилась в прямых, черных и, как антрацит, блестящих прядях, гладко убранных на прямой пробор. Смуглая, исключительно стройная, несмотря на четверых трудно выношенных и еще более трудно выращенных сыновей, с тонкой талией, пышногрудая, длинношеяя... Шумно веселая, прекрасная рассказчица, всегда мечтавшая о дочери, Анна Ивановна, заполучив первую внучку, занималась ею значительно больше работающей и некормящей матери. С Богом у Анны Ивановны отношения сложились несколько странно: она признавала Его, как соседа, с которым жить, а куда, мол, денешь существующую реальность. Значит, мать ее, Прасковья Александровна не зря поповская дочка. Прасковья Александровна приехала с неделю назад проведать старшего внука, любимого, как ни странно, ведь обычно более страстной любовью младшеньких одаряют. Понянчила правнучку и снова влюбилась, внук теперь навсегда отойдет в ее тревогах на второй план. Прабабушка была худенькой соразмерно маленькому росту, только руки у нее отличались удивительной силой, и такие нежные, – упокой, Господи, ее душу...  

Одновременно с Прасковьей Александровной приехала двоюродная бабушка девочки – сестра деда по матери, Августа Васильевна. Чистюля редкостная: в детскую входила, только протерев спиртом руки по локоть, а девочка-то давненько из грудничков выросла... У Августы Васильевны своих детей не получилось. Прошла она фронтами от санитарки сорок первого до старшей операционной сестры сорок пятого, два года раненых с поля боя на себе носила, вот и потеряла где-то женское своё здоровье. То ли надорвалась, то ли испростыла. На войне удобств минимум, о дальнейшей жизни Августа Васильевна не загадывала, снегом все места умывая... Чистюля, одно слово... А тогда, в пятьдесят восьмом, она была еще молода, и самом соку – круглолицая, улыбчивая, быстрая в движениях. Теперь ослепла. Впрочем, двигается по улицам столицы с прежней скоростью, практически бегом, лишь иногда спотыкаясь о бордюры тротуаров. Её отношения с Богом вообще доморощенные. Изредка забегает в церковь свечки поставить, а в остальном скорее суеверна, чем богобоязненна. И все-таки, несмотря ни на что, дай ей, Господи, долгих и приятных лет жизни напоследок...  

Итак, собрались целой армией, уверенные в победе. Значит, ближе к делу, то есть к праздничному столу сначала, на котором соседствовали гостинцы деревенские и деликатесы московские. Вина, как помнится, никогда не было. Девочке повезло: трезвость оказалась нормой жизни для семьи с обеих сторон. А может, не повезло: выйдя с годами в окружающий мир, трудновато привыкала к иного рода общению. Зато праздники от детей можно было не прятать. И в тот раз девочка сидела на своём высоком стульчике посреди взрослых, но не как всегда, а на почетном месте – день рождения у неё праздновался, и это были её гости. Получала подарки, пожелания, всех благодарно целовала, танцевала под звуки радиолы на руках у всех желающих. Потом ей разрешили ответно одарить присутствующих родственников, поскольку было чем. Через год она начнет читать книги самостоятельно, через два – самостоятельно записывать сочиненные стихи. Но и теперь с подачи бабушек заучила наизусть, как крокодил солнце в небе проглотил, и многое-многое другое. Могла танцевать по-украински, по-русски и по-молдавски. Могла петь песни из коллекции дедушкиных пластинок – «Белла донна, Белла дорогая», например. Получалось, правда, что Белла – дома, но это же не так важно...  

- А вот, – сказала девочка своим внимательным слушателям, – моя новая песня.  

Тут ей показалось, что стул – недостаточные подмостки для этой песни, росточком в мамину родню пошла. Среди возмущённого изумления она влезла на стол, попирая тарелки ножонками. Когда к девочке, словно парящей над деревенской колбасой и столичными апельсинами, протянулись руки огорченных её поведением бабушек, она начала петь. И руки остановились. Более того, бабушка Анна Ивановна, давясь хохотом, погрозила кулаком всем присутствующим, а двоюродная бабушка Августа Васильевна, продолжая изо всех сил слушать и оставляя хохот на потом, неудержимо сползала со стула на пол.  

Слова песни были малопонятны, зато мотив известен. Последнюю фразу девочка спела с особым пафосом, притопывая ногой по вышитым цветам белоснежной скатерти: «Воз пряников в рот людской!!!»  

На этой единственной целиком понятной строке новая песня кончилась, и девочке пришлось самостоятельно перелезать на свой стульчик, потому что никто не имел возможности ей помочь – все смеялись. Однако слезла она аккуратно, ничего не уронив и не испачкав. И даже когда родственники уже более или менее успокоились, загордившийся отец всё ещё возбуждённо вопрошал:  

- А вы заметили, насколько правильно трёхлетний ребёнок понял коммунистическую идею?! Моя, моя дочь!  

Все согласно кивали, а тихая Анастасия Егоровна просветлённо повторяла:  

- Как это по-божески!  

- Кто ее научил? – удивлялась Анна Ивановна, последние полгода не отпускавшая девочку от себя. – Неужели отец? Честное слово, не верю своим ушам.  

Отец девочки песен не знал. Ни одной. Слух у него, может, и был, но слов он не запоминал совершенно. Только формулы – моментально и накрепко. Постепенно выяснилось, что песню «Интернационал» девочке не пел никто. Может, радио? Но ведь не так часто, и слова там невероятно трудные.  

- Такая маленькая, а уже коммунистка... – вдруг раздумчиво проронил кто-то из родственников.  

Тайный совет старейшин тоже призадумался, а затем уединился, чтобы с другой стороны обсудить намеченную диверсию. Запросто можно было испортить этой акцией биографию сначала восторженному папе и, как следствие, самой девочке.  

- Вряд ли Бог нас похвалит, если у ребенка будут неприятности, – заметила Августа Васильевна. – А неприятности обязательно будут, поверьте мне. Кто-нибудь, да донесет.  

- Бог еще никому не повредил... – пыталась возразить Анастасия Егоровна.  

- Повредил! – не согласилась Анна Ивановна. – А знаешь ли, сватья, что мой дед, священник, перед смертью сказал?  

- Молчи, доченька, молчи... – дергала ее за рукав Прасковья Александровна.  

- Он сказал, что Бог – есть, но церковь – Его блудница!  

- Прости, Господи, и сохрани его душу в Царствии Твоем небесном... – крестясь, плакала Прасковья Александровна.  

- Терпеть надо учиться... – снова и снова вздыхала Анастасия Егоровна. – За Бога надо страдать...  

- Ну, нет, чего-чего, а страданий девочке я не желаю! – закипятилась Августа Васильевна. – Хватит того, что мы все перетерпели! С лихвой хватит!  

- Поступайте, как знаете, – пошла на попятный Анастасия Егоровна.  

- А вот надо у нее спросить, – разрядила напряжение Анна Ивановна. – Если «Интернационал» поёт, должна и о Боге понимать хоть что-то. Умница!  

- Ни бог, ни царь и ни герой, – вполне осознанно выговорила девочка, раскладывая подаренные кубики. – Своею собственной рукой. Вот так. Смотри, какой жук!  

- Это буква «ж», помнишь? – включилась в любимую игру Анна Ивановна. – Какие слова жужжат?  

- Жужжат?.. Ж-ж-журнал. Ж-ж-желание... Ж-ж-жестокость...  

- Правильно! – восхитилась та. – А что такое жестокость?  

- Кису за хвост водить. Щипаться. Больно если.  

- Всё-то у нее рано... – вздохнула опять Анастасия Егоровна. – В семь месяцев бегать начала... В год – болтать... Только к Богу, боюсь, придет поздно.  

- Видишь ли, сватья, – с обидой ответила Анна Ивановна. – Она ли в том виновата будет?.. Или мы с тобой?.. Детей привести к Богу надо было. И самих себя сначала.  

- Твоя правда, – согласилась Анастасия Егоровна.  

- Ничего, – остановила всех прабабушка Прасковья Александровна. – Полно вам девочку оплакивать. Жизнь длинная, её звёздный час впереди где-то. Бог всё знает, понадобится – позовет.  

Вот кому девочка поверила. Ждала-ждала. И спустя тридцать восемь лет один знаменитый бульварный поэт попытался уговорить сильно повзрослевшую именинницу устроить шоу на столе. Именинница засомневалась. Что, спеть еще раз всеми забытую песню?.. Но поняла: не нужно. Богема – не поймут. И ещё поняла: звездный час миновал уже. Тогда, в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом, когда был выбор: или – или. А теперь – ни того, ни другого. Истинный звёздный час неповторим.