Сюрпризный момент  

Самое раннее декабрьское утро. Не по годам серьёзная девушка завершает утренний макияж. Длинные, роскошно густые ресницы почти не трепещут под точными взмахами маленькой жёсткой щёточки, хотя сама девушка и всё своё внимание, и всю свою собранность отдаёт совершенно другому занятию. В глазах, отражённых зеркалом, сначала вспыхивают зеленоватые искры, выплескивая вопрос, полный тревоги, и тут же их серая глубина успокаивается, потому что ответ готов.  

- Хорошо ли подготовлены сюрпризные моменты?  

- Конечно, хорошо. Все четыре. Ёлка. Дед Мороз. Снеговик. Подарки.  

- Получат ли призы дети, не охваченные сольными номерами?  

- Это те, что ни петь, ни свистеть? Естественно. Список уже лежит в правой рукавице Деда Мороза. Вот Дед Мороз, кстати, и для меня момент сюрпризный... Артиста пригласили из оперетты. Вряд ли он хотя бы прочтёт сценарий. И как звезда соблаговолит себя вести, одному Богу известно.  

- Все ли малообеспеченные родители взяли у кастелянши карнавальные костюмы для своих детей?  

- Все, кроме Прощайкина. Свой принесут.  

- Надо бы проверить!  

- Непременно проверим.  

Но проверка не удалась. Задыхающаяся от долгого бега мама Прощайкина буквально волоком втащила в помещение подготовительной группы яростно упирающегося Вову в тот самый момент, когда из музыкального зала зазвучал «Вальс Цветов» и повлёк вниз по лестнице яркую гирлянду, хитроумно и накрепко сплетённую ручонка к ручонке. Впереди величаво двигалась нежная, как перо павлина, двадцатилетняя воспитательница. Останавливать движение нельзя, нужно посадить детей до окончания музыкального произведения, как было с точностью до полушага отрепетировано, потому Вера Вячеславовна (это и есть павлинья нежность), не теряя праздничной интонации в голосе, на ходу спросила, всё ли в порядке с костюмом, и успела предупредить, что в детском саду сейчас свободны десятка полтора зайчиков, пять-шесть медведей, Бармалей и Кот-в-сапогах. Опоздавшая мама с риском перевалиться через перила отвечала:  

- Не волнуйтесь, Верочка Вячеславовна, у нас костюм – лучше не придумаешь: из бархата, гипюра и атласа, я на него пятнадцать лет назад две зарплаты истратила.  

- Вот и хорошо. Быстренько переодевайтесь – и в зал...  

Интересно, кому бархатный костюм предназначался пятнадцать лет назад?..  

Мысль эта мелькнула и погасла, потому что первый сюрпризный момент – ёлка – невольно останавливает взгляд. А там, где останавливаются детские глаза, неизбежно останавливаются и ноги. Воспитательница доподлинно знала об этой закономерности и поспешила предотвратить опасность смешения стройно движущихся рядов.  

Вере Вячеславовне вообще всё в детском саду удавалось, поговаривали даже, что она рождена для именно этой нелёгкой и ответственной профессии, хотя и малопочтенной... И сейчас, с последним аккордом пианино, она успела с удовлетворением проверить, все ли дети удобно устроились.  

Лишь один стульчик вдали, у самой ёлки, остался свободным. «Прощайкин...» – вспомнилось с беспричинным беспокойством. Впрочем, почему беспричинным?!  

Но тут на середину зала выплыла ведущая.  

- Дорогие, любимые наши дети! Уважаемые родители! Вот и наступил долгожданный праздник – Новый год! Все мы знаем, что этот день не бывает без смеха, без подарков, без ёлки. И всё это нам приносит... нам приносит... – Она выразительно всплеснула руками. – Кто же приносит, а? Кто?.. Я забыла, как его зовут! Он такой большой, такой добрый! Тот, кто и эту ёлочку нам подарил! Дети, подскажите, пожалуйста, его имя!  

- Дед Мороз! – послушно обрадовались дети.  

- Правильно, Дед Мороз! Как я могла забыть! Давайте позовём его к нам на праздник! Знаете, как нужно его позвать? А вот так: Дедушка Мороз! И ещё раз: Де-душ-ка Мо-роз! И ещё: ДЕ-ДУШ-КА МО-РОЗ! Сколько раз нужно позвать, чтобы он пришёл?  

Дети, уже полгода посещающие компьютерный класс, призадумались, не понимая, чего же от них хотят, если всё уже сказано.  

«Какие дубовые у нас сценарии...» – улыбка Веры Вячеславовны этой мысли не отразила, зато под её призывом встрепенулась хорошенькая Снежинка, встала, оправила пышный марлевый подол и, тряхнув локонами, отчеканила:  

- Три раза!  

- Правильно! – оживилась растерявшаяся было ведущая. – Садись, Леночка. Значит, после слов «три-четыре» зовём Дедушку Мороза ТРИ раза. Три-четыре!  

Вера Вячеславовна мысленно поморщилась: ах, как эта высокообразованная дама непростительно запутывает детей! Три – и тут же четыре, да и снова – три...  

Воспитательница пристально оглядела детей, увлёкшихся кричалкой. Тщетно. Лишь пятый призыв Деда Мороза был пресечён, и то – не ею.  

Мощный бас из-за дверей перекрыл звонкоголосый нестройный хор, слышимый теперь менее комариного писка в горле поющего геликона. Песня была о метелях, о многотрудном пути Деда Мороза сквозь все препятствия, голос был красивым и умелым, он заставлял дрожать люстры и сердца... Вот и второй сюрпризный момент состоялся. Дед Мороз вошёл.  

Вера Вячеславовна на минуту заслушалась и не сразу почувствовала неладное в зале, а почувсвовав, не могла понять, что же именно происходит не так, как следует. Сначала она с ужасом увидела, что её подопечные абсолютно не уважают классическую музыку. Они, слушая патетически-торжественную песнь, почему-то корчатся от смеха и сползают на пол со своих стульчиков. Бас Деда мороза обескураженно засуетился, смял окончание и умолк, обнажив хохот и взвизги: «Прощайкин! Смотрите на Прощайкина!»  

Вера Вячеславовна увидела в пустоте зала Вову и окаменела.  

Вова был последним ребёнком в семье и, скорее всего, был поскрёбышем незапланированным. Трёх старших дочерей ежегодно, пока не выросли, на ёлку одевали в единственный, но исключительно красивый и дорогой костюм, неизменно вызывавший всеобщее восхищение. Видимо, ожидалось восхищение и на сей раз: атласные лепестки многослойной нижней юбочки под красным бархатом, расшитым жемчугом и перламутровыми блёстками, обнаруживали голенастые ножонки в сильно растоптанных кроссовках, белая гипюровая блузка и тесно зашнурованный корсет с вышитыми гладью маками плотно охватывали угловатую мальчишескую фигуру, а ярко-алый бархатный чепчик открывал короткую, жиденькую белобрысую чёлку и крупные, с горошину, веснушки на носу...  

Дети, не переставая хохотать, уже громко рифмовали фамилию мальчика и ласковое прозвище съеденной волком сказочной бабушкиной внучки, а Вова всё ещё шагал по простору зала, шагал мрачно и неторопливо, крепко, как оружие, прижимая локтем к животу изящно сплетённую корзиночку со снедью.  

Дед Мороз, забыв о своей роли, вдруг ринулся в противоположную сторону, туда, где сидели родители.  

- Так вот почему современные мужчины меняют ориентацию, – вполголоса пророкотал артист, – шерше ля фам! Ищите мамочку! – Он вытер лоб краем бутафорской бороды и с горечью продолжил: – Если бы вы знали, сколько таких развелось повсеместно... Особенно у нас, в сфере искусства... Вымрем скоро, родители! Вспомните Древний Рим...  

Он намеревался продолжать и продолжать, но Вера Вячеславовна сочла нужным прервать этот обличительный монолог.  

- Тихо, дети! – крикнула она. – Вы молодцы, вы сразу всё правильно поняли! Это чудесный юмор, это действительно смешно! Вова у нас, оказывается, артист, как Олег Табаков в кино про Мэри Поппинс! Давайте попросим Деда Мороза найти в мешке самый замечательный, самый вкусный подарок для Вовы!  

Дед Мороз послушно вернулся к своим обязанностям, а все Снежинки и Мушкетёры, все Покемоны и Телепузики окружили Вову Прощайкина и теребили его, и хлопали по плечам, и обнимали:  

- Ну, класс!  

- Ну, ты даёшь!  

- Слушай, прикольно!  

- Может, автограф дашь мне на всякий случай? – смеялась и Вера Вячеславовна.  

А потом вступил в свои права сценарий: дети увлечённо водили хороводы, танцевали, играли, отгадывали загадки, пели песни и получали подарки.  

После окончания утренника Дед Мороз в мокрой от пота майке сидел у кастелянши и пил компот из большой кастрюли. Он умаялся... Он шёпотом ругал и себя, и окружающую действительность. Снимая марлевой салфеткой с его щеки остатки грима, кастелянша, бывшая одноклассница, успокаивала как могла:  

- Всё прошло замечательно! Ты – профи! – шептала она. – Какое тебе ещё доказательство нужно? – и кивала на дверь.  

А дверь уже с полчаса подёргивалась, в неё скреблись, осторожно постукивали, а замочная скважина исторгала мольбы:  

- Дедушка Мороз, ну пожалуйста, всего одно стихотворение, малюсенькое, ну пожалуйста, ну можно, я его расскажу, мне подарка не надо, я просто так хочу рассказать...  

- Дед Мороз на другой ёлке! – время от времени громко объявляла кастелянша. – Он давно ушёл!  

- Нет, – не унималась замочная скважина, – нет, я сторожил, я видел, он ещё здесь... Ну, пожалуйста...  

Потом послышался голос Веры Вячеславовны, и вместе с удаляющимися шагами все посторонние шумы в коридоре стихли.  

Молодой, крупный, чрезвычайно элегантный мужчина, которого со всеми предосторожностями освободили, наконец, из заточения, ахнул. На ручке двери висели плечики с костюмом Красной Шапочки, а на полу стояла корзинка с уже остывшими пирожками, из-за которых и опоздала на детский праздник многодетная мама Прощайкина.  

... 

Спикер:  

- Так, следующий по регламенту одномандатница Рашпилёвская.  

Дородная мадам с неплохим бюстом плотно занимает трибунку:  

- Коллеги, господа, товарищи депутаты, попрошу всех взглянуть сюда!  

Она достаёт серебряное ситечко на цепочке и начинает плавно покачивать им перед своей полуобнажённой грудью, временами поворачиваясь к президиуму.  

Голоса из зала:  

- Серебро? Фаберже? Почём отдашь?...  

Рашпилёвская считает:  

- Раз, два, три... все уснули-и-и...  

Депутатский корпус погружается в оцепенение. Рашпилёвская продолжает:  

- Вы тут собрались – одни козлы...  

Из зала дружное:  

- Ме-е-е!  

-...ослы...  

- И-а-а!  

- ...и бараны!  

- Бе-е-е!  

-...И вы у меня сейчас попляшете!  

В зале начинаются пляски – хороводы, трепак, гопак, лезгинка, чечётка, цыганочка с выходом, летка-енка... А Рашпилёвская тем временем неожиданно шустро проворачивает процедуру голосования, то есть бегает по рядам и нажимает кнопки. Её пытаются пригласить на танец, но она удерживается от соблазна. Приходится огибать распоясавшихся и расплясавшихся избранников. Наконец, обливаясь потом, авантюристка добирается до микрофона и объявляет:  

- Депутаты, да проснитесь же вы!  

Все смущённо просыпаются, и каждый делает вид, что именно он-то и не спал. Спикер зачитывает результаты голосования:  

- Таким образом, в третьем чтении единогласно принят новый закон о статусе матери-героини России. Отныне ею, со всеми вытекающими льготами, будет считаться россиянка, родившая двух и более детей...  

Рашпилёвская любовно поглаживает мандат и думает, что Россию ещё можно спасти. Но тут выясняется, что нет кворума...  

Может, кто видел?!  

Я уже большой мальчик. Мне целых четыре года. Я хожу в детский сад. Я не люблю детский сад, я люблю быть дома с мамой. Но теперь я не плачу по утрам, потому что я уже большой. А Митя плачет каждое утро, потому что не хочет идти в ясли. Митя – это мой братик. Он еще маленький, ему всего два годика. Он не понимает, что мама и папа должны ходить на работу и зарабатывать деньги. А за деньги можно покупать игрушки и всякие другие вещи.  

Утром мама поднимает нас с братиком, умывает, одевает и отправляет в садик с папой. Мама никогда не водит нас в садик сама. Я слышал, как папа сказал воспитательнице Ирине Никоноровне, что мама не приводит нас в садик, потому что отрывать нас от нее пришлось бы с истерикой. Истерика – это я понял, это когда Митя крепко-крепко держится за маму и громко плачет, а мама не плачет, но у нее такие глаза, как будто она тоже плачет. А еще папа сказал, что маму это выбьет из колеи на весь день. Я не понял, кто «выбьет» мою маму и зачем, и даже немножко испугался. Но папа спешил на работу, и я не успел спросить, а потом забыл.  

А забирает нас из садика дедушка. Он возвращается с работы раньше всех в нашей семье и по дороге домой заходит за нами. Но все равно нас с Митей забирают позже всех. И воспитательницы сердятся на нас, потому что им наверно тоже надоело гулять на площадке около нашего садика, и они хотят поскорее уйти домой, к своим деткам.  

После нас с дедушкой домой с работы приходит бабушка, она нас кормит. Потом приходит мама, а потом – папа. А когда у мамы бывает «Отчет», мама приходит очень поздно, когда мы с Митей уже спим. Я не знаю, кто это «Отчет», мама мне говорила, но я забыл. Но я его все равно не люблю.  

Наш детский сад совсем рядом с нашим домом, прямо во дворе. Вокруг детского сада – площадки для прогулок, а вокруг площадок – забор. Забор о-о-очень высокий, выше меня! Но большие дети-школьники ходят прямо по забору вокруг нашего садика. Когда я вырасту, я тоже стану смелым и буду ходить по забору! А за забором тоже детская площадка. Там гуляют дети, которые не ходят в детский сад. И мы там гуляем, когда выходные и маме с папой не надо идти на работу. А в другие дни там гуляет КАТЯ.  

Катя – очень хорошая девочка! Ей тоже четыре года. Мы познакомились давно – давно, когда были еще маленькими. Моего братика Мити тогда еще совсем не было, и я один гулял с мамой. А Катя гуляла со своей бабушкой. Мы с Катей играли вместе. А еще Катя очень смелая! Когда мы еще были маленькими, она не боялась забираться на горку-лесенку, на самый верх! Теперь, конечно, я тоже могу туда забраться, зАпросто!  

С Катей можно играть в разные игры. Только в машинки и в войну Катя не играет. Но это ничего! Зато ей можно рассказать про все – про все! Она всегда меня понимает, она очень умная. И еще Катя добрая и никогда не дерется. Однажды, когда мы играли в догонялки, я упал и разбил коленку. Это было очень больно! А Катя не смеялась, как другие девчонки, она сказала: «Давай поцелую, и все пройдет!» – совсем, как мама!  

А однажды Катю привели в наш детский сад! Потому что Катина мама сказала, что ребенку нужно обще.. ну, какое-то там воспитание, я не понял. Бабушка оставляла Катю в садике совсем ненадолго, после обеда ее забирали домой. Зато до обеда мы все время были вместе – и на занятиях, и на прогулке. Это было здорово! А потом Катю не привели в садик, и в другой день не привели. А в выходной, когда мы гуляли в нашем дворе, Катина бабушка рассказывала моей маме, как плохо детям в детском саду. А еще она сказала: «Пока я жива, Катенька в детский сад ходить не будет!». Я не понял, что такое «пока я жива», но теперь мы с Катей играем вместе только в выходные. А когда я в садике, мы смотрим друг на друга сквозь забор и иногда даже разговариваем.  

И все было хорошо, пока я не устроил взрыв. Нас, как всегда, вывели на прогулку. И за забором гуляла Катя с бабушкой. А у края дорожки валялась бутылка, пустая стеклянная бутылка, такая зеленая. И я подумал: «Интересно, если ударить эту бутылку вот тем большим камнем, очень-очень сильно, она разобьется?» Ба-бах! Бутылка разбилась, нет, бутылка взорвалась! Это было здорово! Осколки полетели в разные стороны, как в кино! Я посмотрел туда, где была Катя – ура, она видела! Наверно, ей тоже понравилось! Я только не понял, почему девчонки рядом со мной так испугались и стали звать воспитательницу. И что-то липкое вдруг потекло по моему лицу, по рукам, на одежду, на землю. А вокруг забегали, закричали, вдруг стало много взрослых, меня схватили на руки и куда-то понесли. Кто-то ругал меня, кто-то – воспитательницу Ирину Никоноровну, а кто-то сказал: «Слава Богу, что не в глаз!». У меня вдруг заболел лоб, и я понял, что липкое и мокрое – это, наверно, моя кровь. Потом с моим лбом что-то делали, было больно, но я не плакал – ведь я большой мальчик, скоро буду мужчиной! А мужчинам плакать стыдно, так говорит мой папа, и дедушка тоже так говорит. Потом стало очень-очень больно, наверно, намазали йодом, и я немножко поплакал, совсем чуть-чуть! А потом очень захотелось спать. А нянечка Марья Васильевна взяла меня на ручки, совсем как маленького, и понесла куда-то, прижимая к себе и приговаривая что-то добрым голосом…  

А на следующее утро я увидел себя в зеркале. Я думал, что похож на раненого солдата, как в кино. А оказалось, что не очень похож. Просто на мой лоб, в самой серединке, приклеили пластырь, такой беленький кружочек. И было совсем не больно, если, конечно, не трогать руками.  

В то утро я очень торопился в садик. Я думал: «Вот мы пойдем гулять, и я увижу Катю, и Катя подойдет к забору и скажет: «Тебе больно? Давай поцелую, и все пройдет!». И во время прогулки я все время стоял у забора и смотрел на наш дом, на Катину дверь. Денис звал меня играть в Бабу- Ягу. Это моя любимая игра, но играть почему-то не хотелось. Я ждал Катю, я боялся пропустить ее. Но Катя не пришла.  

И в другой день Катя не пришла. Я не знаю, сколько прошло дней. Я ждал Катю, а она не приходила. И сегодня она тоже не пришла. Мы вышли на прогулку, и я стал строить гараж для самосвала у самого забора. Только я не успел его построить, потому что все время смотрел, не идет ли Катя. А она опять не пришла! Потом был обед, сон, полдник. А после полдника воспитательница Ирина Никоноровна сказала веселым голосом: «Дети! Смотрите, кто к нам пришел! Это фотограф, нас сейчас будут фотографировать!» И все запрыгали и захлопали в ладоши.  

Фотограф был такой смешной дяденька с усами, почти как у моего папы. А фотоаппарат у него был не маленький, как у всех, а большой и на очень длинных тонких ножках. Сначала смешной дяденька-фотограф сфотографировал нас всех, вместе с Ириной Никоноровной и нянечкой Марьей Васильевной. А потом стал фотографировать по одному, с Чебурашкой или Карлсоном. Когда очередь дошла до меня, дяденька-фотограф посмотрел на кругленький пластырь у меня на лбу и сказал: «Ну что, индианочка, как бы нам тебя сфотографировать?» Я не понял, кто это – индианочка, спрошу у мамы, если не забуду. Фотограф дал мне в руки цветы, очень красивые. И с цветами сфотографировал. А потом сказал воспитательнице Ирине Никоноровне, что родители, может быть, не захотят брать такую фотографию. Почему не захотят? Потому что я стал такой некрасивый, что не понравлюсь даже моим маме и папе?! И вдруг Я ПОНЯЛ! Я ПОНЯЛ, ПОЧЕМУ НЕ ПРИШЛА КАТЯ! Наверно, потому, что ОНА НЕ ЛЮБИТ УРОДОВ! Мне стало очень-очень плохо, и я заплакал.  

Ирина Никоноровна и дяденька-фотограф стали что-то говорить мне ласковыми голосами, но я их не слушал. Я хотел домой, к маме…  

А потом было все, как всегда. Дедушка забрал нас с Митей из садика. Мы были, как всегда, на прогулке, и, как всегда, последние. Митя успел несколько раз описаться (с вечерней прогулки детей не водят в туалет в садик, потому что там уже все вымыто, а дети ведь могут напачкать!). А я уже большой мальчик, я могу до-о-олго терпеть!  

Дома бабушка уговаривала меня поесть. Но есть совсем не хотелось. И играть тоже не хотелось. Даже смотреть «Спокойной ночи, малыши!» не хотелось! Хотелось только спать и плакать. И чтобы скорее пришла мама! Но бабушка сказала, что у мамы «Отчет» и она придет поздно.  

Наконец, нас уложили спать. Я лежал в своей кроватке тихо-тихо и прислушивался, когда же наконец откроется дверь и придет мама. На улице стало совсем темно, как в сказке про краденое солнце:  

«Наступила темнота.  

Не ходи за ворота!  

Кто на улицу попал,  

Заблудился и пропал».  

А вдруг моя мама заблудится в темноте и совсем не придет! Я так испугался, очень-очень! Почему-то вдруг стало холодно и заболела голова. Я так устал ждать маму!  

Наконец, щелкнул замок. Мама! Теперь все будет хорошо!  

Мама очень удивилась, что я так поздно не сплю. Она поцеловала меня и вдруг сказала: «Да ты весь горишь, сыночка! У тебя что-нибудь болит?»  

Мама меня любит!!! А КАТЯ…  

Я не знал, как рассказать маме, что случилось. Я только прижался к ней… и заплакал.