Не спеша, по одному, в приемную подтягивались литераторы. Здесь были и уже известные, и не очень, и совсем – не. В зависимости от осознаваемого статуса, каждый вел себя сообразно, но в целом никто не шумел, не толкался, все были предупредительно вежливы и, обмениваясь приветственными репликами, рассаживались в приемной. До самого приема было еще далеко, но... раньше сядешь – дольше ехать будешь, а это бывает интересно.  

Одним из первых пришел Натуралист. За плечами у него был немалый багаж писаных трудов и он чувствовал себя матёро. Усевшись на ближайший стул, он закурил и стал оглядывать уже пришедших.Рядом примостилось что-то в широченных бесформенных джинсах и с нависающей челкой, оно жевало резинку и пыталось курить. «Под Брюн работает»,- неодобрительно подумал Натуралист и на всякий случай отодвинулся, кто его знает, что там – под джинсой, вдруг Одинокая Женщина? Их Натуралист побаивался, особенно после кутежей, хотя тянуло его к ним со страшной губительной силой. Но сейчас было не до этого. Натуралист от греха подальше пересел к своему знакомому, крепышу в античной тоге, но с антикварными нашивками, и они завели давний, легкий разговор со взаимными подначками и мужскими афоризмами. Энергичного вида писательница привычным учительским глазом фиксировала присутствующих, автоматически отмечая, кого можно будет «разобрать», она была уже членом Союза писателей и ей было немного скучновато. Слонялась парочка критиков, он – весь в красном, насмешливый и далекий, она – в зеленом, по-домашнему.  

Открылась в очередной раз дверь, и в помещении нарисовался следующий. Он был голый. Совсем. Ну совершенно без никакого логина на теле!  

– Тра-та-та-та! – донеслось из кучки игрушечных автоматов и базук. Там тоже кто-то был. – Голым – нельзя! Неприлично!  

– Ты хоть бы ником прикрылся, – прошептала ему рыжая с ног до головы поэтесса, деликатно отводя глаза в сторону.  

– Ни за что! – гордо ответствовал голый, держа в отведенной в сторону руке дискету. – Все вокруг так залогинены, что не разберешь, где мужчина, где – женщина, кто взрослый, а кто – ребенок, за Спартак болеет или за Динамо, а я – вот он, весь на виду, мне стыдиться нечего!  

– Ха! Откровенный ты наш! Ты можешь и не стыдиться, конечно, дело авторское, да вот дискеточку-то у тебя – не примут! – Молодой и самоуверенный голос заставил всех оторваться от зрелища. Голос принадлежал Стиляге, недавно появившемуся, но очень активному. Обычно такой самоуверенной активностью отличались перебежчики.  

– Почему? – насторожился голый.  

– Да ты что, правил не читал? Главное условие – никаких технических средств! Ручками, ручками, да по старинке, да на листочках, – Стиляга потряс пачкой исписанных зеленой пастой листов. Все присутствующие согласно закивали и, уже с сочувствием, снова уставились на голого.  

– Что же Вы стоите! Бегите, еще успеете переписать! – посоветовала член союза писателей, а остальные, посчитав ситуацию исчерпанной, забыли о голом литераторе и погрузились в ожидание.  

В левом от двери углу, под фикусом, сидели двое – маленькая женщина непреклонных лет и мужчина с коляской. Коляска была расцветки ДПС, и внутри нее было так же угрожающе тихо, как в патрульном милицейском «уазике».  

– А что Вы с ребеночком-то? Долго ведь сидеть будем, устанете...  

– Жена ушла. К Мошкову. Со вчера нету, наверно, не вернется, – мрачно ответил обремененный чадом литератор. Он хотел добавить еще что-то, но тут опять открылась входная дверь и через приемную застенчиво, не поднимая глаз, прошествовал ежик и скрылся за служебной дверью с надписью «Enter». Литераторы проводили его уважительным молчанием и стали уже поглядывать на часы.  

За стеной раздался какой-то шум, сначала как будто мягким стучали по твердому, потом твердым – по мягкому, потом твердым по твердому и, наконец, пред нетерпеливые взоры заскучавших уже было литераторов явился Главный.  

– Ну-с... Все пришли? Вижу-вижу, что не все, что же это вы, голубчики, я надеялся на вас, а вы как-то несерьезно подходите к нашей работе, – с легкой укоризной, но жизнерадостно Главный оглядел присутствующих.  

– Сейчас еще голый будет, он переписывать побежал, – раздался чей-то робкий голос, но Главный не отреагировал. Он прижмурил пиратский глаз и привычным жестом потер руки.  

– Давайте всё сюда, давайте-давайте, робеть не надо, не вы первые и последние – не вы! Складывайте, складывайте! Ложьте, ха-ха! – Главный любил пошутить.  

Бумажная гора у его ног взбухала на глазах, топорщилась мятыми углами, шуршала и норовила рассыпаться.  

– Всё? – Главный ловко сгреб все бумаги и, продолжая сыпать скороговоркой что-то веселое и нестрашное, стал лепить из поданных сочинений ком. Ком получался большой, плотный и даже круглый.  

– Славно, славно... А вы, голубчики, идите себе, я тут уже сам, вы свое дело сделали, теперь моя работа, придумал правила – выполни их наравне со всеми!- Главный благожелательно кивнул всем, поплевал на ладони и, покряхтывая, покатил ком в Гору.  

Некоторое время литераторы завороженно смотрели в спину Главного, кто-то даже скрестил пальцы в кармане, но скоро созерцание спины и крутого затылка их притомило, и они тихо разбрелись кто куда.  

Главный осторожно глянул через плечо и, убедившись, что внизу никого нет, остановился. Он отер пот со лба, достал из редакторского кармана фляжку (у каждого редактора должен быть карман)и с видимым удовольствием сделал большой глоток. Потом задрал голову:  

– Эй, наверху! Давай!  

Негромко заработал моторчик, вниз скользнула платформа и остановилась точно рядом с бумажным комом. Главный подпихнул ком, закрепил его на подъемной площадке и уселся рядом.  

– Вира помалу!.. – Он еще разок приложился к фляжке и, болтая ногами и посвистывая, тихонько поехал вверх.  

– Так-то, милые мои,- добродушно думал он (он вообще был очень добродушен), – вы думали, что если вы ручками, то я – ножками? Я пусть и не Юпитер, но… вашу писанину и Юпитер без лебедки не вытянет!  

Он любовно похлопал по испытанному техсредству, снял табличку «Запрещается» и сунул ее в редакторский карман. Пригодится!  

07.09.2006  

ПОСЛЕСЛОВИЕ  

Дорогие друзья!  

Во избежание будущих и устранение существующих недоразумений позвольте сделать некоторые пояснения, ставшие необходимыми.  

Движимая любовью и великой симпатией ко всем участникам проекта, а также бесконтрольным собственным чувством юмора, я написала небольшую сценку, сделав героями некоторых знакомых нам авторов. Они выписаны нарочито узнаваемыми, для чего я использовала только те моменты, которые были обнародованы на сайте ими собственноручно, ни граммом больше. У Nefed^a- герой из его юморески «Семь сентенций об одинокой женщине"- Натуралист, у MashsaBerni(рыжая поэтесса)- стих "Рыжа!», Eldemir -конечно, ежик,по фото на его страничке, Sisiphus(Главный) – вопросов не вызывает, критики в красном и зеленом – уважаемые Mif и TatyanaGrin – по цвету их рубрик, Antik – соответственно в античной тоге, член союза писателей – уважаемая Людмила Валентиновна, чей учительский взгляд – от ее логина Uchilka, сама я узнаваема(надеюсь) в кучке оружия с воплем «неприлично», а игрушечность оружия – символ безобидности.  

Но сюжет потребовал введения дополнительных персонажей, и они были созданы, совершенно абстрактно, не имея реальных прототипов. Это мужчина с коляской, дама рядом с ним, Стиляга и Голый. Они – никто, чистый вымысел.  

И главное. По первой же просьбе первого же автора, вошедшего в число моих героев, я, конечно же, удалю произведение не только из конкурсной темы, но и совсем.  

13.09.2006  

Мистер Шерлок Холмс, который завтракал обычно очень поздно, исключая те нередкие случаи, когда он вообще не завтракал, сидел за столом и завтракал. Я стоял перед камином на ковре из гималайского суслика, собственноручно убитого мною в Афганистане, и вертел в руках французскую дудку, забытую нашим вчерашним посетителем. Это была не очень тонкая, но и не очень толстая дудка, с мундштуком в форме луковицы, из тех, про которые говорят обычно: «Хорошая Ореховая Дудка». Прямо под мундштуком вилась широкая серебряная полоса почти в дюйм толщиной со следующей надписью на ирландском языке: «Джеймсу Мортимеру, ССВвА, от его друзей ЧКСД», и датой «1884». Это была такая дудка, с которой старомодные семейные врачи посещали своих пациентов – добротная, прочная и надежная.  

- Ну, Ватсон, какие выводы вы сделали?  

Холмс сидел спиной ко мне, и я не понимал, каким образом он узнал о моем занятии.  

- Как вы узнали, что я делал? Вы что, имеете глаза на обратной стороне вашей головы?  

- Я имею, как вы изволили выразиться, тщательно отполированную теорию дедукции. Во время осмотра этого музыкального инструмента вы ненароком наигрывали на нем свою любимую песенку «Кентерберийские придурки – вперед!». Из этого я делаю сразу три вывода. Во-первых, что за моей спиной стоите именно вы, а не профессор Мориарти. Он любит песню «Блондинки лучше, чем коровы». Во-вторых, что вы рассматриваете какую-то дудку. И, в-третьих, что эта дудка не ваша, у вас ведь никогда ничего не было кроме геморроя, – сказал он. – Так что же вы скажете о дудке нашего вчерашнего посетителя? Поскольку мы были так неудачливы, что прозевали его и не имеем понятия о цели его визита, этот случайный сувенир очень нам пригодится. Позвольте мне услышать, как вы восстановите образ владельца дудки, а я пока съем этот салат из воробьиных гузок.  

- Я думаю, – сказал я, следуя, насколько хватало ума, методу моего лучшего друга, – что др. Мортимер – преуспевающий пожилой врач, уважаемый друзьями и родственниками, потому что только друзьям и родственникам придет в голову подарить врачу французскую, а не немецкую дудку.  

- Хорошо! – сказал Холмс. – Отлично!  

- Я думаю также, что он – практикующий врач, который лечит несчастных алкоголиков в деревне и слегка глухой человек.  

- Это еще почему?  

- Потому что это дудка, первоначально очень красивая, так замусолена, что я не представляю ее во рту городского врача-терапевта. Посмотрите на мундштук. Он так стерся, как будто на дудке играл весь наш королевский оркестр. Какой же нормальный человек, не выпивший бутылку виски, выдержит полчаса этих звуков? А то, что сам доктор выдерживает свои мелодии, свидетельствует о его глухоте.  

- Вполне логично, – сказал Холмс.  

- И затем надпись: «друзья ЧКСД». Я полагаю, что эти буквы означают какую-нибудь забегаловку или трактир, в котором ошиваются его пациенты. Он оказывал им помощь, снимая похмельный синдром, за что ему и преподнесли такой нужный каждому врачу подарок.  

- Ну, Ватсон, вы превзошли самого себя! – сказал Холмс, ковыряясь в ухе и закуривая сигарету. – Я обязан отметить, что во всех анекдотах, которые вы были так любезны сочинить про меня и мои скромные дела, вы обычно преуменьшаете свои собственные умственные возможности. Если вам иногда и нелегко самостоятельно найти туалет, то, по крайней мере, вы возьмете баночку, чтобы не запачкать ковер. Немало людей, не обладая талантом, имеют замечательную способность зажигать его в других. Я признаю, мой дорогой друг, что я должен вам три шиллинга и восемь пенсов за это.  

Он никогда не говорил ничего подобного, и я должен признать, что его слова доставили мне острое наслаждение, ибо его необыкновенное равнодушие к моему восхищению им и ко всем моим попыткам написать трактат о методах его работы не раз и не два ущемляло мое и без того ущемленное самолюбие. Я был горд тем, что своим объяснением поднял его метод на невообразимую высоту и, благодаря этому, получил три шиллинга восемь пенсов из рук самого основателя.  

Холмс взял дудку из моих рук и несколько минут изучал ее при помощи своих невооруженных, но таких проницательных глаз. Затем с выражением неподдельного интереса он неуловимым движением руки отбросил сигарету, и, поднеся дудку к окну, рассмотрел ее снова, но уже через огромную выпуклую лупу, – его неразлучную спутницу.  

- Интересно, но элементарно! – сказал он и возвратился в свой любимый угол диванчика. – Несомненно, есть одна-две любопытные детали на дудке. Они дают нам основу для некоторых размышлений.  

- Что-нибудь ускользнуло от меня? – спросил я с некоторым самодовольством. – Надеюсь, что ваш великолепный метод еще не настолько великолепен, чтобы определить, например, количество сахара в моче предполагаемого владельца этого инструмента.  

- Я боюсь, мой дорогой Ватсон, что большинство ваших выводов были ошибочными. Когда я сказал, что вы стимулируете мой талант, это означало, что ваши недалекие высказывания частенько помогают мне встать на правильный путь, и, если быть откровенным, замечая ваши ошибки, я невольно нахожу истину. Не то, чтобы вы полностью были не правы в данном случае. Этот человек является, несомненно, практикующим сельским врачом. И он лечит безобидных деревенских обывателей.  

- Значит, я был прав.  

- В этом отношении – да.  

- Но ведь это все, что можно сказать, исходя из примет этой дудки?  

- Нет, нет, дорогой Ватсон, не все, далеко не все. Так, например, я склонен предполагать, что подобное подношение доктор может получить скорее от своих более удачливых коллег, я имею в виду врачей, работающих в какой-нибудь лечебнице, а никак не в питейном заведении. А когда перед лечебницей стоят буквы «ЧК», название «Черингкросская» напрашивается само собой.  

- Возможно, вы правы.  

- Все наводит на такое толкование. И если мы возьмем это за рабочую гипотезу, у нас будет фундамент, на котором мы построим образ нашего неизвестного посетителя. Дорогой Ватсон, вспомните, куда вы попали в позапрошлом году после успешного окончания одного моего дела. Вы еще так любезно согласились описать его в памфлете под названием «Синие бобры».  

- Боже мой, Холмс! Это же «Черингкросский Сумасшедший Дом»! Хорошо, но какие дальнейшие выводы можно отсюда вывести?  

- А вам ничего не приходит в вашу голову? Вы же знаете мои методы. Примените их!  

- Я прихожу только к одному очевидному выводу, что это человек, прежде чем уехать в деревню, работал в Лондоне, в сумасшедшем доме. Кстати, Холмс, если с «ЧКСД» все понятно, то что такое «ССВвА»?  

- Эти буквы, дорогой друг, могут означать все, что угодно, но, если хорошенько пораскинуть мозгами, становится предельно ясным, что означать они могут только одно.  

- Что же?  

- Самому Смышленому Врачу в Англии!  

- Поразительно! Как вы догадались, Холмс?  

- Вы знаете мои методы, Ватсон. Я постоянно твержу вам, что строить догадки – дело абсолютно бесперспективное. Мои выводы – это больше чем догадки. Это гипотезы, которые рано или поздно подтверждаются. А что касается расшифровки надписи «ССВвА» – это и есть гипотеза, которая когда-нибудь обязательно подтвердится.  

- Фантастика! Когда вы говорите мне о ваших выводах, не упоминая об умозаключениях, приведших вас к ним, я думаю, что вы или чародей, или шарлатан. Но когда вы описываете ход ваших мыслей, я удивляюсь, до чего все просто!  

- Ну, поехали дальше. Посмотрите на этот предмет с обратной стороны: за какие такие заслуги ему был сделан этот подарок? Когда друзья, скрепя сердце, наскребли четыре пенса и, проклиная про себя нашего незнакомца, на которого пришлось раскошелиться, преподнесли ему сообща эту никчемную вещь? Естественно, когда он их покинул. Они так обрадовались, что, не считаясь с затратами, подарили ему эту дудку в надежде, что больше никогда его не увидят. Предположим, что работу в дурдоме он сменил на более подходящую для его умственных способностей практику в деревне. Обнаглеем ли мы до крайней степени, если предположим, что подарок сделан именно в связи с его уходом?  

- Это кажется весьма вероятным.  

- Теперь отметьте, что он не мог состоять в штате лечебницы, ведь в сумасшедших домах и доктора обычно тоже сумасшедшие, а это возможно лишь в том случае, когда за плечами несколько лет близких контактов с душевно больными. Такой врач вряд ли покинул столь теплое местечко. Тогда кем же он был? Если он работал там, не будучи штатным психоаналитиком, тогда ему отводилась скромная роль вивисектора, живущего при лечебнице, то есть немногим больше, чем ваша роль двадцать седьмого помощника подносчика заряжающему в столь пафосно описываемой вами афганской компании. И он ушел, а, вернее, сбежал оттуда пять лет назад, смотрите дату на дудке. Потратив столько сил и времени на идиотов, он решил оставить врачебную практику в городе и заняться излечением безответных деревенщин. Таким образом, дорогой мой Ватсон, ваш солидный пожилой доктор испарился, а вместо него перед нами вырос симпатичный молодой человек, полный раздолбай, пижон и профура, нежно любящий своего попугая, который, как я приблизительно прикидываю, больше волнистого и меньше какаду.  

От последних слов Холмса я так зашелся хохотом, что ненароком прищемил себе палец каминной кочергой. Шерлок Холмс откинулся на спинку дивана и пустил в потолок струйку дыма, которая немедленно превратилась в слабо колеблющийся портрет миссис Хадсон.  

- Что касается последнего пункта, – сказал я, немного прочихавшись, – то тут вас ничем не проверишь. Но насчет всего остального...  

Я снял со своей книжной полки справочник «Все прощелыги Лондона» и нашел там нужную фамилию. Там оказалось насколько Мортимеров, но я сразу же отыскал нашего посетителя и прочел вслух все, что к нему относилось:  

- «Мортимер Джеймс – раздолбай, пижон и профура. Сельский врач приходов Гримпен, Торсли и Хай-Бэрроу. Автор статей «Без пива тяжко» («Ланцет» 1882), «Когда же это все кончится?» («Кривая скрепка» 1883). Сбежал из сумасшедшего дома из-за одной старой карги».  

- Никакого намека на трактир, Ватсон, – сказал Холмс с улыбкой только что опохмелившегося алкоголика, – но врач в деревне, как вы проницательно заметили. Вам, дорогой друг, нужно держаться подальше от этих вонючих пабов в Сохо, иначе забегаловки и трактиры вам будут мерещиться даже в Вестминстерском аббатстве. Что же касается прилагательных, я попал в точку, как вы, вероятно, заметили. Только раздолбай может забыть свои вещи у нас, к нам ведь шатается всякая шушера день и ночь, только пижон будет таскать с собой попугая, и только профура может сбежать из доходного и теплого места из-за какой-то старой карги.  

- А попугай?  

- Попугай имел обыкновение носить эту штуковину за хозяином. Взгляните, по отпечаткам попугайских зубов мы можем легко установить что это... Ну конечно же! Среднеевропейский ворон!  

С этими словами Холмс нервно расхаживал по комнате, потом внезапно прыгнул к оконной нише. В его последних словах прозвучало такое зловещее убеждение, что я чуть не упал в обморок.  

- Послушайте, друг мой! – вскричал я надрывно. – Почему вы в этом уверены?  

- Элементарно, Ватсон! Я вижу птицу и ее забывчивого хозяина у наших дверей. А вот и его звонок. Куда вы Ватсон? Не бойтесь, вороны не кусаются. Прошу вас, дорогой друг, останьтесь, вы же с ним коллеги, ваше присутствие поможет мне раскрутить его на несколько лишних фунтов. Вот она, роковая минута! Вы слышите подагрическое, отвратительное шарканье стоптанных штиблет на лестнице, эти штиблеты врываются в вашу жизнь как страховой агент в момент оргазма, но что несут они с собой? Черно-коричневую грязь с Кеннингтон-роуд или застывшие фрагменты фекалий пьяной проститутки с вокзала на Хай стрит? Что понадобилось доктору Джеймсу Мортимеру, раздолбаю и пижону, от гения частного сыска Шерлока Холмса?.. Ком раус! В смысле, входите!  

Наружность нашего гостя очень удивила меня, ибо я рассчитывал увидеть типичного сельского врача, погрязшего в пучине пороков от вынужденного безделья в глуши. Доктор Мортимер оказался очень коротким, толстым человеком с носом, похожим на прошлогоднюю картофелину, между бесцветными, широко расставленными глазами, которые светились нездоровым блеском за золотой оправой очков, держащихся на яйцеобразной голове при помощи резинки от панталон. Одет он был, как и подобает человеку его профессии, но с некоторой неряшливостью: на голом теле сильно поношенный бараний тулуп, облитые какой-то гадостью брюки, торчащие из-под них завязки от кальсон, просящие каши рваные башмаки с разноцветными шнурками. Он постоянно вытирал платком, похожим на половую тряпку, пот с красного лба и по-гусиному вытягивал тощую шею, как бы примериваясь к обстановке. Как только наш гость вошел в комнату, его блуждающий взгляд остановился на дудке в руках Холмса, и он со сдавленным криком протянул к ней свои корявые грязные руки.  

- Какое счастье! А я никак не мог вспомнить, где я ею профукал, здесь или в публичном доме на Питт-стрит. Профукать такую вещь! Это было бы ужасно!  

- Презент? – лукаво спросил Холмс.  

- Да, сер.  

- От Черингкросского сумасшедшего дома?  

- Да, от тамошних коллег, будь они трижды, ко дню свадьбы.  

- А-а, какое безобразие! – вскричал Холмс, мотая головой.  

Доктор Мортимер изумленно заморгал:  

- Что же в этом такого безобразного?  

- А то, дорогой сер, что вы своим бестактным заявлением нарушили такой блестящий ход моих бесподобных умозаключений. Так значит, подарок свадебный?  

- Да сер. Я имел несчастье жениться на одной старой карге, но через три дня сбежал от нее, оставив надежду на должность старшего кладовщика. Пришлось поселиться в деревне, обзавестись своим домом и постоянными проблемами с местными алкоголиками.  

- Значит, мы не так уж сильно ошибались, – сказал Холмс, потирая руки. – А теперь, доктор Мортимер...  

- Что вы, что вы! У меня никогда не было докторской степени, я всего лишь скромный член Королевского ортопедического общества.  

- И человек точного ума, очевидно?  

- Я имею некоторое отношение к науке, мистер Холмс: так сказать, собираю пустые бутылки на краю необъятной свалки познания. Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с мистером Шерлоком, как его...  

- Не ошибаетесь, доктор Ватсон – это вот тот человек с простреленной в пяти местах ногой и умными глазами.  

- Рад с вами познакомиться, сер. Ваше имя, упоминаемое рядом с именем вашего друга, уже начинает набивать оскомину у людей с научным складом ума. Вы очень интересуете меня как мужчина, мистер Холмс. Я никак не ожидал, что у вас такие огромные, как у питекантропа, надбровные дуги и такой приплюснутый череп. Вам никогда ничего на голову не падало? Разрешите мне вас пощупать. О-о! Слепок с вашего, хм, мог бы служить украшением любого зоологического музея, до тех пор, пока не удастся получить оригинал, естественно. Не сочтите за лесть, но я очень, очень завидую доктору Ватсону!  

Шерлок Холмс показал странному гостю на место.  

- Мы с вами, уважаемый, кажется, оба энтузиасты своего дела, – сказал он взволнованно. – Судя по вашему указательному пальцу, вы предпочитаете сами забивать папиросы, а не покупать джойнты на улице. Не стесняйтесь, закуривайте.  

Доктор Мортимер вынул из кармана пакет и с поразительной ловкостью скрутил папиросу. Его длинные, членистые пальцы двигались проворно и беспокойно, как отвратительные щупальца насекомого.  

Холмс сидел тихо, но внезапные, проницательные взгляды, которыми от буквально пронзал нашего занятного собеседника, ясно говорили о том, что этот человек вызывает у него невероятный интерес.  

- Я полагаю, сер, – начал он наконец, – что вы оказали мне честь вчерашним и сегодняшним посещением не только ради обследования моего, хм?..  

- О нет, сер, конечно нет! Хотя придти к вам стоило и ради этого тоже, но привело меня к вам совсем не это, мистер Холмс. Я человек отнюдь не практической складки, а между тем передо мной внезапно встала одна чрезвычайно запутанная и странная задача. Считая вас вторым по величине... Хм, европейским экспертом...  

- Вот как, сер! – в бешенстве вскричал Холмс, хватая со стола нож для вскрытия почтовых конвертов. – Разрешите полюбопытствовать, черт возьми, кого же вы считаете первым?  

- Портреты г-на Бертильона в натуральную величину внушают большое уважение людям с научным складом мышления.  

- Почему же тогда вы, сер, пришли ко мне, а не к этому вашему Бертильону? – с нескрываемым презрением в голосе спросил Холмс.  

- Я говорил о «научном складе мышления», но как практик... – доктор Мортимер сладострастно взглянул на Холмса. – Вы не знаете себе равных. Это признано даже у нас в Гримпене. Да и господин Бертильон живет во Франции, а билеты на паром снова подорожали… Надеюсь, сер, я не позволил себе ничего лишнего?  

- Так, самую малость, – ответил Холмс, остывая. – Однако, доктор Мортимер, вы поступите совершенно правильно, если сейчас же, без дальнейших промедлений и отступлений, расскажете мне ваше дело, для разрешения которого вам требуется моя высокооплачиваемая помощь.