Профессор был стар. Очень. Печень никуда уже не годилась. Разливая желчь по кровеносным сосудам, она мучила старика сомнениями. Его скверный характер уже никого не удивлял, даже его самого. «Тупицы, неучи,- скрипел остатками зубов Муратага,- они еще претендуют на звание Знатоков Мифологии. Расшифровывают Манускрипт Войнича, а такого простого слова, как ARIFIS, не могут расшифровать. Даже Ванюша, мой лучший ученик, и тот запутался в шести буквах.»  

Профессор постучал скрюченными падагрой пальцами по клавиатуре и открыл еще раз ту страницу, где Ванюша взахлеб вещает о своих потугах на поприще кодоискателя. "Тоже мне второй Дроснин нашелся. Ты еще компьютер подключи к расшифровке, как этот декодеровщик Библии."  

Прищурив подслеповатые глаза, Муратага читал. Желтая слюна стекала по подбородку и капала на клавиатуру, растекаясь вонючей лужицей.  

Выковырив из дупла гнилого зуба остаток вчерашнего ужина и сплюнув его на пол, профессор ткнул мышкой на соседнюю страницу. «Вот она, разгадка, – втянул Муратага желтую слюну, не дав ей капнуть на клавиатуру. – И эти здесь: развратники, поэты-сочинители. Прикрыли свой срам одеждой, а книжки-то в руках так и выдают их гнусную сущность. Писаки-дармоеды. И только она, божественная Весталка чиста перед Богом и людьми. Как прекрасно её тело – ни единого порока на нём.»  

Слюна на губе профессора стала необычно светлой и выдулась в большой пузырь. Пузырь переливался радужными красками и отражал картинку с монитора. Вдруг пузырь лопнул и прозрачная жидкость брызнула на экран – маленькие радужки засверкали на поверхности картинки, веселя изображенные персонажи. Вот улыбнулся Нефед, засмеялась Училка.  

В голове у Муратаги зазвучала музыка. Нет, он не был композитором, просто вспомнилось из прошлого. Оперный Театр, пыльное закулисье и он, студент вокального факультета, пришел полюбоваться на свою пассию, которая пела арию Весталки из одноименной оперы Спонтини. Вот сейчас это произойдёт, сейчас, после контрабасового нисходящего пассажа... О, эта фермата на Фа-диезе. Голос переливается через край, освещает полутемный зал; Муратага в оцепенении стоит, сжав зубами край кулисы...  

Прозрачная слеза тихо скатывается по морщинистой щеке профессора, капает на клавиатуру, смывая желтую грязь злости. Необыкновенно гибкие пальцы Муратаги выбирают на клавиатуре заветные буквы – ARI (ария) FIS (Фа-диез). Потом, немного подумав, он дописывает перед заветным словом – ПЕСНЯ ОБ.  

***  

Справка: Ария Весталки из одноименной оперы Спонтини действительно имеет ферматы (длительное задержание на ноте) на Фа-диезах.  

И у Рамо ("Галантная Индия") ария языческого жреца написана в тональности Фа-диез минор (FIS moll) , – где к воспеванию Света присоединяется и прославление Любви.  

Парк.  

По пустынной аллее навстречу друг другу идут два дядьки неопределённого возраста. Тот, который ниже и худее, неплохо одет, но имеет бледный и нездоровый вид. Второй, высокий и пузатый, одет явно с рынка и заметно помят после вчерашнего, но выражение лица у него вполне жизнерадостное.  

Они поравнялись.  

Второй улыбается. Становится видно, что чуть ли не все зубы у него вставные, причём часть из белого металла, а часть — из жёлтого, и общий вид получается весьма угрожающий. Первый смотрит на него с некоторой опаской и идёт мимо, для верности обходя по дальнему краю дорожки.  

Второй окликает:  

—Петька! Собакин!!!  

Первый смотрит с недоумением. Второй, видя, что его не узнали, поясняет:  

—Юрка я! Князев!  

Первый наконец включается в происходящее:  

—Юрка! Сколько лет, сколько зим!  

Они обнимаются, и хлопки по спинам звучат гулко, как удары в барабан.  

Кафе в том же парке.  

Петька и Юрка сидят за столиком и делают заказ молоденькой официантке.  

Юрка:  

—Пиво тёмное и куриные крылышки.  

Официантка делает пометку в блокноте и поворачивается к Петьке:  

—А вам?  

—У вас есть зелёный чай?  

Вмешивается Юрка:  

—Петруха! Двадцать лет не видел старого друга и не выпьешь за встречу?!  

—У меня почки…  

—Да ладно тебе, от одной кружки не отвалятся! Двадцать лет! Это надо отметить! (к официантке) Девушка, принесите ему кружку тёмного и воблу! Только самую лучшую! Это друг мой! Мы с ним пять лет за одной партой сидели!  

Петька и Юрка чокаются принесённым пивом…  

Кружки уже наполовину пусты. Юрка благостно откинулся на спинку стула. Бледное доселе лицо Петьки зарумянилось. Он, наклонившись к Юрке, вспоминает детство:  

—А помнишь, как биологичка полезла в сумку за очками, а там дохлая мышь?  

Юрка смеётся, а Петька продолжает:  

—Я тогда еле-еле отбрехался, мол, не я это, МарьИванна, мышь сама влезла и сдохла…  

С Юрки мигом слетает вся благостность. Он с неожиданной прытью вскакивает (стул с грохотом упал), сжимает кулаки и нависает над Юркой живым укором совести:  

—Так это ты?! А она потом на меня это повесила! Сказала — что ещё с безотцовщины возьмёшь! Мать в школу затаскала! Трояк мне поставила в аттестат! Хотела из школы выпереть, да классуха отстояла!!!  

Петька почти сползает под стол, неубедительно лепеча:  

—Я ж это не со зла! Ты и так отпетый хулиган был, а у меня бы медаль сорвалась, если б они узнали, что это я…  

Парень, выскочивший из-за соседнего столика, с переменным успехом пытается скрутить разбушевавшегося Юрку. Снова побледневший Петька прижимает к носу платок, с которого капает на плитчатый пол алая кровь.