|
|
Я целую тебя в губы.
Мы с тобой одни.
- Задёрни шторы.
- Хорошо. Сейчас.
Ты снимаешь платье.
- Это снять? – Сними.
Ты без одежды.
Мы в третий раз.
Кожа пахнет пляжем
И в волосах песок.
Белые полосочки.
А раньше их не было.
И тебя раньше не было,
Дурачок.
Посмотри, а здесь
Совсем белое.
Профессор был стар. Очень. Печень никуда уже не годилась. Разливая желчь по кровеносным сосудам, она мучила старика сомнениями. Его скверный характер уже никого не удивлял, даже его самого. «Тупицы, неучи,- скрипел остатками зубов Муратага,- они еще претендуют на звание Знатоков Мифологии. Расшифровывают Манускрипт Войнича, а такого простого слова, как ARIFIS, не могут расшифровать. Даже Ванюша, мой лучший ученик, и тот запутался в шести буквах.»
Профессор постучал скрюченными падагрой пальцами по клавиатуре и открыл еще раз ту страницу, где Ванюша взахлеб вещает о своих потугах на поприще кодоискателя. "Тоже мне второй Дроснин нашелся. Ты еще компьютер подключи к расшифровке, как этот декодеровщик Библии."
Прищурив подслеповатые глаза, Муратага читал. Желтая слюна стекала по подбородку и капала на клавиатуру, растекаясь вонючей лужицей.
Выковырив из дупла гнилого зуба остаток вчерашнего ужина и сплюнув его на пол, профессор ткнул мышкой на соседнюю страницу. «Вот она, разгадка, – втянул Муратага желтую слюну, не дав ей капнуть на клавиатуру. – И эти здесь: развратники, поэты-сочинители. Прикрыли свой срам одеждой, а книжки-то в руках так и выдают их гнусную сущность. Писаки-дармоеды. И только она, божественная Весталка чиста перед Богом и людьми. Как прекрасно её тело – ни единого порока на нём.»
Слюна на губе профессора стала необычно светлой и выдулась в большой пузырь. Пузырь переливался радужными красками и отражал картинку с монитора. Вдруг пузырь лопнул и прозрачная жидкость брызнула на экран – маленькие радужки засверкали на поверхности картинки, веселя изображенные персонажи. Вот улыбнулся Нефед, засмеялась Училка.
В голове у Муратаги зазвучала музыка. Нет, он не был композитором, просто вспомнилось из прошлого. Оперный Театр, пыльное закулисье и он, студент вокального факультета, пришел полюбоваться на свою пассию, которая пела арию Весталки из одноименной оперы Спонтини. Вот сейчас это произойдёт, сейчас, после контрабасового нисходящего пассажа... О, эта фермата на Фа-диезе. Голос переливается через край, освещает полутемный зал; Муратага в оцепенении стоит, сжав зубами край кулисы...
Прозрачная слеза тихо скатывается по морщинистой щеке профессора, капает на клавиатуру, смывая желтую грязь злости. Необыкновенно гибкие пальцы Муратаги выбирают на клавиатуре заветные буквы – ARI (ария) FIS (Фа-диез). Потом, немного подумав, он дописывает перед заветным словом – ПЕСНЯ ОБ.
***
Справка: Ария Весталки из одноименной оперы Спонтини действительно имеет ферматы (длительное задержание на ноте) на Фа-диезах.
И у Рамо ("Галантная Индия") ария языческого жреца написана в тональности Фа-диез минор (FIS moll) , – где к воспеванию Света присоединяется и прославление Любви.
Парк.
По пустынной аллее навстречу друг другу идут два дядьки неопределённого возраста. Тот, который ниже и худее, неплохо одет, но имеет бледный и нездоровый вид. Второй, высокий и пузатый, одет явно с рынка и заметно помят после вчерашнего, но выражение лица у него вполне жизнерадостное.
Они поравнялись.
Второй улыбается. Становится видно, что чуть ли не все зубы у него вставные, причём часть из белого металла, а часть — из жёлтого, и общий вид получается весьма угрожающий. Первый смотрит на него с некоторой опаской и идёт мимо, для верности обходя по дальнему краю дорожки.
Второй окликает:
—Петька! Собакин!!!
Первый смотрит с недоумением. Второй, видя, что его не узнали, поясняет:
—Юрка я! Князев!
Первый наконец включается в происходящее:
—Юрка! Сколько лет, сколько зим!
Они обнимаются, и хлопки по спинам звучат гулко, как удары в барабан.
Кафе в том же парке.
Петька и Юрка сидят за столиком и делают заказ молоденькой официантке.
Юрка:
—Пиво тёмное и куриные крылышки.
Официантка делает пометку в блокноте и поворачивается к Петьке:
—А вам?
—У вас есть зелёный чай?
Вмешивается Юрка:
—Петруха! Двадцать лет не видел старого друга и не выпьешь за встречу?!
—У меня почки…
—Да ладно тебе, от одной кружки не отвалятся! Двадцать лет! Это надо отметить! (к официантке) Девушка, принесите ему кружку тёмного и воблу! Только самую лучшую! Это друг мой! Мы с ним пять лет за одной партой сидели!
Петька и Юрка чокаются принесённым пивом…
Кружки уже наполовину пусты. Юрка благостно откинулся на спинку стула. Бледное доселе лицо Петьки зарумянилось. Он, наклонившись к Юрке, вспоминает детство:
—А помнишь, как биологичка полезла в сумку за очками, а там дохлая мышь?
Юрка смеётся, а Петька продолжает:
—Я тогда еле-еле отбрехался, мол, не я это, МарьИванна, мышь сама влезла и сдохла…
С Юрки мигом слетает вся благостность. Он с неожиданной прытью вскакивает (стул с грохотом упал), сжимает кулаки и нависает над Юркой живым укором совести:
—Так это ты?! А она потом на меня это повесила! Сказала — что ещё с безотцовщины возьмёшь! Мать в школу затаскала! Трояк мне поставила в аттестат! Хотела из школы выпереть, да классуха отстояла!!!
Петька почти сползает под стол, неубедительно лепеча:
—Я ж это не со зла! Ты и так отпетый хулиган был, а у меня бы медаль сорвалась, если б они узнали, что это я…
Парень, выскочивший из-за соседнего столика, с переменным успехом пытается скрутить разбушевавшегося Юрку. Снова побледневший Петька прижимает к носу платок, с которого капает на плитчатый пол алая кровь.
Я факел... намедни.. и медные трубы,
как бледные трутни, гудели гундосо
и славили светоч тугие подруги,
под руки мои распушившие косы.
И косные дамы в корсетах фасеток
соседок, следящих за нами раскосо,
вздыхали внутри гименеевых сеток
в мечтах о нахале с тугой папиросой…
Позвольте просто, без рифм, без фотографий, без изысков, простыми нашими иероглифами – поздравить ВСЕХ! И тех, кто пришел только сегодня, и тех, кто здесь с самых первых дней, тех, кто пишет, и тех, кто только читает, – неважно, ведь если у нас на мониторе ARIFIS, то мы все участники, мы все причастны как к удачам, так и неудачам журнала (не знаю, были ли?)...ай, не сбивайте, Сеня...
Так вот, друзья, поздравляю всех-всех-всех! Удачи – несомненно, успеха – непременно, пишите, рисуйте, творите!
С уважением ко всем
Yucca
21.10.2006
Позвонил отец и говорит:
Слушай, здесь, на острове, я умираю.
Вышли мне по почте тысячи три.
- Да, конечно, папа, я понимаю.
Я вышлю тебе эти сраные деньги,
Обойдусь без пары левисов новых.
На меня наступают забытые тени:
Что ты всё о деньгах, скажи хоть слово.
На лекарства, говорит, очень дорогие лекарства.
Позвонил твоей матери – говорит: собирай бутылки.
Ты видишь (плачет), где я сейчас оказался.
Папа, ты же мужчина, говорю, не хныкай.
Меня здесь окружают большие вещи.
Я пишу стихи, в узких кругах я популярен.
Да, моя жена заменяет мне женщин.
Она мне столько волшебного каждую секунду дарит.
Видишь, твой сын счастлив, я ведь и правда счастлив.
Ты ведь был счастлив, ну, 10, 20 лет назад?
Говорят, любовь закатилась, но она никогда не гасла.
Послушай, я тебе правда очень, очень рад.
Инсульт, в любой момент. Очень плохой диагноз.
В трубке всхлипы. Папа! – ору – твою мать!
Я не помню, я потерял, диктуй адрес.
СПб, Канонерский остров, д.14, кв.5.
На твоём острове, ты знаешь, я никогда не был.
Мне всегда казалось, там туземцы и роскошный закат.
Где бы я не терялся, не метался где бы –
Я изредка вспоминаю твои руки и взгляд.
Ты хочешь от меня правду? Ты умрёшь, я знаю.
Одинокий, покинутый и больной.
Это страшно. Но я тебя прошу, умоляю,
Будь со мной мысленно, будь со мной.
Я пошлю три тысячи на твой потерянный остров.
Завтра. Ты их получишь через два дня.
И если здесь есть бог, а его не может не быть просто –
То ты вспомнишь и простишь меня.
Я когда-нибудь окажусь на твоём месте.
На каком-то острове, на какой-то ничтожной земле,
И буду просить, рыдая: 300, хотя бы 200.
И ты, со всех сторон света, улыбнёшься мне.
Это не расставание. Это не слёзы в трубке.
Я слышу, явственно слышу: шумит вечерний прибой.
Папа, скажи туземцам, пусть помолчат минуту.
Скажи им и выйди из комнаты с гордо поднятой головой.
К чему плодить бесплотные химеры?
Меня давно не примут в пионеры,
ни в наказание, ни для примера...
Без тормозов умчались годы в даль.
Старею, ядом отдаёт миндаль.
И смерть кристаллизуется, Стендаль.
Чем ближе мы, тем наша рознь сильней,
надежда замещаема – Налей!
Тоска – материальнее идей.
Зачем метаться между ДА и НЕТ?
Пустое, тратить силы столько лет,
чтоб временем быть съеденным в момент,
стать пустотой, летящей в пустоту,
распавшейся на ЭТУ и на ТУ...
Рожденье, смерть я рифмой не сплету.
Чего желать, чтоб после не жалеть?
Рок бреет нас почище, чем «жиллет».
Глядишь, а прежней прыти уже нет.
За 37 свалившись, как в пике,
уже не полетаешь налегке.
Обид в тебе, как карасей в реке.
Года в довес даются всё трудней.
От торжищ за бессмертье у людей
худеет мысль и бьётся в череп дней.
Любимая, разгадывать нас брось,
со всеми вместе, мы друг с другом врозь.
Нас раздирает мирозданья злость.
Пираньи дней обгладывают год.
Век на излёте… Новый к нам вот-вот
придёт, такой же судеб наших мот.
Когда он нас сожмёт в своей горсти,
кому сказать последнее – Прости?
Итог один, зачем к нему грести?
Любимая, не сблизит время нас
прочнее, чем с картошкой ананас
на грядках жизни, где пишу рассказ.
Чем ближе ты, тем дальше ты от той,
что быть могла бы нитью золотой
по лабиринту комнаты пустой.
К чему спрямлять мне кривизну зеркал,
в которых век безумный отсверкал,
и наши судьбы вчерне начеркал?
Где в 40 лет упёршись, как баран,
уже и не решишься на таран.
Куда податься? В Библию ль, в Коран?
Любовь уже не девочкой, Ягой,
склоняется с отравой над тобой,
но жжёт всё тот же пламень голубой.
Подкармливает жизнь тебя с руки,
но не напишешь ни одной строки,
чтоб не были глаза её строги...
Прощай, сорокалетняя ступень!
Отстреливать тебя от жизни лень, –
лечу, всё в той же кепке набекрень.
Чем душу свою волоком тянуть
по дну тоски, сквозь муть её и нудь,
куда-нибудь и, в общем, как-нибудь,
уж лучше синим пламенем гореть!
Мне рано реактивной тягой тлеть,
не прочертив параболу на треть.
Я крышу мира строчкою пробью,
где вынырну, в аду или раю,
уж всё равно, наверное, вралю.
И на орбите где-нибудь земной,
я тормозну, скучая за тобой,
ЛЮБЛЮ ТЕБЯ – мой вечный позывной...
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850... ...900... ...950... ...1000... ...1050... ...1100... ...1150... ...1200... ...1210... ...1220... ...1230... ...1240... 1247 1248 1249 1250 1251 1252 1253 1254 1255 1256 1257 ...1260... ...1270... ...1280... ...1290... ...1300... ...1350...
|