|
|
Колышет ветер коноплю,
под вечер речи накоплю,
паук ползёт по циферблату
в обратный путь к любви по блату,
давящей массой валуна
восходит полная Луна,
в душе полуночной державой
лучами жжёт по ране ржавой.
* * *
Стих волчьих стай под утро вой,
стих пахнет скошенной травой,
как волк-отшельник одинок,
строка – отточенный клинок,
душа, голодная волчица,
к Луне за рифмой волочится,
мчусь волком ярым на отроге
к недостижимой недотроге.
* * *
В тумане утреннем луга,
Луны я преданный слуга,
зря, как младенец рот разину,
всю ночь строча стихи в корзину,
лучи полуденной Луны,
лужайка, лужи, валуны,
зависли в небе, как кометы,
метафорические сметы.
Глупой глазурью облиты поля,
лижет апрель акварель – неба глазунью на доли деля,
ладят капели купель.
Ныне и присно, в крестины весны,
стиснем бразды в борозде –
соленослёзым сегодня пресны
грёзы в родимом гнезде.
Совести блохи не больно плохи,
раз, закусив удила,
рвутся шальные, больные стихи –
выжженной страсти зола.
Небо, сквозь шоры зажмуренных вежд,
мне подмигнет с высоты...
Бьется фарфоровый ветер надежд
в хрупкие мачты мечты!
Человек вдруг обнаружил у себя полное отсутствие мыслей. Более того, он понял, что их, собственно, и не было никогда. Так, рефлексия... А все то, что принималось до сих пор за процесс мышления, было в лучшем случае операционным сложением, то есть тем, чем гораздо продуктивнее и эффективнее занимается компьютер. Обидно стало человеку – не скотина всё-таки, хочется же чувствовать себя наперсником Творца, соучастником даже. Но поди тут прочувствуй, когда всё время уходит на яростную борьбу за место под скудным северным солнцем. Дилемма непреодолимая: или мы, давя окружающих, выживаем и размножаемся, забывая порой и на небо взглянуть, либо постигаем Божий Промысел и оказываемся в полной заднице в аспекте благосостояния. А разговоры о возможности успешного совмещения службы Богу и мамоне – всего лишь ложное самоуспокоение. И пошёл человек по миру, оборвав все нити, со старой жизнью его связывавшие. Пошёл, как Диоген, искать Человека мыслящего, чтобы хоть рядом с ним побыть, соприсутствовать, приобщиться. Много разного народу ему встречалось. Бывало, казалось – вот он, Думатель! Но потом выяснялось, что мыслишки – краденые-перекроеные, а в загашниках оффшорные счета и недвижимость в тропиках. И, пока человек обретался в бесплодных поисках, поизносился совсем, обтрепался, запаршивел. В приличные места его уже и не пускали. А уголовники и бомжи косились с опаской, потому что не понимали и принимали за утончённого маньяка. Долго так бродил человек, пока совсем не потерял человеческий облик. Питался такой мерзостью, что и не всякая собака есть станет – понюхает и отойдет. А он не нюхал. И дошёл человек до последнего предела. И заглянул за него. За пределом сидел толстый мохнатый урод и сам себе делал минет. Заметив постороннего, он бросил мастурбировать и удивлённо вскинулся: - Ты кто такой? Чего припёрся? Места, что ли, мало? Пораженный увиденным и услышанным, человек молчал. – Ты вот чего – давай-ка обратно уматывай. А ну, как все сюда повалят, что получится? Иди-иди... А, если насчёт пожрать, то мы сами тут седьмой @уй без соли доедаем! Чувствовалось, что мохнатый растерян и напуган, но старается не подавать виду. Человек, наконец, вышел из ступора и спросил: - А ты сам-то кто? Невинный вопрос поверг существо в смятение. Оно с хрюканьем шмыгнуло за замшелый буерак и исчезло. Стало совсем пусто и тихо. Но зато человека оставили чувства голода, холода и вовсе какого-либо телесного дискомфорта. В окружающей пустоте из зыбкого тумана начали проступать контуры, намечаться различные фигуры и забрезжили пока расплывчатые перспективы. И человек вдруг понял, что он мыслит. Он сидел, улыбался и мыслил. А неясные тени вокруг обретали всё более отчётливые формы и черты.
Я заглядываю в таз:
Вижу в тазу лаз.
В этом, помню я, тазу
Сиживал в грозу.
Мыли, был когда младенцем,
Брали в полотенце.
Пятками стучал о дно,
Где теперь оно?
Я, должно быть, повзрослел
Или что-то съел.
Только знаю наперед:
Этот таз не врет.
Знает старая эмаль:
За эмалью – даль.
В той дали, я помню сам,
Место чудесам.
Забери меня скорей
В кроны тополей,
В перламутровую гладь,
Где отец и мать.
Живы где мои друзья,
Где любовь моя.
Где я палкой рисовал
На земле овал...
Ну давай, – кричу – Пусти!
Слышится: «Прости».
И железо поперек
Моих жадных ног.
Крыша третий день течет,
Таз подставлен под.
День лежу я на спине:
Муха на стене.
Слышу ночью как-то раз:
Плачет горько таз.
Вам – кило
И мне – кило.
Мы купили два кило.
Мы идем счастливые
По улице красивой.
И на кухне маленькой,
В маленькой квартире
Мы кило – пожарили,
А кило – сварили.
Вы же спросите – чего?
- Что – чего?
- Кило – чего?
Что употребили?
...............
Это мы забыли.

Бор серебряный,
Литые сосны…
Меж деревьями
Сонность, солнце.
Тишь наваливается,
Лучась,
Проговариваюсь,
Шепча.
И ни города,
Ни подхода.
И все горькое
И глухое,
Что на сердце
Давило камнем,
Здесь рассеется,
В Лету канет.
Здесь на части
Не разрываем,
Целен, счастлив
И, забываясь,
Шепчешь милые
Звуки немо:
Воли, мира,
Любви и неба…
2006-11-04 16:09Олег / Пасечник Владислав Витальевич ( Vlad)
«Ох, тошно мне…. Лгал, лгал кудесник… не в том моя смерть… не в том!» – князь по обыкновению своему погладил седую бородищу свою, стукнув золотыми перстнями.
- Игорь!
- Да, дядька! – Игорь возник по правую руку от князя, русоволосый, светлоглазый юноша, уже совсем раздобревший от медовой сыты.
- Игорь… решил я… пора мне меч сложить… пора и гривну снять. Покняжил. Повоевал. Добре.
- Дядька….
- Молчи пока! Мне волхвы нагадали, будто мой конь меня же погубит! Конь издох, а я жив… знамо смерть я свою пережил… пора….
Вдруг недобрая, мысли кольнула Олега в сердце: «Где же мои бояре? Здесь только Игоревы побратимы… и рыкарь его – Зверь Лютый…».
- Ты чего, Игорь? Чего ты смотришь на меня так?
- Поздно, дядька, поздно…. – холодный булат, серебристой рыбиной нырнул под шубу князя, но не ужалил….
- Не колите его… – хмель сошел с лица Игоря, осталась только бледная личина, да холодные голубые глаза – сейчас сам помрет. Долго я ждал, дядька Олег, очень долго…. А ты на престоле моего отца вместо меня сидел, вместо меня ратью верховодил…. Хватит.
«Потравили!».
Искрящийся вихрь закружился в голове Олега, грузное, немолодое тело завалилось на бок, а спустя мгновение, князя Олега уже не было….
Олег / Пасечник Владислав Витальевич ( Vlad)
Твой кораблик отходит от пристани,
Ах, какое простое решение!
Дай мне, Господи, силы, чтоб выстоять,
Дай надежду избыть наваждение.
Паруса, что не нами поставлены
Ловят ветер, не нам предназначенный,
Наши души надеждой отравлены
Да долги до сих пор не оплачены.
Видно курсом, не нами проложенным,
Мы плывём, задыхаясь от жалости,
Для любви нашей поздней, непрошеной,
Не хватает лишь маленькой малости.
Может быть, заблудившись во времени,
Ты пришла, так прекрасна и искренна,
Из далёкого юного племени,
Что исчезло, рассыпавшись искрами…
Я у Зевса
украл огонь.
Хватит всем
на Земле тепла.
Пусть дымится
моя ладонь,
для людей
я сгорю дотла.
Ради истины,
на костре,
утверждая
наук начала,
я cгорел звездой
над толпой,
чтобы плоской
Земля не стала.
Под картечью
пурги, вперёд,
я иду,
побеждая стужу.
Замерзаю.
Под кожей лёд.
Полюс мне
позарез нужен.
Режет горло
стекло воды.
Вспышка взрыва.
Провал мрака.
Я и мёртвый
на зов трубы,
после смерти,
пойду в атаку.
Будь я проклят
эпохой зла,
одуревшим,
слепым веком.
Зверь во мне,
негодуя собой,
станет зрячим,
как Бог,
ЧЕЛОВЕКОМ.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850... ...900... ...950... ...1000... ...1050... ...1100... ...1150... ...1200... ...1210... ...1220... ...1230... 1238 1239 1240 1241 1242 1243 1244 1245 1246 1247 1248 ...1250... ...1260... ...1270... ...1280... ...1290... ...1300... ...1350...
|