|
Я однажды опять,
как на удочку снов, попадусь
в эту лёгкую сеть откровений,
касаний души,
но привычной иронии
еле заметная грусть
не расскажет тебе,
чем иллюзии так хороши.
Этот нежный обман
вырастает из памяти лет –
не прожитых с тобой,
но предсказанных очень давно.
На ладони судьбы
прежним абрисом –
твой силуэт...
Жаль, подсказок небес
разгадать до конца не дано.
Мой особенный друг,
нас c тобой повенчал снегопад,
и парит над землёй
невесомая снежная взвесь...
Мы по линии жизни
так долго идём наугад –
Жаль, не рядом, мой милый...
но так хорошо,
что ты есть...
Колышет ветер коноплю,
под вечер речи накоплю,
паук ползёт по циферблату
в обратный путь к любви по блату,
давящей массой валуна
восходит полная Луна,
в душе полуночной державой
лучами жжёт по ране ржавой.
* * *
Стих волчьих стай под утро вой,
стих пахнет скошенной травой,
как волк-отшельник одинок,
строка – отточенный клинок,
душа, голодная волчица,
к Луне за рифмой волочится,
мчусь волком ярым на отроге
к недостижимой недотроге.
* * *
В тумане утреннем луга,
Луны я преданный слуга,
зря, как младенец рот разину,
всю ночь строча стихи в корзину,
лучи полуденной Луны,
лужайка, лужи, валуны,
зависли в небе, как кометы,
метафорические сметы.
Глупой глазурью облиты поля,
лижет апрель акварель – неба глазунью на доли деля,
ладят капели купель.
Ныне и присно, в крестины весны,
стиснем бразды в борозде –
соленослёзым сегодня пресны
грёзы в родимом гнезде.
Совести блохи не больно плохи,
раз, закусив удила,
рвутся шальные, больные стихи –
выжженной страсти зола.
Небо, сквозь шоры зажмуренных вежд,
мне подмигнет с высоты...
Бьется фарфоровый ветер надежд
в хрупкие мачты мечты!
Человек вдруг обнаружил у себя полное отсутствие мыслей. Более того, он понял, что их, собственно, и не было никогда. Так, рефлексия... А все то, что принималось до сих пор за процесс мышления, было в лучшем случае операционным сложением, то есть тем, чем гораздо продуктивнее и эффективнее занимается компьютер. Обидно стало человеку – не скотина всё-таки, хочется же чувствовать себя наперсником Творца, соучастником даже. Но поди тут прочувствуй, когда всё время уходит на яростную борьбу за место под скудным северным солнцем. Дилемма непреодолимая: или мы, давя окружающих, выживаем и размножаемся, забывая порой и на небо взглянуть, либо постигаем Божий Промысел и оказываемся в полной заднице в аспекте благосостояния. А разговоры о возможности успешного совмещения службы Богу и мамоне – всего лишь ложное самоуспокоение. И пошёл человек по миру, оборвав все нити, со старой жизнью его связывавшие. Пошёл, как Диоген, искать Человека мыслящего, чтобы хоть рядом с ним побыть, соприсутствовать, приобщиться. Много разного народу ему встречалось. Бывало, казалось – вот он, Думатель! Но потом выяснялось, что мыслишки – краденые-перекроеные, а в загашниках оффшорные счета и недвижимость в тропиках. И, пока человек обретался в бесплодных поисках, поизносился совсем, обтрепался, запаршивел. В приличные места его уже и не пускали. А уголовники и бомжи косились с опаской, потому что не понимали и принимали за утончённого маньяка. Долго так бродил человек, пока совсем не потерял человеческий облик. Питался такой мерзостью, что и не всякая собака есть станет – понюхает и отойдет. А он не нюхал. И дошёл человек до последнего предела. И заглянул за него. За пределом сидел толстый мохнатый урод и сам себе делал минет. Заметив постороннего, он бросил мастурбировать и удивлённо вскинулся: - Ты кто такой? Чего припёрся? Места, что ли, мало? Пораженный увиденным и услышанным, человек молчал. – Ты вот чего – давай-ка обратно уматывай. А ну, как все сюда повалят, что получится? Иди-иди... А, если насчёт пожрать, то мы сами тут седьмой @уй без соли доедаем! Чувствовалось, что мохнатый растерян и напуган, но старается не подавать виду. Человек, наконец, вышел из ступора и спросил: - А ты сам-то кто? Невинный вопрос поверг существо в смятение. Оно с хрюканьем шмыгнуло за замшелый буерак и исчезло. Стало совсем пусто и тихо. Но зато человека оставили чувства голода, холода и вовсе какого-либо телесного дискомфорта. В окружающей пустоте из зыбкого тумана начали проступать контуры, намечаться различные фигуры и забрезжили пока расплывчатые перспективы. И человек вдруг понял, что он мыслит. Он сидел, улыбался и мыслил. А неясные тени вокруг обретали всё более отчётливые формы и черты.
Я заглядываю в таз:
Вижу в тазу лаз.
В этом, помню я, тазу
Сиживал в грозу.
Мыли, был когда младенцем,
Брали в полотенце.
Пятками стучал о дно,
Где теперь оно?
Я, должно быть, повзрослел
Или что-то съел.
Только знаю наперед:
Этот таз не врет.
Знает старая эмаль:
За эмалью – даль.
В той дали, я помню сам,
Место чудесам.
Забери меня скорей
В кроны тополей,
В перламутровую гладь,
Где отец и мать.
Живы где мои друзья,
Где любовь моя.
Где я палкой рисовал
На земле овал...
Ну давай, – кричу – Пусти!
Слышится: «Прости».
И железо поперек
Моих жадных ног.
Крыша третий день течет,
Таз подставлен под.
День лежу я на спине:
Муха на стене.
Слышу ночью как-то раз:
Плачет горько таз.
Вам – кило
И мне – кило.
Мы купили два кило.
Мы идем счастливые
По улице красивой.
И на кухне маленькой,
В маленькой квартире
Мы кило – пожарили,
А кило – сварили.
Вы же спросите – чего?
- Что – чего?
- Кило – чего?
Что употребили?
...............
Это мы забыли.
Бор серебряный,
Литые сосны…
Меж деревьями
Сонность, солнце.
Тишь наваливается,
Лучась,
Проговариваюсь,
Шепча.
И ни города,
Ни подхода.
И все горькое
И глухое,
Что на сердце
Давило камнем,
Здесь рассеется,
В Лету канет.
Здесь на части
Не разрываем,
Целен, счастлив
И, забываясь,
Шепчешь милые
Звуки немо:
Воли, мира,
Любви и неба…
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850... ...900... ...950... ...1000... ...1050... ...1100... ...1150... ...1200... ...1210... ...1220... ...1230... 1236 1237 1238 1239 1240 1241 1242 1243 1244 1245 1246 ...1250... ...1260... ...1270... ...1280... ...1290... ...1300... ...1350...
|