Пора взойти из угольного дома
И на себя взглянуть со стороны:
Твои черты так трепетно знакомы
И оттиску мгновенному равны.
Себя я опознаю по узору,
По сочетанью кукольных примет.
Мне два крыла – и буду чёрный ворон,
Но чёрный глаз – и буду пистолет.
Не выходи из дому без перчаток,
Твоё окно в себя обращено.
Храни свой безымянный отпечаток
И пей глазами чёрное вино.
Простите, что так холодно, мой милый,
держусь за Вас не греющей рукой,
литой чугун, последние перила,
фонарный блик, тревожимый рекой.
Простите, что так холодно сегодня,
вчерашним днем слетела вся листва,
волной свинцовой плещется о сходни
тяжелая холодная Нева.
Готовы к перелету как две птицы,
но мы, увы! – теперь из разных стай.
И на на свое замерзшее "простите"
я слышу Ваше – дальнее – «прощай».
Мне не надо прозрачного сада.
Мне не надо водицы в горсти.
Мне не надо любимого взгляда.
Я прошу: ничего мне не надо.
В этой тихой и сложной траве,
В песне птицы, что не начиналась,
Но всегда была. Был и ответ.
Был высокий негаснущий свет.
Пусть ни разу, ни разу Твой взгляд
Не коснулся меня – мне не надо.
Птицы неразличимо летят.
Повторяй еле слышно: «Тот сад
Был всегда во мне».
Как будто ничего не начиналось.
Фонарик плыл. Как лодочка. И вот
В тридцатом веке, скажем, кто-то встал
Из-за стола. И раскрывает книгу.
Как будто ничего не начиналось.
Но строчки проясняются. И вот.
Подходит кто-то к берегу. И смотрит.
И видит: по реке плывёт фонарик.
И в этот миг я в комнате стою
И говорю: Увидь меня, увидь меня.
Перед тобою, Господи, стою
В неясном свете нынешнего дня.
Который никогда не начинался.
Который, словно веточка, качался
На дереве, растущем из огня.
