Стоя у расшторенного окна, прикрытого тюлем, обдумывая очередной гениальный план заполнения пустой страницы, я закрываю глаза. Небо словно скисшее молоко, ветер гоняет пустые надежды по двору, сероватые клочья снега ютятся то тут, то там. Весна. Я выуживаю застрявшее меж верхних зубов мясо. Отлично. В верхнем окне двухэтажного дома напротив, узкого, где, по моим расчетам, должен быть туалет, иногда отражается закатное солнце. Однако сегодня оно где-то запропастилось. Наверно, ему не очень-то охота высвечиваться в окнах всяких сортиров. Пол слегка подрагивает. Недавно я выпил чашку крепкого кофе и теперь в животе у меня слегка бурлит. Говорят, с моим желудком лучше не злоупотреблять кофе, но люди вообще много говорят, а врачи и подавно, а гастроэнтерологи и подавнее того. Небо стало одним большим серым облаком. Благословенной подушкой, на которую мы все мечтаем положить свои усталые головы, да только вот никак не дотянемся. Та-а-ак высоко, а мы тут внизу все ходим туда-сюда и приходим домой, у кого есть дом, и спим, и встаем, и снова уходим. Устаем, стареем, разочаровываемся. А надо всего лишь очень сильно подпрыгнуть и окажешься на подушке. С противоположной стороны дома, если смотреть из другого окна, ездят газели, легковушки и грузовики. Они играют в чехарду, перепрыгивая друг через друга. Воспоминания о вчерашнем дне; читал Борхеса. Недочитанные страницы приятно колышутся мыслями, которых еще даже нет.  

Я ехал из Питера в Москву и там между двух окон сидели люди и было темно и один мужчина с хвостиком и его истории и его улыбки по направлению к одной женщине вообще-то была еще одна только позже и его борода и хоть убей не вспомню кто еще там был ну конечно я. Вернее то что от меня осталось пара глаз полуукутанных полутьмой полукупе пара ушей и нос с двумя дырочками вот пожалуй и все остальная часть меня-обычного нашла убежище где-то под столиком рядом с сумкой возле этого самого окна умудряясь чувствовать себя при этом удобно и я бы сказал довольно вальяжно развалившись развалиной в развалинах этого самого полукупе получерт-знает-чего. Поезд погромыхивал себе и ночь вовсе не сопротивлялась этому не убегала прочь и не расступалась перед паровозом и все уже почти подремывали по крайней мере я а этот тип с хвостиком он и не думал понимаете о чем я он обхаживал эту женщину ее звали Галя потом он стал называть ее Гала совсем как Дали понимаете о чем я. И было довольно скучно и по прошествии восьми месяцев стало очень смешно потому что я решил что было очень скучно а надо чтобы стало очень весело и этот мужчина он стал играть на балалайке.  

Поезд затрясся от смеха погромыхивая сквозь ночь звезды недоуменно таращились на нас сверху приколотые к подушке воткнутые туда как иголки и думали что за свет в окнах поезда а это был не свет просто мужчина играл на балалайке при этом его лицо было серьезным но не лишенным совсем того выражения какое бывает когда вы охмуряете даму ночью безлунной и страстной под небом Кастилии и глаза его попыхивали в темноте и рот был мужественно сжат с правой стороны потому что левой он говорил. Гала мы с вами совсем не знаем друг друга но все же я чувствую как мое сердце притягивается к вашему будто магнит такое бывает знаете когда люди вот так встречаются в поезде ночью под небом Кастилии тьфу черт и чувства и чувства и чувства… Тут он играл быстрее представляете себе а я уже почти что растаял глядя из-под своего столика единственным глазом потому что напряжение реяло в воздухе огромным стервятником опускаясь все ниже и ниже понимаете о чем я а вторая женщина сидевшая напротив меня чего-то там вязала и не обращала никакого внимания на накал страстей а еще те люди которых я совсем не помню черт они свесились с верхних полок и повисли в немом подобострастии держась хвостами за поручни. …чувства могут вот-вот выплеснуться через край и затопить самую суть то есть самое купе полукупе получертзнаетчтотакое и тогда о прекрасная Гала позвольте мне быть вашей спасательной шлюпкой вашей шхуной на волнах страсти вашей джонкой в пучине плотского безумия…  

Он играл все быстрее и быстрее а его дама уже уснула но он закрыл глаза и не видел этого а дама напротив меня чего-то все плела и вязала а потом я увидел что это была пеньковая веревка о боже она встала со своего места и пошла в туалет и повесилась там от горя и ревности а мужчина доиграл до конца и те люди с верхних полок попадали вниз в безумном пароксизме страсти этой ночью под небом Кастилии тьфу черт между Питером и Москвой и поезд уже прибывал на станцию а мужчина внезапно выбросился в окно неразделенная любовь и все такое.  

Я стоял у того же окна, материализовавшись из собственных мыслей, открыв глаза. Кругом была ночь. Моя зубочистка совсем затупилась и я выбросил ее в помойное ведро. Потом я развернулся и пошел к другому окну. А солнце в том сортире так и не появилось. 

У меня очень слабая память на исторические даты и события, поэтому, прошу, не ловите меня на несоответствиях и путанице. Я собираюсь изложить свою историю в том виде, в каком она сложилась в моем воображении – так мне, по крайней мере, не придется лгать. Я не собираюсь сверять свое воображение с учебником по истории для пятого класса, думаю, изложенные там версии столь же далеки от истины и так же мало соотносятся с реальностью. Ну а пытливый и, несомненно, образованный читатель сам дополнит своими глубокими познаниями мой рассказ и исправит для себя допущенные мной погрешности...  

Случилось это во времена Бирона. Как известно, в те времена немецкая фамилия была непременным условием для стремительной карьеры в любых государственных учреждениях. Не являлась исключением и Российская научная академия. К счастью, мой прапрапрадед Михайло Степанович Неверов заслужил звание академика за много лет до вторжения немцев в российскую бюрократию. Вопреки всем наветам и измышлениям он был большим ученым и изобрел электричество задолго до Эдисона. На заседаниях академии его седая голова возвышалась белым буйволом над толпой крашенных хорьков. Можете себе представить, какую бурю невежественного возмущения и злобной критики вызвал его доклад о взаимосвязи давления и времени, сделанный им на торжественном заседании, посвященном юбилею какого-то там фона-барона. В своем докладе он утверждал, что под действием давления время замедляет свой ход. Разумеется, это должно быть давление, измеряемое чудовищными цифрами, например, такое, как на дне самой глубокой впадины океана. Если погрузиться в пучину океана на глубину, достаточную для того, чтобы попасть в пласт «замедленного» времени, а потом вернуться обратно на поверхность, то можно оказаться в прошлом на несколько минут или, скажем, на триста лет назад – все зависит от достигнутой глубины. Так он изобрел машину времени раньше господина Уэллса. Ему это показалось изящным парадоксом (тем не менее, подкрепленным математической формулой, ныне утерянной), а его исключили из Академии. «Это невозможно, найн, нихт ферштейн! – кричали ему крашенные хорьки, свистя и топая ногами, – Какая может быть связь между водой и временем? Да с чего вы, майн либен херц, вообще это взяли?». "Мне так кажется, – невозмутимо отвечал мой прапрапрадед. Иногда он был совершенно невыносим в общении!  

Исключение из Академии послужило толчком для неожиданных событий и грандиозного скандала, которые никак не могли бы быть вызваны, в общем-то, бесполезным умозрительным парадоксом. Вызывать цунами из опрокинутого стакана воды – это свойство всех бюрократий мира, а уж тем более, бюрократии онемеченной. Коса нашла на камень, да еще как нашла! «Я вам докажу,» – пригрозил мой прапрапрадед своим оппонентам и на свои деньги заказал на верфи господина Васильева подводную лодку. Капитан Немо в те времена еще не родился, поэтому инженеры долго чесали затылки и дергали себя за носы, пока мой предок раздраженно не пояснил: «Чтобы лодка стала подводной, достаточно сделать ее тяжелее воды». "А, вон оно как!"- воскликнули инженеры и решили сделать ее из знаменитого уральского чугуна. Первая в мире подводная лодка получилась на славу – от одного ее вида бросало в дрожь: это было настоящее чудовище. Огромное черное холодное веретено со зловеще поблескивающими стеклами иллюминаторов, с растопыренными, словно крылья дьявола, рулями – оно внушало мистический ужас в любого, кто его видел. Мне кажется, даже мой гениальный прапрапрадед в глубине души побаивался своего творения, ибо чувствовал, что преступил некую черту, за которую не следовало бы ступать человеку. Подводная лодка, бывшая в начале всего лишь вызовом Академии и невежеству, по мере создания все более смахивала на вызов мирозданию, Богу, дьяволу и Природе. Литейщики и инженеры истово крестились каждый раз, когда принимались за работу, но...! не разбегались. Ведь они тоже принадлежали к непослушному роду человеческому.  

Пресса тогда еще не являлась ни «четвертой властью», ни «пятой колонной» и поэтому общественность удовлетворяла свое любопытство, в основном, посредством слухов. А слухи, как известно, страшная сила! Чем ближе к концу подходила работа, тем все сильнее раскручивалось колесо чертовщины, уже никак не связанное с наукой. В глазах обывателей и мещанствующих дворян Михайло Степанович Неверов очень скоро превратился из российского ученого в зловещую фигуру мирового масштаба, нигилиста, ниспровергателя традиций и обычаев, возмутителя спокойствия, пришедшего в этот мир, чтобы своей дьявольской смекалкой разрушить его до основания. И все бы ничего – в российском болоте тонули еще и не такие прожекты, но стараниями немецких академиков слухи о строящемся чуде выплеснулись далеко за пределы границ Российской империи. В богобоязненную, недоверчивую, крепкую задним умом Россию со всех сторон света стали съезжаться всякие неуравновешенные типы, фанатики, проповедники, сатанисты, агностики, просто сумасшедшие. Был и граф Калиостро, предсказавший скорый конец света, наезжал и граф Дракула, который, опять-таки по слухам, хотел купить лодку, дабы использовать ее в качестве подводного склепа, в окрестностях верфи были арестованы британские, французские и гишпанские шпионы, был задержан и некий японский самурай, но, ввиду отсутствия переводчиков с японского, был выпущен на свободу в степях Манчжурии. Незваные пришельцы располагались вокруг верфи лагерями, выли, орали, пророчествовали, плясали, пели молитвы, читали заклинания и избранные главы из Нострадамуса, торговали амулетами, зельями и дохлыми кошками, пили кровь и вино, крали все, что только плохо лежит – в общем, тарарам был мировой. Окрестные селяне вначале всех принимали с жалостью – юродивые все-таки, а потом взялись за дреколье. Встревоженные смутой власти послали полк конной жандармерии, чтобы развести враждующие стороны – кого назад в Европу, кого в Сибирь, но тут лодка была достроена и в ясный солнечный день осени спущена в воду над самой глубокой впадиной Тихого океана с борта фрегата «Мамелюк». Матросы сняли свои бескозырки, дьякон отслужил молебен, а капитан приказал дать залп из всех орудий в честь отважного русского сумасшедшего. Зеленая вода сомкнулась над черной громадой подводной лодки и заплескалась о борта фрегата, будто и не было ничего.... Некоторое время спустя кто-то из русских ученых вполне справедливо заметил, что если бы Михайло Степанович Неверов действительно перенесся бы во времени на триста лет назад, то этот факт обязательно был бы отмечен в рукописях и хрониках тех лет, да сам бы Михайло Степанович не упустил бы возможности дать знать о себе. Но раз этого не произошло, следовательно, теория его была неверна, и великий ум погиб зазря в неравной борьбе с невежеством и бюрократией. Этот блестящий довод удовлетворил всех, а академик Неверов был навечно внесен в списки почетных членов Академии...  

И вот что я думаю по этому поводу: Мой упрямый и отважный предок вовсе не для того построил лодку и покинул этот мир, чтобы совершить нелепый прыжок на каких-то триста лет назад. Такое мелкое и никчемное деяние никак не соответствовало грандиозному плану великого русского ученого. И только мне, его потомку, удалось разгадать, в чем именно заключался этот план. Академик Неверов с самого начала не собирался всплывать с полпути. Он позволил лодке все дальше и дальше опускаться в таинственные глубины океана, туда, где время не движется вообще, и откуда, по этой причине, не может быть возврата. И вот когда-нибудь через миллионы лет, когда какой-нибудь вселенский катаклизм или гнев Господень осушит океаны и превратит Землю в пустыню (если люди не сделают этого гораздо раньше), академик Михайло Степанович Неверов – последний человек Земли, выйдет из своей лодки, чтобы присутствовать при кончине мира, со своей неизменной трубкой в зубах, что, в общем и в целом, нарушит всю торжественную церемонию Конца Света...Эх, прапрапрадедушка всегда был невыносим в поведении!