|
|
Ночное небо выбелено снегом,
Деревьев изменились очертанья,
И замерли охваченные негой
Чужие необщительные зданья.
Лишь теплый свет фонариков над нами
Не потерял задора и накала,
И каждая снежинка под ногами
Сияние его приумножала.
По россыпям огней неспешным шагом
Мы шли и попадали в ритм круженья
Тяжелых хлопьев над архипелагом
Жилых кварталов в ночь преображенья.
Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
А. С. Пушкин
* * * Юлить и льстить в постели не привык, Мой стиль, как штык, блестящ и непреклонен, Отыщет брешь в старинном лексиконе… Шершав и сух взыскующий язык. Другие кровь – любовь рифмуют пусть, Толкаясь бестолково в узких рамках, Я не таков – ать-два и мигом в дамках… Хотя судить их строго не берусь. Опавший ямб меняя на хорей, Слагаю с неподдельною сноровкой, Пренебрегая правом рокировки, Безудержно сорвавшись с якорей. Тебя я экзерсисами обвил, Раздуть пытаясь трепетное пламя... Но был Амур на этот раз не с нами – Увы, заснул предмет моей любви. ОРИГИНАЛЬНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ Дмитрий Балашов – "Пишут о тебе" * * * Я начитался... Пишут о тебе Талантливые шумные пииты... Стоят... Сухими рифмами избиты ... Хореями целуя твой побег К моей непроходимой нищете, Я не хочу, а, может, не умею Облизывать подобие хорея. Не сомневайся, слушай... На постель Роняю ямб, лови его, лови... Не вспоминай услужливых и верных. Рабы не умирают на галерах, Но пишут о тебе... Строка кровит, Сорви тавро. И помни, как уснёшь, Закончится сентябрь... Не дочитала... Кричат следы... Беги... За перевалом Талантливо рифмую ложь и грош....
Т. Сергейцеву
Гуляли в садах и на рынках Алжира…
Сны Африки полные теплого света
И темного жара как песня поэта.
Слова его слаще хурмы и инжира,
Сочнее даров безмятежного лета.
А он их бросает на ветер — транжира,
И ждет — из глубин неизвестного мира
Далекое эхо доставит ответы —
Ветвистые тени мелодий восточных,
И краски, что ярче персидских эмалей,
И образов вспышки, как выстрелы точных.
Он смотрит и видит заветные дали,
И падает свет от луны полуночной
С небес на ремни его старых сандалий...
Хмурый февраль где-то пахнет рассадой...
К нам долетают тепла отголоски –
Чудится запах ожившего сада,
Влажной земли и медвяного воска.
Это Таврида – забытое слово,
К нам возвратилось из долгой разлуки.
В снах я туда попадаю и снова
Грею о камни замерзшие руки,
Глажу шершавый хребет Аюдага,
Вижу, как синим безоблачным полднем
Белый Ай-Петри уходит зигзагом
В небо, не зная, что я его помню.
Что ж изменилось? – ты спросишь, сестрица, -
Те же меж нами лежат километры,
Путь перекрыла двойная граница,
Птицам оставив свободу и ветру.
Знаю... и все же не поршни мотора
Нас приближают друг к другу, а память -
Память хранят эти старые горы,
Мы ее тоже не смеем оставить.
Вдыхая дым..., чуть тлеет сигарета.
И на вопрос не нахожу ответа,
Зачем я на земле, и почему
Герасим сволочь утопил Муму.
Зачем читал с рассказом этим книгу?
Зачем не показал старухе фигу
мужик, не отпустив собаку тайно? –
И сделал вывод: в мире не случайно
Я жил, а как вот будет в том,
Куда мы все в конце концов уйдём?
Не находя ответа, и вздыхая,
Я думал, сигареты дым вдыхая.
6 мая 2013
***
Вянет лист. Проходит лето,
Иней серебрится...
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться.
А. К. Толстой
Вот и лето летит под откос,
Старой липы наряд опадает,
А как солнце, так утром мороз,
И трава увядает седая.
Я, как юнкер, что хочет к виску
Поднести воронёное дуло.
Так напомни скорее строку
Про весну, что всего лишь уснула.
Расскажи, что опавшей листвы
Возвратятся замерзшие души,
Чтоб под солнцем глотнуть синевы,
Чтоб восторженных зябликов слушать,
Расскажи, что восстанут цветы,
Отпылавшие ветреным летом,
И ничто в черный зев пустоты
Не уйдет — сочини мне об этом.
Извини – не пишу, замолчала…
Не найду для себя оправданий.
Поздней осени злое начало
Часто располагает к молчанью.
Тьма дождливая лижет окошко,
Ночь ползет по асфальту улиткой,
Мятых листьев последние крошки
Подбирает ноябрь за калиткой.
И представить никак невозможно,
Что за Каспием, за Гиндукушем
Теплый ветер касается кожи,
И гуавы зеленые груши
Спеют возле местечка Варкала,
И листва шелестеть не устала.
Бжи-бжиииг, бжи-бжиииг,
Бжи-бжиииг, бжи-бжиииг.
Поспать ему б немножко…
Парижский дворник рано встал
С метлой встречать рассвет.
Но тут раздался женский крик
Истошный из окошка:
“Вы сбили с ритма весь квартал!
Не стыдно вам, месье?!”
И чудо! С плеч остатки сна
Упали тяжким грузом.
Подвижным стал не по годам
Проснувшийся мужик.
И дворник, быстро осознав
Ответственность француза,
Ответил ей: “Уи, мадам!”
Бжиг-бжиг, бжиг-бжиг, бжиг-бжиг!
День – это синие буквы на белом,
Ночь – это белые буквы на черном.
Птица-печаль на плечо мое села,
Сумерки бледным пером обреченно
Чертят по зеленоватому краю
Неба, и тают прозрачные знаки,
Контуры гаснут и день умирает
Как Одиссей, не достигший Итаки.
Пусть небеса за окном все темнее,
Лампа под шелком горит золотистым,
Свет ее гонит тоску и сомненья,
И на листе нежно-палевом чистом
Я оставляю тебе эти строки,
Алые как облака на востоке.
Мы снова не поехали ни в Крым,
Ни в Кисловодск… куда еще не съездим
За время, что мечтать осталось вместе?
Какие неизвестные миры
Не завоюем под влияньем лени?
Мариенбад, Анталию, Париж…
Какие нас не встретят приключенья? –
Спрошу – в ответ лишь перышком скрипишь,
С улыбкой Будды впав в оцепененье.
Но только оторвешься, как в глазах
Твоих тех дальних мест я вижу тени:
Блестит под солнцем моря бирюза,
Сады изнемогают от цветенья
И над Толедо буйствует гроза.
Страницы: 1... ...50... ...70... ...80... ...90... ...100... 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 ...120... ...130... ...140... ...150... ...160... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850... ...900... ...950... ...1000... ...1050... ...1100... ...1150... ...1200... ...1250... ...1300... ...1350...
|