«Ничего не поделать», – слова тупарей, которым нет дела до других. Чон Хи, приезжий студент, вошёл в общежитие Вирджинского Университета, остановился на пороге и мрачно огляделся. Девушки, парни, лектора – люди, люди, люди. Они проходят мимо него, даже не смотрят, им нет дела! Чон одёрнул ворот куртки и направился к своей комнате. Если им нет до него дела, какое ему дело до них! Пару лет назад он уже нахлебался людской теплоты. Эти две девушки, пропади они пропадом, жаловались на его преследования. Якобы, он звонил им домой и всюду ходил за ними. Чон не очень хорошо помнил, зачем он это делал, но он не был сумасшедшим! Никогда! Зачем же было лезть в его дела? Направлять к психиатру? Разве ему был нужен психиатр? Да, наверное, нужен, раз они так решили... Что ОНИ могут знать о нём? Для них Чон – всего лишь выходец из Южной Кореи, узкоглазый. Для кого-то он ещё и ненормальный, человек «со странностями». Здесь, в Штатах, это так и есть.
Чон запер дверь изнутри, выключил свет. Быть иным – трудно, когда голова раскалывается от обилия мыслей, и вокруг за сотни миль ни души, которая могла бы понять. Что он делает здесь? Зачем приехал? парень нащупал в темноте таблетки на стуле возле кровати и пальцем выковырнул одну из них. Гладкие, белые – ему не надо было видеть, чтобы знать, как они выглядят. Чон знал: сейчас он проглотит капсулу и ему сразу станет легче. Размышления прервались. Чон вспомнил, что не один здесь. У него была девушка, восемнадцатилетняя брюнетка с первого курса. Приятные воспоминания подкинули холодку к пылающему лбу юноши. Почему-то она нравилась ему больше остальных. Что она сейчас делает? С кем она сейчас? Чон, покачиваясь, встал и направился к двери. В судорожно дрожащих пальцах щёлкнул замок.
- Нет, Америка – не место азиату.
Надвинув лыжную шапочку на брови и спрятав подбородок в поднятый воротник кожаной куртки, Чон вразвалочку пошёл по коридору. Избавиться от негатива не удастся сразу, – он заранее предвкушал ссору со своей девушкой. Она всё чаще избегала его общества. Возможно, просто эти слухи о его невменяемости дошли и до её ушей.
- Она не могла этого не услышать.
- Но она знала, какой он. Она не могла не знать.
Чон постучал дважды. Сильнее во второй раз. За дверью послышалось движение, и она появилась на пороге. Лицо, как всегда, красивое, вылилось в вид недоумения, и глаза вопросительно уставились на него. Она не боялась его. Только он знал, что напрасно.
- Можно войти?
Он вошёл, не дожидаясь ответа, и требовательным взглядом исподлобья окинул комнату. Никаких признаков измены не обнаружилось. В комнате царил порядок, придраться было не к чему.
Она пригласила его садиться. За собственными мыслями Чон не услышал её.
- Учитель поэзии снова жалуется на тебя, – заметила она, и хитренько взглянула на него. Чон отвернулся: он не выдерживал посторонних взглядов. И ему было плевать, что какой-то преподаватель недоволен им.
Она продолжила:
- Чон, они хотят, чтобы ты прошёл курс лечения.
Парень презрительно фыркнул. Он писал совершенно нормальные стихи, неважно, что о них думали другие. Другие не понимали его. Для них он был психом. Ему и самому иногда так казалось.
Чон пробурчал, стараясь не казаться грубым, что ему пора, и направился к двери. В груди снова начинался пожар, словно его жарили на медленном огне. Чон злился оттого, что так спокойно рассуждал о них – о тех, кто его отталкивал. Он ненавидел их за это. И ненавидел себя за то, что продолжал казаться милым. Соседи по общежитию считали его тихим, безвредным парнем. Но это не мешало им плохо думать о нём, убегать от него, шептаться за его спиной.
Чон должен был отвлечься.
Он спустился по лестнице, глядя под ноги туманным, отрешённым взглядом и не видя ничего вокруг себя. Его занимали мысли. Мысли о том, что он не такой, как все эти люди. Один на один со своей ненормальностью, отсюда и бесконечные головные боли, и бессонные ночи, и жажда мести. Это чувство появилось давно, но никогда не было столь сильным, как в последнее время. Чон смутно чувствовал: скоро ему дадут шанс.
Он незаметно для самого себя пересёк улицу и очутился напротив игрового центра. Вокруг было полно людей. Но здесь Чон не был лишним: для этих вечно спешащих людей он был симпатичным, тихим пареньком, не способным на действие.
- Ну и плевать!
Чон надел наушники, рука мягко налегла на мышь. Следующие два часа исчезли в сумбурном потоке движений, выстрелов и криков. Для Чона виртуальная реальность была намного убедительнее жизни. Игра прекращается, когда тебя убьют – разве не всё как в жизни? Но было и ещё что-то. Он смотрел на эту реальность сверху, как бы со стороны. Для этой игры он был Богом. А в жизни – всего лишь пареньком со странностями, которого не любили девушки. Да, они его на самом деле не любили. У парня были шансы подцепить симпатичную девчушку где-нибудь на улицах Блэксборга, но с его неразговорчивостью это была проблема. Чон просто отмалчивался, когда его о чём-нибудь спрашивали. Его злило общение с людьми.
Он встал из-за компьютера со странным чувством тяжести. Виртуальный герой его был всегда беспощаден, и всегда побеждал своих врагов. Для Чона врагами были люди из университета. Злые, недовольные им, жестокие с его нацией.
Парень перешёл дорогу, не отрывая глаз от земли. Остановился на тротуаре, подхватил под локоть подслеповатую бабушку и со словами «Позвольте Вам помочь» перевёл её на противоположную сторону. Не услышав слов благодарности за тикающими в голове мыслями, Чон медленно побрёл дальше. В марте ещё было прохладно, хотя солнце светило вовсю. И вокруг уже сновали толпы людей – в плащах и куртках. Чону казалось, будто их вдвое больше, чем он видит. И все словно не замечают друг друга. Он может быть одним из них? Вряд ли. Когда, 15 лет назад, он восьмилетним мальчиком приехал с родителями в США, ему поставили диагноз – аутизм. Маленький Чон не знал, что это такое. Потом, со временем, до него дошло, что значило незнакомое слово: что он странный. «Ничего не поделать», – любили говорить американцы. Но Чон знал, что они ошибаются.
ИНОЙ. Быть сумасшедшим – значит не иметь в округе ни одного, кто бы тебя понял. Чон не пытался общаться. Он знал: люди жестоки; и каждый раз, видя их тупые лица, Чон содрогался от отвращения. Они все выглядели одинаково, словно сошли с обложек глянцевых журналов. Так же выглядели и те две девушки, по чьей вине Чона отправили к психиатру два года назад. Тогда же впервые прозвучала роковая фраза «Неминуемая угроза». Да, он давно уже живёт на грани.
У него, у Чона, не могло быть друзей.
- Придёт время....
Возвращаться в общежитие не хотелось. Там было полно людей, которые ненавидели его и боялись. Чон знал: он не сделал им ничего плохого. Они ненавидели его только за то, что он не такой, как все.
Сидя в маршрутном такси, Чон думал о том, как он отомстит. Избежать этого не представлялось возможным: рано или поздно они добьются своего. Если не остановятся вовремя. Они не остановятся. Чону приходили в голову кадры из любимого южнокорейского фильма, – Oldboy – который он смотрел едва ли не каждый день. Главный герой питал навязчивые идеи мести. Чону было это знакомо. У него снова шумело в голове. Бессмысленный взгляд скользил по витринам маркетов и клубов, их цветным вывескам. О чём он думал? Один Бог знает, какие мысли главенствуют в шуршащем потоке разнообразных требований и идей. Чон не зацикливался на чём-то одном: казалось, он думал обо всём сразу. Так же тихо и спокойно Чон сошёл на остановке неподалёку от университетского общежития. Проносившиеся мимо автомобили, спешащие люди – никто, НИКТО не подозревал, что происходит в его голове. Никто не думал о нём, его нигде не ждали, он никому не был нужен! Да, у него были где-то родственники, но он с ними почти не общался. Чон не чувствовал их своей семьёй. Ему было спокойнее думать, что никого НЕТ.
Внимание парня привлёк небольшой магазинчик. Чон странным образом тянуло туда зайти. Он, не вдумываясь в происходящее, шагнул внутрь. Его тут же обдал тёплый воздух из кондиционера, но парню он показался адским пеклом. Это был Roanoke Firearms – магазин оружия. Сам процесс покупки пистолета Glock 19 выглядел точно как в кино. Вместе с боевыми патронами вещица обошлась Чон в 519$ США.
- Дороговатая игрушка.
Продавец внимательно завернул пистолет, то и дело пытаясь заглянуть Чону в глаза. Судя по всему, парень не вызвал подозрений, но излишняя осторожность не помешала бы.
- Что они знают!
Внутри накипала истерическая радость, скованная внешней холодностью. Теперь Чон мог воспроизводить картины из любимого фильма – его мечта! Предостережения казались ненужными, когда Чон радовался покупке, как ребёнок: теперь он крутой. Это уже второй пистолет! Первый, Walther P22, Чон заказал на TGSCOM Inc. ещё месяц назад, второго февраля. Благо, Америка разрешает носить оружие всем, кому исполнился 21 год.
- Они сами подписали себе приговор.
Чон не думал всерьёз совершать убийства. Ему не хотелось крови. По большому счёту парень не считал себя жестоким и беспощадным, как герой Oldboy. Он мог терпеть оскорбления до последнего. Вопрос только в том, когда упадёт последняя капля.
- Кто его знает?
Чон не знал. Он лишь предчувствовал, что всё предрешено.
Осчастливленный покупкой, Чон направился в общежитие. Антидепрессанты уже давно не действовали. В этот день их действие оказалось огорчительно коротким. В груди горело. Хотелось скорее запереться в своей комнате, чтобы внимательнее рассмотреть оружие. Теперь он ничуть не хуже парня из Oldboy.
Отчасти зависти тоже было место. Парень из фильма мог хладнокровно убивать одного за другим, и ничто не мешало ему быть уверенным в своей правоте. Чон знал, что так не может.
Вечер был умопомрачительным. Ничего особенного – просто роскошное небо цвета индиго, словно зазывающее к себе, и свежий, прохладный воздух, дурманящий разум. Чон глубоко вздохнул. Жаль, что этим воздухом не потушить пламени в груди. Чувство было такое, словно тебя жарят на медленном огне. Мучение, страдание, медленное настолько, что кажется, ему нет предела. Иногда хочется быть таким же, как все, чтобы никто не замечал разницы. Иногда – напротив – кажется, что все сошли с ума, и хочется бежать от людей. Чону всегда казалось, что Америка перенаселена. Тем не менее, ни одна живая душа не была близка ему. Все эти люди – чужие, как и он им. Будучи ещё школьником, Чон старался не казаться особенно заметным.
Чон знал: это повлечёт за собой насмешки.
Теперь он был всё в той же ситуации, только нынешний Чон Хи повзрослел, и больше не мог прятаться. Он устал бегать от всех, ему нужно было остановиться. Каждая такая остановка вела за собой депрессию. Лекарство могло сделать его наркоманом, но это было единственным средством избавления от вечной мигрени.
Он снова увлёкся своими мыслями настолько, что даже не заметил, как очутился в своей комнате в общежитии. Здесь было достаточно безопасно, можно было достать оружие. Чон мгновенно выудил из тайника Walther и положил рядом Glock. Красотища! Парень повертел оружие в руках, стал посредине комнаты и с сосредоточенным лицом направлял дуло оружия то на себя, то в стороны, как это было в Oldboy. Глупо, но ему это нравилось. Это была одна из немногих, пусть и труднодоступных, его радостей. Одно из тех редких занятий, которые заставляли его глаза блестеть. С оружием в руках он чувствовал себя так же, как в компьютерной игре, – Богом. Чон знал, что это опасно, но разум словно отключал все сигналы тревоги, и оставалось только чувство власти, возвышающее парня над теми, кто его унижал. Их было много. Порой Чону казалось, что он вот-вот им отомстит, но каждый раз, оказываясь в пределах общежития, парень чувствовал себя частью какого-то вечно движущегося мира, крупицей в песочных часах. И это чувство ослабляло желание мести, истощало его силы, заставляло его смириться. Так продолжалось уже около месяца. Но всему есть предел! Чон надоело бегать от всех.
- НАДОЕЛО ПРЯТАТЬСЯ!
Внезапно обессилев, Чон приземлился на кровать, крепко сжимая похолодевшими пальцами оба пистолета. Его знобило и слегка трясло, в голове шумело. Мысли о мести оборвались с леденящей ужасностью, и вокруг стало так тихо, словно это не он только что обдумывал кровавые планы. Навалившись спиной на подушку, Чон пытался отдышаться.
- Это был он?
Или он – настоящий Чон – был настоящим в тот момент, когда переводил бабушку через дорогу? Или когда фотографировал под партой ноги студенток? Был ли он вообще когда-нибудь собой? Или это в порядке вещей?
На долю секунды ему показалось, будто в нём сидит два человека. В следующее мгновение Чон сомневался в себе не меньше, чем его сокурсники, которые понятия не имели о настоящем Чоне. Абсолютно шокированный, парень долго не мог прийти в себя. К счастью, его разбудило гудение мобильного телефона. Чон очнулся.
SMS-сообщение было от Эмили: она передала просьбу профессора остаться завтра после уроков.
«Ты снова напугал их своей работой», – прочитал Чон. Не будь Эмили его девушкой, он бы вышел из себя от её слов. Что значит "напугал"? Они не такие, как он, они судят по своим перевёрнутым взглядам. Согласно ИХ законам, отвратительно ВСЁ, что не укладывается у них в мозгу. А в голове Чона происходит то, чего им никогда не понять. Чон не боится их. Он просто знает наперёд, ЧТО завтра после уроков они готовятся ему сказать.
Речь шла о пьесе, написанной Чоном недавно. Пьеса называлась «Richard McBeef». Она о ненависти и желании убить. Разумеется, учитель снова расстроен.
- Ничего.
Его не отчислили два года назад, когда из-за этой истории с девушками Чон лечился у психиатра, когда впервые по отношению к нему прозвучала фраза «Неминуемая угроза». И в этот раз обойдётся. Не писать пьес Чон не мог: он очень любил английскую литературу, вообще любил читать и отчасти, наверное, хотел доказать всем и, в первую очередь, себе, что английский язык ему дался.
Тем не менее, Чон почти не мог говорить. Он стеснялся своей речи так, что время от времени было легче застрелиться, чем зачитать очередной отрывок из текста.
Чон привык быть послушным.
Это его убивало.
Чон знал, что его нельзя отнести к числу придурков, но что-то мешало ему быть частью американского общества.
- Всё равно иной.
«Ничего не поделать» – фраза, с которой сталкиваешься независимо от обстоятельств.
Между тем, его старшая сестра, Сун-Кьюнг, три года назад окончила Принстонский Университет, чем гордилась вся семья. Чон упрямо не видел причин, почему именно ОН должен быть изгоем. Уязвлённое самолюбие не находило выхода. Мысль о том, что эта кипящая голова преувеличивает видимость проблемы, как ни странно, не приходила ему. Казалось, всё так и есть. И это было очень плохо. А сделать ничего нельзя было. Оставалось только оттягивать границу, за которой они посадят его в комнату, обитую подушками, и ждать, когда в последний раз американцы посмеются над его произношением.
- Ещё бы! Он ведь только ПСИХ.
По-детски обиженный окружающим миром, Чон свернулся калачиком и вскоре заснул.
Проснувшись посредине ночи, почувствовал, что замёрз. В комнате было прохладно, а Чон забыл натянуть на себя одеяло. Эта забывчивость зачастую многого ему стоила. В этот раз обошлось – никто не вошёл и не увидел у него в руках огнестрельное оружие с полным магазином боевых патронов. Уже лучше.
Результатом долгих поисков явился напильник в руках Чона. Следом с пистолетов исчезли номера. Чон практично подошёл к вопросу вооружения: на случай, если кровь потребует крови.
Кровавая месть выглядела столь же вероятной, как и невероятной в данном случае. Парень не думал об этом. Каждый день приближал его к логической развязке, надо было только дождаться.
Этот день наступил пять недель спустя.
Накануне Чон стал свидетелем картины, вытряхнувшей его душу на помойку. Эмили Хилстчер, мисс Никого Не Боящаяся Умница, вовсю флиртовала с неким студентом, о котором Чон знал только, что того зовут Ryan, и что он наследник богатого отцовского состояния. Смотреть на это было невыносимо!
Головная боль, только головная боль.... Лекарство!
Парень бросился судорожно отыскивать таблетки. Руки дрожали от бешенства.
- Как она могла!
Последнее время они неоднократно ссорились, но Чону хотелось думать, что причиной тому – грязные, мерзкие слухи, которые расползались о его ненормальности.
Неизвестно, откуда в тихом, интеллигентном юноше взялось столько злобы и ненависти. Он готов был рвать и метать от ярости. И лишь насильно, превозмогая боль, сдерживал эти порывы. Чон знал: до добра это не доведёт.
- Зачем сдерживать ярость, когда есть оружие?
Чон постепенно выходил-таки из себя и точно знал, что жить осталось недолго. Неизвестно ещё, как он умрёт, но он умрёт. Скоро. Он не верил в судьбу так, как понимаем её МЫ. Он просто знал, что это предписано, и поступить в какой-то момент иначе – значит смешать планы свыше. Чон едва ли также верил в Бога. Он просто чувствовал Его.
Равно как и чертей. Их были легионы. Они хватались, цеплялись за его душу. Вот уже несколько дней. Это началось в пятницу, 13-ого.
- Знаменательная дата.
Теперь боль стала почти физической. Кроме того, что болела голова. Она болела постоянно, словно в виски ударяли сотни миллионов молоточков. Теперь – с удвоенной силой.
Наглотавшись антидепрессантов, Чон повалился на постель, бессильно сжимая покрывало в кулаки и повторяя себе под нос: «Зачем? За что?». Из глаз текли слёзы.
Вопросов было много. Ответов не было совсем. Для Чона существовало лишь несколько человек, мнение которых действительно что-то значило. Эмили была одним из них. Она не просто изменила ему: она разрушила его изнутри. Она использовала его. Она лгала.
- Она должна умереть.
Чон ясно понял, что должен делать. Но он не хотел, не мог убить человека! У него бы рука не поднялась.
Он чувствовал себя моряком на тонущем корабле, в небе над которым погасла последняя, путеводная звезда. Надежды никакой. Либо пулю в висок, либо окончательно сойти с ума. Чон только сейчас понял, что действительно любил эту девушку. Она имела над ним неограниченную власть: одно её слово могло изменить очень многое.
Нет, он чувствовал себя не моряком: моряк хотя бы может уплыть с тонущей громадины; у Чона было такое чувство, словно из-под ног выбили табурет, и он вот-вот задохнётся. Но нет, надо было быть мужчиной.
- Не время раскисать.
- Не она, так другая.
- Жизнь на этом не кончается.
ЖИЗНЬ, стоило на неё оглянуться озлобленным взглядом, показалась сплошной чёрной полосой, в которой не было ни окошка света. Издевательства студентов, давление профессоров, постоянные недопонимания и штампование американцев по классическим стереотипам мышления и поведения, схожее с рецептами Прокруста, в которое Чон со своей нестандартностью не укладывался.
Он просто оказался не в то время и не в том месте.
Можно сказать, не сдал экзамен на вшивость.
Он пролежал так всю ночь, вовсю напрягаясь, чтобы не взорваться.
- Предательство.
Чону было больно, разом вспомнились худшие моменты жизни. Лучших, казалось, не было в помине. Парень жаждал забыться. Единственным средством был компьютер. Но не в этот раз, не в этот раз.
Теперь необходимо было более сильное лекарство. Та же компьютерная игра, но только наяву. Чон обессилел от бессонницы и депрессии, но в груди горело адское пламя.
- Он всё же был психом.
Теперь это не имело никакого значения.
- Последняя капля.
Вот и она.
Чувство было такое, словно его распяли, и тело медленно истекает кровью, густой, как болотная жижа. Горький смрад заполняет лёгкие, и черти, собравшись поглазеть на его страдания, глумятся над ним. О, это ни с чем не сравнимый ужас, прекратить который может лишь нечто более ужасное.
- Что может быть ужаснее?
Жажда мести и одновременное желание сыграть последнюю игру наяву слились воедино. Чон знал, то, что он сделает утром, уже совершалось до него. Он знал также, что ему никогда этого не простят. Но жить с убийственным чувством вселенского одиночества, когда сердце ежедневно истекает кровью, невидимо для всех, и никто, даже ты сам, не может объяснить причин адского страдания – так жить он не мог.
Это было свыше его сил.
- НЕВЫНОСИМО.
Чон собрался с силами, переоделся в бойскаута, натянул на руки чёрные перчатки с отрезанными пальцами и, погрузив круглую, коротко остриженную голову в кепку, козырьком назад, вышел из общежития. Он не хотел, чтобы те, кто его ненавидят, видели в этот день, как ему плохо. Он хотел быть, как парень из Oldboy, – кровожадным, жестоким и беспощадным мстителем. Оставалось недолго, и Чон внушил себе, что ему хватит сил изобразить неумолимого убийцу. Гнусно ухмыльнувшись собственной безвыходности, парень прошмыгнул на улицу. Серое, мрачное небо низко нависло над небоскрёбами, полупустые улицы, казалось, были подёрнуты мутной плёнкой. И всё вокруг казалось сырым, холодным и невзрачным. Во всё время недолгой прогулки Чон ощущал себя рассеянным, забывчивым, замученным, разбитым усталостью, вялым и несчастным.
- Глубоко несчастным.
Боль в висках давила и заглушала всё вокруг. Он даже ничего не слышал. И всё время поглядывал на часы.
С рассветом Чон, вооружённый двумя пистолетами, вошёл в здание Университета. В потоке мыслей и идей победило одно: надежда, что всё скоро кончится. Парень по-прежнему чувствовал себя распятым, словно его тело раздирали по живому на куски. Он готов был на любые жертвы, лишь бы это мучение прекратилось.
Раздались выстрелы.
- Прямо как в игре.
Чон остался доволен собой. Он отомстил двоим, и ни одна мышца на его лице не дрогнула. Он сам от себя не ожидал.
Действительно успешно вошёл в роль. Ему даже полегчало.
- Нет, стало только больнее. Теперь, когда ЕЁ не было в живых.
Чон знал, что от него требуется ещё что-то. Чтобы полнее вникнуть в свой невыполненный долг, парень вернулся в общежитие, заперся в своей комнате и написал прощальную записку.
Не зря они боялись его суицидальных наклонностей.
Чувствуя себя кино-героем и, вместе с тем, понимая неизбежность безвозвратного конца, Чон стал писать письмо правительству. Тяжело, рука была словно свинцовая и отказывалась слушаться. В голове гудело, то и дело бросало в жар. Чон нервничал.
- Пути назад не было.
Перед глазами всплывало её мёртвое лицо, бледное от страха и безмолвное. Парень не верил, что сделал это САМ. Ведь он так любил её, так восхищался ею! Теперь всё кончено. Время тянулось медленно, как резина. Чон должен был сказать себе, что освободился от предрассудков. Больше ему никто не судья.
Пошла вторая страница....
Кто бы подумал, что тихий и забитый ещё вчера интеллигентный мальчик сегодня устроит кровопролитие? Чон сам не знал, как дошёл до этого. У него были навязчивые идеи. Они жгли Чон изнутри так, что хотелось лезть на стену и выть. Чон держал себя в руках, но не сказать об этом перед смертью не мог. Он боялся унести свои страдания в могилу за собой, туда, где не удастся вторично умереть. Он должен был оставить ВСЁ, что его тревожило, в этой жизни.
- ОСВОБОДИТЬСЯ.
Мог ли он пойти на компромисс с обществом и найти другой путь? Мог ли примерить на себя маску всеобщего безразличия к человеческим страданиям? Может, где-то на улицах Блэксборга, или под родным Сеулом, его ожидал новый, всё меняющий поворот судьбы? Бывают моменты, когда ты оглядываешься на свою жизнь и не видишь НИКОГО, кто действительно что-то значил для тебя. И ты понимаешь, что всё, что ты делаешь и можешь сделать, влечёт за собой пустоту и забвение. И тогда сама жизнь, ненужная, жестокая, кажется тебе омерзительной. И ты проживаешь каждый следующий миг в надежде, что всё изменится. Но раз от разу понимаешь, что ничего НЕТ и быть не может. Надежды на чудо нет. Уже не ребёнок – понимаешь, что волшебные истории про Золушек чужды реальности. Ты будешь тем, кем ты родился. Всю жизнь.
- «Вы надругались над моим сердцем, изнасиловали мою душу и подвергли пыткам мою совесть. Вы думали, что уничтожаете лишь ещё одну жалкую жизнь...».
Чону казалось, он умирает, как Иисус Христос, пусть не по Божьим законам, он примет мученическую смерть. В сердце своём парень давно всего лишился. И смерть его, назло беспощадному миру, повлечёт за собой других. «Вдохновит поколения слабых и беззащитных людей».
- Деньги и власть....
В понимании Чона сложилась ужасающая картина всеобщей зависимости от денег. Эмили изменяла ему – факт, не требующий доказательств. Чон был уверен: она выбрала Райана потому, что он богат.
У Чона не было таких денег. Его отец приехал в Америку на заработки, убегая от бедноты. Значит, и Чон ждала такая же бедная жизнь, как и его отца. Парень не хотел так жить. Влачить бедное существование было для него ударом сверх сил. Питаться «отбросами», жить в «конуре», не иметь возможности даже сводить любимую девушку в клуб. – Они услышат последние слова, но никогда не поймут, о чём он думал всё время до этого.
Чон был слишком скрытной натурой. Общительные американцы не разделяли его взглядов на жизнь. То, что казалось ему до святости ценным, они видели в бесцветной обыденности, и наоборот.
Теперь у Чона возникла возможность показать, насколько он отличался от них.
Кроме бесчисленных комплексов Чон ощущал в себе силу гораздо более высокого духа, нежели могло показаться на первый взгляд. Он упрямо не понимал, ПОЧЕМУ никто не видит в нём того Чона, которым он является на самом деле? Почему все судят так поверхностно, и никто не заглянёт внутрь?
«Знаете ли вы, что значит быть оплёванным, есть отбросы? Можете ли вы понять человека, который роет себе могилу? Человека, которого сжигают заживо», – он не лгал ни в чём. Каждое слово было сущей правдой, и потому, казалось, отнимало у Чона последние капли сил. Он набирал полную грудь воздуха и продолжал, уже на более дерзких тонах.
- «Когда пришло время, я сделал это».
Последняя капля упала – чаша терпения была осушена до дна. Просто настало время восстать против тех, кто над ним измывается.
Он сделал ЭТО. Он не просто продемонстрировал свою зверскую теорию убийства. Он убил Эмили и себя – вместе с ней.
- «Это ваша вина. ВЫ меня сделали таким».
В глубине души он давно был мёртв. Чон не сумел адаптироваться к установленным порядкам. Система отвергала его робкие шаги.
Записывая обращение к властям, Чон заставил себя казаться злым, но слова находились сами собой: «У вас были миллиарды шансов избежать этого. Но вы предпочли пролить МОЮ кровь. Вы загнали меня в угол и оставили мне только один вариант. Это решение – ВАШЕ! Теперь на ваших руках кровь, которая никогда не смоется»....
Чон ненавидел всех в ту зловещую минуту. Ему хотелось выстроить американцев в ряды и расстрелять, и неважно, кто из них в чём виноват. Он написал им послание на нескольких страницах и около четырёх десятков фотографий, где Чон копирует любимого героя из фильма. Они должны будут увидеть, с какой опасной игрушкой так безразлично обращались.
Наконец, отправив послание на телевидение в NBC, Чон торжествующе вздохнул. Он уже сделал половину дела, оставалось лишь завершить начатое. Теперь – чистая месть: дело только за количеством жертв. Чем больше сил быть жестоким он найдёт в себе, тем больше его врагов закроет глаза навеки в этот день. Чон подумал, что никогда раньше не питал такой злости.
- МЕСТЬ. Сладкое слово.
Только не для него.
Чон уже нахлебался этой мести с первыми пулями, выпущенными из двадцатидвухкалиберного Вальтера. Эти пули отняли у парня самое дорогое, что у него было, – Эмили. С её смертью смысл мести сосредоточился на отместках за мелкие проделки беспечных технологов. И, конечно, этот день потрясёт Америку. Возможно, они назовут его Кровавым Понедельником.
- Возможно.
А может быть, и нет.
Они не смогут закрыть глаза на его страдания. Только не в этот раз.
Чон не питал иллюзий относительно своей значимости в этой истории. Он изначально чувствовал себя пешкой в чужих руках, пешкой, которая, сделав своё страшное дело, должна быть забыта. Правительство сотрёт его имя из истории и памяти людей, удалит его страничку на myspace.com. Никто не вспомнит, кем был невзрачный, недопонятый Чон Хи.
- Всё равно.
Он делал это не для других. Только для себя.
- Цель: СВОБОДА.
НИКАКОЙ ЗАВИСИМОСТИ – ни от денег, ни от власти, никаких национальных ущемлений!
Гарантий никто не давал. Чон просто чувствовал, что так должно быть.
- Хоть какое-то разнообразие.
Злорадствуя, заранее представляя себе искажённые от ужаса лица студентов, парень направился на четвёртый этаж, в одну из аудиторий.
Чон зашёл в комнату. Дверь за ним закрылась.
Раздался щелчок запирающегося замка.
И выстрелы....
Крики....
Безумство....
Казалось, за запертой дверью пылает костёр, такой же, какой Чон пытался когда-то развести у себя в общежитии. Только жарче и сильнее – костёр, в котором горишь, не сгорая.
Настоящий ад.
За запертой дверью воцарился хаос: люди вопили, падали под столы, пытались скрыться, прыгали в окна и то и дело падали, подкошенные шальной пулей.
Чон был напряжён настолько, что, впервые за много лет, ни о чём не думал. Реальность была свыше любой фантазии насыщена событиями. Притом события передёргивали в Чоне глубинную кротость, с которой он родился в этом жестоком мире. И от того казалось, будто тебя выворачивают наизнанку. Ярость стала сродни бешенству. Глаза, не моргая, следили за умирающими. Вид крови смешался в голове с воспоминаниями об унижениях, которые Чону приходилось терпеть. Он практически потерял голову.
То же ощущение тяжести, как и после компьютерной игры.
Не даром прошли тренировки по стрельбе в Roanoke. Выживших не было.
Чон внимательно осмотрел поле битвы.
- Настоящая резня.
- Это ещё не всё.
Парню из Oldboy такое и не снилось!
Чон вошёл в следующее помещение и открыл огонь. Несколько парней выпрыгнули в окно, профессор пытался своей грудью закрыть учеников, и тоже погиб. Огонь прошёлся по каждому телу, изрешечивая всё, что попадалось на его пути. По нескольку пуль в каждое тело.
Чон оказался хорошим стрелком.
- Кого это теперь волновало?
Услышав краем уха вой полицейской сирены, Чон остановился и вздохнул. Вроде, враг был уничтожен. Он стоял в лужах крови, посредине разгромленного класса, пути назад не было. Как и два года назад, в случае с девушками, Чон не совсем понимал, зачем он это делал. Наверное, можно было терпеть и дальше. Но выбор был сделан. В конце концов, лучше сделать и жалеть, чем жалеть о том, на что не решился.
- Что теперь?
Вирджинская тюрьма?
Если Чон наелся до отвала позора и унижения в престижном Технологическом Университете, страшно было представить, какую жизнь ему готовило заключение. Да и зачем? Зачем отбывать срок в колонии, когда жить дальше не имеет смысла? С тем грузом, который Чон взвалил на свою грешную душу, жить ещё долгие годы значило нести крест. А он, может, и делал всё это для того, чтобы стать свободным. Зачем ему заточение?
Чон приставил дуло к виску. Последние секунды жизни – он не сомневался, что должен был умереть. Так говорили все его герои из фильмов и книг. Но если бы была возможность, парень вернулся бы в начало и изменил на корню свою судьбу.
А ему казалось, система отвергла его НАВСЕГДА. И пути назад НЕТ.
- Да так оно и было.
Можно было изменить всё, когда он покупал пистолет, в конце концов, когда он даже записал послание. Но с таким количеством трупов о прощении думать было смешно.
- Не поздновато ли очнулся?
Плевать.
Чон в последний раз убеждал себя в том, что хотел мести. За братьев и сестёр по нации. Кровью платят за слёзы. Иначе все его жертвы были бы принесены впустую. Парень нахмурился, сделал суровое выражение лица и положил палец на спусковой крючок. Он сделал 99 шагов к желанной свободе. Свобода ли это была – никто не знал, но он хотел любого освобождения из мира, в котором оказался лишним. Оказался омегой. И оставался шаг.
- Мосты сожжены. Game Over.
Дабы не потерять стойкости духа и умереть достойно, Чон перестал думать. За сотую долю секунды его внутренний, открытый и честный взгляд обратился к самой глубине, самой сердцевине измученной души. И то, что он обнаружил в ней, сбило нарочитую самоуверенность стрелка.
- Пустоту....
Только пустоту. Проклятый пустырь, на котором не растут даже сорняки. Всё тело уже обмякло, оглушённый пальбой слух не обратил внимания на один-единственный выстрел. Парень рухнул на колени, изменившись в лице, в озлобленном взгляде проступило неизгладимое страдание. Он упал в груду трупов – таким, каким был настоящий Чон. А не таким, каким его все знали.
-----------------------------------------
Эпилог.
16 апреля вся планета содрогнулась от ужаса, услышав о массовом убийстве в Технологическом Университете в Вирджинии. Новости сообщали о 33 погибших и более чем 30 раненых в результате обстрела. Имя убийцы было известно уже на следующий день – им оказался приезжий южнокорейский студент, Чо Сен Хи. По данным СМИ, Сен Хи родился 18 января 1984 года в Сеуле и в 1992 году переехал в Штаты вместе с двумя родителями и старшей сестрой. На момент совершения теракта юноше было всего 23 года.
