Пронзительная телефонная трель пробежала по всем нервным окончаниям электрошоком. Миха машинально взглянул на часы. Без десяти девять. Чего им не спится? Жаворонки, блин. Поубивал бы. Голос друга Володьки в трубке сообщил, что хватит спать и великие дела уже ждут. Миха пробормотал в трубку, что дела подождут ещё, выдернул телефонный шнур из розетки и поплёлся умываться. Спать дальше всё равно не получится, от резких звуков он с детства подскакивает. Чёрт, голова чугунная, стукнешь – зазвенит. Не надо было работать до рассвета; лучше бы встал пораньше и с утра всё доделал. От холодной воды свело зубы. Коммунальщиков стоило бы прилюдно расстрелять в ближайшем сквере. Ещё только середина мая, на улице собачий холод, а горячую воду уже отключили. Изверги. Перед тем, как залезть под ледяной душ, Миха для поднятия боевого духа замурлыкал услышанную вчера по радио привязчивую мелодию. Интересно, абсолютный слух, обнаруженный у него в раннем детстве, сохранился или за годы неиспользования ушёл в глубокое подполье? Помнится, советовали даже в музыкальное училище поступать, но он не захотел. Положил маме на стол диплом музыкальной школы по классу фортепьяно и попросил больше к нему с этим не приставать никогда и ни за что. Хотя не помогло, каждый раз, когда кто-то из родственников видит по телевизору молодого певца, начинается: «А вот если бы…». Тьфу! Ныне о семи годах, потраченных на музыку, напоминает только правильная постановка пальцев на клавиатуре — теперь компьютерной.  

Второй урок начинается в девять, а Ника вошла в школу без десяти. Новый охранник привязался: проспала, да? где пропуск? и вообще сейчас классному руководителю пожалуюсь.  

–Я учитель, – сообщила она, чувствуя одновременно досаду, что так несолидно выглядит и желание рассмеяться.  

Охранник неожиданно вежливо извинился и спросил, не будет ли у неё (как, кстати, вас зовут? – Вероника Александровна? Очень приятно, а меня Антон) времени как-нибудь выпить с ним чашечку кофе. Ника пообещала подумать. Ну и что, что Коля? Во-первых, когда он врёт по телефону, что задерживается на работе и поэтому встретиться никак не может (а он задерживается на работе и никак не может встретиться пять дней в неделю, если ему верить), на заднем плане слышен женский голос, так что глупо себя в чём-то ограничивать, если хочется. А во-вторых, квалифицировать чашечку кофе как измену может только человек не слишком умный, но с железобетонными принципами типа «первым делом, первым делом самолёты». Она таких людей слегка презирает и, ясное дело, к ним не прислушивается.  

Увидев в конце коридора завуча Елену Михайловну, Ника внутренне сжалась, хотя давно было пора избавиться от ученических инстинктов: эта неприступная матрона теперь превратилась из классного руководителя в коллегу. С трудом подавив желание проскользнуть мимо по стеночке, делая вид, что её здесь на самом деле нет, Ника напустила на лицо деловое выражение и быстрым шагом направилась в кабинет. Сейчас будет письменный опрос у восьмиклассников, надо придумать, кого где посадить. Технология списывания в этом классе, судя по всему, шлифовалась годами. Детям забили головы рассказами про жёсткий отбор и сложную программу, поэтому никто, кроме двух-трёх человек, не верил, что сам что-то может, все надеялись на соседа. Отличницу Таню надо посадить как можно дальше от Егорова. И от новенького, чью фамилию Ника никак не могла запомнить, тоже. Он пришёл из другой школы, на уроках первое время вообще не понимал, о чём идёт речь, к середине четверти стал постепенно вникать, но знать на четвёрку, которую получал, сидя рядом с Таней, просто не мог, потому что ни на один дополнительный вопрос не отвечал… Может, Таню посадить у окна, а Егорова поближе к двери?  

Ну вот, теперь можно жить. Миха допил чай и потянулся к зазвонившему мобильнику. Определитель номера был отключён ради экономии во времена финансового краха, а подключить обратно никак руки не доходили, но он знал почти наверняка: это Катя. Во-первых, чувствовал, а во-вторых, — кто ж ещё в такую рань, если Володьку он уже послал?  

–Мишенька, здравствуй, как ты там? – всё это с интонацией, позаимствованной у добрых деревенских тётушек из советского кино. Когда она начинала так вот щебетать, Миха внутренне содрогался: опять общалась с этой Аней. И ведь не скажешь ей начистоту: мол, Аня твоя – дура набитая, начиталась дешёвых книжечек про «Как влюбить в себя любого» и думает, что великий психолог, а ты её слушаешь. Катя сразу начнёт возмущаться, что он male chauvinist pig, а её подруга вся из себя замечательная. Многократно проверено. Миха с максимально нейтральной интонацией ответил, что он там хорошо, недавно проснулся и пьёт чай. С печеньем. Хочешь — приезжай, вместе попьём. Он знал, что Катя в ответ прощебечет о неотложных делах, предложит в субботу сходить в ночной клуб и попрощается дежурным: «Ну, пока, милый». Как будто он, двухметровый, небритый (пятый день отращивает бороду), в вытертых до белизны джинсах и рубашке в клеточку и вообще по природе клинически не гламурный, похож на «милого». Вообще иногда казалось, что студентка престижного вуза, считающая журнал «Космополитен» чем-то вроде библии, могла начать с ним встречаться исключительно из желания эпатировать своих распальцованных друзей. Но этот журнал писал, что любым мужским желаниям надо угождать, и Катя это так рьяно исполняла, что он перестал искать глубинные причины свалившегося на него физиологического благоденствия, ради которого можно было потерпеть и «милого», и знакомых с пижонскими именами вроде Мартина или Алишера, и даже Аню (бр-р-р). В конце концов, замуж Катя не рвалась: надо сначала доучиться и сделать карьеру, а на однажды всё же озвученное (в нетрезвом состоянии, для очистки совести) предложение ответила, что дурной характер у неё и свой есть, так что никакие обязательства ему не грозили, а молодой здоровый организм своего настойчиво требовал.  

Ника дала восьмиклассникам задание и открыла ежедневник. Он распух от записей, прямо не учительница, а бизнес-леди. Сегодня день рождения двоюродной сестры Оли, надо ей позвонить; по дороге домой надо зайти в ДЭЗ, поругаться с сантехником, после профилактического визита которого из исправного до недавних пор крана закапала ржавая вода; не забыть оплатить телефон, чтоб не отключили в самый неподходящий момент (хотя бывают ли подходящие моменты для отключения телефона?); купить стратегический запас риса — в субботу, возможно, нагрянет в гости мама, надо его сварить, чтоб она не возмущалась, что дочь питается чёрте как. Вечером ради приличия позвонить Коле, предложить какой-нибудь культурный досуг. Если и сегодня «Извини, никак не смогу», то она считает себя человеком, свободным от всяких обязательств. Зачем он нужен, если не помнит, что сегодня у них годовщина знакомства? Она же себя не на помойке нашла. Не то, чтобы именно эта годовщина была ей так уж важна, Ника не испытывала особенного трепета перед всякими датами и юбилеями, но это же показатель отношения. А если допустить к себе неуважительное отношение, то получится, как у большинства коллег: бесконечные жалобы, что муж козёл, сын дебил, а младшенькая — у-тю-тю, какая лапочка. От такой перспективы передёрнуло.  

Полдесятого. Телефон надо всё-таки включить. Могут позвонить заказчики. Миха, правда, обещал, что сам с ними свяжется около одиннадцати, но они беспокойные. По правде сказать, достали уже ежедневными звонками. Ну, ничего, ночью Миха закончил перевод, осталась самая приятная часть работы: получить деньги. На это можно будет без проблем жить месяца два, за это время надо найти новый заказ или заняться репетиторством, если совсем уж прижмёт. Он имел по этой части некоторый опыт. Все три раза ему попадались бестолковые одиннадцатиклассницы, которые в упор не понимали язык, но навязчиво строили глазки и демонстрировали коленки. Может, это они на нём отрабатывали приёмы охмурения приёмной комиссии? Хотя истории о том, что кто-то поступает с помощью женского обаяния, Миха относил к разряду фольклора: сколько сидел в приёмных комиссиях, председательствовали либо тётки-сухари, либо пожилые дядьки, у которых внуки чуть ли не абитуриентского возраста. Была у него, правда, однокурсница, с искренним удивлением на пятом курсе узнавшая, что Отелло был пожилой мавр, а не красавец-мужчина, но там был совсем другой случай. Папа-дипломат решил, что лингвистический факультет вполне сойдёт за современный аналог института благородных девиц, а у этих вертихвосток папы дипломатами не были.  

Третий урок у одиннадцатого класса, с которым уже всю программу прошли. Если руководительница хора не попросит их на репетицию последнего звонка, Ника побеседует с ними о планах на будущее. А если попросит, она разрешит без разговоров, только чтобы не общаться с этой женщиной дольше полутора минут. Она раздражает своей уверенностью, что все ей чем-то обязаны и какой-то бестолковой и бессмысленной, как у подгулявшего свадебного тамады, энергичностью. Типичный массовик-затейник, по недоразумению числящийся педагогом и даже зам директора по культурной работе. Из тех, кто идёт учиться в пединститут, потому что мечтает о преданно устремлённых на них десятках глаз и восторженном почитании. После этого урока можно по-тихому слинять домой. Восьмой класс пошлют копать пришкольный участок, у девятого сегодня пробный экзамен… Почему-то именно сегодня хотелось домой так, как не хотелось, наверное, с детства. Главное, зачем? Непонятно…  

Миха извлёк из шкафа вешалку с костюмом. Катя утверждала, что он в костюме очень солидно смотрится, а именно этого Миха сейчас и добивался. Заказчикам почему-то приятнее видеть Михаила Алексеевича в костюме, чем Миху в джинсах и свитере, как будто качество перевода от этого меняется. Работает-то он, как правило, вообще в спортивных штанах и футболке с рыжим котом пузом вверх и надписью «Я не делаю зарядку». Впрочем, раз в несколько месяцев ему нетрудно и даже забавно поиграть в серьёзного дядю. Вот ходить так ежедневно было бы сложнее, хотя при желании ничего невозможного. В кармане пиджака что-то зашуршало. Лист из блокнота, на нём незнакомым почерком номер телефона. Тоже, разумеется, незнакомый. Кто он такой, этот Александр Андреевич? Судя по номеру телефона, живёт где-то совсем рядом. Нынешнего заказчика зовут Илья Иванович, так что это точно не его координаты. Перед этим Миха надевал пиджак на празднование Нового года с Катиной компанией, так что надо спросить у неё. Кстати, появившееся было от праздного образа жизни брюшко втянулось, и выглядит он не хуже, чем в те времена, когда занимался баскетболом. И шрам на лице, появившийся, между прочим, благодаря этому самому баскетболу, скоро скроется под щетиной. Сколько бы ни говорили, что шрамы украшают мужчину, Михе этот росчерк к юго-западу от правого уха мешал: вид становился совершенно бандитский, и чтобы произвести на заказчика благоприятное впечатление приходилось следить за тем, каким боком к нему поворачиваешься, а это напрягает.  

Ника на прощание улыбнулась Антону — приятно ощутить себя ещё и девушкой, а не только училкой — и направилась к метро. Из-за того, что сегодня она шла рано, и никого, кроме неё на тропинке не было, путь не казался таким рутинным, как обычно. Много ли надо человеку для счастья? Всего-то симпатичный Антон улыбнулся, на клумбе распустились жёлтые цветочки, а дома ждёт интересная книга, а кажется, что свернёшь горы и мгновенно изменишь жизнь к лучшему. Вот, прямо сейчас она наберёт из ближайшего телефонного автомата Колин номер и скажет всё, что о нём думает. Сию же секунду, пока не передумала и не решила, что крылатая фраза «Мы в ответе за тех, кого приручили» относится именно к этому случаю — предыдущие попытки расставить точки над «ё» заканчивались именно этим; если это называется добротой, так в гробу она видела такую доброту. «Абонент не отвечает или временно недоступен, попробуйте перезвонить позднее ». Ника не расстроилась. Она и так была почти уверена, что ничем её затея не кончится. В конце концов, отношения испортились больше полугода назад и если перенести их выяснение на пару дней, ничего не изменится.  

Миха крутился перед зеркалом, как заправская барышня, решая сложный вопрос, какой галстук больше подойдёт — тёмно-синий или бордовый? Бордовый очень даже гармонирует с красными после двух часов сна глазами, но зачем ему такая гармония? Можно ещё позаимствовать дедов широченный галстук в горошек, но это уже выпендрёж, а сейчас надо добиться совсем другого эффекта. Чёрт, а зря он посмеивался над Катей — создание образа и в самом деле весьма увлекательное занятие… Правда, если раз в месяц, если вот так каждый день — это же свихнуться можно. Ладно, хватит уже всякой ерунды. Пора звонить Илье Ивановичу и ехать. Раз гудок, два, три… Заказчик, как заправский Юлий Цезарь, всегда делает не меньше пяти дел одновременно и не сразу может оторваться, чтоб взять трубку, поэтому надо ждать как можно дольше. После девятого гудка трубку взяла секретарша: «Илья Иванович просил передать, чтобы вы подъезжали к часу». Если не торопиться, то как раз пора выходить. Миха поправил волосы — это было скорее данью привычке, чем необходимостью, он всего три дня назад постригся — и, прежде чем захлопнуть за собой дверь сказал в пустоту: «Я ушёл!». Он каждый день так говорил, с первого класса — сначала бабушке или маме, смотря, кто был дома, а потом, когда бабушка умерла, а мама переехала к новому мужу, и  

Миха стал жить один, — не задумываясь, на автомате. Спроси кто-нибудь, зачем — не знал бы, что ответить, но никто не спрашивал. Миха был уверен, что это и есть свобода и самостоятельность. Многие знакомые страдали от невозможности жить отдельно от родителей и необходимости отчитываться в каждом шаге, так что он очень даже счастливый человек. Стоило бы повесить на себя табличку с соответствующей надписью, чтоб никто не лез с советами, как улучшить жизнь, найти «нормальную работу» и «хорошую девушку, а не эту сушёную воблу с претензиями».  

Ника спустилась в метро, удивляясь непривычной свободе на эскалаторе. Когда тебя не толкают, не вжимают в чудовищных тёток с авоськами наперевес и не шипят в спину, как-то гораздо спокойнее воспринимаешь необходимость спускаться под землю, без всяких ассоциаций с произведениями писателя Короленко и мыслей, что этот огромный город со всеми домами и жителями свалится на тебя. Как говорил однокурсник Миша, «Ну вот, теперь можно жить». От воспоминания о Мише слегка закружилась голова. Первая любовь, как-никак (Ну да, наверное, первая; ведь не считать же за таковую соседа по парте с хрестоматийно-анекдотической фамилией Сидоров, тоже, кстати, Мишу; вот, как их, оказывается, много). Нереально красивый, от улыбки которого тогда, на первом курсе, начинали дрожать коленки, а если он за чем-нибудь к ней обращался, в висках стучало так, что приходилось переспрашивать. Кажется, первые два курса Ника только тем и занималась, что обменивалась с ним заинтересованными взглядами, а в перерывах, как бы между прочим, ходила на лекции, семинары и коллоквиумы. Подойти и сказать: «Давай встретимся» ни у кого смелости не хватило, а на третьем курсе его подцепила какая-то расфуфыренная девица, а Ника то ли от обиды, то ли в отместку, согласилась пойти в кино с давно ходившим за ней хвостом Колей. Интересно, где Миша сейчас и как у него сложилось с этой фифой? Второй вопрос волновал чуть ли не больше первого. Может, у него в личной жизни такое же болото, тогда… Что «тогда» Ника не знала, поэтому мысль так и осталась незаконченной. Чёрт бы побрал все разговоры о вечной любви и, в частности, рассказы пожилых писательниц в ключе «А счастье было так возможно».  

Миха ненавидел турникеты лютой ненавистью, и они отвечали ему тем же: норовили зажевать проездной или не принять его, или принять, но потом передумать и всё же захлопнуться. Наверное, то есть, даже, скорее всего, это случалось не с ним одним, просто он обращал на это внимание, а другие не обращали. Зато если удавалось перейти пристанционный Рубикон без происшествий, Миха сразу ощущал себя очень везучим, так что были в этой маленькой мании свои плюсы. «На поезд в сторону центра посадки нет, просьба пассажирам отойти от края платформы». Миха послушно (он вообще был очень законопослушен в мелочах, даже дорогу на красный свет не переходил) сделал шаг назад и чуть не сбил с ног какую-то девушку. Повернулся к ней, чтобы извиниться, и зацепился взглядом, как рукавом за гвоздь. У неё было такое выражение лица, что на секунду захотелось отвести в уголок и спросить, что случилось и чем помочь. Это при том, что он вообще-то особенной сентиментальностью не отличался и в людях в первую очередь ценил ненапряжность. Миха извинился перед девушкой и, разумеется, ни о чём расспрашивать не стал. Что он, какой-то романтический герой — утешитель несчастных и обиженных, что ли?  

«На поезд в сторону центра посадки нет, просьба пассажирам отойти от края платформы» – сообщила металлическая женщина. Или она всё-таки не металлическая, а живая? В детстве этот вопрос очень интересовал Нику, а потом уступил место другим, более насущным. А, кстати, мальчик, который сначала толкнул, а потом вежливо извинился очень даже ничего. То есть, в самый раз, чтоб в первый раз в жизни попробовать с кем-то познакомиться самой. В крайнем случае, до следующего поезда три минуты или около того... Интересно, есть ли у него чувство юмора? Ника преодолела несколько шагов, отделявших её от молодого человека, прозванного про себя Шкафом, и спросила:  

—Как вы думаете, женщина, которая говорит, что нет посадки, живая?  

Шкаф, не задумываясь, ответил, что живая, если, конечно, ещё не умерла от тоски на такой скучной работе, а что?  

—Я в детстве мечтала работать на её месте, а мама убеждала, что она автомат.  

Ерунда. Глупость. Зачем это говорить? Большая глупость только в том, что действительно мечтала. Сразу после мечты о том, чтоб быть продавщицей мороженого.  

Шкаф в ответ признался, что мечтал в детстве водить поезда, и предложил Нике прямо завтра бросить работу и отправиться осуществлять мечту — хотите, телефонами обменяемся для координации? Ника подумала, что шутка затянулась, но с другой стороны, телефон симпатичного мальчика ещё никому не мешал. Тем более, если симпатичный мальчик умеет шутить.  

Если бы население Москвы уменьшилось вдвое или половина нынешних пассажиров пересела на машины, Миха бы первые несколько дней только и делал, что катался на метро, но когда там столько народу, это кошмар. Миха слегка подался назад, чтобы ослабить давление чьего-то затылка на свою шею, а то уже начал задыхаться, а стокилограммовый обладатель затылка на деликатные попытки его отодвинуть не реагировал. Ещё восемь остановок…  

Из метро Миха вылетел пулей: во-первых, время уже поджимало, а во-вторых, медленным шагом он ходил только когда «выгуливал» Катю, а всё остальное время носился, как подстреленный, сколько бы ему ни говорили, что с такими габаритами это несолидно. Дурацкая привычка, он и сам знал. Вход в офисный центр, где он до ухода на вольные хлеба отработал год, был давно отработан до мелочей. На первой ступеньке Миха привычно посмотрел на пятиэтажный дом слева и вспомнил, что, по слухам, именно в нём сейчас живёт соседка по парте Вероника, после школы обрубившая длинное имя до Ники, закончившая, как и он, иняз, и, говорят, работающая в их бывшей школе — зайти, что ли? — поздоровался с вахтёром и произнёс волшебное заклинание, местный аналог "Сезам, откройся":  

—К Илье Ивановичу. Сидоров Михаил.  

***  

- Хочешь я спрыгну вниз? Мне не страшно, хочешь?  

Двое сидят на крыше и курят. В их жизни все по-среднему. Они этого не понимают и противятся происходящему своим пассионарным нутром. Обе похожие, коротко-стриженные, мальчуково-озорные. Они уже поклялись друг другу в вечной любви двести четыре раза, обожают группу Placebo и ведут наплевательский образ жизни. В их системе ценностей последние пока еще не сложились и они наслаждались путешествием по беспечности, слегка трогая пальцем ноги воды внутреннего совместного сосуществования.  

- Ты бы мечтала родиться нечеловеком?  

- Не знаю, – закат облизывает город сверху, светится ярко-кровавым и теплым. Мир совершенно иной, чем внизу. Уютный и колыбельный, такой, к которому хочешь прижаться и ощутить мягкость погружения. Все близко, до неба очень близко, здесь нет двойственностей.  

- Мне вообще никогда не хотелось никем и ничем быть. Я даже не знаю, чего хочу. Просто просыпаюсь каждый день.  

Она опускается на спину, глаза отражают небо:  

- Я бы могла вот так лежать и смотреть вверх двадцать лет. Даже тридцать.  

- А что родители?  

- Им все равно. Они считают, что я должна сама решать.  

Стайки стрижей звонко проносятся, гоняя облака. Минуты скользят мимо, как серебристые рыбки. Одна лежит на спине, а вторая свесившись с крыши наблюдает, как ее слюна зависает, отрываясь вниз, а потом пропадает в колодце домов, куда не проникает свет. Они молчат. Им все равно. И всему все равно, есть они или нет. Их это и раздражает, и радует. Они почти счастливы. Прогуляли три пары в институте. Почти не сдали сессию. Лето отупляет.  

...Я медленно протекаю. Меня тянет вслед за слюной. Мне смешно и необычно. Я не хочу изменить мир. Я не политик, чтобы сделать что-то нужное. Я ограничена четырьмя стенами и компьютером. У меня есть только мозг. И все, что я могу для людей – это простить их и проснуться. Понять: это – мир, где ты свободен. В нем у тебя нет врагов, все единоверцы, все свет, ты легок как ангел, а свет – есть любовь. Летать это любовь. Нет ни-че-го разделенного. Зла нет. Есть лишь туман БЕЗ света...  

- Ты боишься смерти? – вдруг спрашиваю я. – Ты никогда не думала, что над нами все время будут ставить эксперименты, если мы спустимся?  

- Боюсь, а ты?  

- А я, кажется, нет, – больше и больше сползаю за край. Край и рай очень похожие слова. А что если рая не может быть, если ты не дойдешь до края?  

...Все часы сегодня остановились, либо показывали разное время. На одних было 9 утра, на других 11, а на моем мобильном телефоне – 8.30. Я не знала который час, и меня это изначально напугало, а потом расслабило. Жизнь тебя вырывает из заученной системы координат, где «вечное» время беспрекословно измеряется по Гринвичскому меридиану. А кто сказал, что это действительно так? Время: день-ночь. А еще сегодня-завтра. Сегодняшнее не существует, завтрашнее разлетится как стекло. Мы вступили в эпоху-без-времени, когда теория относительности, наконец, будет принята как суть всего, а все непреложные истины разрушатся. Это будет время современности, где люди отринут мир банальный и устремятся вглубь. Мне надоело читать книжки, смотреть картины и фильмы про то, что я и так знаю. Меня привлекают растения, птицы и животные, которые не потеряли свое время, а также люди, вышедшие за границы восприятия. Нигде в мире так не уютно, как в своих мечтах. Лишь спешу в них вернуться...  

Она, наконец, отвлекается от созерцания синевы и видит, что я уже наполовину тела свисаю за крышей. Ее лицо сначала перекосило гримасой удивления, а потом страха:  

- Ты что делаешь? С ума сошла? – она уцепилась за край моих джинсов. Ткань натянулась. – Бля! Лезь обратно! Слышишь? Ты меня слышишь????  

Из-за-края раздается смех.  

...Нужно преодолеть страх. Первые люди возникли везде одновременно. Около двух миллионов лет назад. Они были разные: кто-то родился на Кавказе, а затем ушел в Иран и Индию, кто-то в Арктике, которую покинули после изменения полюсов, южнее жили прародители пеласгов и шумер, в Тихом океане отцы тех, кто построил исполинов Пасхи. Первые люди жили в гармонии с ангелами, первыми адамами. Потом что-то случилось и их уничтожило. Но память мифов хранит информацию об изначальном человеке, ангелах, которые смешались с людьми, и Боге, разрушевшим их мир в ярости. Память о существах, которые не боялись летать, так как не ведали страха...  

Я отпускаю руки.  

Делаю усилие, чтобы разжать их. Я знаю, что если не буду боятся, то не умру и он меня спасет. Если мне сейчас удастся преодолеть себя, мне больше ничего не сложно, потому что я, уже будучи взрослой, прошла через точку. Пальцы скользят и задевают ногтями шершавость стены. Как будто издалека слышен крик подруги. Трещат джинсы и отрывается ломоть ткани. Я знаю, что сейчас из окон выглянули люди, реагируя на копошение и голоса. Время стало длинным, как резина, и я могу рассмотреть каждую деталь штукатурки, каждый миг своей дурацкой жизни. Кто-то зашторил окна, кто-то набирает номер скорой помощи. Мама сегодня придет раньше с работы, чтобы приготовить отчиму плов. Она перед ним прогибается и заискивает. Он ее бьет, а она винит во всем меня. Я ухожу из дома, чтобы не возвращаться обратно. Я люблю рассматривать здания и разгадывать их историю. Я могу весь день бродить по городу, слушая рассказы портиков, балконов, капителей и потрескавшихся камней. Но каждую ночь понимаю, что холодно, метро закрывается и хочу есть. Я смеюсь, так как если впущу в себя страх, он позволит мне умереть. Когда я была меньше, лет шести, я пыталась встретить своего отца. Спрашивала бабушку, родственников. Они мне ничего связного не сказали: не думаю, что он был достоин того, чтобы я его нашла. Словно волосы волнятся всед за мной. Я – рыба, а мои волосы это течение. Никогда бы не подумала, что мы помним память о волосах. Мне просто хотелось, чтобы кто-то меня ждал. Говорил: «Я скучаю» или: «Что ты хочешь на день рождения?». И чтобы эти слова не были отговоркой. Все равно кто – это может быть щенок, рыбка или человек. Главное, чтобы они были Навсегда. Вдруг ощущаю себя полной и одновременно пустой. Песочными часами. С каждой следующей секундой все меньше и меньше пыли внутри. Мои потрохи сгорают и превращаются в море, тихое и искрящееся. Меня никогда не замечали. Словно я пустое место. Словно я навсегда пустое место. Мы встретились в институте. Я туда поступила только для того, чтобы еще пять лет продолжать читать книжки. Я люблю ее – она красивая, и она сказала, что я красивая. Никто никогда мне этого не говорил. Я смеюсь и мне кажется, так кричат чайки над морем, киты и насекомые. Я вдруг вижу, что действительно красивая. Совсем не такая, как в жизни. В моих руках жжет и щекотно. Я теряю свой вес, свое тело. Свет проникает сквозь меня и я его ощущаю – как тонкие нити связывают каждую клеточку тела.  

...Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом...  

Асфальт больно ударяет в ладони.  

...В конце концов, все в моей жизни должно совпасть: Кипр, Дедал, Армения, этруски, иезиды, книга Еноха, Афганистан, черный камень Каабы и сотворение человека...  

Я медленно наблюдаю. Ко мне подбегает она и другие люди. Приезжает белая шумная машина. Надо мной нагибаются белые ангелы в шапочках, на их лицах раздражение. Меня засовывают внутрь. Теряю сознание.  

---  

- Двойной перелом бедра и сотрясение мозга, – белый халат рассматривает снимок. Надо мной кто-то сопит и глотает слезы. Мама. Лицо ее распухло и она меня, наконец, любит. Доктор наклоняется так близко, что я могу разглядеть волоски на усах и прокуренное дыхание. «Вы легко отделались, девушка». Улыбаюсь. В комнату испуганно заглядывает она, ее трясет. Клянется, что больше никогда и ни за что не потащится со мной на крышу. Говорит, что ее родители тоже здесь. Полный комплект.  

Новая жизнь. Вита нова. Что ж.  

На тумбочке напротив иконка, маленький полиграфический образ архангела Михаила. Свет тихо переливается на ее поверхности, словно говорящей. Я подмигиваю ему. А он – мне.  

Я знаю, что преступила порог дозволенного, и он это знает тоже.  

Предпоследний день творения. Книга ангелов. Потом что-то еще будет.  

Живи каждым часом.  

Прости меня. Лествица.  

- Алё, Ирк, привет! Ты спишь? Ты что, обалдела, всего четыре часа ночи... Не спишь!? Совсем обалдела, четыре утра... А-а, уже не спишь… а вообще спала… Ага, я разбудила… Так я специально, у тебя же день рождения! Да, чтобы ты обрадовалась… Ты обрадовалась? Ир, ты чего молчишь? Обрадовалась или нет? Может быть, я не вовремя? Ирка, а ты во сколько родилась? Не знаешь?! Слушай, а кто знает? О, я сейчас маме твоей позвоню, спрошу, она, наверно, спит тоже, так ей приятно будет… Ир, ты чего орешь?.. А кто там рядом с тобой…говорит что-то… Муж? В смысле – Мишка? Здорово, я говорю, здорово, что мы его разбудили, пусть тоже порадуется…Чего он говорит?! Слушай, и что это мужики такие нервные пошли, главное – спят ведь по ночам как сурки, а могли бы… Я ведь не просто говорю, я проверила, троим сейчас звонила – спят, гады! Да нет, Ирк, ты меня не так поняла, мне-то ничего не надо, я просто так звонила им… Что? Ты думаешь… Ой, ну тебя, не смеши! А потом, любой мужик после этого все равно спит, сама знаешь, вон у тебя под боком…Нет, Ир, не хочу, оно приедет, поест-попьет-все дела, и будет ведь здесь до утра потом лежать, уже без толку, на фига мне это…Мой диван – моя крепость, ты же меня знаешь. Причем, крепость такая, что иногда обидно за некоторых, крутятся-крутятся, а на штурм не идут, рыцари, блин…Знаешь, что мне мой Сеня сказал? Что у него на поэтессу шуры-муры не поднимаются, что он как стихи мои почитает, то у него эти самые шуры-муры опускаются… Ир, ты не знаешь, что он имел в виду? Алё, Ирка, алё!.. Ты слышишь меня? Ты где? А-а, Хрюндель проснулся, хвостом стучит…Это он тоже тебя с днем рожденья поздравляет! Вот видишь, Ир, только собака – человек, и любит тебя совершенно бескорыстно, и носки по углам не раскидывает. Ладно, ты спи, я ведь тебя тоже люблю, да и времени – половина пятого…И Мишка пусть тебя любит, и Хрюндель, и пусть тебя по ночам только для того будят, чтобы поздравить и поцеловать. Хотя бы раз в год, это тоже немало… Алё?.. Вы там что, целуетесь?.. Упс-с…  

05.07.2007