Раньше, когда в Москве выходила книга «провинциального» прозаика или поэта, это событие становилось праздником и для самого автора, и для того региона, в котором он живёт. К сожалению, изменились времена, и сегодня такое торжество делят с «именинником» только близкие люди. Но сам ПРАЗДНИК от этого не перестаёт быть ПРАЗДНИКОМ, потому что до сих пор любой разум, не потерявший способности мыслить, жаждет видеть такие книги. Не отпугивает даже грозное вступление – предупреждение и Стихотворцу, и Читателю:  

Помнишь,  

Дед тебя водил  

Встречать рассветы  

За реку?  

В поэзию  

Идёшь один –  

В неё не водят  

За руку.  

Своеобразие «Шестидесяти зим», как и всего творчества Николая Байбузы – ярко выраженная гражданская, социальная и жизненная позиция. Поэту не свойственен модный ныне напускной патриотизм, он прекрасно понимает современную трагедию надломленной России. Но искренне любя свою Родину, он верит и в возрождение страны:  

…Россия – терпеливая страна,  

Чужие трубы крах тебе трубят!  

Переболеем щедростью сполна,  

Не опускай же долу ясный взгляд!  

Нам не впервой влачиться налегке  

В свой бедный дом, где в окнах свет погас.  

На ломаном, но русском языке  

Ещё попросят помощь.  

И не раз.  

(«Весна 1991 года»)  

Флот поделен.  

И флаги врозь,  

Но души…  

Не разделить  

На море и на суше.  

Чужая сталь глаза откроет нам:  

Не разделить родное пополам.  

(«Украине»)  

Байбуза в полной мере выполняет главную задачу Поэта: показать ЖИЗНЬ такой, какая она есть – с яркими образами, впечатлениями, переживаниями. Нет в его строках ни капли надуманности, да и как можно придумать вот такое:  

Бывает так: ни разума, ни сил, –  

Хоть белое,  

Хоть чёрное надень.  

Сегодня кто-то  

Сына схоронил,  

А чей-то сын влюбился  

В этот день.  

Даже говоря последнее слово, каждый Человек должен быть верен себе, выбранной и пройденной дороге.  

Сам себя  

Казню и сам помилую.  

Сам себя – от пятки до виска.  

Я не изменю свою фамилию:  

В ней любовь, пожары и войска.  

(«Последнее слово»)  

Возникает вопрос: откуда в наше время сомнительной дипломатии и притворных компромиссов берётся такая надрывная прямота, такое желание всё-таки искать Правду Жизни, открывать её другим? Автор говорит и об этом:  

Мы люди Севера.  

Мы любим белый цвет –  

В наследство нам  

Завещанный нежданно.  

Нежнее нет и беспощадней нет  

От Сыктывкара и до Магадана…  

(«Мы люди Севера…»)  

Байбуза в очередной раз доказывает скептикам: из любой, даже самой безвыходной ситуации, можно не только отыскать выход, но и оказаться победителем:  

Вопрос блестяще задан  

Против правил.  

Ответ блестящ,  

С улыбкой на губах:  

– На четвереньках  

Стол служить заставил,  

А зеркалу позволил –  

На дыбах.  

(«Интервью»)  

В стихах Байбузы можно встретить и известные философские мысли, однако изложенные простым русским языком они обретают абсолютно новое, актуальное звучание:  

Побудь ненужным и угрюмым  

И улыбнись в конце пути:  

Если терять,  

То лучше с умным,  

Чем что-то с дураком найти.  

(«Побудь ненужным и угрюмым…»)  

Строки о любви, которых предостаточно в творчестве любого поэта, Николай Байбуза наполняет мудростью – ведь позади шестьдесят зим:  

Любимая,  

Не надо о годах.  

Года не в силах  

Силы мне прибавить –  

Я молодость истратил  

Не в забаве –  

Ты видишь:  

Сколько шрамов на руках?  

Любимая,  

На перепутье дней  

Я становлюсь  

Добрей и непреклонней.  

Давай накормим снегирей  

С ладоней –  

Не дожидаясь  

Белых лебедей.  

Таковы «Шестьдесят зим» Николая Байбузы, таково наше время. Соль его, по мнению автора, в том, что  

Поэт взывает:  

– Людям верь!  

Столяр замок врезает  

В дверь –  

Не то  

Чтоб слушать не охота –  

У каждого своя работа.  

И если об этом помнить и знать, если снова, как и прежде, уделять внимание хорошей Книге – это ли не путь к возрождению России? К сожалению, многие рецензенты настоящего времени не осознают этого, ищут в выпускаемых книгах в первую очередь милитаристское начало. Николай Байбуза, в противовес подобным течениям, завершает книгу «Шестьдесят зим» такими строками:  

…Не каждой милой родиной  

Оплакан.  

Ядвига, Вацлав, Збигнев, Ольга,  

Ян.  

Не часто здесь увидишь  

Варшавян.  

Ах, Матерь Божья, помоги  

Полякам...  

(«Костел в Иркутске»)  

Сегодня эти строки актуальны и для нашей страны…  

Александр Зрячкин,  

г. Саратов  

Первое четкое осознание себя в мире у меня связано, конечно, с родителями. А еще с Ташкентом. И детской железной дорогой.  

Мне, наверное, года два или три. Я у мамы на руках. Они очень мягкие, уютные, мне удобно на них сидеть. Всё и всех видно. Я, шустрая, озорная, с глазками-смородинками и почему-то светловолосая, верчу головой и сама кручусь точно юла – вокруг всё так красиво, интересно, ново.  

А картинки меняются как в калейдоскопе.  

Вот мы ждем своей очереди – среди прочих желающих пообедать в открытой чайхане, уличной кафешке, как бы теперь это назвали.  

Кто бывал в Средней Азии, вряд ли сможет забыть эти чайханы. Дразнящие, волнующие обоняние и вызывающие обильное слюноотделение запахи разносятся далеко окрест! Еще бы! У блюд, приготовленных на улице, на открытом огне, особенные ароматы. Они перемешиваются с запахами лета, зноя, цветов, брызжущей в нос пузырьками газировки с сиропом...  

Что ни блюдо, то сказка! Золотистый плов с солнцем, нашинкованным в виде кусочков желтой и оранжевой моркови. Прозрачная наваристая шурпа. Лагман из тянутого теста, горкой наложенный в кесу. Румяная самса, испеченная в тандыре. Сочнейшие манты, в которых лука столько же, сколько и мяса. Шашлык...  

О, шашлык – это просто песня! Ароматы дымка, маринада, лука, взбрызнутого капелькой уксуса, я до сих пор люблю даже больше, чем сами пряные кусочки мяса. И пусть они порой бывали чуть жестковаты или жилисты. Ерунда! Все равно – вкуснотища невообразимая!  

Что именно отведали мы в тот запомнившийся мне день – теперь уже стерлось из памяти. Наверняка это было вкусно! Как и фруктовая мороженка в картонном стаканчике, которую мы с мамой съели деревянной палочкой. Эта розовато-лиловая, прохладная, с легкой кислинкой масса мне очень понравилась. А вот попросить добавки я еще не умела.  

Следующая картинка калейдоскопа – катание в поезде детской железной дороги. Она, кстати, и по сей день расположена в парке на Комсомольском озере. Я и позже не раз «путешествовала» в этом «экспрессе», и меня всегда поражала серьезность юных «железнодорожников». Проводник, кондуктор, контролер, помощник машиниста – они не играли, нет! На их лицах читалась такая ответственность, озабоченность, чтобы детки не высовывали руки и головы в окна. Они по нескольку раз проверяли билеты, хотя входящих или выходящих не было – все ехали от начальной до конечной по кольцевой дороге.  

Ребятня, принявшая условия игры, была тоже серьезна, старательно не баловалась, изжульканные уже порядком билеты показывались исправно.  

Помните, когда раскачаешь качели-лодки очень сильно и – как с горки, – задержав дыхание, вниз, помните, как замирает сердце?! Вот и катание на катере по озеру – тот же восторг, та же острота ощущений! Я, на коленях папы, визжу от радости и оттого, что брызги прогретой жарким солнцем воды летят в мордашку. Страха нет, ведь я еще не знаю, чего следует бояться. Да и какой страх, когда рядом мой большой и сильный папа!  

Еще было колесо обозрения, которое, мне, крохе, показалось, вознесло нас прямо к небу. С высоты было видно и озеро с лодками, и железную дорогу, и разноцветные карусели, и деревья, подстриженные в виде животных. Эти зеленые фигурки как живые двигались вслед за нами.  

Что было дальше? Наверное, я, переполненная впечатлениями, уставшая, увидевшая и узнавшая за этот день так много нового и чудесного, просто уснула на папином плече.  

Конечно, были, и не раз еще, поездки в этот замечательный парк! Но эта, самая первая, сохранилась в памяти навсегда. С тех пор я помню себя. Своих родителей. Я впервые тогда узнала, как прекрасен этот мир. И пусть давно уже нет в нем моих дорогих родителей, память о них жива всегда, как и воспоминания о том чудесном дне из детства...  

Ташкент, родители, железная дорога...  

Комната. Обычная комната: потолок, четыре стены и пол. В ней нет ничего особенного, но она является частью дома, расположенного в странном месте. В месте, до которого мгновенно может дотронуться мое воспоминание и в два счета дотянуться телефонный провод, хотя поезду до него 38 часов езды.  

Комната была просторной, светлой и служила нам с женой спальней. Кроме этого, она выполняла функцию убежища, скрывающего нас от постоянного контроля родителей; так как жили мы все под одной крышей. Из широкого массивного окна открывался вид на криволапый яблоневый сад, редеющий с каждым годом все больше и больше от наступающих на пятки стройных и твердолобых многоэтажек. Как хорошо было сидеть в этой комнате, во время снежной зимы, когда за прозрачной границей стекол, медленно вырастали пустынно-белые холмы, когда ветер терял свою призрачность, и можно было разглядеть все его беспрерывно меняющиеся изгибы. А летом, спрятавшись от зноя в наглухо закрытой комнате, под прохладной тенью кондиционера, смотреть всё в то же окно, где ветер снова материален, но уже не от слепяще-белого снега, а от сухой, режущей глаза, пыли. Или приятно было, лежа в теплой, мягкой кровати, слушать звонкое дребезжание жестяной крыши, на фоне тысячеголосого бормотания ливня, просыпаясь и снова проваливаясь в бесконечно длинный сон.  

Теперь в этой комнате укрываются от южного зноя родители. А мы далеко и одни. Незнакомый город, незнакомые люди. Чужая комната...