*** 

Одной девочке мама купила на рынке черные китайские колготки. А себе и папе купила китайскую большую тефлоновую сковородку и набор китайских ножиков. Вот пришла ночь, девочка легла спать, вдруг чувствует: что-то ползет ей по руке. Ползет, ползет, ползет…. И доползает до самой шеи. И начинает завязываться на шее. Девочка принюхалась и поняла, что это её черные колготки. Тогда девочка закричала на всю квартиру. Час кричит, второй – никто на помощь не приходит. Потом девочка смотрит, а на пороге стоит её мама с новой большой сковородкой из китайского тефлона. Девочка спрашивает: 

- Мама, зачем тебе новая большая сковородка из китайского тефлона? 

А мама отвечает: 

- Лежи, лежи. Это я пришла посмотреть, чего ты кричишь на всю квартиру…. 

Мама почесала сковородкой голову и ушла, а девочка стала кричать дальше. Потом девочка смотрит, а на пороге – папа с самым большим ножиком из китайского набора. Девочка спрашивает: 

- Папа, зачем тебе этот большой ножик из китайского набора? 

А папа отвечает: 

- Лежи, лежи. Это я пришел посмотреть, чего ты кричишь на всю квартиру…. 

Папа ножиком голову почесал и ушел, а девочка стала кричать дальше. 

Утром девочка встала, пошла на кухню попить чаю с бутербродом, а на кухне сидят её мама и папа и не дышат, а за шеи связаны черными колготками.  

… Потом сковородку из китайского тефлона и китайский набор ножиков девочка видела на рынке, когда пришла туда с бабушкой покупать китайский портфель для первого класса…. 

*** 

А один мальчик играл в песочнице в похороны китайской куклы, его мама обедать позвала, он ушел и куклу похороненной забыл. Вот пришла ночь, мальчик лег спать, вдруг слышит: кто-то в двери скребется. Мальчик спрашивает: 

- Кто там? 

А из-за двери никто не отвечает, только дальше скребется. Тогда мальчик закричал на всю квартиру. Час кричит, второй – никто на помощь не приходит, потому что мама сильно устала, пока еду готовила и порядок в квартире наводила. 

А все двери в доме были китайские. И начала у него дверь в комнату постепенно ломаться и образовываться щель. Мальчик смотрит, а из щели показывается куклина рука.  

Тут, на счастье, соседи в стенку начали от крика стучать и солнце взошло, потому что утро уже наступило…. 

*** 

И вообще в Китае и девочкам, и мальчикам страшно жить: все вокруг китайское, даже родители и соседи…. 

Беда никогда не доходит до дна. 

Друзья признаются в беде. 

Лиха была в начале. 

Маленькие Светки – маленькие бедки. 

Попитка – не пытка. 

Пошла бурда – отворяй ворота. 

Всем дед ходил в ответ. 

Бледность – не порок. 

На бедного Макара все излишки валятся. 

Одна голова не видна, и видна так одна. 

09.09.10 

Богами намеренно ад вымучен. 

В свой глаз – алмаз, а в чужой – стекло. 

Тупи казак, атаманом будешь. 

Как агукнется, так и отрыгнётся. 

Бобик в Возу – Кабаевой легче. 

Не знала баба Борю, так купила порося. 

Бабушка на е-два сходила. 

Вот тебе бабушка и хмурый день. 

Соловья баснями не портят. 

Не лезь вперёд Катьки в пекло 

09.09.10 

В субботу вечером, как обычно, пошли к бабушке в баню. Днем Вера бороздила канаву у дома и зачерпнула резиновым сапогом воды. Тайком от мамы они с отцом помыли сапог и поставили у батареи – сверху он высох, но ткань внутри все еще была влажной, так что Вера по дороге старалась опираться не на всю ступню, а только на пятку. На мамины вопросы, почему она хромает, Вера только морщилась. Скоро у них будет собственная баня, и она сможет хоть десять раз набирать воды в сапоги – идти все равно никуда не надо будет. 

Первыми шли мыться Вера и мама, с красными пластмассовыми тазиками в руках и пестрыми полотенцами через плечо. Баня уже протопилась, и Вера спасалась от горячего пара на полу, упорно отказываясь забираться на лавку. Она поглядывала в мамину сторону, в который раз удивляясь различиям между ее телом и своим. Мама плеснула в ее сторону ковш прохладной воды, Вера с визгом подпрыгнула. 

Они вытерлись, накинули халаты, куртки, и соорудив на головах чалмы из махровых полотенец, вышли из предбанника. На улице пахло густой весенней влагой с терпкой примесью надвигающихся заморозков. 

Отец ушел в баню следом, прихватив прошлогодний березовый веник и пахучее пихтовое масло. Мама легла на диван в комнате с телевизором – так, чтобы краем глаза просматривать кухню и прихожую. Вера осталась с бабушкой у плиты, скинула мокрое полотенце с головы, с трудом натянула колючие шерстяные носки на еще влажные ноги. По оконному стеклу зашелестела снежная крупа. 

- Бабуль, видела нашу новую баню? 

- Видела, видела. Построите – совсем меня забудете, – вздохнула бабушка, вынимая из холодильника маринованные помидоры, квашеную капусту и трехлитровую банку березового сока. 

- Нет, бабуль, никогда не забудем! Ты же меня читать научила, – оторвалась Вера от разглядывания огуречной рассады, стоявшей на подоконнике. – И ещё в дурака играть. 

- Тише ты, – шикнула бабушка через плечо, и продолжила, постепенно повышая голос. – Еще как забудете! Останется у меня только Галка одна. Да и та замуж выйдет и тоже ходить перестанет! 

- Ага, выйдет она! – крикнула мама из соседней комнаты, убавив громкость телевизора. – За тридцать лет ещё ни разу не вышла – так до пенсии в старых девах и прокукует. 

- Не за тридцать, а за двадцать девять! – бабушка будто восприняла вопрос о Галкином возрасте на свой счет. 

- До тридцати-то немного осталось. Хорошо хоть квартиру получила! Хоть бы без мужа уже, для себя бы родила. 

Родители никак не дарили Вере ни брата, ни сестры, и она давно уже мечтала о собственном ребенке. Вера знала, что для этого сначала надо выйти замуж, но вряд ли кто-то возьмет ее в жены, пока она не выпустится из детского сада. Если только Иванов из младшей группы, но он ходит в колготках – Вере всегда было немного неловко за него. 

- Мам! А как без мужа родить? 

- Не подслушивай, тебя это не касается. Только попробуй мне в подоле принести, когда вырастешь, я тебя сразу предупреждаю! А Галке уже скоро поздно будет. 

Вера пожала плечами. Она не совсем поняла, чего ей не полагается носить в подоле, и почему Галке можно без мужа родить, а ее это не касается. 

- Совести у тебя нет, такое про родную сестру говорить, – бабушка разметала по столу тарелки и заглянула в соседнюю комнату. – Лучше познакомила бы ее с кем-нибудь! Вон у вас на работе завхоз развелся, мне Маруся-уборщица сказала. 

- Нужен он Галке – черта с два. Родила бы давно уже сама и воспитывала бы. 

Входная дверь распахнулась с чавканьем. Галка, появившаяся из-за нее, отерла капли с лица, встряхнула и повесила на крючок у двери куртку. 

Бабушка кивнула в ее сторону и принялась с усердием нарезать хлеб, мама прибавила звук телевизора. Галка нахмурилась и огляделась с вызовом. 

- Галочка, – подошла к ней Вера. – Галочка моя. Роди мне ребеночка маленького! Ну пожалуйста! Хоть без мужа... 

- Слышь ты, чучело, – Галка зыркнула из-под челки в сторону Веры. – Еще раз рот откроешь, по зубам получишь, ясно? 

Из глаз Веры хлынули слезы, она со всех ног бросилась к матери. 

- Мам, а че Гала меня чучелом называет! 

- Галка! Не смей ребенка обижать! 

- А чего вы тут обсуждаете опять? Поговорить больше не о чем?! 

- Галка, остынь! – заволновалась бабушка. – Нагреешься в бане еще. 

- Смотрите, какая цаца нашлась! – завелась мама. – И родила бы, кто тебя за это осудит... Воспитали бы! 

- Давай, советуй, много ты воспитала – свою, вон, от матери не забираешь. Возьми и роди второго, если одной мало! 

Вера зажмурилась, открыла рот в три раза шире и дальнейшая перепалка доносилась до нее, как сквозь толстую стену. 

Красный после бани отец возник в дверях, впустив в комнату прохладную весеннюю свежесть, и, покачиваясь, направился к дивану. Все на секунду притихли и тут же закричали, перебивая друг друга: 

- С легким паром! 

Через неделю бани не было – отец повез маму с бабушкой на рабочем уазике в Камышино на поминки. Детский сад в субботу не работал, так что Веру с утра отвели к Галке, в ее квартиру, мыться и ночевать. 

У Галки Вера сразу залезла на диван и принялась ковырять цветочек на покрывале. Галка занималась субботней уборкой, гремела на кухне тарелками, стульями, дверцами шкафов. Когда дел больше не осталось, она пришла в комнату, постояла с минуту, глядя в окно, и опустилась в кресло напротив. Потом подняла глаза на Веру: 

- И чего молчим? 

Вера не ответила, продолжая теребить покрывало. 

- Обиделась, что ли? 

Та молча помотала в ответ головой. 

- Выходить тут не за кого, понимаешь? И родить не от кого. Одни идиоты кругом. 

- Не одни! Мама с папой мои поженились, вон. 

- И че хорошего? Баню уже второй год построить не могут. 

На тумбочке запиликал телефон, Галка подошла – звонила ее подружка Лосева. Вера сразу ее узнала, она болтала без умолку, громко, так что ей было всё слышно даже с дивана. Галка морщилась и отставляла трубку от уха – Лосева звала их в гости, но она не хотела, говорила, что Вера у нее. 

- Галка, бросай ломаться, так и просидишь все выходные. Приходи, давай! И девчонку бери с собой, игрушки ей найдем. 

Галка, наконец, согласилась и положила трубку. 

- Собирайся. Лосева сегодня замуж вышла, отмечать пойдем. 

Вера обрадовалась – ей очень хотелось попасть на настоящую свадьбу. Правда, Лосева была толстая, и она никак не могла представить ее в пышном белом платье – таком, какие носят только невесты и принцессы. Сейчас Вера боялась пропустить что-то важное и торопливо натянула красную шапку с большим помпоном. Галка помогла ей залезть в рукава куртки, обхватила шарфом ее воротник и завязала узлом на шее сзади. 

Телефон зазвонил еще раз: Лосева просила по дороге зайти в магазин за хлебом. 

На улице смеркалось. Единственный фонарь на здании сельсовета был виден издалека – Вера и Галка шли на его свет. 

- Галка, а у Лосевой фата длинная? 

- Чегооо? 

- Ну это... фата. 

Галка приостановилась на секунду, расхохоталась так, что закашлялась и еле смогла говорить: 

- Ну ты как скажешь! Ты что, думаешь, свадьба у них была? Так она второй раз замуж выходит, расписались – и все. 

Вера ничего не поняла, но повторила вслед за Галкой: «Расписались – и все». 

- Она же сначала замужем за Лосевым своим была, ребенка ему родила – Вовку. Потом Лосев у кого-то лошадь угнал, его посадили, и она на развод подала. А потом Калаш из Сургута приехал, да тоже не подарок – наркоман, болтается вечно где-то на севере. Тут уж не до фаты. 

- А кто такой «наркоман»? 

- «Терминатора» смотрела вчера по телеку? 

- Только немножко с начала, потом мне папка сказал спать идти. Там мужик одежду отбирал у всех. 

- Вот и наркоманы тоже отбирают. И продают потом. 

Вера несколько раз повторила новое слово, пробуя его на вкус и пытаясь примерить к кому-нибудь из знакомых. Слово ни к кому не шло. 

Они приближались к центру села. Со стороны клуба доносились удары музыки, в окнах мелькали огни, мимо прохаживались девушки в коротких юбках и тонких колготках. Вере было их жалко, они наверняка мерзли. 

Галка замедлила шаг, когда они поравнялись с клубом, и стала всматриваться в силуэты куривших на крыльце парней. 

- А ты, Галка, почему на танцы не ходишь? – спросила Вера. 

- Че позориться-то. Старая уже. Засмеют, – буркнула она, но сама продолжала вытягивать шею, глядя на темное крыльцо. 

В магазине собралась небольшая очередь, в числе первых в ней стояла бабушкина соседка Тихоновна с фиолетовыми волосами свежей покраски. Она спросила у Галки, когда вернется с поминок родня, поинтересовалась, куда они идут, хмыкнула и взялась за нерасторопную продавщицу. Вера присела на корточки у прилавка, Галка посматривала на настенные часы, хмурилась, но в разгоравшийся между Тихоновной и продавщицей скандал не вмешивалась. 

В дверях появился нетрезвый вихрастый парень в распахнутой куртке, из под которой виднелась полосатая майка-тельняшка, на груди торчали редкие волосы. 

- Привет, красавицы! – крикнул он всей очереди. 

- У-у, зальют бельма сначала, а потом им все красавицы, – переключилась на него с продавщицы Тихоновна. 

- Имею право! – он картинно притопнул ногой. – Братишка мой женился сегодня. Слыхали про такого – Калаш? На Ленке Лосевой. Оба-на! 

- Ага, женился, а сам в тот же день на север укатил! Вон, и гости свадьбу отмечать идут – без жениха, – Тихоновна показала на Галку и Веру и засмеялась. – Бабьим коллективом! 

- Вы чьих будете, такие красивые? – обратился он к Галке, расплывшись в улыбке, и потрепал по голове Веру. – Дочка, наверно? 

Галка, цокнув, посмотрела на него тяжелым взглядом. 

- Евсеева она, – откликнулась Вера. – Галочкой зовут. А я ей племянница, Вера. 

- Галочка, значит... Как птичка, – он замаслился, зарозовел, а через секунду грохнулся на колени, схватил Галку за руку и закричал: – Красавица, выходи за меня замуж, а? Меня Анатолий зовут, можно Толик. Калаш – братишка мой. Из Сургута мы. 

Галка процедила сквозь зубы: «Что ж за уроды-то кругом?», шумно выдохнула и уставилась в потолок. 

- Ну почему сразу уроды? – обиделся Анатолий. – Может, у меня любовь к тебе. 

Тихоновна, расплатившись с продавщицей, включилась в разговор с двойной энергией: 

- За таких, как ты, только и выходить! Брат твой, вон, Ленку Лосеву отлупил на прошлой неделе так, что руку ей сломал – пришлось в больнице гипс накладывать. Она сказала всем, что упала, но синяк-то под глазом не скроешь! Еще и расписалась с наркоманом этим. Слава Богу, он сразу на север уехал – Ленкины синяки хоть успеют зажить. Хороша невеста! 

- Так, всё! – встрепенулась Галка. – Вы, Наталья Тихоновна, купили, что хотели? Вот и нам дайте купить. 

Тихоновна неодобрительно покачала головой, проверила еще раз содержимое сумки и вышла. 

Анатолий оперся на прилавок и придвинулся к Галке поближе. 

- Галочка, ты не слушай всяких. Калаш – он, может, и правда отлупить не дурак. А я не такой. У меня собака старая жила, шестнадцать лет ей было, ходить под себя начала. Так я не смог ее убить, отвел к Калашу – тот ее и повесил. 

- Добрый какой! – Галка расплатилась с продавщицей и положила хлеб в пакет. 

Продавщица распорола пакет с семечками и начала щелкать, с интересом поглядывая на Анатолия. 

- И на жену я бы руки не поднял – ни-ни. Не такой я. Клянусь. 

- Дядя Толик! – Вера дернула его за край куртки. – Галка за тебя все равно не пойдет, женись на мне лучше! Мама мне ни брата, ни сестричку родить не хочет, а так у меня свой маленький будет. 

- Я для тебя староват, подруга. Давай лучше я на тетке твоей женюсь, а ты к нам нянчиться приходи. 

- Всё, хватит болтать, пошли уже, – Галка взяла Веру за руку и потащила к двери. 

- Пока, девчоночки! – крикнул им вслед Анатолий. 

У Лосевой с порога пахло вкусной едой. Сама она в длинном розовом халате, действительно чем-то напоминающем платье невесты, выплыла встречать их в сени, пряча забинтованную руку в шелковых складках. Вера приглядывалась то к одному ее глазу, то ко второму, но при слабом свете прихожей следов синяка было не различить. Вера с разочарованием вздохнула. 

- Вы чего так долго? 

- Да привязался в магазине пьяный хмырь какой-то. Сказал, что он брат твоего Калаша, – Галка повесила куртку слишком резко, сорвала петельку и рассердилась еще больше. 

- Толик, наверно? Он сегодня у нас был. Ему тут понравилось, хочет за братом переехать. 

Вера вбежала в комнату – в ее центре стоял раздвижной полированный стол, покрытый цветной клеенкой и заставленный едой, между салатницами виднелась бутылка водки. На угловом диване угрюмо сидел толстый мальчик лет семи – сын Лосевой Вовка. 

- Мы одни, что ли, тут будем? – поинтересовалась Галка, покопавшись рукой в тарелке и вытащив ломтик помидора. – А где жених? 

- А че нам жених? Мы и сами прекрасно отметим. Садитесь, гости дорогие! – Лосева взяла бутылку, налила себе и Галке по стопке. – А ты, Верка, морсу попей. Вовка, иди сюда тоже! 

Вовка встал и, громко топая, ушел в другую комнату. 

- Ну и хрен с ним, – сказала Лосева, опрокинула рюмку и отправила следом соленый огурец. 

- Ленка, а правда у тебя муж – Терминатор? – спросила Вера. – Мне Галка сказала. 

Лосева искоса посмотрела на Галку и заколыхалась от смеха: 

- Ну, может не совсем... но что-то в нем есть такое, мужественное... Ой, у меня же там фаршированные перцы еще, – вспомнила она и побежала на кухню. 

- Не Терминатор, а наркоман, – вполголоса заметила Галка, обратившись к Вере. – Только Лосевой об этом не говори. О таких вещах не говорят. 

Вера кивнула – она не хотела выглядеть перед взрослыми глупой, поэтому ей часто приходилось соглашаться с тем, чего она не могла понять. 

Лосева вернулась, держа в руках кастрюльку с фаршированными перцами. Им с Галкой захотелось поболтать наедине и Веру отправили в комнату к Вовке. 

Игрушки у Вовки были старые – несколько машинок, по большей части сломанных, конструктор, в котором не хватало деталей, да мятые паззлы. Сам Вовка все время молчал. 

Вера покрутила в руках колесо от грузовика, без интереса покопалась в паззлах и предложила Вовке пожениться. Он не был ее идеалом – молчалив и толстоват, но за неимением лучшего выбирать не приходилось. 

- А что мне за это будет? – Вовка не хотел сдаваться без боя. 

Из ценных вещей у Веры дома был только игрушечный телефон, который не только проигрывал мелодии при нажатии на разные кнопки, но и мог записывать и воспроизводить голос. Этим телефоном Вера дорожила, но мысль о собственном ребенке была куда более заманчивой, поэтому после недолгих сомнений ее лучшая игрушка оказалась на кону. Вовка долго не хотел верить на слово, что она отдаст ему телефон, но в итоге сдался. 

Вера попросила его принести ручку и бумагу, а сама сорвала с подушки тюлевую накидку и прицепила ее к заколке на голове. Вовка вернулся с вырванным из тетради листочком в клеточку и коробкой фломастеров. 

- Надо расписаться теперь, – сказала Вера и вывела на листке большими красными буквами: «ВЕРА». 

Вовка еще раз напомнил про телефон и нарисовал под Вериной подписью петельку. Вера выхватила у него из рук листок и закружилась с ним, крича и смеясь: «Ура, у меня будет ребенок!» Ей захотелось поделиться этой новостью с Галкой. 

В комнате все еще стоял накрытый стол, но за ним не было ни Галки, ни Лосевой. Вера, поддерживая накидушку рукой, побежала по коридору на кухню – оттуда доносились всхлипывания, тянуло табаком. Лосева курила на подоконнике у открытой форточки, зажав сигарету свободными пальцами загипсованной руки, дым задувало обратно в комнату. Халат ее распахнулся, обнажив полные ноги с узелками вен, по щекам размазалась тушь, под глазом проступил синяк. Галка сидела рядом, подперев подбородок. 

- Галка, а я замуж вышла – вперед тебя! За Вовку, – Вера показала листок с подписями. – Я ему телефон пообещала, чтобы он на мне женился. Теперь жду ребенка. 

- Никто тебе не разрешит телефон отдать – он, знаешь, сколько стоит? – мрачно заметила Галка. – Иди и разведись, пока проблем не заработала. 

Лосева перестала всхлипывать, затушила окурок о чашку и сказала: 

- Прежде чем советы давать, надо самой хоть раз попробовать. А то у некоторых ни счастья, ни несчастья нет. 

Галка фыркнула, поднялась с табуретки и велела Вере собираться.  

На улице совсем стемнело. Вера высоко поднимала ноги и осторожно ступала, стараясь не залезть в грязь. 

- Галка, а почему Лосева ревела? 

- Да наркомана ее повязали сегодня, героин продавал. При мне звонили из города, сообщили. Посадят теперь, сто процентов. 

Утром отец привез маму и бабушку с поминок. Вера, придя домой, взялась за ревизию чемодана с игрушками. Прослушала все мелодии на своем телефоне, записала куплет песни про тонкую рябину, которую они выучили с бабушкой, несколько раз сняла и положила трубку. Еще раз изучила корявые подписи на бумаге в клеточку, оглянулась на лежащего в игрушечной коляске пупса, одетого в ее старые ползунки, и нерешительно разорвала листок. 

В следующую субботу Галка в баню не пришла. Мама с бабушкой накинулись на Веру с вопросами, знакомилась ли Галка с кем-нибудь и что вообще говорила. Вера смогла вспомнить только «брата Терминатора», но в это знакомство никто не поверил – подумали, что сочиняет. 

В августе праздновали Галкину свадьбу. Жениха, который уже на выкупе слегка не вписывался в двери, поддерживали под локти Верин отец и свидетельница невесты Лосева. Галка смеялась и вся светилась от счастья. На ней было пышное белое платье – из тех, что носят только невесты и принцессы, а голову окутывала воздушная фата. 

Сегодня холодный день. Осень. Вернее, ещё лето, но через два дня – сентябрь. Что такое два дня? 

Два дня болеет жена, сегодня уже третий. Два дня до осени. Два дня можно ничего не делать – это будут выходные. А можно вкалывать и приходить домой и даже не ужинать от усталости. И такое бывает. 

Почему-то захотелось в школу. Моя школа далеко. Это четырехэтажное здание со столовой и спортзалом. Другой город, другая погода. Белый кирпич, зелёная крыша. И всё же – холод, осень, кирпич, серый от дождя. Всё то же. 

Лет до десяти слабо себя помню. Помню, что было неплохо, но как неплохо – это вопрос. И всё же – какой-то страх, какие-то детские молитвы, какое-то цепляние. Теперь страха нет. Осень, затем зима, накопить денег на тёплую куртку – всё понятно. Вылечить зуб. 

Сижу, жую сникерс. Входит покупатель. Рассматривает игрушки. «Можно поближе?» «Можно». «Говорит?» Нажимаю чебурашке на брюхо, он начинает петь песню. «Понятно». Китайский динамик, дрянь. Покупатель разочарован, уходит. Чебурашка продолжает петь. Самое гнусное в таких игрушках, что их сразу не выключить, нужно слушать куплет до конца. «…И кажда-я дворняааажка…» Не каждая. 

А почему не каждая? Это ведь можно себе представить: сидит специальный поэт, пишет детскую песню. И всё у него в таком прямом, цельном свете: «никто в магазине не подойдёт, каждая дворняжка протянет…» И вот он заканчивает песню, наливает себе полную кружку чаю и медленно выпивает её – до дна. 

Абзацем раньше написал: «самое гнусное», а сейчас смешно. Действительно, есть ли сейчас что-нибудь «самое гнусное»? Ну, кризис. Ну, деградация в телевизоре. Ну, президент неприятный. А, скажем, самое-самое заветное желание? А самый-самый любимый человек? Мама? Или всё-таки жена? Желание, не заветное, но крепкое – чтобы все были здоровы. 

Рабочий день закончился. Иду домой. Холодно. Ясно, через запятую, проплывают: ржавая жигули, глодающая какую-то кость кошка, клёны, полная женщина с зонтом, зелёный свет светофора, табачный ларёк, скамейка. Дом.  

И вот что в лифте подумалось. Эти два дня, осень – бог с ними. За два дня и вправду ничего не успеть. А за месяц? А за год? А за жизнь – можно. 

- Заряжай! – скомандовал Черномор. 

Богатыри зашуршали шомполами, прочищая стволы, засыпали в дырки огненного зелья (строго по мерке, чтобы оружие не разворотило, но и пули у ног не падали), забили пули и пыжи (Куда следовало, естественно! И нечего скалиться!), подсыпали того же зелья на полки и замерли на позициях. С севера задувало. Поставленные мишенями пугала шевелили пустыми рукавами старых, битых молью кафтанов, и со стороны казалось, что две рати стоят друг против друга в ожидании скорой битвы. 

- Пли! 

Богатыри защелкали кремнями по кресалам, старательно выбивая искры и пытаясь хоть одной, да попасть на фитили. Кое-кто уже умудрился бабахнуть в белый свет, как в копеечку, большая же часть славного черноморского воинства тихо материлась на новое сверхоружие, доморощенных конструкторов «от сохи» («сохатых») и на «не иначе – китайскую сборку». Наконец выстрелила и последняя пищаль.  

- Ну как, братцы? – крикнул Черномор, – Мощь ощущаете? 

Ряды стрелков переминались с ноги на ногу и … да известно, чего они молчали. С начальством спорить – себе дороже стоит.  

Не удержался только рыжебородый молодец с цифрой тридцать три на малиновом плаще: 

- Батяня, я из лука добрую дюжину стрел за это время пущу, за сто шагов из дубовой колоды щепы на растопку наколю. Видано ль дело – пяток выстрелов в час? Куды ж мы катимся, батяня, ежели богатырский меч на пукалку меняем? Ну, ишшо арбалет – ну, куды ни шло, но пуля – глянь, она ж дура, батяня! 

- Ванюша,- проникновенно процедил сквозь зубы Черномор, – Ванюша, ты противу фузей ихних шо, с палицей полезешь? На тебе бронь от оружия холодного, а кирас гишпанцы не придумали ишшо! Вспомни, французишка про ихние мушкетоны когда говаривал? Конечно, оно: и простая фузея пищаль переборет, но ты бы ишшо афтамат сразу захотел! А молодечество где?! Один раз пальнули и щупальца опустили? А ну-ка, заряжай! 

Учились до темок. Первую полудюжину пугал расколошматили вдрабадан: каждый норовил в крайнего левого пальнуть, потому что какой-никакой порядок по мишеням забыли определить. Зато уже и по семь, и по восемь даже выстрелов в час выходило. 

Д`Артаньян ехал на модном, зеленоватого с переливом цвета жеребце (расцветка «хамелеон», эксклюзив невероятный!), насвистывая под нос «Калинку-малинку». Припев, правда, у «калинки» был вполне молодецкий и французский: «Шантрапе… шантрапе… это – игра со смертью…» В седельной сумке уютно побулькивала и позванивала не одна порция «а это – на дорожку», за пазухой грели душу дорожные грамоты, пропуска, визы и «Акт о списании с Государевой службы за выслугою лет по случаю смены места жительства». 

Так под песню и доехал витязь до шлагбаума, означавшего край столицы и начало многочисленных кольцевых дорог. Тут, в последней столичной корчме, по богатырским правилам положено было принять подорожную чарку. Положено-то положено, да до чарки этой еще пробиться нужно было, потому что, начиная от самых воротин и до входной двери вихрился, крякал и ухал клубок человеческих тел. Время от времени от клубка отрывались тело – другое, шмякались в пыль и расползались под защиту заборов. Д`Артаньян покачал головой на эту русскую забаву и начал пробиваться поближе к подорожной чарке. И вдруг он понял, что вся эта куча-мала, все – против одного молодца. Молодец, правда, был хорош: в плечах широк, чуть ли не с Черномора, рослый, повыше Вани, пожалуй, а уж бил – только юшка кровавая из носов летела. Не мог наш благородный рыцарь безучастным остаться. Через пять минут двор был усеян постанывающими мужиками, а два добрых молодца ждали за столом по чарке да перекусить чего. 

Еще через час Д`Артаньян, подумав, что возвращаться – не к добру, сопровождал-таки нового друга обратно в стольный город, на Черноморово подворье, а еще через час, в аккурат к обеду, получив надлежащую справку от единственно необходимого для зачисления в богатырскую дружину лекаря – дринколога, новый богатырь Мишка получал на складе «меч – покладенец» да «ежовые рукавицы». 

За столом Мишка ел за троих, а наевшись – расправил плечи и крайний на лавке богатырь слетел на пол.  

- Ну, теперь рассказывай, как и чего! – потребовал Черномор. 

- Так я что? Я – ничего. Архангельский я. С обозом вот рыбным в столицу напросился. А обозникам плата моя мала показалась. А с чего мала, когда всю дорогу возы им ворочать помогал, плоты через реки вязал, по хозяйству хлопотал?! Чего ж кулаками-то в морду совать? Я и ответил, как мог! 

- Славно ответил, – встрял Д`Артаньян, – немало носов набок свернул! 

- Значит и быть тебе Мишкой – Ломоносом, – подвел итог Черномор, на этом обед и закончился. 

В этот день Д`Артаньян так и не уехал. Собрались вечером у Вани, пили медовуху, пели песни: вопили в три глотки, чего уж тут, да еще Горыныч подрыкивал. Зверь поначалу сунулся было пошутковать с новеньким, пугнуть его мало-мало, но получил от новенького щелчок по носу и сильно зауважал Мишку. Засиделись допоздна. Д`Артаньян ностальгически вспоминал своих бывших друзей Атоса, Портоса и Арамиса, Ваня пытался для проверки степени опьянения выговорить слово «безписспиртивный», а Мишка рассказывал Горынычу уморительные северные сказки про хрен – самотык да скатерть – самобранку, смешно бранился, изображая ее, и Горыныч просто заобожал нового друга. 

Утром головы побаливали маленько, но подорожная Д`Артаньяна действовала всего три дня. 

- Пора честь знать, – сказал он, – можете до шлагбаума проводить, если делать нечего! 

… А по щеке вдруг скатилась нежданная слезина. 

Тут Мишка спросил: 

- Братцы, а чего это вокруг столицы столько дорог наверчено? 

- Хороший вопрос, потому что у меня уже есть на него ответ! – сказал Ваня. – Я тоже долго думал. Имхо, это такая стратегическая тактика. Прикиньте: подходит к столице враг…. А мы ложные указатели устанавливаем, и марширует он вокруг города до полной потери боеспособности!  

- Врешь, как наша сказочница Филипповна, – вздохнул Мишка. – Поехали, заодно зверя твоего до ветру сводим. 

Поехали отпрашиваться у Черномора. Горыныч так к Мишке прикипел, что Ваня и поводок отдал: веди, мол! Мимо дворца ехали, вдруг слышат: 

- Ах! 

Царевну, видишь ли, Мишка сильно впечатлил. 

- Откуда ты, добрый молодец? Чьих батюшки с матушкой будешь? 

А сама Мишкиным голосом упивается до затемнения рассудка, только и уловила, что «Михаил Архангельский». Быстренько живописца, мазилу придворного с красками – во двор, тот за три минуты на широкой доске три персоны набросал ей на память, всех подписал, они по кресту на ту же добрую память поставили под физиомордиями своими, да и – дальше. А царевна доску об колено – тресь! – отломила Мишку и мазюну своему велела по эскизу точный портрет нарисовать и в спальню себе повесить. Тот и нарисовал к вечеру, да только поводок Горынычев на копьё похож получился, а от подписи «Михаил Архангельский» для пущей точности отломившиеся пять буквиц не дописал. Говорят, через многие лета портрет этот найдут, от грязи очистят, да и решат, …и ошибутся! Но это – еще когда будет! 

Черномор богатырей с радостью на побывку отпустил, только сказал в напутствие, чтобы заодно хулиганство там пресекли: 

- Оперативная сводка поступила, что шалит на той дороге сладкая парочка, типа Бонни и Клайда, помните, я вам рассказывал? 

Вышли на Большую Парижскую. В последнем городском кабаке по чарке зелена вина на грудь приняли, расцеловались по-русскому обычаю в нос да в обе щеки, да и отправили, наконец, своего боевого товарища. А сами продолжили! Мишка виноват-то! 

- А поехали, – говорит, – на Буховец! 

Так и «ехали» они, чарка за чаркой, пока не прибежал Ванин золотарь знакомый, растрепанный весь да покоцанный. 

- Ратуйте, люди добрые, – закричал с порога, – бочки поломаты, кони разогнаты, сейчас, нечисти, служилого обирают! Забьют до смерти! 

Тут с Вани хмель мигом слетел, ведь служилые, кроме них – в гарнизоне все, только французишка, дружок закадычный…. 

- Живо на конь! Слышь, Мишка? Тебе сказал! 

А тот уж и на коне, и Горыныч рядом. И поскакали они скоком богатырским, только пыль столбом да ворота запоздало рухнули. 

…А драка была! И знатная была бы драка! Да только сыграла свою роль дурная французская кровь: подкатилась к добру молодцу красна девка, а тот и разомлел…. И то сказать: вчерашний алкоголь, свобода долгожданная, а на девке еще пуд белил да румян оказался…. Поначалу-то она красавицей писаной и глянулась, под локоток Д`Артаньяну притиснулась. Витязь очумел малость: 

- Не узнал: кто ты, прекрасная пери? 

- Да я – сама Примадонна! 

- Вон оно как! 

А тут его сзади кистеньком пригрели – и поплыла земля перед глазами. Молодец – шпагу из ножен, двух-трех успел нанизать, с коня оседая, да где уж…. Единственно, пока вязали – кусался не хуже бешеного пса. 

- Ну что, богатырь, не совладал? – насмехаясь спросил его, веревками всего опутанного, старший среди разбойников. 

- Я разве богатырь? Вот слышал я, живет под Муромом Сидень Карачаровский, так его даже Мать-сыра-земля не держит. Гвозди в столешницу пальцами вдавливает, подковы ломает. Отец с матушкой придут ввечеру – вся столешница гвоздями утыкана и ни одной целой подковы в дому. А я и списан уже напрочь со службы. У вас тут до пенсии дожить – уже подвиг, а ежели царский счетовод лет пяток накинет до выслуги, то и ровно полтора. А у нас… Эх-ма! Что тут говорить-то, душу бередить? 

И начал разбойник пленника выспрашивать: с какого конца в город лучше тайно проникнуть, где казна царская хранится да много ли при ней караула, …ну и прочую всякую дребедень разбойничью. Молчит пленник, ответить как следовает не может: сознание покинуло. 

А разбойник изгаляется пуще прежнего: 

- Героем посмертным стать хошь? Аль инвалидным? И чтоб была тебе награда – бюст на Родине? …Из говна. Своими руками. 

Тут пыль на дороге заклубилась, а как осела – нарисовались из пыльного облака Мишка, да Ванька, да Горыныч. Постояли малость для огляда, чтобы в засаду не вляпаться. Мишка молвил: 

- Ну что же, как говаривали товарищ Шмаргунец и товарищ Тютенин, «Калонизаторам – смерть!» 

- Перекрестись, хлопче, да и ехай отседова! – сдерзил главный разбойник, – Не видишь? Я – сам Идолище Поганое, Одихмантьевич. 

- Щас я тебя перекрещу – и иди, …если сможешь! Должен же хоть кто-то вас остановить! Почему не мы? Должны же мы хоть кого-то остановить! Почему не вас? 

- Да ты кто таков? – не унимался разбойник. 

- Бонус! – ответил коротко Мишка, и начался бой. 

Хоть было всего двое богатырей, ежели Горыныча не считать, а разбойников – дюжина дюжин, летели вражины в разные стороны, валились под копыта коней богатырских, рассеченные на ровные половинки кто – поперек, а кто и вдоль. Только и слышались хеканья да айканья, свист булата да шмяканье посеченных. Иногда, правда, еще Ваня, понахватавшийся от Д`Артаньяна заморских ругательств, взвякивал: 

- А вот уж шершеля вам! 

И росла, росла гора вражеских тел. 

И скользили, скользили копыта конские по крови. 

И…. Вот и кончилось все! Шайка кончилась. Только – «Какие-то меня противоречия раздирают…» – успел еще проговорить Одихмантьевич и сдох, перекушенный пополам Горынычем. 

… А тут и богатырское войско с пищалями подоспело – золотарь добежал, в набат стукнул. 

Д`Артаньяна откачали, конечно. Бражкой из его же припасов дорожных сбрызнули – и очнулся богатырь от этой живой воды. Только не узнал никого и вспомнить ничего не мог. Так и поехал в свои Парижи – Лондоны беспамятный. Говорят, его в Парижах писака один очень уж сильно выспрашивал: как да что…. Но и в мемуарах мушкетерских, и в историях тех писательских про Русь никто ни словца, ни намека не увидел. 

Мишке в богатырях не глянулось. На премию имени Черномора за уничтожение банды да за пленение разбойницы (Эх, и забывчивый же я! Девка ведь была еще! Её потом скоморохам отдали, для фиглярства площадного. Это – чтобы за государственный счет не кормить.) купил он избу – пятистенку да и сделал в ней Академию, чтобы учить юнцов, наукам гораздых. А кого же учить, коли не их? 

А Ваня…. Ваня как в гарнизон вернулся, тут же ему Черномор в руки эскизик фигни какой-то в трех проекциях с надписью «Не знамо што» и – в новый поход. Только по плечу похлопал да сказал: 

- Идти тебе, Ваня, за три моря, за три горы, на три …. Эскизик не потеряй. Да в корчмах-то языком поменьше мели: мало ли что! Пойми, ты надёжа наша, тридцать третий – и швец, и жнец, и всем трындец! 

Глава 6. 

В холле гостиницы было малолюдно. Из кресла мне на встречу поднялся среднего роста полуседой мужчина с бородкой и тонким интеллигентным лицом. Одет он был в обыкновенный костюм. Наметанным взглядом я определил еще двух мужчин, сидящих невдалеке – по-видимому, из его охраны. Целовать протянутую мне руку я не стал, а самым мирским образом ее пожал. Плавным жестом он пригласил садиться, и принялся с полуулыбкой меня рассматривать. 

− Много наслышан о вас. Весьма признателен за материальную помощь и за ваше доброе сердце. 

− Я был бы достоин благодарности, если бы делился последним, но это ведь не так! 

− У многих людей даже в моей стране есть деньги, но им почему-то не хочется накормить голодных детей или восстанавливать рушащиеся храмы. Тем более, я слышал, что вы видите себя атеистом! 

− Монсеньор, вы всерьез полагаете, что среди верующих больше порядочных людей, чем среди неверующих? 

− Это зависит от того, кого считать верующим. Нынче весьма распространено обрядоверие. Но среди искренне верующих – безусловно. – Я с сомнением покачал головой. – Думаю, что и вы, сеньор Бенингсен, тоже верующий человек.  

Его прямолинейность и непосредственность не казались мне естественными и почему-то вызывали улыбку. 

− В общем, вы уже зачислили меня по своему ведомству, так сказать, в анонимные христиане. 

− Думаю, что так оно и есть. По делам людей определяется вера их! Даже если дела ошибочны, главное – благородство намерений. Не всем дано прозреть истину, но всем дана свобода в попытках творить добро. Бог в глубине нашего существования, в совести, в любви, в красоте. Кто-то из отцов церкви заметил, что в человеке, по сути, мало человечности. Бог человечен, а человек бесчеловечен. Христианство сверхразумно, и призвано облагородить Homo sapiens, довести его до истинно человеческого состояния. Оно не может быть выражено строго концептуально. Истинная вера выражается в практике жизни.  

Он замолчал. Таких конструкций я еще не встречал, хотя…. 

− Вам трудно что-либо возразить, но получается, что молиться вовсе не обязательно, а уж ходить в церковь и вовсе ни к чему. 

− Для преобладающего большинства – это необходимо. Оно напоминает и дисциплинирует. Но не для всех. Сейте разумное, доброе и этого достаточно. 

− Монсеньор, какое счастье, что вы не родились пару сот лет назад! Не уйти бы вам с такими взглядами от рук святой инквизиции! 

− К сожалению, вы правы. Что ж, церковь ошибалась. Наш Папа, как вам, наверное, известно, покаялся перед миром за неоправданное насилие над людьми. Времена другие и взгляды, суждения должны соответственно меняться.  

Мне очень хотелось ему заметить как это удобно: пролить реки крови человеческой, а потом отделаться всего лишь публичным раскаяньем, но я удержался. 

− Монсеньор, вы священник, несомненно, новой формации. Если бы я собрался уверовать, то ваши взгляды мне наиболее близки, хотя кое-что не мешало бы уточнить. Позвольте пригласить вас в гости. 

Он задумался. 

− Что ж, надеюсь, я вас не стесню. А обменяться суждениями с мыслящим человеком всегда интересно. 

− Машина заедет за вами…. 

− Если удобно, то часов в шесть вечера. 

Я вызвал по мобильнику своего шофера и представил его охранникам. 

______ 

Вечером позвонил Боб. 

− Как прошла встреча? 

− Очень интересно. Достойный кандидат на костер времен разгула святейшей инквизиции. 

− Не очень-то обольщайся его якобы ультра прогрессивностью. Он знает, кому что нужно и можно говорить. 

− Я пригласил его на завтра в гости. 

− И он согласился? Фред, это влетит тебе не в одну тысчонку! Сеньор Аларконе очень рациональный человек. О чем ты собираешься с ним беседовать? 

− Как получится. Хотелось бы о перспективах развития нашего общества и роли бога в этом процессе. 

− Я бы тоже не прочь послушать. 

− Хорошо. Постараюсь записать. Кажется, это не очень этично, а потому пленку ты не получишь, но сможешь прийти и прослушать. 

− Договорились. Видишь ли, роль монсеньора Бернардо на данном этапе во внутренней политике государства весьма значительна. Мы надеемся на его поддержку в грядущих преобразованиях. 

_____ 

Атмосфера общения стала заметно теплей после знакомства Монсеньора с детьми. Он о чем-то поговорил с Че, Мончиттой. Лусия с мужем собирались куда-то в гости, но перед уходом тоже были ему представлены. 

Когда мы остались одни, он настоятельно просил рассказать ему, как кто попал в мою семью. 

− Господь воздаст вам за вашу доброту. 

− Монсеньор, вы серьезно считаете, что господь занимается судьбой каждого человека?  

Мы прохаживались по аллеям нашего парка. Некоторое время он молчал. Наконец произнес: 

− Должен покаяться перед вами за сказанное. Я до сих пор не решил для себя этот вопрос. Вам это кажется странным? 

− Простите, но я недостаточно знаю вас. Вопрос действительно необычайной важности и сложности, как и многие другие вопросы теологии. Вплоть до проблемы существования бога. 

− В существовании бога я уверен абсолютно. Я это чувствую. Но многие заявления церковных авторитетов кажутся мне сегодня сомнительными. 

− В том числе и зафиксированные в священных книгах? 

− Да, поскольку и они были написаны такими же церковными авторитетами. Вы ведь знаете, что положения, канонизированные на соборах, принимались простым голосованием. – То, что он говорил, было удивительно не своим содержанием, но совершенно непонятной откровенностью. Я бы даже сказал – рискованной откровенностью. 

– Мир меняется, − продолжал он, − и наше будущее внушает серьезные опасения, но церковь, вера, продолжают быть востребованными и, смею надеяться, полезными человечеству. – Я, положим, так не думал, но возражать не стал. − Уж вы-то знаете, что за нравы господствовали в империях аборигенов в доколумбовый период! Что по сравнению с ним козни инквизиции! Хотя действия церкви тоже были не всегда достойными. Сегодня это признано самим папой! 

− Монсеньор! Позвольте и мне быть столь же откровенным. Я вижу перед собой человека прагматических взглядов. Ультрасовременного! Неужели такой человек может быть религиозен? Я не говорю верующим в нечто над нами стоящее, мирообразующее. Но, исповедовать какую-то определенную религию из множества существующих! Со всеми ее ритуалами, с необходимостью замалчивать очевидные нелепости! Из той противоречивой мешанины, которую представляют собой идеи священных книг христианства, неужели не ясна истинная сущность религии? При всей ее полезности. Вольтер на этот случай высказался точно. 

− Но, почему вы не хотите идти от факта? Еще блаженный Августин сказал: «Люби бога, и поступай, как хочется»! 

− Простите, но это уж очень двусмысленно. Вы говорите, что будущее внушает вам серьезные опасения. Что вы имели в виду?  

Он долго собирался с мыслями. 

− Мне не часто приходится отвечать на такие вопросы. Это расслабляет! Выражаясь языком комментаторов, можно сказать, что это хороший вопрос! Заставляет задуматься и определиться. Но безумно сложно. Уже прошло немало лет с тех пор, как Фукуяма провозгласил близкий конец истории. Меня, помнится, это заявление поразило. Не мне тягаться в знании предмета с профессионалами такого уровня. Но вот пару лет назад он был вынужден признать, что несколько поспешил с таким утверждением. С другой стороны, заявление Холдингтона о неминуемом столкновением цивилизаций. И довольно убедительно. Одно для меня несомненно: система либеральных ценностей такой, какой она функционирует сегодня, лучше всех других существующих, но весьма далека от совершенства. Более того, в некоторых областях человеческой жизнедеятельности она вредоносна. 

Мы подошли к бассейну и разместились в креслах. Начинало смеркаться. Епископ продолжил. 

− Да, вредоносна. Отставшим нужно подтягиваться, но к чему? К образу жизни «золотого миллиарда»? Но я серьезно опасаюсь, что если нищие массы Юга каким-то способом начнут выбираться из своего гетто отсталости, то это неминуемо и сильно отразится на благополучии пресловутого миллиарда. Ведь чего греха таить, ограбление отставших народов не только в прошлом, но продолжается в несколько более утонченных способах и поныне! К тому же материальных ценностей планеты на всех просто не хватит! Пойдут ли добровольно развитые страны на некие самоограничения в потреблении? Очень сомнительно. До сих пор ничего подобного историей не зафиксировано. Эгоизм, бессердечие, бесчеловечность – этого сколько угодно, но массового альтруизма, истинного братства народов – что-то не припомню. Конечно, мир, люди меняются, но не думаю, что это так уж значительно. Помочь другим не в ущерб себе – это, пожалуй, предел того, что мы достигли.  

Ну и епископы пошли нынче! Впрочем, Боб предупреждал… Показалась Мончитта с подносом и целым выводком нашей малышни. Замыкали шествие два здоровенных сторожевых пса. 

− Прямо таки библейская сцена! – Умилился Монсеньор. 

− Миссис Бетси спрашивает, не нужно ли вам чего-нибудь еще? – Поставила на столик бутылку вина, стаканы и фрукты. – А миссис Лора спрашивает на когда готовить ужин? 

Глядя вслед удаляющейся процессии, он сказал:  

− Вы создали некий оазис человеческой доброты. Это трогает душу. Поверьте. Но мир не таков. В мире переизбыток ненависти, эгоизма, и большой дефицит культуры, да и просто человечности. Думаю, что и ваш жизненный опыт говорит о том же. 

− Как вы полагаете, Монсеньор, чем объяснить тот наблюдаемый нами процесс, когда богатеющие страны, впервые получившие возможность вложить средства в воспитание и культуру, поддерживают по преимуществу поп культуру, в которой превалируют примитив и даже разнузданность? Под лозунги либерализма, свободы личности поощряют, по сути, вседозволенность. 

− Это очень сложный вопрос. – Монсеньор со вкусом выпил. – С одной стороны, человеческая природа требует неких возбудителей, а, с другой, потакать ей в условиях тотальной рыночной экономики весьма выгодно. Борьба с наркотиками имеет твердое физиологическое обоснование. Наркомания убивает. Но «шоу-гашиш» не убивает тело. В своих худших вариантах он тормозит развитие, а то и просто калечит душу. Вся проблема в рынке. В его неоправданной универсальности. Нельзя отдавать искусство рынку. Мне кажется, сегодня это уже начали понимать  

Я смотрел на него с нескрываемым удивлением. Интересно, насколько он позволит себе смещаться влево? 

− Мне кажется, вы затронули главное. Интересы капитала стоят на пути дальнейшего развития человечества. Тут левые, пожалуй, правы. Вы не находите? 

− В какой-то мере да. Видимо, мировой капиталистической системе предстоит совершить очередную трансформацию. Если этого не произойдет, то в руках левых и исламистов будет мощное идейное оружие. Оно поможет им привлечь на свою сторону широкие массы Востока и Азии. Эти люди всегда предпочтут идеалам свободы, демократии, мирное благополучие в условиях даже авторитарных режимов и исламских ограничений. 

− Но возможно ли это, даже такое благополучие в условиях несвободы? Да и молодое поколение не так уж просто удерживать в рамках! Вот вы говорите, что нельзя отдавать искусство на откуп рынку. Другими словами, нужно воспитание, искусство субсидировать и держать под контролем. Это значит, что что-то придется ограничивать, а то и просто запрещать. Но весь опыт человечества говорит, что это очень опасный путь! Сразу встает вопрос, а кто конкретно будет ограничивать и запрещать? Ведь это мощное орудие воздействия на общество, и оно обязательно попадет в чьи-то конкретные руки. Будет обслуживать чьи-то интересы и, вероятнее всего, они частенько будут расходиться с интересами общечеловеческими. 

− Я скажу вам то, что говорить не принято. Особенно в моем положении, хотя это относится к преобладающему числу людей. Наберусь смелости и скажу. Я не знаю ответов на ваши вопросы. Правильней будет сказать: думаю, что знаю, но уверенности в их правильности у меня нет. Вам это кажется странным? В своей профессиональной деятельности я придерживаюсь политики церкви, хотя не всегда и не со всем согласен. С одной стороны, идет естественный ход событий. Порой, страшноватый именно своей естественностью. Неторопливый и кровавый. С другой – историю делают сами люди. И от того, как они ее делают, многое зависит. Главная проблема – вмешиваться, делать историю, не нарушая естественности, законов исторического развития. Но где те меры, где определители границ вмешательства? Как найти оптимальное направление, время и степени этого вмешательства? – Немного погодя добавил. – Трудно смириться с мыслью, что за время одной человеческой жизни даже в условиях удачных воздействий, даже в нынешних условиях резкого ускорения всех процессов развития, ничего значительного в истории сделать нельзя. Разве что еще больше увеличить количество страданий, крови и грязи. Жаль, но таковы реальности исторического процесса.  

Мы снова выпили. Мне показалось, что его мысли в последних фразах утратили четкость. Их можно было оспорить, но делать этого я не стал. Спустя некоторое время он продолжил. 

− Стоит ли поэтому удивляться, что многих благородных молодых людей такой темп хода истории не устраивает! И не только молодых. Господь вдохнул в нас искру совести, и из-за этого мы теряем покой, готовы сражаться, и даже умирать. По большому счету − это прекрасно, но почему так велика цена? Почему все идет так медленно? 

− Если вообще идет. 

− Да, если вообще идет. Иногда думаешь, что пребываешь все в том же варварстве, только высокотехнологичном. Вершина наших достижений в устройстве мира – это либерализм, рынок, демократия. Но какая же всё это мерзость! Часто повторяют слова Черчиля, что демократия – это безобразная форма правления. Об этом же говорил и Аристотель, но, к сожалению, ничего лучшего человечество не придумало. Все другие известные способы социального мироустройства оказываются на практике еще хуже. Внутри нации в чем-то похожая ситуация. Единственный носитель культуры – интеллигенция, и никакой прогресс без нее во всех сферах жизни невозможен. Но взгляните на эту интеллигенцию! Она в большинстве своем продажна и готова обслуживать любые способы правления. Но ничего лучшего нет! – Я разлил остатки вина. Поставив пустой стакан, Монсеньор де Аларкон довольно мрачно заметил: − Все современные реалии демократии замешаны на лжи. 

− Но я бы сказал, что по большому счету это ложь во благо. Или вы полагаете, что прямая демократия, т.е. действительная власть народа, была бы лучше?  

− Конечно, непросвещенным народом нужно управлять. Суть вопроса лишь в степени допуска народа к управлению. Судя по нашей стране в этом вопросе справедливости нет. Нет социальной справедливости и в других странах. 

− Но как же вписывается в эту картину ваш бог? 

− «Платон мне друг, но в боге истина»! Мир формирующегося постмодерна не мыслим без соответствующего пересмотра и религиозных концепций. Но потребность в умиротворении и спасении души остается. Господь при сотворении человека вложил в него, как я уже говорил, крупицы совести и разума. Свой дальнейший путь человек должен пройти сам.  

Это было уже нечто определенное. Значит, возобладала концепция невмешательства. 

− Но как же тогда быть с Христом? 

− Да, да. Это было вмешательство, но оно носило концептуальный характер. Своего рода коррекция веры. Больше ничего подобного не было. Но, разумеется, провиденциальный замысел нам неведом. 

− Если верить в существование бога, то не знаю как у вас, но у меня складывается впечатление о его полной бессердечности. Это какая-то чуждая, нечеловеческая сила. 

− Что ж, вспомните Лао Цзы! «Небо и земля немилосердны. Совершенно мудрый – тоже немилосерден» 

− На стене одного из бараков концентрационного лагеря то ли в Германии, то ли в России кто-то из заключенных оставил надпись: «Если бог есть, то пусть он попросит у меня прощения». 

Прослушивание заняло у Боба почти два часа. Иногда он ухмылялся. Закончив, спросил: 

− И сколько ты пожертвовал на восстановление кафедрального собора?  

Я назвал цифру. 

− Дороговато обошлась тебе эта беседа! 

______ 

На очередном собеседовании с миссис Келли я признался, что мне значительно полегчало. Нависшая надо мной огромная черная волна тоски и одиночества отступила. Мысли о смерти, о бессмысленности нашего существования как бы утратили свою остроту, хотя внешний мир ничуть не изменился, и жизнь по сути своей оставалась трагичной. Кажется, это у Кастанеды: «Искусство жить состоит в том, чтобы уравновесить ужас от того, что ты человек, восторгом от того, что ты человек»! Хорошо сказано! Видимо, я приблизился к этому равновесию. 

Изменив и значительно сократив количество лекарств, миссис Келли, как бы между прочим, спросила, знаю ли я, что Джуди приглашают в оперный театр Глазго. «Не бог весть что, но всё же какая-то стабильность на ближайшие пару лет».  

− Насколько я понимаю, выйти за вас замуж у нее вряд ли получится. – Я подтвердил. – Я не настаиваю на данной кандидатуре, но побег в любовь настоятельно рекомендую. С последующей женитьбой. Разве ваш прошлый опыт не подтверждает мою правоту? 

− В каком смысле? 

− В смысле мощного и благотворного влияния на психику. Нормальному человеку, относящемуся к себе без особых иллюзий, не обремененному решением неких грандиозных задач, трудно жить только для себя. 

− В принципе, вы, безусловно, правы. Хотя я мог бы возразить, что у меня дети, о которых я забочусь. Но разве мыслимо влюбиться по заказу? 

− Нет, разумеется, но повысить вероятность можно. Расширьте круг общения, поезжайте за границу. Желательно не туда, где вас могут убить. При ваших возможностях и жизненном опыте у вас все шансы найти себе достойную подругу. Деньги, конечно, создают в этом вопросе определенные сложности! Джуди, видимо, потому и неприемлема психологически, что вы подозреваете ее, возможно подсознательно, в корыстных интересах. Но ведь и у вас в любви тоже в известном смысле корыстный эгоистический интерес! Вы стремитесь к психокомфорту, наслаждению, счастью. И все это, прежде всего, для себя! 

- Это уж слишком большие натяжки. Мне представляется, что в истинной любви превалируют совсем другие чувства: бескорыстие и даже порой жертвенность. 

− Конечно, конечно. Впрочем, одно не исключает другого. 

Есть еще религия. Весьма мощное терапевтическое средство, но при вашем критическом уме – это не пойдет. В упрощении мира у вас потребности нет. Полюбить ближнего как самого себя – у вас, как показывает опыт, не получается. Получив по правой щеке, вы скорей пристрелите, чем подставите левую. Впрочем, я не в осуждение. Иногда так и надо поступать. Еще Конфуций говорил, что платить добром за зло – глупость. Чем же тогда платить за добро? Нет, религия Вам не подойдет. А почему вы забросили археологию? Из-за смерти профессора Розенцвейга? Но Лопес жив, и с удовольствием составит вам компанию. Да есть и множество других серьезных ученых в этой области. Были бы деньги! Но сначала с Джуди в Европу.  

Она молча выписывала рецепты. Словно что-то дернуло меня за язык, и я спросил. 

− Миссис Келли, А вас порой не охватывает отчаяние при взгляде на мир со всеми его мерзостями и непременным личным финишем? 

– Представьте себе, что нет. 

− И как это вам удается? 

− Примерно так же, как и большинству людей. Автоматика мозгового психокомфорта поддерживает нужный баланс. Учтите, что мое положение отягощено к тому же возрастом и всем ему сопутствующим. Должна вам заметить, мистер Бенингсен, что обычно такие вопросы не задают. Но, преодолев желание указать вам на вашу бестактность, отвечаю. К сказанному хочу добавить, что управляемая область психики тоже должна действовать в нужном направлении. Следует разумно подходить ко всем горестям человечества. Хорошо бы понимать, что можно сделать, а что нам неподвластно. Бессмысленные страдания лишь разрушают психику, не влияя ни на что в этом мире. Так что порой лучше заниматься своим делом и оставить мировые проблемы в покое. Конечно, мир от этого лучше не станет, но личный покой – о нем тоже стоит позаботиться. Особенно на старости лет. Вот вы еще можете вступить в какое-нибудь ультра левое движение и бороться с мировым злом. Даже с оружием в руках. Это вполне способно принести вам удовлетворение и душевный покой. Впрочем, полной гарантии и здесь дать нельзя. Трезво оценивая результаты такой своей деятельности можно впасть в еще большее отчаяние. В моей практике такие случаи наблюдались. Как видите, просчитать конечный эффект довольно трудно.  

Милая светская дама куда-то исчезла. На меня смотрела профессор и доктор наук. Несколько насмешливо. 

− Итак, что вы выбираете? 

______ 

Теперь, много лет спустя, эта поездка представляется мне сплошным потоком музеев, дворцов, пейзажей. С Джуди мы расстались в Лондоне. Она направилась в Глазго, а я в Париж. Больше мы с ней не встречались. 

Из Италии меня вызвала домой Бетси. У нее нашли рак, и дом со всей нашей разновозрастной ребятней перешел под начало Лусии. К тому времени у нее подрастало уже двое своих. 

Грустно было расставаться с Бетси. Конечно, годы весьма преклонные, но я возил ее по всем светилам, и делал все, что к тому времени можно было сделать. Видимо это продлило ей жизнь на пол года. Скорее, впрочем, существование. Но болезнь она обнаружила поздно, время было упущено, и развязка наступила неотвратимо. Боли были ужасные. Никакие наркотики уже не помогали. До сих пор вспоминаю с ужасом. Свое имущество Бетси завещала мне, а составляло оно более десяти миллионов в ценных бумагах. Поскольку прибыль она никуда не вкладывала, то все дивиденды за много лет оседали на ее счете и представляла тоже весьма внушительную сумму. В связи с этим в Сан-Антонио появились стипендиаты, продолжавшие обучение в столице и даже в Штатах. Давно это было.  

Но сколько можно валяться? Надо начинать вставать. Нынче – это целое дело. Начали! Вроде сегодня почти без проблем! Теперь меня еще и ноги подводят. Но сегодня терпимо. Вообще, кажется пора заканчивать. Что заканчивать? Жизненный путь. Кажется, Плиний сказал, что возможность умереть, когда захочется – лучшее, что боги дали человеку. Или не Плиний? В сущности, сейчас почти все силы и время уходят на борьбу за продление жизни. В просветах пишу и вспоминаю. Жизнь, на мой взгляд, прошла вполне успешно. Как говаривал покойный Боб, «Фред – счастливчик». Скучно, в общем-то, не было. Конец, правда, несколько подпортил общую картину, но, в целом, жаловаться грех. 

Перемещаюсь своим ходом. Голова сравнительно ясная, почти ничего не болит. Сил, правда, все меньше, и сердце порой прихватывает, так это же минимальная плата за столько прожитых лет! Конечно, можно измыслить нечто более приятное. Никаких тебе неприятностей и безболезненная смерть во сне. Хорошо бы, но… Пожалуй, это уже слишком. Хотя, даже во сне смерть довольно неприятная штука. Как-то противоестественно: жить, жить и вдруг исчезнуть. Но ведь именно это естественно! Естественно, когда все ресурсы исчерпаны, но пока голова работает, умирать не хочется. Даже самая благополучная жизнь трагична именно этим. 

Хватит философствовать. Займемся-ка делом. У меня такое ощущение, что нужно спешить. Сажусь за компьютер. Клавиши нажимаю пока без проблем. Припоминаю, как встретился в британском музее с бывшим министром профессором Гильямесом. Встреча была и неожиданной, и радостной. «Континентальные соотечественники» − сострил профессор. Я пригласил его на спектакль в оперу, а потом на ужин, который заказал в номер. 

О спектакле говорить не хотелось – ничего выдающегося. Меня в то время больше интересовали политические вопросы. Деятельность Гильямеса чуть ли не радикала в качестве министра культуры в правительстве, во главе с президентом, с которым левые боролись много лет. Называлось оно правительством национального примирения. Но в ответ на мои вопросы он ограничивался общими фразами. За то про свою отставку рассказал подробно и с чувством. Вкратце его конфликт с президентом состоял в том, что любовница главы государства возымела желание петь в опере. Ночной клуб, где она была очень популярна, стал ей тесен, а возможности президента велики. То, что голос ее был отнюдь не оперный, она принимать во внимание не желала. Но оперный театр – это в известном смысле лицо государства, и допустить такой срам было невозможно. Заручившись поддержкой всех членов кабинета, включая военного министра, он побеседовал с президентом. Итог оказался для министра культуры плачевным. Отставка. Все, на чью поддержку он рассчитывал, его не поддержали. Американское посольство тоже промолчало. Впрочем, был и положительный момент: Камилла – Хосефа все же осталась в своем клубе, и честь национальной оперы была спасена. Заодно возрос авторитет Гильямеса в кругах интеллигенции. Смешная история. 

− Какова ваша роль сегодня в руководстве левым движением? 

− Можно сказать, я от него отошел. В связи с тем, что кровавое историческое буйство России завершилось позорным крахом, левые идеи претерпевают сильную деформацию во всем мире. Попытки подстегнуть эволюцию, исторический процесс, найти особый путь, немедленно ведущий ко всеобщему счастью, оказался очередной химерой, и довольно дорого стоил человечеству. Невзирая на темперамент и внешнее благородство левых порывов, приходиться соглашаться с неизбежностью эволюционного пути развития. Есть люди, которых такое положение вещей не устраивает. Они продолжают борьбу. Порой, вооруженную. С одной стороны, успеха в этой борьбе в обозримом будущем конечно не будет. Да и не дай бог им победить в государственном масштабе. Но, с другой, терпеть некоторые режимы просто непереносимо. 

− Вы пришли к отрицанию целесообразности вооруженной борьбы с капитализмом? Революции вам теперь представляются исключительно бессмысленными акциями?  

Он задумался. 

− Во-первых, отсутствие прокламируемых конечных результатов не означает отсутствия смысла самого движения, борьбы. Оно может содействовать прогрессу, если социальным прогрессом считать рост социальной справедливости в мире, наряду с решением его материальных проблем. Во-вторых, разнообразие мышления людей есть объективная реальность. Соответственно объективно неизбежно и отражение этого разнообразия в политическом спектре. Это касается и левых, и правых. Дело не в целесообразности, а в искусственности или естественности этих социально ориентированных движений. К примеру, коммунистические движения были во многом искусственны. Об этом свидетельствует резкий спад числа коммунистов вплоть до исчезновения в отдельных странах коммунистических партий при прекращении их финансирования Россией. Что до революций, то и они бывают разные. Тут надо определиться. Революция 1789 года во Франции была объективно заданной, неизбежной. Революция 1917 года в России – нет, хотя она потрясла мир и оказала на него серьезное воздействие. Попытка Че Гевары – акция значительно меньшего масштаба, красивая, но бессмысленная. 

− А действия ваших партизан? 

− Они полезны в смысле расшатывания нашего коррумпированного режима, но они не должны победить. Да этого и не произойдет. 

− Когда вы были молоды, то думали, по всей вероятности, иначе.  

Он слегка поморщился.  

− Пожалуй. Но я и сегодня пристрелил бы с чистой совестью немало негодяев, в том числе и в правительстве. И это при полном понимании бессмысленности таких акций в историческом аспекте. Хотя, иногда уничтожение отдельных лиц все же существенно влияет на ход истории. Многое изменилось бы, если бы, к примеру, Александр Македонский погиб в самом начале персидских войн. К сожалению, не мало молодых по-прежнему полагают, что, свергнув какую-то премерзостнейшую хунту, они решат социальные проблемы страны. Если условия не созрели, то на смену одной хунты просто придет другая. И порой очень достойные люди зря сложат свои головы. 

− Что ж, наверное, вы правы. Но, надо признать, что это довольно тягостная правда. Сносить правление корыстолюбивых негодяев, уповая на грядущий некогда прогресс – это не все в состоянии. И потом, где четкие критерии, указывающие, что время перемен уже наступило? Чаще действуют методом проб и ошибок. И кто различит где, как вы выразились, историческое буйство в попытке искусственно подхлестнуть прогресс, а где сам прогресс? Вы не думаете, что активные выступления левых есть необходимая и естественная составляющая эволюционного процесса? Что до насилия и кровопролития, то помните, Маркс говорил, что насилие – это повивальная бабка истории! Самые, что ни на есть созревшие революции, самые победоносные освободительные войны разве обходились без крови и насилия? Кстати, я думаю, что победи левые повстанцы сегодня и стань вы президентом, социальный прогресс был бы непременно.  

Он улыбнулся. 

− Спасибо на добром слове, но пока это невозможно. Штаты считают себя оплотом демократии, но почему-то наша грубая имитация демократии со всей ее коррумпированностью и прочей мерзостью вполне их устраивает. Думаю, что дело в презренном металле. Наше правительство придерживается четкого проамериканского курса, и с радостью позволяет транснациональным и чисто американским компаниям грабить свой народ. За что имеет возможность урвать изрядный кусок пирога. В сущности, как я уже писал, мы наблюдаем довольно циничное предательство идеалов демократии со стороны Америки. Я не оскорбляю ваши национальные чувства? 

− Все вот так беспросветно? 

− Нет, конечно. Но пока всяческая мерзость доминирует. 

− Что же может изменить ситуацию? 

− Народ. Все более просвещающийся народ. Под руководством левых. Новых левых. Неосоциалистов. 

− Но у левых нелады с экономикой! 

− Далеко не у всех. Социалисты в Европе вполне рыночники. И даже более того, неорыночники. Не следует думать, что развал СССР означает начало эпохи безграничного торжества западного либерализма. Слишком очевидны его дефекты, невзирая на столь же очевидные экономические достижения. Классический рынок себя во многом изжил. А в мировом аспекте и подавно. Сегодня человеческая мысль социалистической ориентации бьется над решением проблемы создания общественного сектора в экономике не похожего на советскую систему управления предприятиями. Над тем как модернизировать современную демократию, что бы повысить влияние простых граждан на руководство государством. Эти и другие проблемы (например, как спасти культуру от власти бизнеса, рынка) настоятельно требуют решения. Альтернативами выступают различные движения фундаменталистского толка, заранее обреченные на поражение в борьбе за спасение и дальнейшее развитие человеческой цивилизации. Но, может быть, мы оставим политику? 

− Профессор, позвольте еще один последний вопрос, который почему-то не дает мне покоя. Когда еще я встречу на своем пути человека вашего уровня? 

− И что же это не дает вам покоя? 

− Проблемы прошлого. Проблема минувшего социализма в России и других странах их лагеря. Распространенным является мнение, что все происшедшее – это досадная случайность, ныне исправленная временем. Я имею в виду большевистский переворот и все последующее. Не кажется ли вам, профессор, весьма маловероятным, чтобы событие такого масштаба и такой степени воздействия на судьбы мира было следствием простой случайности? Мне представляется, что в силу каких-то причин глубинного характера вектор исторического развития должен был быть скорректирован. И перед нами не случайность, а именно коррекция, которая под воздействием большевиков в мире и произошла. Выполнив свою историческую задачу, система за дальнейшей ненадобностью была убрана с исторической арены.  

Наклонив голову, он молча смотрел мне в лицо. Через некоторое время заметил: 

− Вам не кажется, что вы как бы персонифицируете историю? Думаю, что такая схема пришлась бы по душе теологам. 

В дверь постучали. Официант убрал посуду. Поставив кофейник и бутылку ликера, бесшумно удалился. 

− Профессор, чем вас так заинтересовал древний Вавилон? 

− Скорей Ассирия. Появились переводы новых табличек. Необычайно интересно. Быть может, придется пересмотреть не только кое-что из древней истории, но и саму проблему появления человека. Печально интересными являются отчеты о снабжении продовольствием лагерей перемещенных лиц. Вы же знаете, что ассирийцы переселяли по своему усмотрению целые завоеванные народы. В этих лагерях была жуткая смертность. Ощущения такие, как будто читаешь про какой-нибудь вполне современный Освенцим. Кстати, я прочел вашу последнюю книгу. Не берусь судить о ее научной ценности, но прочел с большим интересом. Поздравляю, сеньор Бенингсен! Ваш анализ классового расслоения тогдашнего общества выдержан вполне в марксистском духе. Кровавое у нас прошлое. 

− Спасибо. А что вы, думаете, нас ждет в будущем? 

− Очень трудный вопрос. Международная комиссия ООН в своей резолюции записала, − он прикрыл глаза и произнес, словно читая невидимый мне текст. – «Бесчеловечность людей по отношению друг к другу не изобретение нашей эпохи, но никогда еще в истории она не проявлялась с такой силой и размахом». Довольно печальные выводы. Но если считать, что мы остались на древнем, скажем, ассирийском уровне, и что каких-то скачков в этом направлении в ближайшее время не предвидится, то чего мы можем ожидать в будущем? 

− Но, согласитесь, что прогресс в морали все же есть, и управляемость миром возросла. 

− Пусть даже так, но при первом же серьезном кризисе звериная суть, уверяю вас, несомненно, выйдет на первый план. А причин для кризисов, в том числе и глобальных, более чем достаточно. Отношения людей друг к другу в духе толерантности остаются сегодня столь же недостижимыми, как и в древности. Ислам, кажется, готов принять всех недовольных под свои знамена. А это очень коварная религия. Упрощенный вариант христианства, ориентированный на безусловное и слепое подчинение личности. Ах, оставим эти мрачные темы. 

− Кстати, вы не знаете, где сейчас профессор Алонсо?  

− Знаю. Он в командировке, в Париже. Кажется, приобретает что-то для своего музея. Спонсоры по моим сведениям снабдили его весьма приличной суммой. 

_____ 

День в Париже был у меня разделен на три части. Утром в Лувр. Каждый день. Как на работу. После обеда – обход города. Точнее, объезд. Вечером театр. Общее впечатление от Лувра – ошеломление. Об остальном не говорю. О каком городе написано больше? И как написано! 

О профессоре Алонсо я вспомнил дня через три. Найти его через посольство не составило труда. Мы встретились у Лувра и провели вместе больше трех часов. Ноги гудели от усталости. Голова была переполнена невероятным обилием впечатлений. Не знаю, как профессора оценить в качестве идеолога правых, но гидом он был превосходным. Вечером договорились встретиться на квартире, предоставленной ему уехавшими в круиз друзьями. 

Мы расположились в очень мило обставленной комнате. Ничего ультрасовременного, но и от Людовиков тоже ничего. Нечто в стиле Арт Нуво. 

Какое-то время ушло на рассматривание нескольких прекрасных полотен, развешанных на стенах. 

− Вы хотели мне что-то показать, профессор? 

− Да, да. И не только показать. – Он достал из шкафа полотно размером полтора на два фута. Прелестная мадонна в стиле Рафаэля. 

− Кто-то из учеников? 

− Нет. Копия. 

− Великолепно. 

− Если хотите, можете купить. Дело в том, что купил ее я, но эта сумма подрывает мои финансовые возможности и ограничивает время пребывания в Европе. Удержаться не мог, но по зрелому размышлению приходиться продавать. – Он назвал сумму. Это было не дешево даже для такой прекрасной копии. 

− Почему так дорого? 

− Вы правы. Для простой копии дороговато, но это копия работы Рубенса. Документы прилагаются. Из времен ученичества, я полагаю. Уверяю вас, что рыночная цена этого полотна значительно больше. Но в моем положении выставлять только что купленную картину на продажу было бы опрометчиво. Конечно, можно это сделать через посредников, но времени потребуется много. 

− Беру. – Я выписал чек. 

− Мартини? 

− С удовольствием. Как говорится, спрыснем сделку. – Он слегка поморщился. 

− Как впечатления от Парижа? 

− Я несколько подавлен обилием прекрасного. Профессор, что есть красота? 

− Мой дорогой друг! Ведь это один из труднейших вопросов, чему свидетельством множество авторитетнейших суждений порой не очень-то совместимых. Вот почему и у меня для вас нет однозначного ответа. Если хотите, могу дать краткий обзор суждений по этому вопросу.  

Говоря откровенно, такой обзор я бы мог сделать и сам, но хотелось послушать его в изложении профессора. 

− Итак, наберитесь терпения. – По всему было видно, что ему самому хотелось высказаться на эту тему. И возможно не столько ради меня, сколько для подведения неких итогов собственных размышлений в этом направлении. − Начать и закончить можно бы Гегелем, который писал: «Рассудку невозможно постигнуть красоту». Право, на этом можно бы и остановиться, но вы ведь вероятней всего материалист, и вам подавай материальную сущность прекрасного! А для чего? Что бы утвердиться в своем материализме? Чтобы создать рецептуру прекрасного? Стоит ли? 

− Но мне, возможно, придется отвечать на подобный вопрос. Студенты – народ пытливый. Точнее сказать, среди них встречаются пытливые умы. 

− Понимаю. Вы хотите выяснить обьективную сущность прекрасного. 

− Да, поскольку если не признать наличия таковой, то остается согласиться, что это нечто вроде иллюзии, дарованной избранным в порядке утешения и компенсации милосердным провидением.  

Он с некоторым любопытством воззрился на меня. 

− Индикатором красоты является несомненно мозг, который воспринимает объективно существующую реальность. Если стоять на материалистических позициях, то вопрос стоит так: что собой представляет то объективное, вещное нечто, существующее вне сознания и вызывающее у нас ощущение прекрасного? Может быть, суть в пропорциях, может быть в отношении к жизни, всему содействующему жизни? Может быть, суть в гармонии? Кто-то сказал, что красота – это сигнал непосредственной познанности. Еще Платон ставил вопрос о соотношении красоты и пользы, но Кант четко различал эти понятия. Однако и разрывать их как-то немыслимо! А кое-кто считает, что красота – это высшая форма целесообразности. Но всегда найдутся примеры, опровергающие или, по крайней мере, ставящие под сомнение данное определение.  

Я понял, что ничего нового не услышу. 

− Профессор! Оставим в покое красоту. Будем наслаждаться, не вникая в ее сущность. Вопрос даже более сложен, чем я когда-то предполагал. Поговорим о политике. Есть проблемы, которые меня очень интересуют, но ясности в них у меня нет. 

− Что ж, в меру своих возможностей…  

Он шутливо развел руками. 

− В вашей, и многих других странах формально существует демократия. Наличествуют демократические институты в виде парламента, избираемого президента и даже конституционного суда. Какова же действительность, мы с вами знаем. Но почему главный оплот демократии в мире спокойно на это взирает, тоталитарную власть поддерживает и выступает, как правило, только в ситуациях, когда проявляется уж просто какое-то людоедство, и скандалы приобретают международное звучание. Почему такая бутафорная демократия в вашей и ряде других стран, подпираемая гориллами-военными устраивает Штаты? 

− Краткого ответа и на этот вопрос быть не может. Но если это вас так интересует, наберитесь терпения. 

− Я весь внимание, профессор. 

− По-видимому, нужно начать с семантики и с древности, со времен греческих полисов. Среди шести способов правления, перечисленных Аристотелем, есть и демократия. Демократия, как известно, переводится как власть народа. По-видимому, ни один из шести перечисленных способов не являлся универсально оптимальным. С изменением условий диктатура сменяла олигархию, демократия монархию и так далее. Но среди всех форм правления Аристотель считал демократию наихудшей. Это не в силу личных пристрастий. Дело в том, что управление государством даже в масштабе полиса требует определенных способностей и знаний. У рядовых граждан, как правило, не было ни того, ни другого. Что же получалось на практике? От имени плебса выступали отдельные его представители, обладавшие не всегда нужными моральными качествами, но всегда способностью убеждать. Демагоги. Вот за ними и следовала чаще всего толпа, от которой требовалась поддержка тем или иным законодательным инициативам. По сути, демократия всегда в той или иной степени была представительной. В наше время такую форму демократии узаконили. Управляют государством профессионалы, тем или иным способом получившие поддержку большинства народа. Разговоры о том, что правит народ, осуществляется власть народа – это, выражаясь деликатно, не совсем соответствует реальности. И, слава богу! Прямая демократия в условиях бедности большинства граждан – штука весьма опасная. Демагоги с помощью внушаемой толпы решают в основном свои личные проблемы, а нищее большинство норовит обогатиться за счет богатых сограждан. Опыт истории показывает, что свобода экономически выгодна далеко не всегда. Нищий народ, получив реальную власть, представляет угрозу стабильности государства, и мешает его обогащению. Тенденция толпы − не создание условий для развития экономики, а стремление отобрать у богатых и разделить. По мере роста производительных сил, богатства и культуры общества, правящие круги вынуждены во все большей степени прислушиваться к мнению широких масс, хотя демократия остается представительной и в значительной степени фиктивной. Но, главное, она становится экономически выгодной. Нынешняя демократия – это не выдумка кабинетных умников, а веление обстоятельств реального бытия. Изменения, происходящие с либеральными ценностями, вызваны необходимостью. Рузвельт никогда не сумел бы провести свои законы, частично регламентирующие свободный рынок, если бы не жесточайшие кризисы, грозившие гибелью системы. Если вы не устали, я продолжу. 

Суть прогресса общества в росте его богатства и, как следствие, росте на этой основе социальной справедливости. Нынешняя демократия – это лишь наилучший на сегодняшний день способ решать проблемы прогресса. Способ далекий от идеального. Более того, недостатки его последнее время нарастают, и в мире назревает серьезный кризис. Демократия сегодня не обеспечивает достаточной защиты от всяческих негодяев, преследующих узко корыстные цели в ущерб общечеловеческим интересам. По-видимому, предстоят существенные изменения в системе либеральных ценностей. Но пока что она привела развитые страны к высокому уровню благосостояния на зависть остальным народам. - 

Стереотип лектора , кажется, полностью овладел им. Откровенно говоря, не так уж много нового я услышал, но все же это помогало «расставить точки над и». К тому же, в отличие от отставного министра, профессор был действующим политиком. Он продолжал.  

– При решении сложных задач почти всегда есть понятные, простые и убедительные решения. Чаще всего ошибочные. Например, идея построения социализма или национал-социалистические идеи. Кстати, и Гитлер, и Сталин были избраны вполне демократическим путем. В результате во второй мировой войне по самым скромным подсчетам погибло свыше 60 миллионов человек. Коммунистические идеи стоили еще дороже. Вот почему в некоторых ситуациях целесообразней поступать в сфере тактики антидемократически, во имя стратегических интересов демократии. Возьмите нашу страну с ее нищим населением. При проведении действительно свободных выборов вероятность победы крайне левых очень велика. И что тогда? Что они начнут строить? Социализм по-советски? Но это, как теперь уже всем ясно, дело абсолютно безнадежное. Этого допустить нельзя! Тем более что почти неизбежно начнется гражданская война. Вот в чем причина поддержки Штатами нашего коррумпированного правительства, которое все же не допускает уж совсем дикарских действий, понимая, что перед лицом мирового общественного мнения, и своего в первую очередь, Штаты вынуждены будут реагировать. Вот когда большинство левых сил достигнет уровня понимания всех этих проблем, тогда другое дело. Тогда нашему правительству наступит конец, и к власти придут люди типа Гильямоса.  

Он разлил вино, и мы выпили. 

− Вот так, мой друг. − И он уселся в кресло. − Вспомните историю Альенде! Посмотрите на сегодняшнее Чили! Посмотрите на Кубу или Северную Корею. Надеюсь, эти примеры подтверждают мою мысль. – Он снова наполнил рюмки и неожиданно сказал.  

– У вас не бывает желания выпить столько, что бы мир открылся, наконец, своей лучшей, светлой стороной? –Это было неожиданно. 

− У меня направление опьянения совсем другое, успокаивающее, но отнюдь не просветляющее. 

− Заканчивая, надеюсь, что моя основная мысль вам понятна: свобода в некоторых обстоятельствах может быть роковой. Она вполне может привести к победе сил тьмы и даже к истреблению бытия. Впрочем, мысль не моя и далеко не новая. 

− В абстрактно-теоретическом плане вы, пожалуй, правы, но я не могу отделаться от мысли, что порой в выборе поддерживаемых режимов доминируют материальные соображения. И зарабатывающие на этом варварском режиме круги «давят» на правительство Штатов, принуждая во вполне корыстных целях поддерживать самые подлые диктатуры. 

− Разумеется, выстроенная мною модель страдает упрощениями. Конечно, бывает и то, о чем вы говорите, Но не оно доминирует. Во времена холодной войны был еще один фактор, вынуждавший поддерживать явно антидемократические режимы, дабы их не перекупили Советы. Теперь такая надобность отпала. Стремление к демократии, к утверждению либеральных ценностей опирается не только и не столько на моральные ценности. Разве вы не видите связи между экономическими успехами отдельных стран и приматом в этих же странах либеральных идей? 

− Да, такая связь прослеживается. 

− Стало быть, демократия, либеральные ценности на данном этапе исторического развития экономически целесообразны. В социальном аспекте нынешняя демократия далека от идеала, но мы имеем то, что реально достижимо. 

− Однако, широкие массы, например, Востока, пронизаны совсем другими убеждениями. И я не стал бы говорить, что они обязательно хуже. Они просто другие. 

− Ну, мы уже переходим к глобальным проблемам. Давайте оставим что-нибудь на другой раз. На Востоке другие условия. С этим нужно считаться. 

− Согласен. Но еще немного о демократии и либеральных ценностях. Они ведь тоже переживают кризис, который неизвестно чем закончится. 

− Вы правы. Лидер болен. Ценности вроде бы неоспоримы, но следствия порой сомнительны, а то и просто негативны. И этот негатив нарастает. Изменились условия и нужны новые идеи. Тут чуть ли не главная опасность нынешнего исторического момента. На изъянах демократии – росте преступности, бездуховности, утрате массой народа самого смысла существования играют самые реакционные силы – фундаменталисты, тоталитаризм., всяческие религиозные фанатики. Помните, республиканский Рим в случае опасности отменял республиканский принцип правления и вводил временную диктатуру. Но давайте об этом в следующий раз. Я, простите, устал. В заключение хочу отметить, что, в сущности, сегодня вырисовываются три пути дальнейшего развития человеческой цивилизации: неолиберализм, предполагающий существенную трансформацию и современного глобализма, восточного фундаментализма (не дай, как говорится, бог) и неосоциализма. с его попыткой модернизировать общественный сектор экономики, избавив от дефектов советского образца. Полагаю, что решение этих проблем если и будет найдено, то в весьма отдаленном будущем. Но жизнь сложна. Глобализм в сочетании с пируэтами антиглобализма таят в своем грядущем взаимодействии еще много непредсказуемого. 

− Жаль, что наше время истекает. А хотелось бы обсудить вопрос о том, что само понятие экономических успехов должно как-то измениться. Ограниченные ресурсы Земли, растущие потребности других народов – все это должно изменить направление производства, научной мысли. Я имею в виду прикладную науку. «Золотому миллиарду» возможно придется чем-то материальным поступиться, какой-то частью своего комфорта. Добром это вряд ли произойдет. А сила не на стороне обездоленных. Значит опять терроризм, разрушительная мощь которого будет все расти! Так можно и до заката цивилизации докатиться. Впасть в некую неоархаику. 

− Что ж, вполне возможна и такая альтернатива. Тут большие надежды на науку. Новые источники энергии, генетически модернизированные производители пищи. 

− Очень интересен мне вопрос о псевдодемократии, которую для широких масс выдавали за демократию истинную. И только благодаря такому систематическому обману сумели в нашей стране построить богатое общество. 

− Это действительно интересный парадокс. Да, я прочел вашу последнюю книгу. Легко читается. Очень интересно. 

Разошлись мы поздно. Высказанное им, казалось мне вполне разумным. Впрочем, еще Монтень шутил, что у него всегда прав тот философ, которого он читал последним. Расстались мы самым дружеским образом.  

___ 

С памятью плохо. Особенно на фоне прошлого. Когда-то я цитировал первоисточники чуть ли не страницами. Помню, Элизабет пару раз меня проверяла. А теперь на моем диктофоне обрывок дискуссии, но вспомнить где и когда это было – я не в состоянии. Не говоря уже о том, чьи это голоса.  

− Так вы противник сексуальной революции, Фред?  

Ох уж эти мне любители простых ответов на сложные вопросы. 

− Какие-то изменения в этой сфере должны были произойти, поскольку в развитых странах существенно изменились условия жизни. Но, по сути, воинствующее бескультурье, животная составляющая человеческого «Я» прорвалась сквозь нашу тонкую пленку культуры, и вылилось в разнузданность и грязь. Да еще и оправдываемую громкими словами с рациональным оттенком. 

− Фред, этой революции содействуют мощные биологические силы. Они уже не дадут людям вернуться в систему прошлых отношений. К идеальной любви, к возвышенным чувствам, к беспредельной верности. Все это ушло в прошлое, в мифы. Я, конечно, не учитываю случаи исключительные. 

− У меня такое ощущение, что многие только и ждали благопристойного повода смешаться с грязью. И лишь немногие отворачиваются от таких устремлений нынешнего века. Порой с отвращением. 

− Главное в этой, с позволения сказать, революции – чуть ли не демонстративная публичность проявлений чувств, деформация господствовавшей в прошлом морали. 

− Когда-то это называлось бесстыдством. 

− Ну, не будьте уж так строги. 

− Пожалуй, возврата к прошлой публичной морали, действительно, в обозримом будущем уже не будет. Но какой-то откат, на мой взгляд, неизбежен. Крайности перестанут быть массовыми, а тяготение к идеалу вернется. Вот вам лично хотелось бы вернуться к господству прошлых отношений? 

− Пожалуй.  

Кто-то еще (другой голос) заметил: 

− А ведь все нынешнее когда-то тоже было. Я имею в виду по существу. Так, может быть, мораль прошлого просто более лицемерна? 

− Но это, как вы выражаетесь, лицемерие все же тормозило разнузданность. По большому счету пресловутая сексуальная революция обошлась людям не так уж дешево! Вместо укрепления в человеке человеческого, она отбросила нас к животности! 

Пленка кончилась. 

______ 

Этот сон приходил не в первый раз и всегда впечатлял. Он был уже вроде некого ритуала. Начиналось обычно с ощущения, что вот сейчас все начнется. Меня охватывал не страх, но скорей тягостная всепроникающая грусть. Грусть неибежности, неотвратимости. Грусть абсолюта. Вот так оно происходит, заведенное некой надмирной силой, и ничего уже изменить нельзя, никого нельзя вернуть. Только воспоминания. 

Я иду по темному коридору и точно знаю, куда приду и кого увижу. Наконец, вхожу в знакомую большую комнату, выдержанную в темно-коричневых тонах. Все разместились в желтых полированных креслах. В центре мать с отцом. Они рядом. Полуулыбки. Своей ладонью отец накрыл руку матери, лежащую на ручке кресла. Они и в жизни всегда были дружны. В остальных креслах, расставленных вне определенного порядка, сидят все остальные. Справа, ближе всего ко мне Нел. В своем неизменном сером свитере. Светловолосая. Молодая. Красивая. Почему-то не главные, и не такие уж существенные мысли появляются у меня.  

− Нел, я знаю, я должен был его сам убить. Убить этого негодяя, и объяснить ему перед смертью, за что он умирает. Не откупаться деньгами, а самому….. Прости, дорогая. Всегда помню и люблю. Джон и Кен – отличные ребята. Ну, да ты и так все это знаешь. 

Взгляд налево. Элизабет. Вся в темном. 

− Дорогая, не повезло нам. Просто не повезло. И Робинс подвел. Я не должен был тогда ехать на раскопки. Я должен был быть с тобой до последнего мига. Прости. Мы могли быть счастливы всю оставшуюся жизнь. Да, не повезло. И винить некого. 

Фил сидел в пол оборота, и задняя часть его черепа являла жуткое зрелище. 

− Случайность, Фил. Просто случайность. Было не мало шансов схлопотать пулю и до того, но когда -нибудь это же должно было случиться! Впутал тебя в свои дела. Я уцелел, а ты вот…. Прости, Фил. Так уж получилось. 

Исабель сидела в кресле, как королева на троне. 

− Дорогая, ну что ты так чопорно! У нас ведь до поры все было прекрасно! А то, что эти убийцы с запорошенными мозгами искалечили тебя, то какой с них спрос! Мы, ведь, даже простили их, помнишь? А за то, что ты сделала, я тебя не осуждаю, но Полу мама была бы нужна даже в инвалидной коляске. Гордость тебе не позволила жить. Я понимаю.  

− Мое почтение, профессор. Я выполнил вашу просьбу. Все опубликовано. Пользовалось успехом в научных кругах. 

− Сеньор Гильямес, сеньор Алонсо! Мир все еще в дерьме. Я как-то перестал на это остро реагировать. Быть может, таково его естественное состояние? А может быть возраст? По-прежнему полно счастливых преступников и угнетенных невинных. 

− Нед, с вашими ребятами все в полном порядке. По- моему, я исполнил все, что вы просили. Вроде бы и деньги употребил с пользой. А с ребятами мне еще и повезло. Иной раз воспитываешь, тратишь время, силы, а ни черта в итоге не получается. А тут получилось. Повезло. Боб всегда говорил, что я счастливчик. Верно, Боб? Инсульт в пятьдесят лет – это несправедливо. Впрочем, о какой справедливости в этой житейской круговерти можно говорить? С парнем твоим тоже все в порядке. Я помог ему кончить университет. Знаешь, я долго не мог привыкнуть, что тебя нет. Я до сих пор не уверен, что это был инсульт. У вас в ЦРУ всякое бывает. А может, правда? Особой разницы, конечно, нет, но все же хотелось бы знать. Зачем? А черт его знает. За столько лет я привык, что ты есть и вдруг…. 

− Профессор, я уже догадался, что свободное кресло – это для меня. Прикажете садиться? Еще нет? Но скоро. Сам знаю, что скоро. А ведь я не успеваю дописать! Понимаю, ущерб для мировой литературы минимальный. Вообще-то я больше для себя писал. Каковы мои выводы? Я так и не понял смысла своего присутствия на этом свете. (Уж, пожалуйста, не подумайте, что я верю в мир иной). Зато я твердо уверен, что жизнь, даже прожитая счастливо, трагична. Все вокруг умирают, и на этом фоне продолжать утверждать, что жизнь прекрасна, как-то не получается. Но ничего другого нет, так что выбирать не приходиться. Действительно, остается только пытаться оптимально прожить отпущенное время, не умножая скорбь этого мира, а если можно – напротив, уменьшая. Уменьшая и меру отчаяния, которая охватывает каждого человека, завершающего свой путь. Пытаться скрывать свою душевную боль. Это и есть последний подвиг домашнего масштаба, который мы можем совершить. 

Почему-то все смотрели мимо меня. Я оглянулся. Огромный черный вал с проседью пены застыл надо мной в жуткой неподвижности. И тут метафоры. Что ж… Я пошел к своему креслу. Последний фрагмент счастливо прожитой жизни: «Жил долго и счастливо и умер во сне». Сейчас обрушится, сметая в небытие и меня, и все мои воспоминания! Уселся на свое место. Ну, давай… 

______ 

Злопыхателям, интриганам, сплетникам и прочим столь же несчастным существам посвящается. 

И вот набрёл в итоге своего странствия Петушок на сад. Большой такой, просторный, а в нём изобилие: вот тебе – фрукты; вот тебе – овощи; вот – цветы; вот – тень; вот – ароматы; вот нежный шелест, колышимых ветром листьев. Ходил-бродил Петушок среди этого роскошества и наслаждался: ел, пил, в теньке отдыхал, благоухание обонял. Хорррошо! Ка-ка-как хорошо! 

Но не долго его наслаждение длилось. Испортилось у Петушка настроение. Стыдно ему стало. От чего же стыдно-то? Да, вот, поддался прелестям сада, дал себя очаровать. Негоже так расслабляться! И вознегодовал тогда Петушок: Да как он смеет, этот сад, так нагло процветать?! И уже другими глазами посмотрел он на его бесстыдные прелести: тени, ароматы, овощи, фрукты, ручейки журчащие, лужайки зелёные, небо синее. Да-а-а, работы край непочатый! Засучив пёрышки, стал Петушок трудиться. Поест побольше, посытнее, да скорей какашки вырабатывает. Да на свой организм злится, что сие благое дело тот столь медленно исполняет. А уж с каким наслаждением раскладывает Петушок свои самодельные продукты на все эти кабачки да одуванчики, на ивы да крапивы!  

Но радость его недолгой оказалась. Решил он обозреть итоги своей творческой деятельности, прогуляться, так сказать, по местам боевой и трудовой славы. Ну, идёт, ну смотрит, а итогов-то не видно. Как так!? Тут же – на этом вот месте, большую кучу плодов своих творческих усилий совсем недавно установил, а теперь нет даже следа! Озабоченный сим неприятным открытием, в пылу ещё более неприятных предчувствий, помчался Петушок дальше. И точно. Съел сад все его украшения и только пуще цветёт. Ах, так – возопил Петушок, – Ну тогда я тебя ещё сильней украшу! Вот тебе, вот, получай, получай! 

Притомился Петушок. Отдохнуть решил. А где отдохнуть? Уж не в этом ли теньке? Опять, что ли, очарованью поддаваться?! И сел он тогда на самом неудобном месте, которое только смог найти, ничего из садовых плодов есть не стал, из журчащих ручейков воду не пьёт – отдыхает. К новому бою готовится. Да что-то как-то в пустом желудке плохо его грозные боеприпасы вырабатываются.  

Затосковал Петушок. Захотелось ему обратно в родной курятник. Но без победы как возвращаться? Куры-то засмеют! Если они ещё там остались… Ко-ко-ко, как-как-как они там без меня? Торопиться обратно надо. Какой бы им гостинец принести, радостью их сердца чтоб наполнить? Нет, не гостинец это будет, а добыча. Боевой, грубо говоря, трофей.  

Прошёлся Петушок по протоптанным им давеча тропкам, по уютным тенистым полянкам и как бы ненароком, чрезвычайно случайно отхлебнул из ручейка вкусной водицы. Совсем случайно. Да много так, да с наслаждением. И понял, что бежать скорей отсюда надо. Мчаться! Стремглав! 

Уж как он, бедняга, помчался! Чуть было про трофей не забыл. Уже на самом краю сада вспомнил, схватил какое-то зёрнышко в клювик, да дальше побежал. Куда побежал? А не важно – куда. С перепугу КУДА – совсем не важно. Намного важней – ОТКУДА. Заблудился Петушок. Угодил ни то в степь, ни то в пустыню. И жажда его мучит, и голод терзает. А пернатый боец зёрнышко не ест. Бережёт.  

Сколько страданий претерпел Петушок, сколько соблазнов отринул, сколько житейских каверз одолел – про то отдельную поэму писать надо. Но достиг, всё же, порога родного курятника. Бросил он зёрнышко у своих ножек и призадумался. А зёрнышко своими озорными чешуйками так соблазнительно сверкает. Всякие гастрономические фантазии в голове возбуждает. Вознегодовал Петушок, и в гневе развернув к нему жерло своего орудия творческого труда, брызнул на зёрнышко капельку. Почему так мало? – Ну не было у него больше боеприпасов! С ужасом подумал Петушок, что и промахнуться ведь мог. Чем бы тогда зёрнышко мазюкал?! Кошмар! 

Отдохнул Петушок после своей, так тяжко давшейся ему, победы над зёрнышком и стал народ созывать: «Доблестные обитатели курятника! Ка-ка-какой трофей я с войны принёс!» Встрепенулся курятник: «Кто-кто-кто? Где-где? Как-как?» Увидали курицы Петушка и шум подняли: одни его бранят за то, что невесть где столько времени шлялся; другие рады-радёшеньки тому, что живой вернулся; третьи трофей ищут; четвёртые угощенье готовят.  

А Петушок, подбоченясь, объявляет: «Поглядите, ненаглядные дамы, какую какшку я в бою добыл!» А сам взглядом на зёрнышко указывает. Закудахтали курицы: "Так это же зёрнышко! Какой ты, Петушок, заботливый, отощал весь, а зёрнышко в курятник принёс! Мог ведь сам съесть, но соблазн преодолел!" 

Ближайшая же курица собралась было уже клюнуть зёрнышко, да только запах учуяла какой-то знакомый. «Эгей, Петушок, а зачем же ты обкакал зёрнышко?», – спросила наивная дама, на зная всей подоплёки. 

- Куры, вы и есть куры, – осерчал Петушок, – говорю же – какашка это. Вон запах какой противный излучает! 

- Ну да, запах и впрямь противный, – подтвердила наивная дама. 

- Хоть противный, зато родной, – заявила курица без гребешка, обнюхав трофей. 

- И всё-таки оно зёрнышко, – упрямо заявила курица без перьев. 

- Вечно ты поперёк норовишь, – принялась стыдить её курица без гребешка и, чтобы пресечь дальнейшие препирательства, шмякнула на зёрнышко увесистую вонючую-превонючую какашку.  

Уловив направление ветров общественного мнения, наивная дама проделала то же самое, а за ней и весь курятник. Теперь уже никто не мог утверждать, что эта вот вонючая гора является зёрнышком. Удовлетворённый таким единодушием, Петушок позволил себя накормить, напоить, спать уложить и т.д., как и полагается во всех порядочных сказках. 

В общем, жизнь пошла своим чередом. Но однажды Курица без перьев спросила: "Что же, эта гора так тут и будет стоять, место занимать? Давайте перенесём её куда подальше!" 

- Неразумное ты существо, – обрушил на неё укоризну Петушок, – мы теперь с этим злом бороться будем! 

- Как это? 

- А вот как! – ответил Петушок, – и принялся уязвлять гору клювиком. 

- Айдате над горой глумиться! – крикнула Курица без гребешка, восприняв такой оборот событий.  

Сбежались куры да разных сортов подростки на зов, поднялись на правое дело. Топчут гору, крыльями по ней бьют, клювики в неё вонзают. Петушок в сторонку отошёл, чтоб чуток отдохнуть, глянул мельком, да и замер в восхищении. Родная стихия! Аж прослезился от умиления! Вот она борьба со злом во всей своей красе! Вот оно величие правого дела! Вот его петушиное предназначение! Смысл жизни.  

Разворошённая куча дерьма наполнила курятник удушающим запахом. В борьбе со злом уже появились первые жертвы: некоторые куры и, особливо, цыплята, не выдерживали такой вони и теряли своё птичье сознание. Их срочно выносили из курятника на свежий воздух. В петушке же сей смрад будоражил воображение. Мысли его причудливо перепутались и продолжали перепутываться. Уже ему казалось, что он спаситель не только всего курячества, но даже всего птичества. Что завален весь мир мусором, а он, Петушок, возглавляет борьбу за чистоту, за свежесть, за красоту – ну, в общем, за всё хорошее, доброе, разумное, светлое. В этой борьбе ему судьбой (или какими-то высшими силами) дарован особый дар вырабатывать дерьмо в неимоверных количествах. И вот он вырабатывает дерьмо, разбрасывает его, раскидывает, распыляет, а мир от этого становится всё чище и чище, светлей и светлей. И т.д. и т.п. 

Очнулся Петушок уже на свежем воздухе, вне курятника. И, увы, вне столь заманчивых, возвышенных фантазий. Приглядевшись к своему жерлу, окончательно понял Петушок, где же он теперь находится. Ах, мечты, мечты!  

Вокруг Петушка корчились его соратники и соратницы в борьбе со злом. Кто-то лежал молча, кто-то стонал и противно кудахтал. Немного оклемавшись, предводитель пополз в сторону курятника. Когда он был почти у двери, навстречу ему вдруг помчался народ с воплями ужаса, растрёпанными перьями и окончательно вздыбленными гребешками. «Вы куда-хта-хта?!» – прошептал Петушок. Ему никто не ответил. Когда он, наконец, оказался внутри курятника, то застал там только Курицу без перьев. Она молча разевала клюв, и медленно водила головой из стороны в сторону, стоя пред средоточием зла. Посреди него торчал росток, увенчанный пёстрым цветком. 

Не успел Петушок осмыслить происшедшее, как снаружи курятника послышалось истерическое кудахтанье, перешедшее довольно быстро в, ни разу не слыханные Петушком, вопли ужаса. Петушковы соратники помчались обратно в курятник. Высунув глаз в окно, поскольку пробиться к двери не было никакой возможности, Петушок принялся обозревать доступную его взору часть внешнего пространства, в надежде обнаружить источник куриного ужаса.  

Что же увидел он? – Деревце. Обыкновенное деревце. Но ещё вчера его на этом месте не было. Откуда оно взялось? Петушок стал расспрашивать прибежавших соратников о причине их столь стремительного возвращения в это средоточие смрада. «О! Там такое, такое, о-го-го! Такое…», – причитали они, размахивая, измазанными во зле, крыльями. 

В отчаянии Петушок стал выкарабкиваться в окно. Измазав окончательно оконный проём всё тем же вездесущим злом, исцарапавшись, лишившись пары десятков перьев, он сумел-таки пробраться наружу.  

«Деревце…. Откуда оно здесь? Что происходит?» Терзаемый этими вопросами, волоча крылья, поковылял он в сторону деревца. Поднявшись на холм с внезапно появившимся на нём деревцем, Петушок обнаружил вдали какие-то заросли. «Когда же они успели вырасти? Неужели…, неужели это сад. Неужели это сад пришёл за мной? Что он от меня хочет?» Петушок оглянулся на курятник. Со стороны двери сад, оказывается, подступил совсем близко. Вот что так напугало и без того одуревших от вони птиц! 

Как мог, он, вяло маша крыльями, побежал к двери. Вошёл в курятник и услышал какие-то гневные выкрики. Прислушался. «Это она во всём виновата, бейте её!» – слышался охрипший голос Курицы без гребешка. Петушок залез на спины и головы стоящих впереди него птиц и увидел окружённую в центре курятника курицу без перьев. Толпа одобрительно ворчала. "Это из-за неё мы дышим этой вонью! Из-за неё на нас напали эти растения. Растерзайте её!" 

«И впрямь», – подумал Петушок, – "мне она тоже казалась всё время подозрительной. Так вот в чём, оказывается, дело. Ну, конечно! Она и виновата во всём! Вишь, перья отрасти не успевают! Неспроста ей перья народ выщипывает. Поделом!" 

Толпа, между тем, приступила к делу. Петушок выполз за дверь и опустился перед курятником. С наслаждением слушал он доносящиеся из его нутра вопли и прочие воинственные звуки. Потом всё это стало затихать и затихло совсем. Тишина. Удивительная сделалась тишина. Повеяло свежестью. В десяти шагах от Петушка излучали аромат всевозможные цветы, осторожно шелестели листья, зрели плоды. «Почему же так тихо?», – встревожился Петушок. 

Он заглянул в курятник. Оказалось, что у курицы без перьев нашлись сторонники и защитники. К тому же немалая часть птиц уже валялась без сознания, поверженная всё тем же растревоженным злом, и участия в прениях не принимала. 

Тут кто-то из толпы опрометчиво крикнул: "Изгнать их надо из курятника! Раз они с нашим обществом не считаются, то пусть сами отдельно поживут!" 

Петушок же, боясь опять одуреть и в столь ответственный для судьбы курятника момент оказаться без сознания, в глубь помещения входить не отваживался. Пока он переминался у входа, общество приняло решение. Пяток изгоев поплёлся страдать прямиком в разросшийся перед курятником сад. Вскоре после ухода, из сада послышались их восторженные восклицания. Одуревший от смрада остальной народ поплёлся проверить в чём там дело. К тому же – не хотелось победителям и дальше пребывать в своей опасной для здоровья цитадели. Потому подались на проверку все, кто ещё пребывал в хоть каком-то сознании. Им было ОТКУДА и КУДА идти.  

Нравственное разложение куриного общества свершилось стремительно. Позабыв свою куриную гордость, птицы принялись вдыхать садовые благоухания и поедать его изощрённые плоды. 

- Опомнитесь! Что вы делаете? – пытался увещевать их Петушок. Но, в очередной раз за этот день одурев (теперь уже от садовых ароматов), птицы вели себя крайне неразумно и Петушковых призывов не слушались. Тогда Петушок вернулся в курятник, нагрёб, сколько смог, зла, и понёс своё сокровище в сад. А там его недальновидные сородичи уже столпились перед огромной тыквой. Раскудахтались в восхищении. Смотреть противно! Петушок и не стал на них смотреть. Он просто вывалил на тыкву то, что принёс, и принялся с наслаждением размазывать вываленное по полированной поверхности тыквы. 

- Ты чего это, Петушок? – удивилась изгнанница – Курица без перьев. 

- И чего вы на это дерьмо уставились? – с издёвкой в голосе спросил собравшихся Петушок, закончив свою работу. 

- Но это же тыква! 

- Какая ещё тыква?! Ты, что ли, спятила, беспёрая? 

Пока они таким вот изящным манером вели полемику, остальные представители куриного племени быстренько разбежались по саду. – А чего такую белиберду слушать, когда вокруг столько интересного и вкусного? Беспёрая тоже замолкла и уходить начала.  

- Ты это куда? А дискутировать? Я ж не все свои доводы ещё изложил! 

- А мне твои доводы не интересны. Иди вон в курятник дискутировать – там ты понимание быстро найдёшь. 

Что ж – побрёл раздосадованный борец со злом в свою цитадель добродетели. И застал-таки там двух куриц: одну наивную, а другую без гребешка. Пожаловался он им на своих невежливых соплеменников и поддержку получил.  

- Да-а-а, погрязло наше общество во зле – самого Петушка уже ни во что не ставят! – возмутилась Курица без гребешка. 

- Ну мы-то здесь – в цитадели добродетели! Уж мы-то не позволим злу так нагло торжествовать! – оптимистически прокудахтала Наивная дама. 

Так и потекли их трудовые будни: ночью, тайком друг от дружки, они пробирались в сад, досыта наедались и напивались, а днём, переработав всё это в надлежащие полемические доводы, выплёскивали их на всевозможные плоды, которые приносили из сада (теперь уже явно) для честного и справедливого обсуждения их достоинств. Ну, например: 

- Какой же это баклажан?! – возмущалась Наивная дама, разглядывая предварительно обработанный только что ею кокосовый орех, – Это же какая-то каракатица! Ишь, баклажаном себя возомнила! 

- Мы тебя научим хорошим манерам, противная каракатица! – подхватывает Курица без гребешка. 

- Посмотрите только на эту грязнулю! Куда ты прёшь, дура, тут же порядочное общество! – раззадоривается Петушок. 

С каждым разом дело получалось всё лучше и лучше: какшки становились всё вонючестей и обильней, а доводы обвинителей всё справедливей и справедливей. 

Однажды, во время очередной победоносной разборки, на крыше послышался какой-то шум. Недоумённый Петушок вышел посмотреть: кто это посмел нарушить ход их священного ритуала? По крыше разгуливали три крупных птицы. С большим трудом Петушок распознал в одной из них бывшую курицу без перьев.  

- Неужто ты, беспёрая? 

- Ну да, я. 

- Что ты там делаешь? 

- Да, вот, показываю детям как мир устроен, какие в нём места есть. 

- А на крышу как забралась? 

- Хм?! Прилетела. Крылья-то у меня теперь – во! 

И расправила она свои крылья. Да такие они оказались красивые, сильные, что Петушок аж прослезился от восхищения. Но быстро опомнился. Негоже так расслабляться борцу со злом.  

- Слышь, Петушок, а вы тут так всё и занимаетесь своей ерундой? – продолжала, межу тем, пернатая красавица. 

- Ты о чём это? 

- Да о ваших идейных полемиках. 

- Ах, вот ты как! – рассердился Петушок. Жерло его рефлекторно чвыркнуло и выдало чрезвычайно вонючую лужицу. 

- Мама, а что это он делает? – спросила молодая курица. 

- Это он со злом борется. 

- А где оно? – спросил молодой петушок. 

- Он думает, что зло – это мы. 

- Какой он забавный, – заметил молодой петушок. 

- Ах, вы так! Ну, я вам сейчас устрою! Уж я вам покажу! Ах вы, грязные выродки! – разразился угрозами бессменный борец со злом. От волнения с ним сделались какие-то судороги и жерло его стало беспорядочно чвыркать, извергая новые порции ядовито воняющего вещества. Поскольку Петушок оказался в эпицентре этого стихийного бедствия, та первым и был им поражён. Голова у него закружилась, горло сдавило удушьем и он, вяло захлопав крыльями, шмякнулся в им же созданную лужу. 

- Мама, ему дурно! Он погибает! Его надо спасать! – запричитала молодая курица. 

- Дочь, невозможно спасти птицу от неё самой. Он же сам эту лужу сотворил. Нас хотел уязвить. Вот и пострадал сам от своих же действий. 

- Он говорил про каких-то грязных выродков. Это кто такие? 

- Мне кажется, что он имел в виду нас. 

- Но мы же не грязные, – недоумённо произнесла дочь оглядев себя и своих спутников, – а, вот, он как раз грязный. 

- Мама, может быть, мы ещё куда-нибудь полетим? Тут мне уже скучно стало, – спросил молодой петушок. 

- Да, и в самом деле, – откликнулась красавица, – полетим на Озеро. Там изумительной красоты вода: прозрачная, искрящаяся, таинственная! 

Они оттолкнулись от крыши курятника и взмыли в небо. Как легко махали они крыльями! Одурманенному Петушку показалось, что это он летит на встречу с высшими силами мирозданья, которые возложили на него тяжкую работу – бороться со злом во всём мире. И вот летит он, преисполненный гордости за честно выполненную работу. И т.д. и т.п. 

Очнулся он у садового родника. Соратницы вымыли его и напоили родниковой водой, что и привело спасителя мироздания в чувство. 

- Ух, ты! Очухался! Что же это с тобой приключилось, опора ты наша! – залопотала Наивная дама. 

- Ах, воздух-то какой! – разомлел Петушок, – …Что вы говорите? 

- Что с тобой приключилось, говорю, – повторила Наивная дама. 

- Приключилось-то? А вот что! Напали на меня злыдни из сада, обрушили на меня с крыши всякую вонючую пакость! Но я их, всё же, прогнал! Прогнал, можно сказать, рискуя жизнью. 

- Какой же ты у нас геройский Петушок! – заворковала Курица без гребешка. 

- Да уж точно! Несомненно! – подхватила Наивная дама, между делом скармливая Петушку садовые плоды: одни – освежающие рассудок, и другие – ободряющие тело. 

- Знаешь, что, Петушок, – заговорила Наивная дама, когда Петушок окончательно протрезвел, – а почему бы нам не усовершенствовать наши способы борьбы со злом? 

- Это как же? – насторожился Петушок. 

- А давай мы будем эти злостные плоды просто поедать, чтоб их меньше в мире становилось. 

- Мы их будем поедать, поедать! – возбуждённо подхватила это предложение Курица без гребешка. 

- Ха! Оно-то, зло, от нас такого хода и не ждёт! Ловко! – восхитился Петушок. 

- Так что, вперёд на борьбу со злом? – изготовившись к рывку, спросила Курица без гребешка. 

- Вперёд! – с пафосом воскликнул Петушок. 

И воспылала беспощадная борьба. Прежде чем съесть какую-нибудь травинку, они высказывали к ней своё отношение, гневно заклеймляли её справедливой критикой, выносили ей суровый приговор и тут же приводили его в исполнение путём поедания провинившегося плода. Но такая длительная процедура им быстро надоела и они разом приговорили весь сад к поеданию и совершенно легально, без всяких дальнейших объяснений, принялись вкушать наслаждения, садом щедро даруемые. Из этих событий Петушок вывел для себя жизненное правило: Не важно что и как есть на самом деле, не важно кто ты сам, а важно, во что бы то ни стало, при любых обстоятельствах, твердить о своей победе над злом, тогда что-нибудь да восторжествует! 

В незапамятные времена жил посреди Китая (который тогда назывался совсем по другому, но не в этом дело) некто Мунь Ди. Жил он так, как считал нужным (во всяком случае, старался так жить), о чём-то своём размышлял и в итоге пришёл к кое-каким выводам, которые изложил в самодельной книжке (которая была совсем не похожа на современные, но не в этом дело). Книжку эту понемногу переписывали, перечитывали и с течением времени она стала известна по всей стране. Когда же сам Мунь Ди, дожив до преклонных лет, всётаки, умер, слава о нём уже прочно утвердилась во всей стране. 

Прошла тысяча лет (может быть чуть больше или меньше, не в этом ведь дело) и в стране имя Мунь Ди стало уже легендарным, и чего только ему ни приписывали, каких только добродетелей ни присовокупляли, уж как только им ни восхищались, как только ни исхитрялись поставить его несмыш-лёной молодёжи в пример. Да и сама молодёжь не прочь была уподобиться Великому Мунь Ди. Они внимательно прочитывали его книжку, старательно вдумывались в её смысл и старались жить как там предписывалось (а, надо сказать, язык имеет свойство изменятся: к старым словам, с течением времени, присоединяются дополнительные значения, возникают новые слова, исчезают старые слова и т.п. и это уже существенно). Правда к тому времени накопилось немало (а, вообще-то, слишком много) всяких пояснений, толкований и прочих комментариев к книге Великого Мунь Ди (а, следует отметить, авторы толкований пишут о том как они сами понимают, то, что прочитали (и это тоже существенно)) которые нередко и читались легче, и понимались скорей, поскольку были написаны недавно (лет 200-300 назад) и язык этих произведений ещё действительно был понятен. 

Но вообще-то речь не о Мунь Ди, а о Лао Цзы, который жил в Китае в описываемое время (че-рез 1000 лет после Мунь Ди). Жил он так, как считал нужным (во всяком случае, старался так жить), о чём-то своём размышлял и в итоге пришёл к кое-каким выводам, которые не преминул изложить в са-модельной книге (говорят, будто его чуть ли не силой вынудили эту книгу написать, но это ведь не проверишь, потому что мы сами живём почти 3000 лет спустя после Лао Цзы (или 2700 лет спустя, или ещё как-то, но это не столь существенно)). Лао Цзы слушал то, что окружающие говорили о Мунь Ди, сопоставлял со своим опытом и удивлялся, потому что опыт говорил ему другое, иногда совсем не по-хожее на то, что говорили вокруг, иногда не совсем непохожее, иногда ему казалось, что они нечто су-щественное уловили, а иногда казалось, что говорящие уделяют внимание совершенно и чрезвычайно несущественному. Книга Лао Цзы постепенно становилась известной всё большему кругу людей и по-началу возмущала их тем, что в ней нигде не упоминается Мунь Ди. Но со временем к этой книге при-выкли, кого-то даже заинтересовал её автор и они пришли на него посмотреть. Поскольку у каждого из пришедших было представление о Великом Мунь Ди (у каждого своё, отличное от других (и это суще-ственно)), а Лао Цзы фактом написания своей книги претендовал на обладание Великим Знанием (ко-торым, как тогда в Китае считалось, обладал только Великий Мунь Ди (и это тоже существенно)), то они стали сравнивать Лао Цзы с Мунь Ди. Что-то им казалось схожим, что-то различным, но, в целом, Мунь Ди казался им значительно превосходящим своей мудростью этого самоуверенного Лао Цзы, но кое-чему они были бы не прочь у него научиться. Лао Цзы тоже был не прочь их чему-нибудь научить и поэтому предложил самое большее, что только мог предложить. Он предложил им жить рядом, чтобы они могли наблюдать за ним, работать вместе с ним и таким путём постичь нечто не вмещающееся в книги. Пришедшие заколебались, но, подумав, ответили, что они бы рады жить с Лао Цзы рядом, но у них дома коты не кормлены остались, поэтому они с болью в сердце вынуждены отказаться от такого предложения. И они разошлись по домам к своим не кормленным котам, а по пути рассуждали: "Какое, однако, у этого Лао Цзы большое самомнение, ведь он считает, что лучше разбирается в жизни, чем сам Великий Мунь Ди. 

Оставшись один, Лао Цзы думал об ушедших: "Какое, однако, у них большое самомнение, ведь они полагают, что умеют отличать существенное от несущественного!" 

А путники размышляли: "Если у кого и стоит учиться, то только у Великого Учителя, зачем тра-тить время попусту с незначительными учителями, что существенного они могут дать!" 

Оставшись один, Лао Цзы думал: "Какое у них, однако, огромное самомнение, ведь они хотят учиться только у Великого Учителя и не заботятся о том, чтобы быть достойными его, ведь чтобы иметь Великого Учителя надо самому быть Великим Учеником." 

А путники шли и размышляли: "Вот был бы здесь Великий Мунь Ди, он бы поставил на место этого выскочку!" 

А Лао Цзы думал об ушедших: "Встреться им сейчас на пути настоящий Мунь Ди, они бы его не узнали, ведь они его никогда не видели, не слышали, не осязали, не обоняли, он целиком ими приду-ман. Они знают, что могут безнаказанно сетовать о том, что Великого Мунь Ди нет рядом, они могут безнаказанно говорить о том, что хотят его встретить, потому что его нет и он им не встретится. А раз так, они могут спокойно кормить своих котов." 

Так Лао Цзы остался один со своим знанием. Но, возможно, это был совсем не Лао Цзы, к тому же, вполне возможно, что описанные события происходили совсем не в Китае, а где-нибудь ещё (для истории это, может быть, и важно, как это может быть важным для людей, кормящих котов, чтобы в спорах об исторической достоверности события похоронить суть самого события). Но в том, что они безусловно происходили, я не сомневаюсь, уж очень это в ладу с человеческой природой. 

1.  

Не можем в панцире сознанья  

Узреть объёмность мирозданья! 

2.  

Прошлое кажется лучше настоящего оттого,  

Что в нём уничтожен страх перед будущим...  

3. 

Если человек говорит правду,  

Когда есть воля промолчать, –  

Это – добродетель.  

Если же говорит правду 

Из-за отсутствия воли промолчать, –  

Порок, граничащий с глупостью. 

4.  

Реальность трудна не оттого, что в ней всё порой противоречит здравому смыслу, но потому, что это всё одновременно 

противоречит не здравому смыслу тоже! 

5. 

Многие принимают за ностальгию не тоску по прошлому, 

Но ощущение неизбежности потери настоящего! 

6. 

Любая глупость, сказанная вовремя, обретает свойства мудрости  

http://arifis.ru/data/works/18113@sensori.jpg 

«…Вокруг розовая, блистающая реальность, распространяющаяся на огромное расстояние. Меня сюда вознесли два энергококона – белый и голубой. (Так здесь выглядят Ангелы!) 

Мое тело в этом измерении имеет совсем иную форму. Это совершенно прозрачный цилиндр с двумя конусами на концах, внутри которого два совмещенных голографических тетраэдра. В их середине огненная сердцевина. Через верхний и нижний конусы проходят энергопотоки. Цилиндр двигается или спиралеобразно вверх или скольжением по прямой в стороны. 

Среди равномерного розового пространства становится заметен источник яркого света. Цилиндр начинает двигаться в сторону источника яркого света, который скоро становится ясноразличимым. 

О! Это… глобальная тонкокристаллическая конструкция – Мозговой Сгусток, в виде двух гигантских, многогранных, конусообразных кристаллов. Они расположены параллельно друг другу, так, что нижняя вершина верхнего кристалла соединяется с верхней вершиной нижнего. В точке их контакта существует постоянный, колоссальный по мощи, накал энергии, который образует вокруг (радиальное!) энергоинформационное поле.  

Когда моё цилиндрическое тело оказалось в зоне радиального излучения, оно было сразу притянуто гигантским кристаллом, словно магнитом. Многочисленные грани кристалла были облеплены подобными, как у меня цилиндрами и другими формами. Вскоре я поняла, что они все проходят здесь процесс энергетической ассимиляции. 

Эта ассимиляция необходима для достижения полной синхронизации с вибрациями Мозгового Сгустка. Для того чтобы настройка на него могла сохраняться в дальнейшем.  

Однако вначале необходимо достичь синхронизации и сонастройки с розовой зоной – Энергией Любви. (Эту работу сонастройки с энергией Любви необходимо произвести на уровне своего планетарного опыта!) Розовая зона находится перед Центральным Солнцем или Центром Галактики Млечный Путь». 

Время от времени подобные путешествия не могли не порождать море вопросов. Разве это возможно? Разве я на самом деле могу оказаться в таких удалённых точках космического пространства? Но в мае 2002 года в книге Хосе Аргуэльеса я впервые прочла о сенсорной телепортации, о путешествиях во времени и пространстве, о том, что для них не существует границ и расстояний. В древности майя называли эти каналы сенсорной телепортации «кушан суум» и считали, что они исходят из солнечного сплетения человека и связывали его с нашим Солнцем – Кинич Ахау.  

Солнце – основа нашего разума и ментальности. Значит, природу путешествий точнее можно определить, как ментально-сенсорно–резонансную. Да, конечно! Ведь вначале Учитель всегда говорит мне о каком-то объекте реальности, затем я, должно быть, настраиваюсь на него мысленно и начинаю с ним резонировать (на одной волне!), а значит воспринимать (чувствознать!) и видеть его внутренним зрением. 

Теперь роль Солнца в моих путешествиях стала ещё более понятной, а также роль большого количества золотых коридоров и проходов.  

19. 08. 2002 г. 

«…Мы оказались в золотой среде, очень похожей на солнечную. Какая красота! Захватывает дух! 

Вдалеке золотые пирамиды. Под ногами золотой песок. В небе золотое светило… Но есть и другое… Фиолетовое! Вокруг него в небе играют розоватые отблески. 

Когда мы близко оказались у пирамиды, стал виден проход в зеркальный коридор. 

Мы продвинулись по коридору на некое расстояние и остановились. Снизу возникло гармоничное изображение правильной формы, состоящее из сферических фигур и чем-то напоминающее цветок. Из него неожиданным образом начали подниматься вверх цветные пульсации. 

В этот момент я увидела, что пространство вокруг нас приняло форму додекаэдра, а затем заметила сотни и тысячи наших отражений. Додекаэдр, будто расширился вверх, вниз, в стороны или это были тысячи других додекаэдров, в которых наши отражения размножились, как в пчелиных сотах. Затем все исчезло, стены разъехались и мы оказались в кубическом пространстве. 

Из углов куба шли лучи, пересекаясь в центре и образовывая световое облако, в котором скоро возникло изображение, которое разъяснило нам, что мы можем отсюда отправиться на планету высокоразвитых животных (отдаленно напоминающих наших слонов!). Для этого нам предоставляются золотые щитообразные приспособления (летающие средства!). Мы согласились. 

Затем некоторое время шёл процесс подготовки. Наши тонкие тела проходили тесты и сканирование под воздействием струящихся сквозь стены, потоков тетраидральных лучей. Потом всё исчезло и я обнаружила, что мы летим к неизвестной планете. 

Почему-то мы искали воду и скоро увидели гигантское озеро, со спокойной и чистой водной гладью. Вокруг него росли необыкновенные цветы и растения. Берег вокруг озера, местами напоминал ледяные или соляные образования и был чисто белым. 

Во время полета мы видели особенные конструкции, похожие на здания. Одна из них возвышалась на правом берегу озера. Это какое-то общественное место, где собираются местные жители. 

Эти существа действительно очень крупные на вид, ведь передвигаются они на двух ногах. Цвет кожи у них розовый, хобот относительно невелик. Есть подобие волос на голове. Глаза большие и умные. 

В центре помещения, где они собираются, находится большая конструкция, состоящая из подвижных золотых дисков, которые динамично функционируют в ходе собрания. 

Здесь они вырабатывают совместные намерения (или молятся?), не совсем ясно. Вскоре, на мои внутренние вопросы пришел ответ, в форме, одного повторяющегося слова. Это было слово – созидание!» 

Космическая тема увлекала меня всегда. Изображения планет и созвездий завораживали с детских лет. Очень нравилось кино, снятое в жанре космической научной фантастики: «Сталкер», «Космическая Одиссея», « Миссия на Марс»… 

Но почему мои путешествия не ограничивались лишь околоземными параллельными мирами? Ведь их, (по Даниилу Андрееву) вокруг нашей планеты – 240. Зачем нужно было видеть и знать о существовании миров за пределами Солнечной Системы, за границами видимого Космоса? 

Ещё одно открытие, сделанное благодаря Синхронографу – современной версии Календаря Майя остановило поток вопросов, (как и почему?). Согласно Солнечно-Лунному Календарю Нового Времени, мой день рождения имел 13-ый Тон Творения, который называется – Космический Тон Присутствия*. Он связан с каждым 13-ым днём календаря и последним 13-ым месяцем года, а также с Четырёхмерным Пульсаром Времени. 13-ый Тон Творения называют Космическими Вратами Времени и Священными Небесами Майя* – ОМНИ Галактическим Источником.  

* ТОН 13 – КОСМИЧЕСКИЙ ТОН ПРИСУТСТВИЯ – ПРОЯВЛЯЕТСЯ ЕЖЕГОДНО С 27 ИЮНЯ ПО 24 ИЮЛЯ. 13 ЛУНА ОСОБОЕ ВРЕМЯ ГОДА, КОГДА БОЖЕСТВЕННЫЙ ШИВА ТАНЦУЕТ СВОЙ ТАНЕЦ РАЗРУШЕНИЯ, ВО ИМЯ ВЕЧНОГО ОБНОВЛЕНИЯ, СОЗДАВАЕМОГО ТВОРЦАМИ БЫТИЯ – БРАХМОЙ И ВИШНУ. 13 ЛУНА ПОСЛЕДНИЙ, ЗАВЕРШАЮЩИЙ ПЕРИОД ГОДА. ОНА ДАРУЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ СИЛУ ЖИЗНЕСТОЙКОСТИ И ОБУЧАЕТ САКРАЛЬНОМУ ОПЫТУ “БЫТЬ ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС, НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО”. МИСТИЧЕСКОЕ ПРОЯВЛЕНИЕ ВЫСШЕЙ СИЛЫ В ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ, ПРОБУЖДАЕТ УВЕРЕННОСТЬ И НАДЕЖДУ НА БУДУЩЕЕ. ОНО ВЕДЁТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО ПО СПИРАЛИ ВРЕМЕНИ, К НОВЫМ РУБЕЖАМ И ВЫСОТАМ. ТОТЕМ 13-ОЙ ЛУНЫ – ЧЕРЕПАХА. НА ПАНЦИРЕ ЧЕРЕПАХИ – 13 ПЯТНЫШЕК. У ДРЕВНИХ МАЙЯ ОНА БЫЛА СИМВОЛОМ ПУТЕШЕСТВИЙ И ВРЕМЕНИ. СЕГОДНЯ В ЧЕСТЬ МИСТИЧЕСКОЙ ЧЕРЕПАХИ НАША ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ НАЗЫВАЕТСЯ – ЧЕРЕПАШИЙ ОСТРОВ 2013. В 2012-2013 ГОДУ, ПО ПРОРОЧЕСТВУ МАЙЯ, ЗЕМНОЙ ПЛАНЕТАРНЫЙ ДОМ ДОЛЖЕН ОТПРАВИТЬСЯ В ВОЛШЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ, В НОВОЕ ИЗМЕРЕНИЕ РЕАЛЬНОСТИ. 

**13 Тонов Творения – 13 Небес. Древние майя верили в существование 13-ти Небес, которые они воспринимали, как Большой Звездный Дом, а Землю они любили и почитали, как свой Малый Дом. Звездный Дом в их образном представлении был подобен гигантской 13-ти ступенчатой пирамиде. 

Народ Майя знал о том, что в течение малых и больших циклов Времени Большой Звездный Дом управляет Малым Земным и что в нём обитают Великие Боги Солнца. Они так-же знали, что Душа человека приходит и поселяется в Малом Земном Доме из Большого.  

В современной версии календаря 13 Небес представлены, как 13 Галактических измерений или параллельных уровней реальности. 

*** Четырёхмерный Пульсар Времени связывает 1-ый, 5-ый, 9-ый и 13-ый Тона Творения и соответственно проявляется в 1-5 -9 -13-е дни и месяцы года. Единая творческая цель проявления данных Тонов Творения во Времени – синтез Науки и Искусства 

Глава 5. 

В университете работала женщина, не заметить которую было невозможно. Лет сорока. С крупными чертами лица. Статная блондинка. На своих каблуках она была не ниже меня ростом. Красавица? Лет двадцать назад – безусловно. Но и сейчас весьма близка к такому определению. Занималась проблемами древней истории. Одну из ее книг я даже прочел. Занимательно. Об остальном мне судить трудно. Лично знакомы мы не были.  

Я сидел в университетской библиотеке, просматривая новые журналы, когда увидел ее, направляющуюся явно ко мне. Обсуждать свои проблемы мы вышли в коридор. 

– Мистер Бенингсен, я собираюсь по окончании семестра заняться раскопками на севере Канады. Там есть места огромных скоплений останков древних животных.  

Она замолчала, ожидая, видимо, моей реакции. Ладно, выдам ей реакцию. 

– Миссис Крайски, но кости древних животных не входили до сих пор ни в сферу моих, ни, как мне известно, и в сферу ваших интересов! 

– Верно. Но я ищу подтверждения одной из глобальных катастроф, происшедшей на нашей планете в прошлом. Вас это не заинтересует? Возможны находки костей не только животных.  

Так. Это вроде наживки, которую мне предлагали заглотнуть. Вообще-то говоря, аргументация слабая. Повидимому, ей нужны были деньги. В связи с болезнью Диаса в Южной Америке ничего этим летом не намечалось. Почему бы и не заглотнуть? Почему бы ни заняться мировыми катастрофами? 

– Миссис Крайски, возможно это меня и заинтересует, но хотелось бы по-подробней.  

Она вынула из портфеля пластиковый файл и вручила его мне. 

– Здесь всё на восьми страницах. Реферат моей докторской диссертации. И еще переписка по этому вопросу с другими университетами. 

Мы договорились встретиться через день. Прочел я все это тут же в библиотеке. Что ж, очень возможно, что так оно в действительности и было, то есть произошла некая гигантская катастрофа. Возможно, даже глобальная, и обнаружить подтверждение этого было бы действительно интересно. Но мало ли на свете интересного? К тому же, этим вроде бы уже занимались. Я бы предпочел пустыню Наска, в которой предполагалось искать остатки неких сооружений, с высоты которых можно было наблюдать все рисунки этого гигантского календаря. Работы собирался вести один итальянский профессор. Меня, правда, смущала сама идея такого способа прочтения информации. Да и сам способ записи тоже был несколько сложноват. Но разбирался я в этом поверхностно, а посему препятствием для участия в экспедиции миссис Крайски мои сомнения быть не могли. Большое впечатление на меня произвели письма ряда ученых, затрагивающих эту проблему. Поэтому, когда на следующий день мы встретились, я уже был, что называется, готов. Выделенных ей средств было как всегда мало, и я обещал финансовую поддержку. Просмотрели и утвердили примерный план работ. 

Знакомство с Элеонорой, она же миссис Крайски, было значительным событием в моей довольно монотонной жизни. Мне нравилась моя работа, но следовало делать перерывы. Дома резвилось множество детишек. Подрастали дети Лусии, Мончитты, внуки Нэда. К счастью, места хватало на всех. Иногда появлялась Ненси. Она сильно повзрослела, и все больше времени проводила у Рольфа, с дочкой которого у нее было много общих интересов. Иногда я не выдерживал и вырывался на океанский простор. Погоды были неспокойными. Катер швыряло и кренило до опасных пределов, что, собственно, и требовалось. По субботам карты и умные разговоры с Джеком и его компанией. Узнав, про мои планы с Канадой, он заметил, что это будет мне прилично стоить. 

– Хотите войти в долю? 

– Нет, но помочь могу. Завтра акции (и он назвал известную компанию) начнут, по всей видимости, падать и их будут сбрасывать. Но потом всё должно стать на место. Информация конечно строго конфедициальная, но, припоминая ваши спекулятивные акции с серебряными рудниками, на которых вы лично ничегошеньки не заработали, полагаю, что так оно будет и на этот раз. − Черт возьми, значит, они все знали! Мне стало неловко. – Но сейчас риск куда более велик. Отважитесь? Можете заработать столько, что хватит весь север Канады перепахать. 

– Сколько? 

– Ну, бросьте миллионов двадцать. Рискну и я. Потери, даже если они и будут, не превысят пару миллионов. Но думаю, что я не ошибусь. Рискнем? 

Через неделю он позвонил. 

– Можете продать все и заработать миллиона два. А можете оставить. Думаю, они дадут не меньше 8% годовых. Вполне удачное помещение капитала. 

Я не очень рисковал. Участие Джека – это надежная гарантия. Боб когда-то сказал, что я счастливчик. Очень похоже на правду. Кстати о Бобе. Что-то давно никаких сигналов. 

______  

Неприятности начались в понедельник. Было новое платье у Элизабет, и Исабель активно консультировала. На следующий день после окончания первого семинара меня вызвали в деканат, и милейшая секретарша декана сказала, что нужно срочно ехать домой. Какие-то неприятности с женой. Действительно неприятности. Уложив детей, Исабель с помощью горничной легла сама, заглотнув при этом такую дозу какой-то дряни, что очнуться после этого можно было только что в раю. Но мало этого. Для страховки она себе еще что-то вколола. В общем, желаемый эффект был достигнут. Что тут скажешь? Конечно, жизнь у нее, не взирая на все мои старания, была не сахар. Виновным, кроме нее самой, был разве что случай. К возмездию она не стремилась. Такое стремление – естественно для людей. Я, собственно, этому чувству полностью сочувствую. Хотя, дал себя уговорить и за Фила сполна не рассчитался. Прости, Фил. Может еще случай представится. В этом как раз слабость «права гнева». Он перехлестывает вначале и у большинсва людей неправомерно затухает со временем. Впрочем, неправомерно ли? 

Через неделю после похорон, Ан привезла Диаса. К сожалению, привезла поздно. Операцию на сердце он не перенес. А еще через пару дней появился Боб. Его за какую-то самодеятельность перевели в центральный аппарат и посадили за такую работу, что через неделю он уволился. 

Боб безработный – это как-то не звучало, но куда денешься? Джек во время наших обычных субботних посиделок обещал мне его куда-нибудь пристроить. Элеонора, с которой мы за последнее время очень сблизились, предложила ему возглавить организационную часть нашей экспедиции. (Похоже, что раньше эта роль предназначалась мне). Он обещал подумать. Я заметил, что интерес Элеоноры носит не чисто производственный характер, но у меня никаких даже намеков на чувство ревности. А вообще-то я не очень понимал, как государство может разбрасываться столь ценными кадрами, как Боб! Но Джек сказал, что мне просто не все известно. Конечно. С этим спорить не приходилось. Меня Боб устраивал. И даже более того. Я вообще считал себя перед ним в долгу. 

При таких событиях жаловаться на монотонность жизни уже не приходилось. 

После кремации Диаса мы долго беседовали с Ан. Она очень изменилась за последние годы, много пила, и я не совсем понимал, на что она собирается существовать. Диас завещал мне весь свой архив и одну незаконченную книгу, которую просил довести до опубликования. Воспользовавшись случаем, я заплатил Ан за все бумаги, а она сделала вид, будто не понимает, что бумаги согласно завещанию и так принадлежат мне. Теперь у меня появилась конкретная цель и работа. Материала для завершения книги было более чем достаточно. Вообще, проблема времени, занятости, у меня была весьма существенна. В условиях, когда исчезает необходимость борьбы за хлеб насущный (что мне представляется противоестественным), тем более в условиях богатства, для человека, воспитанного отнюдь не в роскоши, проблема занятости, ощущение заполненности жизни чем-то осмысленным становится весьма существенной. Конечно, время можно было просто «убивать», то есть путешествовать, скупать произведения искусства, волочиться за женщинами и всякое такое. Большинству людей кажется, что были бы деньги, а что с ними делать – проблемы бы не составило. Что ж, для кого-то и впрямь не составило бы, но для меня составляло. Вот почему я так цеплялся за возможность преподавать, раскапывать древности и еще бог знает за какую работу. Кроме того, как я выяснил в последние годы, натура моя периодически требовала пребывания в ситуациях рисковых. Вот почему преподавание, сидение в библиотеках начинало мне о временем надоедать. Правда, события последних месяцев меня несколько взбодрили, если так можно сказать. Но серия потрясений разного калибра вроде бы закончилась, и снова началась рутина. 

С Элеонорой у меня установились ровные дружеские отношения. Мы вместе ходили в театры, на выставки, в музеи. Она была интересным собеседником. Всегда ровная, спокойная и как бы чуточку печальная. Полная противоположность ее дочери, которая в свои девятнадцать лет буквально излучала энергию как, впрочем, и положено в девятнадцать лет. 

Мы сидели в креслах на борту моей яхты и что-то читали. Команда носилась под присмотром Лусии по песчаному пляжу и, судя по доносившемуся визгу, отлично проводила время. Джессика только что прыгнула в воду прямо с борта и теперь выгребала к берегу. 

– Красивая у тебя дочка! 

– Влюблена в тебя по уши. 

– Ничего, это пройдет. 

– Она тебе нравится? 

– Очаровательная девушка. 

– Вот и женился бы на ней. 

– Мадам, вы странно шутите. Это в мои-то лета? 

– Но ты еще совершенно молодой человек! 

– Все относительно. 

– Намек поняла. Да я и не претендую. 

– Оставь, Элен. Что это тебя потянуло в матримональные сферы. К тому же спать с матерью и дочерью безнравственно.  

Она засмеялась. 

– Ты, Элен, загадка для стороннего наблюдателя. Где очередь жаждущих, где муж, любовники и просто толпы воздыхателей? У женщины такого калибра все это предполагается по умолчанию. 

– Конечно, некоторое нарушение стереотипа имеется, но мужья были. Опыт печален. Ребенок есть и любовник, какой ни какой – налицо. Что до отклонений, то они действительно наличествуют. Я, правда, надеялась, что они незаметны. Видимо нечто физиологическое. 

– Это на тебя повлияли занятия древней историей. 

– Скорей они легли на определенное состояние психики. 

– Хронический пессимизм? 

– Что-то вроде этого. А что, так заметно? Тебе неприятно? 

– Да нет. Порой, даже как-то созвучно. Помнишь, «Во многом знании много печали» 

– Да нет. Какое уж тут обилие знаний? Просто общая направленность психики. 

– В духе: «Все суета сует и всяческая суета»? Но периодами это бывает, чуть ли не со всеми. 

– Вот именно. Разница только в продолжительности периодов. Диапазон широк. От нуля до ста процентов. 

– А сколько у тебя? 

– Затрудняюсь в цифрах, но практически без значительных интервалов. Весьма распространенная нынче депрессия. Пессимизм всего лишь следствие. В таком состоянии мир – довольно таки малоприятная сфера обитания, а его обитатели – дрянь разных степеней. 

– Делается страшновато за себя. Вряд ли я удостоюсь исключения. 

– Нет, ты ничего, что наглядно подтверждается моим здесь присутствием. 

– Тебе бы не стоило заниматься именно этими раскопками. Они только еще больше укрепят твой пессимизм. Могут сделать его космическим что ли. 

– Но разве у тебя, человека во всех отношениях здорового и благополучного нет ощущения, что жизнь трагична, история, по преимуществу, собрание весьма печальных фактов, а то и просто ужасов. Да и на будущее уж очень маловероятно, что есть хоть какие-то гарантии торжества добра, справедливости и просто порядка. 

Я смотрел на красивую женщину, удобно расположившуюся в кресле, успешную в своей работе. Да, собственно, во всем, кроме разве что личной жизни, и подумал: а не разыгрывает она меня? Что-то такое, видимо, отразилось на моем лице, и она усмехнулась. 

– Зря я, наверное, вываливаю на тебя свои комплексы. Это означает, что я к тебе привыкла, и ты мне близок. 

– Спасибо. Но жизнь должна как-то защищаться от такого ее восприятия. 

– Набором частных проблем, которые приходиться решать, что бы существовать. Но главное – интересная работа, процесс познания.  

Я хотел добавить, что на первом месте все же здоровая психика, но воздержался. 

– Ну, добавь сюда общение с прекрасным, любовь. Очень помогает борьба за социальную справедливость. Тут дел хватит на много поколений. И, как ты правильно заметила, поиск истины – процесс познания. Все это, да и многое другое в той или иной степени блокирует пессимизм и позволяет избегнуть этой самой тотальности в восприятии негативного. 

– И для чего? 

– Негативное восприятие жизни, как правило, не продуктивно, не способствует позитивному развитию. 

– Так ты оптимистически смотришь в будущее? Веришь в позитивное развитие?  

Тон ее был по-прежнему насмешлив. 

– Я бы так не сказал. К тому мало оснований, но бороться за него стоит. Хотя бы в связи с отсутствием весомых альтернатив.  

На этом месте наша высоконаучная дискуссия была прервана самым неожиданным образом. Из воды появились две мужские ладони. 

– Мистер Беренс просит разрешения войти. 

− Пусть войдет, – нежно проворковала Элен. 

− Над палубой взметнулся мокрый торс Боба Беренса. 

− Где тут принимают на работу? И кто тут у вас главный? 

____  

Мы с Бобом жили в трейлере. Точнее, в кузове слегка переоборудованного грузовика. Элеонора жила в палатке. Так она распорядилась. Экспедиция оказалась удачной. Под слоем песка и гравия в два-три метра лежали груды костей самых разных животных весьма древнего происхождения. Сначала радовались самой находке. Костей было неисчислимое множество. Потом прибывшие палеонтологи определили, что все кости невероятно перемешаны и переломаны. Даже самые крупные. Причем, переломаны при жизни. Мысль о некой гигантской катастрофе находила свое убедительное подтверждение. Дела наши, в общем-то, шли к концу. Элеонора работала, что-то писала в своей палатке. Мы с Бобом, покуривая, просто созерцали закат, сидя в раскладных креслах и попивая из банок пиво. Боб показал себя отличным организатором. Экспедиция не знала никаких сбоев или задержек. И люди, а все проходили у Боба проверку, работали на совесть. Впрочем, платили мы тоже не плохо.  

− Фред, − поставив банку на песок, сказал Боб, − я вот что хочу тебе сказать. Тебя убить хотят. Причем в самое ближайшее время. 

За годы общения к словам Боба я привык относиться серьезно. Даже если они произносились с некоторой ленцой и в самой мирной обстановке. Да и тема для шуток подходила мало. 

− Кто и за что?  

Я старался не нарушить вечернюю идиллию, и потому спросил в той же небрежной тональности. 

− Ты его знаешь. Сегодня я получил от друзей факс. Пожалуй, можно уже не сомневаться. Придется тебе, как обычно, оплатить почтовые и прочие расходы. Хуже то, что сегодня он достал свой пистолет. Я и мой парень с ног сбились, его разыскивая, но не нашли. Понятно было, что где-то в лесу, но лес большой! А сегодня он отлучился и пришел уже с оружием. Что делать будем? 

− Пойдем и отберем. 

− Можно и так. А потом? Полиции тут нет. 

− Это все за Ральфа? 

− По-видимому. А может быть, за содействие в ограблении национального достояния. Впрочем, в данный момент – это не так уж важно. 

− Кто его послал? 

− Если очень нужно, то и это можно узнать. Но в принципе, ведь, и так понятно! 

− Понимаешь, такой поступок представляется уж очень нерациональным. 

− По меркам рядовых американских граждан. Но тут действуют совсем другие люди и в совсем других обстоятельствах. Неотвратимость мести повышает боевой дух клана террористов. А может быть это родственник? 

− Я хотел бы с ним поговорить. Как его зовут? 

− Пако. Толку от разговора не будет, но если хочешь – попробуй. И хотя пистолет я на всякий случай обезвредил, но не расслабляйся. 

− Как это тебе удалось? 

− Вот-вот! Тебе расскажи! – Он ухмыльнулся. 

______ 

Вечером мы сидели в палатке Элеоноры и обсуждали текущие дела. Собственно, нужно было сворачиваться. Когда порядок отъезда был обговорен, Боб налил всем виски, и мы выпили за успешное окончание работ. Немного посидели молча. Глядя в пустоту, Элен задумчиво сказала. 

− Вы можете себе представить, что тут происходило? Слава богу, что людей тогда еще не было! Но ведь все может повториться. И никакая техника нас не спасет. И ведь когда-нибудь случиться. Брр. 

− Вполне может. По-видимому, такие катастрофы неизбежны, и продолжительность существования цивилизаций этим и ограничивается. Если они не успевают достигнуть какого-то порога, за которым им уже ничего не страшно. 

− В мое представление о Вселенной эта идея как-то не вписывается. 

− Ладно, − сказал Боб. – Спустимся на землю. Есть соображения, по которым Фреду нужно уехать завтра же. Да его присутствие на данном этапе и необязательно. – Элеонора посмотрела на нас с нескрываемым удивлением. 

− С чем это связано? – Боб ответил резковато. 

− К экспедиции, и к тебе лично это не имеет ни малейшего отношения. Речь идет о безопасности Фреда.  

Она потрясла головой. 

− В чем дело? 

− Элен, − голос Боба звучал непривычно просительно. – Обещаю несколько позже все объяснить, а сегодня уж поверь мне на слово. 

Она пожала плечами, разглядывая нас с нескрываемым удивлением.  

Утром ко мне подошел Пако. Черноволосый и невысокий крепыш с приятным лицом. 

− Мистер Беренс сказал, что вы хотели со мной поговорить. 

− Да, Пако. Давай пройдем, – я махнул рукой в сторону леса, − посидим. Разговор может оказаться длинным. 

− Тогда я, с вашего разрешения, сбегаю за сигаретами. 

Понятно, за какими сигаретами ты идешь! 

− Конечно! Я подожду. 

Он развернулся и направился к палаткам рабочих. Одновременно еще какой-то парень двинулся в том же направлении. Очень скоро Пако появился и направился ко мне. Ни слова не говоря, мы двинулись в лес. Я уселся на поваленное дерево. Он устроился в развилке напротив. Между нами было не больше пяти футов. 

− Закурим? – Я сунул руку в карман и увидел, что он весь напрягся. Потом тоже полез в карман и достал сигареты. 

− Так что вы мне хотели сказать, мистер Бенингсен?  

В лице и голосе легкая насмешка. 

− Пако, я затеял этот разговор в надежде спасти тебе жизнь. − Лицо его, не утратив насмешливости, изобразило крайнее удивление. − Ты ушел из университета с четвертого курса? 

− Вы хотите сказать, что меня выгнали с четвертого курса? 

− Да, да, разумеется. Это я к тому, что ты образованный человек и должен кое-что понимать. Ральф меня понимал. – При имени Ральфа он вскочил и выхватил пистолет. 

− Оставь, это успеется. А знаешь, ты не уложился в норматив. Мой сержант тебе бы это не спустил. 

− Какой сержант? – Лицо его стало злым, и черты заострились. 

− Видишь ли, в отличие от тебя мне пришлось самому уйти из университета после второго курса. Денег на учебу не было. Отец заболел, и все накопления ушли на лечение. Вот я в армию и подался. Спецвойска. Два года отпахал. Потом меня выперли. Я подзаработал немного и снова пошел доучиваться.  

Он молчал, и выражение лица его не предвещало ничего хорошего. 

− Сядь, Пако, и убери стрелялку. Рука устанет. Кстати, как тебя по настоящему зовут?  

Он не ответил, не сводя с меня глаз. Видимо, решал задачу: стрелять или дать мне еще поговорить 

− Если бы я хотел тебя убрать, то давно бы это сделал. Но посуди сам, за что мне тебя убивать? Ты мужественный и честный парень, бросивший вызов вашей и мировой эксплуататорской сволочи. Я сочувствую тебе и твоим товарищам. При полном понимании безнадежности ваших усилий вот так взять и все изменить, сама попытка внушает уважение. В историческом процессе – это не случайное явление. Альф говорил, что у Спартака тоже не было шансов против Рима, но совокупность таких восстаний, в конце концов, доканали империю. Хотя главная причина не в них. 

− Ты приговорен за то, что выдал Ральфа.  

Голос его стал хриплым. 

− Поверь, ни я, ни Исабель Ральфа не выдавали. Клерикалы и военные просто использовали Исабель без ее ведома. Но вы ведь рассчитались с ними! И, поверь, мне не жалко того епископа, хотя его смерть ведь ничего не изменила по существу! А вот Исабель пострадала ни за что! 

− Это ты мне голову морочишь с перепугу. 

− Пако, спрячь свою пушку и давай спокойно разберемся. Кстати, она у тебя не стреляет. – Он мгновенно прицелился и спустил курок. Раздался щелчок, но выстрела не последовало. Лицо его исказилось. Он еще дважды попытался выстрелить, но, видимо, Боб сточил ему боек. Я выхватил пистолет и прикрикнул на него. 

− Всё. Хватит дурака валять! Чертов убийца! Глупый сопляк.  

Он сунул пистолет за пояс и вновь уселся на место. Говорить с человеком, который только что пытался тебя убить, было не легко. Да и нервы были напряжены. Сто процентной гарантии, что он не выстрелит, у меня ведь всё же не было. 

− Я смотрю, ты не поддерживаешь моих усилий сохранить тебе жизнь.  

Он пожал плечами. 

− Стреляй! Твоя взяла! 

− Пако, убивать людей – последнее дело. Это, когда уже нет другого выхода. Нельзя это делать с такой легкостью! Ты же не автомат, не кибер, не зомби! Ты же мыслящая личность! 

− Вот вы мне объясните, почему у нас дети мрут от голода и болезней, народ грабят ваши ставленники, нас расстреливают порой без суда и следствия, а нам убивать этих мерзавцев нельзя? Ну-ка, янки! Давай. Я тебя послушаю. 

Что я мог ему ответить? Он ведь был прав! Мир устроен несправедливо, и борьба за его устройство даже вот такими методами – справедлива. 

− Пако, разве я возражаю против вашей вооруженной борьбы? Она закономерна, хотя ваши идеалы химеричны. Неужели опыт России вас ничему не научил? Но, повторяю, борьба за социальную справедливость закономерна, хотя она лишь малая составляющая той совокупности сил, которые определяют ход исторического процесса. Но подумай сам. Вы хотите убить человека, который хоть как-то пытался помочь вам. 

− Знаю. Ты накормил несколько детей и способствовал ограблению наших национальных богатств. 

− А, по-твоему – пусть лучше дети голодают, и взрослые сидят без работы? Ведь городок ожил! А, главное, нет других реальных способов поднять хоть как-то экономику, приобщить людей к современной цивилизации. 

− Их заработки в десять раз ниже, чем в Штатах. Это просто грабеж. 

− Но если капиталисту не дать заработать, он же не инвестирует ни цента! Вам самим это дело не поднять. Куда уходят займы? Их разворовывает ваша правящая элита. Если уж так чешутся руки, стреляй в них! Конечно, это не выход, но эмоционально я бы тебя понял. А для развития экономики нет другого выхода. Сегодня нет. 

− Есть. Надо уничтожить капитализм. 

− Хорошо бы! Это примерно то же самое, что во времена рабства сказать: хорошо бы уничтожить рабство. Ну, а что взамен? Не было альтернативы рабству в первом веке. Нет альтернативы капитализму сегодня. Ты же знаешь, попытки были. А чем все кончалось? 

− Значит, пусть так все и будет. Воры пусть воруют. Американские компании пусть грабят мир. А мы будем сидеть, и ждать у моря погоды! Или молить бога о ниспослании чуда. 

− Нет, бороться необходимо, но цели должны быть иными. Попытки построить социализм сегодня – это утопия. Причем, совсем не безобидная. Люди, на мой взгляд, еще не доросли до светлых идеалов подлинного социализма. Решить задачу социальной справедливости одним революционным ударом невозможно. 

− Послушай, твоя болтовня мне надоела. Стреляй или я пошел. 

− Хорошо. Оставим мировые проблемы. Брось оружие и можешь уходить. 

Он встал и бросил мне под ноги свой пистолет. Правильный был расчет! Этим он на какое-то мгновение отвлек мое внимание, выхватил нож и метнул в меня. Почти одновременно я приподнял плечо и выстрелил. Нож вошел в руку. Острая боль. Он опрокинулся назад. Ноги его зацепились за развилку и еще некоторое время подергивались. Из-за деревьев с пистолетами в руках выбежали запыхавшиеся Боб со своим парнем. 

− Я же тебе говорил, что бесполезно. Куда он тебя? Джек, бегом за аптечкой. 

Последствий вся эта история не имела. Рана довольно быстро зажила. Боб в очередной раз назвал меня счастливчиком, присовокупив, правда, еще некоторые не слишком благозвучные эпитеты. Элеонора съязвила, что моя рана – это материализовавшийся гнев униженных и обездоленных. Труп Пако закопали в том же лесу. Боб передал мне несколько писем от его родителей, из которых я узнал, что Пако за время пребывания в Штатах дважды высылал им деньги. Один раз сто долларов, а уже устроившись к нам на работу, триста. Боб организовал пересылку еще нескольких денежных переводов из разных концов Соединенных Штатов, продемонстрировав мне попутно искусство подделки почерков. Это должно было запутать следствие, если бы таковое началось. Но зря мы беспокоились. Никто не заинтересовался судьбой исчезнувшего террориста. А примерно через месяц Элеонора вышла замуж за Боба. Я в порядке свадебного подарка купил им приличную квартиру в Нью-Йорке, и перевел изрядную сумму на имя Боба. 

Следующие пару месяцев я чувствовал себя довольно скверно. Со мной случилось то, чего я меньше всего ожидал – депрессия. Попытки ее игнорировать или подавить волевыми импульсами успеха не имели. Собственно, ничего такого особенного со мной не происходило. Я возился с детьми, по обыкновению много читал, встречался с разными людьми, женщинами, но в интервалах между какой-либо деятельностью, а иногда и в процессе, на меня накатывало ощущение подавленности, тоски и какой-то безотчетной тревоги. Иногда, глядя в книгу, ловил себя на том, что давно уже ничего не читаю, а просто сижу в некой прострации, в каком-то оцепенении. Мне становилось страшновато. Особенно от ощущения бессмысленности жизни и ненужности всего, что я делаю. Понял, что надо сдаваться и занялся поисками врача. Оказалось, что врачей таких – легион, но с помощью Джека вроде бы нашел того, кого мне было нужно, и пошел. 

Я, собственно, не воображал свое состояние каким-то исключительным, но все же был удивлен, обнаружив в приемной множество пациентов. Наверное, и говорят все примерно одно и то же. И доктор все это выслушивает в тысячный раз. И сам говорит всем примерно одно и то же. И те же лекарства… Но это же нормально, одернул я себя. Примерно так и должно быть. 

Сестра проверила мою запись в журнале, извинилась, что придется немного подождать, но уже через несколько минут ввела меня в кабинет помощника профессора. Совсем еще молодой человек задавал вопросы, порой весьма неприятные и заносил их в компьютер. Когда он закончил, сестра повела меня к профессору. К моему удивлению в приемной осталось всего два человека. 

Внешность профессора была внушительной. Вполне подстать его высокой репутации. Когда я зашел, он, видимо, читал с экрана мое собеседование с ассистентом. Поздоровался и жестом пригласил сесть. Закончив чтение, не без любопытства, как мне показалось, принялся меня разглядывать. Что во мне такого было необычного? Обыкновенный рослый мужчина средних лет с несколько насмешливым выражением лица. По крайней мере, так мне казалось. 

− Как вы сами считаете, причиной вашего состояния послужил конфликт в экспедиции? 

− По-видимому. 

− Тогда вы что-то недоговариваете.  

Естественно, я недоговаривал. Ассистенту я сказал, что один из рабочих набросился на меня с ножом, и мне пришлось применить оружие. 

− Для лечения так уж важны подробности? 

− Не только подробности, но мотивы и результат. А так же ваша оценка происшедшего. Вам приходилось раньше убивать людей? Не беспокойтесь. Достоянием полиции ваша информация не станет. 

− Да, приходилось. 

− И вы испытывали в связи с этим аналогичные состояния? 

− Нет, никогда. 

− В чем же, по-вашему, разница? 

− Разница в том, что, защищаясь, я убил хорошего молодого человека.  

У меня возникло ощущение, что меня допрашивает следователь полиции. Но я преодолел свои ощущения и пытался отвечать предельно откровенно. 

− Почему же хороший молодой человек хотел вас убить? 

− Мы по разному понимали пути и способы дальнейшего развития человечества. Но главное, конечно, не в этом. Он получил приказ от руководства своей организации ликвидировать меня. Они считали, что я и моя покойная жена повинны в смерти одного их товарища. Но нас просто использовали! Мы совершенно не подозревали ничего и, в сущности, ни в чем не виноваты. 

− Вам не удалось его переубедить? 

− К сожалению, не удалось. Когда я выстрелил, и он упал, ноги его зацепились за дерево и продолжали еще какое-то время дергаться. Эта картина все время всплывает у меня в голове. Особенно перед сном. 

− А другие ваши жертвы?  

Эти слова мне совсем не понравились. 

− Это были негодяи разного калибра, либо незнакомые мне люди, пытавшиеся меня убить. Воспоминания об этом не доставляют мне никакого удовольствия, но как-то не затрагивают совесть. Видите ли, я мог его не убивать, а только ранить. Или вообще не стрелять, а попытаться передать его полиции. В той глухомани, конечно, не было никакой полиции, но попытаться можно было. Я выстрелил рефлекторно. Он был честный и самоотверженный человек. Вот в чем проблема. Я замолчал. 

− Вам его жаль? 

− Конечно. 

− Несмотря на то, что он пытался вас убить? У него, как я понимаю, это случайно не получилось. 

− В общем-то, да. 

−Вы, надо отметить, представляете несколько необычное сочетание человеческих качеств. − Я промолчал. − Вы необычайно удачливы в жизни. 

− Пожалуй. Мой приятель называет меня счастливчиком. У большинства людей счастье ассоциирует по преимуществу с деньгами. Но когда у тебя уже есть деньги, другие проблемы как бы меняют свой масштаб.  

Он молча продолжал меня разглядывать. Словно какой-то экспонат. Потом произнес: 

− Знаете, не все проблемы со здоровьем, к сожалению, разрешимы, но, я полагаю, ваша проблема решится благополучно. Со временем все сгладится. Выпишу вам кое-какие лекарства. Новые впечатления и лекарства ускорят выздоровление. Возможно, нам придется еще пару раз встретиться. – Он выписывал мне рецепты. – А не съездить ли вам в Европу? Хорошо бы с приятной спутницей. И вообще, − он улыбался, − очень советую влюбиться и жениться. Поверьте, всё еще есть очень достойные внимания женщины. 

− Я знаю. Такими были мои жены. 

Весной я твердо решил съездить в Европу. Но до этого хотел показаться еще одному врачу. Просто для страховки. Его мне рекомендовал опять-таки Джек. По каким-то неведомым для меня причинам мир психиатров был ему хорошо знаком.  

____ 

Миссис Келли в прошлом заведовала клиникой и преподавала на курсах повышения квалификации. У профессора Келли было много печатных трудов и обширная клиентура в самых элитарных слоях общества. В прошлом. Но для своих друзей она делала исключения, консультируя их и сегодня на дому в почти семейной обстановке. 

Меня встретила приятная дама лет шестидесяти (на самом деле, как я узнал позже, миссис Келли было к тому времени 72 года) и сразу расположила к себе милой светской болтовней, которую она, впрочем, очень скоро перевела на проблемы моего здоровья. «Выпотрошила» она меня основательно. Одобрила назначения своего предшественника и пригласила в гости на музыкальный вечер. «Надеюсь, вам будет интересно. Если вы любите музыку». Музыку я любил, и вечерами был не очень-то занят. К тому же я понял, что этот вечер (или вечера) как-то соотносятся с лечением. Схожу разок, а там видно будет. На прощанье миссис Келли сказала:  

− Я угощаю чаем с печеньем.  

Я заказал пару тортов и мороженое. 

Гостей насчитал всего восемь. Одна молоденькая девица пытающаяся, как мне шепнула хозяйка, пробиться в кордебалет театра. Молодая красавица лет под тридцать. Певица, которая тоже куда-то пробивается. Остальные – старики и старушки артистического, как я понял, происхождения.  

Квартира миссис Келли состояла, видимо, из нескольких помещений, но гостей принимали в большой комнате с колонной, отстоявшей от стенки футов на десять. Между колонной и стеной – стол. Вдоль стен – диванчики и небольшие мягкие кресла. Рояль стоял в углу. Таким образом, большая часть пола, покрытого лакированным паркетом, была свободна. Один, внушительного вида седовласый старик, уселся за рояль. Второй – невысокий, сухонький старичок достал из футляра скрипку. У старушек на вооружении были виолончель и альт. Шестеро слушателей расположились в креслах и на диванчиках. Гайдн. Сонаты. Я далеко не специалист, но когда играют плохо – переношу с трудом. Они, на мой взгляд, а, точнее, слух, играли очень хорошо. Общая обстановка взаимной доброжелательности, искренняя любовь к музыке, какое-то особое выражение их лиц – я словно в другой мир перенесся. Мир гармонии и красоты. Даже трагические моменты как бы сглаживались, умерялись очарованием звуков. В каком-то месте я даже почувствовал слезы на глазах, но отнес это на счет своего нервно-психического расстройства. Потом несколько арий спела темноволосая Джуди. Прозвучало чудесное сопрано. Наверняка было что-то, из-за чего в театр ее не вносили на руках, а нужно было пробиваться, но мне такие тонкости недоступны. Зависело бы от меня – внес бы несомненно. И не только в театр. За столом почувствовал, что все здесь давно свои. По крайней мере, старики. Правда, их разговоры и шутки были мне не всегда понятны. Это был свой мирок пожилых людей от искусства. И как в нем оказалась профессор-психиатр, было не совсем понятно, но и не столь уж существенно. В прихожей, где мы с миссис Келли встречали мороженое, она при мне положила сто долларов в какую-то сумочку. Положила так, что бы я видел. 

− Это певице? 

− Да. У Джуди сейчас с деньгами проблемы. Я все понял и доложил еще сотню. 

Танцевали только две пары. Я с балетной девушкой и седовласый пианист с Джуди. Прямо таки увел ее у меня. С Молли мы немного повыкрутасничали. Точнее сказать, выкрутасничала она, а я с трудом соответствовал в основном в режиме поддержки. Заслужили аплодисменты. Потом мы танцевали с Джуди, и это было даже больше, чем просто приятно. 

В заключение вечера, как я потом узнал, всегда показывали какие-нибудь записи. На этот раз я принес по просьбе миссис Келли свой фильм, который из многочисленных отрывков сварганил профессионал высокого класса. Мы тогда возились с развалинами древнего храма в горах. Я там висел между небом и землей на фоне снежных вершин, что, видимо, должно было продемонстрировать мою отчаянность и чуть ли не героизм. В сущности же − ничего такого выдающегося. Но места красивые. Особенно, когда смотришь все это в уютной гостиной, где нет удушающей жары и всяких жалящих тварей. В общем, всем понравилось, а мне понравился вечер. Я даже затеял с седовласым пианистом интересный разговор об искусстве, но было уже поздно, и мы решили продолжить в следующий раз. 

Все кроме Джуди и Молли жили рядом, поэтому развозить по домам пришлось только их. Расставаясь с Джуди, я выразил надежду, что увижу ее в следующий раз. Главное, она дала мне свой телефон. 

Все статьи были написаны и подготовлены к печати. Книгу Диаса я тоже закончил и издал. Работы не было. Делать мне, кроме продолжения самообразования, тоже было нечего. Каждый день я уезжал утром «на работу», а в действительности перемещался в свою городскую квартиру и читал, читал… Иногда ехал в пригород, в родительский дом. Если погода позволяла, сидел на палубе яхты. Правда, зимой – это долго продолжаться не могло, и я переходил в каюту. Конкретных целей у меня не было, и ответить на вопрос, зачем я штудирую философию или историю искусств мне было бы сложно. Конечно, расширение кругозора для преподавателя гуманитарных дисциплин вещь полезная, хотя и подавляющая своей беспредельностью. Вечерами я иногда ходил к Джуди в театр. Она изредка выступала на вторых ролях. Контракта с ней не заключали и платили мало. Как-то ночью она мне сказала:  

− Не знаю, что бы я делала в этом городе без твоей поддержки?  

Должен признать, что выступавшие в этом же театре на первых ролях действительно были лучше, хотя в Гранд Опера их не приглашали. Мы туда иногда с Джуди ходили, после чего у нее, как правило, на долго портилось настроение. Но тут я не в силах был ей помочь. Мне кажется, она начинала склоняться к мысли, что следует выйти за меня замуж, заняться детьми, домашним хозяйством. Но это ей «не светило». Никаких особо нежных чувств Джуди у меня не вызывала, как, очевидно, и я у нее. Нас сблизили обстоятельства, и их неизменность поддерживала нашу близость. Но статная красавица с хорошей фигурой могла решить свои проблемы и помимо меня. Моим главным козырем были не высокий рост и несколько выдающийся подбородок, а деньги. Малоприятное для меня заключение, но что поделаешь? 

В театре я частенько встречал, особенно на репетициях, пожилого актера с повадками героя-любовника. От былой импозантности мало что осталось, но, видимо, у него вообще мало, что в жизни осталось кроме воспоминаний и любви к театру, к его атмосфере, интригам. Как я узнал, он и в лучшие годы своей карьеры не особо блистал. Несколько попыток переместиться в Голливуд тоже оказались безуспешными. Что ж, винить его в этом было нельзя. Чем располагаем, тем и пользуемся. 

Однажды, после спектакля мы собирались с Джуди поужинать.  

− Давай пригласим Тома. Он, как всегда, на мели.  

Я подумал, что один ужин вряд ли Тому поможет! Да и сам он мне ни к чему, но…Пригласили. 

За столом они с Джуди оживленно обменивались мнениями о перипетиях личной жизни режиссера, примадонны, балетмейстера и т.д. Мне это надоело, и я попытался перевести разговор в более интересную для меня плоскость. 

− Мистер Бредли, как вы оцениваете сегодняшний спектакль? 

− Просто Том. По-моему, все было хорошо. Конечно, мы не дотягиваем до великих образцов, но тут проблема отчасти и финансовая. 

− Вы имеете в виду количество участников, костюмы, декорации. 

− Да. 

− Но ведь у спектакля есть и чисто профессиональная составляющая! Разве не это главное?  

Он вдруг посерьезнел и задумался. 

− Фред, в наш театр люди приходят отдохнуть, переменить обстановку, покрасоваться, прикоснуться к прекрасному. Проблем у них хватает дома и на работе. Времена, когда театр проповедовал, прошли. Сегодня он развлекает. Это – главное направление, хотя есть и другие, не столь массовые.  

Если бы он не говорил так серьезно, я оставил бы его в покое. 

− То есть раньше в жизни возникали проблемы, и театр помогал их решать. А нынче проблемы то ли мелкие, то ли не решаемые, и театр ими и не пытается заниматься. Или, может быть зрителю итак все понятно? 

Том сосредоточенно жевал, и чувствовалось, что он собирается с мыслями. Оставь старика в покое! – сказал я себе. Он не теоретик театрального искусства. Что за скверная манера ставить людей в неловкое положение! Не слишком ли большая цена за ужин? 

− Фред, это вина не театра, а времени, в котором мы живем, специфических условий именно этой страны. Время сытое и одновременно кризисное. Что бы создать другой театр, нужны другие условия, другие пьесы, другая публика. И все это есть, только преобладает иное. Да и кто нынче будет вкладывать деньги в это дело? Имею в виду высокое искусство.  

Передо мной сидел совсем другой человек. И то, что он говорил, было достаточно серьезно. 

− В чем-то вы правы. Но ведь это не очень-то хорошо! 

− Конечно. Так в нашей жизни вообще много такого, что лучше бы ему не быть. Но жизнь такая, и не нам ее переделывать. Сколько пробовали – добром не кончалось. – О, это было уже совсем серьезно. – А вы, Фред, думаете иначе? 

− Я представляю себе, что массы людей в этой стране достигли относительного благополучия и получили возможность тратить время и деньги на развлечения. Но эти массы интеллектуально очень не развиты. Почти всё, что за пределами развлекаловки, им просто «не по зубам». В абсолютном исчислении количество серьезных потребителей искусства, пожалуй, не уменьшилось, но относительно их очень не много. А время действительно кризисное, но это глобальный кризис цивилизации. Не думаю, что это существенно сказывается именно на театре. 

− Сказывается, Фред. Сказывается. Пошлость захлестывает сытые страны. Это глобальный процесс. Конечно, есть другие театры, которые по-прежнему занимаются исследованием человеческой души, не суетятся перед зрителем, но их все меньше. Преобладают спектакли, в которых, чтобы получить удовольствие, не нужен культурный багаж. В них велика, если можно так выразиться, шоу-составляющая. 

Помолчали. 

−Том, за что вы любите театр? Ведь вы, как я обнаружил, серьезно мыслящий человек! Вся эта мишура не должна бы играть для вас такой уж существенной роли. Тем более, вопрос, с кем спит главный режиссер. 

− Не в ней суть, Фред, не в ней. Хотя и она приятна. Человеческие отношения – разве это не интересно? Красочные зрелища – разве это плохо? Скверность только в пропорциях. Если такое шоу хорошо поставлено и нормально профинансировано – оно вполне способно доставить эстетическое наслаждение даже взыскательному зрителю. Но все же суть не в том. Я говорю о сути, причинах любви к театру. – Немного помолчав, продолжил: − Внутренняя жизнь театра со стороны людей не театральных – малоприятное зрелище. Это среда себялюбцев, интриганов, невротиков. Не случайно, Фред, совсем не случайно, потому что актеры – особые люди. Даже если актеры они не очень хорошие. В наш меркантильный век, пожалуй, только они сохранили высокий уровень бескорыстия. Там играют с высочайшей самоотдачей, там происходят сказочные превращения, там творят иную жизнь, иной мир. Пусть не всегда удачно, но все же! И если вы видите во внутренней жизни театра только интриги, но не ощущаете главного, то вы просто обыватель, случайно затесавшийся в театральный мир. Надеюсь, я никого не обидел? 

− Что ж, я мысленно аплодирую вам, Том! Вы философ, видите суть вещей! Не часто слышишь такое. Как насчет шампанского? 

− Спасибо, Фред. Не стоит. Мне и так этот ужин может боком выйти. Годы, Фред, годы…Я не философ, но кое-какие мысли порой в голову приходят. Правильней будет сказать, приходили. 

Сидя за рулем по дороге домой, я припоминал нашу неожиданно серьезную беседу с Томом. Вот тебе и герой-любовник! Конечно, оба мы те еще специалисты-театроведы! Какого-нибудь серьезного профессионала наши умозаключения, возможно, своей тривиальностью и позабавили бы. Но так уж мозг человеческий устроен. Даже осознавая свою некомпетентность, понимая дефицит исходной информации и достаточного количества извилин, мы почти по любому вопросу имеем свое мнение. Или это только в тех кругах, где я вращаюсь?  

___ 

Прослушивая вечером по обыкновению автоответчик, услышал среди прочего следующее. 

« Монсеньор Бернардо де Аларкон хотел бы встретиться с мистером Фредом Бенинсгеном в удобное для него время. Просьба позвонить по любому из двух телефонов…» 

Ясно. Новый епископ прибыл в с визитом в Нью-Йорк и хотел бы встретиться. Не очень понятно, зачем я ему нужен? И зачем он мне нужен? Но отказать неудобно. И кто его знает, может быть, интересный человек? Уже по привычке звоню Бобу. Трубку взяла Элеонора. 

− Привет! Это я. Еще узнаешь? Как жизнь? 

− Еще узнаю. Жизнь на удивление хороша. 

− Приятно слышать. 

− Ты не поддержишь меня в следующей экспедиции? 

− Не понял. Ты ведь получила то, что хотела! Что еще надеешься раскопать? Впрочем, что бы ты не решила, моя поддержка тебе всегда обеспечена. 

− Спасибо, Фред. Тебе нужен Боб? 

− И Боб тоже. 

− Фред, привет! Спасибо за содействие. Я снова при деле. – Сие следовало понимать так, что усилия Джека, предпринятые по моей просьбе, увенчались успехом и Боб снова в ЦРУ. И даже вышел в начальники. 

− Боб, меня приглашает на рандеву новый епископ. В двух словах, что за человек? 

− Как ты относишься к нынешнему папе? 

− Весьма положительно. Очень образованный человек и симпатичная личность. Говорю это при всем моем неизменном атеизме. 

− Так вот, монсеньор Бернардо де Аларкон из того же теста. Очень образованный и свободомыслящий человек и, в то же время, верный слуга святого престола. Насколько я тебя знаю, получишь удовольствие от общения с ним. Если, разумеется, он будет к тебе расположен. 

− Спасибо, Боб. Как дела на службе? 

− Все о’кей. Приходите в воскресенье с Элизабет в гости. 

− Ладно. Уточню у Эли и перезвоню. 

– Нэд, неужели вы думаете иначе? Все идет самым естественным путем. 

– Куда идет? Естественная всесильность авторегуляции рынка – это опасное заблуждение. В масштабах страны мы это уже давно поняли и приняли соответствующие меры. Теперь очередь за глобальной организацией. Маркс, знаете ли, был прав. Наступают времена интенсивного вмешательства разума в ход истории, в развитие экономики. Оно в сущности уже идет, но не достаточно интенсивно. Можем не успеть. 

– Я чувствую, что выигрыш настроил вас на философский лад.  

Джек насмешливо улыбался. 

– Ты возражаешь против обсуждения философских проблем развития нашей цивилизации? Ведь мы с тобой, Джек, из тех, которые могут кое-что и предпринять! А не только добыть еще сотню другую миллионов. У меня в аналитическом отделе специальная группа получила задание проанализировать ситуацию с тенденциями дальнейшего развития экономики и цивилизации вообще. На днях они представили реферат, и я его уже два раза прочел. По их мнению, надвигается очень сложная ситуация. Ты в курсе, Джек? 

– Очень приблизительно. 

– А вы, Фред? 

– Прочел несколько статей. Возможно, ситуация складывается и драматическая. По мнению довольно серьезных людей примерно через пол столетия могут начаться большие неприятности глобального масштаба. 

– Вы имеете в виду конфликт Север-Юг? 

– И это тоже. 

– А, может быть, вы не учитываете один из самых удивительных феноменов бытия – феномен самоорганизации?  

Этого я не ожидал, но прежде, чем мне удалось собраться с мыслями, заговорил Нэд. 

– Другими словами, пустить все на самотек? Нет ощущения, что идея несколько устаревшая? Но, может быть, у нас семантические различия в понимании самоорганизации? Ответьте мне, когда Рузвельт вводил в 33 году законодательные ограничения свободного предпринимательства, – это тоже была самоорганизация? 

– Разумеется. 

– Ах, вот как! Это меняет дело. Хочу, однако, напомнить, что человечество заплатило за некоторую запоздалость этого процесса очень дорогую цену. 

– Думаю, что никакой запоздалости не было. Ограничения только потому и были приняты, что мир через большие неприятности сумел осознать их необходимость. Маркс действительно был прав, когда говорил о необходимости переделать мир. Кстати, до него это говорило множество людей. Впрочем, необходимость переделать неотделима от необходимости понять. Так вот, никакое понимание не сумеет до определенного момента реализоваться в требуемую переделку. Тут мало кабинетного анализа. С глобализацией то же самое. Пока человечество не набьет себе внушительных шишек, ничего существенного для перевода глобализации в цивилизованные рамки сделано не будет. 

– Но в наше время эти шишки могут загнать человечество чуть ли не в своеобразный неолит. Можно попросту не успеть с преобразованиями. 

– Надо пытаться этого избежать, но вероятность такого финала отнюдь не исключается. 

– Значит и вы, Джек, задумывались над этими вопросами!  

Нэд достал сигару. 

– Если все пустить на самотек, то добро, порядок, красота – это не самые вероятные состояния, к которым может прийти наш мир! 

– Фред, он не предполагает самоорганизацию как самотек. Но даже при напряженной работе самых продуктивных умов планеты, действительно, нет никаких гарантий победы этих самых желанных элементов достойной цивилизации. То, что им противостоит – достаточно могущественно. 

– Это что вы имеете в виду? 

– Эгоизм, жадность, национальную ограниченность и тот не совсем понятный деструктивный, разрушительный элемент, который, увы, присущ человеческой породе. Как сострил один раввин, бог слишком рано вдохнул жизнь в это явно недоработанное существо. Мир в целом – изрядное дерьмо. 

– И это говорят столпы бизнеса? 

– Только столпы бизнеса, как вы выражаетесь, и могут себе это позволить. Уж они-то знают мир! Возьмите Сороса! Он на финансовых спекуляциях заработал миллиарды! Уж ему ли не знать суть проблем в сфере мировых финансов! Он очень трезво критикует нынешний порядок вещей в мировой экономике. 

Раздался телефонный звонок. Джек взял трубку. Спустя некоторое время, сказал:  

− Он действительно здесь. Если вы подъедете, то тоже будете иметь шанс принять участие в диспуте о судьбах нашей цивилизации. 

– Сейчас подъедет ваша жена. Приготовьте письменный отчет и оставьте место для наших с Нэдом подписей. 

− Очаровательная женщина. Кажется, из испанской аристократии? 

– Тринадцатая герцогиня. 

– И как она вписывается в наш двадцатый век? 

– С такой внешностью и при таком муже она и в двадцать первый отлично впишется. А что-то у нее есть высокомерное в лице, манерах. Фред, ваш демократически-плебейский менталитет это не раздражает? 

– Нет, хотя что-то такое у нее, действительно, есть. Странно то, что она около двух лет жила в очень материально и морально стесненных условиях, но это не оставило практически никаких следов в ее нынешнем поведении. 

Нэд положил в рот какие-то пилюли и запил их содовой. Джек прохаживался по комнате. 

– Нэд, это правда, что вы подаете в отставку? 

– Быстро слухи расходятся. Да, ухожу. Мне не 58 как вам, Джек. 

– Кто унаследовал престол? 

– Майкл. 

– Что ж, кандидатура вполне достойная. 

По домофону доложили о прибытии миссис Бенингсен. 

Я откланялся. В машине обнял ее и спросил, как прошел прием у Дженкинсов? 

– Как обычно, скучновато. А вы и впрямь обсуждали высокие материи 

– И впрямь. 

– И к чему же вы пришли? 

– Что, либо человечеству предстоит создать новую, не деструктивную цивилизацию. Либо претерпеть тяжелейшие неприятности вплоть до гибели. 

– И это серьезно? 

– К сожалению, очень. 

– Но, ведь, эти разговоры ничего не меняют! 

– Чаще всего, действительно ничего, хотя это не лишает такие разговоры интереса. Но, не забывай, что Джек и Нэд – это люди, ворочающие сотнями миллиардов и обладающие большим влиянием и в бизнесе, и в политике. Кстати, Нэд уходит со всех постов. Приглашал и очень настойчиво нас с тобой в гости, в воскресенье. Чуть ли не в обязательном порядке. 

– Ты зависишь от него? 

– Ни в малейшей степени. Видимо, хочет со мной обсудить нечто важное и представляющее, как говорят дипломаты, взаимный интерес.  

– А что я там буду делать? Он, кажется, живет один? 

– Да, большое поместье. Парк и всякое такое. 

– Странная вы компания! Они – короли бизнеса! А кто для них ты? 

– Я много читал, кое в чем разбираюсь и о многом задумываюсь. К тому же хорошо играю в карты. 

– Вот-вот! 

Дома нас ждала телеграмма. Умерла мать Исабель. 

___ 

На похоронах была вся многочисленная родня. Все по высшему разряду. Как будто не было разорения, нищеты, безразличия той же родни, поместившей урожденную графиню в заштатную богадельню. Родовой склеп был срочно отремонтирован и, как я заметил, готов был принять еще пол дюжины покойников. Суета с похоронами закончилась, но возвращаться домой Исабель не торопилась. Боба перевели в другое место. Диас и Лопес весь день были заняты по работе, так что я был предоставлен сам себе. Диас вывалил мне целую гору рукописей и просил содействия в их публикации. Пока моя жена разъезжала с визитами, я добросовестно читал его труды. Позвонил Боб и предложил повидаться. Пообедать с ним я согласился с удовольствием. С неудовольствием обещал прибыть в бронежилете. Это уже наводило на неприятные мысли, но в этом отношении я привык Боба слушаться. 

В невзрачном ресторанчике, в котором было почти пусто, мы вкусно пообедали. Боб развлекал меня рассказами о жизни в сопредельном государстве, а я все ждал, когда же он дойдет до главного. Когда мы перешли к десерту, он выложил на стол билеты на вечерний рейс до Нью-Йорка. 

– Немедленно уезжайте. – Я молчал, понимая, что уж если Боб столь категоричен, то у него на то есть основания. 

– Даже если Исабель не захочет, уезжай сам. Вообще, не хотелось бы тебя огорчать, но твоя жена в данный момент встречается с тем же объектом. Он, правда, получил небольшое наследство, прифрантился и стал абсолютно неотразим. Домой поедем вместе, а до отлета пересидишь в посольстве.  

Я продолжал молчать. Новости были весьма малоприятные. Бросив рассеянный взгляд на застекленную наружную стену, засек молодого парня, внимательно разглядывающего меня. На руку у него был наброшен пиджак. Эта композиция мне очень не понравилась. Без лишних слов с криком «Боб»! нырнул на пол. Выстрелы раздались почти одновременно со всех сторон. Звон разбитых стекол, крики женщин! Я выхватил пистолет, но куда стрелять еще не сориентировался. Из-за стойки бара какой-то тип вырвал чеку и замахнулся гранатой. Я выстрелил несколько раз, и он вместе с гранатой свалился за стойку. Оглушительный как всегда в закрытом помещении взрыв разворотил стойку и как бы поставил точку в этой ожесточенной перестрелке. Боб, кряхтя и чертыхаясь, начал подниматься с пола. Двое парней держали под прицелом витрину и вздыбленную стойку бара. Я тоже поднялся. Стрелявший в меня парень лежал навзничь снаружи. Еще один лежал у входа. В открытую дверь с улицы вбежал кто-то с автоматом. Видимо, человек Боба. Боб каким-то натуженным голосом сказал, чтобы подогнал машину. Я бросился к столику Фила. Пуля попала в лицо и вышла через затылок. Состояние черепа было такое, что проверять пульс не имело смысла. Я забрал документы и деньги – все равно украдут. Опираясь на меня, Боб пошел к выходу. Двое с автоматами сопровождали нас, оглядываясь во все стороны. Из машины Боб вызвал полицию. В посольстве на его бронежилете мы обнаружили следы двух пуль, и врачу посольства пришлось оказывать ему помощь. Остальные были невредимы. Я написал записку, и парни Боба поехали за Исабель. 

Через часик, лежа на диване, Боб обрел свою прежнюю улыбчивость. 

– Черт возьми, летел выручать тебя, а чуть не влип сам. Фред, если бы ты не снял вовремя того парня с гранатой, то было бы скверно. Но что я в отчете напишу?  

Я достал чековую книжку и выписал на имя Боба довольно приличную сумму. 

– Возьми и спасибо, дружище. Ты на меня малость поиздержался. Если у тебя будут неприятности, ты знаешь, к кому обращаться. Мне бы с ними за Фила рассчитаться! 

– Выбрось из головы. Те, кто стрелял, мертвы. А до тех, кто их послал тебе так просто не добраться. Главная твоя задача, это вытащить Исабель и смыться. Но она может не захотеть. − Я уставился на него. – Ты видно уже забыл, что я тебе сказал про неотразимого идальго? 

– Это настолько серьезно? 

– Это уж ты разбирайся сам. 

Парень, посланный за Исабель, вернулся один. Подал мне записку. «Лети один. Я должна задержаться. Позвоню». Боб ухмыльнулся. Примерно через час позвонил домой. «Сеньора уехала утром и еще не приезжала». Позвонил домой в Нью-Йорк. Трубку взяла Мончитта. Дома все в порядке. Потом говорил с Люсией. Обе были замужем за моими охранниками, и их дети вместе с Полом составляли следующее поколение в нашем поместье.  

Я улетел один.  

______ 

Дома меня ждало письмо от настоятельницы и просьба Нэда по прибытии позвонить. На время отсутствия Фила его брат Сэм возглавлял мою домашнюю службу безопасности. Не знаю, что он переживал, но внешне держался хорошо. А я потерял верного друга и помощника. Мысли в связи с гибелью Фила текли у нас с ним примерно в одном направлении. Договорились со временем попытаться найти того, кто отдал приказ. 

Настоятельница писала о переменах в Сан- Антонио. Работу получили пока что человек двести, но для такого городка это было не мало. Скоро пустят обогатительную фабрику, и тогда занятость станет почти полной. Приезжих, в соответствии с имеющейся договоренностью, берут во вторую очередь и из-за этого бывают конфликты. О партизанах ни слуху, ни духу. Говорят, что Вилья получил приказ о переносе операций в другой район. Дела в школе идут успешно, хотя принять всех желающих все равно нет возможности. Такого роста благосостояния, который позволил бы отменить кормежку детей, бесплатные учебники и форму, к сожалению, не наступил. Приезжал новый епископ. Молодой и энергичный. Просил передать мне благодарность и очень хотел бы со мной встретиться. Силы постепенно оставляют ее, а потому она позволила себе взять в помощники Браульо, если я помню такого. Не забыть бы при следующем транше добавить на зарплату Браульо. 

Позвонил Нэду. О покушении он уже знал. Выразил соболезнование в связи с гибелью Фила. Хоть он был уже не у дел, но соответствующие службы компании, видимо, продолжали снабжать его информацией. Настоятельно приглашал меня в гости. Договорились на пятницу вечером.  

− Впрочем, − заметил Нэд, − я теперь свободен весь день. 

Представить его ничем не занятым было трудно, но, видимо, старость – это серьезно. Вспомнил своего отца. 

Весь следующий день читал бумаги Диаса. Что ж, как говорится, вполне на уровне. Можно и издать. Вечером позвонила Исабель. Поскольку я снял деньги со всех ее счетов, то догадаться, о чем в первую очередь пойдет разговор, было не трудно. На душе у меня тяжело. Огорошил ее первой же фразой. 

– Твой друг рядом, или ты одна?  

Некоторое время ушло на замешательство. 

– Прости, Фред. Ты столько сделал для меня, а я отплатила тебе…. 

– Надеюсь, что это любовь!  

Она промолчала. По моим расчетам у нее было что-то около десяти тысяч песо и собственность в виде дома, который я записал при покупке на ее имя. Жду продолжения. Наконец услышал. 

– Он оказался мелкой сволочью и вымогателем. Когда узнал, что у меня нет денег, закатил жуткий скандал. Я хочу вернуться в Нью-Йорк, что бы быть рядом со своим мальчиком.  

Гляди-ка! Вспомнила о мальчике! Но вслух злорадствовать не стал. В конце концов, не виновата же женщина, что полюбила другого! 

– Поступай, как сочтешь для себя удобным. Можешь подать на развод. Если хочешь, подам я. Будешь свободной женщиной, выйдешь замуж по любви и будешь, наконец, счастлива. 

– Я и за тебя вышла по любви, Фред. 

– Что ж, значит, ты любвеобильна. Такое бывает. В общем, мы, кажется, все обсудили. Тут как раз Пол прибежал. Надо его поцеловать на ночь. Он еще, к счастью, не понимает, что у него слегка блудливая мамаша. Откровенно говоря – это и для меня было неожиданностью.  

Повесил трубку. Разозлился, конечно. Через несколько минут телефон зазвонил снова. Телефонистка спрашивала, согласен ли я оплатить разговор. Согласился, конечно. Ну и ободрал он ее! Уже и позвонить не на что! Лихо! 

– Фред, это опять я. У меня нет денег на билет. Мне нечем расплатиться с прислугой. 

– Ты хочешь сказать, что он выкачал из тебя все до последнего песо? Ты не хочешь вернуться в монастырь? Я попрошу матушку Хуаниту принять тебя. 

− А как быть с нашим мальчиком?  

− Немного поздновато ты о нем вспомнила. Ладно, я, конечно, оплачу твой билет и прочие расходы. Зайдешь завтра в банк – там будут деньги для прислуги. В банке же они смогут получить, что им причитается. Я встречу тебя и отвезу на нашу городскую квартиру. Там и обговорим подробности развода. 

– Спасибо. Но почему так сложно с деньгами? 

– Боюсь давать тебе деньги на руки. Опять тебя охмурит какой-нибудь жиголо. 

– Хорошо, Фред. Я на все согласна. 

Весь следующий день я возился с бумагами Диаса, договаривался с издателем. Гулял с сыновьями. Под вечер поехал к Нэду. В этот же день на Исабель было совершено покушение. Левые не простили ей гибели Альфа. Она получила три пули и в тяжелом состоянии была доставлена в американский госпиталь. Но узнал я об этом несколько позже. 

___ 

Дом в глубине парка выглядел внушительно. Три этажа, выложенные из какого-то бурого камня. Много ухоженной зелени. Большой бассейн. Ворота вдруг открылись, и я подъехал к входной двери, которая тут же отворилась, и некто в ливрее не без торжественности произнес:  

− Мистер Палмер ждет вас в библиотеке, сэр. 

С чего бы такая торжественность?  

Библиотека находилась на втором этаже. Нэд сидел в глубоком кресле, слегка приподнялся и приветственно помахал мне рукой, приглашая садиться. Что-то в нем переменилось. Черт возьми, да он болен! Это открытие, видимо, отразилось как-то на моем лице. 

– Возраст, дорогой мой Фред. И хоть старость естественна, но приятней она от этого не становится. 

Он болен и болен серьезно. При таком состоянии собеседника, о чем можно говорить? Почему он так настойчиво приглашал меня в гости?  

– Как ваши дети? Расскажите про ваши дела в Сан -Антонио? 

– Дети в порядке, растут. Про Сан-Антонио особенно рассказывать нечего. Для начала − 200 рабочих мест. Для городка с населением чуть больше 2000 человек – это не мало. Обещают довести занятость до 100%. 

– Они знают, кому обязаны своим благосостоянием? 

– А кому это нужно. Тем более что зарплата очень низкая, и это несправедливо. 

– Вы меня удивляете, Фред. Низкая зарплата − это одна из главных причин появления там столь значительных инвестиций. В конце концов, не альтруизм же движет компанией? 

– Разумеется, но это в принципе. А в частности, даже с учетом разницы в ценах там зарплата в 10 раз ниже, чем в Штатах! Не слишком ли? Это лучше, чем ничего, но уж очень несправедливо. 

– Что ж, – он усмехнулся, – займитесь организацией профсоюзов. Как ваша школа, продолжаете кормить? 

– Продолжаю. И не только кормить, но и учебники, вычислительная техника. Оплачиваю двух педагогов и врача с сестрой. 

– И каковы ваши планы на будущее? 

– Хорошо бы удержаться на прежнем уровне. Вы плохо выглядите. Что с вами? 

– Старость, болезни. Обычное дело в этом возрасте.  

Он говорил с некоторым раздражением. Вошла пожилая негритянка. Судя по переднику – горничная. 

– Выпьете чего-нибудь? 

– Немного виски с содовой.  

Она подошла к бару и принесла на подносе бутылку виски, содовую и пару рюмок. Рослая и все еще красивая женщина. 

– Что ни будь еще?  

– Нет, спасибо. 

– Ужин через час, если не возражаете.  

Она безмолвно смотрела на Нэда. 

– Где Элизабет? 

– У себя с детьми.  

Он кивнул, и она бесшумно вышла. 

– Сама по себе идея эволюции через смену поколений может быть и не плоха, но уж крайне неприятна на практике. – Немного помолчав, продолжил, слегка запинаясь. – Фред, я позвал вас, чтобы посоветоваться и сделать вам кое-какие предложения. Среди моих многочисленных знакомых подходите для моих целей только вы. Понимаю, что вопросы весьма деликатные, но, может быть, вы откликнитесь на них положительно? Я, во всяком случае, очень на это надеюсь. Уж извините мне некоторую патетику и многословие. Она объясняется необычностью ситуации. Но сначала позвольте познакомить вас с моей дочерью и внуками. – Первый раз слышу про дочку и внуков. − Вы ведь любите детей, Фред? 

Мы немного посидели молча. Открылась дверь и молодая светлокожая мулатка зашла в комнату, держа за руки двух ребятишек: девочку лет четырех, и мальчика лет пяти. Действительно, люблю детей! 

– Эли, присядь на минутку. Дети, идите сюда.  

Малышка полезла к Нэду на колени, а мальчонку он обнял и прижал к себе. Картинка получилась трогательная. Мне почему-то захотелось для симметрии обнять их маму. Разного рода неуместные желания посещают меня не редко, но ноги у нее действительно были красивые. Когда они ушли, Нэд плеснул себе виски. 

– Как вам понравилась моя дочь?  

Ну что отвечают в подобных случаях? 

– Приятная женщина. Муж у нее, по-видимому, белый? 

– Да, был. Еле она от него избавилась. Не очень приятная история, хотя и тривиальная. Намучилась изрядно. Вы, наверное, заметили, что у нее слуховой аппарат? Это от рождения. Даже с аппаратом она неважно слышит, зато хорошо понимает по губам. Испытываю перед ней чувство вины. Внуки, слава богу, здоровы.  

Так. И что же дальше? Кстати, когда видишь перед собой красивую женщину, то не мудрено слуховой аппарат и не заметить. 

– Вы уж извините меня, но последнее время я внимательно слежу за вашей жизнью. Не спешите сердиться. Вреда я этим вам не нанесу. Уж поверьте. Дело в том, что у меня рак и очень скоро я, наконец, смогу решить проблему, связанную с богом. Склоняюсь к вашей точке зрения, что никакого бога нет, и весь «тот свет» выдуман людьми с перепугу. С вашей женой дела обстоят неважно. Я как раз жду звонка с последними новостями о ее состоянии. Дело в том, что левые экстремисты не простили ее невольного участия в гибели их командира. Вчера в нее стреляли. Сейчас она в американском госпитале. Состояние тяжелое. Утром мне сообщили, что операция прошла успешно, но поврежден позвоночник, и нижняя часть тела останется парализованной. Как только она станет транспортабельной, нужно будет перебросить ее в Нью-Йорк.  

Он замолчал, давая, видимо, мне возможность переварить сказанное. Было что переваривать! Вот сволочи! Так и не успокоились! Мало им епископа! Глядишь, и мать Хуану прикончат! 

– Мне нужно проделать кое-какие процедуры. Сделаем, если позволите, небольшой перерыв. Я хочу, что бы Элизабет показала вам дом. Не возражаете? Впрочем, если вы захотите просто погулять по парку, я вас пойму. – Я продолжал молчать. Он нажал кнопку, и зашла все та же пожилая негритянка. 

– Лора, если мистер Фред не возражает, пусть Эли покажет мистеру Бенингсену дом. – Я молча вышел. Элизабет подошла буквально через несколько секунд. Теперь и я заметил миниатюрный слуховой аппарат. И не только. Она действительно смотрела на мои губы. В лице что-то неуловимое от Нэда. Не было только присущей Нэду уверенности в себе. Скорей наоборот. 

Большой красиво обставленный дом, но без излишеств. Пустынно. Видно дети гуляли. Лишь в одной комнате мы встретили горничную, накрывавшую на стол. Элизабет предложила выйти в сад, но нас перехватила ее мать и проводила меня снова к Нэду. 

Нэд пребывал на прежнем месте. Как будто постарел за эти четверть часа. Видно, чувствовал себя неважно. Я подумал, что все мы, конечно, смертны, но когда примерно знаешь срок, и срок этот невелик, да к тому же нечто малоприятное тебе об этом все время напоминает – это совсем другое дело. Надо бы отчаливать, но он еще не сказал мне чего-то важного. Словно почувствовав мои мысли, он сказал каким-то потухшим голосом. 

– Французы говорят: «Уж лучше ужасный конец, чем ужас без конца».  

Что было ответить? 

– Фред, в ваше отсутствие мне звонили из американского госпиталя. Особых перемен нет, но опасность для жизни миновала. Через несколько дней ее можно будет перевезти. – После небольшого интервала добавил. – Зная вас, полагаю, что теперь вы с ней не разведетесь. – Черт возьми! Откуда он все знает? Закурил сигару и пододвинул мне коробку. – Перехожу к главному и черезвычайно важному для меня вопросу. Судьба моей дочери и внуков волнует меня сейчас больше всего. У меня есть…− Он немного замялся, что было для него совершенно необычно. – Скорее это просьба, чем предложени Я хочу назначить Вас…Извините, хочу просить вас быть опекуном моих внуков. У меня сын и еще двое внуков, но о них я не беспокоюсь. Сын самостоятельный и успешный бизнесмен. О будущем своих детей он позаботится сам. Мы с ним не очень ладим, но в данном случае – это малосущественно. Вам все равно придется взять кого-то в дом – Бетси стареет и ей все тяжелей, несмотря на помощниц. Кстати, с Бетси мы старые приятели. Я обсуждал с ней этот вопрос, и она отнюдь не против. 

– Не против чего? 

– Не против того, что бы мои внуки воспитывались вместе с вашими младшими детьми. А в качестве помощницы Бетси по дому возьмите мою дочь. На мой взгляд, детям было бы лучше всего жить здесь. При наличии вашего согласия, я оставлю дом и все поместье вам. Я завещаю внукам по десять миллионов, которые они получат к своему совершеннолетию. Двадцать миллионов в ценных бумагах я завещаю своей дочери Элизабет, пожизненную пенсию всем старым слугам, но под вашим контролем. Это для того, чтобы с Элизабет не случилось того, что с вашей женой. − Я вздрогнул. − И если вы принимаете мои условия, то завещаю лично вам сто миллионов плюс право пользоваться доходами в пределах необходимости с сумм, оставляемых внукам. 

Молчу. Все это меня слегка ошеломило. Наконец я сказал: 

– Почему бы не поручить это дело вашей родне? 

– Они мне не нравятся. И в какой-то степени я им не доверяю. Ясно, что все предвидеть невозможно, но то, что я предлагаю, кажется мне наилучшим вариантом. 

– Если не секрет, что вы оставляете сыну? 

– Значительно больше. Да, он может затеять судебный процесс, но я приму все мыслимые меры, чтобы он его не выиграл. Собственно, уже принял. Если уж говорить, что меня беспокоит больше всего, так это ваша личная безопасность. С одной стороны, мне кажется, что бурный период вашей жизни со стрельбой и прочими эксцессами заканчивается. С другой, я все же опасаюсь, что вы захотите разделаться с парнями, убившими Фила и стрелявшими в Исабель. Говорить, что в этом нет смысла – бессмысленно. Тут действуют эмоции. Надеюсь, вы это сами понимаете. Чувства! С ними тоже надо считаться! Тем более что они представляются мне в данной ситуации вполне естественными. Опасность в том, что цепочка может не оборваться, но напротив. И тогда последует череда взаимного уничтожения. Предлагаю компромиссный вариант. Их уничтожат местные военные или парни Боба Беренса. Тут дело в деньгах, уж извините за цинизм. Наверное, это грустно, что вы единственный человек, которому я могу доверить свое самое дорогое. Возможно, это меня не украшает, но это так. 

– Я должен подумать над вашим предложением. Дети – это, знаете ли, большая ответственность. Хотелось бы поближе познакомиться и с детьми, и с вашей дочерью. 

– Хорошо. Только не долго. Мое время, к  

сожалению, истекает. Да, должен предупредить, что у дочки бывают нервные срывы. Впрочем, в доброжелательной обстановке, как я надеюсь, их не будет. 

______ 

Яхта, которую наш сторож упорно называл катером, слегка покачивалась в укромной бухточке вблизи пляжа. Сегодня годовщина смерти Нэда, и сидя в кресле на палубе, я пытался подвести итоги прошедшего года. Элизабет поставила портрет отца в гостиной и зажгла свечи. Ее мать пошла в церковь. С утра ребятня пускала в бассейне радиоуправляемые кораблики. Только Пола Исабель не пустила, потому что он покашливал. Она разъезжала по коридорам второго этажа на своей электрической коляске, а Пол и Нэд младший, катались, цепляясь за коляску сзади. Во второй половине дня мы с Элизабет (я иногда называл ее про себя Элизабет вторая) поехали со всей малышней в наш дом к морю. Но океан штормил и на яхте выехал только я, да и то тут же укрылся в соседней бухточке. Со своего места я мог за всеми наблюдать. Наши детишки носилась по почти пустынному пляжу. Элизабет загорала, лежа на коврике. 

Нэд все рассчитал правильно. Его сын пригрозил мне после опубликования завещания судебным процессом, но, видимо, его адвокаты ему отсоветовали. Элизабет с Бетси и Люсия с Мончиттой занимались детьми и домом. И делали это до удивления бесконфликтно. Тут, конечно, заслуга Бетси. Авторитет ее был непререкаем. Только подросшая Ненси все чаще ночевала у Рольфа. Он теперь конгрессмен, и его рассуждения о глобализации стали куда содержательней. 

Хуже обстояло дело с Исабель. Наши отношения с Элизабет ее раздражали, и мне пришлось даже как-то ей напомнить, что это она ушла от меня, а отнюдь не наоборот. Одно время она хотела со мной развестись и вернуться домой, но потом передумала. Расставаться с сыном мы не хотели оба. Так и жили все вместе в большом доме Нэда. В университете я вел семинар по искусству доколумбовой Америки. Времени это занимало не много, что позволяло мне много читать по широкому кругу гуманитарных и социальных проблем. Я понимал, что такая разбросанность мало эффективна. Но предпочитал плыть по течению своей любознательности. Летом мы собирались с Диасом и еще одним доктором – миссис Джин Роулинс, на Аляску. Там вроде бы обнаружили следы древних поселений и массу останков доисторических животных. 

Вчерашний звонок Анны-Марии возможно существенно откорректирует мои планы на лето. У Диаса сердечный приступ, и он в госпитале. Я просил держать меня в курсе и если потребуется, обещал перебросить его в Штаты. 

Не менее интересный звонок был от Боба. Его снова перевели, но нужной мне информацией он владел по-прежнему. Еще Нэд успел выяснить фамилии двух боевиков, стрелявших в Исабель. А так же и отдавшего приказ члена руководства этой организации. Потом Боб сообщил, что один из боевиков – известный молодой поет. Второй – простой парень, которого в настоящее время перебросили в партизанский район в джунглях. 

Боб прислал мне стихи этого парня. Его звали Франсиско. Со смертью Нэда дело кровной мести заглохло. Тем более что парень в джунглях погиб. По одним слухам от раны. По другим – от какой-то кишечной инфекции. Впрочем, какая разница! 

Франсиско от движения отошел и сейчас весь в поэзии. Ликвидировать его ничего не стоит. Но у меня пропало всякое желание кого-либо убивать. Тем более поэта, о чем я Бобу и поведал. Ответил он бесстрастно: «Как скажете, босс!» Выдал мне номер телефона подруги Франсиско, с которой он сейчас живет. Несмотря на некоторую разницу во времени, тут же ему позвонил. К моему искреннему удивлению он оказался дома, на что я особенно не надеялся. 

– Франсиско, это звонят из Штатов. Я прочел ваши стихи. Совсем не плохо, старина. А цикл, посвященный Аните – просто прелесть. Хочется помочь вам напечататься, хотя тут не без проблем. Что вам нужно в данный момент?  

Он довольно долго молчал, что можно было понять. Потом спросил: 

– Кто вы и как к вам попали мои стихи? 

– Мне прислал их мой друг. Я могу помочь вам их издать. Хотите? 

– Вы это серьезно? 

– Абсолютно. Выберите себе издательство. Думаю, что для начала триста экземпляров будет достаточно. Страниц порядка пятидесяти. Можно немного больше. Найдите хорошего художника. Деньги по счетам издательства будут оплачены Национальным банком. Там же будет и ваш гонорар. 

– Меня не напечатают. Я левый. 

– Знаю. Об этом я тоже позабочусь. Ведь сеньор Гильямес теперь в правительстве? Думаю, он поможет.  

Некоторое время он молчал. 

– Чудно как-то. Что я за это должен сделать? 

− Писать еще лучшие стихи. А когда вам в следующий раз прикажут убить женщину, задумайтесь, достойно ли это?  

Он что-то начал понимать. 

– А достойно ли грабить мою страну? Задумайтесь также над вопросом, как снизить детскую смертность? 

– Франсиско, я не стал бы протестовать, если бы вы стреляли в какого ни будь коррумпированного негодяя, но в женщину? 

– Я, кажется, понял кто вы! Она предала Альфа и заслужила пулю. 

– Поверь, это ложь. Я был последним, кто пожал руку Альфреду в тот злополучный вечер. Она не предавала его! Тебя ввели в заблуждение. Если бы ты не был поэтом, то уже давно был бы покойником, как твой напарник по тому покушению. Та, которую ты искалечил, сидит сейчас рядом со мной в инвалидной коляске. Подумай обо всем этом. Может быть, у тебя получатся хорошие стихи. А утром, часам к десяти подойди в национальный банк. Там для тебя будут деньги. Ты ведь попал под амнистию! Привет Розите. И мой совет: займись литературой. Тут от тебя будет больше пользы твоему народу. Талант – это редкость, и его нужно беречь. Прощай.  

У Исабель по щекам текли слезы. 

Утром мне сообщили, что Франсиско заходил в банк и сейчас занялся публикацией своих стихов. Вот как бывает закручено в жизни. 

На берегу было весело. Мальчишки мои что-то орали, носились по пляжу и вообще выражали всяческий восторг. Эли одной рукой держала дочку за руку, а другой махала мне, что бы я взял их на борт. Но при таком волнении – это было сложно. Пришлось возвращаться на стоянку. Не успел пришвартоваться, как вся ватага ворвалась на яхту и начала носиться по палубе. Мы с Эли спустились в каюту. В коридоре она обняла меня, и мы поцеловались. 

______ 

Сон, который мне снился, был интересен, но память настолько ослабела, что утром я уже почти ничего не помнил. Что-то мы с Филом делали в джунглях. Кажется, строили какую-то изгородь! Фил смеялся, а вот почему – это я вспомнить не мог никак. Проснулся, и по привычке измерил давление. В пределах допустимого. Если принять во внимание, что и сколько я выпил на ночь, то особо удивляться не приходилось. В отличие от времен молодости «выпить» означает отнюдь не то, что большинство под этим подразумевает. На ночь я теперь пью разного калибра таблетки в надежде избежать ночных неприятностей и проснуться утром. Пока не встаю, чувствую себя почти нормально. Сглотнул, что полагалось, и пятнадцать минут лежал спокойно, прикидывая, что мне сегодня предстоит совершить. Потом, чертыхаясь, кое-как оделся – зимой, это целая проблема. Сердце затрепыхалось, и я начал куда-то проваливаться. Но вот снова включилось. Так. Значит надо добавить еще и этого. А теперь променад и в обязательном порядке. 

К морю не хотелось. Там сейчас ветер и вообще противно. Уселся за руль. Не торопясь, медленно в сторону кладбища. Торопиться уже некуда. В склепе у меня электричество. Включаю обогреватели и усаживаюсь в кресло. Вместо гробов небольшие урны с прахом. А Фил молодец. Умер достойно. Черт возьми, иногда мне кажется, что уже все умерли. В сущности, так оно почти и есть. Кто еще достойно умер? Нэд. Просто вколол себе больше, чем полагалось. Устроил все свои дела и ушел. Исабель тоже молодцом. За все годы своего колясочного положения никаких претензий, или жалоб. А в чем, собственно, я был виноват? Но для женщин это не важно. Нашла бы за что. И способ тот же. Как только она могла не оставить вразумительной записки? А бабушке Ло просто повезло. Это же надо! Не проснулась утром и все тут. 

И чего это я все о покойниках? Или моя очередь приближается? Разумеется. И уже давно. Тоже мне открытие! А ведь тогда в ресторанчике жизнь мне спас Фил! Успел таки всадить молодому человеку за витриной пулю в грудь. За что это они хотели тогда меня прикончить? Ах, да, за Ральфа. Но я же ни в чем не виноват! А им плевать. Принцип у них простой: лучше убить парочку невиновных, чем упустить хоть одного виноватого. Легко это у них…. Но и я тогда не сплоховал. Молод был. Реакция – что надо. Тот парень с гранатой свое получил. И кто там следующий? Нажал кнопку и на экране появился Хуан. Нет, Хуана сегодня не надо. А это Диас. Ну, вот прошло столько лет, и что изменилось в моем Сан-Антонио? Нет, кое-что конечно изменилось. Доход на душу населения возрос существенно. Но шахты снова собираются закрывать в связи с ростом себестоимости добычи и одновременным падением цен на металлы. Снова все останутся без работы. Других предприятий в городе по-прежнему нет. Заработанные деньги компания инвестировала где-то в другом месте. Что им люди? Да и виноваты ли они, хозяева? Им решения диктует рынок, система. Как сказала когда-то покойная Исабель: «Значить систему нужно сменить»! Простая логика. А на что? Вот ведь главный вопрос! Был и остался! На что сменить? Или снова нужна радикальная коррекция? Но на горизонте ее что-то не видно. Вспомнился спор Диаса с Джеком. 

– Мы конечно должны вам помочь. Караван человечества уж очень сильно растянулся, − говорил Джек. Но уж очень бесцеремонно вы требуете! Почему мы вам, собственно, должны? Наше благосостояние – это мудрость наших законодателей, мужество наших солдат, гений наших ученых, талант и многовековое упорство простых тружеников. 

– Даже если принять все это, если считать, что вам повезло с раскладом истории, не следует забывать грабеж слабых народов, жадность ваших дельцов, беспощадную эксплуатацию коренного населения. 

– Но таковы были нравы тех времен! И можно подумать, что когда открыли Америку, которую до того никто извне не грабил и не угнетал, что мы тут застали? Кровавую цивилизацию, полудикие нравы. 

– А вы пришли с развернутыми знаменами гуманизма. Кто уничтожил коренное население нынешних Соединенных Штатов? 

– Но, повторяю, таковы были нравы тех времен. 

– А сейчас? Разве вы вернули награбленное? Разве вы перестали грабить? Ваша экономическая система уже давно не соответствует глобальным потребностям человечества, условиям его выживания, но вы продолжаете грабить и плевать вам на все. Добром это, разумеется, не кончится. 

– В какой-то мере вы правы, но наша система соответствует уровню понимания большинства наших избирателей, а это инерционная штука. 

– Верно, но ею же можно как-то и управлять. А вы − власть и деньги! Разве вы хоть пытаетесь изменить психологию толпы? Черта с два. В вас вся причина. Вы – главный камень преткновения. Вы до сих пор не можете осознать, что ведете мир к катастрофе. 

– С этим можно согласиться, но что вы предлагаете, революцию и гильотину? Так уже сколько раз было! 

– Но никогда еще не было такой опасности для цивилизации в целом. 

– Вот когда это поймут, тогда… 

– Как же, поймут они, когда это не хотите понять вы, капитаны бизнеса. Понять, что нужно делиться! У меня такое ощущение, что скорей мир провалится в тартарары, чем вы пойдете на это. 

– К сожалению, это не исключено. 

Незадолго до своей смерти Диас сильно «полевел». 

_____ 

К Исабель я старался заходить каждый день. Утром я передал ей только что присланный мне сборник стихов Франсиско Гомеса, а на вечер мы договорились обменяться впечатлениями. Когда я зашел к ней, она меня уже ждала. 

– Не знаю, как тебе, А мне понравилось. Кое-что немного подражательно, но талантливо. Ты хочешь его и дальше поддерживать? 

– Сначала я хотел его убить. Не забывай, что это он стрелял в тебя! Вместе с еще одним парнем. Того уже нет в живых – погиб где-то в джунглях. Кстати сказать, друзья говорят, что светлой души был парень.  

В лице у нее было недоумение. 

– Не убивай его. Это ровным счетом ничего не изменит. − Она закрыла лицо руками. − Передай, что я простила его. Он ведь, в сущности, и не очень-то виноват! Ему приказали! Сказали, что я предала Альфа. Жаль, что не убил! Теперь вот буду мучаться всю оставшуюся жизнь. Ты вряд ли представляешь, каково мне! Ведь кроме себя и винить-то некого! – Помолчав, добавила. – Как глупо все получилось. Меня просто использовали.  

Я молчал. 

– Могу что-нибудь для тебя сделать? 

− Что тут можно сделать? Ты и так сделал все, что можно. А у тебя ведь были все основания ненавидеть меня! Уйди, пожалуйста. Боже, как я хочу умереть! Давай разведемся. Только я не хочу, чтобы ты женился на Элизабет. Она мне не нравится. Уйди, пожалуйста. 

Рольф периодически навещал нас. Я понимал, что это он производил своеобразную инспекцию жизни Ненси. А Ненси уже стала почти взрослой девушкой. О чем-то шушукалась с Элизабет. С Исабель была вежливо холодна. Пока все у нас с ней было благополучно. Пару раз в году я посещал ее директрису, беседовал с учителями. Узнал, что и Рольф звонил. Тоже справлялся о Ненси и ее успехах. Она хорошо занималась. В кого-то влюблялась. С кем-то сорилась, но все в пределах естественного. Никаких наркотиков, ничего тревожного. 

К приезду Рольфа я обычно готовился. Читал его статьи по проблемам глобализации, его выступления в конгрессе и тому подобное. Это была сфера деятельности Рольфа. И при встречах ни о чем другом он говорить не мог. Кроме обычных помощников, положенных конгрессмену, он содержал еще пару научных консультантов, которые не без успеха натаскивали его по всем актуальным вопросам. На мне он, как я понимал, отрабатывал свои грядущие выступления, «проверял свой уровень», как он однажды выразился. Что и говорить! Тема была актуальна и неисчерпаема. Мир менялся прямо-таки на глазах. Впрочем, будущее, как меня убеждало большинство авторитетных авторов, не сулило ничего хорошего. 

Выглядел Рольф еще более значительно, чем раньше. Приходя, обязательно навещал Исабель. Болтал с ней на всевозможные светские темы, после чего начиналось главное. Мы уединялись в моем (бывшем Нэда) кабинете и начиналось собеседование на заданную тему. Впрочем, иногда жизнь вносила коррективы. 

– Фред, как вы полагаете, мы одолеем терроризм? 

– Разумеется, нет. 

– Вы серьезно? Вы полагаете, что мы влезли в очередную авантюру? Но, нельзя же не отвечать на их вылазки? 

– Отвечать, конечно, нужно, но вы же не об этом говорите! Задача поставлена не столько одолеть, сколько искоренить. А вот это, при нынешних обстоятельствах, совершенно невыполнимая задача. Мы столкнулись с проявлением глобального кризиса, а бороться собираемся с его следствиями. 

Рольф внимательно смотрел на меня. Потом спросил: 

– Значит, по-вашему, все ошибаются? И президент, и все его советники, и весь конгресс Соединенных Штатов?  

На лице его начала проступать чуть заметная усмешка. 

– Вероятней всего, они всё прекрасно понимают, но надо сделать что-то, доступное пониманию широких масс. Нужно конкретизировать и упростить проблему, которая, по сути, является, как я уже сказал, глобальной и неизвестно, решаемой ли вообще. 

Рольф встал и заходил по кабинету. Видимо проблема его серьезно занимала. 

– Про кризис нашей цивилизации мои эксперты уже все уши прожужжали. А вот по части практических мер у них явный дефицит идей. Насколько я понимаю, они ратуют за глобализацию, за преобразование всего мира на западный манер, за примат либерализма, рынка. С определенными ограничениями, разумеется. Но это все больше общие слова! 

– Рольф! Мне, дилетанту, не с руки спорить с вашими матерыми профессионалами. Но, по-моему, они ошибаются. Они думают, что иранца с китайцем можно сблизить до такой же степени, как немца с бельгийцем, или голландца с французом. Ошибка в том, что иранец с китайцем принадлежат разным цивилизациям, тогда как немцы и голландцы – к одной. И еще. Ведь, при нынешнем распределении ресурсов все остальные страны, которые мы стараемся вовлечь в режим глобализации, заранее обречены на более низкий жизненный уровень. Да и экология планеты не выдержит дальнейшего роста промышленного производства третьего мира на манер современного Запада. Разве что новые технологии обеспечат нечто радикально новое в области производства продовольствия или в сфере энергетики. 

– Но какие можно себе представить иные модели глобализации? 

– Я не могу себе их представить, поскольку не занимался всерьез этим вопросом. Кроме того, проблема необычайно сложная. Над ее решением работают лучшие умы планеты, как я понимаю. 

– Но разве мы не доказали на практике, что наш вариант наилучший?  

Что меня удивляло в Рольфе, так это сочетание успешности в бизнесе с неспособностью понять сравнительно элементарные проблемы в других областях. Я ему толкую такие понятные, на мой взгляд, вещи, что наш путь, при ограниченности земных ресурсов, принципиально невозможен для других. Что экология Земли не выдержит при современной технологии еще даже одних Соединенных Штатов, а он мне о преимуществе нашего пути развития в том смысле, что им должны следовать все остальные страны. Что тут скажешь? 

– Вы говорите, «мы доказали». Кому и что? Убедительное для вас, вовсе не убедительно для людей другого образа мышления. А материальных ценностей в том количестве, в котором их потребляет западный благополучный мир, на все остальное человечество просто не хватит. Ресурсы планеты ограничены. И, кроме того, у нашей цивилизации со всеми ее либеральными ценностями, множество недостатков. Их значимость велика для нас, а для народов иных менталитетов – просто неприемлема. Поток свободы, образно выражаясь, несет с собой и массу мусора. К тому же он, этот мусор, на поверхности, и легко обозрим со стороны. Западную культуру они называют материалистической, безнравственной и упаднической. Да разве вы сами не знаете, как мало совместим современный бизнес даже с официально господствующей протестантской моралью? Может быть, ученые и впрямь изобретут нечто, позволяющее резко изменить жизнь в лучшую сторону, но пока дело идет к тому, что кое-чем придется поделиться. И не излишками! А для этого нужна революционная перестройка сознания. И не только правящей элиты, но и рядовых обывателей. Очень не простая проблема! Не уверен, что она вообще разрешима мирным путем. Из истории мы знаем, что осознание даже руководящими слоями глобальных проблем и связанных с этим изменений всегда запаздывает. Другими словами, элите нужны факты и время для их осознания, для понимания абсолютной необходимости каких-то жертв. В наше время стремительного развития событий такое запаздывание может стать роковым. 

– Фред, все, что вы говорите, как-то жутковато. Получается, что вся человеческая цивилизация в опасности. Впрочем, мои ребята говорят тоже самое. Но, не взирая ни на что, с терроризмом бороться надо. 

– Разумеется! Тем более что опасность терроризма будет возрастать не только по мере обострения социальных и прочих проблем, но и по мере роста разрушительной силы применяемых террористами средств. Тут прогресс науки в некоторых сферах может оказаться смертельно опасным для цивилизации. Западной, в первую очередь. 

И примерно в таком духе еще часа полтора. 

Глава 5. 

http://arifis.ru/data/works/18077@aam.jpg 

Процесс знакомства с новыми знаниями всегда имеет свою историю, хронологию и точку отсчета, послужившую стимулом...  

6-го июня 2001г. Учитель* впервые обратил мое внимание на цифры!  

Вечером я приготовилась записать в тетрадь события прошедшего дня и как обычно вначале поставила число, И вдруг Учитель сказал, чтобы я сложила сумму цифр сегодняшней даты. Я прилежно исполнила задание, хотя сразу не поняла его цели. Но Он повторял это задание, снова и снова, пока мои занятия с цифрами не стали ежедневным ритуалом. Сначала пробудился исследовательский интерес, а однажды пришло понимание, что цифры и их нумерологическое значение очень важны для каждого человека! Они убеждали в этом каждый день.  

Размышляя над природой цифр, я постепенно открыла совершенно удивительный, таинственный мир, который был, безусловно, известен человечеству с древности. Но видно настал час приблизиться к этим тайнам и мне. 

Однажды, я оказалась в эзотерическом магазине и купила указанную (Им!) книгу. Это была нумерология для начинающих Д. Бауэра. Через несколько дней, к ней добавилась «Нумерология» А. Александрова. А потом: «Эзотерическая астрология» В. Полякова и «Нумерология» Х. Декоц и Т. Монте.  

У Александрова была дана технология составления психоматрицы человека на основе даты рождения, а также объяснялось значение горизонтальных и вертикальных линий цифрового квадрата, давались основные характеристики цифр. Этот автор использовал наработки пифагорейской школы*. 

В книге Бауэра очень ценной оказалась схема для приведения имени, отчества и фамилии человека к цифровому эквиваленту. Также можно было определить нумерологическое значение любых слов. Пришла идея по буквам найти числовое выражение названий дней недели. Оказалось: понедельник -1, вторник – 4, среда -4, четверг – 1, пятница -3, суббота – 9, воскресение – 6. 

Если соотнести цифровые выражения дней недели с основными цифрами даты рождения человека, его имени и фамилии, то очевидно, что вибрации дней могут являться либо усиливающим, либо ослабляющим фактором. Цифры постоянно вступают в резонанс! Отсюда мы ощущаем или более гармоничную для нас вибрацию дня или, наоборот, более напряжённую. 

Оказывается, цифры это не только дни календаря, таблица умножения, цены на этикетках или номера домов, телефонов, машин. Цифры – это магический код Мироздания. И каждая цифра – 0, 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9 есть энергия, индивидуальная частота, вибрация пространства, архетип Божественного. 

Возьмем для примера цифру 9, а также 18 и 27. Число 18 – это двойная 9-ка, а 27 – тройная 9-ка, то есть 18 и 27 содержат в себе качества девятки, но являются ее увели-ченным выражением. В нумерологии есть свои правила. Здесь число 18 может быть представлено, как сумма цифр (1+8), а число 27, как сумма – (2+7), то есть двузначные числа имеют слагаемые цифры, несущие свои собственные вибрации и качества. 

Подробнее. 9-ка – это ментальная цифра. Она является символом духовности, просвещенности, гуманизма и служения человечеству, а также символизирует универсальный динамизм, успех и завершенность. 

Слагаемые числа 18 – это цифры (1 + 8), где вибрации 1-цы – это энергия активного начала, инициативы, а вибрация 8-ки – порядок и ответственность.  

Арифметическая сумма слагаемых цифр 1 + 8 = 9 равняется девятке, то есть мы вновь возвращаемся к ментальной вибрации цифры 9, о которой сказано выше. 

Но совокупная вибрация числа 18 сильнее вибрации 9-ки, богаче и разнообразнее. Сама ментальная 9-ка пребывает в 18-ти в скрытой, но удвоенной форме: (9 + 9 = 18; 9 х 2 = 18). 

Арифметические слагаемые числа 27 (2 + 7), где 2-ка – настроение нашего ума и общий уровень энергетики организма человека, а 7-ка – интуиция, тайна, высшие идеалы красоты и добра. 

Общая вибрация числа 27 это настроение… + интуиция…, но потенциально в числе 27 скрыты три ментальные девятки (9 + 9 + 9 = 27; 9 х 3 = 27). 

Таким образом, люди, рожденные соответственно 9-го, 18-го и 27-го числа могут обнаружить в процессе общения много общего в своих профессиях, интересах, мировоззрении и характере. 

Далее можно легко выяснить, что номера телефонов, квартир, машин этих людей обяза-тельно содержат цифру 9, в том или ином виде. Например, 9, 18, 27 или 72, 81, 90 или 108, 207, 99 и т.д. Все перечисленные числа содержат цифру 9, в открытой или скрытой форме. 

Вся наша жизнь складывается из определенных цифр в математический рисунок судьбы или …программы? Да, Вселенная – это единый организм. В нем царствует математическая гармония и Единый Порядок, как для огромной Галактики, так и для малого атома. Великий Пифагор говорил, что Мироздание состоит из звука, цвета, цифр и геометрических фигур. Каждая буква алфавита звучит и имеет цветовой и цифровой эквиваленты. 

Астрономия нам сообщает, что звуковые вибрации имеют планеты Солнечной системы, значит, у них есть и цифровое выражение. Синтез астрологии и нумерологии называется астронумерологией. Ниже следует современная таблица соответствий девяти математических цифр, букв русского алфавита и вибраций планет Солнечной системы. (В астронумерологии число 10 соответствует 10-й планете Солнечной системы – Плутону.) 

1 2 3 4 5 6 7 8 9 

А К У Ь Б Л Ф Э В М Х Ю Г Н Ц Я Д О Ч Е П Ш Ж Р Щ З С Ъ И Т Ы 

Солнце Луна Юпитер Уран Меркурий Венера Нептун Сатурн Марс 

Тайна цифр раскрывается перед человеком постепенно, как тайна Бога. И многого из того, что сказано выше, до 2001 года я не знала. Я вообще мало обращала внимания на цифры, просто не замечала их важной роли и не осознавала скрытого влияния. Знаю только, что всегда была по душе цифра 9 – день моего рождения. И ещё мне нравился, несмотря на странность, адрес дома, где жила с рождения – 5-й Круговой переулок, дом 12. 

Арифметическое сложение цифр даты моего рождения дает в сумме число – 28. 

Продолжим сложение: 28 = 2 + 8 = 10. И дальше: 10 = 1 + 0 = 1. Цифра 1, полученная в результате, называется ферральным числом или числом судьбы человека или числом жизненного пути. 

Число 28 в первую очередь может называться числом судьбы, т.к. оно является первой суммой чисел даты рождения. Это важнейшее число в жизни человека. В нем вся квинт-эссенция опыта и цели жизни. Но число 28 – это и 10-ка и 1-ца. И все-таки, становясь вибрацией 10-ки или 1-цы, число 28 сохраняет свое особое влияние. 

Подробнее. Число 28 – это цифра 2, несущая информацию о силе энергопотенциала человека, настроении его ума и желаний (Луна) и цифра 8, символизирующая закон, порядок, долг, ответственность (Сатурн). В сумме 2 + 8 = 10, где 10-ка – число славы, испытания властью и влияния на большие массы (Плутон). Сумма арифметического сложения 10-ки даёт 1-цу – инициативу, волю, лидерство, амбиции (Солнце). 

В самом человеке все эти свойства будут проявляться в синтезе. То есть, инициатива, лидерство + испытание властью и влияние на большие массы + энергопотенциал и настроение ума + порядок, долг, ответственность. 

В итоге перед нами качества человека, которому, так или иначе придется пройти путь руководителя и ярко проявить себя в социальной сфере. Что и произошло со мной(работа на телевидении, руководство различными творческими ТВ-проектами, режиссёрская практика). 

На пути дальнейших нумерологических исследований безусловным водителем был Учитель. Вначале Он побуждал меня делать новые шаги, а затем их анализировать. 

Например, когда я пo Его подсказке сделала психоматрицу сына, то увидела, что его дата рождения в сумме также равна 28 или 10-ке или 1-це, как и моя, то есть наши жизненные задачи одинаковы. 

Пожалуй, именно с этого момента и началась в моей жизни мистерия числа 28. Я стала обращать на него внимание, вернее это оно обращало моё внимание на себя. Как? Каждого 28-го числа, каждого месяца, со мной происходили некие сверхъестественные события. 

Может число 28 подавало свои особые сигналы и раньше, но я этого не замечала, хотя день рождение моего горячо любимого брата был 28-го мая. Случайно ли? 

Но в 2001 году число 28, казалось, постучало прямо в мое сердце. 

Я стала искать информацию о нём в литературе и обнаружила, что это число лунного цикла. За 28 дней Луна совершает полный круг вокруг Земли. Связь с Луной, связь со временем… Мне показалось это важным. Может это и есть краешек волшебной нити Ариадны, за который следует ухватиться? 

Нумерологические практики продолжались и становились всё более углублёнными. Я завела специальную тетрадь, где в течение года дисциплинированно составляла психоматрицу каждого дня и анализировала происходящие события. Вскоре обладателями персональных психоматриц стали многие мои друзья и знакомые. Они были чрезвычайно удивлены тем, что цифры даты рождения могут рассказать о человеке практически всё. Стало очевидным, что если бы люди знали секреты цифр и их соответствий, понимали, каким потенциалом они обладают, к примеру, насколько сильно или слабо их здоровье (это цифра 4), если у них терпение и ответственность (цифра 8), склонность к монотонному труду или усидчивость (цифра 6), развита ли интуиция (цифра 7), есть ли математические способности (цифры 5 и 9), проявлено ли творческое воображение (цифра 3), то в период выбора профессии они бы чувствовали себя гораздо увереннее и шли по жизни успешнее. 

К концу 2001 года цифры стали моей философией! 

Учитель*- здесь имеется в виду Внутренний Учитель или Душа, или Высшее Я, или Сверхсознание. 

Пифогорейская школа* – была основана Великим Посвящённым Пифагором, в городе Кротоне, в Греции. Там родилась нумерология, как наука. 

Глава 3. 

Уж не помню, кто это сострил, что если бы узы брака не отравляли любовь, земля бы стала раем. Опыт миллионов действительно по преимуществу таков, но бывают и исключения. Очень хотелось попасть именно в эти исключения. 

Женившись на Исабель, я много думал о всевозможных подводных камнях, на которые могла бы налететь и разладиться наша семейная жизнь. Впрочем, иезуиты не плохо потрудились. Моя жена была сравнительно образованной, хорошо воспитанной женщиной, предназначенной «вести дом» изрядного достатка и воспитывать своих детей. Была, правда, неизбежная при таком воспитании и религиозная компонента, но она, так сказать, не выпирала. Ее вера была какой-то не броской и ритуально недемонстративной. Ее можно было и не заметить. По моим представлениям нормальный человек должен быть чем-то занят. Желательно, чем-то полезным. С рождением ребенка эта проблема частично решалась как бы сама собой. Особенно для людей не высокого достатка. Но это не про нас. Нянек у Пола вполне хватало. 

В доме Элизабет моя жена жить не захотела из-за Бетси, которая, естественно, стремилась взять молоденькую женщину под свое доброжелательное крыло. Но не тут то было! Очень тактично моя жена ее покровительство отвергла и показала, что всякие там бытовые премудрости ей достаточно известны. Сначала мы переехали в мой дом на побережье, где я пристроил третий этаж и пару обширных веранд. Купив соседний домишко, снес его, расширил участок, соорудил бассейн и домик для прислуги, в одной из комнат которого обитал Фил. Ненси осталась с теткой, а трое парней плюс четвертый новорожденный, были с нами. Даже при наличии служанки, няни, старенькой бабушки Ло и Фила, исполнявшего роль шофера и вообще – мужчины в доме в мое отсутствие, дел у Исабель хватало. 

Из-за меня пришлось на зиму перебраться в центр, поскольку я снова поступил на работу в университет, и ездить пять раз в неделю было довольно неудобно. Сняли квартиру в весьма престижном районе. У Фила была отдельная комната, но вечерами, когда я был дома, он обычно перемещался в свой спортзал. 

Жена моя занялась благотворительностью. Вовлекла ее в это дело (по моему наущению) жена Джека Коллинза, с которым мы продолжали встречаться раз в неделю за карточным столом. Впрочем, сфера общения наших семейств значительно расширилась. Мы несколько раз были приглашены на прогулки по морю. У них была роскошная яхта. Иногда ходили вместе в театр. Джек и старина Нэд заставили меня поведать всю археологическую эпопею во всех подробностях. Мои попытки утаить свою благотворительную деятельность не удались, поскольку у них была откуда-то информация и об этом. Подозреваю, что от Боба. Их интерес был далеко не абстрактным. Как я уже упоминал, у Джека существовали весьма значительные деловые интересы в этом регионе. Почему-то ситуация с партизанами занимала его чрезвычайно. Кстати, я регулярно получал письма-отчеты от матушки Хуаниты и продолжал финансировать не только кормежку детишек, но выписал им двух новых учителей и доктора с медицинской сестрой. Стоило мне все это кучу денег, но заметного влияния на мое финансовое положение все же не оказывало. И Джек, и Нэд попросили разрешения подключиться к моей благотворительной акции. А какие у меня могли быть возражения? В результате начались переговоры о закупке компьютерного класса и найме еще одного преподавателя. 

Жизнь, которую мы вели, мою жену не вполне устраивала. В отличие от меня, ей нужен был светский антураж и общение. Дело было не только в возрасте. С детских лет она привыкла быть в обществе. Высшем обществе! Она была аристократка, а я плебей. Не обычный плебей, но все-таки! Понимая это, я принимал всякие приглашения на коктейли, вечеринки и т.д. Вот там изыскано одетая Исабель чувствовала себя отлично. Завязывала новые знакомства и купалась в атмосфере … А, бог его знает, как эту атмосферу определить. Ей нравилось – ну и слава Аллаху. Пришлось и нам устраивать приемы. Малоприятно, но переносимо. В этом плане приглашение Клиффорда на вечерний коктейль было обычным и принято нами без всяких обсуждений. 

Этим вечером наши жены были заняты в очередной благотворительной акции, и следовало по договоренности, заехать за ними. Фил остался в машине, а я отправился к месту действия пешком. Выглядело это так. Рядом с раскладным столом помещался специальный бачок с супом. На столе стопка одноразовых тарелок, корзина с нарезанным хлебом и миска с одноразовыми же ложками. Моя жена, миссис Клиффорд и еще две женщины наливали половниками тарелки. К каждому такому столу стояла небольшая очередь мужчин и женщин, порой довольно живописного облика. Получив суп и хлеб, человек садился за отдельный столик и принимался за еду. Никто не препятствовал получить вторую порцию. Молодые люди подносили очередные бачки, хлеб, посуду, убирали опорожненные бачки в рядом стоящий грузовичок. Невдалеке стояла полицейская машина, но никакого беспорядка не наблюдалось. Моя Исабель была тут самой молодой. В скромном темном костюме, серая шелковая рубашка, аккуратно собранная корона волос. Очень серьезное выражение лица. Мне понравилось. Практически все люди в очереди были пожилого возраста. Некоторые очень стары. Много женщин. Много цветных. Много человеческих трагедий. Я тоже стал в очередь, и очень скоро моя милая налила мне супу. Узнала меня лишь в последнюю минуту. Рука у нее дрогнула, и брови взметнулись вверх Кто-то, видимо, сменил Исабель, потому что когда я поднял голову от своей тарелки, она стояла рядом. 

– Ну, как наш суп? 

– Очень не плох.  

Мы молча шли к машине, молча уселись на заднее сиденье. 

– Что-нибудь случилось? – спросил Фил? 

– Печальное зрелище. 

– Это еще не самое печальное.  

Но определять степени печалей человеческих мне как-то не хотелось. 

– А ты уже привыкла? 

– К этому трудно привыкнуть, но разве голодные дети в моей школе – это лучше? Ты же сам говорил, что по статистике ООН голодает и недоедает до миллиарда людей, а миллионы детей умирают от голода. 

Дома мы переоделись и отправились к Клиффордам.  

Народу у Клиффордов было не много. Известная оперная певица спела несколько популярных арий. Потом кто-то, опять-таки известный, играл Шопена. По-моему, мы с Исабель были здесь самыми молодыми. Джеку было уже хорошо за сорок, а его жене, как мне сообщила Исабель, тридцать восемь. «Очень дружная пара». После концерта и ужина многие отбыли. Меня Джек увел в свой кабинет, где уже сидело два, как говориться, почтенных джентльмена. Лицо одного из них мне показалось знакомым – кажется из газет. 

Джек представил меня. Все расселись, и Джек заговорил. 

– Американский капитал, − начал он, − ищет новые сферы приложения. В данном случае речь идет о заброшенных рудниках Сан-Антонио. Согласно докладу наших специалистов, запасы полиметаллов с учетом новейших технологий по их добыче и переработке, достаточно велики, и добыча их с учетом новых технологий и мировых цен вполне рентабельна. Главным в этом вопросе является наличие весьма недорогой рабочей силы, и минимальные расходы на социальное обустройство. Расчеты экономистов показывают, что даже с учетом выплат чиновникам и местных налогов, при разведанных запасах полиметаллов вполне рентабельной работы хватит лет на пятнадцать − двадцать. В сущности, есть только одно весомое препятствие, от возможности преодоления которого будет зависеть наша инвестиционная политика. Это препятствие – местные партизаны. 

Почтенный седовласый господин, которого Джек представил мне как мистера Мередита, начальника инвестиционного отдела компании и вице-директора, обращаясь ко мне, заметил. 

– Вы кормите в Сан- Антонио пол сотни детей раз в день, а мы можем накормить всех детей и еще их родителей в придачу, и, в сущности, наладить жизнь всего города. 

Я насторожился. Уж не принимают ли они меня за болвана, которому можно вешать лапшу на уши о милосердном капитализме? И, словно для того, чтобы рассеять эти мысли, мистер Меридит продолжил. 

– Разумеется, мы должны на этом заработать. Главная проблема, как правильно заметил Джек, это повстанцы. Мы обсуждали этот вопрос, а теперь хотели бы послушать Ваши соображения. Привлекая вас, мы учитывали то участие, которое вы проявляете в судьбе этого города. Мы думаем, вы солидарны с нами: все дети Сан-Антонио должны быть накормлены. Кроме того, став членом команды и владельцем пакета привилегированных акций, вы имеете шанс прилично заработать. Не 3,5% годовых как сейчас, а, по крайней мере, раза в два больше. 

Целая речь. Немного демагогии, но, в общем, все четко. Но он еще не кончил. 

– Вы особо ценны вашими связями, авторитетом среди населения Сан-Антонио и поддержкой церкви, а так же кое-какими связями с повстанцами. Мы, в случае вашего согласия, сможем подключить к делу и вашего приятеля Боба Беренса. Дело может получиться. Прежде, чем выйти на вас, мы, разумеется, все тщательно обсудили и взвесили. Мы даже допускаем, что, наладив дело с помощью наших специалистов, вы захотите уйти, поскольку у вас есть и другие интересы. С пониманием отнесемся к этому. Но на начальном этапе вы − самый нужный человек. Попробуйте! Вы ведь ни чем не рискуете? Нейтрализуйте повстанцев, а все остальное мы сделаем. Заверяю вас, Сан-Антонио преобразится! 

По дороге домой я узнал, что Исабель тоже подверглась определенной обработке. Ее они сумели уговорить. Даже Фил, узнав в чем дело, высказался положительно. 

На совещании у Джека были высказаны следующие идеи: 

1. Вытеснение повстанцев военной силой. Правительство Соединенных Штатов готово оказать помощь оружием в рамках уже подписанного соглашения. 

2. Поручить определенной группе повстанцев акцию охраны и безопасности столь социально ценного мероприятия. Для чего организовать подставную компанию с использованием национальных кадров. 

3. Попытаться договориться с высшим руководством повстанцев, выбрав из них наиболее деловых и образованных. 

4. Организовать контр повстанческие силы на основе социалистических лозунгов. Своего рода охранные отряды, с включением в них представителей местного населения. 

Начать решили с пункта 3. Тем более что все остальные показались мне не реальными. 

Итак, меня пытаются вовлечь в транснациональный бизнес, пытаясь использовать мои благотворительные акции. Обслуживающие меня адвокаты заверили, что никакого подвоха тут нет. Просто большая транснациональная компания с преобладающим американским капиталом выпускает еще один щупалец. Я засел за литературу по данному вопросу, но ничего нового не узнал. Одно несомненно: процесс этот неотвратим, но в принципе корректируем в направлении снижения негативных последствий. А они, конечно же, были. Но других способов оживить этот край сегодня, да и в обозримом будущем, пожалуй, не представлялось. В бизнесе я, конечно, слабак и вообще человек, случайно занесенный обстоятельствами в столь высокие финансовые сферы. Даже если думать обо мне хорошо, то я всего лишь рядовой преподаватель университета с весьма солидным счетом в банке. Что ж попробуем сделать нечто более социально значимое для людей, чем кормежка нескольких десятков индейских детей и раскопки неведомого храма древнего мира. А почему бы и нет? 

______ 

Прилетели мы с Исабель на самолете компании. Встречал нас Боб со своими людьми. Взирал на меня с некоторым любопытством. По дороге домой сообщил, что придется пару деньков подождать, пока он договорится о деталях предстоящей встречи с лидерами умеренных левых, чьи отряды размещались в окрестностях Сан-Антонио. Главная проблема – это обеспечение их безопасности. Тут же представил мне моего секретаря и советника по финансовым вопросам Тэда Самосу. Несколько странное сочетание имен, но подозреваю, что Тэд он только в общении с американцами. По-видимому – доверенное лицо компании. 

– Миссис Исабель! – обратился Боб к моей жене. Миссис – это, видимо, для демонстрации моего нового статуса в присутствии Тэда и внесение корректив в наши новые служебные отношения, хотя формально Боб оставался советником посольства и представителем ЦРУ в этой стране. Интересно, на какой основе осуществлялось его сотрудничество с компанией? Личная заинтересованность? Получил соответствующие инструкции от начальства? Скорей всего комбинация того и другого. 

− Миссис Исабель! В прошлый раз вы просили присмотреть за ремонтом дома. Все исполнено в соответствии с вашими указаниями. − При этом он взглянул на меня, и я не удержался, чтобы ему не подмигнуть. Затем, обращаясь уже ко мне:  

– Вы, наверное, захотите посетить профессора Розенцвейга. Ваши машины в исправности. Мой шофер и двое сопровождающих в вашем распоряжении. Обстановка в столице хуже не стала, но, учитывая новые обстоятельства, меры безопасности повышены.  

Машины въехали сквозь новые автоматические ворота. Боб откланялся. Трое его людей остались. Мы с Исабель отправились осматривать дом, который и впрямь был, что называется, вылизан. Во второй половине дня появились присланные Бобом слуги. Некоторые из них еще помнили Исабель, и она им очень обрадовалась. Вечером Фил отправился по кабакам, а мы с женой – в гости к профессору. 

_____ 

Человек, который пришел на встречу в ресторан, выглядел не броско. Как я потом узнал, это был один из идеологов левого движения в стране, отнюдь не находившийся в подполье. Мне это казалось странным, но размышлять на эту тему я не стал. Отрекомендовался он профессором права Гильямесом. Довольно долго разглядывали друг друга. 

– Вы не спешите?  

Он неопределенно пожал плечами. 

− Мне кажется, мы где-то встречались.  

Потеребив седую бородку и чуть усмехнувшись, ответил. 

− На концерте нашего симфонического оркестра. Если помните, играли Шнитке. 

– Да, да. Вы были еще с такой интересной дамой. 

– Моя жена. И как вам Шнитке?  

Он слегка прищурился. 

– Его первые произведения, которые я услышал – Кончерто гроссо №1 и №2 мне очень понравились. Прекрасен реквием. Но дальше пошло хуже. У меня нет цельности в восприятии многих его вещей. Конечно, новое время – новая музыка, но для меня это больше интересно, чем приятно. 

– А где сказано, что музыка должна быть обязательно приятной?  

В это время кто-то подошел к нашему столику и поздоровался с ним. 

– Конечно, вы правы, музыкальные формы являются в той или иной степени  

проекциейсоциальной, исторической и духовной ситуаций своего времени. Точно так же, безусловно, и то, что мы консервативны в связи с характером нашего воспитания. Мы всегда воспитываемся на прошлом, и понять новое дано далеко не всем.  

- Вы хотели сделать нам некое предложение?  

Профессору принесли кофе и пирожное. Мне – бутылку превосходного местного вина. 

– Вам, наверное, известно, что, попав волею археологических обстоятельств в Сан-Антонио, я в какой-то мере проникся проблемами этого города. 

–О да! С детьми – это, несомненно, благородная акция. Кто это на вас так повлиял? Уж не очаровательная ли Исабель? 

– Позвольте вас заверить, что моя жена лишь впоследствии подключилась к этой деятельности. Впрочем, не так уж это существенно.  

Внезапно он спросил. 

– Кто виноват в смерти Альфреда?  

После милой болтовни вопрос прозвучал довольно резко. 

– Пресвятая церковь местного разлива. В лице ее епископа.  

Он с удивлением взглянул на меня. 

– Вы верующий?  

Я знал, что левые не ладят с местной церковью, так что лгать мне не было никакой нужды. 

– В отличие от моей жены – нет. Исабель встречалась с Альфом. Любви там, пожалуй, еще не было, но человек он интересный, благородный и в положении Исабель их взаимное тяготение вполне объяснимо. У нас возникли проблемы с их отрядом, и я попросил Исабель организовать нам встречу. Записку ее ко мне перехватила настоятельница и сообщила обо всем местному коменданту. Но женщина не виновата. Она лишь выполняла распоряжение своего начальника. Епископа. Вот ксерокс его письма к ней.  

Он внимательно прочел письмо. 

– Вы разрешите его позаимствовать? 

– Конечно. Мы очень заинтересованы, чтобы в гибели Альфа не было никаких неясностей. Заверяю вас, что если бы это сделала не мать-настоятельница, то за смерть Альфреда, за предательство я сумел бы достойно отплатить.  

Он молчал, попивая свой кофе. Я следовал его примеру и прихлебывал вино. 

– Так что Вы хотели нам предложить? 

– Я договорился с одной компанией. Они готовы заняться разработкой ископаемых на заброшенных рудниках. Благо, новые технологии делают это рентабельным. Работу получат сотни и даже, возможно, тысячи людей. Я хочу накормить всех! 

– И дать заработать компании. 

– Это неизбежно. Иначе в этом мире не бывает. Но в данном случае интересы сторон, как я понимаю, совпадают. Мы обеспечим людей работой и заработком. Других путей, похоже, не существует. Во всяком случае, в обозримом будущем. 

– Ну почему же? Правительство могло бы сделать то же самое. 

– Ваше правительство – может быть. Но не это. Но даже ваше правительство, где возьмет деньги? Ведь нужны многомиллионные инвестиции! И вы пойдете на поклон к тем же компаниям. Тогда зачем же откладывать? 

– Сначала они нас ограбили, а теперь мы должны просить у них деньги. 

– Верно. Если есть другие способы накормить людей, развивать экономику – давайте. У меня других идей нет. А цифры детской смертности вам известны не хуже меня. Что же до предшествующего грабежа, то ведь вы испанец! Не хотите ли предъявить счет, скажем, Кортесу или его наследникам? Или своим предкам? Вообще, у вас не возникает желания покаяться перед аборигенами?  

Лицо его посуровело. Кажется, я хватил лишку. 

– И что же вы хотите от нас? 

– Вы, а не пришлый янки представляете здесь интересы социально обездоленных, Я хочу вашего согласия. Охраны со стороны ваших людей от других малоуправляемых группировок. Без вашего одобрения я за это дело не возьмусь. 

– Забавно. Вы предлагаете нам взять под охрану буржуазную собственность. Содействовать процветанию очередной американской компании. 

– Я предлагаю дать людям работу, квалификацию. Создать нечто весомое в экономике, что бы в будущем было что экспроприировать, если конечно вы придерживаетесь той точки зрения, что для построения социализма нужно отменять рынок и переходить к общественной собственности. Наконец, появится рабочий класс, на который только и может согласно вашим теориям опираться левое движение. Особенно в грядущих социальных катаклизмах. Но эти сложные вопросы социального развития вне моих интересов, да и вне моего понимания, если уж быть откровенным.  

Он усмехнулся. 

– И что нам за это?  

Тут я довольно естественно изобразил легкое возмущение. 

– Вы социалист или даже коммунист, борец за социальную справедливость и интересы трудящихся хотите вполне в буржуазном духе что-то поиметь с акции, обеспечивающей народу работу, заработки и в итоге резкое повышение благосостояния? Я ожидал понимания и поддержки. Вы же не правительство? Вам же не наплевать на людей?  

Он засмеялся. 

– Мы живем в сугубо материальном мире, и деньги нам для нашей деятельности ох как нужны! Вы это понимаете? 

– Понимаю. Этот вопрос будет вынесен на обсуждение и, несомненно, решен, если только ваши требования будут лежать в разумных пределах. Можно ли считать, что протокол о намерениях подписан? 

– Все это подлежит обсуждению, но, думаю, в принципе мы согласимся. 

– Позвольте угостить вас этим чудесным вином. 

– Вино действительно чудесное, но цена! 

− Позвольте, самообразования ради, попытаться выяснить у вас, высоко эрудированного человека левых взглядов, несколько интересующих меня вопросов. Если вы располагаете временам, разумеется.  

– Кое-кто из сидящих в этом зале напишет в своих отчетах, что переговоры были, по всей видимости, длительными и трудными. 

– Вас это смущает?  

Он пренебрежительно пожал плечами.  

– Итак, если позволите. Иезуиты, как известно, утверждали, что цель оправдывает средства. Правда, они нигде этого не писали. Цивилизованные гуманитарии энергично протестуют. Маркс, как я знаю, тоже заявил что цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель. Судя по действиям Ваших партизан, тут они, марксисты, с Марксом расходятся. 

– И Ленин тоже. Маркс был все же кабинетным ученым. При том он имел в виду стратегический масштаб. А практика повседневной борьбы с жестоким и абсолютно аморальным противником вынуждает отвечать адекватно. К тому же наши бойцы, в отличие от вас, Маркса столь детально не изучали. 

– С учетом распада СССР и наличия США, на что вы в стратегическом плане можете рассчитывать? 

− Это сложный вопрос. Социализм в СССР носил несколько специфический, вне-марксистский характер. Возможно, это его и погубило. В сущности, система, господствовавшая в России, была побеждена научно-технической революцией, которая выявила большую подвижность, а отсюда и жизнеспособность капитализма и, в частности, несколько неожиданную способность этого строя осуществлять прогрессивные социальные программы. Надеюсь, вы понимаете, о чем я? В нашем движении есть разные течения, − продолжал он. − То, которое возглавляю я, считает, что следует идти социал-демократическим путем. Но у нас на пути всяких реформ и преобразований стоит полудикая военщина, индейские племена. В общем, специфики хватает. До социализма, знаете ли, еще дорасти нужно. И это вполне по Марксу. 

– Другие течения полагают иначе? 

– О, да. Есть не мало таких, которые хотят все и сразу. Ссылаются на пример Кубы. Но Куба выжила только благодаря СССР, которого сейчас нет. Другие левые движения, особенно радикальные, сильно засорены маргиналами, и даже явно криминальными элементами. Они не только не проявляют терпимости к родственным течениям, но порой вообще демонстрируют, я бы сказал, неморальное отношение к жизни. На месте США я поддерживал бы именно нас. Правда, для этого мы должны кое с кем расстаться и изменить некоторые лозунги.  

Допив вино, он встал.  

– Я полагаю, что наше время истекло. Думаю, мы еще встретимся с вами. 

– Вы на машине? 

– Нет. Мне тут не далеко. 

– Разрешите подвезти вас? 

– Спасибо. Это могло бы быть неправильно истолковано. 

– Благодарю за содержательную беседу. Мы могли бы встретиться и просто потолковать о литературе, музыке. 

– Я с удовольствием, однако, поймите: статус кое к чему обязывает. 

Вместе с профессором поднялось и ушло еще четыре человека. Фил вопросительно глянул на меня. Я допил вино и направился к выходу. Заметил, что двое вскочили и вышли, опережая меня. Потом вышел Фил.  

В машине Фил заметил. 

– Я бы чувствовал себя куда спокойней, если бы мог выписать сюда пару своих парней. Как ты? 

– Сделай это.  

– И еще. Если можешь, подкинь деньжат. Я имею в виду чисто личные нужды. 

– О чем речь? Тысчонки хватит? Пока есть у меня – есть и у тебя. 

– Спасибо, Фред. Ты настоящий друг. Кстати, тысяча баксов здесь – это куча денег. Да, Боб просил передать, что вечером придет в гости. Часов в шесть. 

______ 

Ребятня, приехавшая из Штатов на каникулы, носилась по саду, когда ровно в шесть приехал Боб. По дороге к веранде, где Исабель с няней учили Пола ходить, Боб потолковал о чем-то с Филом. Широко улыбаясь, преподнес Исабель какие-то необыкновенные цветы. Поболтав минут десять на вполне нейтральные светские темы, увлек меня в кабинет. 

– Фред, двое моих парней будут у тебя дежурить. Ты уж позаботься о них. Через двенадцать часов их сменят. Для тебя и Фила я принес бронежилеты. 

– Что случилось? 

– Ты, Фред, погнал высокую волну. Кое-кто из леваков, которые никому не подчиняются, но ненавидят Штаты, могут доставить неприятности. Если Исабель сама или с детьми захочет куда-то поехать, то Фил сообщит мне, и я пришлю машину сопровождения. Ты побывал у предков своего Че и Мончиты? Это хороший ход, но для них, я имею в виду радикалов, мало что значит. В общем, заканчивай свои дела и уматывай домой. Дети, надеюсь, уедут на днях. 

Я молча переваривал сказанное. 

– Да, – добавил Боб, – просили передать, что ты теперь заместитель начальника латиноамериканского отдела компании. Тебе и зарплата идет и довольно приличные представительские. Не возражаешь? Это мне передали только что. Еще передали, что результаты переговоров с профессором одобрены. Тебе, возможно, придется еще разок с ним встретиться. 

– Мое назначение в данной обстановке не слишком разумный шаг. Не приведи бог, просочится в прессу. Ты скажи лучше, что делать с экстремистами? Может быть, тоже можно с кем-нибудь поговорить? 

– Можно, но толку не будет. Там все сами по себе и совершенно не управляемы. В очередном интервью прессе не забудь, что ты независимый филантроп. Не плохо бы при случае ругнуть иностранные компании, которые угнетают трудовой народ, и чьи грехи ты хоть как-то стараешься загладить. Кстати, ответственность за твою безопасность на меня возложила и компания, и Ленгли. Но это, конечно, между нами. 

– Послушай, мне не очень приятно слушать то, что ты говоришь. Я ведь действительно хочу сделать нечто полезное для людей! Я вовсе не хочу на этом заработать! Боб, пойми! Мне не нужно зарабатывать деньги! Может быть, Исабель отправить в Штаты вместе с детьми? 

– Думаю, что пока не нужно. Это может произвести нехорошее впечатление. А вот посетить эти два адреса было бы хорошо. 

– Кто это? 

– Престарелые родители двух погибших леваков. Тебе это не впервой. Им, действительно, помочь не мешало бы. Кроме Фила не бери с собой никого. 

– И все-таки, почему столько шума? 

− Политика, большие деньги. Ведь если это тебе удастся, то инвестиции только в первый период составят десятки миллионов. Кроме того, у других компаний появится интерес. Правительство тебя поддержит. С умеренными левыми ты уже почти договорился. Остались эти отморозки. Их не много, но они опасны. Вот статья. Она должна появиться завтра в центральной проправительственной газете. А вот эта – в левой газете твоего друга Гильямеса. Чтобы они вышли, нужна твоя виза. Прочти сейчас, а я посижу с Исабель.  

Статья в проправительственной газете была обширной и основательно аргументированной. Ничего возразить я не мог. «Левая» статья упирала в основном на меня лично. Прозрачно намекала на мои, якобы, дружеские связи с Аьфом. Врала насчет размеров моей благотворительности в Сан-Антонио. Впечатление было странное. Как будто газеты поменялись ролями в смысле партийной принадлежности. Кстати, пора перевести матушке Хуане очередной транш. Теперь, когда денег стало побольше, можно подумать о ремонте фасада и покупке кое-чего из утвари. Не следует забывать, что большая часть населения − глубоко верующие люди. Зашел Боб. 

. 

– Ну, как? 

– В общем, приемлемо, хотя трудно отличить, где здесь левые, а где правые. 

– Статью в католическом вестнике я не принес. Там − сплошные дифирамбы. 

– В общем, трогательное единодушие нации. 

– Н да. Стоило не дешево. И еще один вопрос. Ты «зацепил» епископа. У него старые нелады и с левыми, и с правыми, которые считают его недостаточно гибким. Общее мнение, что старику пора на покой. Но тебе он не простит. С газетой он просто еще не успел сработать, но впредь от него можно ждать всяких неприятностей. 

Мне вдруг пришла в голову мысль, что о своей беседе с Гильямесом я еще никому ничего не говорил, но она уже одобрена, и даже епископ откуда-то знает о переданной мной копии его письма. Н-да. Не зря Боб усадил меня именно за тот столик. Спрашивать бессмысленно. Таковы тут правила игры. Но мог бы хоть предупредить! 

– Надеюсь, ты понимаешь, что я спасал себя и Исабель от очень серьезных обвинений. При случае так и доложи.  

Он не ответил. 

Я долго думал, что говорить Исабель. С одной стороны, не хотелось ее волновать. С другой – надо, все же, кое-что ей сказать, чтобы была осторожней. 

Утром поехал по соответствующим адресам. В обоих случаях нищета вопиющая. Где же друзья, товарищи по борьбе? Дал денег. Устроил в больницу. В каждом доме заставал «племянника». Изругал их за отсутствие поддержки пожилых людей. Произносил какие-то фразы о героях, отдавших жизнь за счастье своего народа и т.д. У «племянников», очевидно, были диктофоны. Мои слова в левой прессе были переданы почти без искажений. Интересно отметить, что правая печать политический аспект моих высказываний просто «не заметила». 

Боб, который, кажется, знал все, что я скажу еще до того, как я рот открывал, все одобрил. Сообщил о поддержке проекта армией. Это было важно, потому что без участия армии в этой стране ничего не делалось. Но удивляться их поддержке не стоило, поскольку почти все вооружение армия продолжала получать из Штатов. 

Вечером мы пошли с Исабель на концерт. Появилась куча родственников и знакомых, которые в ней, ну просто души не чаяли. Сволочи. Где они были, когда девочке, действительно, нужно было помочь. А теперь сплошь улыбки и приглашения. Видимо Боб посчитал наш выход в свет целесообразным. Его люди прикрывали нас весьма плотно. На улице к ним присоединился Фил со своими парнями. Впрочем, Исабель этого всего не замечала. Она просто купалась в слащавом море фальшивых улыбок и своей внезапной значимости. Да сколько ей было лет?! 

Дома нас ждало телевидение. Приехала Люсия. Меня снимали с моими цветными приемышами, к которыми я искренне был привязан. Че в обнимку с Исабель, на руках которой Пол. Старшие сзади, а у ног − Лусия . Это должно было, по мнению режиссера, «разить наповал». 

Поговорить с женой у меня не получалось, но она меня опередила. Первое, что я услышал, когда мы остались одни, было: 

– Фред, я бы хотела жить здесь, а не в Нью Йорке. 

Удивило не только то, что она сказала, но и эмоциональный накал. Чувствовалась какая-то заинтересованность. Отчасти это можно было понять. Кто она в Нью-Йорке? Здесь же совсем другое дело. Но неужели она не понимает, насколько все это малозначимо по большому счету. Мелко. Другие причины что-то не просматривались. 

– Исабель, дорогая, я как раз хотел с тобой поговорить на эту тему. Мои интересы лишь временно здесь. С точки зрения научной – это захолустье. Тут мне просто нечем заняться. Бизнес меня не привлекает. Но главное не в этом. Тут опасно. Опасно в самом серьезном смысле этого слова. Ты ведь знаешь, что некоторые группы обвиняют нас в гибели Альфа. И не просто обвиняют, но собираются отомстить. Мы с тобой, наши дети под ударом. Ведь, сама того не ведая, ты действительно причастна к его гибели. Нам не только не стоит здесь поселиться, но следует поскорей уехать отсюда. 

Она недоверчиво смотрела на меня. 

– По-моему, ты сильно преувеличиваешь. 

– Было бы очень жаль, если бы моя правота стала тебе очевидна ценой какого-нибудь несчастья.  

В это время один из парней Боба доложил, что мне звонил некий сеньор Алонсо и настоятельно просил с ним связаться. Тут же звоню Бобу. 

– Фред, это второе лицо в руководстве правых. Они связаны с местным крупным капиталом и военными. Симпатии этих кругов естественны. Надеюсь, ты сумеешь объяснить, что их поддержка на этот раз не должна быть уж столь явной. Впрочем, мистер Алонсо очень серьезный и мыслящий политик и, несомненно, понимает все это и без подсказки. Он, пожалуй, главный идеолог правых. Весьма образованный человек. 

– И мне обязательно нужно с ним встретиться? 

– Желательно, но без огласки. Просто посети музей живописи и скульптуры, которым он заведует.  

Встреча произошла в одной из задних комнат музея. Элегантный, с седой бородкой и платиновой шевелюрой. В прекрасно сидящем костюме. Начал без околичностей. 

– Наверное, излишне убеждать вас, что мы ваши естественные союзники. − В ответ оставалось только мило улыбаться. – Надеюсь, своеобразие ситуации вам понятно? 

– Разумеется. Речь идет о том, как вам помочь. Гласно в данном случае выступать вряд ли целесообразно, но уверяю вас, что мы употребим все свое влияние в правительстве и среди предпринимателей. Я полагаю, что мир вступает, или уже вступил в новый этап своего развития. Развитие нашей страны полностью зависит от инвестиций. Мощь национального капитала недостаточна, чтобы обеспечить нужные темпы и выдержать конкуренцию. Мы остро нуждаемся в инвестициях развитых стран, в новейшей технологии, в обучении кадров. Главная опасность, по крайней мере, у нас, это люмпенизированные слои населения, маргиналы разных оттенков – главная опора левых экстремистов. С профессором Гильямесом в принципе мы могли бы договориться. За ним значительная часть интеллигенции и квалифицированных рабочих. Их интересы необходимо учитывать в большей мере, но с неуправляемыми экстремистами, живущими идеями начала века, договориться невозможно. В данной ситуации было бы не плохо, если бы они совершили какой-нибудь очередной идиотский террористический акт. Это они умеют, и это могло бы привести их к еще большей изоляции. Мы не должны позволить этим чертовым антиглобалистам помешать развитию нашей страны.  

Помолчали. У меня в голове начали копошиться разные мысли по поводу сказанного. Я кое-что мог бы возразить относительно его проглобализма. Но это было бы неуместно. Однако, гораздо больше меня заинтересовало и насторожило упоминание о желательности очередного теракта. Это уже не риторика. Наверное, нечто подобное планировалось. Но профессор перешел на другую тему, и требовалось внимания. 

– Видел вас на концерте с очаровательной Исабель. Когда улягутся страсти, буду рад принять вас у себя дома. Ведь вашу жену я знаю с детства! Какое счастье, что вы нашли друг друга! А как вам понравился концерт? У нас не плохие музыканты. Соната в классическом стиле Шнитке прозвучала великолепно. 

– Я, знаете, консервативен в своих музыкальных пристрастиях. Современную музыку воспринимаю как нечто неизбежное и даже иногда интересное, но эстетического наслаждения не испытываю. Готов отдать все изыски авангарда за сороковую симфонию Моцарта или Мендельсоновский скрипичный концерт. А как вы? 

– Более полного совпадения взглядов трудно себе и представить. Видимо, мы с вами консервативны, но уж что есть! − Профессор засмеялся. – А как вы относитесь к нашим левым? 

– Думаю, что это отнюдь не привнесенные искусственные образования, как порой выражается ваша печать. С ними порой приходиться бороться, но следует и понимать неизбежность, объективную неотвратимость такого явления. Конечно, в этом движении много психически неуравновешенных людей и просто криминальных элементов, но суть не в них. Там достаточно людей вполне нормальных, отражающих чаяния и устремления бедных слоев населения, обездоленных. Мне кажется, что наступает время, когда богатым странам следует во всемирном масштабе проделать то, что большинство из них уже сделало внутри своих стран. Надо обеспечить все народы мира тем минимумом материальных благ, которые заблокируют революционные выступления. Вчера еще это было невозможно, но сегодня к решению этой задачи следует приступать. 

– В принципе вы, вероятно, правы, но практически такое решение во многих странах – вряд ли возможно. Мы не только ужасающе бедны, но и полудики. Как справа, так и слева. Вместо того чтобы откупаться, у нас порой предпочитают отстреливаться. Идеалистически настроенная молодежь, подстрекаемая своими руководителями, пытается решить сложнейшие проблемы развития с помощью оружия. И порой, при всем уважении к либеральным ценностям, их приходится уничтожать, опираясь для этого на весьма далекую от идеалов либерализма военщину. Как видите, я достаточно откровенен с вами. 

– Что ж, может быть и вы правы. Конструктивно рациональных идей у нынешних левых, по-моему, нет. Это верно. Остается содействовать экономическому развитию в струе глобализации, и удерживать военных от особо людоедских действий. 

Он встал и пожал мне руку. 

– Если бы все представители правящей элиты разделяли наши с вами убеждения! Но я верю, что со временем это произойдет. Если считаться с современными реалиями, то другого пути развития страны просто нет. 

Дома я застал бригаду рабочих, возившихся под наблюдением Фила с входными воротами. Не задавая лишних вопросов, прошел к себе в кабинет и засел за отчет дирекции компании. 

Исабель приехала уже под вечер. Визиты, визиты. Она просто купалась в своем благополучии. В своей вдруг возросшей значимости. Она по-прежнему была очаровательна, но в этой увлеченности мишурой и пустословием было для меня что-то неприятное. Союз американского обывателя и латиноамериканской аристократки начал давать сбои. 

Зайдя через некоторое время ко мне в кабинет, она с некоторым смущением сказала. 

– Фред, я сегодня растратила на благотворительность целых три тысячи долларов. Ничего? 

– Если, действительно, на благотворительность, то ничего. Даже хорошо. Беда в том, что под видом благотворительности тут просто обирают людей, а потом выставляют их же в смешном свете. Мы сегодня этого себе позволить не можем. Пожалуйста, впредь, прежде чем дать деньги, советуйся с Бобом или со мной. 

– Кажется, мне следует несколько ограничить свою светскую жизнь. 

– Пожалуй. Мне трудно понять, что ты в этом находишь? Хотя именно сегодня – это полезно для дела. Впрочем, надеюсь, мы скоро покончим со всеми делами и уедем в Штаты. Здесь становится опасно.  

На ее лице я прочел явное неудовольствие. 

– Почему левые против наших инвестиций? 

– Они ненавидят Штаты, и у них, на мой взгляд, на то есть серьезные основания. Но конкретно в нашем вопросе они не правы. Другого пути развития страны на сегодняшний день не существует. Профессор Гильямос это понимает, а вот крайне левые думают иначе. И поступают соответственно. 

– Но почему? Мы-то, что сделали плохого? 

– Я уже объяснял тебе. Мы в их глазах как бы олицетворяем транснациональные корпорации, этот пресловутый глобализм, против которого они борются. И еще эта история с Альфом. Хочешь, поговори с Бобом. Он тебе объяснит в деталях.  

Она нервно заходила по комнате. Видимо, отъезд в ближайшее время совершенно не входил в ее планы. Зашел Фил. 

– Может быть, Исабель с детьми переночует сегодня в посольстве? 

– А что говорит Боб? 

– Именно это он и предлагает. 

– Ты слышала? 

– Да. 

– Возможно, сегодня ночью они предпримут покушение.  

Фил уселся в кресло перед моим столом. 

– Милая, иди, собери детей, прихвати няню, и уезжайте. 

– Неужели это серьезно? 

– В этих вопросах Боб шутить не станет. 

Минут через тридцать подъехала машина, развозящая пиццу. Ворота были «случайно» открыты. Четверо парней с большими сумками проскользнули в дом. Спустя несколько минут машина уехала, увозя Исабель с детьми. Через некоторое время нам позвонили из посольства, что доехали они благополучно. 

Один из парней Фила долбил асфальт футах в десяти от ворот. Когда совсем стемнело, в большинстве комнат включили свет, а в столовой даже музыку. 

До полуночи ничего не произошло. Один из парней Боба роздал всем тонизирующий шоколад. Мы с Филом одели бронежилеты. Все это изрядно будоражило, но до двух часов – ничего. Я уже начал думать, что на этот раз пронесло. Свет почти везде выключили. Фил разбирался с гранатометом. Я бездумно глядел в ночную темень. 

Рев мощного двигателя раздался где-то часа в три. Фил схватил пульт дистанционного управления и бросился к окну. Я с винтовкой стал у другого окна. Рев стремительно нарастал. Через несколько секунд раздался сильный удар, и ворота распахнулись. Но грузовик успел проехать совсем немного, как слева из под колес взметнулось пламя, и раздался сильный взрыв. Какие-то куски и обломки взметнулись вверх. Со звоном посыпались стекла. Вспыхнуло сразу два прожектора, и при их свете я увидел, как несколько человек побежали к горящим обломкам. Фил схватил автомат, и мы кинулись к окнам противоположной стороны дома. В ночной прицел было видно, как из-за забора перебросили довольно увесистую сумку. Потом с автоматом в руке спрыгнул человек. Я прицелился и выстрелил. Его отбросило к забору. Фил что-то сказал по рации, и я увидел человека, бегущего к забору от дома. Добежав, он наклонился над сумкой и начал что-то с ней проделывать. Потом с трудом перебросил ее обратно. Дальше понять что-либо было уже трудно. Человек полез на забор, перегнувшись, что-то, видимо, сказал, но раздался выстрел, и он спрыгнул обратно. Постояв несколько секунд, спокойно зашагал к дому. Послышались сирены полицейских машин. Почти одновременно с полицией прибыло телевидение. Торопливо устанавливали юпитеры. Чувствовалось, что все было заранее продумано. Я подошел к брезенту, на котором лежало несколько тел. Из сада принесли еще одного нападавшего. По-видимому, того, которого я подстрелил. Некоторые тела были обезображены взрывом. Большинство лиц не повреждено. Передо мной лежали тела молодых людей. Никакой радости победы я не испытывал. Подняв голову, увидел рядом Боба и Фила. Они тоже рассматривали убитых.  

– Молодежь. Наивные идеалисты. Пожалуй, лучшие люди в этой стране. Отдали жизни за счастье своего народа. – 

Такого я от Боба никак не ожидал. 

– Но что бы они сделали с нами, попадись мы им в руки. И тоже за счастье своего народа.  

Фил отвернулся. 

– Фил, а что бы ты делал на их месте? 

– Я очень не хотел бы быть на их месте. 

Подогнали машину и начали грузить на нее тела нападавших. 

– Как-то скверно это получается. 

– А история с точки зрения идеалов добра и справедливости, штука прескверная. Даже не понятно, есть ли в ней прогресс. Я имею в виду не прогресс техники, разумеется, а нравственности, человечности.  

Чувствовалось, что и у Боба на душе безрадостно. 

– Да, прогресс, несомненно, измеряется еще и уровнем социальной справедливости 

– Вот за него, по их убеждению, они и отдали свои жизни, хотя следовало бы еще разобраться, что это такое. 

– А за что они погибли в действительности? 

– Не моего это ума дело. Конкретно они погибли из-за предательства. Их предали. За деньги. Но ты ведь не об этом спрашиваешь? 

– Ты испытываешь какие-то угрызения совести? 

− Я чувствовал бы себя неизмеримо хуже, если бы допустил, что бы они убили тебя, Исабель, детей. А ведь именно это они хотели сделать! Не из людоедских побуждений. А во имя справедливости, разумеется. Так что деваться мне, как видишь, было некуда. Что же до проблемы в широком аспекте, то прогрессу частенько служат далеко не светлые личности, исповедующие светлые идеалы. Из университетского курса философии я запомнил высказывание Гегеля о том, что история движется чаще всего своей темной стороной. Порой, просто негодяями. Вне их воли и сознания, разумеется. Соответственно и светлые личности, порой, прогрессу противостоят. Вот такая, наполненная идеалами молодежь – весьма взрывоопасный материал, легко управляемая негодяями или, якобы, светлыми идеями, например, по радикальному переустройству мира. Она есть всегда. Ведь известно, что всякая сложная проблема имеет, как правило, простое, понятное и неправильное решение. Вот они – жертвы такого решения. Но не все так просто. Бывает, что ошибки просто неизбежны. Более того, необходимы. Но тогда они уже и не ошибки! Вспомни Советскую Россию! Какой был по началу энтузиазм! Ведь к ним устремилось все светлое, прогрессивное. А что оказалось в конечном счете? Ох, сложно все это. Каждый раз, когда я задумываюсь над проблемами такого уровня, прихожу к одному и тому же выводу: лучше об этом не думать. Слишком сложно для моих мозгов. Фред, займись-ка лучше телевидением.  

Боб, цитирующий Гегеля! С ума можно сойти. Занялся телевидением. 

На следующий день газеты всех направлений вышли с кричащими заголовками. По телевизору крутили сюжет с жуткими кадрами. Интервью со мной занимало изрядно времени. Тон у газет и комментариев был возмущенный. 

В четыре часа пополудни меня, не успевшего отоспаться, разбудила Исабель. В телефонной трубке голос Боба. 

– Час назад в церкви Санта Мигелито очередью из автомата смертельно ранен архиепископ, Его преосвященство монсеньор Куарте. Несколько минут назад он скончался в центральном военном госпитале. Ответственность взяли на себя боевики из «Народного фронта сопротивления». От имени социалистической партии с заявлением выступил профессор Гильямес, который самым решительным образом отмежевался от действий «безответственных элементов» и призывал правоохранительные органы обеспечить в стране правопорядок. 

Сильный взрыв раздался ночью. Утром по телевидению передали, что во время чрезвычайного заседания руководящего комитета левых радикалов взорвалась бомба. Все члены комитета погибли. По данным министерства внутренних дел, взрыв произошел в подвале дома, где экстремисты изготовляли свои адские машины. Когда я спросил у Боба, не моя ли сумка рванула, он слегка замешкался, но потом громко засмеялся.  

− Что ж, как говорится, не рой другому яму. − И, переводя разговор в другую плоскость, добавил:  

− Чем скорее ты отправишь свою жену в Штаты, тем будет лучше.  

Тогда я над его словами особо не задумался. 

Вечером с визитом пожаловали Лопес и профессор. Выражали поддержку и сочувствие моим начинаниям и в связи с покушением. 

На следующий день прибыл заведующий отделом компании, и еще через пару дней я имел честь присутствовать при подписании с правительством договора о намерениях. Мое дальнейшее участие в операции можно было сворачивать. У правления компании, правда, появилась небольшая проблема. Старые шахты оказались купленными неким местным дельцом. Эту акцию я предпринял в самом начале. До того шахты принадлежали муниципалитету Сан-Антонио. Конечно, я рисковал, но, в конечном счете, выиграл. Откровенно говоря, операция была незаконной, но особо заламывать цену при продаже шахт компании я не стал, а моя школа получила новое помещение и увеличила количество учащихся вдвое. Может быть, именно поэтому никаких мер против меня не предприняли. Исполнительный директор имел со мной беседу, в которой этот вопрос даже не затрагивался. В результате я подал в отставку, а в знак признательности, вместо оговоренных десяти, мне было разрешено инвестировать пятнадцать миллионов, и я стал владельцем пакета привилегированных акций на эту сумму. Таким образом, мне удалось удачно поместить свободные деньги. И хотя прибыль не ожидалась ранее года-полутора, но, разумеется, не банковские 3,5%. 

Все эти дни у меня не выходили из головы слова Боба насчет Исабель и моей семейной жизни. Страсти вокруг нас несколько улеглись, но даже то, что у них тут считалось нормальной жизнью, держало меня в состоянии непрерывного напряжения. Мои старшие уже давно уехали в Штаты. Пора было убираться и нам с Полом и Исабель. Когда я сказал об этом, Исабель не могла скрыть неудовольствия. И это после всех событий! Что ж, значит, серьезного разговора не избежать. Бррр. 

Я попросил Боба выдать мне более полную информацию, что должно было укрепить мои позиции в домашней разборке. Информация с точки зрения обличающих фактов оказалась, однако, весьма куцой, но в то же время и убедительно тревожной. 

Вечером мы должны были поехать в гости к кому-то из ее родни. Мне ужасно не хотелось, но Боб намекнул, что там я имею шанс познакомиться с предметом увлечения моей жены. Обычно она ездила одна, а я под различными предлогами увиливал. Мое согласие на этот раз сопровождать жену вызвало у нее даже некоторую растерянность. Определить соперника Боб, смеясь, предоставил мне самому. И действительно – задача оказалась не такой уж сложной. Копаться во всем этом, устраивать слежку и прочее, мне очень не хотелось, и я, что называется, взял быка за рога 

Пригласил его покурить на балкон и после второй затяжки в упор спросил. 

– После нашего с Исабель развода вы собираетесь на ней жениться? 

Должен признать, что парень был и впрямь красавчик. В испанском стиле. Знатен, но беден. Служил в какой-то конторе, но элегантен и строен, как с рекламной картинки. Краткость знакомства не давала мне возможности делать серьезные умозаключения о его внутреннем мире. Мне он представлялся весьма убогим. Впрочем, нужно сделать скидку на мою не беспристрастность. Почти одного со мной роста. Черные усики. Великолепная прическа. Прекрасно держится в обществе. Мой, как бы вскользь заданный вопрос, и моя насмешливость, видимо, несколько ошарашили его. По-видимому, он лихорадочно перелистывал страницы своей памяти, решая, что же мне известно. Добивая его, я сказал. 

– В таком городе как наш и при моих связях,  

разумеется, каждый ваш шаг становится мне известен, даже если я этого не очень-то и хочу. Конечно, учитывая обстоятельства, я не мог позволить всплыть хоть какой-линегативной информации на альковные темы. 

Теперь совсем другое дело! Поверьте, у меня нет никакого желания последовать советам некоторых моих друзей и как-то наказать вас в духе местных обычаев. Это специфически ваши методы решения подобных проблем. Мы в Штатах более терпимы и, смею надеяться, более цивилизованны. − Он побелел. – Если ваши намерения серьезны, то я могу подарить вам Исабель. Если же она вам не очень-то нужна, то лучше бы вам исчезнуть на некоторое время. Скажем, до нашего скорого отъезда. А дома мы с ней разрешим эту проблему. Подумайте и позвоните мне. Даю вам сутки на размышление. 

Видимо, побоище, учиненное нами при неудачном штурме дома леваками, создали мне определенную репутацию. Он исчез прямо с вечера и не появлялся до нашего отъезда. Несмотря на некоторую нервозность, Исабель со мной на эту тему не разговаривала. Но что-то разрушилось между нами. 

Похоже, что ничего серьезного между моей женой и этим красавчиком и не было, но я испытал нечто вроде потрясения. Мне казалось, что мы с Исабель предельно близки, и что никакой адюльтер с чьей либо стороны просто невозможен. В общем, то, что кажется миллионам обманутым мужьям. С другой стороны, у меня ничего не было, кроме утверждений Боба, да и то брошенных вскользь. Но к словам Боба в любой тональности я привык относиться очень серьезно, то есть с полным доверием. Оставалось либо предпринять основательное расследование и, как говориться, испить чашу до дна. Либо пассивно ожидать дальнейшего хода событий. Я выбрал последнее. Из трусости, наверное. В конце концов, ничего такого не произошло. Естественное чувство любви столь же естественно притупляется со временем. На языке науки любовь – это ослепляющая доминанта субъективного восприятия. В своем апогее она очень редко пребывает долго. Не даром все сказки и предания о великой любви останавливаются на стадии брака, потому что дальше идет спад ослепления, прозрение. И это неизбежно и по психическим, и по физиологическим причинам. Тривиальные истины. Людей держат вместе уже не только затухающие, но все же чувства, но и то общее, что порождает семья, дети, общие проблемы. У богатых трудностей может быть меньше, поэтому силы центростремительные, сближающие, как правило, слабее. Но даже если все в семье хорошо, то и в наилучшем варианте и для мужчин, и для женщин естественно стремление к новизне впечатлений. В области сексуальных отношений особенно. Эмоциональная тонкость восприятия душевной организации этому только способствует. Обыденная мораль противится, но она противится естественному. Меня, как я понимаю, трудно обвинить в упрощенности душевного мира, бытовом однообразии, сексуальном примитивизме, наконец, но все равно, все приедается. Не обязательно люди расстаются, но сторонние увлечения за долгую жизнь практически неизбежны. Куда тут денешься? Старайся оставаться интересным. Старайся…. В своих основных пунктах мораль против измен, но в многочисленных комментариях вполне это допускает. 

Вот так я «умничал», подводя оправдывающую Исабель базу. Кстати, а как быть со счастливыми исключениями? Они, ведь, тоже, хоть и редкая, но реальность! Но рассуждать мне поднадоело. Тем более что зашли попрощаться Диас с Анитой. С годами внешняя противоестественность этого брака все усиливалась. Было очень похоже на то, что почтенный дедушка привел в гости свою внучку. Но копаться еще и в чужих семейных отношениях у меня уже не было никакого желания. 

В какой-то момент мы остались с Анитой наедине. Насколько мне было известно (понятно от кого), она была связана как-то с левыми радикалами. Не идейно, разумеется, но через постель. Поэтому я не очень удивился, когда она шепотом сказала мне.  

− Есть мнение, что в гибели Альфа виновата и Исабель. Уезжайте, бога ради, поскорей. 

– Хорошо бы ты рассказала это моей жене. У меня ощущение, что мои объяснения на этот счет она воспринимает недостаточно серьезно. Хотя, казалось бы, подтверждений, и довольно весомых, более чем достаточно. 

С профессором мы обсуждали планы на будущее. Я понимал, что отныне пребывание в этой стране, а тем более работа, будет сопряжена для меня с немалым риском. Обсудили и другие проекты. Под конец он сказал: 

– В этой борьбе, которую вы вели, я был целиком на вашей стороне. В моем представлении вы действовали вполне в конфуцианском духе. Помните? «Если хочешь накормить человека, дай ему рыбу. Но если хочешь, что бы он всегда был сыт, дай ему удочку». Я бы посмел дополнить: «И научи его пользоваться ею». Именно это вы делали. 

Не попытка дополнить Конфуция ввергла меня в смущение. Я испытывал чувство неловкости в связи с тем, что кроме этих целей я еще и заработал на всей этой операции. Содействовал укоренению в стране отнюдь не благотворительной транснациональной компании. Содействовал выкачиванию из страны ресурсов. Мне казалось, что в данной ситуации иначе поступить было нельзя, но существовали и другие точки зрения. Прямо противоположные. Я был убежден, что не заработай я на этом деле ничего, все равно добивался бы того же. Надеюсь, что так. А, в общем, сложно все это. 

Глава 4. 

– Фред, гони сорок два доллара. Как видишь, мы позорно проиграли.  

Джек бросил карты и потянулся на стуле. 

– Хе, хе! – сказал Нэд. – Они, кажется, не умеют проигрывать. Фред, вы вроде провернули на юге весьма успешную операцию! Сколько детишек вы теперь кормите? 

– Если все пойдет, как задумано, будем кормить целый городок. 

– Компания, которой заправляет Джек, не очень склонна к благотворительности. 

– Нэд, я не заправляю компанией. 

– Хе, хе! Кому ты это говоришь? 

– Все происшедшее вполне в русле естественного хода вещей. 

– Ты думаешь, что вся эта глобализация естественна? 

– Нэд, неужели вы думаете иначе? Все идет самым естественным путем. 

– Куда идет? Естественная в 

Ее обступили со всех сторон. Она же, не обращая на это никакого внимания, продолжала лежать на гранитном полу торгового центра, как раз напротив парафинового катка; на груди, с вывернутыми руками, и повернутой вправо головой. При падении короткое синее платье задралось, и находились такие, которые украдкой пялились на ее оголенные бедра, не смущаясь факта смерти.  

Она упала с третьего этажа. Кто-то видел, как девушка в синем платье долго стояла и смотрела вниз, а потом, спустя время, — крики, и вот она уже внизу. 

Толпа перешептывалась, обсуждая, что могло послужить причиной этого поступка. 

И, будто среагировав на этот вопрос, и желая на него ответить, немыслимая сила охватила мертвое тело и задвигала им: захрустели шейные позвонки, голова стала еще больше выворачиваться, обводя немым взглядом окружающих. С левой щеки вязкими каплями тянулась кровь. Наконец, голова остановилась, но пришла в движение нижняя челюсть. Она щелкнула став на место, затем зашевелилась, раскрывая губы. Послышался голос, поначалу хриплый, слабый, но набирающий силу. И вот были уже различимы слова: 

— Неужели для смерти нужны причины? 

Передние ряды зашумели, и кто-то даже попытался бежать, но не смог из-за плотно стоящих позади людей. 

Рот девушки, с остатками нежно-розовой губной помады продолжал двигаться: 

— Поймите, никаких причин. Вернее, одна единственная: усталость. Сегодня день так сложился. Все печали, невзгоды, затаенные в глубинах души, невообразимым образом закопошились, и все разом слились в одно большое черное пятно. От мучительного дискомфорта, не зная, куда себя деть, я перелезла за перила и невольно отпустила руки. Утром даже и не думала об этом! Гуляли с подругами. Кафе, шопинг. Я прикупила маечку, шла подыскать себе еще и сандалии. И тут нахлынуло… 

Она хотела сказать еще что-то, но голос пропал, хотя губы еще продолжали шевелиться. Затем, нижняя челюсть перекосилась и все лицо замерло. 

Спустя минут десять, за толпой послышалось «Расступитесь», и в образовавшейся бреши появился, сопровождаемый двумя санитарами, врач. При виде мертвой девушки она дрогнула, но тут же, натянув напряженную гримасу, быстро прошла, наклонилась, пощупав пульс на рельефной, похожей на перекрученное полотенце шее, и махнув рукой санитарам вышла. Два худощавых молодца в пожелтевших медицинских халатах тоже скрылись, но почти тут же вернулись с носилками. Брезгливо кривясь, натужно переложили девушку, и, переступая полиэтиленовый пакет, лежащий тут же, побрели к выходу. 

Все стихло. Но когда толпа разрядилась до отдельно бредущих людей, откуда-то послышался глухой крик. 

Пернатая ведунья, в который раз отвечала на все тот же вопрос очередного путника: «Сколько мне лет осталось?» Накуковала ему шесть, на большее не было сил, да и стоило ли обнадеживать человека? Пусть лучше торопится жить, а не тратит время впустую. Но услышав ее ответ, путник лишь усмехнулся, и неожиданно задал следующий: «Кукушка, кукушка, а сколько тебе лет осталось?» Она растерялась и захлопала крыльями. 

Куковала до позднего вечера. Только к полуночи, накуковав себе срок не в одно столетие, охрипшая и обессиленная, она потеряла равновесие и упала в траву, где, накинув уже севшим голосом еще один год, наперекор судьбе, всё же околела. 

Глава 2. 

Встречал меня как обычно Джон. По дороге домой доложил обстановку. В твердых руках миссис Бетси все пребывало в полном порядке. Мать Нел приболела, и Бетси определила ее в частную клинику. Вроде поправляется. Мы с детьми навестили ее. Старость. Ей уже пошел девятый десяток. 

Джона и Кена утром отвозили в школу и в детский сад Джон или Фил. Я за неимением серьезных дел отправлялся с утра в библиотеку университета, пытаясь глубже разобраться в нашей пещерной находке. Беседовал со специалистами. Постепенно все прояснялось, и мне захотелось написать еще одну статью по этому вопросу, чем я и занялся. Так прошла неделя. Как-то вечером я снял с автоответчика послание секретарши некого мистера Неда Броунинга – «друга семьи Гленервиль», который был бы очень признателен, если я позвоню ему вечером в удобное для меня время. Бог его знает, кто такой мистер Броунинг, но позвонил. Оказалось, что это мой бывший партнер по покеру. Вспомнили Элизабет. Поинтересовался моими делами. В итоге я был приглашен в следующую субботу на все тот же покер, и в том же составе. На субботний вечер у меня ничего не намечалось, и я согласился. Впрочем, поразмыслив, решил, что если бы что и намечалось, то следовало хорошо подумать прежде, чем отказываться от такого предложения. В памяти у меня был последний разговор с этими парнями о социализме. Хорошо помню, что эрудиция и широта взглядов моих партнеров произвели на меня сильное впечатление. Но на этот раз после карт главным рассказчиком был я. Нед поинтересовался моими планами на будущее. Выслушав, обратился к одному из партнеров. 

− Джек, у тебя, кажется, дела с их правительством. Замолвил бы словечко за мистера Бенингсена! 

− Зовите меня просто Фред. 

− Фред, я действительно могу оказать вам содействие, но может быть и впрямь не стоит туда соваться? Ситуация в интересующем вас районе существенно изменилась. Там, знаете, не очень то понятно, где кончаются интересы наркобаронов, и начинаются леваков. Да и сами эти левые мне не очень понятны. Нам в связи с бизнесом приходиться заниматься их внутриполитическими проблемами. Поверьте, я вполне терпимо отношусь к этим носителям светлых идеалов и борцам за свободу, хотя, на мой взгляд, они идут не тем путем. Их надежд на скорое светлое будущее я не разделяю. Кроме того, их ряды очень засорены обыкновенными авантюристами и даже просто уголовниками. Впрочем, властные структуры тоже засорены личностями с весьма сомнительными репутациями. Завтра же наведу справки, и если вы решитесь, думаю, смогу убедить их не тянуть с разрешением. 

Через день мне позвонила секретарша Джека. Передала привет от своего шефа и сказала, что я могу отправляться в экспедицию. Договоренность с министерством внутренних дел по этому вопросу уже достигнута. В тот же вечер позвонил Боб. В голосе у него появились какие-то новые нотки. 

− Фред, на кого это ты там надавил, что они тут так забегали?  

Поскольку я и сам не знал, на кого я надавил, то ответил нарочито туманно. 

− Боб, ты же знаешь, в наше время связи много значат. 

− Фред, при случае, если я, ненароком, облажаюсь, замолвишь за меня словечко?  

Я засмеялся. 

− Постараюсь завтра вылететь. Ты сообщил Розенцвейгу? 

− Как прикажете, мистер Бенингсен. Могу сообщить. Персональный привет миссис Анна-Марие передавать? 

− Пожалуй, не стоит. 

− Слушаюсь, мистер Фред. Выпивка за вами. 

На следующий день мы с Филом отбыли из Нью Йорка. Перелет на сей раз новых знакомств мне не доставил, но на одну мысль, впрочем, меня не украшавшую, навел. Лопес в свое время говорил мне, что Хуан одинок и, стало быть, ни жены, ни детей у него не было. Два взрослых брата жили со своими семьями совершенно отдельно. Но, возможно, есть родители! Конечно, нужно бы поинтересоваться. 

Никто нас не встречал. Прямо с аэродрома позвонил Диасу. Трубку взяла Анна-Мария. Да, пропуск уже получен и ждут только меня. Лирическая составляющая в разговоре отсутствовала, против чего я не возражал. Уже из дома позвонил Бобу. Спросил, в частности, совета как найти родителей Хуана. Обещал подумать и позвонить. Днем встретился с Диасом и Лопесом. Оказывается, у них тоже возникла мысль, что тема, связанная с нашими находками, «выдоена» нами не до конца, и они тоже кое-что наработали. Мы сложились вместе и решили передать все для завершения профессору, а подписать всем. Фила Диас назначил заведовать материальным обеспечением экспедиции, и он погрузился в эти самые материальные проблемы. На мой взгляд, выбор был не очень удачный, поскольку по-испански Фил изъяснялся с трудом, но спорить не стал. Тем более, что Фил ничуть не возражал. 

Дома меня ждал ящик с оружием, который я перед отъездом сдал Бобу на хранение, и бумажка с адресом матери Хуана. Она живет с одним из сыновей. В ящике я нашел еще одну записку с рекомендацией поменьше уповать на оружие, так как появление партизан в нашем районе – это совершеннейшая реальность. Их командир, Альфредо Вильянос, окончил университет два года назад. Идейный левый. Военный комендант района – майор де Вендоза. Поддерживает связи и с партизанами, и с мафией. Никаких серьезных действий против тех и других не предпринимает без прямого приказа начальства. Соответственно и партизаны ведут себя в его районе вполне прилично, а воюют в других анклавах. Просьба всю эту информацию тут же уничтожить, что я и исполнил. На автоответчике тоже была записана полезная информация. В городке Сан-Антонио 2600 жителей, хотя когда-то в период расцвета их количество превышало 15000 человек. Убыль населения объясняется закрытием истощившихся серебряных рудников. Основное занятие населения – сельское хозяйство. Из восьми церквей действует только две, и один женский монастырь. Настоятельница – мать Хуанита. Двенадцать монахинь, сторож и водовоз. При монастыре функционирует начальная школа. В городке много пустующих зданий. По воскресеньям большой базар. 

Боб явно старался отработать полученные доллары, подозревая меня к тому же в обширных связях во властных структурах правительства Соединенных Штатов. 

______ 

Вечером отправился с Филом к матери Хуана. 

Обшарпанный пятиэтажный дом. Грязная, вонючая лестница с множеством малопристойных надписей на стенах. Разбитые ступеньки. Зато много музыки и разных оттенков воплей. Из-за искомой двери на четвертом этаже тоже раздавались женские крики с мужским сопровождением. Все понять было трудно, но суть спора можно было уловить. Пожалуй, мы явились удивительно вовремя. 

Женский голос:  

− Из-за твоей старухи… − далее не разборчиво. 

Мужской баритон:  

− Ну что ты орешь! Что я могу с ней сделать? Она же моя мать! Сама в старости такой будешь!» − и т.д. в таком же духе.  

Стоять, выслушивая все это, мне надоело, и я позвонил. Звонок, как и следовало ожидать, не работал. Пришлось стучать. Стучал я довольно энергично. Сразу стало тихо. Через некоторое время дверь распахнулась, и в проеме предстал всклокоченный мужчина лет пятидесяти в состоянии явного перевозбуждения. Я молчал, полагая, что даю ему время на успокоение. Наконец он довольно резко спросил:  

− Чего надо? 

Одет я был предельно скромно. При росте порядка шести футов и довольно плотной комплекции сомнений в том, что если я дам по зубам, то будет больно, обычно ни у кого не возникало. Про Фила и говорить нечего. В свете столь очевидных фактов агрессивность хозяина была не совсем понятна.  

− Нам нужно повидать мать Хуана сеньору Марию Дуальто. Я обещал моему другу Хуану навестить его мать и позаботиться о ней. 

Лицо его выразило крайнее удивление. Он провел рукой по волосам, потом отступил в сторону и пробормотал. 

− Заходите, сеньоры.  

Видно, семья только что кончила не то обед, не то ужин, и к обычному беспорядку добавился стол с неубранной грязной посудой. На меня уставилось трое детей в возрасте от восьми до двенадцати и сильно потрепанная женщина лет сорока. Мужчина – брат Хуана, как я понимал, прошел в другую комнату, бросив по дороге: «Это друзья Хуана». Я не стал ожидать приглашения и уселся в некое подобие кресла. Фил стал за моей спиной. 

Опираясь на руку сына, вошла очень пожилая женщина. Совершенно седая, с воспаленными глазами. Я встал. 

− Сеньора, вы мать Хуана? 

− Да. За что его убили?  

Сын усадил ее на стул напротив меня. 

− Мы были в экспедиции на севере, и напоролись на очень скверных людей. Их было много. Мы еле унесли ноги. Хуан погиб в перестрелке, прикрывая наш отход. Сеньора, вы воспитали достойного человека! Примите благодарность от его друзей.  

Она молчала, а сын, стоявший за ее спиной, сказал: 

− Спасибо на добром слове, сеньоры. Профессор передал нам его вещи. 

− Я обещал Хуану позаботиться о его матери. Что я могу для вас сделать?  

Тут вмешалась женщина. 

− Когда Хуан работал, он давал нам по сто песо в месяц на ее содержание. У нас нет денег кормить ее! Он, − она кивнула на мужа, − работает в гараже помощником механика. Нам самим еле на еду хватает!  

Все молчали. 

− Сеньора, − обратился я к матери. Я могу поместить вас в дом престарелых. У вас будет отдельная комната и своя прислуга. Там доктора. Если заболеете – подлечат. И скучно не будет – вокруг люди вашего возраста. Там большой сад. А по воскресеньям вас смогут навещать близкие. 

Все продолжали молчать, переваривая услышанное. 

− А сколько это будет стоить? – спросил мужчина.  

− Вас это не должно заботить. В память о моем друге и достойном человеке платить за все буду я.  

Я уже выяснил, что жизнь в этом раю стоит 500 песо в месяц. Они продолжали молчать, но, видимо, поняли, что при таком раскладе им то не достанется ничего. А я продолжал. 

− Вам материально сразу станет легче – избавитесь от расходов на содержание матери. Хуан говорил, что у него еще один брат есть! 

− Он живет в другом городе и, мы о нем ничего не знаем. 

− Хотите, машина стоит внизу. Можем подъехать с вами. Посмотрите сами, где будете жить. Понравится – пожалуйста. Если нет, то вернетесь домой, и мы подумаем о чем-нибудь другом. За вами уход нужен. Я обещал Хуану, что его мать ни в чем нуждаться не будет. 

Они молчали, не в состоянии на что-либо решиться. 

− Извините, но мы завтра уезжаем с профессором в новую экспедицию, так что решайте быстрее. Или отложим разговор до нашего возвращения. 

Они засуетились. 

− Не понятно это что-то. Вы кто такой? 

− Я помощник профессора Диаса Фред Бенингсен. Предлагаю помощь матери моего погибшего друга Хуана. Я никому ничего не должен. Делаю это в память о Хуане. 

Они снова застыли. 

− Ладно, вы не очень быстро соображаете. Вернусь – зайду еще раз. Вот реклама пансионата, куда я собираюсь поместить вашу мать. Можете навести справки. Сеньора, я буду отсутствовать пару недель. Вот возьмите немного денег. Когда я приеду в следующий раз, сеньора должна быть одета не в такие отрепья. И лучше пусть никто не вздумает ее обижать. Надеюсь на вас. – Кивнул ее сыну. 

Вынул из бумажника заготовленные три сотни и положил перед старушкой. 

– Прощайте, сеньора. Ваш сын был достойным человеком! 

В машине Фил заметил: 

− Ну, ты даешь! А, в общем, все правильно. Хуан и впрямь был отличным парнем. Хорошо, когда при деньгах человек! А насчет пансионата, так они просто не понимают, что это такое. 

Пока мы ехали, я размышлял, какая прямо таки космическая бездна разделяет таких людей, к примеру, от Джека или Неда. Да и от меня! Можно понять партизан, и вообще революционеров. Очень хочется устроить что-то вроде социализма. Причем поскорей, а не ждать сколько-то столетий. Да еще дождешься ли! У власти здесь ворье и прохвосты. Их демократия в виде парламента и выборов – чистейшая декорация. Правителям на народ глубоко наплевать. А если к чему и стремятся, так это набить карманы. Причем в средствах не стесняются совершенно. Все это я высказал Филу. Он как-то странно посмотрел на меня.  

− И ты всерьез думаешь, что у нас иначе?  

Тут я задумался. С одной стороны – доллар у нас царь и бог, но все же действуют законы. Худо-бедно, но действуют, что заставляет красть очень осторожно. А то и вовсе делает такой способ обогащения не выгодным. Наверное, в данной ситуации большее недостижимо. И все же, с местной разнузданностью чиновного ворья наша ситуация несопоставима. 

______ 

Железной дороги к городку Сан-Антонио не было. Добраться можно было только машинами по довольно скверным дорогам или самолетом. Стоило это не дешево. Но я же состоятельный человек! Грузы под началом Фила отправили машинами, а я, Лопес и профессор полетели самолетом. Рейсовых не было. Пришлось организовать чартер. Без содействия Боба не обошлось. В результате пилот был американец, а машина в приличном состоянии. 

Как ни странно, но на летном поле нас встречало несколько человек. Как оказалось, это были мер с помощником и комендант района с адьютантом. Чья это работа, я так и не понял. Возможно Боба, но, может быть, все шло от Джека. Нас дружески приветствовали и отвезли в постоянную резиденцию – дворец бывшего губернатора. Внушительная постройка колониальных времен с колонами и огромным количеством комнат, из которых мы заняли восемь. Военные выделили нам джип с водителем пока не придут наши машины. Чувствовал, что за все это придется расплачиваться. Мэр объяснил свою заинтересованность тем, что в городке безработица, и он надеется, что мы дадим работу хоть какому-то количеству людей. Пока что по его рекомендации Диас нанял некого Брусальо, обладавшего бесценными достоинствами. Он немного говорил по-английски и на языке местных индейцев. Кроме того, он, по уверениям мера, знал всех в радиусе, по крайней мере, десяти миль. 

После обеда все отправились к нашему храму. Со времени наших прошлых раскопок мало что изменилось. Разве что все снова изрядно заросло. Составили примерный план работ. Оставалось ждать прибытия наших машин с кое-каким оборудованием. Чтобы время зря не уходило, поручили Брусальо набрать первую группу рабочих, начать расчистку подходов и прочие подготовительные работы. Электричество здесь выключали в одиннадцать часов, так что пока не прибыл наш генератор, приходилось подчиняться местному распорядку. 

Утром Лопес с профессором занялись делом, а я отправился в монастырь знакомиться с матерью Хуаной. 

Монастырь был стар, но великолепен. Построенный в семнадцатом веке на деньги местных хозяев серебряных рудников, он был памятником минувшего богатства и колониального стиля ушедшей эпохи. Монастырь был пуст и немного оживлялся только утром с приходом детей на занятия и снова погружался в оцепенение с их уходом. Немногочисленные монашки неслышными полутенями скользили по его многочисленным переходам, различным помещениям и галереям. В основном же они пребывали в саду, часть которого была расчищена под огородные делянки, где выращивали овощи, чем монашки в основном и питались. Имелось так же немногочисленное стадо коров местной породы, которое монастырский пастух выгонял ежедневно пастись за пределы городка. Монастырь располагался на краю Сан-Антонио, и джунгли подступали к самым его стенам. 

В школе монашки учили детей индейцев грамоте, основам истории, географии, арифметике. Мать Хуанита, которая рассказывала мне все это, жаловалась, что дети голодные, и порой получают утром дома вместо завтрака пару глотков разбавленной местной водки, заглушающей голод. 

Мы сидели в великолепном кабинете с протекающим потолком, наполненном старинной мебелью, старинными, книгами, серебряной утварью – дарами былых прихожан, которую приходилось постепенно распродавать, латая дыры их более чем скудного бюджета. В городке была еще одна, муниципальная школа. Там, по словам настоятельницы, работали две американки из корпуса мира и учились дети более состоятельных родителей. 

− У нас тоже есть одна учительница, присланная лично Монсеньором епископом. Она воспитывалась в иезуитской школе, но последний год за нее перестали платить. Ее отец разорился и покончил с собой. После окончания школы за ней никто из родственников не приехал, и епископ направил ее к нам. Пойдемте, я вас познакомлю. 

Мы шли по крытой галерее с бесчисленным количеством колонн. Мать Хуанита, несомненно, красивая в прошлом женщина, сохранившая стройную фигуру, снабжала меня, выражаясь современным языком, обильной информацией о моей предстоящей знакомой. Чувствовалась некая заинтересованность в стремлении обязательно свести меня с этой учительницей. 

− Она скромная, воспитанная и образованная девушка. У нас уже третий год. Конечно, ей скучно с нами, но и деваться ей некуда. Могла бы выйти замуж, но здесь для нее нет подходящей партии. Да и мы так бедны, что не можем даже ее прилично одеть. Бедняжка донашивает тряпки, которые остались с лучших времен. Последнее время у нее появились очень опасные знакомства. Боюсь, что мне придется просить сеньора Франческо срочно перевести ее отсюда.  

Я мало что понимал, но во мне все отчетливей нарастал протест против этого знакомства. Наверное, это естественная реакция, когда тебе что-то навязывают. И все же было любопытно. А уж что за опасные знакомства можно завести в Сан-Антонио, я вообще не мог себе тогда представить. 

Мы продолжали идти по каким-то коридорам, комнатам, переходам. Всё было невероятно запущено. Слоями отваливалась и лежала на полу штукатурка, в большинстве окон не было стекол. Но все это, по-видимому, настолько примелькалось, что не вызывало у настоятельницы никаких эмоций. В течение всего перехода мы не встретили ни живой души. Всё было пустынно, заброшено. 

Внезапно распахнулись какие-то двери, и высыпала целая ватага детишек разных возрастов. Пробегая мимо нас, они не забывали почтительно здороваться с настоятельницей. Мы зашли в помещение. Совсем молоденькая девушка с учительской строгостью в лице, в черном закрытом платье и высокой прической черных волос. Лицо…. С лицом было сложней. Слегка удлиненное, красивое, немного надменное. Про такое говорят – породистое. Матово-белая кожа. Большие черные глаза. Очень тонкая талия. Подошел к ней и, наклонив голову, почтительно представился. Молча подала мне руку. Что-то дрогнуло в ней, но ни улыбки, ни насмешливости не появилось. 

− Если не ошибаюсь, передо мной Исабель-Инес-де Асбахе-и-Рамирес де Сантильяна, двенадцатая герцогиня… − но тут меня заколдобило, и она звонко рассмеялась. Исчезла то ли строгая учительница, то ли двенадцатая герцогиня, а появилась милая и немного кокетливая девушка лет восемнадцати, излучавшая мощный поток красоты и обаяния. 

− Как это вы запомнили? Я слышала о вашей экспедиции. Вы опять будете раскапывать этот старый индейский храм? – Она сложила в черную, отделанную кружевами сумку тетради, и мы направились к выходу. 

− Да, мы попытаемся сделать больше, чем в прошлый раз.  

− В прошлый раз вы даже не почтили нас своим визитом. 

− Приношу свои запоздалые извинения. Если бы я знал!.. Среди множества причин, помешавших мне посетить ваш монастырь, кроме крайней увлеченности работой, существенно и то, что у меня несколько натянутые отношения с Господом. 

− А что изменилось за прошедшее время? Отношения наладились? Вы примирились с Богом? – Она повернула ко мне свое насмешливое личико. 

− Нет. Но весьма сведущие люди настойчиво рекомендовали посетить мать Хуану и полюбоваться архитектурой вашего монастыря. 

− И что, действительно впечатляет? 

− О, да. Я ведь профессионально занимаюсь искусством.  

Она оглядела меня с явным сомнением на лице. Вообще-то мне хотелось сказать, что все шедевры архитектуры меркнут в сиянии ее красоты, или еще что-нибудь в этом роде, но не рискнул. Мне вдруг показалось, что в руках у нее черный веер, из-за которого она кокетливо мне улыбается, говоря: 

− Что-то не очень вы похожи на искусствоведа. – И продолжила по-английски. – Может быть вам будет легче говорить на родном языке? – Мне был продемонстрирован безукоризненный английский. 

− Спасибо. Кажется, что с испанским я вполне освоился, хотя читать Сервантеса в оригинале еще не пытался. 

− Вы сами выучили испанский? 

− Да. Методом погружения. На это с перерывами ушло больше года. 

− Во что еще вы погружались?  

Мы медленно шли по узкому коридору, который мог скоро кончиться. 

− Во французский. Но тут был другой источник. Моя бабка – француженка, и французскому меня учила мама.  

Она спросила по-французски: 

– И с кем же вы говорите по-французски?  

Не плохо обучали в этом иезуитском колледже! 

− Да, это действительно проблема. Теперь у меня вся надежда на вас.  

Она кокетливо улыбнулась, продемонстрировав очаровательные ямочки на щеках. Девушка, которой все дано! Разве что временный дефицит личного счастья. Но местные донжуаны, на что они смотрят? Пожалуй, в этом вопросе я смогу ей помочь. Но что это за опасные знакомства? Не знаю, как господь бог, но мать Хуана мне наверное тоже поможет. Мы подошли к концу коридора. Она остановилась и повернулась ко мне. 

− Вы не откажетесь пообедать с нами? Обильным он не будет. Мы здесь очень бедны. 

− Спасибо. Как-нибудь в другой раз. Меня ждут друзья и работа. Как мне называть вас? 

− Обычно друзья зовут меня Исабель. Я разрешаю и вам называть меня так. 

То, что я сказал потом, я же сам с интересом и выслушал. 

− Исабель, помимо желания видеть вас, я хотел бы кое-что изменить в вашем монастыре. − Очень удивленный взгляд. − Я хочу, что бы дети, приходя в школу, получали горячий завтрак. Хочу, что бы у них была форма. Чтобы не нуждались в учебниках и тетрадях. И чтобы крыша в монастыре не текла. Стекла тоже хорошо бы вставить.  

Она смотрела на меня с изумлением. Переходя на испанский, спросила: 

− Ведь это должно стоить кучу денег. Кто оплатит? 

− Пусть это вас не беспокоит. Доведите все, что я сказал, до сведения вашей настоятельницы. Составьте смету. И сделайте все достаточно быстро. Я не знаю, сколько мы тут пробудем на этот раз. 

− Американская деловитость? 

− Я очень хотел бы встречаться с вами. Это возможно? 

− Ну, если вы не будете снова так уж сильно заняты… Матушка Хуанита это, пожалуй, одобрит. – Она почему-то рассмеялась.  

− Не знаю ее мотивов, но в благодарность готов позолотить крест над вашей обителью.  

Она подала мне руку, и я поцеловал ее. Снова в руке появился веер и прикрыл сдержанную улыбку. 

– С вашего разрешения, я зайду к вам послезавтра, часов в семь вечера.  

Она ничего не ответила и исчезла за дверью,  

сдержанно улыбаясь. 

Впечатление она на меня произвела сильное. Близкое к ошеломляющему. Вот уж действительно не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Тут я переключился на другие проблемы, поскольку увидел на площади наши машины: грузовичок и джип. Путешествие прошло благополучно. Фила я хотел оставить отдыхать, но он сел со мной на мотоцикл, и мы покатили на раскопки. 

Со следующего дня работы пошли полным ходом. Пока проблем, как и новых открытий не возникало. Зато я кое-что узнал и оценил встревоженность матери Хуаниты. Мы совсем забыли о местных партизанах! Каким-то образом Исабель познакомилась с партизанским командиром. Нанятая нами повариха Хосефа утверждала, что Исабель с ним даже встречается. Информации этой тощей ведьмы, работавшей у нас уже второй сезон, можно было, как я убедился, доверять. Под вечер сторож монастыря доставил мне записку от Исабель. «Мать Хуанита просит пожаловать для беседы в удобное для вас время. Желательно после шести вечера. Присоединяюсь к ее просьбе. Исабель де Сантильяна». 

Понятно. Вечером сел за руль джипа и покатил в монастырь. У входа меня уже ждали. Не Исабель, к сожалению. Провели в знакомый кабинет. Матушка настоятельница пригласила садиться, а монашку послала за Исабель. Некоторое время сидели молча. Она перебирала какие-то бумаги на своем столе. 

− Исабель передала мне ваши предложения. Надеюсь, они достаточно серьезны. Господь воздаст вам за вашу доброту. 

− Вы составили смету? 

Она подала мне листок бумаги, из которого я узнал, что количество учеников колеблется от двадцати до тридцати. Тут же приводился рацион, который показался мне вполне разумным. 

− Что до формы, то мне не совсем понятно, что вы имеете в виду?  

Вошла Исабель. Я встал и поздоровался. Широкая черная юбка, широкий черный пояс и белая блузка, отделанная кружевами. Волосы подняты и собраны узлом на затылке. 

− Я не специалист по части школьных форм, но, учитывая местную специфику и уровень достатка родителей, полагаю, что в теплое время шорты и рубашка. В холодное время длинные брюки и теплая рубашка. Какие-нибудь курточки. Для холодного времени − куртку с капюшоном. – Настоятельница записывала за мной. − Но детали на ваше усмотрение. Где смета ремонта крыш?  

Она подала мне еще один листочек. Что ж, по моим нынешним возможностям вполне приемлемо. 

− Во многих кельях нет стекол. – Это подала голос Исабель. 

− Включите в смету. Что еще из неотложных нужд? 

Настоятельница вздохнула и грустно посмотрела на меня. 

− У нас все разуты и раздеты. 

− Купите всем самое необходимое. Ведь вас всего пятнадцать человек! 

− Четырнадцать. 

− Исабель получает зарплату?  

Исабель усмехнулась. 

− Нет. Какая уж тут зарплата при наших доходах! 

− Но ведь молодой девушке нужно что-то тратить на себя!  

Они молчали. Исабель встала и вышла из кабинета. Я почувствовал себя неловко. 

− Простите, что я так бесцеремонно. Почините крышу везде, где она течет. Вставьте стекла везде, а не только в кельях. 

Матушка старательно записывала. Я встал. 

− У нас кажется все? Завтра на ваше имя будет открыт счет в банке. Можете приступать незамедлительно. Где мне найти Исабель?  

Она позвонила в колокольчик. Зашла молоденькая монашка. 

− Найди сеньориту Исабель и приведи ее ко мне. 

Я встретил ее в коридоре. 

− Это я просил вас позвать. Если чем-то обидел, приношу свои извинения. Мне просто хочется побыть с вами, если, конечно, вы не возражаете. 

− Пойдемте в сад.  

Мы молча шли по аллее. 

− Почему вы сказали, что матушка Хуанита это одобрит. Она хочет помочь вам устроить свою жизнь или тут еще что-то? 

− Думаю, что и еще что-то, но говорить об этом не хочу. А вот девушки – ваши соотечественницы, обижены вашим невниманием. 

− Это верно. – Я перешел на французский. – Но когда у меня есть время, я предпочитаю ваше общество. 

− Спасибо. Мне это лестно, но вежливость нужно соблюдать. А что до меня, то вы же меня совсем не знаете! 

− Немного от интуиции. К тому же красота – могучая сила. 

К моему комплименту она отнеслась совершенно спокойно. 

− Порой изрядно затрудняет жизнь. Липнет множество мужчин, а они тебе совершенно не нужны. Впрочем, они-то убеждены в обратном! 

− Но она же расширяет возможности выбора! 

− Это у нас-то? – Усмехнулась. – Лучше расскажите про ваши успехи. 

В ее тоне, в содержании ее слов чувствовалась какая-то умудренность, не очень-то соответствующая ее возрасту, да и внешнему виду. 

− Никаких особых успехов. Это вообще бывает редко. Очищаем развалины храма. Пока не понятно даже чей он, из какой эпохи? 

− Завидую вам. Вы любите свое дело? 

− Я не уверен, что это действительно мое дело, но очень интересно.  

- Мужчинам легче в определенном смысле.  

В Штатах все иначе? 

− В Штатах все несколько иначе, но и там жизнь у многих не легка. Особенно у женщин.  

Некоторое время мы шли молча. Я глянул на нее. Тонкая, стройная, с немного надменным выражением лица. Оживший портрет из какой-нибудь галереи испанского искусства. Мне вдруг захотелось взять ее на руки. Это была настолько неуместная мысль, что я даже испугался, что она может ее почувствовать. Внезапно она спросила нечто такое, чего я меньше всего ожидал услышать. 

− Партизаны вам не мешают? – 

Фонтаном вбросило мне в мозг поток мыслей. Вспомнил и доклад Хосефы. Но надо было отвечать. Кажется, это главное препятствие. Как она с ним встречается? Кто он? Каков он? 

− Пока нет. Военные тоже. 

− Погодите, еще возможны неприятности и с теми и другими. Особенно теперь, когда пошел слух, что вы богаты. Кстати, детей начнут кормить уже завтра. 

− А деньги?  

− Слово матушки настоятельницы – достаточная гарантия. А она вам поверила. Я тоже. – Она повернула ко мне голову и улыбнулась. Это так необычно! − Боюсь, что количество учеников сразу увеличится. Вы не разоритесь? 

− Нет. Скажите, у вас есть связь с партизанами? 

− Это очень рискованная тема для светского разговора.  

Теперь мне стало понятно, о каких опасных связях говорила мать Хуанита. Именно теперь, а не после болтовни Хосефы. 

− Что они за люди? Действительно борцы за народ или нечто другое. В этой стране много несправедливости и можно понять людей, выступающих против этого даже с оружием в руках. 

− Люди там разные, но их руководитель, как мне кажется, вполне достойный человек.  

Я ощутил в себе приступ ревности. 

− Мне бы хотелось поговорить с ним. Чисто теоретическая дискуссия. 

− Это опасно. – И снова вопрос из совсем другой области. – Если не секрет, откуда у вас столько денег. 

− Много – это по вашим меркам. Получил наследство.  

− Экспедицию вы тоже финансируете? 

− Исабель, Этого никто не знает. Не проговоритесь и вы. 

− Что вам до голодных детей в этой нищей стране?  

Я напрягся. Что ей нужно?  

− Вы видите более рациональное применение деньгам? Роскошные туалеты, фешенебельные курорты?  

Она взяла меня под руку. 

− Пожалуйста, не сердитесь на меня. Просто ваши поступки необычны. Они благородны, и вызывают у всех удивление. Разве это не понятно? Мои благородные родственники пожалели денег, чтобы вытащить меня отсюда, а вы не жалеете денег для совершенно чужих детей. Не сердитесь на меня? 

− Вы сплошное очарование. Как я могу на вас сердиться?  

Я взял ее руку в свои, поцеловал и стремительно удалился. 

_____ 

Дни шли за днями. Работы наши продвигались, но ничего сенсационного мы не обнаружили. Храму, как определил профессор, порядка восьмисот лет. Самое интересное состояло в том, что он был построен на фундаменте гораздо более древнего сооружения. После работы отправлялся в монастырь. Мы уже привыкли друг к другу, и перешли на ты. Она вела себя сдержанно и даже, я бы сказал, несколько чопорно. Обнимать и целовать себя уже позволяла, но не более того. Должен признаться, что я не очень-то и добивался близости. В ее присутствии я чувствовал себя хорошо. Что-то в ней было, несмотря на юный возраст, горделивое, строгое и в то же время, притягательное. Ее суждения были вполне логичны и последовательны, а когда она рассказывала о своих родственниках, в голосе звучало такое презрение, а порой и ненависть, что не приведи бог ей быть настоящей, властной герцогиней, а им ее поданным. Что ж, ее вполне можно было понять. Я как-то сказал: 

− Когда закончится наша работа, мы с тобой переедем в столицу, и у тебя будут, я надеюсь, возможности высказать своей родне все, что ты о них думаешь. – Несколько шагов мы прошли молча. Потом я добавил. – Надеюсь, это доставит тебе удовольствие. 

− Это ты таким образом делаешь мне предложение?  

Тут меня слегка накрыло. Я поднял ее на руки и закружил с ней по аллее. Потом нежно поцеловал и бережно поставил на землю. 

− Герцогиня, я люблю вас и прошу стать моей женой.  

Она молча поправляла прическу. Справившись с этим делом, довольно строго посмотрела на меня, и сказал не без некоторой надменности в голосе.  

− Я, конечно, не привычная тебе современная девушка. В моем представлении предложения делают не в такой иносказательной и легкомысленной форме. 

Повернулась и медленно пошла по аллее. Брать ее под руку я уже не осмелился и молча шел рядом. «Ты не в Штатах, Фред. Тише на поворотах!» − заметил я себе. 

− Если вы по-прежнему хотите встретиться с командиром партизан, то он выражает свое согласие. О более точном месте и времени будет передано. Излишне напоминать, что все это должно оставаться строго между нами. Проводи меня домой. 

Было над чем подумать! Я как-то совершенно выпустил из вида наличие соперника. Странно. Мне казалось, что, несмотря на отсутствие каких-то слов, в наших отношениях и без них все понятно.  

А работы по расчистке храма продолжались своим чередом. Нужно было нанимать еще рабочих, поскольку процесс переноски выкапываемой земли был очень трудоемким. Как-то вечером к нам пожаловал сам комендант района майор Вендоза. Долго благодарил за заботу о детях, а потом перешел к главному. По сведениям его разведки партизаны якобы собираются на нас напасть, и тогда мы можем попасть в заложники, чего он Федерико де Вендоза допустить никак не может. Выкуп может нам стоить очень дорого, а поэтому он пришлет своих солдат для охраны. Он слышал, что мы собираемся нанимать еще рабочих. Так вот он предлагает в качестве рабочих своих солдат. Часть будет в охранении, а часть работать. Мы платим рабочим по пять песо в день, а солдатам можно платить по три песо. Оставшиеся два мы будем выплачивать лично ему. Было бы хорошо, если бы мы кормили солдат один раз обедом.  

− Поверьте, это значительно выгодней, чем иметь дело с партизанами. 

Диас немного ошалел от такой бесцеремонности, хотя как абориген мог бы уже и привыкнуть к местным нравам. Я же напротив. Эмоции свои держал под контролем и понимал, что нужно соглашаться. Сориться с начальством – может обойтись гораздо дороже. Кроме того, я понял, что пора готовиться к завершению работ. Вряд ли процесс вымогательства на этом закончится. Работы начинали и так «влетать» мне в приличную сумму. Конечно, по существующему курсу деньги были не такими уж большими, и ущерб скорее моральный, чем материальный. Я никак не мог привыкнуть к мысли, что для состоятельного человека еще пара тысяч долларов малозначимы. Профессор заметил, что дополнительные расходы не предусмотрены нашей сметой. На это майор находчиво возразил, что ремонт монастыря вряд ли предусмотрен сметой. Я сделал вид, что этот аргумент меня убедил 

На следующий день на двух грузовиках прибыло полсотни солдат. 

Половина приступила к работе, а вторая половина оцепила район раскопок. Фил с Браульо отправились в город за продовольствием. Работы заметно ускорились, но Диас впервые заговорил о том, что в этом сезоне нам раскопки не завершить и велел Лопесу сосредоточиться на замерах и фотографировании. 

При всей моей загруженности делами и личными проблемами, следовало нанести визит девицам из корпуса мира. Чтобы не возникло каких-то неловкостей, послал им записочку с уведомлением. На редкость нелитературное слово. Как нынче говорят – канцелярит. 

Девицы жили при своей школе, и нашел я их без труда. Типичные американские девочки, хотя, что это такое, смог сформулировать с трудом. Обе рослые, светловолосые. Далеко не хорошенькие, но молоды, энергичны и полны чувства ответственности за свою работу, т.е. нести свет просвещения в дебри джунглей. О партизанах слышали, но практически с ними не сталкивались, и воспринимают их как некую экзотическую абстракцию. Вино, которое я принес, выпили с удовольствием. Обещали нанести ответный визит. Каких либо сексуальных проявлений не было и в помине, что показалось мне несколько странным. Ну, как-то устроились девочки и отлично. Уже перед самым уходом пришли еще двое американцев. Вот это было совершенно неожиданно. Что-то Боб не доработал в своей информации. По всему было видно, что они тут свои люди. Оба − инженеры, присланные какой-то американской компанией для обследования местных заброшенных некогда рудников на предмет их использования с учетом новейших технологий. Как такое до меня не дошло? Они оправдывались тем, что никак не предполагали, что в составе экспедиции может быть американец. Врали, конечно. Вероятней всего им велели по возможности не «светиться» из-за партизан. Эти вполне могли выплеснуть на них свой антиамериканизм. Впрочем, возможно и по этому вопросу у партизан была договоренность с майором. 

Не проехал я и сотни футов, как меня остановил Фил. Да еще и с автоматом. 

− Что-нибудь случилось? 

− Да нет, вроде все нормально, но мало ли что! Мог бы меня предупредить. Эти партизаны – не сказки. Сегодня в лавке случайно обнаружил один из каналов их снабжения. Среди товаров, доставленных утром, много сигарет, зажигалок и кроссовок. Это явно не для местных. Интересно, кто за это платит? 

____ 

Записку от Исабель опять принес монастырский сторож. Она приглашала меня прийти сегодня вечером «для беседы» в десять часов. Собственно нужды в записке не было, поскольку я приходил каждый вечер и гораздо раньше. Может быть, она хотела застраховаться от случайности! Или подготовить меня! Мелькнула мысль о ловушке, пленении, выкупе, но что я мог предпринять? Неужели Исабель этого не понимала? Предать меня она не могла. Мыслила она тоже достаточно трезво. Что ж, сам напросился. Придется рискнуть. Фил прихватил автомат и отправился часов в восемь. Я – минут через тридцать после него. Подъехав к воротам, вызвал Фила по рации. Пока все чисто. 

Исабель прогуливалась по нашей аллее. Крепко взяла меня под руку. Ходили мы довольно долго. Я описал ей ситуацию. Сказал, что, по-видимому, нам придется скоро уехать, и предложил зайти завтра к мэру – оформить наши отношения. Посмотрела на меня удивленно. Я понял и заверил, что венчаться мы будем в столице. Хоть с колокольным звоном, если она того пожелает. А сейчас ситуация напряженная. Промолчала. Когда совсем стемнело, повела меня в полуразрушенную беседку в глубине сада. Зажгла керосиновую лампу и повесила ее на стене. 

Ждали мы очень недолго. Рослый, молодой, с приятным открытым лицом. Положил автомат на стол и повернулся к нам. Исабель представила нас. Сели на ветхие скамейки напротив друг друга. Симпатичный парень. Мужественная внешность. Романтический герой. Он тоже рассматривал меня. 

− Майор Вендоза сказал, что вы собираетесь напасть на нас. 

− Это ложь. − Приятный баритон. − Он просто хочет выколотить из вас побольше денег.  

Помолчали. 

− Вы позволите задать вам несколько вопросов?  

Усмехнулся. 

− Это смотря каких. Если, как Исабель говорила, чисто теоретических, то, пожалуйста. У меня к вам тоже будут вопросы. 

− Я слышал, что вы марксисты! Но сегодня уже совершенно ясно, что Маркс – великий ученый своего времени, допустил ряд ошибок в своих предсказаниях дальнейшего хода развития истории. Вы с этим согласны? Советы − ваш главный союзник и опора, развалились. На что вы теперь опираетесь в вашей борьбе за социальную справедливость? 

− Значит, наличие вопиющей социальной несправедливости вы все же признаете? 

− Ну, это же очевидно! 

− Вы придерживаетесь левых убеждений? 

− Я хотел бы, чтобы левизна или правизна не затемняли мне, по возможности, видение реальной картины мира. К сожалению, она сегодня остается столь же неприглядной, как и в прошлом. Разве что несколько больше приглажена. Суть для меня в том, насколько это естественно, и что можно практически сделать для увеличения социальной справедливости?  

Он достал пачку сигарет и предложил мне. Закурили. 

− Это ваш человек в кустах? 

− Если негр, то мой.  

Он достал из кармана рацию и коротко распорядился:  

− Вилья! Негра не трогать! 

− Итак, вопиющая социальная несправедливость как в мире вообще, так и в этой стране в особенности. Это реальность. Так в чем же ошибся, по-вашему, Маркс? 

− Если коротко, то в двух вещах. Первое. Недоучел возможностей прогресса, научно-технической революции, и связанного с ней роста производительности труда. Как следствие – несостоятельность закона непрерывного обнищания рабочего класса; значительное уменьшение его численности и влияния на ход исторического процесса. А это, по сути, отмена неизбежности пролетарских революций. Второе. Недооценка частно-собственнических инстинктов, записанных, по-видимому, на генном уровне. Отсюда отношение к общественной собственности и стремление к стяжательству. Отсюда и гибель Советов. Есть еще и другие, но эти, пожалуй, главные. Ну, недоучел способности буржуазии к самообучению и способности к радикальным перестройкам экономических условий, роли профсоюзов, громоздкости бюрократической системы управления при социализме и т.д.  

Он со вкусом курил, молча переваривая услышанное. 

− Ну и что в результате? Попустительствовать своему чиновному ворью, оставить народ на съедение этим кровавым шакалам? Мир сдать американским и прочим транснациональным компаниям, и пусть все идет своим эволюционным путем? А здесь дети голодают, как вы успели заметить. И хоть это и благородно, но ведь вы смешны со своими завтраками! Что до нашей вооруженной борьбы, то у Спартака, по сути, тоже не было шансов против Рима, но восстания, в конечном счете, Рим прикончили. Че Гевара тоже отдал свою жизнь не напрасно. В конце концов, историю делают люди. Почему нужно из комплекса исторических процессов изъять вооруженную борьбу? Уверяю вас, наша правящая сволочь понимает только такой язык. − Он похлопал рукой по автомату.− Может быть, в других местах дело обстоит иначе, но у нас вот так. И если бы не американская поддержка, мы бы давно смели их в мусорную корзину истории. Но это особый вопрос. Пусть мы не победим сегодня, но завтра – обязательно. 

Видимо он волновался. Прикурил от одной сигареты следующую. Теперь я переваривал его мысли. 

− Но если вы даже победите, что вы построите? Новый Советский Союз? Но тогда его ждет та же участь. Вам не приходило в голову, что Черчиль был прав, когда говорил: «Капитализм конечно дерьмо, но все остальное еще дерьмовее». Нынешний капитализм развитых стран тоже дерьмо, но уже получше. Главное преимущество капитализма перед социализмом, который мы узнали на практике, это его естественность, его соответствие биопсихической сущности человека. Я согласен – вы с вашей вооруженной борьбой нужны истории, но не дай бог вам победить до срока! Захватив власть, вы ничего принципиально нового не создадите. Новое – не вашими желаниями определяется, а, как учил Маркс, уровнем развития производительных сил.  

Он засмеялся. 

− Приятно слышать ссылки на Маркса из ваших уст. 

− Маркс, как я уже говорил, великий ученый девятнадцатого столетия. Но сейчас уже на пороге двадцать первый век! Кое-что в мире изменилось.  

Исабель, которая до сих пор стояла, села со мной рядом. Он засмеялся. 

− Вот на этом поле я, кажется, проиграл вчистую. Тихонько запела его рация. Он выслушал и резко сказал:  

− Уходим немедленно. Извините, кажется, непредвиденные осложнения. До встречи.  

Подхватив автомат, выскочил в темноту. Почти одновременно началась стрельба. Я схватил Исабель за руку и потащил в темноту сада. Стрельба нарастала. Кто-то кинулся нам наперерез. Я выхватил пистолет и прикрыл собой Исабель. Раздался голос Фила. 

− Фред, это я. Надо делать ноги. Кто-то нас заложил. 

Заскочили в какие-то монастырские приделы. 

− Фред, монастырь они могут обыскать. Надо домой. Вызывай самолет, и будем сматываться. 

− Погоди, я сейчас.  

Он отошел на несколько шагов. 

− Исабель, иди к себе и ложись. Когда все утихомирится, готовься к отбытию. Если не получится с нами, я пришлю за тобой самолет. Но лучше бы вместе. Тряпки с собой не бери. Все купим. Возьми на всякий случай. – Я сунул ей пачку песо. − Пока.  

Обнялись и поцеловались. 

Площадь, на которую мы выбрались из монастыря, была освещена фарами двух грузовиков. Солдат почему-то не было. Стрельба тоже затихла. Мы уже собрались обходить площадь стороной, как вдруг из темноты на свет вышла группа военных. Они окружали четырех солдат, которые несли что-то на плащ-палатке. Кто-то громко спросил:  

− Живой? 

− Мертвее не бывает.  

Тело забросили в кузов армейского грузовика. Тот же голос сказал. 

− Большая удача. Самого Альфа «завалили»! 

− Погоди. Они этого так не оставят. 

Лопес с Диасом еще не спали, растревоженные стрельбой. Я рассказал про инцидент. Выслушав меня, Диас заметил, что если партизаны увидят в происшедшем нашу вину, то работы придется прекратить и, по возможности, быстро улепетывать. 

По рации вызвали Боба. Я был уверен, что в это время он бродит по кабакам, но ошибся. Коротко изложил суть дела. Боб задал пару вопросов, после чего согласился, что надо уходить. Обещал организовать вертолет. Сказал, что ребятам нужно будет заплатить. Я не возражал. 

− Фред, я использую служебный ресурс. В случае чего тебе придется прикрыть мою задницу. 

− Сделаю все возможное. 

Договорились, что машина будет наготове, а если от меня специального сигнала не поступит, то она прибудет послезавтра утром. 

Утром по дороге на работу заехал в монастырь к Исабель. Пока она вышла, наблюдал как кормят учеников. Подошла мать Хуанита и распорядилась принести мне одну порцию для пробы. Все было хорошо. О вечерних событиях никто не вспоминал. Образ Ральфа и то, как его тело забрасывали в машину, преследовали меня неотступно. Показалась Исабель. Я извинился перед настоятельницей и пошел ей навстречу. 

− Исабель, кто нас предал? − Ее лицо было бледным до неузнаваемости. Она молча опустила голову. − Альфред убит, и я хотел бы знать, чья это работа. Мне очень понравился этот парень, и у меня есть понятия о чести и справедливости. 

− Ты должен понять – люди не всегда ведают, что творят. Иногда совершают ужасное, выполняя приказы и думая, что действуют во имя Господа. Ведь и Че Гевару выдали те самые крестьяне, за которых он сражался. Простые люди порой не ведают, что творят, – повторила она. − Ведь ты не стал бы мстить тем крестьянам? 

− Но ты знаешь, чья это работа? 

− Догадываюсь. 

− Исабель, я не сентиментален. Особенно в таких вопросах. Подлость есть подлость, и кому-то придется за нее ответить. Уж я об этом позабочусь. 

− А что это изменит? 

− Исабель, в тебе кровь испанских грандов! Ты должна понимать, что такое честь! Ты скажешь мне, чья это работа. 

− Только, если поклянешься ничего не делать этому человеку. Впрочем, если ты тот, за кого я тебя принимаю, то и сам не подымешь на него руку. Извини. Я спешу на урок. Приходи вечером. Я буду ждать тебя у входа в восемь часов. 

− Я люблю тебя, Исабель.  

Она улыбнулась и подала мне руку. 

______ 

Когда мы с Филом приехали, работа кипела. Всю дорогу Фил вертел головой и не выпускал из рук автомат. Я заметил, что армейских машин было уже три. Ко мне подошел молоденький лейтенант и, отдав честь, доложил. 

− Поскольку увеличилась опасность нападения, майор приказал усилить охранение. 

− Передайте майору мою благодарность. 

Фил отправился разыскивать Браулью, чтобы он учел возросшее количество едоков. 

По характеру работ я понял, что Диас сворачивает нашу деятельность. Основная масса людей была занята зачисткой уже раскопанного. Лопес фотографировал. Диас что-то писал прямо на ступеньках храма. Фил неотступно следовал за мной. 

Стрельба началась после обеда. Чувствовалось, что нападавшие стремились больше нас напугать, хотя два солдата были ранены. Когда все закончилось, лейтенант подошел ко мне. 

− Теперь у них командует Вилья. Очень жестокий человек. 

− Но в рабочих они не стреляли. 

− Это сегодня. На вашем месте я бы немедленно уезжал. 

Он был прав. Работать под пулями, конечно, не дело. К концу рабочего дня лагерь полностью свернули и рассчитались с рабочими. Деньги для майора Фил как всегда передал через сержанта. 

Дома Лопес с Диасом начали паковаться. А мы с Филом поехали к монастырю. Я сказал Диасу, что, возможно, сейчас я выясню, кто нас предал. По версии, представленной мной, я должен был встретиться с Альфом в связи с заявлением майора о предстоящем нападении партизан, дабы урегулировать проблему.  

Филу наша поездка очень не нравилась. После недолгих обсуждений, он высадил меня вблизи мерии, а сам поехал за Исабель в монастырь. 

Прибыли они очень скоро. Исабель была молчалива. Когда Фил отошел на несколько шагов, заговорила. 

− Матушка отпустила меня до десяти часов. Сегодня все работают – шьют детям форму. Пригласили даже нескольких женщин в помощь. Вообще-то она очень экономна, но теперь решила дать людям хоть что-то заработать. Все здесь так бедны! Вы уезжаете, и в городе прямо траур. Сегодня начали ремонт крыши. Работы столько, что матушка боится не уложиться в смету. Кроме того, она получила письмо из канцелярии епископа. Они требуют, что бы часть денег была передана им. Матушку это очень огорчило. 

− Передай пусть ответит, что спонсор запретил ей использовать деньги на какие-нибудь другие цели под угрозой прекращения финансирования. 

− Разве ты не зайдешь попрощаться? 

− Возможно, у нас не будет на это времени. Вертолет прибудет завтра утром. – 

Я взял ее за руки. 

− Ты не передумала? 

− Все так стремительно. 

− Таковы обстоятельства. 

− Фред, я хочу быть с тобой, но я не могу все так сразу бросить. Дай мне немного времени. 

− Матушка отпустит тебя. Здесь становится опасно. 

− Я знаю. Она мечтает выдать меня замуж за тебя. Она благословила меня. В монастыре все за тебя молятся. Ты для них как добрый ангел. Ты действительно такой добрый? 

− Не знаю. У тебя будет время во мне разобраться. Я уже рассказывал тебе о себе, но сейчас у нас другие проблемы. Кто нас предал, Исабель? 

− Выслушай меня спокойно. Я познакомилась с Альфом с месяц назад. Гуляла в саду, а он просто вышел из-за деревьев. Мы встречались. Конечно, матушке донесли, и она ужасно переполошилась. Даже написала письмо его преосвященству. Ответ пришел позавчера. А вчера утром у нас побывал майор Вендоза. Вечером Альфа убили. Я спросила Панчо, зачем он передал мою записку тебе матушке? Он сказал, что она так велела. Теперь ты все понимаешь? Они использовали меня как приманку. Его смерть на мне. С этим мне придется теперь жить.  

Лицо ее было неподвижно, но глаза полны слез. 

− Так. Значит Альфа предала матушка Хуанита. Собственно не столько она, сколько церковь ее руками. Вот чем страшна религия! Подонки. Но лететь тебе нужно немедленно. Они могут убить тебя. Я не могу тебя оставить. Фил, подгони машину. 

Через минуту мы тронулись. Фил вывернул на дорогу. 

− Не нравится мне тут что-то. Возьми автомат, а Исабель пусть ляжет на сидение. 

Я почти насильно уложил Исабель, а сам стал на колени, держа автомат в руках. Как будто этого и ждали – сразу затрещали выстрелы. Я дал очередь и резко пригнулся. Посыпались стекла. Машина резко вильнула в сторону, и меня швырнуло на пол. Следующая очередь только задела кузов. Мне стрелять было бессмысленно, так как я никого не видел. Да и удержаться на ногах при бросках машины с автоматом в руках было невозможно.  

− Куда ты едешь? 

− В казармы. Дома нам не продержаться. Лопес с Диасом и все вещи уже там.  

Переднего стекла не было. Фары выхватили из темноты человека с карабином. Я дал очередь, и он согнулся пополам. Фил снова бросил машину в сторону, а меня снова швырнуло на пол. Стрелять из автомата в таких условиях было невозможно. Я вытащил пистолет и одной рукой вцепился в спинку сидения. Подумал, что если эти парни перекрыли дорогу, то дела наши плохи. Но все обошлось. Правда, ни Лопеса, ни Диаса с имуществом не было. До утра мы пробыли в казарме. Утром они появились в сопровождении солдат. Под их охраной мы отправились на аэродром, а Фил со всем имуществом отбыл еще раньше на машинах. Вертолет прибыл вовремя, и уже через пару часов мы были в столице. 

Военный аэродром. Нас встречал лично Боб и его парни из посольства. Разгрузка вертолета и размещение по машинам произвели необычайно оперативно. Две машины с Диасом, Лопесом и имуществом отбыли. Отозвав меня в сторонку, Боб сказал. 

− Извини за спешку, но…. − И он сунул мне листок бумаги. Счет. Я достал чековую книжку.  

− Выпиши два чека. – И он назвал мне суммы. Я молча исполнил. Сума была приличная, но при моих нынешних возможностях…. Добавил еще две тысячи долларов отдельным чеком, вспомнив, от какой опасности я избавился. И кого спасал! 

Боб взял чеки и мельком их просмотрел. 

− Ты меня балуешь. 

− А чего такая спешка? 

− Обстоятельства. Еще раз извини. Погодите минутку. – Подошел к вертолету и отдал один чек. Вернулся в машину, и мы, наконец, поехали. За нами шла машина сопровождения с ребятами Боба. Мы с Исабель сидели сзади, а Боб рядом с водителем. Обернувшись к нам, он сказал: 

− Мне нужен срочно отчет о происшедшем. Можно устный. Возможно, это избавит тебя от неприятностей, связанных с гибелью Альфа и переведет их активность на других лиц. 

− Мне почему-то их совсем не жаль. 

− Верно, пусть заботятся о своей безопасности сами.  

В руках у Исабель я увидел знакомую черную сумку. 

− Как она к тебе попала? 

− Настоятельница утром прислала. И кое-какие вещи. – Открыла сумку и начала в ней что-то искать. – Здесь все мои документы. Не сердись на нее. Она всего лишь послушное орудие в руках своего начальства. Вот. – С этими словами она подала мне какую-то бумагу. Я внимательно прочел ее. Это было письмо самого епископа с указаниями настоятельнице относительно Ральфа. – Я хотела снять копию, но не успела. – 

Попросту говоря, она стащила письмо у матушки Хуаны с ее письменного стола. Убийственный документ. Я подал бумагу Бобу. Это, пожалуй, резко упростит проблему. Повернувшись к Исабель, он сказал: 

− Молодец, девочка! Это может спасти Вам жизнь.  

На лице у моей милой ничего не дрогнуло. Бумагу Боб отдал мне нехотя. 

− Ладно, сейчас приедем и во всем разберемся. 

Некоторое время ехали молча. 

− Я ужасно рассердилась вчера на тебя. Ты так грубо кинул меня на сидение! – Она прижалась ко мне. – Но когда я утром рассмотрела машину, то увидела, что пули прошли как раз там, где я сидела. Ты спас мне жизнь. – Она обняла меня и поцеловала. – Я буду считать, что вышла за тебя замуж вчера вечером. 

− Надеюсь, ты никогда об этом не пожалеешь. 

Боб привез нас на территорию посольства. Оставив Исабель в какой-то комнате, потащил меня в свой кабинет. Усадил в кресло. Дал в руки диктофон и попросил рассказать обо всем подробно. Изредка задавал наводящие вопросы. Минут за двадцать мы с этим управились. Вызвав секретаря, распорядился снять копию с письма епископа. Когда копию принесли, вызвал кого-то по селектору. Зашел молодой парень.  

− Элвис, снимешь копию с кассеты, а потом отвезешь кассету, бумагу и мою записку по этому адресу. Только лично в руки. 

Когда парень вышел, Боб сказал. 

− Думаю, все в ближайшее время благополучно разрешится, но пока оставайтесь здесь. А я пойду доложить послу об удачной операции по спасению влиятельного соотечественника. Советую отоспаться. – И, подмигнув, добавил. – Если вам это удастся. 

Когда мы вышли, шепнул мне на ухо.  

− Признаю, твоя герцогиня классная девчонка. На таких женятся. 

− Именно это я и собираюсь сделать. 

− Желаю счастья. Как говорится, любовь вам и совет.  

Пожал мне руку и направился докладывать. 

Часа через три раздался осторожный стук в дверь. Я оделся и вышел. У порога стоял Боб с букетом цветов. Улыбка во весь рот. 

− Все улажено. Можете отправляться к себе на квартиру, по магазинам. В общем, куда хотите. Но в ближайшие пару дней я бы советовал все же лететь домой. Ваша машина стоит у ворот. 

− Черт возьми, где ты взял ключи? – Боб засмеялся. 

− Заодно я навел немного порядок и в квартире. Надеюсь, претензий не будет. Негоже вводить молодую женщину в этот вертеп! 

Откровенно говоря, я был не очень рад такой доступности своего хозяйства, но что уж тут поделаешь? Человек старался как лучше. 

Дома все действительно блестело. Я позвонил профессору, потом Лопесу, но оба спали. Исабель приняла ванну, и мы снова улеглись в постель. Теперь уже до утра. 

На следующий день у нас было намечено множество дел, но позвонил Боб. Поневоле создавалось впечатление, что он не слишком занят на своей основной работе, если мог столько времени уделять моим проблемам. Впрочем, возможны были и другие как более, так и менее благородные варианты. От его первого же вопроса я несколько опешил. 

− Ты собираешься на ней жениться?  

Придержав свой естественный эмоциональный выброс, ответил утвердительно. 

− Советую сделать это сегодня же. Желательно с утра. Речь идет об оформлении документов на ее въезд в Штаты. Мой совет осуществить эту акцию в самые ближайшие дни остается в силе. 

− А что, есть новая информация? 

− Есть. Не так, чтобы уж очень большая опасность, но все-таки! Ты же видишь, в этой стране убивают запросто! Когда-нибудь расскажу подробнее. Через пол часика подъедет мой человек и отвезет вас в ближайшую мэрию. Если там очередь, то ты знаешь, что нужно делать. Документы для заполнения передам с этим же парнем. 

Я нарочно засек время. Через один час двадцать минут мы были зарегистрированы и стали мужем и женой. 

Я видел, что Исабель несколько расстроена. Обещал ей, что все будет повторено в лучшем католическом храме Нью-Йорка. 

Далее сеньор и сеньора Бенингсен или супруги Бенингсен направились в магазины женской одежды, несколько пополнив долларовые запасы этой небогатой страны. Приобретя достойный по ее мнению вид, Исабель направила наш путь в некий захудалый приют для выброшенных из жизни пожилых людей. Встреча была трогательной, но мне показалось, что ее мать не вполне адекватно воспринимала окружающий ее мир. Главный врач, он же хозяин заведения, доложил мне, что за сеньору не плачено уже два месяца, и он просто в отчаянии. После краткой беседы сеньора была переведена в лучшие апартаменты. У нее появилась личная прислуга. В общем, все лучшее, что можно было здесь получить. В машине Исабель плакала. Я заверил ее, что как только мы основательно обоснуемся, то, разумеется, заберем мать к себе. 

Следующий визит был к профессору. Там же мы застали и Лопеса. К необходимости моего отъезда они отнеслись с полным пониманием. Объем работ был распределен довольно быстро. Обоих я пригласил в гости в Нью-Йорк, после того, как мы там обоснуемся. Приняли поздравления в связи бракосочетанием, которое по понятным для всех причинам носило полуподпольный характер. Анна-Мария внесла поднос с вином и фруктами. Выпили и отправились дальше. Уже в машине Исабель подала мне бумажку, на которой были записаны адреса и фамилии трех человек. Это были семьи погибших друзей, которым просил помочь Альфред. Теперь к этому списку добавлялась еще и его собственная семья. С нее мы и решили начать. 

Улица утопала в ухоженной зелени и была застроена двух и трехэтажными виллами. Трудно было себе представить, что обитатели этих особняков нуждались в средствах. Мы представились по домофону. Нам ответили, что в связи с трауром, сеньор и сеньора никого не принимают. Мы не настаивали. Я только просил передать, что это друзья Альфреда, которые были с ним до последних минут жизни. Но это не дало никакого эффекта. Нам просто не ответили. 

Следующий адрес привел нас уже не в столь фешенебельный район. Привратник сообщил, что сеньора с детьми переехала к родителям в их поместье. Адреса не оставила. Не очень бедные люди делали в этой стране революцию. По следующему адресу мы обнаружили группу молодых мужчин и женщин, которые за накрытым столом, обильно уставленным бутылками, вели оживленный диспут на тему…. «Марксизм и современность». Все они были уже изрядно выпившими. Нас даже не спросили, кто мы! Хозяйка, правда, сообщила, что ее муж погиб три месяца назад, сражаясь с «наемниками эксплуататоров». Его портрет висел на стене в траурной рамке. 

В самый разгар дискуссии Исабель сжала мою руку и указала глазами на вдову, сидевшую в обнимку с каким-то молодым мужчиной весьма респектабельной наружности. При первой же возможности мы тихонько исчезли.  

Третий адрес привел нас в какие-то трущобы. Дверь открыла совсем молоденькая мулатка. Она была невероятно худа и то, что было, по-видимому, платьем висело на ней самым безобразным образом. В почти пустой комнате на груде тряпья спал мальчик лет трех. Обьяснения, которые мы получили, были исчерпывающе просты и понятны. 

− Моего брата убили, а его мать оставила моим родителям. Но у них самих есть нечего. А я ничего не могу заработать, хотя мне уже пятнадцать лет. Меня даже в проститутки на берут, худая очень. 

Слушать все это бесхитростное повествование было тяжело. Мальчик проснулся и смотрел на нас не то с испугом, не то с удивлением. Потом заплакал. Я взял его на руки. 

− Он голодный. 

− Как тебя зовут? 

− Мончита. – Исабель достала деньги и подала девушке. 

− Пойди и купи чего-нибудь поесть. 

Я взял мальчика на руки. Боже, какой он был легкий! 

− Сейчас Мончитта принесет тебе что-нибудь вкусненького. Не плачь. А как тебя зовут? 

− Че. 

− Это имя у тебя такое или прозвище?  

Он молчал, непонимающе глядя на меня. 

− Фред, – моя жена была предельно серьезна, – ты сказал, что мы состоятельные люди. Могу я иметь горничную? 

− Конечно, дорогая. И мальчика мы тоже заберем с собой.  

Что-то дрогнуло в ее лице. 

− Я поняла, что ты не сочувствуешь их борьбе, но дети ведь ни в чем не виноваты! 

− Нет, Исабель. Я очень сочувствую им, но считаю, что они идут не тем путем. Впрочем, иногда другого пути просто нет. На их месте я поступал бы, наверняка, точно так же. Что до мальчика, то таких детей миллионы. 

− Значит − это скверный мир и его надо переделать.  

Моя герцогиня прямо на глазах превращалась в революционерку.  

− Ты права, дорогая, только никто толком не знает, как это сделать. Даже в нашей очень богатой стране полным-полно несправедливостей и несчастных. А что до их борьбы, то предлагаемая ими новая организация общества и экономики нежизнеспособны. Если быть оптимистом, то надо верить, что их время еще придет. Пессимисты думают, что оно не придет никогда, и до него так же далеко, как до царства Божия. 

− Фред, я не очень все это понимаю, но посмотри на его ребрышки! Такого не должно быть! У сытых кусок в горле должен застревать, пока есть такие дети. 

− Хорошо бы! 

В это время прибежала Мончита, и Че вцепился в лепешку. У моей жены глаза были полны слез. 

− Мончита, ты хочешь получить работу? 

− Да, сеньор. 

− Твой брат просил меня позаботиться о его семье. Ты хочешь поехать с нами в Штаты? 

− Да, сеньор. Очень хочу. А Че? 

− И Че мы возьмем с собой. Сейчас вы с Че и сеньорой подъедите к родителям и уладите с ними все проблемы. А я поговорю с домохозяйкой 

_____ 

. 

Под вечер следующего дня у нас визит к родственникам Исабель. 

Пока отдыхали, я просмотрел газеты. В правительственной нашел статью о нашей экспедиции. Один абзац посвящен лично мне и моей благотворительной деятельности в Сан-Антонио. Аж затошнило. «Подлые бандиты, которым наплевать на историческое прошлое нашей родины, вынудили прекратить раскопки, но получили достойный отпор. Правительственные силы уничтожили главаря банды и рассеяли его сообщников». Не эту ли статью имел в виду Боб? Интересно, чья это работа? 

Визит к родне сложен для Исабель. За ее внутренней борьбой наблюдаю с интересом. Христианское воспитание приходит в противоречие с естественным человеческим позывом к справедливости. Быть справедливым здесь – это значит отомстить. За то, что бросили в нищете и унижении. А могли помочь. Не богаты, но достаточно состоятельны. Могли помочь, но почему-то не захотели. Просто бросили на произвол судьбы. Странно. Странно не отсутствие человеколюбия или родственных чувств. Удивляет пренебрежение общественным мнением, мнением своего круга общения. 

Досье на дядю (тоже какой-то маркиз) Боб мне обеспечил. Совладелец чахлой экспортной фирмы. Живет не по средствам. Надеется на вывоз крупной партии леса и очередной кредит в банке. При необходимости ему вполне можно «перекрыть кислород». Ну, поглядим. 

Моя жена переоделась. На мой взгляд, вполне достойный кандидат на «миссис Южная Америка». Чувствую, что взволнована и обуреваема противоречивыми намерениями. Впрочем, жажда мести явно доминирует. Что ж, ее можно понять.  

Села за руль. Этому иезуиты тоже научили. Остановились около симпатичного трехэтажного особняка, окруженного запущенной зеленью и неухоженными цветниками. Ничего не понимаю, пока не услышал: «Это наш дом. Здесь я родилась. Мы можем его купить?» 

− Думаю, да. Если он продается.  

Подумал, что, кажется, покупаю абсолютно мне не нужную недвижимость. Сработал менталитет бедняка-американца внезапно разбогатевшего волею обстоятельств. 

− Давай зайдем, спросим.  

Никто нас не остановил и не встретил. Наконец откуда-то из глубины дома вышла неприбранная дама лет сорока. 

− Мы насчет продажи дома. 

− Вас прислал маклер? 

− Нет. Просто проезжали мимо. 

− Пожалуйста, можете осмотреть. Дом изрядно запущен, но если отремонтировать, то жить вполне можно. 

− Сколько Вы за него хотите?  

Женщина замялась и назвала цену просто мизерную. Я даже переспросил. Но она поняла это наоборот, и принялась товар расхваливать. Позвонил Бобу и попросил содействия в оформлении с учетом того, что скорость оплачивается. 

− На кой черт тебе дом в этой дыре? 

− Это фамильный особняк семьи Исабель. 

− Будет исполнено, сэр.  

Я назвал адрес и все прочее. 

− Оформить на имя Исабель. 

− Ну-ну.  

Боб – моя палочка-выручалочка. Проникся ко мне особой почтительностью после столь эффективного вмешательства Джека Коллинза в мои дела. 

На особняк семейства Сантильяно приятно было смотреть. Великолепный цветник с фонтанами, кокетливо раскрашенный фасад. На обширной террасе две кузины Исабель, какие-то молодые дамы и сама сеньора Сантильяно. Слуга проводил нас и представил. Прямо-таки как в лучших аристократических домах! 

На лицах искреннейшее радушие. Женщины расцеловались с Исабель. Я поцеловал у сеньоры ручку, что уже отдает лицемерием в свете того, что я предполагаю сделать. Пошли расспросы, поздравления с бракосочетанием (почему не сообщили?). Появляется сам хозяин – сеньор Энрико де Сантильяно. Еще одно извержение родственных чувств, комплименты Исабель. Она и впрямь хороша, но видно, что волнуется. Внешне сеньор Энрико все еще интересный мужчина, хотя животик мог бы выпирать и не столь явственно. Держится настороженно. 

Сеньор Энрико весьма малоприятная личность. Сведения о нем или, как говорят нынче, досье изобилует многочисленными весьма дурнопахнущими поступками, очень сомнительными сделками, скандалами с многочисленными любовницами. Ничего выдающегося по сравнению с некоторыми другими представителями этого общества бывших аристократов более или менее успешно переключившихся на бизнес, но отличия, тем не менее, есть. Все это было мне не очень-то интересно. Меня интересовали, по преимуществу, причины столь негативного отношения к Исабель. Среди людей его круга такие поступки не одобрялись. А пренебречь общественным мнением было бы с его стороны глупо и даже опасно. Особенно если учесть, что он любил, когда вспоминали про его титул и называли маркизом. В чем же дело? При всей напряженности его финансов ему не особенно трудно было высылать Исабель хоть пару сот песо на мелкие расходы. А как видно было из досье, своей последней любовнице он кроме подарков выдавал ежемесячно по 500 песо. Сейчас, правда, времена для него наступили трудные, но выкручивался он и из более тяжелых ситуаций. Он и сейчас мало сомневается, что как-то выкрутится. При его весьма обширных связях – это было совершенно реально. Женщины пошли прогуляться по саду. Сеньора вышла распорядиться по хозяйству, и мы с ним остались наедине. 

− Сеньор Энрико, я стою перед необходимостью принять важное решение, которое целиком касается вашей семьи и вас. Из досье, предоставленного в мое распоряжение, я узнал о вас очень много. Можно сказать, все. От того, сколько вы платите в месяц Пепите, до финансового положения вашей фирмы. Мне, в сущности, нужен ответ только на один вопрос. 

В этот момент вошла сеньора. 

− Пройдемте в мой кабинет, и я отвечу на все ваши вопросы, хотя и не очень понимаю, кто дал вам право мне их задавать! – Чувствуя приближающиеся неприятности, он несколько хорохорился. 

− Сеньора не помешает. Более того, ей будет тоже очень интересно, и она может узнать для себя много нового. – Он слегка побледнел, а сеньора уселась в кресло, явно приготовившись выслушать нечто интересное. – Я спрашиваю Вашего супруга, что заставило его поступить столь жестоко с Исабель? Оставить ее без всяких средств к мало-мальски достойному существованию, то есть, по сути, бросить девочку на произвол судьбы. А ее мать поместить в столь убогое заведение и тоже на нищенских условиях. Мы посетили ее вчера и были крайне удивлены той нищете, в которой она живет. 

Тут сеньора прямо таки ринулась на защиту своего мужа. 

− У нас не так много денег, но Энрико ежемесячно высылал Исабель по 200 песо. Он добился для нее у епископа места учительницы в Сан-Антонио. Мы приглашали ее пожить с нами в нашем загородном имении на время летних каникул, но она даже не ответила на приглашение. Что еще вы хотите, что бы он для нее сделал? За пансион ее матери тоже он платит!  

Сзади ко мне почти неслышно подошла Исабель. Остальные женщины расположились в креслах и с любопытством ждали продолжения. Сеньор Энрико встал и хотел что-то сказать, но я его опередил. 

− Позвольте заверить Вас, что ни единого песо за эти два года он не прислал, хотя, что такое 200 песо для человека, который больше тысячи тратит ежемесячно только на свою любовницу Пепиту, а три месяца назад еще больше на Сильвию и так далее. Работа, которую Исабель предоставил епископ, неоплачиваемая. Ни единого песо она не получила. Никаких приглашений Исабель тоже не получала. Все это ложь, доказать которую будет очень легко, если вы только этого пожелаете.  

Тут вступила Исабель:  

− Что до оплаты пансиона, то моя мать сумела утаить от кредиторов свои фамильные драгоценности, которые передала дяде на хранение.  

− Но ты же сказал, что купил их на распродаже!  

Сеньор Энрике сжал кулаки и посмотрел на меня столь уничтожающе, что в пору было испугаться. 

− Из досье следует, что три брилиантовых ожерелья носите вы, сеньора, и ваши дочери. Они краденые, если это вас не смущает. Остальные ценности он продал и вложил в дело, которое благодаря его бездарному управлению скоро обанкротится. Кредитов больше не будет. Я об этом позабочусь. Кроме того, я почти за бесценок скупил ваши долговые расписки. Люди уступили мне их задешево, полагая, что получить с вас долги при ваших связях, дело безнадежное. Но заверяю вас, мистер Энрико, что мне вы заплатите все до последнего песо.  

Он почувствовал серьезную опасность. Лицо побагровело, и я испугался, что сейчас его хватит удар, что в мои планы не входило. 

− Все это ложь! – Кричал он громко. 

Сейчас должно было последовать: «Вон из моего дома!» 

− Зря кипятитесь, мистер Энрико. У меня все документы и показания свидетелей. У Вас же документов о покупке якобы на аукционе драгоценностей семьи Исабель нет. Вряд ли после того как все это станет достоянием общества, вас пустят хоть в один приличный дом. Статья о ваших «подвигах» будет опубликована завтра.  

Я встал. 

− Да, и не забудьте вернуть драгоценности завтра же. Иначе мне придется подать на вас в суд. А там выплывет такая грязь, что… Ну, вы сами понимаете. От нее вам не отмыться до конца дней своих. Я обещал своей жене, что лжец, вор, и негодяй будет наказан, и я выполню свое обещание. На этом позвольте откланяться.  

И мы с достоинством удалились. 

Уже в машине я спросил. 

− Все было нормально? Дюма-отец был бы доволен? 

− Я тебе еще не все рассказала про него. Если кого можно пожалеть в этой истории, так это его дочерей. Но он как-то выкрутится. Уверяю тебя. 

− Если он предложит какой-то компромис, мы его примем? Или ты хочешь его уничтожить. 

− Не знаю, что он может предложить. Посмотрим. Если завтра мы оформим покупку дома, я хочу начать ремонт. 

− Дорогая, пожалуйста, но Боб говорит, что нам нужно поскорей уехать. Опасность велика. Особенно для тебя. Боюсь, что многие нам Альфа не простят. 

− Но Боб же сказал, что все улажено! 

− Не все в его силах. Есть группы, отдельные люди, которые не слушаются никого. Пока все не успокоится, лучше уехать. Умирать в наши годы вообще обидно, а погибнуть, по сути, ни за что – и вовсе скверно. 

− Хорошо. – В голосе ее звучало неподдельное разочарование. − Хорошо. Я только договорюсь о ремонте. Боб присмотрит? 

− Я попрошу. 

− Он у тебя на службе? 

− Нет, он на службе у правительства Соединенных Штатов, но помогает по-дружески и мне. А я ему. – Когда я помогал Бобу, вспомнить было трудно. Разве что немного денег… 

− Во что это тебе обходится? 

Я уже давно говорил себе, что эта молоденькая девушка, а нынче моя жена, не по возрасту логична и деловита. Как-то это в ней сочеталось. Говоря откровенно, мне такая компонента в ее характере не очень нравилась. Деловых очаровашек хватало и в Штатах. Но что уж тут поделаешь! Я ее любил. Боюсь, что необходимость уехать совсем не соответствовала ее планам. 

Через день мы в сопровождении Фила, Мончитты и Че отбыли в Штаты.  

– Никогда бы не подумала! 

Я вздрагиваю от неожиданности, чуть не выронив очередную футболку, примеряемую с новыми джинсами. Моя мама разговаривает с компьютером. Вообще-то мамулик у нас девушка продвинутая, компьютерщица с допотопным стажем. С детства возила нас с братцем к себе на работу «кнопочки понажимать» на компьютере. А с недавних пор она частенько зависает в «Одноклассниках»… 

Ну что, эта футболка, пожалуй, тоже подойдет! Клевые все-таки штаны мне купили! 

– Что у тебя там? – спрашиваю, – опять кого-то нашла?  

– Никогда бы не подумала! – повторяет она, как автомат, вместо ответа. 

– Да что у тебя там, мамуль? 

Наконец она оборачивается, и я невольно замолкаю и почему-то подхожу ближе. С экрана на меня смотрит дядька с бабочкой вместо галстука, не иначе – артист какой-то.  

– Кто это? – спрашиваю, – опять какой-нибудь твой одноклассник-однокурсник?  

Как выясняется, многие из маминых соучеников «выбились в люди» – кто артист, кто профессор, кто удачливый предприниматель. Вот и еще один какой-то «непростой» типчик выискался. Лицо у мамы серьезное и какое-то ошарашенное.  

– Мам, ну что такое? Что еще за дядьку ты откопала? 

– Может быть, помнишь? Я тебе, кажется, рассказывала. Тот мальчик… 

Она стремительно поднимается (молодец моя мамулька – легонькая, как девочка!), и вот уже у нее в руках старая черно-белая фотография. Ну да, конечно помню! На сцене – два ряда нарядных детей разных возрастов. Цветы в корзинах. В центре второго ряда – пожилая преподавательница. А в серединке первого ряда – худенькая девочка с длинными косами и бантом и такого же роста худенький мальчик. Оба ужасно симпатичные. Девочка на фото – моя мама десяти лет от роду. А мальчик, с которым мама играла в четыре руки в каком-то там младшем классе… неужели это тот хмырь с экрана компьютера?! Что-то в нем есть, пожалуй!  

– Это он?  

– Он, – говорит она тихо и почему-то грустно.  

– А чего бы ты никогда не подумала? – продолжаю допрос. 

– Понимаешь, когда-то он увлекался физикой, как и я. И папа у него был вроде бы физик. И вдруг оказалось, что он стал профессиональным певцом. Странно, что я его за всю жизнь ни разу не слышала. Хотя, судя по всему, он много гастролирует…  

– А это точно он? 

– Думаю, что да. Все совпадает. 

– Так напиши ему и спроси, почему ты его не слышала, может, пригласит послушать! 

– Нет, – говорит она серьезно, – этому человеку я писать не буду.  

– Почему? – мне становится интересно. – Чем он лучше или хуже других твоих одноклассников и одноклассниц, с которыми ты спокойненько переписываешься и даже встречаешься? 

– Видишь ли, – она вздыхает и, кажется, подыскивает слова, – он слишком много значил для меня когда-то. Поэтому… Поэтому мне было бы больно, если бы оказалось, что он меня вообще не помнит. А с другими это не важно. Не помнит – и не надо. Помнит – отлично, даже приятно. Понимаешь? 

А вот это уже что-то новенькое! Я бросаю футболку, которую до сих пор зачем-то держала в руках. Что может значить какой-то чужой дядька для моей мамы?  

– Мамуль, расскажи, а?  

– Да нечего рассказывать, – отмахивается мама. – Да и неинтересно это никому, кроме меня. 

– Мне интересно! Ну, мам, ну, пожалуйста! Как вы познакомились, где, когда? Ну, я же не отстану, ты знаешь! 

– Ладно, – говорит мама, – так и быть, расскажу. Мы познакомились в первом классе. В музыкальной школе мы учились у одного педагога, иногда вместе шли домой после занятий. Я жила ближе, поэтому мы шли до той автобусной остановки, что была около моего дома, там он садился на автобус и ехал к себе. Классе во втором или третьем мы играли в четыре руки вальс из «Ивана Сусанина», с синкопами, которые ему поначалу не давались.  

– С чем – с чем? – спрашиваю. 

– Неважно, ты все равно не поймешь. Ему досталась первая партия – красивая мелодия – а мне вторая партия, совсем неинтересная – одни аккорды.  

Когда мы закончили третий класс, наша учительница ушла на пенсию, и нас раскидали по разным преподавателям. Классе в пятом мы опять оказались вместе – играли в 4 руки. И опять ему досталась первая партия, а мне вторая, трудная и скучная. Вообще, аккомпанировать кому-то труднее, чем вести основную тему, нужно уметь подстраиваться и не выпячиваться, а это не всем по силам. Хотя мне частенько «по жизни» доставались «вторые партии» – при мужчинах-лидерах. 

– Вот-вот, – встреваю я, – Катькина мама тоже говорит: «Мужики все по верхам, по верхам, а мы, бабы, отдуваемся!» 

– Да ну тебя! – сердится мама,– не буду больше ничего рассказывать. Тебе про Фому, а ты про Ерему. 

– Мам, ну мам, ну, я больше не буду! – канючу. (Хотя, что я такого сказала, подумаешь!), – Вы и потом дружили? 

– Дружили? Да нет, наверно. Виделись мы редко, встречаясь, болтали по-дружески, кажется, даже какие-то книжки обсуждали. А когда не виделись, скорей всего, и не думали друг о друге. И тем бы наверно все и кончилось, если бы нас не оставили на второй год.  

– На второй год? Как это? Ты же вроде бы хорошо училась?! 

– Понимаешь, моя учительница музыки считала, что мне нужно учиться дальше, поступать в музыкальное училище. Но поступали туда после восьмого класса, а в музыкальной школе было всего 7 классов. И вот, чтобы способные дети не теряли год между окончанием музыкальной школы и поступлением (между 7-мым и 9-мым классом), у нас в музыкалке таких учеников оставляли «на второй год». При этом каждый продолжал заниматься по специальности (то есть играть на своем основном инструменте) со своим педагогом плюс все группой занимались сольфеджио и теорией музыки. Вместе со мной таких оказалось человек восемь – девять. И вот когда мы пришли на первый урок по сольфеджио в восьмом классе, это и случилось… 

Она замолкает, задумавшись, как всегда, на самом интересном! 

– Мам! – я не выдерживаю, – Ма-а-а-м!!! Ты где? 

– Представляешь, стою я на лестнице… То есть ты, конечно, не представляешь и не можешь этого представить!!!  

Она вдруг начинает говорить громко и даже немного торжественно. 

– Дело в том, что наша музыкалка – одна из старейших в Ленинграде – размещалась (да и сейчас, кажется, там же!) в трехэтажном особняке девятнадцатого века, с высоченными потолками, роскошными люстрами, золочеными плафонами, с «домашним» органом в актовом зале и с нарядной беломраморной парадной лестницей. И вот стоим мы на площадке ЭТОЙ лестницы, небольшая группка девочек, ждем начала урока. И тут внизу появляется тоненький русоволосый мальчик, знакомый и незнакомый, повзрослевший с нашей последней встречи… я не знаю, как тебе объяснить… в общем, появляется Он, видит меня, узнает, улыбается и через ступеньку несется вверх, ко мне, а я… я не могу этого ни понять, ни объяснить…как писали в старых романах, это был удар молнии, или стрела Амура, или не знаю что там еще. Не знаю… но ЭТО БЫЛО СЧАСТЬЕ!!!...  

Она замолкает, потом спрашивает тихо:  

– Тебе смешно, да? 

Я молчу, мне совсем не смешно. Спрашиваю только: «А потом? Что было потом?» 

– Потом – суп с котом, – говорит мама устало. 

– Мама! – воплю я возмущенно, – Это не честно! Уж начала, так рассказывай! Что было потом? 

– Да ничего не было. То есть было, но только со мной, ВО МНЕ. Понимаешь, в его присутствии я совершенно теряла голову. Именно так! То есть я переставала соображать, переставала управлять своими словами и поступками. Я становилась совершенно неадекватна. При этом я как бы смотрела на себя со стороны, удивляясь, пугаясь, возмущаясь, но не в силах вмешаться. Не понимаешь? Ну конечно не понимаешь! Вот тебе пример. Представь, пришли мы как-то на занятия, а он забыл нотную тетрадь («Ну, артист! – говорила о нем наша преподавательница, – то опоздывает, то забывает все на свете!» А ведь как в воду глядела – и вправду стал артистом!). А у меня была с собой запасная чистая тетрадка, которая лежала на столе. Сидели мы с ним, как всегда, рядом. Но когда он спросил, не найдется ли у меня листочка, я сказала : «Нет». Хотя тут же поняла, что сказала глупость. Ерунда, вроде бы. Подумаешь! «Ой, извини! Есть, вот, возьми, пожалуйста!» – и все! Но я не могла ничего сказать, и при этом сгорала со стыда. Мне до сих пор стыдно. А что мог подумать нормальный человек? Что я почему-то очень плохо к нему отношусь, что я почему-то не хочу с ним общаться, и бог весть что еще… Да и вообще я не могла с ним говорить, не могла смотреть на него, хотя мне все время хотелось его видеть и с ним говорить. И петь я в его присутствии не могла! Ну, то есть пела, конечно, когда меня учительница вызывала, но голосишко-то дрожал, вспомнить страшно!  

Она грустно улыбается. 

– Еще помню дурацкий случай. Я подходила к музыкалке, а он в это время вышел из автобуса на другой стороне улицы, увидел меня и замахал рукой – мол, подожди, пойдем вместе! А я повернулась и пошлепала одна, хотя больше всего на свете мне хотелось оказаться с ним рядом… вот так бывает с некоторыми глупыми девочками… 

Она опять замолкает.  

– Мам! И ты никому не рассказывала, какая фигня с тобой творится? Ну, подружкам там, посоветоваться, то – се? 

– Ты что! – удивляется она – Да ни за что! Никому!!! Я только по ночам в подушку рыдала и воображала, как было бы здорово, если бы он был моим братом, как бы мы с ним дружили! Вот дуреха-то, господи! А то, что никому не говорила, это правильно, наверно. Вряд ли меня бы кто-то понял. Обсмеяли бы или сбросили с небес на землю. Да и не смогла бы я толком ничего объяснить… 

А потом он перестал ходить на сольфеджио. А я ждала. Садилась обязательно лицом к двери и вздрагивала от каждого шороха и скрипа в коридоре (а у него еще была эта дурная привычка опаздывать!).  

– А почему он перестал ходить на занятия? Из-за тебя? 

– Не думаю. Хотя… Нет, не знаю… Видела я его еще только один раз, мельком, когда нам вручали документы об окончании музыкальной школы. Была куча народу, начальство, родители, гости, выпускники. Праздничная церемония в актовом зале – в толпе мелькнул мальчик в белой рубашке. И все… А придя домой с этого «праздника жизни», я вдруг отчаянно разревелась, на удивление счастливым родителям, чья дочь только что получила документ о музыкальном образовании… 

Она опять замолкает.  

– А потом? – канючу я. К моему удивлению, она отзывается сразу. 

– Потом года два я бродила по Большому проспекту Петроградской стороны мимо его дома. 

– Ну да! – я потрясена, – два года? Честно? Честно-честно? 

– Честно-честно, – грустно улыбается мама. – В надежде хоть одним глазком увидеть Его, своего Принца На Белом Коне. Хотя шансов у меня не было – я ведь слепая курица, вдаль ничего не вижу, а ходить в очках стеснялась отчаянно… А еще я сочиняла красивые и ужасно грустные мелодии. Играла их потом своим подружкам, им нравилось, между прочим. А по ночам продолжала скулить в подушку и сочинять сказочные истории про то, как при каких-то необыкновенных обстоятельствах мы встречаемся, кто-то из нас, уж не помню кто, кого-то от чего-то спасает и т.д. и т.п., в лучших традициях эпохи романтизма. Конечно, вы бы сейчас сказали: «Телке пятнадцатый год, гормон играет, а в голове – детский сад, средняя группа».  

(Угадала, примерно так я и подумала!) 

– Ну что ты, мам! Ну, я же понимаю! Я же не совсем деревянная! 

– Ничего ты не понимаешь! – говорит она резко. – А я понимала и того меньше. Это вы теперь грамотные, все видели, везде побывали, с пеленок такого насмотрелись, что нам и сейчас не снится. Вам моя тогдашняя наивность просто смешна… 

(Тут она права, есть немножко, хотя и трогательно, бедная моя неграмотная мамулька!) 

– Да ладно, мамуль! Ты же не виновата, что у вас с сексуальным просвещением было напряженно. Хотя и в твое время, наверно, не все такие как ты были, правда ведь? 

– Это верно. Люди всегда разные. Но если бы тогда мне кто-то сказал, что это любовь, я бы, наверно, обиделась. Со словом «любовь» у меня ассоциировалось что-то взрослое, может быть, запретное, чуть ли не стыдное, а главное – всем известное, затасканное что ли какое-то! А то, что происходило со мной, было такое необыкновенное, чистое и светлое, что оно должно было – просто обязано было! – называться как-то совсем иначе. Самое смешное, что только много позже я решилась назвать вещи своими именами. Я поняла, что со мной приключилась банальнейшая первая любовь – с кем не бывает! А Принц На Белом Коне мог быть и другой, хотя этот уж больно подходил на роль Принца – славный был мальчик. Вот так-то. «Все это было бы смешно, когда бы ни было так больно».  

Она опять замолкает. 

– А через два года? – вспоминаю я. 

– Через два года я закончила школу, десятый класс. Поступила в институт. Началась другая жизнь. 

– И ты его забыла? – спрашиваю я, и сразу понимаю, что ляпнула глупость, если она помнит его до сих пор. 

– Видишь ли, когда-то я дала себе слово, можно сказать, торжественное обещание, что, когда я вырасту, я никогда – НИКОГДА, понимаешь? – не буду смеяться над этими своими переживаниями. Даже если они покажутся мне глупыми детскими пустяками… А еще… 

Она опять замолкает… Я не дышу, мне кажется, сейчас я узнаю что-то сокровенное. Она отворачивается, долго смотрит в окно…  

– Мам! – я легонько касаюсь ее руки,- а еще? 

– Еще? Да, еще я дала себе слово, что, если у меня когда-нибудь будет сын, я назову его… 

– Но ведь ты это сделала! – перебиваю. Я почти кричу! 

– Да, – говорит она просто, – но это уже совсем другая история. 

Так! Значит, мой старший брат, гордость семьи, мамин любимчик, назван в честь какого-то мальчика-одуванчика из маминого детства! Я молчу, я перевариваю услышанное. Что-то сдвинулось в моем мире, что-то давно «разложенное по полочкам» рассыпалось и перепуталось, и от этого ужасно неуютно. И это надо срочно исправить! 

Дядька на экране компьютера мне решительно не нравится, точно он покушается на что-то прежде незыблемое и очень важное для меня. Хотя я понимаю, что он, в общем-то, ни при чем, ни сном ни духом он даже не представляет, какие бури вызвал когда-то в душе другого человека.  

Наконец я говорю:  

– Мамочка, посмотри, в кого превратился твой «прынц». Его же ни в жисть не узнать! А ты почти не изменилась – даже на этой детской фотке видно, что это ты! 

Она хитренько так улыбается:  

– Ты хочешь сказать, что, если на эту фотку прилепить меня сегодняшнюю, с морщинами и кругами под глазами, никто не заметит подмены? 

– Ну, мам… Ну, нет, конечно, ну ты же понимаешь, о чем я? И вообще! У тебя есть наш папа и мы! Ты ведь за папу замуж выходила по любви, сама говорила? 

– Конечно, заинька. В вашего папу я влюбилась «по уши». Но ведь это было намного позднее. Я уже была совсем другая, хотя и дура еще порядочная! 

– Да ладно! – возмущаюсь я, – Ты к тому времени окончила институт, работала программистом, и вообще ты у нас дурой никогда не была! 

Она улыбается:  

– Но и папочку я вам нашла неплохого – он у нас человек интересный и неординарный, согласись! 

– Да согласна я, согласна, но ведь и ты интересная и неординарная, это еще посмотреть – кто – кого! – мне становится почему-то обидно за мою маму. 

– Ладно, – она почти смеется, – не кипятись, детеныш, родители у тебя оба ничего! 

И вообще, заболтались мы с тобой. Взяла отгул, и ничего толком сделать не успела. 

– Как это – ничего не успела? А мои новые джинсы с футболкой – это ничего? 

– Подойди к телефону, небось, твой Витек звонит – соскучился! 

И я бегу к телефону. 

……………………………………………………………………………………………………. 

Когда я возвращаюсь, в комнате очень тихо, слышно только урчание компьютера, хотя экран давно погас.  

Мама стоит у окна, спиной ко мне, я вижу в полумраке ее хрупкую фигурку. Классная у меня все-таки мамулька! С такой не стыдно и «в народ» выйти!  

– Мам! 

Она не оборачивается, она даже не шевелится. Я подхожу ближе, заглядываю ей в лицо… Ее руки прижаты к щекам, глаза широко открыты, и из них текут слезы! Она не всхлипывает, даже, кажется, не дышит, она очень тихо и очень горько плачет!  

– Мама! Мамочка!  

Я давно уже переросла свою маму, я давно уже сильнее. Я легко поворачиваю ее к себе, я глажу ее волосы, целую мокрые глаза, я пытаюсь успокоить ее, пробиться к ней. Она не сопротивляется, она как мокрая ватная кукла, а слезы все текут и текут. 

– Мамочка! Ну нельзя же так убиваться из-за какого-то старого чувака! Мама! 

Она шмыгает носом и вдруг говорит хрипловато и устало:  

– Глупенькая! Я не из-за него, я из-за себя!  

Это что еще за хрень такая!  

– Мам, что с тобой случилось? Ты заболела? 

– Со мной ничего не случилось, я просто старею, и это ужасно. – Она говорит тихо и почти спокойно. – Понимаешь, в моей жизни все БЫЛО и ничего – или почти ничего – уже НЕ БУДЕТ.  

– Неправда! Не только БЫЛО, но и ЕСТЬ! Есть мы, и мы тебя любим, есть твоя любимая работа. Есть друзья, родные, увлечения и мало ли что еще! А может, когда-нибудь мы с братцем тебе внуков нарожаем – ты ведь говорила, что хочешь внуков, помнишь? 

– Конечно, хочу, как любая старуха. Но внуки – это будет событие вашей жизни, я буду им радоваться, я буду их нянчить, но их появление не будет зависеть от меня. Со временем человек превращается из «делателя», из «участника спектакля» в зрителя, причем зрителя подслеповатого, глуховатого, а то и вовсе придурковатого. Если не в паралитика. Вот такая перспективка. Как-то невесело, когда впереди – старость и болячки, без вариантов, кроме, разве что, одного – помереть от чего-нибудь раньше, чем наступит эта самая старость. 

– Мам! Ты что! Что за депрессняк такой! 

Она впервые говорит со мной ТАК. И мне становится страшно. Я вдруг ПОНИМАЮ то, что, казалось бы, давно ЗНАЛА: что моя мама, моя добрая, умная, все умеющая, такая надежная мама НЕ ВЕЧНА! И это исправить нельзя, НИКАК!!! 

– Мама! Мамочка!!! 

– Детка, ты что? Ну что ты, маленькая, ну не плачь! Я тут, балда, наговорила всяких глупостей, прости меня, зайка! Ну, перестань, дочуля, все хорошо! 

……………………………………………………………………………………………………..  

Мы сидим, обнявшись, две большие девочки, утирая слезы и сопли моей новой футболкой.  

Мы сидим, крепко обнявшись, пытаясь заслонить друг друга от правды и боли этого мира… 

Валентин БОГУН 

Счастливчик 

Повесть. 

Ростов-на-Дону 

2002 г. 

Глава 1. 

Отойдя сторону, я полюбовался своей работой. Теперь увидеть машину с шоссе было невозможно. Разве что, подойдя к ней чуть ли не вплотную. Пора в дорогу. Термометр показывал минус десять по Цельсию. Шел мелкий снежок. Это избавляло от необходимости так уж тщательно заметать следы, которые шли сюда от хайвея. 

Перебросив лямку через плечо, я двинулся по чахлому лесу, волоча за собой нарты с имуществом. Идти большого труда не составляло, хотя толщина снежного покрова была незначительна, и сани порой цеплялись за голую землю. Примерно через час лесок кончился. Передо мной расстилалась почти идеально плоская покрытая снегом равнина. Отсюда до побережья миль пятьдесят. Что ж, хотел приключений или хотя бы чего-то необычного – пожалуйста! Надел лыжи. Теперь вперед! 

Идти было по-прежнему не трудно, мысли успокоились, и я занялся анализом событий последнего полугодия. 

Из армии меня выставили. Я особо и не противился. Почти два года в спецкоманде были очень нелегкими, а перспективы довольно унылыми. Не для меня все это. Очень хотелось снова в университет, копаться в книжках, ходить на лекции. Но после второго курса материальная поддержка семьи прекратилась, и пришлось уйти. Болезнь отца поглотила все семейные сбережения. Главное, что ничего не помогло, как эскулапы и предсказывали. 

Мой отец работал помощником бухгалтера в весьма солидной фирме, и он поставил перед собой в жизни две задачи: купить приличный дом и дать детям образование. Дом купил, а вот с образованием не получилось. Собственно, с моим образованием. Сестра после школы сразу вышла замуж и уехала с мужем на Запад. Я не придумал ничего лучшего, как податься в армию. 

Скромный тихий человек, мой отец и из жизни уходил так же незаметно, стараясь никого не обеспокоить. Незадолго до смерти он говорил мне. 

− И зачем я жил? Кроме тебя ничего путного не нажил. Неужели и ты вот так ... 

Недоуменно пожимал плечами. В лице растерянность. Мне было бесконечно жаль его, но что я мог ему ответить? 

− А другие? Иначе живут? Это только в кино приключения. 

− Верно, но все-таки…. 

Сестра на похороны не приехала. Учебу, как я уже сказал, мне пришлось бросить. Иногда я думаю, что зря пошел в армию. Тупое дело. Да и перспектив для такого как я по сути никаких. Конечно, стрелять и драться меня научили хорошо, но что бы так всю жизнь?! 

В университете с Дени мы учились в одной группе. У него были другие проблемы. Папа – крупная шишка в Голливуде плюс интересы в нефтяном бизнесе на Аляске. С деньгами у Дени проблем не было. Несмотря на имущественное неравенство, мы были друзьями. В эти годы превалируют другие ценности: успехи в спорте, у девушек, в учебе. Тут я был выше. Не на столько, чтобы вызывать зависть, но все же. В общем, я не задавался. При расставании Дени был искренне опечален. «Если что, приходи. У папаши большие возможности. Можешь на меня всегда положиться». 

После армии я сменил множество работ, но зарабатывал мало. Собственно на жизнь хватало, но мне нужно было собрать на учебу, а это получалось плохо. И тут я вспомнил про Дени и возможности его папаши. 

Вечерок посидели в заведении, куда я по своим финансовым возможностям не смел и носа сунуть. Дени держался солидно и несколько отчужденно, но что-то дружеское между нами все же осталось. Мне даже показалось, что я ему зачем-то нужен. Мои проблемы были ему понятны. Да и что там можно было не понять?  

Сказал, что кое-что у него для меня на примете есть, но нужно посоветоваться с отцом. Договорились − о делах утром. Ночевать он потащил меня к себе. Чего-чего, а свободных комнат в их доме хватало. 

Утром за завтраком познакомился с его отцом. Энергичный торопящийся мужчина. Очевидно, разговор обо мне уже состоялся, и решение было принято. Попрощавшись, напомнил сыну: «Дени, в двенадцать тридцать у меня, и не опаздывать!». Мне до этого времени была предоставлена полная свобода, и я использовал ее для ознакомления с городом. 

Разговор с отцом занял секунд сорок. Суть сводилась к тому, что я, как друг Дени, должен был оказать семье некую услугу. Подробности мой приятель излагал мне в своем кабинете и уже без всякой спешки. 

Странная и не совсем понятная история. После окончания университета Дени с еще одним богатеньким приятелем отправились «проветриться», как он выразился, с девицами на яхте вдоль западного побережья. Крушение они потерпели уже на севере, у побережья Аляски. Крупнотоннажную яхту выбросило на берег, но обошлось почти без жертв. Вертолеты береговой охраны сняли их с какого-то островка вблизи побережья, в который они врезались, а яхту пришлось бросить, поскольку она была основательно изуродована. Дальше все было еще туманней. Следовало пробраться на яхту и….сжечь ее, покопавшись предварительно в каких-то потаенных местах. Искать следовало наркотики. Кто этим занимался – Дени не знал. При аварии погиб помощник капитана, а вся информация исходила от самого капитана, который ныне пребывал в госпитале, шансов выбраться из которого у него практически не было. 

Я не мог себе представить, чтобы наркотиками занимался Дени. Зачем? Наркота – это деньги, а в деньгах он по моим представлениям не нуждался. Впрочем…..Газетный шум в случае чего, и ущерб репутации делали такие операции для людей из круга Дени совершенно нерентабельными. 

Мне следовало пробраться на яхту по возможности незамеченным и уничтожить все следы. Следы чего? И какие еще следы, если яхту сжечь! На мой естественный вопрос, почему бы ни воспользоваться вертолетом, последовал ответ: «Это было бы не желательно, поскольку, несомненно, привлекло бы внимание. Вертолет – это на самый крайний случай». Туманно что-то, но уж бог с ним. 

Вся экипировка, включая машину, за счет нанимателей. Соответственно и дорожные расходы. А так же соответствующие документы, определяющие мой статус, как сторожа частного имущества. Но лучше с полицией не встречаться. 

Если я найду что-нибудь ценное (кроме наркотиков), то могу взять себе. Наркоту я обязан уничтожить без следа. 10000 долларов получаю авансом и еще 15000 по завершении операции. 

Предстояла прогулка по тундре миль пятьдесят, и мили две по льду пролива до островка. Потом тем же путем обратно. Связь по рации яхты лишь в крайнем случае. Она вроде бы цела. Но лучше без шума даже в эфире. Связь в согласованное время по спутниковому телефону. На мой вопрос, не будет ли конкурентов, неопределенно пожал плечами. «Вроде бы не должно быть». Но если спасатели растрепались, то яхту могли и обчистить. Вряд ли, однако, найдут наркотики. Для этого нужно знать, что они там есть. Пока все тихо. Хитрил, конечно. Меня, по всей видимости, и посылали-то затем, чтобы предотвратить неприятности от тех, кто мог меня опередить. Так что всякие ситуации были вполне возможны.  

Выложил передо мной ключи от сейфа, каюты капитана и прочие. Впрочем, утверждал, что все впопыхах брошено открытым. 

Я молчал, пытаясь соотнести объем работы и степень риска с предлагаемой оплатой. Мне она казалась недостаточной, хотя и при такой я отказываться не собирался. Деньги были мне нужны. Видно Дени тоже что-то такое почувствовал. Затянувшееся молчание он прервал таким заявлением: «Если все проходит успешно, то в порядке премии мы оплачиваем тебе обучение на третьем курсе». 

Что ж, это уже лучше. Задача сразу показалась проще. Собственно у меня уже был некоторый опыт в таких делах. Испытывая новое снаряжение и питание, я проделал в одиночку по тундре 100 миль. Кончилось, правда, моим увольнением из армии, но это уже совсем другая история. 

Дени еще долго распространялся о доверии, которое мне оказывает семья и прочее, но все это я уже слушал в пол уха. 

Быстро темнело. Ветер усиливался, и явно холодало. Пора было устраиваться на ночлег. Поставил свою мини палатку, поел и залез в спальный мешок. Заснул почти мгновенно. 

Проснулся в точности, когда и приказал себе. За ночь немного подвалило снега. Термометр показывал  

-15С. Поел и двинулся дальше. Появились небольшие возвышенности с очень пологими склонами, но большого разнообразия в ландшафт это не вносило. Все тот же порывистый ветер, стремительно несущиеся облака, бескрайняя заснеженная равнина.  

До побережья добрался к середине следующего дня. Поверхность замерзшего моря даже не напоминала тундровую гладь. Делать нечего. Остров уже был виден. Надо идти, хотя ощущение, что под тобой не твердь суши, а холодная вода, было не из приятных. На термометре около – 20С. 

Лыжи приходилось то снимать, то снова надевать. Сани опрокидывались. Да и свежий лед порой угрожающе потрескивал. На берег выбрался уже почти в темноте, и изрядно выбившись из сил. Уж очень не хотелось ночевать на льду. Что ж, пока все шло без проблем. 

Ночью немного замерз. Вот только простудиться мне не хватало! К тому же с пушечным грохотом начал ломаться лед в проливе. Не зря я так спешил выбраться на берег! Теперь осталось взобраться по не очень крутому склону, но с санями это было не легко. 

На вершине сильнейший ветер. Островок маленький, и весь просматривался, но снежная пелена существенно ухудшала видимость. Судя по описанию Дени, яхта застряла межу скалами у самого берега. Такое место было на побережье только одно. К нему я и начал спускаться, хотя никакой яхты там не видел.  

Ветер крепчал. Поднялась вьюга, и мысль об очередной ночевке угнетала. К тому же термометр показывал уже – 26С. Яхта стояла практически на берегу. Видимо ее выдавило льдами. Правым бортом она была прижата к скале, которая возвышалась над рубкой футов на двадцать. Невысокие скалы по левому борту почти доходили до фальшборта. Судно было выкрашено белой краской и почти все завалено снегом. Наверное, поэтому я и не смог разглядеть его в бинокль. С носа свисал штормтрап. Привязав к нему на всякий случай нарты, я полез на борт. Палуба завалена снегом. С трудом добрался до лестницы, ведущей в рубку. Полузамерзшими пальцами еле вставил ключ и открыл дверь. В рубку я не столько вошел, сколько ввалился. С трудом закрыл за собой дверь и упал в какое-то кресло. Переход был разительный. Снаружи надрывный вой и свист ветра. Снеговая круговерть, а здесь недвижимый воздух и, как мне показалось, даже тепло. Впрочем. Когда я взглянул на градусник, иллюзии тепла быстро рассеялись. В рубке было всего на пару градусов выше, чем снаружи. От усталости меня начало клонить ко сну, что при -23С было смертельно опасно. Добавил еще феномина и подошел к панели управления. Никакого штурвала. Множество приборов, кнопок, лампочек. Ни одна из них, естественно, не светилась. Справа экран компьютера. Слева повыше − экран радара. Вполне современная посудина, стоившая, наверняка, кучу денег. Темнело. Следовало как-то устраиваться на ночлег. Через заднюю дверь спустился в большое помещение. Столовая и она же кают-компания. Планировку я изучил основательно, а потому уверенно двинулся влево. В коридоре абсолютная темень. Зажег фонарик, что моим негнущимся пальцам было не легко. Повернул по коридору еще раз налево и уперся в металлические двери. Куда они ведут, я уже знал. Снова соответствующие ключи и я в прихожей. Незапертая дверь направо, и я …. в прекрасно обставленной гостиной. Мягкая мебель. Никакого беспорядка. Вспоминаю планировку. Слева должна быть спальня, а справа кухня-столовая. Так. Все на месте. Даже санузел. Немного посидел в мягком кресле, снова вышел в коридор и пошел в обратную сторону. Первые открытые двери – каюта помощника, который погиб. Дальше еще несколько открытых кают, и в конце коридора дверь в машинное отделение. 

С верхней площадки видны страшные разрушения. Впечатление такое, что они двигались кормой вперед и на полном ходу врезались в скалы. Но, по-видимому, это результат в основном давления льда Корма была смята, все помещение залито водой, давно, впрочем, замерзшей. Главный дизель сорван с основания и почти весь вмерз в лед. Вал погнут. Слева у самого борта еще два дизеля. Один над другим. Нижний почти весь под водой. До верхнего вода не добралась на каких ни будь пару дюймов. На него теперь вся надежда. Но в моторах я немного разбирался, а с этим специально знакомился перед отъездом. В основном баке горючего чуть меньше половины. Запасной почти полон. Зачем-то переключил горючее на резервный бак. Через пол часа все заработало. Повезло! Включил питание левого борта и без сил опустился на ступеньки лесенки. Почувствовал, что действие феномина кончается, и от усталости могу свалиться и заснуть прямо здесь. Испугался и поплелся обратно в свои апартаменты. Шел по уже освещенному коридору. В гостиной тоже горел свет. На стенах обнаружил два электронагревателя. Включил. Еле слышный шелест вентиляторов. Постепенно поток воздуха делался все теплее. Начали розоветь спирали. Термометры, закрепленные на переборке, показывали: за бортом -31.В каюте -18.Надо бы сходить за своим имуществом, но это я уже из упрямства. Высовываться в это завывающее и обжигающее холодом пространство ужасно не хотелось. Походил по своим апартаментам и обнаружил еще три нагревателя. В спальне, на кухне и в прихожей. Включил. Потом отправился в рубку. В полутьме на панели управления светились какие-то лампочки. Заставил себя выйти и в два приема поднял содержимое нарт на борт. Вся эта снежная кутерьма, и режущий лицо ветер воспринимаются совсем иначе, если знаешь, что в любой момент можешь уйти в закрытое и теплое помещение. Достал спальный мешок и в полубессознательном состоянии вернулся в уют своей гостиной. Уже в прихожей почувствовал тепло. Снял унты, кухлянку, шапку, расстелил спальник и кое-как влез в него. Ах, какая благодать! 

Проснулся весь мокрый. Жарко. Вызвав недавние ощущения пронизывающего холода, попытался получить от этой жары удовольствие. Пришлось все же выбраться из спальника и раздеться. В темноте розовели спирали нагревателей. Снаружи было все те же -31, а у меня уже + 12! Проспал больше пяти часов. Снова полез в спальник досыпать.  

Утром проснулся почти в полной тишине. Тихо шелестел водух в электронагревателях. Сквозь иллюминаторы, полу закрытые скалой, все же было видно, что снаружи солнечный день. Очень хотелось есть. Голод погнал на кухню. Обнаружил двухкомфорную электропечь и большой шкаф с разными деликатесами. Особо размышлять не стал. Открыл банку с беконом и залил болтушкой из яичного порошка. На десерт кофе с печеньем и ананас. К моему удивлению из крана горячей воды действительно шла горячая вода, так что я еще и посуду помыл. 

Пора было приступать к решению главной задачи. Собственно, одно решение было простейшим: все сжечь. Именно оно было мне рекомендовано. Но сначала я хотел обследовать все, что обследованию доступно. Начал с каюты капитана, которая располагалась по левому борту. Пока шел, пытался рассуждать. 

Что-то тут произошло. Погиб старший помощник (собственно, другого на яхте и не было). В отчете сказано, что его смыло за борт непосредственно перед тем, как капитану удалось выбросить судно на берег. Все, конечно, бывает, но зачем ему было торчать на палубе в такой момент? Ладно. Вот и каюта капитана. Здесь полный раскирдаш. Удивляться этому, учитывая обстоятельства, не приходится. Сейф открыт. Бумаги на столе бросовые. Одно отделение сейфа заперто, но ключи у меня есть. Открыл. Новенький Кольт и коробка патронов. Не очень интересно, но изъял. Особо ковыряться в каюте не стал. Капитан вроде бы вне подозрений. 

Следующим у меня был помощник. Каюта много скромней и тоже в беспорядке. На койке рюкзак. В нем какие-то вещи, пару книг, сувениры из кости и дерева, одежда. Обшарил все тщательнейшим образом с простукиванием стен и потолка. В секретере книги. В основном детективы. Интереса не представляющие бумаги. По делу ничего. 

Перерыв. Сходил на корму проверить движок. Работает себе, не к чему придраться. Не мешало бы вырубить изо льда второй и попробовать его запустить. Для надежности. Тут довольно комфортабельно и можно бы задержаться на пару дней. Кстати, сегодня я должен выйти на связь. Радиостанцию нашел в рубке. Обычную и спутниковую. Вроде бы все в исправности. Но это вечером. Пообедал, оделся и вышел на палубу. Снег полуметровым слоем. Не разгуляешься. Довольно быстро нашел лопату и принялся за работу. Убрал снег от рубки до кормы. Проделал себе дорожку для променада. Из убранного снега соорудил вдоль левого борта стенку. Теперь могу гулять, но увидеть меня можно будет разве что с нависающей над правым бортом скалы. В снежной стенке проделал нечто вроде амбразур, и получил возможность обзора прилегающего пространства. 

Изрядно устал и спустился к себе в тепло и уют. Разыскал бутылку роскошного бренди, уселся в кресло и принялся рассуждать. Странная все же история. Помощник падает за борт, но к эвакуации уже приготовился, о чем свидетельствует набитый вещами рюкзак и отсутствие вне его хоть чего-то ценного. Обыскать судно как положено мне не удастся, однако размыслим трезво. Если кто-то вез наркотики, (если это, конечно, не плоды воображения), то куда их везли? С юга в Штаты. У них же по плану предстоял заход еще только в один северный ближайший городок. Логично предположить, что товар «сбрасывали» по дороге, а не повезут сначала туда, а потом обратно. Значить товара или вообще уже нет, или осталась самая малость. Но тогда что же искать? Скорей уж деньги. Впрочем, деньги тоже можно «сбрасывать» по дороге. Вскочил и, забыв про холод, бросился в каюту помощника. Даже матрац я уже исследовал. Рюкзак. Начал выкладывать его содержимое. Холодина зверская. Но вот и то, что я искал. На дне рядами уложены пачки долларов. Как же я сразу не догадался? Между деньгами пакет с белым порошком. Вряд ли зубным. Вконец закоченев, перенес полупустой рюкзак в свои обогреваемые хоромы. Вот и все. Задача решена. Подробности меня просто не интересуют. Пересчитал деньги. 316 тысяч. Приличная сумма, докладывать о которой нет никакой необходимости. Согласно договоренности – это мои трофеи. Теперь нужно смываться. 

До оговоренного времени связи осталось три часа. Оделся и вышел на вечерний променад. Взял с собой приемник и настроил его на местную станцию. Меня очень интересовал прогноз погоды на ближайшие дни. Стоять на месте было трудно. Мороз около 20 градусов. Прохаживаюсь по палубе и размышляю о свалившемся на меня богатстве. Теперь только благополучно выбраться. Если такая погода удержится – завтра же отправлюсь. Стало темнеть. Музыка прервалась, и диктор занялся погодой. Ничего для меня утешительного. Завтра к концу дня сильный ветер, пурга. Температура до – 30. На последующие дни без существенных изменений. Атмосферное давление меня не интересовало. 

Вернулся в каюту. В блаженное тепло и уют мягких кресел. До связи полтора часа. 

В шкафу с одеждой висела симпатичная кожаная куртка, и я решил ее примерить. Между шкафом и переборкой обнаружил узкий металлический ящик. Ящик оказался запертым, но ключа от него у меня не было. Отправился на корму за инструментом и вскрыл его без особых проблем. В ящике находилось оружие. Два охотничьих ружья и одно боевое. Я еще такого не встречал. Нечто ультра современное. С оптикой, лазерным наведением, ночным прицелом и глушителем. Представляю, сколько оно стоит! Кроме того, небольшой автомат вроде Узи, и патроны ко всему этому хозяйству. Почему не взяли с собой? Мне тут же захотелось пострелять. Оделся, прихватил ружье и вышел на палубу. В носовой части моей стенки не было и можно было обозревать окрестности совершенно свободно. Стемнело, и разобрать что-нибудь было уже совершенно невозможно. Включил ночной прицел и начал просматривать все, что доступно обозрению. Совершенно однотонная картина. Уже хотел выключить, как вдруг обнаружил светлое пятно над левой оконечностью острова. Пятно колебалось и меняло яркость. Костер. С той стороны холма, невидимой отсюда, кто-то жег костер. Стрелять мне сразу расхотелось. Свет на палубе включать тоже. Вряд ли кто-то придет ночью, но штормтрап я все же поднял, чего раньше никогда не делал. Настроение у меня сразу испортилось. 

Спутниковая аппаратура работала безукоризненно, и мой разговор с Дени по качеству ни чем не отличался от обычного, хотя между нами было много тысяч миль. Мое сообщение его очень обрадовало. Я сказал, что, по-видимому, задержусь из-за погоды. Он потребовал, чтобы наркоту я уничтожил немедленно. Принял к исполнению. О деньгах я говорить не стал. В общем, разговор носил довольно будничный характер. Когда я сказал, что товар обнаружил в каюте помощника, не выразил никакого удивления. Непонятно. Если знал или подозревал, то почему сам туда не заглянул? Спросил, что делать с оружием? Зачем спросил – сам не знаю. Велел утопить. 

После сеанса связи снова вышел на палубу, но светлого пятна уже не было. Несколько встревоженный, поужинал и отправился спать. 

Долго ворочался. Если там кто-то есть, то наверняка завтра объявится, и возможен конфликт со стрельбой. Мне он совершенно не нужен. Мне бы убраться отсюда поскорей! Не повезло. 

Проснулся затемно. Есть не хотелось. Выпил кофе и отправился в рубку. Здесь было сравнительно тепло и все видно. 

Они появились примерно через час. Как только рассвело. Четверо. У всех ружья. Я запросто мог бы их перестрелять, но как-то рука не поворачивалась. Подпустил футов на 200 и уже в последний момент, глядя в бинокль из одной своих амбразур, увидел на холме пятого. Он тоже наблюдал в бинокль за происходящим, но было уже не до него. 

Эффект моего появления был для них полнейшей неожиданностью, и явно в их планы не входил. В мегафон сообщил, что являюсь сторожем этой посудины, и им лучше повернуть обратно. Мегафон я отложил в сторону и взялся за ружье, надеясь, что за фальшбортом они ружья не видят. 

Долго стоять неподвижно ни они, ни я не могли – мороз был уже за 30. Собравшись в кучку, они о чем-то совещались. Вцепившись в ружье, я напряженно ждал дальнейшего развития событий. Руки в тонких перчатках начинали коченеть. Внезапно один из них, сложив ладони рупором, прокричал: «Пусти обогреться!» Я энергично покачал головой. Тогда произошло то, чего я и ожидал. 

Все они дружно сорвали со спины ружья и защелкали затворами. Всё. Игры кончились. Мой выстрел прозвучал первым. В тот же миг я бросился на палубу, чем спасся от больших неприятностей. Ни одна пуля не ударилась в борт. Все пролетели через проем, в котором я только что стоял. Выглянув из следующей амбразуры, я успел заметить, что трое охватывают яхту полукольцом, а один сидит на снегу. Отойдя назад и не высовывая ствол, я выстрелил в того единственного, который оказался в поле моего зрения. В ответ прозвучало два выстрела, но я уже лежал на палубе, уткнувшись носом в снег. На что они могли надеяться? Не я, так мороз их доконает. Сунул правую руку за пазуху отогреваться и, пригнувшись, побежал вдоль борта. 

Ошибка. Кто-то из них выстрелил на звук. Пуля рванула одежду и слегка зацепила бок. Дальше я уже пробирался ползком. У последней амбразуры вытащил кольт и сбоку глянул наружу. Все точно. Один полз по скале на борт. Второй видимо его прикрывал. Как я понял, ружья у них были не автоматические, что давало мне шанс. Нужно было спровоцировать его на выстрел и успеть выстрелить потом. Желательно не промахнуться. Выбросил руку вправо и выстрелил примерно в нужном направлении. Он ответил моментально. Хорошо, что я там не стоял. Раздался звук передергиваемого затвора, но я уже был у амбразуры. Он вскинул ружье, когда я открыл огонь. Полезно в некоторых ситуациях уметь хорошо стрелять. Я попал с первого же раза и этим сбил ему прицел. Его пуля ушла далеко в сторону. После следующих четырех выстрелов он уже не отвечал. 

Глянув налево, я увидел, что не опасный до той поры четвертый оставил надежду успеть взобраться на борт, и скатился вниз. Остаток обоймы достался ему. Все. Я победил! Бок болел, но не очень. По дороге к рубке выглянул. Трое лежали. Четвертый видимо пробрался под самый борт и был для меня недоступен. Мороз его прикончит. Пятого видно не было. Забрался в рубку хоть чуточку обогреться. Немного меня трясло, но, в общем, я был в порядке. 

Немного согревшись, вышел снова. Услышал стон и голос того, кто сидел под самым бортом. 

− Эй, я сдаюсь! Кто там есть? Помоги мне! 

Это могла быть ловушка. Не высовываясь, крикнул: 

− А какого черта вы стреляли в меня? Теперь не жалуйся. 

− Помоги мне. Ты мне плечо прострелил. Я кровью изойду. Помоги! Будь человеком! 

Я на мгновение выглянул. Он сидел, прислонившись к борту. Оружия при нем вроде не было. Его карабин валялся шагах в десяти. Поднял голову. Лицо искажено болью. Взглянул на остальных троих. Все были неподвижны и вроде бы опасности не представляли. Ну и что было делать? Оказывать помощь человеку, который только что пытался тебя убить? И не сделал этого вовсе не по своей воле. Бросить его и пусть подыхает? Заслужил, конечно, но…. Я снова высунулся. 

− Выбрось пистолет. – Это я сказал наугад. 

Он чуть пошевелился. 

− Мне его не достать. Рука закоченела. 

Была не была. Сбросил шторм трап и полез вниз. Даже ружье не взял, но кольт за пазухой. Подошел к нему. Что теперь делать? Раздеть его на таком холоде или втащить наверх? Но как? Расстегнул мех и попытался добраться до раны. Кровь снаружи замерзла, и все залипло. Ухватил за плечи и подтащил к трапу. Кажется, он потерял сознание. Я стоял и не знал, что предпринять. Поднять его лебедкой? 

Но работает ли она? Оставил его и полез на борт. Лебедка работала. Кое-как установил ее нужным образом и опустил крюк. Снова полез вниз и попытался просунуть крюк под телом. Присмотревшись, понял, что он мертв. Остальные тоже не подавали признаков жизни. Я убил четырех человек! Конечно, они пытались убить меня, и я защищался. 

Конечно…. Я убил четырех человек. 

Снова поднялся по трапу на палубу. Оглянувшись, увидел пятого. Он шел по направлению к яхте, держа в руках лыжную палку, на конце которой трепыхался какой-то белый лоскут. Оружия у него не было. Что-то странное было в его походке и даже в фигуре, хотя меховая доха скрывала подробности. Но вот он поднял лицо, и я все понял – женщина. 

Она подошла совсем близко и остановилась. Мы стояли и молча смотрели друг на друга. Наконец она спросила:  

− Ты меня тоже убьешь? 

− А ты не будешь пытаться убить меня как эти? Это кто? Твои друзья – бандиты? Пришли грабить? Стреляли в меня Ты такая же?  

Она не ответила. 

− У тебя есть оружие? 

− Нет. 

− Кто-то еще остался? 

− Нет. 

− Зачем ты пришла? 

− Я не могу одна вернуться. Я замерзну.  

Помолчали. 

− Это твои друзья?  

Она молчала. Что было делать? Стоять на таком морозе долго было невозможно. У меня уже закоченели ноги. 

− Что же с тобой поделаешь? Подымайся наверх. 

Немного постояв, пошла к штормтрапу. Подал руку и помог ей взобраться на борт. 

− Пошли. 

В прихожей помог ей раздеться. Она тоже изрядно замерзла. Теплая каюта с мягкой мебелью ее видимо поразила. Усадил в кресло и сел напротив. Красивое чуть смугловатое лицо. Слегка приподнятые скулы говорили о примеси, очевидно, индейской крови. Испугана. 

− Как вы сюда попали? 

− На машине. По льду можно проехать. 

Я был в легком шоке. Оказывается, не нужно было совершать героических переходов, а можно было просто подъехать на машине! Ну и идиот! 

− Что вам здесь нужно было? – Она немного помолчала, а потом, опустив голову, тихо сказала. 

− Ребята думали чем-нибудь поживиться. Один из них работал раньше в береговой охране и знал про судно. 

− А меня они хотели убить так, мимоходом. Кто они? 

− Местные. Не то, чтобы бандиты, но убить могли. У них у всех нелады с законом. Двое сидели в тюрьме. 

− У тебя тоже проблемы с полицией? 

− Нет. Я выступаю в баре. Стриптиз. – Она подняла голову и, криво ухмыльнувшись, добавила. − Деньги нужно зарабатывать. У меня сын трех лет и мать старуха. 

− А что тебя связывает с этими уголовниками? 

− С Билом я жила. А остальные – его дружки. Они сказали, что едем в город, но обманули. В город они и не собирались 

− Где машина? 

− Мы не доехали с пол мили. Пришлось бросить. Торосы пошли. 

− Почему же ты не уехала? 

− Я плохо ориентируюсь и могу не найти машину. Да и вожу плохо. 

− Эти сволочи хотели меня убить. Что я должен думать о тебе? 

− Они и в правду дерьмовые парни, но я ведь не сделала тебе ничего плохого! – Она взглянула на меня и вдруг улыбнулась. − Я боялась, что ты меня убьешь. Знаешь, как свидетелей убирают. Теперь поняла – ты не убийца. 

− А ты не убийца?  

Ответила очень серьезно. 

− Они не мои друзья. Это приятели Била. Отказать Билу я не могла. У нас тут с законом не очень… − Она запнулась, подбирая слова. − За меня в случае чего заступиться некому. Если бы я разругалась с Билом, могла бы и работу потерять. И куда бы я тогда делась с ребенком и матерью? А ты не убийца. Это я вижу. Переживаешь? 

− А как по твоему? 

− Не переживай. Они скверные парни. Никто не знает, что они сюда поехали. Их не скоро хватятся. А если что, так я за тебя. Была самооборона. Я ведь все своими глазами видела. Погода наладится и уезжай. Ты можешь уехать? 

Я молча смотрел на нее. Чему верить? 

− И я бы уехала, так у меня ни денег, ни профессии. 

− Если хочешь, я возьму тебя с собой. – Мое заявление удивило, прежде всего, меня самого. С чего бы это я расчувствовался? 

Поужинали мы уже в совершенно спокойной, я бы сказал, в домашней обстановке. Словно снаружи не лежало четыре трупа. 

Позвонил при ней Дени. Без деталей рассказал о нападении. Он посоветовал немедленно убираться. 

Она с восторгом приняла душ. Спали мы вместе. За бортом буря и -35. Через два дня мы уехали. В первом же крупном городишке распродали имущество, причем Нел торговалась и, собственно, взяла на себя все хозяйственные функции. Отправили 500 баксов и письмо ее маме. Долго думали, что написать. В итоге коротко сообщала, что летит с Билом в Чикаго. В гостинице я тоже записался под его именем. Еще через день мы были в Нью-Йорке. 

В самолете я заснул, и мне приснилась сцена нашего ухода с яхты. Столб пламени и дыма. Мы с Нел молча стоим и смотрим на это. 

− Тебе не жалко? 

− Жалко. Но таково распоряжение хозяев. 

− Сколько они тебе заплатили? – Наверное, следовало возмутиться ее бесцеремонностью и сказать что-нибудь вроде: «Не твое дело», но вместо этого я рассказал ей все с подробностями. Я вообще почувствовал, что нас двое. Сколько дурней вляпалось таким способом в самые большие неприятности? Но эта женщина почему-то стала мне дорога. И это всего после трех дней знакомства! Да еще при таких необычных обстоятельствах! 

Когда я проснулся, ее голова лежала на моем плече, а я держал ее за руку. Обьявили посадку. Нел спросила. 

− Чем собираешься заняться? – В ее голосе чувствовалось некоторое напряжение. Следовало определиться. 

− Чем бы я ни занялся, но я хочу, чтобы мы были вместе.  

Она молчала. Поднес ее руку к губам и поцеловал. Через два часа мы были дома. 

_____ 

Мать похоронили две недели назад. Если не считать сестры, которая уже давно перестала подавать о себе вести, я остался совсем один. В наследство я получил дом и пять тысяч долларов. Я любил мать, и на душе у меня было скверно. 

− Здесь нам предстоит жить, если ты не возражаешь. 

− Фред, я совсем не против. Я тоже хочу, чтобы мы были вместе, но как ты это себе представляешь? У меня сын. Я же не могу его бросить! 

− Привези его с матерью сюда. Места всем хватит. Я не хотел бы иметь жену, способную бросить на произвол судьбы своего ребенка или мать. Деньги у нас на ближайшие пару лет есть. 

Медленно подошла и взяла меня за плечи. Она была не намного ниже меня, а во мне чуть меньше шести футов. 

− Спасибо. Подождем немного, как у нас сложиться. Я буду искать работу. 

− Какую работу? Запомни, никаких стриптизов. Для начала пойдешь на курсы водителей. Я завтра поеду в университет. Может быть, удастся догнать? С начала занятий прошло всего полтора месяца. 

На автобусе поехали в город. Зашли в банк, и я положил на ее счет пять тысяч долларов. «Это чтобы ты не зависела от меня по мелочам». Заодно обзавелись кредитными карточками. Потом посетили магазин женской одежды, что обошлось нам примерно еще в шесть тысяч. После посещения автомагазина, наш счет уменьшился еще на 25 кусков. Но без машины в Нью-Йорке нельзя, а дома оставалась только старенькая родительская «Тойота». 

Дальше жизнь потекла внешне довольно однообразно. С утра мы разъезжались Я в университет. Нел на бухгалтерские курсы. Появились какие-то знакомые. На уик-энд ходили куда-то в гости или в театры. Нел забеременела, и мы поженились. К нам переехала ее мать с Джони. Славный парнишка трех с половиной лет. Я считал, что очень удачно женился. Нел как-то сказала, что встреча со мной – это самая большая удача в ее жизни. 

Я решил специализироваться по искусству доколумбовой Америки, и с удовольствием работал в этом направлении. В общем, все у нас было хорошо, пока из покинутых нами мест не сообщили, что начались розыски парней, чьи тела давно уже лежали на дне океана. Искали Нел и, конечно, скоро найдут. Оставив мать с Джони, мы срочно отбыли сначала в Мексику, а потом еще дальше.  

_____  

Сон заканчивался. Как почти всегда у меня красочный и с приключениями. Испарения джунглей и жара давили на сердце, но просыпаться все равно не хотелось. Еще не придя окончательно в себя, я уже отлично понимал, что давление снова подскочило, и с сердцем тоже ставшие уже привычными нелады. Наконец, проснулся окончательно и измерил давление. Не так уж и много, хотя, учитывая принятое на ночь, могло бы быть и меньше. Заглотнул, что надо и полежал еще с четверть часика. Внуки еще спали. Перебрал все свои милые мордашки. Фред – сын Джона, самый старший. Ему уже восемь. Боевой парень. Мики – сын нашего с Нел сына Кена, младше на пару лет. Единственный цветной в этой компании – Чекильо или попросту Че. Его мы подобрали в далекой стране и растили как своего. Самый младший – Пол. Это сынишка нашей дочери. Ему всего четыре года. Бабушкин любимец, как и все малышки. Веселая компашка! Мончита справляется с ними с помощью двух служанок. Кроме того, у нас есть еще вполне универсальный Джек, который одновременно садовник, шофер и еще бог знает кто. Когда-то всем этим занимался покойный Джон. 

Но надо вставать. Резких движений делать не рекомендуется, хотя иногда они мне и сходят с рук. Я однажды даже побежал. Доктор Робинсон, правда, заметил, что в следующий раз могу после таких «подвигов» там и остаться. Вдохновляющая реплика. 

Выпил безкофеинового кофе и съел пару тостов, заев этим все свои утренние таблетки. Теперь променад. На выбор: направо – к побережью. Там яхта и бескрайний простор. Налево – можно дойти до озера. Лучше всего на машине за пределы поселка, а там уже пешком хоть в лес, хоть к озеру. Погода прелесть. Едем налево, хотя океан – это тоже хорошо. В кармане у меня устройство с красной кнопкой. Нажмешь – и дома переполох. Пока еще не пользовался. В другом кармане набор лекарств. И даже парочка шприцов. Трость больше для вида. Ноги пока еще держат. Пистолет с глушителем вовсе не для самозащиты. 

Просто люблю по старой памяти пострелять, хотя делаю это все реже и реже. Не знаю как у других, но у меня старость сопровождается все уменьшающимся количеством желаний и интересов. По-моему, это вполне естественно. На то и старость, черт бы ее побрал. Но жаловаться нечего. Жизнь прожил на мой вкус вполне удачную. Во всяком случае, закончить ее гораздо раньше у меня было множество возможностей. Мне не редко говорили, что я счастливчик. 

Люблю свой городок, а, точнее, пригородный поселок, зажатый между океаном и лесистыми холмами. Много зелени. Все знакомо и глаз ничего не раздражает. Вот только необходимость вскорости покинуть сей мир несколько угнетает. Но тут уж ничего не поделаешь. Большинство людей, которых я знал, уже сделали это. 

Слева показалось кладбище. Одно из неудобств пользования автомобилями состоит в том, что они выдают ваше присутствие где-то поблизости. Поэтому я проехал дальше и, свернув с дороги, заехал в лес. 

Мавсол со своей сестрой-женой может быть спокоен. На величие Тадж Махала я тоже не посягал. Напротив. Свой склеп я пытался сделать снаружи не бросающимся в глаза. Минимум украшений. Узкие застекленные проемы, железная дверь и очень скромные барельефы. Внутри было комфортно. Большая фотография Нел и еще десяток в специальном ящике. Скромные вазы с прахом моих любимых. Думаю, что жене все это не очень нравилось, но она молчала. Мне кажется, что я был образцовым мужем, искренне к ней привязанным. Тем более что свои посещения кладбища не афишировал. Почти скрывал. Но все это часть моей жизни. Забыть это не возможно. 

Обычно, поставив желаемую фотографию, я усаживался в кресло напротив и «прокручивал» какие-нибудь эпизоды из нашей совместной жизни. 

___ 

В тот день Нел вышла с Кеном прогуляться к морю. Кен мирно спал в своей коляске. Пьяный мерзавец на бешенной скорости только задел ее своим «Линкольном». Свидетели говорят, что он сделал это нарочно. Видимо, хотел напугать, но не рассчитал. Кен вылетел из коляски, но не пострадал ни чуть. Нел была убита на месте. 

Примерно через неделю после похорон я понял, что полиция мне не поможет. Деньги у меня еще были, и я занялся этим сам. Краденый Линкольн полиция обнаружила в тот же день. Но дальше дело не шло. Частному агентству понадобилось шесть дней. Меня привели в бар и просто показали его. На этом их работа заканчивалась.  

Я сидел за столиком и размышлял, что мне с ним делать? Тип был мерзкий. Мощный подбородок, очень темная кожа, курчавая копна волос. Лет тридцать, я думаю. Отсидел за вооруженный грабеж, но доказать его участие в убийстве не удалось. Особенно задерживаться в баре не стоило – преобладали чернокожие. Из белых только я один. Но в тот момент, когда я уже созрел для ухода, какой-то здоровенный негр бесцеремонно уселся за мой столик и нахально уставился мне в лицо. Пока я узнал своего сержанта Фила, прошло несколько неприятных секунд. Но Фил – это совсем другое дело. С Филом мы были добрыми друзьями. Даже не помню, что это нас так сблизило. Была, помниться, одна драка, в которой мы стояли рядом. Филу слегка разбили голову кастетом, и я с трудом доволок его. Были еще ситуации, где мы выручали друг друга. Но главное – итог. Мы обнялись, и это как-то оправдало мое присутствие в заведении. Набрались мы прилично, и проснулся я на мате в каком-то облезлом спортивном зале. 

После душа и кофе, когда жизнь снова стала сносной, поведал Филу свои проблемы. Моя посуду, он сказал. 

− Не стоит тебе влезать в это дело, Фред. 

− Простить? 

− Да нет. Но если ты не пожалеешь кусков десять, то безопасней все поручить профессионалам. Не приведи бог, засветишься! А стоит ли из-за такого подонка садиться? На тебе же двое парней! 

Он, конечно, был прав, но…Я должен был это сделать сам. И желательно обьяснить ему под занавес за что. Глупо, конечно. 

− Фил, десять кусков я для такого дела найду, но неужели ты не понимаешь?.. 

− Ладно, понимаю. У меня тут в подвальчике небольшой тир. Приходи потренироваться. 

С той поры после университета пару раз в неделю я навещал Фила. Денег он с меня не брал, но разрешил поставить новые стекла в витрину. Заодно я заказал ему неоновую рекламу. 

Район был негритянский, и в спортзале тренировались только цветные. Видимо Фил провел определенную работу, и осложнений на расовой почве у меня не возникало. Вообще, я заметил, что авторитет Фила был высок. При нем была небольшая команда – парни, сложением напоминавшие самого Фила. И хотя с финансами у него почти всегда трудности, но, по его уверениям, в уголовщину они не ввязывались. Как-то после тренировки Фил сказал: 

− Я знаю парней, которые очень сердиты на твоего Джейка. Ты мог бы их использовать. Поговори с ними. Можно по телефону. А я сделаю так, что к тебе отнесутся с доверием. Выслушай их предложения. Ну и лишнего, понятное дело, ничего не говори. 

На следующий вечер я позвонил из автомата. План у них был простой. Раз в неделю Джейк еще с двумя парнями навещал трех девиц. С одной из них был налажен контакт. За три тысячи баксов она обещала оставить входную дверь открытой. Если я заплачу эти деньги, то остальное они берут на себя. Получалось совсем дешево, хотя для меня это было не так уж важно. Три дня на размышления. 

Что-то во всем этом было нехорошее. Да и что могло быть вообще хорошего в организации убийства? Пусть даже и подонка. Но, с другой стороны, Фил был, конечно, прав. Не следовало недооценивать Нью-йоркскую полицию. Согласился. Единственное, на чем я настоял, это присутствие на его похоронах. Фил и тут был против, но я настоял. Я должен был убедиться, увидеть этого подонка в гробу. Что ж, увидел. Нел это, конечно, не воскресило, но мне принесло хоть какое-то удовлетворение. 

После завершения операции в спорт зале Фила был произведен основательный ремонт, и я поставил ему и его ребятам выпивку. Кроме того, купил ему пару тренажеров. За такие деньги можно было убрать еще пару подонков, но это в мои планы уже не входило. 

______ 

В университете Южной Америки я проучился два года, после чего мы вернулись в Штаты, поскольку вроде бы дело о пропавших парнях заглохло. В Нью-Йорке я поступил на последний курс университета. 

Миссис Элизабет Гленервиль вела у нас курс современной Западной литературы. Мне она необычайно нравилась. Лет слегка за тридцать, высокая шатенка с божественными ногами и далеко не отталкивающей внешностью. Хотя я усердно и не безуспешно карабкался по крутым ступеням культуры, но люди ее уровня по-прежнему казались мне недосягаемыми. Тонкости ее суждений, когда шел разбор того или иного произведения, я мог только почтительно восхищаться. 

Прочитав мой реферат по Томасу Манну, она попросила меня остаться после занятий и устроила мне небольшой разнос. Я разозлился и защищался, как мне показалось, довольно успешно. Сошлись на том, что мой взгляд все же заслуживает внимания. Я мог считать, что весьма преуспел. Складывая бумаги в портфель, она вдруг сказала. 

− Мистер Бенингсен, я хотела Вам заметить кроме всего прочего, что Вы до неприличия пялитесь на мои ноги. Я, конечно, польщена безмерно вашим вниманием, но давайте все же соблюдать приличия. Надеюсь, Вы не обиделись?  

Тут на меня что-то накатило, и я «выдал»: 

− Миссис Гленервиль, у Вас действительно такие красивые ноги, что даже только созерцание их доставляет огромное наслаждение. Просто счастье, что Вы необычайно интересно излагаете материал. Это позволяет не только созерцать прекрасное, но и улавливать смысл произносимого вами. Я надеюсь, Вы не обидитесь на меня за откровенность? 

Она очень мило улыбнулась (а могла бы и рассердиться), и не без иронии спросила: 

− У вас есть еще какие-либо соображения относительно создавшейся ситуации? 

− Я был бы счастлив, если бы вы согласились как ни будь поужинать со мной. Со всей почтительностью прошу вас отнестись к моему предложению по-возможности серьезно. 

Она надела очки и принялась меня внимательно разглядывать. Сейчас выдаст! – подумал я. И есть за что. Ей 34 года, не замужем. Дочке одиннадцать лет. Очень элегантна и почему-то всегда одна. Я стоял, почтительно склонив голову, а она продолжала меня разглядывать. Наконец я услышал: 

− Для бывшего капрала спецназа морской пехоты вы изъясняетесь уж очень изысканно, но все же несколько по-солдатски прямолинейно. Уж простите, но я не могу по понятным причинам принять ваше любезное приглашение, хотя и благодарю вас. – Тут она усмехнулась и продолжила. − Я думаю, что если бы Вы обратились с подобным предложением к мисс Шервуд, то это было бы и уместней и успешней.  

Мисс Шервуд, Лина Шервуд была, несомненно, самой красивой девушкой в группе. Закончив собирать бумаги, она насмешливо кивнула мне и направилась к выходу. 

− Миссис Гленервиль, меня никто кроме вас не интересует, и дело тут не в красивых ногах. 

Уже в дверях она обернулась, слегка наклонила голову и, мило улыбнувшись, сказала: 

− Обещаю подумать над вашими словами. 

С чего это меня понесло? Она, конечно, мне нравилась, но что бы вот так «переть» без всякой подготовки! Да, насчет капрала. Это что же, она в мое досье заглядывала? Интересно. Со дня смерти Нел прошло уже около года. Время делало свое дело. Я не то, чтобы забыл ее. Просто она перешла в моем сознании в иное качество. Место в моей душе для другой женщины или даже жены она освободила, став как бы частью меня, моего сознания.  

Жизнь моя протекала ровно, даже монотонно. Исключение было летом в период каникул, во время которых я принял участие в археологических раскопках под руководством моего бывшего преподавателя профессора Диаса Розенцвейга, считавшегося специалистом по доколумбовой культуре индейцев южной Америки. Познакомились мы с профессором во времена моего пребывания в южноамериканском университете. Он пригласил меня в экспедицию. И хотя Нэл была не в восторге, я согласился. Это было ничем не выдающееся предприятие в богом забытом и полупустом городке, оживлявшимся только на время воскресных ярмарок. Мы раскапывали какой-то древний храм, который до нашего вмешательства выглядел как обычный заросший зеленью холм. Работа продвигалась медленно, и к концу дня мы выматывались до такой степени, что валились порой даже без ужина. Конечно, больше денег, и все было бы иначе, но вот как раз денег нам выделили очень мало. Когда они кончились, мы уехали. Статья в университетском сборнике, где моя фамилия стояла на четвертом месте, была перепечатана (не без моего финансового содействия) в виде дайджеста в одном солидном американском археологическом журнале. Там моя фамилия переместилась уже на третье место. Остальную часть лета я провел с ребятами дома. Мы с Джоном ремонтировали отцовский катер и даже выходили пару раз в море. Джон был очень горд своим участием в мужской работе. Кен ему завидовал, но не так уж давно он только ходить научился. 

После гибели Нэл нас осталось четверо. С ее матерью мы жили дружно, так что дома никаких проблем не возникало. Деньги, правда, таяли, но еще на пару лет вполне безбедного существования должно было хватить. А, окончив университет, я надеялся начать работать и что-то зарабатывать. 

Два раза в неделю я ходил к Филу на тренировки. Уик Энд старался проводить с детьми. Поездки каждый день в университет были связаны с большой потерей времени, поэтому я снял вблизи университета небольшую квартирку, где оставался ночевать, и занимался вечерами. Я много занимался и сверх программы. Порой ловил себя на том, что занимаюсь явно не тем, чем нужно, но уж очень интересно. Немного спасала отличная память. Познакомился с соседкой по этажу, милой девушкой, студенткой филологом, так что еще кое-какие проблемы были решены. Практически в чисто деловом стиле. Нас обоих это вполне устраивало. И вот эта история с миссис Элизабет. Что-то в этой истории было иррациональное. При том обилии очень милых представительниц женского пола, при моей вполне благополучной внешности, при наличии денег, в конце концов, приставать к своей преподавательнице, которая к тому же еще и старше меня на семь лет! Нет, логики здесь не было никакой. Но чувства и логика! Да они испокон веков плохо стыковались. Классическая литература тому свидетель. Нет, взывать к логике смысла не имело. Тут действовали другие законы, и ничего нового в этом не было. 

Через четыре дня я дождался ее в вестибюле и предложил съездить на выставку современного искусства в музей Гугенхаймера. Она ненадолго задумалась, и у меня успела проскочить мысль, что вот сейчас все и решается. Решилось вполне для меня благополучно. 

− Вы поклонник современного искусства? 

− Скорей наоборот. Впрочем, что под этим и вообще под искусством понимать? Но даже, чтобы сказать нет, нужно сначала увидеть своими глазами. 

Все шло отлично. Сегодня она неважно себя чувствует, но вот завтра, если ничего не помешает… Я пробормотал что-то маловразумительное о том, как рад и тут же помчался в музей, где проторчал часа два. За это время успел обойти всю экспозицию дважды, из них один раз в сопровождении экскурсовода. 

Впечатление от увиденного было, выражаясь деликатно, несколько обескураживающим. Древние утверждали, что человека, прочитавшего только одну книгу следует опасаться. Я, положим, прочел несколько больше. Даже, можно сказать, не прочел, а проштудировал, но понятие красоты, прекрасного, что, на мой взгляд, было неотделимо от произведения искусства, оставались у меня довольно смутными. Я больше полагался на интуицию. Вечер я потратил на попытки восстановить прочитанное в памяти, что, впрочем, ясности в проблему прекрасного не внесло. 

На следующий день мы отправились в музей, хотя я предпочел бы совсем другое место. 

Осмотр происходил в режиме почти абсолютного молчания. Самое сильное впечатление я испытал в тот момент, когда она взяла меня под руку. Потом я пригласил ее перекусить, и мы отправились в ресторанчик, который был мной присмотрен заранее. Уже в машине она спросила. 

− Ну, и как Ваши впечатления?  

Умничать мне расхотелось начисто. Я довольно откровенно высказался, что в основном все это неправомерно претенциозная чепуха. На большинство зрителей действует магия музея, печатные утверждения, что это действительно искусство, а сложность восприятия корениться в его авангардизме. Другими словами, в неспособности зрителя понять. Вряд ли обнаружив большинство экспонатов в других условиях, они причислили бы их вообще к произведениям искусства. Все это представляет интерес больше в плане историко-социологическом, для характеристики нашего времени. Каких нибудь эстетических чувств все эти конструкции у меня не вызывают. Хотя есть и исключения.  

− Для меня самым приятным было ваше присутствие.  

Она засмеялась. 

− Знаете, я обдумала ваше предложение и решила его принять. 

Примерно месяц спустя за завтраком я сказал. 

− Эли, я сниму большую квартиру и хочу, чтобы мы жили вместе. Хочу, чтобы присутствовали твоя дочка и мои парни. Я отношусь к тебе очень серьезно. Ты нужна мне не только для постели, уж поверь. 

Я совсем не был уверен в успехе своего предложения, хотя чувствовал, что вместе нам хорошо. Она долго молчала. Времени у нас было в обрез. Встав из-за стола, пошла одеваться, обронив по дороге: 

− Я совсем не возражаю, Фред. Только нанимать новую квартиру не нужно. У меня свой дом в….. − она назвала район города, который Ньюйоркцу говорил о многом. Район был ультра престижным, и соответственно проживали там весьма состоятельные люди. Я что-то такое давно подозревал. Ее туалеты, ее машина, подарки, которые она иногда мне делала – все говорило, что живет она не на свою зарплату. Но меня это как-то не очень интересовало. Уже в машине она добавила. 

− Приглашаю тебя сегодня в гости. Часов в шесть тебя устроит? Будь дома. За тобой заедут. 

Заедут? Кто заедет? Но я молчал. Так в молчании мы доехали до университета. Выходя из машины, она легко поцеловала меня и напомнила:  

− Так я тебя сегодня жду. 

Пожал плечами. Что-то не совсем понятно, но разберемся. 

Дома я был уже где-то к трем часам. Как обычно погрузился в свои книги. В шесть раздался телефонный звонок. Звонил охранник из вестибюля. 

− Мистер Бенингсен, простите сэр. Вас ожидает шофер миссис Гленервиль. 

− Спасибо. Спускаюсь. 

В вестибюле на встречу мне встал внушительного вида негр в форменной фуражке. 

− Мистер Бенингсен? 

− Да. 

− Миссис Гленервиль просила заехать за вами, сэр. 

Улица состояла из роскошных особняков, обрамленных ухоженными насаждениями и лужайками. Ворота открылись автоматически, и мы подъехали к трехэтажному особняку. На пороге появилась Элизабет. Поцеловала меня, словно мы не виделись бог знает сколько времени. Зайдя в дом, я, признаться, был несколько ошарашен. Подобную роскошь видел только в кино. Когда из огромного холла мы поднялись на второй этаж, нас встретила нарядно одетая девочка и чинно со мной поздоровалась. Я подал ей руку. 

− Тебя, кажется, зовут Ненси? 

− Да. А вас мистер Фред Бенингсен. Рада вас видеть, сэр. Мама была права. Она рассказывала мне о вас. 

В чем была мамина правота, я выяснить не успел. Эли увлекла меня в гостиную. 

− Как видишь, покупать квартиру нет никакой необходимости. 

− Черт подери, я не предполагал, что ты такая богатая! 

− Надеюсь, это не испортит наших отношений? В конце концов, я ни в чем не виновата. Все это получено мной в наследство. Наша семья владеет значительными средствами, вложенными в промышленность, и еще бог знает во что. Тебя это не смущает? 

− Что ж, ради тебя я готов это терпеть, хотя… 

− Предпочел бы, что бы все было наоборот? 

Я ухмыльнулся и покачал головой. 

− Уж очень вы проницательны, миссис, для такого простого парня как я. 

Она подошла и уселась мне на колени. 

− Я тоже несколько ошибалась в вас, мистер Бенингсен. Оказалось, что, не смотря на спортивную выправку и солдатское прошлое, вы довольно тонкая штучка. 

− Не слишком дураковат? 

− Прости, мой милый. Ты ведь молчун! Я начала кое-что понимать, выслушав твою защиту реферата по Томасу Манну. Это, скажу откровенно, была очень приятная неожиданность.  

Я молчал, прижимая ее к себе. 

− Пригласи меня в гости. Я хотела бы познакомиться с твоими сыновьями. 

Освободившись из моих объятий, она села в кресло напротив и, немного помолчав, спросила: 

− Это правда, что ты один уложил четырех бандитов? Ты уж извини, но собираясь связать свою жизнь с твоей, я навела о тебе кое-какие справки. Ты действительно прикончил убийцу твоей жены? Мне сказали, что там, на прииске ты не только перестрелял всех мужчин, но застрелил и женщину! И в то же время твои суждения о литературе, живописи, твой образ жизни говорят о культуре, порядочности и тонкости восприятия. Обычно это несовместимые качества. Что ты за человек? Даже супермены в кино не столь разносторонни. 

− Эли, ты поднимаешь очень серьезные вопросы. Человеческие чувства – вещь хрупкая. Или в отношении меня ты руководствуешься персональной презумпцией невиновности? 

− Да, примерно так. Я вижу, что ты не убийца. Ты мог убить, только защищаясь, или в порядке наказания преступника. Хотя с точки зрения закона и это недопустимо. 

− Что ж, спасибо. Но воспоминания о моих «подвигах» не доставляют мне удовольствия. Впрочем, повторись все с начала – действовал бы так же. Я действительно убивал, защищаясь, спасая свою жизнь. Полагаю, это право каждого человека. О преступниках я не говорю. Если на мою долю выпало такое, то это просто случайность или судьба. Полагаю, что раз уж мы собираемся быть вместе, то я просто обязан тебе рассказать, как оно было на самом деле. 

На прииске случилось вот что. Неделю я должен был совершать переход по тундре при весьма низкой температуре, испытывая новейшее снаряжение. Прииск был моим конечным пунктом. Зимой там работы не ведутся. По договоренности с компанией я должен был прожить там еще десять дней, питаясь специальным рационом. После этого за мной должен был прилететь вертолет. Но на прииске оказались люди! К сожалению, не все они были головорезами. Некоторые работали там летом и сумели что-то припрятать. Другие видимо решили их грабануть. Это, как я понимаю, они намеревались сделать в конце, а пока все дружно жгли костры и пытались намывать золото. Я просто свалился им на голову и представлял для них изрядную угрозу. Разобравшись, они поняли, что просто так убрать меня они не могут. Стоило мне один раз не выйти на связь, как сейчас же начались бы розыски и нагрянули бы армейские спасатели. Там было пять мужчин и одна девушка – сестра главного мерзавца и дочка второго. Четвертый член банды был ее не то женихом, не то любовником. Впрочем, может быть, он совмещал обе роли. И еще двое работяг, летом работавших там легально. Мне, в общем-то, было не до таких нюансов. Я понимал, что живым они меня постараются не выпустить. Ружье и рацию у меня сразу отобрали. Передачи мои строго контролировали. 

Так я прожил у них неделю. Положение для них (да и для меня) складывалось какое-то патовое. Отправив меня как-то за дровами, они устроили собрание, где, как я понимал, решали мою судьбу. Мне удалось подсунуть свой диктофон. 

Хотя качество записи оставляло желать лучшего, общий смысл можно было понять. Решено было накачать меня виски и выставить на мороз. Самим же исчезнуть. В процессе прений никто не возражал. Спорили лишь о деталях. Что я мог сделать? Бежать, но за мной следили. Да и имущество мое заперли. Пытаться все же что-то передать – получил бы пулю тут же. Я размышлял, а время уходило. Покончить со мной они должны были до истечения срока моего пребывания. Подходя к зданию прииска, я догадался спрятать в снегу свой пистолет. Оставалось достать его и пустить в ход. 

В тот день расклад был такой. Отец с сыном – основная сила банды, остались чистить оружие. Доли с женихом сидели в котельной. Работяги ушли работать. Мне поручили чистить печки и приносить со склада топливо. Пистолет я достал без труда, идя на склад. Дальше все было просто. Даже слишком просто. Увидев у меня в руках оружие, отец с сыном схватились за винтовки. Оба получили по пуле в голову. Я хорошо стреляю. Потом я пошел за третьим, сказав, что его зовут…. 

Увидев меня, работяги рассвирепели. Видимо место, где они работали, мне знать не следовало. Я применил старый прием, и сказал, что старик их зовет, но на этот раз номер не прошел. Дальнейшее чуть не стоило мне жизни. Вылезя из своей ямы, они оба схватились за ружья. Испытывать судьбу я не стал… 

Вернувшись, обнаружил Доли, стоявшую возле запертой двери котельной, и смотревшую на меня ничего не понимающими глазами. Посадил ее на табуретку, а сам сел напротив. Она молчала, ожидая объяснений, а я молчал, не зная с чего начать. Наконец выдавил из себя: 

− Сегодня вы собирались меня убить – так вы решили. Ты тоже не возражала. – Она молча ждала продолжения. Тут я не выдержал и заорал: 

− Я убил их всех! Понимаешь? Убил. У меня не было выхода: или я их, или они меня. 

В ответ она засмеялась каким-то странным смешком. 

− Ну да! Ты один убил всех. 

− Мне ничего другого не оставалось. Возможно, ты бы предпочла, что бы убили меня, но я, понимаешь ли, против. 

Она продолжала с усмешкой смотреть на меня. Что мне оставалось? Я сказал: «Пойдем» 

Все трое лежали там, где я их оставил. Она оцепенела. Покорно дала увести себя в котельную. 

− Ты посиди, а я пойду − приберу там.  

Она не ответила. 

Стащил все трупы в одно место и накрыл одеялом. Собрал все оружие и закопал в снегу. В поисках еще какого-нибудь оружия, обыскал их личные вещи. Нашел у нее небольшой револьверчик калибра 6,5. Разрядил его. Вытащил пули, высыпал порох, и начал вставлять патроны на место. Успел разрядить только три патрона, как раздался сильный стук в дверь котельной и крики. Положил револьвер на место и спустился вниз. У нее была истерика.  

А потом она как-то совершенно успокоилась. Перед сном мы поужинали и основательно выпили. Она даже легла со мной. Все произошло на следующее утро. Когда она достала свой револьверчик, я не заметил. Убирая посуду со стола услышал характерный щелчек спущенного курка. Отскочил от стола, доставая свой пистолет. Одновременно услышал еще два щелчка. Она стояла в двух шагах и держала меня на мушке. Спасла ее растерянность. Перед тем, как нажать четвертый раз, она замешкалась. Лицо ее выражало крайнее недоумение. У меня не было выбора….И вот всё это я должен был вывернуть на Эли? Вариант, который я ей выдал, был правдив, но изрядно укорочен. В завершение я сказал. 

– Меня судили, оправдали, однако из армии выставили, чему я был рад, понимая, что попал в скверную историю. Наверное, я правильно действовал, но… не так просто убивать людей, даже если спасаешь свою жизнь. Особенно женщин. – Чуть наклонив голову, она внимательно меня слушала. 

− Военный суд меня оправдал, но для меня очень важен мой внутренний суд. 

− И что он говорит? 

− Мнения расходятся. Вроде бы я не мог поступить иначе. Спасая свою жизнь, я вынужден был их перестрелять. Они, как ты понимаешь, меня бы не пощадили. С другой стороны, я перепугался. Может быть, стоило действовать как-то иначе. Во всяком случае, не всех убивать. Уж очень дорого я заплатил за свою жизнь! В общем, не знаю. Стараюсь не думать об этом и очень надеюсь, что не попаду больше в такие передряги. Вот, пожалуй, все, что я могу тебе сказать. 

Мы молчали довольно долго. Наконец она сказала. 

− Зная тебя, я верю, что ты не мог в той ситуации поступить иначе. Я прочитала и речь обвинителя, и речь защитника. 

Это меня очень удивило. Документы военного суда не подлежали разглашению без специального разрешения. 

− Как тебе это удалось? 

− Связи, мой дорогой. У моей семьи большие связи. 

Снова наступило молчание. Кажется, в таких ситуациях пишут, что молчание повисло а воздухе. У меня такого ощущения не было, но напряженность спала. 

− Я должна тебе сказать, что серьезно больна. 

− Если только я могу помочь, располагай мной. Ты все делаешь, что нужно? 

− Думаю, что все. 

− Я не покину тебя.  

Через месяц мы поженились. 

______ 

В доме проживала еще и ее тетка – миссис Беатриче Гленервиль, мисс Бетси как ее называла прислуга. В сущности, она заправляла домом и воспитанием Ненси. У нее была своя горничная и свои апартаменты. Кроме того, в доме были еще одна горничная, кухарка с «кухонной девочкой» и универсальный негр Джон. С ним я познакомился, когда он в качестве шофера привез меня в дом первый раз. Раз в неделю приходил садовник с помощником, и раз в неделю приходила бригада негров для основательной уборки помещения. Довольно скоро я привык ко всему. Отлично ладил с миссис Бетси и Ненси. Перевез своих ребят с бабушкой. Бабушку Ло великолепие дома сначала несколько подавляло, но тоже привыкла. Как-то миссис Бетси мне сказала:  

− Этому дому как раз и не хватало хозяина и еще пары ребятишек. 

Экзамены я сдал вполне успешно и получил долгожданный диплом. Мы с Элизабет собирались в Южную Америку. Мне нужно было встретиться с профессором и обсудить предстоящую экспедицию. Иногда мы ходили в гости. Люди, с которыми я знакомился, принадлежали, если можно бы так выразиться, к высшей финансовой знати. С ними у меня в прошлом не могло быть ничего общего. Его, собственно, не было и сейчас. Для них я был мужем Элизабет, и не более того. У большинства мужчин за плечами Гарвард, или нечто равноценное. Все были более чем просто состоятельны, и далеко не в первом поколении. Скоро я обнаружил у большинства из них изрядные знания по довольно широкому кругу вопросов. С ними было интересно, и я не всегда дотягивал до их уровня. К тому же подавляющее большинство мужчин было старше меня. Сегодня в мужской компании почти весь вечер разговор шел о социализме. Очень интересно. Даже придя домой, я мысленно продолжал дискуссию. Конечно, сторонников социализма среди них не было. Спор шел о том, социализм ли то, что мы видели в России! И что такое вообще, с учетом исторического опыта, социализм? Кто-то процитировал: «Социализм – это общество социальной справедливости». С этим не спорили, но что есть эта самая социальная справедливость? И как зависит содержание этого определения от конкретных исторических и экономических обстоятельств? Поразило меня представление о социализме, высказанное кем-то из присутствующих и поддержанное большинством: «В идеале – это благородная попытка очеловечить мироустройство, закончившаяся, впрочем, весьма плачевно». Почему? И последуют ли очередные попытки, учитывая опыт прошлого. Или дело изначально утопично в принципе? Сошлись на последнем.  

Да, не думал, что «киты» бизнеса способны столь беспристрастно смотреть на вещи! Впрочем, это, по-видимому, элита. 

Эли, пообщавшись предварительно с приятельницами, сообщила мне, что я произвел очень хорошее впечатление. Чувствовалось, что она довольна. Она даже обронила такую фразу: «Меньше будет дурацких разговоров». Можно было догадаться, что за разговоры шли по поводу ее замужества. Охотников за богатыми наследницами было предостаточно. 

На следующий день мы вдруг обнаружили, что делать особенно нечего. Поскольку никаких конкретных планов у нас не было, решили посетить выставку сюрреалистов. Эли пошла готовиться к выходу в свет. Я проводил детей с миссис Бетси, которых Джон повез в зоопарк и бродил по дому, собирая воедино свои скудные познания в области этого самого сюрреализма. Поскольку Эли долго не появлялась, я зашел ее поторопить. Она лежала на тахте, успев, видимо, смыть с лица макияж. Вид у нее был жуткий. Меня она не видела. Глаза полузакрыты. Лицо невероятно бледное с оттенком неживого. Что-то нужно было делать! Я окликнул ее, но она не среагировала. 

Бросился к телефону и вызвал ее постоянного врача Эдварда Робинса. Он взял трубку и молча выслушал меня.  

− Постойте около нее. Если она придет в себя, то знает что делать. Сама или с вашей помощью. Если ничего не изменится, позвоните мне снова через десять минут. А вообще-то дела ее неважные. Полагаю, она вам об этом говорила. 

− Очень туманно. Не могли бы мы с вами встретиться?  

− В принципе это возможно, но сейчас взгляните как ее дела. 

На прежнем месте Эли не было. Дверь в ее комнату была заперта. Я постучал и окликнул ее. Она ответила довольно спокойно. Просила подождать минут пять-десять. 

Появилась, как ни в чем не бывало. Звонить доктору она мне не позволила – позвонила сама. В машине, криво улыбнувшись, сказала. 

− Извини. Бывает иногда. Я тебе говорила. 

− Хотелось бы побеседовать с Робинсом. 

Она ничего не ответила. Немного погодя, спросила. 

− Ты помнишь прошлую выставку? 

Откровенно говоря, темы искусства казались мне после только что увиденного какими-то малозначащими. Перед глазами стояла жутковатая картина. Лежащая на диване Эли с омертвелым лицом…. Но надо было отвечать. 

− Помню. По мне, так к искусству почти все там относилось только в том смысле, что было искусственно. Ничего из сферы прекрасного я там не заметил. Сплошной декаданс. 

− Сюрреализм – это совсем другое дело. Что до определения всего искусства двадцатого века упадочным, то это весьма сомнительное утверждение. 

− А кто это сказал? Но декаданс явно превалирует. Во всяком случае, создается такое впечатление. Или создают. 

− Ты у меня просто универсал. Не слишком ли продолжительно для декаданса? И когда, по-твоему, намечается ренессанс? 

Насмешливость в ее голосе начинала меня раздражать. 

− Я придерживаюсь того, по-видимому, в твоих глазах ретроградного убеждения, что прекрасное – неотъемлемая составляющая произведения искусства. Не эпатаж, не стремление к новизне ради самой новизны, не выбросы болезненного подсознания, а, прежде всего, красота, элементы прекрасного. А кроссворды и прочие загадки персональных кодов я предпочитаю в журналах. 

− Но в человеке наличествует иррациональное. Почему же отражение этого факта в искусстве не имеет права на существование? Что мы сделаем с Герникой? 

− Почему же не имеет? Безусловно, имеет, но оно не должно доминировать. Капричос Гойи и Босховские заморочки – первое, что приходит в голову. 

− И как у тебя с чувством прекрасного при созерцании Босха?  

Я засмеялся. 

− Или вспомни «Старуху» Родена. Выразительность необычайная, но где там прекрасное? 

− Однако эти идеологизированные выбросы были весьма незначительны в общей массе искусства. Сегодня, если судить по выставкам, этой массы почти нет. Остались одни выбросы. Усиленно пропагандируемые, кстати. 

− Но ведь человечество изменилось! 

− Конечно. Мне кажется, что рыночные отношения и тотальный либерализм в сочетании со СМИ скверно влияют на искусство. 

− Возможно, ты в чем-то и прав, но все же ты слишком консервативен. Жизнь, мироощущения меняются. Соответственно, и их отображения в сознании художника, в искусстве. Сюрреализм, кстати, является, чуть ли ни единственным направлением после обыкновенного реализма двадцатого века, которое в значительной степени традиционно, содержит в себе весомые элементы искусства прошлых веков, и как-то примиряет современность с прошлым. В нем много от Рафаэля, Леонардо, Караваджо. 

− Ты имеешь в виду, что если у отлично выписанного рояля, стоящего в пустыне на куриных ножках сидит пианистка, то лицо ее выписано в манере мадонн Рафаэля? Действительно. Преемственность налицо. Но все же в оценках психологов, наше нынешнее искусство отражает духовный кризис, который явно надвигается на мир. Сюрреализм действительно, по крайней мере, в лучших своих образцах, несет в себе элементы художественных традиций. Но все же нарочито выпячивается даже не столько иррациональное, но просто абракадабра. Как на твой вкус такое название картины: «Голова человека, следящего за полетом неэвклидовой мухи». 

Эли усмехнулась. На каком-то повороте ее прижало ко мне. Я обнял ее за плечи, и дальше мы так и ехали. 

Вечером у нас было весело. Парни мои расшалились, и Ненси от них не отставала. К тому же у них были гости – дети наших соседей. У Эли разболелась голова, и она рано легла спать. Воспользовавшись этим, позвонил доктору Робинсу. Я знал, что он крупный специалист в своей области, и имеет свою клинику. 

− Я слышал от Элизабет, что вы собираетесь в путешествие! 

Сейчас это не ко времени. Вы, если очень нужно, поезжайте, а она должна лечь ко мне в клинику. 

− Это серьезно? 

− Да. 

− Но она же вроде бы не плохо себя чувствует! – В голосе у меня звучала паника. − У нее плохие анализы? 

− Скверные. Она знает. Но если вы попросите, то поедет с вами. Повторяю, этого делать не нужно. 

В итоге я полетел один. 

_____ 

Остановился не в самой роскошной гостинице, хотя деньги для меня теперь существенной роли не играли. 

С профессором Диасом Розенцвейгом мы встретились в тот же вечер. На прощанье Эли сказала мне, что если нам как в прошлый раз не хватит денег, то мы с ней достаточно состоятельны, чтобы финансировать экспедицию самим. На следующий день, уже перед самым отъездом я обнаружил, что на моем счету появился миллион долларов! Размеры ее состояния были мне не ведомы. Как-то мы об этом не говорили. Но миллион – это впечатляло. Профессору я сказал, что добился финансовой поддержки от неких частных лиц. Поскольку экспедиция финансировалась теперь в значительной степени мной, то я как-то автоматически выдвигался в экспедиционной иерархии на второе после профессора место. Настроение у нас было приподнятое и планы обширными. Звонил Эли в больницу. Она сказала, что дела идут хорошо и скоро ее выпишут. Не исключено, что она к нам присоединится. Мне бы Робинсу позвонить! 

За день до отправления экспедиции я получил телеграмму за подписью профессора. « Элизабет умерла. Срочно приезжайте на похороны». 

___ 

Осознавать происшедшее я начал только в самолете. Если быть точным в определениях, то я не любил Элизабет, но был к ней искренне привязан. Сначала с приматом сексуальности, а потом преимущественно как к личности. Ее смерть была неожиданна, болезненна и неприятна, я бы сказал, с организационной стороны моей жизни. У меня был свой дом, семья, были (благодаря Эли) деньги… и все рухнуло. Деньги играли не самую главную роль. Тем более что она обо мне позаботилась. Да и вообще! Я молод, здоров, и на жизнь себе уж как-нибудь заработаю. Мне вдруг стало неловко оттого, что смерть Эли я оцениваю только с позиции своих личных проблем. Смерть Нел я переживал совсем иначе. 

Меня встретил Джон. На рукаве креп. Посидел около гроба и попытался прочувствовать смерть. Но мысль все время перескакивала на себя, на свои проблемы. Казалось, что они по сравнению с небытием? Интересно – это эгоизм или естественно? И я ведь умру. И около меня будет сидеть кто-то, задумываясь и грустя больше о своей смерти, чем о моей. Наверное, что-то существенное надо сделать для людей, что бы они искренне горевали о твоем уходе. 

На похоронах соболезнования принимали мы с Ненси. После церемонии один из новых знакомых спросил, ожидать ли меня как обычно в пятницу? (Карты и интеллектуальный треп.) Сказал, что буду. 

Двоюродный брат Элизабет спросил Ненси, не хочет ли она переехать жить к ним? «Хочу остаться с Фредом». Мне это было приятно слышать. 

На следующий день меня, Ненси, и еще нескольких родственников пригласили в адвокатскую контору для оглашения завещания. В небольшой комнате, обставленной строгой кожаной мебелью, кроме меня, Ненси, миссис Бетси и двоюродного брата Элизабет, Рольфа, не было никого. Несколько погодя зашел глава адвокатской фирмы, которая вела дела семьи. Состояние Элизабет оказалось весьма значительным. 100 миллионов было вложено в различные ценные бумаги, которые давали в среднем до семи процентов годовых! Весьма внушительная сумма даже после вычета всех налогов. 27 миллионов были размещены в нескольких банках, принадлежащих, как я понял, семье. Если не считать мелких дарений, то Эли завещала мне десять процентов ценных бумаг, половину банковских вкладов, и право пользования 30% доходов до достижения Ненси совершеннолетия, при условии, что я возьму на себя все заботы по воспитанию ребенка. Если же я не буду заниматься воспитанием Ненси, то эти 30% переходят к Рольфу, который станет опекать Ненси. Конечно, все это излагалось куда детальней и многословней, но суть была именно такова. Да, дом переходил в наше совместное с Ненси владение. 

После завершения процедуры оглашения завещания, Ненси официально спросили, с кем она хотела бы остаться жить? Со мной или с Рольфом. Держась за мою руку, она сказала, что со мной. После этого я подписал документ, уполномочивающий все ту же адвокатскую фирму вести все мои финансовые дела, и на этом процедура завершилась. На данный момент опротестовывать завещание никто не собирался. 

Рольф пригласил нас с Ненси на следующее воскресенье в гости. 

Джон вез нас домой, а я размышлял о своем новом статусе богатого человека. Мой годовой доход исчислялся теперь несколькими миллионами долларов, истратить которые лично на себя я был не в состоянии. Потребности мои, человека воспитанного отнюдь не в атмосфере материальной избыточности, весьма скромны, но зато открывались большие возможности финансировать раскопки…. Дальше мое воображение не шло, и это создавало в голове некоторую сумятицу. Ладно, нечего из этого делать проблему. Попробуй – выскажись о своих затруднениях вслух! Сочтут, что ты сумасшедший. Деньги – это же мечта всех людей! За них они готовы и на тяжкий труд, и на преступления. А тебе вот так попросту с неба свалилось. Не скажешь же, что ты их заслужил. Просто повезло. Спасибо тебе, Эли. 

Когда мы подъехали к дому, и Джон почтительно распахнул дверцу машины, я почувствовал, что теперь я хозяин этого дома, и судьба моего обслуживающего персонала тоже теперь зависит от меня. 

− Джон, передайте, что все остаются на своих местах. Миссис Бетси по-прежнему командует парадом и, в общем, все остается без изменений. 

− Спасибо, сэр. Сейчас же передам, а то все волнуются, сэр. 

Я разбирал бумаги Элизабет, когда ко мне зашла миссис Бетси.  

− Фред, вы теперь хозяин в доме. Я достаточно состоятельна, что бы жить, где пожелаю. Но в мои годы мне бы не хотелось менять свой образ жизни. 

− Миссис Бетси… 

− Зови меня просто Бетси. 

− Спасибо. Бетси, вы для меня главная опора в доме! Я с радостью воспринимаю вашу просьбу. Ваша роль в воспитании детей бесценна. Особенно в нашем нынешнем положении. Я хотел посоветоваться с вами по вопросам безопасности. Кроме новой сигнализации, мне хотелось бы, что бы в доме все время находился охранник. Когда Джон уезжает, в доме остаются только женщины и дети. У меня есть люди, которым я доверяю. 

− Что ж, это не помешает. Как Вы смотрите на то, что бы немного повысить персоналу зарплату. Скажем, на 10%? 

− Не возражаю. Джону на 15 

______.  

Вечером я отправился к Филу. Зал не был переполнен. Несколько человек «качались» на станках. Двое вели неспешный рукопашный бой. Витрина снова была разбита. Часа через два зал опустел. Я принял душ, и мы с Филом открыли по банке пива. 

− Как идут дела? – Фил неопределенно пожал плечами. 

− Кое-как перебиваюсь. Такому как я заработать прилично, не нарушая закон, довольно трудно. К бизнесу у меня никаких способностей. Идти в полицию у меня никакого желания. Вот мой китаец требует прибавки, а где я ему возьму? Он, действительно, стоит большего, но у меня нет возможности ему платить. Жаль, если уйдет. 

− Элизабет умерла. 

− Знаю. Переживаешь? 

− Как ты смотришь на то, что бы перейти ко мне на постоянную работу? С «пушкой» в кармане. 

− А на кого бросить зал? 

− Можешь вообще бросить. А можешь на брата. Будешь захаживать, если захочешь. Сем наверное не будет против. 

− А что Джон, уходит? 

− Да нет. Просто расширяю штаты. 

− И что ты мне хочешь платить? 

− Мне нужен дома свой человек, Фил. А за деньгами дело не станет. Мы ведь с тобой всегда отлично ладили! А о деньгах не беспокойся. У меня теперь куча баксов. Эли мне оставила весьма приличную сумму. Я мог бы нанять кого угодно, но твоя физиономия меня устраивает больше всего. Будешь командовать Джоном. А если понадобиться, наймем еще кого-нибудь. 

− Заеду к тебе завтра с утра. Посмотрю. 

Фил перебрался ко мне, и с тех пор мы всегда были вместе. 

______ 

В воскресенье мы с Ненси отправились в гости. Сначала нас видимо обозрели телекамеры. Потом дверь отворил дворецкий, но за ним уже стояли Рольф с женой и дочерью. Ненси убежала с женщинами, а мы с Рольфом уселись в гостиной за традиционным мартини. 

− Фред, вы теперь состоятельный человек! Какие, если не секрет, планы в отношении свободных денег? Вы уж простите мое вмешательство в ваши дела. Дело в том, что за всеми вложениями сестры наблюдал я. Если позволите, я продолжу в том же духе. Речь, прежде всего, идет о деньгах, лежащих мертвым грузом в банках. Я допускаю, что какой-то процент наличности вам может понадобиться для ваших экспедиций, но советую при первой возможности вложить деньги во что-нибудь более прибыльное. 

− Рольф, будем откровенны! Я весьма смутно разбираюсь в бизнесе, и буду вам очень признателен, если вы и впредь будете присматривать за моими финансами. 

− Кажется, вы опять собираетесь в экспедицию? 

− Да. Вы меня не одобряете? 

− Напротив. Надеюсь, вы не обидитесь, но когда я узнал от Эли, что она собирается за вас замуж, то ознакомился с вашей деятельностью весьма детально. Очень серьезные люди заверили меня, что вы с профессором занимаетесь нужным делом. Более того, я даже хочу предложить вам некоторую финансовую поддержку. О, я понимаю, что вы в ней, возможно, уже и не нуждаетесь. Но дело в том, что я собираюсь оставить бизнес и заняться политикой. Хочу выставить свою кандидатуру в конгресс. Для моей избирательной компании было бы полезным участие в финансировании такой экспедиции. 

− Разумеется! Никаких возражений! И если вы подскажете, мы с профессором упомянем об этом в нужных выражениях. 

− Благодарю вас. Чек пришлю по почте. 

− Скажите, ради чего вы идете в политику? Это нужно для вашего бизнеса, или попытка изменить что- либо в политике Соединенных Штатов? 

− Скорей второе. 

− У вас есть какие-то идеи? 

− Вот именно. Вы задумывались всерьез о будущем человеческой цивилизации? Назревает необходимость в больших переменах. 

− Вы имеете в виду, что масса глобальных проблем приближается к критической? Проблемы глобализации?  

Он с нескрываемым удивлением взглянул на меня. 

− Вот именно. Элизабет не зря восхищалась вашей разносторонностью. Беда в том, что капитализм даже в постиндустриальном обличии в развитых странах изжил себя, и проблем глобализации должным образом не решает. А пора бы. – В устах преуспевающего дельца с Уол Стрита все это звучало как-то необычно. 

− Вы полагаете, что история – это уже не стихийный процесс? 

− Она всегда была многоальтернативной. Полагаю, что теперь степень управляемости историческим процессом значительно возросла. Точнее сказать, возросли возможности управления, которые используются, на мой взгляд, недостаточно. Я, признаться, еще не в должной мере вник в проблему, но мои эксперты работают над этим. Кто-то из философов сказал, что задача состоит не в том, чтобы мир познать, но чтобы мир переделать.  

Я еле удержался от смеха. 

− Это сказал Карл Маркс. В одной стране вроде бы попытались это сделать, но кончилось, как известно, плачевно. И не без нашей помощи.  

Он несколько смутился и, разведя руками, выдал: 

− Но идея была первоклассная!  

Нет, он положительно сбивал меня с толку. 

− Вы сочувствовали Советам? 

− Ни в коем случае. Но я приветствовал саму идею управлять историей. А они там шли не тем путем и наделали глупостей. − Я что называется, развесил уши. Меньше всего, идя сюда, я ожидал беседы на тему о переустройстве мира. – А вы думаете иначе? 

Ему было хорошо за сорок. Мне только двадцать девять. Он со своими экспертами видимо всерьез взялся за эти проблемы. Мое знакомство с ними весьма поверхностно. 

− Я вижу, как мне кажется, проблемы, но очень смутно представляю себе пути их решения. Люди трагически эгоистичны и не дальновидны. Из истории мы знаем, что без основательного бития по головам они вряд ли пойдут на какие-либо серьезные политические изменения, а особенно, если они к тому же потребует каких-то весомых материальных жертв. Но в нынешних условиях, когда гром грянет – может оказаться уже поздно. 

− Вы совершенно правы. Но боюсь, что поступиться какой-то частью свобод и благосостояния в конечном счете все же придется. 

− Попробуйте сказать это своим избирателям.  

Он засмеялся. 

− Но когда кончится нефть или голодающие миллиарды Юга двинуться на сытый Север? Что тогда? Всемирное ядерное побоище?  

Вошли женщины, и мы перешли в столовую. За обедом Рольф спросил. 

− Вы не будете возражать, если на время вашего отсутствия Ненси поживет у нас? 

− Если Ненси захочет, то, пожалуйста. Ненси, ты как? 

− А нельзя поехать с тобой? 

− Милая, там довольно тяжелые условия. Я не хотел бы рисковать твоим здоровьем. 

− Я спрошу у тети Бетси. 

− Примите мое почтение, Фред. Дети очень привязаны к вам. У вас какой-то секрет в принципах воспитания? 

− Не думаю. Я их всех люблю. 

Через день я улетел. 

____ 

Сон был тягостен. Меня все-таки поймали и собирались повесить. Проснулся весь в поту. Ныло сердце и не хватало воздуха. Включил свет, измерил давление. Слава богу, новые аппараты позволяли это делать довольно быстро. Что ж, вопрос ясен. Сунул спасительную таблетку под язык и стал ждать. Минут через 15-20 должно полегчать. Тема размышлений на это время обычно одна, и проходит под девизом: «Если это неизбежно, то почему не сейчас?» Смерть – это выпадение человека из времени. Нечто, умершим не ощущаемое. Но существует еще процесс умирания. Очень противное состояние. Особенно, если длится долго. По-моему, я как раз в таком состоянии и нахожусь. Не так уж стар, но с сердцем серьезные нелады. В какой-то книге читал, что процесс этот психологически сложен, многоступенчат и т.д. Наверное. Одно могу сказать точно: он неприятен. Даже, если тебя и не гложут сомнения на счет разумности твоей жизни минувшей. Даже если ты веришь в воскресение Христово. Несогласным предлагаю попробовать. 

Стало легче. Не то, что бы прошло, но не сравнить! Кряхтя и чертыхаясь, оделся. Вывел машину и отправился выверенным маршрутом в сторону лесистых холмов. Буквально через считанные минуты уже сидел в своем кресле в склепе, и созерцал портрет Элизабет. Умница. Тонкий человек. Если бы не эта ее треклятая болезнь, мы жили бы с ней долго и счастливо. Эли очень много сделала для меня. Я имею в виду, прежде всего, деньги. Деньги, которые обеспечили мне свободу и независимость. Свободу поступков. Мне кажется, я не злоупотребил этими деньгами. 

С точки зрения расхожей морали я, несомненно, грешен, поскольку уже через неделю после ее смерти с кем-то был, но это всего лишь физиология. Изменил Эли, ее памяти я много позже. Но что поделаешь с жизнью? Она требует своего. Так уж получилось, что Эли нет, а я еще почему-то есть. И все у меня на месте. А женщины, ушедшие и пребывающие уже только в моей памяти, вовсе не требовали отречения от жизни. Они всегда желали мне только хорошего. Нынешней жене уже много лет, но если после моей смерти она захочет как-то устроить свою жизнь, замуж выйти (в чем я очень сомневаюсь), то разве я против? Пусть ей будет хорошо. 

______ 

Итак, я вернулся на юг, где, по словам профессора, только меня и не хватало для начала экспедиции. 

В самолете моим соседом оказался работник американского посольства. Рослый и веселый парень, с которым мы скоро перешли на «ты». Не знаю, чем он там, в посольстве конкретно занимался, но осведомленность о положении в стране проявлял завидную. Когда же узнал, куда конкретно мы собираемся направиться, изрядно посерьезнел. 

− Фред, я бы не советовал туда соваться. Напряженность в этих районах изрядно возросла. 

− В прошлом году там было абсолютно спокойно. 

− Да. Но, знаешь ли, все действительно течет, и, порой, довольно быстро меняется. Сейчас там партизанская зона крайних леваков. Можете запросто угодить к ним в заложники. 

− Ты считаешь, что они так уж не правы в своих требованиях? 

− Пожалуй, нет. Уж я-то знаю степень коррумпированности тамошних чиновников, нищету в провинции и моральный облик их военных. По части критики левые правы. Вот по части способов лечения своих социальных недугов у нас с ними большие расхождения. Социализм, который они хотят установить, как показал опыт, разрушает экономику, и по существу ничего не меняет. Разве что на первых порах. Кроме того, я не вижу на практике четкой грани между наркодельцами и левыми. У левых – это тоже важнейший источник доходов. В общем, мешанина страшная. Мы поддерживаем правительство только потому, что из всех местных зол – оно наименьшее, и не враждебно Соединенным Штатам. Но какое все это имеет отношение к вашим частным проблемам? 

− Боб, но почему я об этом раньше ничего не знал? Почему ничего не знает профессор Розенцвейг? Руководство университета? 

− В общих чертах знают. Можешь удивляться, но вполне возможно, что они уже договорились. 

− Кто с кем? 

− Университетское начальство с левыми. Или, даже, с наркобаронами. Не исключено, что ваша экспедиция повезет что-то для партизан. Медикаменты, например. 

− Но неужели я бы об этом не знал? 

− Если очень захочешь, то возможно и узнаешь. А если откажешься – сорвешь экспедицию. 

− Ты советуешь закрыть на все это глаза? 

− Затрудняюсь тебе советовать, но предупреждаю о риске. Официального запрета на поездку американских граждан в страну нет, но опасность уже есть.  

Я довольно долго «переваривал» услышанное. 

− Спасибо, Боб. Приму к сведению все, что ты сказал. 

− Буду признателен, если при возвращении из экспедиции расскажешь о ситуации в тех местах. Я даже дам тебе список вопросов, которые меня интересуют в первую очередь. У нас хорошие отношения с церковными властями. Настоятельница монастыря там преподобная Хуана – очень интересная дама. Начальник местного гарнизона – майор Вильянос, − изрядная сволочь и взяточник, скажу тебе. Есть подозрения, что наркомафия держит его в руках. Собственно поэтому его и перевели в этот район, где наркотиками пока никто не занимается. Что вы там собираетесь раскапывать? 

− В прошлый раз мы обнаружили остатки древнего храма. Поковыряемся. Может, найдем еще, что-нибудь интересное. Пока мы даже не знаем, что это за храм, какой эпохи? 

− Как у тебя с испанским? 

− Кое-как объясняюсь. 

− Тебе нужно пожить в испанской семье, или завести местную девочку. Могу даже порекомендовать. 

− Но мы же уже отправляемся!  

Он усмехнулся. 

− Не думаю, что это произойдет так уж скоро. 

Я вновь обратился к задремавшему Бобу, когда мы уже шли на посадку. 

− Дружище, признавайся, ты, наверное, в посольстве главный разведчик.  

Он ухмыльнулся. 

− Тебе скажи. 

− Небось, сегодня же затребуешь все материалы на меня. Но это не доставляет мне особого беспокойства. Вот если бы ты мог оказать мне одну услугу, то при случае, я, со своей стороны, постарался бы что-нибудь сделать и для тебя. Из досье, которое тебе пришлют, ты узнаешь, что кое-какие возможности у меня есть.  

Он снова ухмыльнулся. 

− А что надо? 

− Чтобы не досматривали мой багаж слишком внимательно. 

− А что там? 

− Личное оружие. Знаешь, в джунглях может пригодиться. Особенно в связи с твоей информацией. 

− Оно тебе не поможет. Скорей наоборот. 

− Не скажи. Все же два года в морском спецназе меня кое-чему научили. К тому же я намерен выписать своего учителя-сержанта на должность охранника. А вдвоем, поверь, мы уже кое-что. Но на рожон, конечно, переть не будем. Только самооборона, и в самом крайнем случае. 

− Стоило тащить сюда из Штатов оружие. Да я тебе тут хоть танк организую. За бабки, разумеется. 

− Ну, кто же знал, что мы с тобой встретимся! Но у меня там тоже не рухлядь. – Перечислил свой арсенал, чем вызвал у Боба уважительную мину на физиономии. 

− Ладно. Выпивка с тебя. Давай квитанцию. 

− Естественно! Это как минимум! 

И действительно. С багажом никаких проблем не возникло, что еще больше убедило меня, что Боб в посольстве не клерком работает. 

Боб оказался прав. Министерство внутренних дел задержало экспедицию на неопределенное время. 

Встречала меня на вокзале жена профессора Анна-Мария, которую я для краткости звал Ан. Бывшая студентка профессора. Младше его лет на двадцать. Стройная брюнетка. В лице что-то индейское. Поведала мне все нас касающиеся новости. Профессор в связи с задержкой переключился на другую работу – пишет книгу. Приглашает меня сегодня вечером в гости. Мне Ан нашла квартиру вблизи от университета, куда и везла сейчас. Разговаривали мы с ней на несколько странном испано-английском. Я к ней обращался по-испански, а она мне отвечала по-английски. Со стороны, наверное, выглядело забавно. 

Квартира была очень удобна и состояла из двух приятно меблированных комнат и балкона. Расположившись, не дожидаясь вечера, позвонил профессору. Ответила Ан, которая уже успела добраться до дома. У профессора затянувшаяся сиеста, так что все равно придется подождать. Потом позвонил Бобу на службу. Почему-то я был уверен, что неженатый Боб сначала пойдет на работу. Действительно. Договорились вечерком встретиться. Мне предстояло ставить выпивку! 

Нужна машина, и, было уже, собрался за ней отправиться, но вспомнил, что теперь я человек состоятельный и могу себе кое-что позволить. Позвонил в салон и попросил прислать ВМW. В ответ недоуменное молчание. Наконец к телефону подошел сам хозяин и сказал, что у них так не принято. «Приезжайте и выбирайте сами». Возможно, в этом был свой резон. Тогда я попросил прислать за мной машину. Снова замешательство. Нет, торговать они еще не научились. 

− На американский взгляд странно вы ведете коммерцию. Придется обратиться в другую фирму. – Это возымело. 

Хозяин торопливо заявил, что никуда обращаться не нужно и машина за мной сейчас выедет. Прождал больше часа, но никакой машины не дождался. Опять позвонил Бобу и поплакался ему на местный сервис. Боб почему-то обрадовался, и направил меня к одному парню из посольства, который возвращался в Штаты и просто мечтал продать кому-нибудь пару машин с гаражом. Заполучив машины вкупе с сердечной благодарностью соотечественника (одна из них как раз ВМW), позвонил домой в Штаты. Дома Фила не было, но в клубе я его застал. Согласился без лишних слов. По-моему даже с радостью. Потом договорился с профессором о встрече, и после обеда поехал к Диасу. 

Он был очень расстроен. Говорил, что не все еще потеряно и, возможно, кому-то придется «дать». Как я на это смотрю?  

Я сказал, что все зависит от суммы и согласия спонсоров. Выдумав мифических спонсоров, я уже вынужден был о них не забывать. Выступать в качестве мецената-миллионера мне почему-то не хотелось по многим соображениям. Потом подъехал Боб и был представлен. Побеседовав о разном, мы уже собирались отбыть, когда вошла Анна-Мария при полном параде. 

– Диас, ты не будешь возражать, если я присоединюсь к молодым людям, и мы посидим вечерок в каком- нибудь модном кабаке?» Мы с Бобом немножко растерялись, но Диас согласился раньше, чем мы успели прореагировать. Изобразили радость и отбыли. 

Ресторан, куда нас затащила Ан, назывался «Парадиз». Примерно через часок Боб откланялся, и мы с Ан остались наедине. Если бы эта молодая и привлекательная особа не была женой Диаса, так почему бы и нет! Я попытался перевести беседу в сферу наших с Диасом научных интересов, но это не нашло никакой поддержки. Тогда я попросту выдал текст, что супруг уже, по всей видимости, заждался и пора домой. В ответ Ан рассмеялась.  

− Знаешь, если я и вовсе не приду, он не очень огорчится. Только бы не было разговоров, порочащих его честь. − Взглянув на свои часики, добавила. − Если только в этом проблема, то поехали к тебе. Во всяком случае, еще пару часов у нас есть. 

Деваться было некуда. Мораль в данном случае тривиальна: не женись на красотке, которая младше тебя на двадцать лет. Со временем природа отомстит. 

На следующее утро Диас позвонил мне, но вопреки предчувствиям, по совсем другому поводу. Профессор предлагал не ждать разрешения министерства, а отправиться совсем в другое место. Правда, без него. Побывавшая там студенческая экспедиция утверждала, что обнаружила в некой пещере следы пребывания древнего человека. В свете дискуссии о заселении Американского континента в сравнительно позднее время, это открытие представляло бы огромный интерес. Лопес, его помощник, согласен ехать. Он отличный специалист. Еще с одним неизменным спутником профессора − Хуаном, следовало переговорить. Но тут, по-видимому, проблем не будет. Хуан во всех экспедициях профессора выполнял охранно-хозяйственные функции. Впрочем, если было нужно – брался и за лопату. Я был с ним в прошлой экспедиции, и мне расписывать его достоинства не нужно было. Главная проблема по профессору – это деньги. Если я добуду их у своих спонсоров (сверх предназначенного для основной экспедиции), то все остальные проблемы он берет на себя. Я ответил, что сегодня же позвоню в Нью-Йорк и незамедлительно извещу его о результатах переговоров. Действительно, незамедлительно запросил себя и решил, что требуемая сумма, в сущности, для меня незначительна, а посему спонсоры выразили свое согласие. Сидеть в городе и ждать разрешения бог знает сколько времени не интересно, даже если при этом развлекаться с Анной-Марией. Вечером прилетел Фил, а еще через два дня мы отправились поездом по назначению. 

____ 

Небольшой унылый городок в предгорье, который казался пустым, встретил нас жарой и пылью. Перемещаться дальше следовало на лошадях. Через пару часов Хуан эту проблему решил и, переночевав в каком-то сарае, поскольку никаких гостиниц или чего-то подобного в городке не было, мы на рассвете тронулись в путь.  

Проводник, которого Хуан нанял, готов был довести нас только до самого селения. Дальше мы должны были добираться сами, порасспросив местных жителей, которые, как я понял, любезностью не отличались. 

Пустынный ландшафт, изредка нарушаемый зарослями кустарников и одиночными деревьями. Почва серо-бурая. Дороги как таковой нет. 

Заночевали в какой-то лощине. После ужина сидели у костра и толковали о разном. Проводник сказал, что пещеры, в которые мы стремимся попасть, проклятое место. Там во времена войны с испанцами расстреливали людей, и их неприкаянные души до сих пор бродят по ночам. Мы с Лопесом переглянулись. Не их ли останки студенты приняли за нечто доисторическое? 

− Лучше бы не ходили туда. Уж сколько людей пробовало, но добром это никогда не кончалось. 

− Они поумирали, что ли? – Фил спросил по-английски, а я перевел. 

− Не они, так другие. Но всегда что-нибудь с ними нехорошее случалось. 

− В прошлом году была там группа наших студентов. Вроде бы все в добром здравии.  

Немного помолчав, проводник сказал: 

− Они выпустили оттуда зло. – Еще через некоторое время добавил. − На правом берегу реки деревня, но вместо старосты всем заправляет какой-то монах. Вроде христианин, но не такой, как все. Он там главная власть. А на левом берегу живут несогласные. Всего одна семья. Большая семья. Живут все вместе. Дом большой построили. Тоже христиане. Хорошие люди. Они как отделились – мирно стало. А с прошлого года все вроде озверели. С ружьями ходят. Сюда полиция приезжала – предупреждала ихнего попа. 

− И вы связываете это с посещением пещеры студентами? – подал голос Лопес.  

Проводник пожал плечами. 

− Сами посудите. Это завсегда так. Что-нибудь нехорошее случается непременно. 

Фил завернулся в одеяло и улегся спать. Хуан спал уже давно. На всякий случай решили по очереди дежурить. Мне выпало первому. Лопес продолжал сидеть, уставившись в огонь. 

− Лопес, я вижу, эти рассказы на вас подействовали! Вы верите в бога, в мистику? 

− Как вам сказать? В бога, пожалуй, не верю, но в нечто, стоящее над нами и как-то организующее мир верю. 

− Разве это, по сути, не то же самое? Просто вы как бы отвергли ритуальную компоненту. Но для таких как вы, она может быть и не нужна. Странно, однако. Вы ведь человек весьма просвещенный! 

− Просвещение само по себе не решает ни нравственных проблем, не вносит достаточной ясности в миропонимание вообще. Не очень-то добавляет миру ни доброты, ни ответственности. 

− Но все же содействует. Однако причем здесь пещерные суеверия? Это незнание порождает мистику, оккультизм. 

− Нельзя же с такой легкостью всегда отрицать некоторые многократно зафиксированные вещи! Отрицание непонятного, хотя и наблюдаемого – это всего лишь защитная реакция психики. 

− В отношении твердо установленных фактов я с вами согласен. Но их ведь не так уж много! К тому же со временем многое разъясняется на вполне научной основе. 

Вера в нечто мистическое – это не объяснение, а просто уход от решения. Это тоже психическая защита. 

Долго молчали. Наконец Лопес встал и начал устраиваться на ночлег. Уже лежа, пробормотал. 

− Разум всегда должен допускать наличие чего-то нового, неизведанного. А если он с ним встречается, то следует его изучать, а не «заметать под ковер». 

− С этим не поспоришь. Вот у нас есть шанс одно такое суеверие, одно неизведанное проверить.  

Он не ответил. 

Утром двинулись дальше. Кроме нас пятерых, с нами еще две лошади, навьюченные имуществом. Кроме Лопеса все вооружены. Я со своей супер-винтовкой. Пистолет тоже при мне. Ружья для Фила и Хуана достал Боб. С отдачей. У проводника что-то древнее времен второй мировой войны. 

Часам к двум мы въехали в редкий лесок, который постепенно густел. Еще через пол часика показалась река. Футов триста не меньше. Проехали с милю вдоль по берегу, когда проводник остановился. 

− Если хотите в деревню, то здесь брод и переходите на правый берег. Если к несогласным, то они ниже по эту сторону. Пещеры там. – Он махнул рукой влево. 

− Зачем нам в деревню? 

− Может, рабочих нанять захотите. Эти навряд согласятся. У них своей работы хватает.  

Расплатившись с проводником, решили в деревню не заезжать, и направились вниз по течению к «несогласным». 

Заметили нас, очевидно, еще издали. Двухэтажный деревянный дом, огороженный высоким забором. Из ворот вышли двое с ружьями в руках. Еще один ствол я заметил в окне второго этажа. Злобно лаяли невидимые за забором собаки. 

В переговоры вступил Лопес. Оказывается, он запасся письмом от ребят из прежней экспедиции, и это сразу решило все проблемы. Я не был в восторге от того, что Лопес утаил это от меня, но решил не обращать внимания. 

Нас устроили в чистом сарае и пригласили к обеду. Обед прошел без особой чопорности, но и без даже намека на какую-то развязность. За столом были только взрослые. Не считая нас, пять мужчин и пять женщин.  

После обеда были улажены без проблем все материальные вопросы, и мы отправились в свой сарай разбирать вещи. Вечером молоденькая девушка лет пятнадцати принесла нам на ужин кувшин молока, сыр и лепешки. Ко мне она обратилась по-английски. Акцент был сильный, но понять ее можно было вполне. Она учиться в колледже иезуитов, и просила разговаривать с ней по-английски, для практики. Пока мы ели, я попутно рассказывал ей про нашу экспедицию, про университет. Выразил удивление, что именно ее отправили учиться. Засмеялась.  

− Я способная. У меня это хорошо получается. Летом приезжаю домой и помогаю в работе. 

Расспрашивал ее про прошлогоднюю экспедицию, про пещеру.  

− Вы католики? – Она слегка замялась. 

− Не совсем, но выбора не было. 

− А те, за рекой? 

− Они сектанты. Держитесь от них подальше. Они на все способны. – Она сразу посерьезнела. – Их бог жалости не знает. 

Чувствовалось, что разговор на английском дается ей не легко. Увидев, что мы поели, собрала посуду и ушла, не забыв пожелать нам доброй ночи и по-испански, и по-английски. 

Немного погодя, зашел хозяин. Финансовые вопросы вроде были все урегулированы! Но он зашел предупредить нас в отношении деревенских. В прошлый раз студентов сопровождали солдаты. А сейчас нас мало и они могут доставить неприятности. Говорил уклончиво. Уходя, еще раз заметил, что нас предупредил. 

Утром после завтрака мы выехали. Хозяин послал с нами одного из своих сыновей – парнишку лет двенадцати. С ружьем. Дорога шла с небольшим подъемом. Вдали синели горы. Лесок скоро кончился, и мы ехали по бурой и сравнительно ровной пустоши. Наконец, часа через полтора добрались до подножья невысокого, но протяженного холма. На высоте примерно десяти футов зияли два больших проема. К левому вела дорога явно искусственного происхождения. По ней, слегка пригнувшись, мы въехали в довольно обширную пещеру, в которой можно было разместиться вместе с лошадьми. Мальчонка ускакал, а мы стали располагаться. Пока Хуан с Филом раскладывали вещи, мы с Лопесом осмотрели пещеру. В левой части чернел вход в низкий и извилистый коридор, который вел куда-то в глубь холма. В правой части в известняке было вырублено нечто вроде тоннеля высотой примерно футов в десять. Мы двинулись по нему, но ярдов через пять уперлись в завал, так что пришлось возвращаться. 

Пошли по левому коридору. Он был гораздо уже и к тому же скоро начал еще больше сужаться. Потолок тоже опустился. Пришлось пригибаться. Пол был очень не ровный. 

− Где-то он разветвляется, – пробормотал Лопес.  

И действительно, скоро мы обнаружили ответвление влево. Поразмыслив, продолжили идти прямо. Минут через десять подошли к выходу, заросшему кустарником. Выбравшись на свет, оказались на противоположном склоне холма. Ничего интересного. Обратно шли, внимательно осматривая потолок и стены. Судя по всему, коридор был искусственного происхождения. В одном месте на стене вырезаны еле видимые и малопонятные символы. Нам, во всяком случае, они ни о чем не говорили. На полу изредка попадались кости всевозможных мелких животных. 

Левое ответвление было еще уже и ниже. Через сотню футов пришлось пригнуться. Футов через двадцать коридор оканчивался небольшой круглой камерой. По середине находился полусгнивший столб, и вокруг него еще можно было различить следы костра. Это было странно, так как при отсутствии вентиляции тут можно было попросту задохнуться. Да и для горящего костра кислорода вряд ли было достаточно. На стенах и потолке никаких знаков. Только у самого выхода дотошный Лопес обнаружил полустертые цифры, из которых различить можно было только первые 1 и 8. Получалось 18… Это была уже современность. От интересующего нас древнего мира довольно далеко. 

За четыре дня мы изрядно перекопали главную пещеру. Нашли множество человеческих костных останков, но по уверению Лопеса, это были сравнительно поздние захоронения. Можно даже сказать, современные. Нашли и несколько плоских кремней, но чтобы назвать их рубилами или какими-то другими орудиями труда древних, нужно было иметь уж слишком богатое воображение. Зато нашли две расплющенные пули от мушкетов или чего-то подобного. Удивляло отсутствие остатков одежды. 

Сидя у вечернего костра, мы с Лопесом решали, что делать дальше? Можно было продолжать углубляться в главной пещере, а можно было попытаться разобрать завал. Кто знает, что там за ним. С утра решили заняться завалом. 

Но утро приготовило нам другой сюрприз. На костре, разведенном снаружи, варился утренний кофе, когда к нам пожаловали два всадника. За спинами у них торчали ружья. Я находился в пещере и быстренько взял свое ружье. Не слезая с коней, один из прибывших, чуть ли не давя Лопеса лошадью, спросил далеко не мирным голосом, что мы тут делаем, кто мы такие и кто нам разрешил копать в пещере? Стоя в проеме, я в тонах по возможности мирных объяснил, что мы экспедиция столичного университета, и что у нас имеется разрешение на археологические раскопки, подписанное министром внутренних дел и военными властями. Разрешение военного коменданта района у нас тоже имеется. Немного покрутившись вокруг, они потребовали предъявить им эти бумаги. У меня были ксерокопии всех документов, и одну из них я им передал. Сделал я это, преодолевая сильное желание послать их куда подальше, но здравый смысл возобладал. Все же я спросил, кто они такие? Это их почему-то чрезвычайно разозлило. Они начали еще энергичней дергать своих лошадей за поводья. Один из них, по-видимому, старший, выругался и заявил, что без разрешения их старосты ничего здесь трогать нельзя, и что бы мы немедленно ехали с ними. Я возразил в том смысле, что юрисдикция старосты на столь отдаленные от деревни места вряд ли распространяется. Майор Рамирес не говорил мне, что кроме него здесь может командовать еще кто-то. Небрежно сунув наши бумаги за пазуху, он заявил:  

− Получите свои бумаги у старосты. А с этими заречными лучше не якшайтесь. Вам же хуже будет. 

Развернув лошадей, они стремительно унеслись прочь. Из глубины пещеры вышли Хуан с Филом. Оба с ружьями в руках. 

Мы поняли, что пора сворачивать работы. Власти были далеко, а эти отнюдь не мирные поселяне могут разделаться с нами очень быстро. Нравы в стране всем известны. Но и любопытство наше было велико. Поэтому, наскоро позавтракав, мы принялись за расчистку завала. К концу дня напряженной работы мой лом провалился в пустоту. Но мы валились с ног от усталости. Лопеса, от которого в этой тупой работе было минимум пользы, направили для приготовления ужина. Поели и завалились спать. Первым дежурил Фил. Но в течение ночи не произошло ничего угрожающего. Едва поев, мы тут же кинулись расширять отверстие. При свете фонаря было видно, что тоннель идет дальше и что стены его чем-то облицованы. Еще через час в отверстие уже можно было пролезть, что я и сделал. Действительно, стены были облицованы камнем. На высоте примерно пяти футов из белых прямоугольных плиток по обе стороны коридора шли полосы. Нечто вроде фриза, причем на каждой плитке было какое-то изображение красного цвета. Да, это была действительно находка, достойная внимания. Присмотревшись, мы с Лопесом поняли, что на белых плитках изображены жуткие сцены истязания людей. Вот некто с бородой перерезает своей жертве глотку. Вот два, по-видимому, воина удерживают на каком-то столе жертву, а над ней нависает бородатый и горбоносый тип с ножом и совершенно очевидными намерениями. А, что бы не было сомнений, на следующей плитке изображено расчленение тела. И все в таком же роде, причем некоторые сцены явно повторялись. 

Пройдя еще шагов двадцать, мы очутились в большом круглом помещении футов двадцать в диаметре с купольным сводом. 

По середине зияло чернотой круглое отверстие – колодец диаметром футов в пять. От глубины его кружилась голова. У стен помещения располагались две каменные как бы лежанки. Под впечатлением только что увиденных картинок, я живо представил себе, как на них-то и производят все эти жуткие экзекуции. Возможно, я был не так уж далек от истины. Но что-то подсказывало нам, что нужно спешить и уносить поскорее отсюда ноги. Фил с Хуаном начали сворачивать лагерь, а мы с Лопесом фотографировали и подбирали осколки нескольких выпавших плиток. Кое-как заделали проход и очень скоро двинулись к своим гостеприимным хозяевам, которых не видели уже почти неделю. Ехали в напряжении потому, что ожидали в любой момент уже не двух, а пару десятков «гостей» с отнюдь не добрыми намерениями. 

Не доехав до леса, Фил остановил лошадь и показал нам на столб дыма, поднимавшийся со стороны усадьбы. Доносились еле слышные на таком расстоянии выстрелы. Конечно, в местные усобицы лучше не встревать. Мы скучились на опушке, не зная, что предпринять. Через некоторое время услышали, что кто-то бежит по лесу в нашу сторону. На всякий случай рассредоточились и приготовили ружья. Из леса выбежала Лусия. Та самая, которая говорила со мной по-английски. Увидев нас, она зарыдала и опустилась на землю. Я спешился и подошел к ней. Сквозь слезы и всхлипывания она рассказала, что сегодня утром на них напали сектанты. Отец велел ей бежать к нам, но она спряталась в кустах и все видела. Убили всех. Даже детей. Забирают скот, инвентарь, домашнюю утварь. Уцелела она одна. 

Мы молча слушали, пораженные дикой жестокостью. Она как бы дополняла только что виденные нами картинки на фризах подземелья. Лопес предложил немедленно уезжать. Я возразил. Может быть, там кто-то уцелел и нуждается в помощи? Фил и Хуан поддержали меня, и через некоторое время мы уже подъезжали к остаткам догоравшей усадьбы. 

Из одного окна свисал обгоревший труп женщины. Из-за сильного жара близко подъехать было невозможно. Фил подозвал меня и показал нечто бесформенное и кровавое. Это было туловище мужчины. Обезглавленное и с обрубленными конечностями. На пороге лежало обгоревшее тельце ребенка с разможженой головкой. Все. Я дошел до точки кипения. 

− Лусия, их еще можно перехватить? – Она не отвечала, молча глядя на пожарище. Потом, словно очнувшись, заговорила. 

− Наверное, можно. Они со своими телегами едут очень медленно. К броду. Выше есть другой брод, но с телегами там не пройти, а на лошади можно. 

− Я никого не зову с собой, но я хочу их на переправе встретить. А вы подождете меня на левом берегу. 

До верхнего брода добрались быстро. Фил и Хуан молча присоединились ко мне. Лопес с Лусией должны были ждать нас здесь, на левом берегу. 

Правый берег был сравнительно высокий. На месте, где можно было переправляться с телегами, высокий берег снижался, и проходила дорога к броду. По заверению Лусии другого места для переправы с телегами в окрестностях не было. Бандиты, как я надеялся, еще не проходили. Видимо, награбленное имущество сильно тормозило их продвижение. Бандиты. Какие же это бандиты? Мирные поселяне. В Христа верующие. Ненависть захлестывала меня. Но следовало спешить. Они могли появиться в любую минуту. Привязав лошадей, разбились на две группы. Фил с Хуаном залегли слева, а я справа от дороги. Еле успели. Обоз, окруженный всадниками в круглых черных шляпах, показался буквально через несколько минут. «Кажется, все-таки их бог против них» − успел я подумать и занял позицию. 

Изрядно нагруженные возы медленно въезжали в реку. Всадники с двух сторон поддерживали их, пытаясь противостоять течению. Видимо, это требовало изрядных усилий. Как-то не верилось, что эти самые люди только что, в сущности, ни за что убивали других людей, проявляя просто-таки зверскую беспощадность. Какая религия, какой бог могли позволить такое? И тут я вспомнил кровавых жрецов на фризе в пещере. Что ж, достойные продолжатели традиции. Но погодите! 

Когда передний воз достиг примерно середины реки, я выстрелил. Выстрела никто не услышал. И не только потому, что ружье мое было почти бесшумным. Река тоже шумела изрядно. 

Лошадь рухнула в воду. Всадники, не понимая в чем дело, кинулись ее поднимать. Вся колона остановилась. До них не было и шестидесяти ярдов. Мишень они представляли собой отличную. Державший вожжи на первой телеге рослый старик с седой бородой и крючковатым носом показался мне ожившим жрецом с одной из картинок подземного фриза. 

Он получил вторую пулю. В тот же миг открыли огонь Фил с Хуаном. Это было побоище. Я методично снимал их одного за другим. В меня даже не стреляли. Когда обойма кончилась, я немного пришел в себя. Надо было уходить. Две лошади, потерявшие всадников, выбрались из воды и брели по дороге. Схватив одну из них под уздцы, я побежал к своим лошадям. На встречу мне выскочил Фил почему-то с двумя ружьями.  

«Хуан убит». Рассуждать было некогда. Мы вскочили на лошадей и понеслись к верхнему броду. 

Что ж, я сделал все, что мог. Погони не было. Перебравшись на левый берег, мы обнаружили кроме Лопеса и Лусии еще и ее брата Педрито. Того самого, который сопровождал нас к пещере в первый раз. Как ему удалось спастись, я не знаю, но выяснять это не было времени. Лусиия и Педрито сели на пригнанных нами лошадей, и мы отправились восвояси с предельно возможной скоростью. Нас не преследовали. 

В городке я, прежде всего, отправился к военному коменданту. Записали показания Лусии. Я тоже добавил. Все мы расписались в протоколе, и майор Родригес обещал наказать преступников. 

Вечером Фил подал мне бумажник Хуана. Лопес, глядя в окно, сказал: «Его смерть на вашей совести». Я перевел его слова. 

Фил стукнул кулаком по столу, выругался и вышел из комнаты. Воцарилось тягостное молчание. 

− Лопес, я никого не принуждал. Это было делом совести каждого. Ваша совесть подсказала вам умыть руки. А он хотел отомстить негодяям. Как и я. Если вы скажете, что наши действия незаконны – это другое дело. Но добро и справедливость никогда не победят в этом мире, если у них будут слабые кулаки. – Он молчал. – Обо мне можете говорить, что хотите, но порочить имя Хуана при мне настоятельно не советую 

− А у вас нет ощущения, что это просто расправа, вызванная приступом гнева? Праведного гнева, не спорю. Они нецивилизованные дикари, а вы опустились до их уровня. Они заслуживают сурового наказания, по суду, после тщательного расследования. Ведь вы, в сущности, разделались с исполнителями. Отвели душу.  

Все, сказанное им, было справедливо. Я бы сказал, абстрактно справедливо. 

− Вообще-то говоря, вы, пожалуй, правы. Но ведь условия специфические! По сути, никакое право на этой территории не действует. Если не сделать то, что мы сделали, то это было бы торжество безнаказанности. В таких ситуациях действует право гнева. Мы осуществили возмездие. Насилие по праву гнева. Оно несовершенно. Порой и несправедливо. Полагаю, что последнее в данном случае не таково. – Он с сомнением покачал головой. 

− Может быть, в данном конкретном случае вы и правы, но ощущение от вашего поступка тяжелое. Они дикари, но вы-то…И это право гнева….Что-то новое в юриспруденции. 

− Скорей архаичное. Я отлично понимаю, подаваться чувству гнева следует далеко не всегда, хотя чувство это вполне естественное. Более того, чувство это переходяще, а закон по идее должен быть холоден, бесстрастен и справедлив. Но, повторяю, ситуация была чрезвычайная. 

− Может быть. Может быть. Я понимаю, что и вы рисковали своей жизнью. 

Уже на перроне, перед расставанием он подал мне руку и сказал.  

− Извините. По всей видимости, в нашем споре я был не прав. Иногда нужно прислушиваться и к своим чувствам. Мне следовало тоже пойти с вами, но я не умею стрелять. 

Трудно было понять, он действительно согласился со мной, или попросту не хотел портить отношений с финансовым источником. 

_____ 

В столице никаких заметных изменений. Разрешения министерства все еще нет. Мы с Лопесом сделали подробный доклад профессору. Наши снимки очень его заинтересовали. Лопес засел за отчет, а я за статью в журнал. Подробный доклад представил и Бобу. Выслушал меня молча, выражая свои эмоции в отдельных местах лишь покачиванием головы. К концу моего повествования он только сказал: «Закажи еще бутылочку». Немного помолчав, добавил. «Значить, попер один против всей банды!» Я уточнил, что не один, но он только махнул рукой. «Счастливо ты отделался, вот что я тебе скажу». Обещал связать меня с монахами на предмет устройства судьбы Педро и Лусии. И действительно, связал. Я был принят помощником епископа, который распорядился при мне о зачислении их в иезуитский колледж на полном содержании. Я тут же оплатил за год вперед. Он же обещал воздействовать на армию с целью содействия в «искоренении ереси». Редкий случай! Интересы клерикалов и мои совпали. Вообще, знакомясь с историей и нравами доколумбовой Америки, я все больше убеждаюсь в том, что нравы, привнесенные католиками, неизмеримо либеральней кровавых порядков, царивших в этих местах до их прихода. Симпатии мои к церкви не возросли. Но я стараюсь быть объективным. 

Уже на следующий день, экипировав ребят, я отвел их в колледж. 

Статья была готова через три дня. Моя фамилия по настоянию Лопеса стояла первой. Профессор написал обширное введение. В общем, все были вроде бы довольны. 

В последний вечер перед моим отбытием в Штаты Лопес зашел попрощаться. Впрочем, как только разрешение будет получено (если!), мы с Филом тут же вернемся. Боб обещал похлопотать, а это было весомо. Собственно, можно было ожидать и здесь, но я соскучился по своим детишкам. 

Сидели в креслах и потягивали очень недурное местное вино. 

Резко меняя тему разговора, Лопес спросил: 

− Так что, приходиться признать, что в легендах прошлого больше правды, чем способен признать современный рациональный разум! Зайдя в пещеру, мы таки выпустили какую-то порцию зла. Этого, я полагаю, вы отрицать не будете? 

− Но, как ученый, вы прекрасно знаете, что одного такого факта все же не достаточно, чтобы уверовать в нечто мистическое.  

Он помолчал, а потом заметил. 

− Мы уже говорили, что рассудок должен допускать возможность чего-то принципиально нового, неизведанного. 

− Но не обязательно все это неизведанное считать мистическим! 

− Конечно, не обязательно, но происшествие с нами все же говорит в пользу последнего. Вам не кажется, что наше миропонимание отнюдь не окончательно, и не обязательно отражает реальную картину мира? Ведь, возможно, существуют более глубокие причины явлений, не явные для ординарного разума. И если их найти и суметь ими управлять, то появится возможность влиять на происходящее, на мир явлений сегодняшних иным, более эффективным способом. 

Переход был слишком резок, и некоторое недоумение, по-видимому, отразилось на моем лице. 

− Я хочу сказать, − продолжал Лопес, − что всякая причина дает соответствующие следствия. Должен существовать определенный механизм взаимодействия этих причинно-следственных связей. Если этот механизм познать, то можно попытаться изменить причины и этим изменением воздействовать на цепочку последующих следствий. 

− Лопес, вы это серьезно? 

− В порядке гипотезы, которая многое объясняет. 

− Но, ведь, сразу возникает ряд сложнейших вопросов! И если на них не ответить, то вся ваша гипотеза не более чем игры разума. Во-первых, время. Причины были когда-то, а следствия, быть может, через тысячи и даже более лет. Сегодня их уже нет, этих причин, так на что же воздействовать? Но, предположим, они запечатлелись на каком-то неведомом нынешней науке носителе информации. Вечном носителе. Что это такое? Но, предположим, есть такой носитель. Гипотезы такого рода мне известны. Некое Вселенское информационное поле. Но, откуда следует, что эта зафиксированная информация о прошлых событиях-причинах способна сегодня подвергаться воздействию и, в свою очередь, воздействовать на эти, давно уже не существующие, причины? Тут, простите, без чуда не обойтись. 

− Но, может статься, что представляющееся сегодня чудом есть лишь мера нашего незнания, или просто невежества. Существуют люди, которые, в силу определенных способностей мозга, умеют отыскивать эти причины. Они обладают особым тонким чувствованием, неким внутренним озарением. 

− Дорогой мой, но это уже не наука, а шаманство. Убедительных доказательств таких предположений, таких фактов я не знаю. А будь они – мир науки перевернулся бы. 

− Что ж, может быть, когда ни будь и перевернется.  

Он засмеялся, и мы выпили еще по рюмке отличного вина 

− У вас, коллега, нет ощущения, что уж слишком вы консервативны? – Лопес вежливо улыбался.  

– Вам предсказали событие. Оно совершилось в точном соответствии с предсказанным, но, в угоду своим убеждениям, вы замечать это не хотите. 

− Нет, вы не правы. Я не просто заметил совпадение! В моей памяти оно сохранится навсегда. Но одно совпадение – это не статистика. И вы это знаете не хуже меня. А что до консерватизма, то он просто необходим и в жизни вообще, и в науке особенно. Это защита от потока малоубедительных, но очень, порой, ярких идей и концепций. 

Так мы интеллектуально развлекались, пока вино не кончилось. Он откланялся, а я принялся укладываться. Но тут позвонил Боб. 

− Фред, надо бы срочно встретиться. Давай через пол часа в Парадизе.  

Время было уже не раннее, но к Бобу я привык относиться серьезно, а потому не задумываясь ответил:  

− Слушаюсь, сэр! Прибуду незамедлительно.  

Когда я пришел, он уже ждал меня, прихлебывая нечто из рюмки. 

− Что случилось?  

Он спокойно допил свою рюмку, поставил ее на столик и развернулся всем корпусом ко мне. Я понял, что принял он уже прилично. 

− Майор Рамирес прислал бумагу, в которой обвиняет тебя и твоих людей в нападении на мирных жителей и массовом истреблении местного населения. Оказывается убийство «заречных» тоже твоих рук дело. 

− Вот сволочь! Не съездить ли и пристрелить этого подонка! 

Боб рассмеялся. 

− Вот тебе еще одно доказательство злонамеренности подлых янки. Я вижу, что ты вошел во вкус разделываться с негодяями! Но почему только с Рамиресом? Большинство остальных не лучше. Большинство людей вообще – изрядные сволочи. Или ты этого еще не заметил? Короче. Если ты хочешь в будущем благополучно пребывать в этой стране, то дело нужно замять, а для этого следует кое-кому дать. Здесь – это обычное дело. Твоя проблема в том, что они почуяли у тебя доллары. Я могу обеспечить твою безопасность до отлета самолета завтра утром. И то при условии, что ночевать ты будешь в посольстве. 

− Кому и сколько? 

− Кому – это тебе придется положиться на меня. А сколько? – он ненадолго задумался. 

− Думаю, трех «кусков» хватит. 

Я молча достал свою чековую книжку и выписал 5000. Передавая чек, заметил, что вовсе не настаиваю, чтобы отдавать им все. Он внимательно прочел, сложил его пополам и порвал. 

− Извини. Следов оставлять не нужно. Утром ты вполне успеешь в банк, а я, так уж и быть, приду тебя провожать. 

Он снова наполнил свою рюмку. Потягивал вино и разглядывал меня. 

− Не подумай Боб, что я люблю разбрасывать деньги. Но почему не сделать другу приятное, если это в моих возможностях? И сейчас, и впредь.  

Он усмехнулся. 

− Что ж, спасибо. Учту на будущее. Знаешь, а ведь действительно жуткая история! Не уверен, что на твоем месте я поступил бы так же. Ты преподал этим подонкам урок. Показал, что такое американский спецназ и американское оружие. Но ты здорово рисковал! – Наклонил голову и, не спуская с меня глаз, добавил. – Приятно отметить, что не все еще прогнило в нашем государстве, и благородные мстители есть не только на экранах. Кстати, не плохой сюжет для сценария очередного боевика. И что поразительно, все будет правдой. 

Уже в машине сказал: 

− В этом деле с Рамиресом у тебя есть мощный союзник. 

− Это кто же? 

− Глава местных католиков, епископ. С его помощью Рамирес получит хорошую нахлобучку.