Генеральский телевизор имел из всех трёх домашних наибольший экран. Это давало повод приводить на наши с генералом посиделки жену. Нелитературное «затаскивать» в большей мере соответствовало бы действительности. Правда, иногда наши взгляды расходились настолько, что, переглянувшис, мы ТV либо выключали, либо переключали и, бывало, жена перемещалась к другому экрану. Вообще, надо признать, что с годами интеллектуальный паритет с женой нарушался всё больше и всё в большей степени подменялся единством на семейной основе. Это было хоть и естественно, но и для прочности семейной конструкции опасно. Однако сейчас речь не об этом. С Генералом мы обсуждали некую психологическую ситуацию. Я пытался понять, почему признаваемая мной справедливой позиция Гены в вопросе распределения доходов, всё же мне неприятна. Первая версия – въевшийся в сознание номенклатурный паразитизм. Раз я по штатному расписанию числюсь главным инженером, то моя ставка должна быть значительной и неизменной. Действительно, в наш переходной период психологически всё немного перемешалось. Наше предприятие было основано не на использовании первоначально вложенного капитала, когда доходы распределяются пропорционально исходным вложениям. Мы зарабатывали за счёт своей трудовой деятельности. Так что распределение доходов и должно было происходить пропорционально трудовому вкладу. Надо признать, что мой вклад в виде руководящей инженерной мысли действительно был сравнительно незначителен. Так уж сложились наши обстоятельства. Они просто не требовали каких-то сложных инженерных решений или расчётов. А держалось всё вообще на сложном переплетении личных и материальных отношений с руководством. Большей частью работ руководил непосредственно Гена. Большинство заказов тоже доставал он. Что же делал я? Работал над выполнением конкретных заказов, как и он, Подключался в сравнительно редких критических ситуациях и к его работам. «Бумажные» проблемы тоже решал Гена. Это, по существу было самое важное. Не подпиши нам начальство приёмочный акт, и заказчик работу не оплатит. Так что же мне не нравилось? Моё участие в экстремальных ситуациях типа истории с рэкетирами или возникающих изредка конфликтных ситуаций с клиентами конкретно материально не оценивались. Всё вроде было справедливо! Так что же мне не нравилось? Генерал заметил, что предпочтительно, когда личные отношения в бизнесе не присутствуют. На это я возразил, что в классическом бизнесе – это, возможно, и так, но у нас в огромном дефиците элемент личного доверия. По нынешним временам – очень ценная составляющая. 

- Но не может же это оплачиваться? 

- Строго говоря, я и получаемое не окупаю, если эту составляющую совсем не учитывать. 

- Что ж, таков сегодня наш бизнес. Всё в нём перемешано. У вас ещё далеко не худший вариант. 

- А вообще-то жизнь уходит на примитивное деньгодобывательство. Даже обидно. 

- Это может быть обидно только в том случае, если человек, способный на большее, вынужден заниматься в силу обстоятельств всякой ерундой. Вы чувствуете себя способным на большее? 

- Я бы не отважился сказать «на большее», но с удовольствием занимался бы другим. Предпочёл бы преподавать. Это мне по сердцу. А должен благодарить судьбу в лице Гены, что могу хоть таким способом зарабатывать на жизнь. – Он долго рассматривал меня, а потом спросил. 

- Имея деньги, вы снова пошли бы в учителя? 

- Пожалуй. Беда в том, что моих денег хватит от силы на пару лет нормальной жизни. А потом будет как проклятие из популярного фильма: «Что б тебе жить на одну зарплату!» Собственно, и жить – то на неё невозможно. – Помолчали. 

- Как вы смотрите, если мы выберем время и подъедем на кладбище к Елене Николаевне и Маркелу Савельевичу? 

______ 

Прихватив генерала, я поехал по объектам. Но там всё шло своим чередом и начальственного ока не требовалось. Часам к четырём добрались до кладбища. Мы договорились, что на обратном пути за рулём будет генерал (Виктор Павлович даже свою форменную шинель надел), а поэтому я рассчитывал немного выпить. На кладбище – это мне просто необходимо.  

За эти годы всё вокруг изрядно заросло, так что захоронение нашли с трудом. Усадил Виктора Павловича на скамью за столик внутри ограды и принял первую дозу. Всё было на месте. С фотографии нам улыбалась моложавая Елена Николаевна и бравый будённовец в усах и с шашкой между колен. Тоже молодой и какой-то даже задорный. Довольно долго сидим молча, окружённые целым сонмом разномастных памятников. И лица, лица с фотографий! Имена и лица… 

Генерал первым нарушил молчание. 

- Вот чем всё и кончается. – Мысль далеко не оригинальная, но здесь приобретающая какую-то особую убедительность. – Он снова замолчал. Я принял ещё, и мне, что называется, захорошело. Почему-то подумал, что кладбище – это вовсе не обитель упокоения душ умерших, а что-то вроде коллективного памятника минувшим жизням. Грозное нам ещё живущим напоминание. Вдруг я услышал голос генерала. 

- Завещаю, прошу урну с моим прахом захоронить здесь же, и пару слов добавить. – Снова молчим. 

- Хорошие были люди? – Он как-то неопределённо качнул головой. 

- Те, кого Маркелыч срубал или там, в расход пустил – вряд ли такую мысль поддержат. А для своих! Для своих был бесстрашен и справедлив. Я ведь тоже его не знаю. Это по рассказам отца. Хорошо отец о нём говорил. Он у Маркелыча в эскадроне службу начинал. Ну и Елена Николаевна! Ей я всем обязан. Тоже кротостью нрава по молодости лет не отличалась. Кровавые были времена.– Мы снова замолчали. 

- Чего никак не пойму, так это зачем оно всё? – Раз меня потянуло на смысл жизни, значит пить хватит. Но так просто остановиться я уже не мог. – По сравнению с осмысленностью наших каждодневных действий, бессмысленность самой жизни и угнетает, и потрясает. Не меня первого, понятно. А как вы на это смотрите? 

- Как смотрю? Как на естественный процесс. Закон всего живущего в данной области Вселенной. Необычность, некая исключительность только в осознании людьми этого прискорбного для них обстоятельства. Тут конечно конфликт. Но, полагаю, со временем его разрешат. 

- Как? Бессмертие изобретут? 

- Ну, не совсем. Нечто вроде реинкарнации. В конце концов, вы же не цепляетесь именно за эту печень или именно эти руки? Речь идёт о сохранении вашего «Я», то есть памяти. Для ощущения бессмертия, а, правильней, неумирания, достаточно сохранения даже не всей памяти, а какого-то ядра что ли. Эту задачу решат. – Всё это показалось мне сначала несколько странным. Впрочем, а почему бы и нет? 

- Боюсь, что ни их, – я махнул рукой в сторону памятника, – ни нас это не коснётся. Мы умрём обычным манером.. 

- Конечно. Но впереди ещё столько поколений! 

- Честно говоря, не утешает. 

- Что поделаешь? Обидно другое. Когда мы с вами уйдём из жизни, сюда уже никто не придёт. Никто и никогда. И вот это будет окончательная смерть. – Холодало. Я допил свой коньяк 

- Вы не замёрзнете? 

- Да, вы правы. Нужно идти. – При этом он оставался сидеть. 

- Я пойду к машине, а вы подходите. 

Голова чуточку кружилась, мелькали обрывки картин-воспоминаний, слегка слезились глаза. Встал и подошёл к памятнику. 

- Баба Лена, я всё сделал, как ты велела. 

- Знаю, знаю. Спасибо тебе. Я и не сомневалась. Маркелыч вот тоже говорил: «Валентин не подведёт». Уж мы с ним на своём веку людей повидали разных. Много людей. Все, поди, уже умерли. И Виктор что просит, ты тоже исполни. 

- Конечно, исполню. – Кажется, я начал говорить вслух. Ещё Виктор Павлович подумает, что спьяну. Вдруг заговорил Маркелыч. 

- А лихо ты их прищучил! Вот это по-нашему! Всех бы их так, бандюг. 

- Нет, Маркелыч. Всех нельзя. Сколько мы их в гражданскую положили? И что, лучше стало? Заместо их другие поприходили. Кажись, их ещё поболе стало. Нет, это не метод. Это так, для души. 

- А для души что же, не надо? Для души и для острастки. 

- Ладно, – сказал я, – вы тут договаривайтесь, а я пойду. Не то Виктор Павлович простынет, на ветру сидя. Всего вам…- я запнулся. – Ещё приду сам. 

В машине просидел с пол часа. Когда выбрались на асфальт, он спросил. 

- И они отвечают? – Ага, значит, говорил вслух. 

- Конечно. – Глянул на меня с интересом. Гаишник на углу показал остановиться, но быстро соорентировался и, вытянувшись, отдал честь. 

___ 

Юбилейный год сочетал в себе приятное с неприятным. Ничего мистического я в этом не видел. Просто пришло время для определённых событий, и они совершались. Я далёк от мысли, что всё предопределено и чуть ли не сама история строго детерминирована. Это совсем не так. Кабы так, так чего трепыхаться? Уж коли победа коммунизма нам гарантирована, так стоит ли балансировать на грани атомной войны? Думаю, прав Пригожин. Ничего не гарантировано. Может и впрямь коммунизм, а может быть совсем даже наоборот. Судя по текущим событиям, так последнее куда вероятней. 

Неприятности состояли в дальнейшем снижении моих доходов на фирме. Впервые мне пришлось на Новый год добавлять из резервов. Это давало обильную пищу для размышлений. Новый бизнес организовать нам так и не удалось. Гена к этой идее относился прохладно. Его доходы росли, но затевать склоку мне ужасно не хотелось. Глядел только, что деньги делают с человеком! Пил он всё больше. Поил кого ни попадя. Покупал уже третью машину. Мне дотации шли с процентов на мои банковские вклады, но жить на них было всё же ещё нельзя. Хотя с помощью генерала я задействовал старинный вклад в английский банк. Там в доброй старой Англии ничего в этом смысле не изменилось. Начислили мне проценты – весьма внушительную сумму и перевели вклад персонально на меня. Это было очень внушительное подспорье. Большинство людей в стране получало зарплату меньшую, чем я проценты по вкладу. Но…на, примерно, 5000 рублей, на семью из шести человек, это маловато. При наших нынешних ценах – можно только что не голодать. 

Целая серия смертей тоже хорошему настроению не способствовала. Тихо скончалась Мария Николаевна. Скромные похороны. Какие-то неведомые мне старушки. Ушёл из жизни простой, хороший человек. Кажется, я всё сделал, что бы облегчить ей последние годы – годы немощи и болезней. Люда теперь всё больше времени проводила уже в своей квартире. Мамину красоту она не унаследовала, но была мила. Впрочем, я, конечно, не беспристрастен. Выросла скромная трудяжка. Для неё даже отдельная квартира не представляла такой уж опасности. Тем более, что я там бывал почти ежедневно, а ночевать она приходила домой. 

Умер Василий Павлович. Видно, плохо ему приходилось в последнее время. Попытки помочь со стороны друзей были им деликатно отвергнуты. Жил он с сыном и невесткой, и просил к нему не приходить. Мои попытки как-то помочь тоже отверг. Похороны были многолюдны, но близких себе людей я среди них не обнаружил. Да были ли они вообще – близкие мне люди? Посидел из приличия на поминках и при первой же возможности «слинял». Опять это тягостное чувство исчезновения человека, личности. Да что уж тут поделаешь! 

Генерал тоже сильно сдал. Невнимание дочерей как-то разъяснилось. Родной, оказывается, была только московская, Ася. Звонила раз в месяц или даже реже. А ведь фотографии фиксировали когда-то дружную семью! И это тоже, оказывается, смертно. Но почему? 

Мои подросшие мальцы оккупировали вторую комнату на генеральской половине, но он, как я уже говорил, не возражал. Сказал даже как-то, что их голоса не дают забыть, про жизнь, которая, несмотря ни на что, продолжается. Маша приезжала через день, и переоборудованная кладовка на генеральской половине, была за ней. Иногда привозила дочку. 

Однажды вечером Виктор Павлович передал мне ключи от некой квартиры. А заодно и документы на право собственности на моё имя оформленные. Из них я узнал, что мне подарена трёхкомнатная квартира площадью в 75 квадратных метров и почти в самом центре города. Как я понял, бывшее место встреч с агентурой или нечто подобное. Как генералу удалось её приватизировать, я выяснять не стал. До последнего времени он сдавал её своим сослуживцам. Теперь этим предстояло заниматься мне. Я опять спросил его про дочку. Ответил, что если вдруг обнаружится, что она нуждается, то чтобы помог по своему усмотрению. О внуках ни слова. Очень странно. Он не видел их уже много лет. Мне понять такое трудно, но и выспрашивать неловко. Пошёл принимать имущество. Или, по-другому, вступать во владение. 

_____ 

Прекрасная, хорошо обставленная квартира. Если её сдавать, то мой бюджет заметно пополнится. Сдавать не хотелось. Хотелось иметь некое убежище, где можно было бы уединяться. А зачем? Трудно объяснить. При всей моей любви к своему семейству, потребность такая во мне жила. Не вижу в этом ничего зазорного. Раньше использовал Иркину квартиру, но теперь она постепенно переходила к Люде. Да, хотелось бы, но позволить себе это я уже не мог. На руках у меня было трое мальчишек и дочка на выданьи, которой нужно ещё и университет закончить. 

_____ 

Когда я вернулся домой, генерала уже забрали в больницу. Поехал выяснять и утрясать проблемы, если таковые возникнут. В госпитале сказали, что он в реанимации, что инсульт и что положение тяжёлое. Моё вмешательство пока не понадобилось. 

Первое, что я обнаружил, усевшись за генеральским письменным столом, это обращённое ко мне послание. Как чувствовал человек. 

Дорогой друг! 

Состояние здоровья прескверно, но лечиться надоело. Будь что будет. В конце концов, с этим нужно примириться. Я даже подумывал о суициде. Хотел т. ск. дезертировать, но хлопотно. Да и вам неприятности. 

Деловая часть. 

1. Ключи от железного ящика (сейфа) в нижнем отделении стола. 

2. С памятником мы, вроде бы, всё обговорили. 

3. Всё моё имущество завещаю вам. Копию завещания прилагаю. К сожалению, маловато. 

4. Если дочка приедет на похороны, постарайтесь выяснить её материальное положение. По моим сведениям оно вполне благополучное. Её муж – литератор, но довольно успешно занимается издательским делом. В крайнем случае, передайте ей из тех 20000 долларов, что лежат на ваше имя в банке. 

5. Поостерегитесь применять методы, о которых мы уже с вами говорили. Это очень небезопасно. А на вас семья – большая ответственность. Меня уже не будет вам помочь. 

Думаю, что под влиянием новой информации ваше отношение ко мне может измениться. Не хочется оправдываться. Во многом виноват. Многое от заблуждений идеологического порядка. Пришлось на старости лет некоторые свои убеждения пересматривать. Жизнь – это конечно здорово, но как-то уравновешивается финалом. Про себя скажу, что можно было прожить более достойно, чем это у меня получилось. Но что было, то было. То, что не я один в таком положении, меня не оправдывает.» 

Он умер на третьи сутки. Не приходя в сознание. Чтобы исполнить завещанный им ритуал, пришлось пойти к начальнику управления. Правда, приняли меня уважительно, и стоять в приёмной не пришлось. Прочитав ту часть завещания, которая касалась похорон, генерал тут же распорядился, и всё было исполнено.  

Дочка из Москвы приехала на следующий после день после моего звонка. Никаких имущественных претензий не предъявляла. Модно одетая, подтянутая дама с интеллигентным лицом. Съездили на могилу и при ней произвели захоронение урны с прахом. Дома ознакомилась с завещанием. Поджала губы и заметила: «Операция была проведена блестяще». Я ответил, что её отец не тот человек, с которым можно проводить какие-то операции. «Ну, возраст…» Она сидела в кресле, курила и смотрела почему-то в окно. 

- Кем вы работаете? – Перевела взгляд на меня и после некоторой паузы ответила. 

- Корректором. 

- В фирме мужа? – На лице удивление. 

- Да. В фирме мужа. 

- Я знаю об осложнениях у Виктора Павловича на службе (ни черта я не знал), но почему это так отразилось на его отношении к вам, к внукам? 

- Кем вы приходитесь Елене Николаевне? 

- Дело не в степени родства, а, скорей, в духовной близости. 

- Это у вас с Еленой Николаевной? – На лице крайнее удивление. 

- Для образованного человека вы проявляете удивляющую категоричность. Не имея о человеке в сущности даже мало-мальски достоверной информации, вердикт выносите безапелляционный. Как-то уж, знаете, через чур… 

- Но и вы же делаете то же самое. Откуда вы знаете о степени моей информированности?  

- Из весьма осведомлённого источника. Можно догадаться. 

- Это источник очень предвзятый. Сомневаюсь, что о себе он рассказывал правду. Не очень-то она его украшает. Что до денег, то почему я должна оставлять деньги отца чужому человеку? Вы вот даже чужие деньги отдавать не хотите! 

- Такова его воля. 

- Ну, а по совести? 

- Если бы я знал, что вы нуждаетесь, живёте в бедности! Но в этом смысле всё у вас даже более, чем просто благополучно. Один сын. У меня вот на руках четверо! Так что не будем взывать к совести, а удовлетворимся правом. 

- Вот как? Но я всё же опротестую его завещание. 

- Это ваше право. Вас не смущает, что на свет могут вылезть подробности, для репутации вашего отца мало приятные? (сплошной экспромт). 

- Он это заслужил. 

- А деньги всё же вам, хоть они и не очень благородного происхождения. 

- Вы и это знаете? – (Да ничего я не знаю. Но подозреваю.) – По-видимому, он все же не рассказал вам, что в пору его службы в КГБ одним из его подопечных диссидентов был мой нынешний муж. Так что уровень порядочности, который демонстрировал он и его люди известен мне не понаслышке. Естественно, это вызвало в нашей семье серьёзное отчуждение. У него был выбор: дочка или эта подлая власть. Он сделал свой выбор. Деньги, конечно, грязные, но не властям же их отдавать? И не зарубежным фондам, которые такие операции финансировали. Пусть уж послужат чему-то достойному. 

- Должен вам сообщить, что ваш отец всё понял и глубоко сожалел. – Она усмехнулась. 

- Ах, оставьте. Всё он понимал и тогда. При его-то информированности и аналитических способностях, что он не понимал происходящего? В этом его, если хотите, главная вина. Почему-то я разговариваю с вами в уверенности, что вы не из той же команды. – Намного погодя добавила. – Елена Николаевна – сама не святая, с ним старалась не общаться. Понимаю, нехорошо так о покойном и отце, но что поделаешь? Впрочем, вы и так примерно в курсе. 

- Я несколько ошеломлён. 

- Вот как? 

- Я понятия не имел о характере его работы в КГБ. Для меня и моей семьи он был опорой и поддержкой. Возможно, благодаря Елене Николаевне. Мы её называли бабой Леной. 

- Она тоже не плохо приспособилась к режиму, но в другом роде. Я её ни в чём не виню. Никаких подлостей она никому не делала, ничьи судьбы не ломала. 

______ 

Единственный человек, которому я всё (почти) рассказывал, была моя жена. Но про Виктора Павловича я ничего ей не сказал. Выбрав день, устроил себе выходной. 

Памятник уже переделали, и фотографий на нём было три. Вот только придумать новый текст я ещё не успел. Вокруг знакомые лица кладбищенских соседей. Сидел, пил, пытался связать воедино судьбы этих людей, как-то всё осмыслить, обобщить… Ничего не получалось. В голове мелькали отдельные картинки из прошлого, обрывки мыслей. И всё это на фоне обычой кладбищенской невесёлости. Мешала и погода: порывистый ветер, холодно. И все молчали. Отправился на свою новую квартиру. Тут было и тепло, и мило, и одиноко. Уселся в кресло, отпил очередной глоток, и наступило какое-то просветление. Что меня удивляет и даже поражает? Приспособляемость? Так это естественная черта людей. Какие у них были альтернативы? Умереть? Противоестественно. Бороться за свои идеалы? Противостоять могучей системе? Притом без абсолютной убеждённости в своей правоте. В среде оболваненной и запуганной массы людей! Не та ситуация. Не очень красиво поступали? Применительно к не очень красивым обстоятельствам. По Щедрину. В подлых обстоятельствах – применительно к подлости. А куда денешься? А что именно так поступали, именно в такой степени, так это по причине конкретных обстоятельств, конкретных черт личности. Порой неважный получался комплекс? Что ж…Генерал, вот у вас, кажется, и впрямь перебор. Эти деньги… 

- Мне бы не хотелось, что бы вы развивали эту тему. Ну конечно все это достаточно мерзко. Сегодня. Можно сказать, плыл по течению. Не украшает? Разумеется. Не в порядке самооправдания, но всё же хочу заметить, что это не случай, так сказать, абсолютной беспринципности, полного морального распада. Всё же я думал, что объективная необходимость в социализме пробьёт себе дорогу сквозь всю эту повседневную мерзопакость. Вспомните историю. Путь, скажем, Франции к сегодняшней демократии. Это афёры, коррупция, скандалы в высших эшелонах власти. И всё же в итоге мы видим явный прогресс. 

- Вы серьёзно полагаете, что в морали заметен прогресс? Всё, что вы перечислили, мы имеем и сегодня. Возросла, пожалуй, сила права, но индивидуальная мораль? Не думаю. 

- Возможно, но тем более естественны мои поступки. Не моя правота. Этого я не говорю. Безусловно, хотелось бы личного благополучия другим путем и другой ценой, но разве был выбор? А то, что мы облегчали участь некоторых, как правило, достойных людей, облегчая попутно и кошельки (не их, но их богатых западных покровителей), такое ли уж это преступление? К сожалению, весьма значительную часть приходилось отдавать «наверх» для гарантии своей безопасности. Я относился к вам с глубокой симпатией и уважением. Верю в ваши моральные качества, но я совсем не уверен, что окажись вы в моей ситуации, поступали бы иначе. Кстати, все мои прегрешения пошли вам на пользу. Вырастите своих мальчишек, Люду. Славные у вас детишки. Вполне может оказаться, что общий баланс будет положительным. 

- Баба Лена, он прав? 

- В общем-то, да. 

- Но ты общаться с ним избегала. 

- Конечно, мне его работа не нравилась. Все понимают, что говночисты при всяком строе нужны, но от этого уважения к ним не прибавляется. К тому же в его случае не очень-то веришь в полезность таких чисток. Скорей уж наоборот. Вот тогда совсем хреново. Одно дело запереть в лагерь врага нового, прогрессивного строя, а, с другой – сделать то же самое, что бы продлить агонию строя обречённого. Зачем на службу такую пошёл? 

- Тогда получается, что ворью этому зелёный свет надо было дать? Так ты же сама меня в милицию определила! 

- Куда могла, туда и определила. А в милиции тоже разные службы есть. 

- Участковым что ли? Или в уголовку? Там бы я так не продвинулся. А, между прочим, что бы с тобой было, кабы я не сумел то дело прикрыть? 

- Тоже верно. Ладно. Наши дела позади. Они их теперь расхлёбывают. Мы революцию учинили, поганый строй поддерживали, страну в дерьмо загнали. Сами поумирали, а им теперь хлебать. Так, Валентин? 

- Всё так. Ничего уже не воротишь. 

- Тебе-то, Валя, грех жаловаться. Всё имеешь! 

- Кстати, Валентин Николаевич, осуществилась ваша подсознательная мечта. Вполне теперь можете жить на проценты с капитала. Скромно, но с достатком. Если, конечно, что ни будь опять с любезным Отечеством не приключится. 

- Жить на проценты мне бы не хотелось, но иметь такой страховой фонд – это действительно хорошо. Василий Павлович, ну а вы то, что молчите? 

- Я, Валентин Николаевич, тоже не безгрешен. Хоть борзыми щенками, но и я брал. 

- Не могу поверить. Вы не могли. 

- Ну, не так, что бы деньгами, но иначе поступать было невозможно. Звонят, к примеру, «сверху», – «Надо принять!» Принимаешь. Куда же денешься! Летом обратишься насчёт путёвки. Могут дать куда надо, а могут и не дать. Так вот!. 

- Люди, которые в состоянии противостоять напору среды обитания, да ещё такой свирепой – редкость. Порой, дело в сумме. 

- А не цинизм ли это, генерал? 

- Скорее опыт. 

- Но вот, извините, я. Сколько раз предлагали! Василий Павлович знает. Но ведь не брал никогда, хотя в деньгах нуждался. И не такой уж я исключительный. 

- Но вы и не обычный. И, к тому же, мелочовку вам, извините, предлагали. И правильно, что не брали. Только пачкаться. Вот если бы предложили сумму размером с ваш годовой заработок или ещё больше, и вы бы отказались, тогда это было бы достойно упоминания. Не хотелось бы, что бы меня превратно поняли. Я не за то, что бы брать взятки. Но в некоторых случаях, например, из опыта уважаемого Василия Павловича, вполне допускаю. 

- Но ведь вне зависимости от суммы – это же безнравственно! 

- Конечно. Кто спорит? Но что есть нравственность? И имеет ли она право на всегдашнее существование, да ещё и в неизменном виде? И что доминирует в мире? Только что мы были свидетелями, как из-за массовой безнравственности рухнула великая империя. Её разворовали и пропили. Вы полагаете, что все, это делавшие, люди безнравственные? Но тогда получается, что нравственность вообще удел избранных. 

- По большому счёту так, наверное, и есть. Диогену приписывают многократно повторенные потом слова: «Народу много, а людей очень мало». 

Проснулся я от телефонного звонка. Спрашивали прежних жильцов. 

____  

Крах. 

Аня положила мне на стол текущие бумаги. Начал разбираться. Странная картина! За последний месяц сдали только один объект. Один их пяти! Остальные завершены, но станцией не приняты. Благодушие моё испарилось мгновенно. Вот оно! Именно этого я боялся все время нашего существования. Но почему так внезапно? Ещё спроси, почему предварительно не провозгласили: «Иду на Вы!» А вот, что же Гена молчит? Положим, сейчас он в командировке, но это же длится не один день! Людям скоро нужно зарплату платить, а на счёте гроши. Аварийный резерв без Гены я расходовать не рискну. И что же делать? Взять ссуду, так проценты же дикие! Что ж, самое простое, это позвонить Анатолию и выяснить в чём дело. Пол часа потратил на звонки, но на месте никого нет. Звонить начальнику? Но с ним в тесном контакте Гена. Да и что он скажет? Отошлёт разбираться к тем же ребятам. К тому же Толику. Через час – новая печаль. Звонит Генкин зам. и сообщает, что со склада не выдают наши материалы. А дело вот в чём. На общем складе ребята со станции выделили место для хранения наших материалов. Это экономит нам расходы на аренду помещения, а им дает дополнительный доход. Всё, конечно, без всяких бумаг. Свои же люди! У нас ключи от внутреннего помещения. У зав складом – от наружных дверей. Придётся ехать разбираться. Снова звоню Анатолию. Слышу, как секретарша Ниночка говорит с ним по селектору. Взял трубку. 

- Анатолий, это Валентин. Чувствую, что нам нужно потолковать во внеслужебной обстановке. Некоторое время молчит. Потом промямлил. 

- Да тут такая возникла ситуация… 

- Где встретимся? – Молчит. – К вам заезжать не хотелось бы. Давай на перерыве у входа в парк. В 12,10. 

- Ладно. – Трубку положил не прощаясь. 

До встречи больше часа. Кто же это на нас «наехал»? Тот, кто может нашим ребятам на станции приказывать. Это или сам начальник, или начальник управления. Думаем дальше. Начальник телефонной сети из наших. Назначен совсем недавно. В подобных акциях не замечен. Попросту говоря, мало вероятно, что внезапно учинит такую пакость, не поставив в известность, если не нас, так своих замов. Весьма маловероятно. Возможно лишь в том случае, если ему самому приказали, и вопрос всё равно уже решён. Возможно, помимо него самого. И то могли бы предупредить. Конечно, своя рубашка ближе к телу…. Предали. Но что они могли сделать? Они же подчинённые. Значит, всё упирается в начальника управления. Но зачем? Вероятней всего кто-то хочет с его благословения перехватить наш бизнес. На него надавили, что мало вероятно, а, скорей всего, заинтересовали. Впрочем, не так уж это существенно. 

Встретились вовремя. Вид у Анатолия слегка смущённый. Не обсуждая, направились в кафе. В кафе пустынно. Я заказал коньяк и шоколад. Выпили. 

- Ребята, есть приказ вас ликвидировать. Распорядился лично, так что сами понимаете…. 

- Чего ж не предупредили? 

- А что это меняет? Валентин Николаевич, вы же понимаете, что мы только теряем. Очень крупная фирма берет всё это под себя. Про нас и не вспомнят. 

- Что же они ему такого предложили? 

- Они внедряются в связь. Начальника взяли в долю. Кроме того, они приняли на работу его племянника и очень не плохо ему платят. 

- Ясно. – Чувствую, что это ещё не всё, но чего уж больше! Мне очень хочется ему рассказать про Ашота, т.е. про то, что кое-что иной раз можно сделать. Глупо. Удержался. Ситуация ведь совсем другая. Да была бы такая же, всё равно болтать нечего. Но больше всего меня поразила ситуация со складом. 

- Анатолий, но ведь на складе наше имущество! Что это за номера? – Он молча разлил остатки коньяка. Интересно, как я буду домой ехать? Выпили. 

- Понимаешь, как только узнали, зав. складом сработал. Вовка – мужик жадный. Понимает, что доказать ничего нельзя. 

- А стоило ли пачкаться? Там кабеля осталось тысяч на сто, да всякой мелочи тысяч на пятьдесят. 

- У него другой масштаб. Ему и 150000 очень даже пригодиться. Что он получает, подумай! 

- А если к начальству зайти? 

- Ничего не выйдет. Только нас подставишь. Раз вас «кинули» на таком уровне, никто не заступится. На верху есть крепкие связи? – Я пожал плечами. Теперь уже не было. И тут я болтанул лишнее. 

- Представляешь, что будет, когда наши работяги узнают, что он их обчистил? Могут ведь и накостылять. 

- Ты мне этого не говорил, а я не слышал. 

- Ладно. Подпишите приёмку, чтобы хоть с бригадами рассчитаться. Отвалим мирно. Иначе нам – куда деваться? В суд подавать? Шум устраивать? Жили как люди – давайте и разойдёмся по людски. 

- Валентин Николаевич, да если бы от меня зависело! 

- Толик, прошу только довести моё предложение до начальства. Не надо провоцировать рабочий класс. – Пожал плечами.  

- До начальства обещаю довести. Извини, пора на службу. 

Повезло мне в этот день только с Геной. Сумел дозвониться и доложить обстановку. Иначе наши неприятности возросли бы ещё на стоимость очередной партии кабеля. 

_____ 

Нельзя сказать, что я очень переживал. Конечно, методы применили к нам подловатые, но бизнес вообще, а наш Российский в особенности на данном этапе, таков. Вот с имуществом нашим поступили уж совсем некрасиво. Тут нужно подумать. Конечно, за это не убивают, но и спускать такое нельзя. Но что я или мы могли сделать? Юридически мы бессильны. Поддержки «сверху» у нас нет. Всё остальное незаконно и, стало быть, рискованно. Но нельзя же убивать человека за украденные материалы или за подлость! Хотя руки чешутся. А что можно? Избить негодяя? Нанести в отместку ущерб его собственности? Довольно сложное положение. 

Гена приехал на следующий день. Совещание было кратким. С ребятами на станции он уже пообщался. Фирма прекращала своё существование. Мой уход был оформлен на следующий день. Расчёт с работягами Гена взял на себя, равно как и разбирательства с телефонной станцией.  

Часть третья. 

Большая фирма 

Дела семейные. 

Уже на следующий день после обеда я сидел за генеральским, а нынче моим столом и подводил финансовые итоги. Накопления от деятельности на фирме составили за все годы всего-то 24000 долларов. Ещё 55000 составляли вклады генерала в трёх разных банках. Проценты из английского банка составляли около 200 долларов ежемесячно. Ещё 150 ежемесячно за сдачу квартиры. С учётом моих прежних денег, унаследованных в той или иной форме от бабы Лены и Маркелыча, выходило почти 850 долларов в месяц. Жить, несколько поджав расходы, можно. Главная проблема – это устоявшийся уровень потребления, который придётся менять. Четверо детей – большие расходы. Тем более, что одно дитя – невеста на выданьи. Маша, правда, исчезла с нашего горизонта. Снова вышла замуж. Теперь у неё уже две дочки. Это несколько сокращало расходы. Придётся сократить дотации и старикам. Проживём. На работу нужно устраиваться. В деньгах – это даст не много, но не дома же сидеть! 

Вечером собираю семейный совет. Выслушали, но, по моему, не очень поняли. Что значит многолетняя привычка к достатку! Коле был обещан новый мотоцикл. Люда с Ниной привыкли одеваться в дорогих магазинах. Придётся отвыкать. У меня, правда, есть резервный фонд. Тысяч в12, долларов, понятно. Из наследия бабы Лены. Но это на аварийные ситуации. 

После совещания Люда выпроводила всех – нужно с папой поговорить. Она за последний год очень изменилась. Симпатичная девочка. Папа к ней неравнодушен. Когда всех выставила, а Андрюшка очень хотел послушать, уселась напротив меня. Чувствую – волнуется. Догадываюсь. Ох, уж эта отдельная квартира! 

- Папа, я собираюсь выходить замуж. – Так. Вопрос и впрямь серьёзный. По нынешним временам, так хоть предупреждает! А почему, собственно нет? Единственное препятствие (возможное) – материальная сторона вопроса. 

- За Анатолия? 

- Да. 

- Тебя не смущает, что ты только на первом курсе, что тебе ещё нет 18 лет? 

- Папа, это не так уж важно. Мы любим друг друга. Он очень хороший и серьёзный парень. – Молча ожидает моей реакции. А что скажешь? Парень действительно мне очень нравится. Он на четвёртом курсе физмата. Очень серьёзный парнишка. Как-то у них сложится? Скверная статистика у нынешних браков. Очень хотелось бы, что бы у моей доченьки всё было хорошо. Она у меня скромная трудяжка. По нынешним временам, так даже начитанная. Лицом не в маму, но смотрится очень даже не плохо. Всё. Продолжать молчать уже неприлично. 

- Понял. Возражений не имею. Что от меня требуется? – Заулыбалась. Обняла и поцеловала. Тронут. 

- Папа, ты всё, что у меня есть на свете. Я так тебя люблю! Сегодня позвонит Толин отец. Он хочет с тобой поговорить. Они с Толей совершенно разные люди, но Толя его очень уважает. 

Действительно. Через пол часа мне позвонили. Низкий мужской голос. Представился Аркадием Александровичем. Почтительно поздоровался. 

- Хотелось бы с вами поговорить. Речь пойдёт о наших детях. 

- Я в курсе. 

- Вы не могли бы подъехать прямо сейчас? (адрес) Это мой офис. Если что, можно и в любом другом месте. 

- Могу подъехать. 

- Спасибо. Жду с нетерпением. 

Конец рабочего дня. Шикарный офис на четвёртом этаже большого административного здания. Меня встречают у проходной и проводят к лифту. У выхода из лифта рослый весьма представительного вида мужчина в строгом костюме. Красивая седая шевелюра. Узнаю Толины черты. Приветливо улыбается и протягивает руку. Шикарный офис! Паркет, черная кожа, хром. Всё сверкает. Всё очень солидно. Проходим в просторный кабинет и усаживаемся в кресла у журнального столика. Итак, Толин отец коммерсант или бизнесмен и, видимо, крупного масштаба. Именно это мне и хотели продемонстрировать. Секретарша вносит кофе. Откуда-то появляется бутылка ликёра. 

- Валентин Николаевич, так вы в курсе дела? Наши дети собираются пожениться! 

- Да. Уже час как я в курсе. Несколько ошеломлён, но постепенно привыкаю к этой мысли. 

- Мой спросил моего согласия. Я сильно подозреваю, что если его и не будет, то он без него вполне обойдётся. А как ваша? 

- Точно так же. Но я знаю вашего Толю, и он мне очень нравится. По нынешним временам – хорошо, что хоть формально спрашивают. – Засмеялся. 

- Вот именно. Мы с женой тоже не возражаем. У вас очень славная девочка. По нынешним опять таки временам скромная и воспитанная девушка – это редкость. Мой в ней души не чает. – Хорошие слова, но в поведении какая-то напряжённость. Интересно, что же их не устраивает? 

- Люда говорила, что вы возражаете. 

- Исключительно в связи с возрастом. Куда они спешат? Вы не знаете? Ей ведь ещё нет восемнадцати! Но мы с женой подумали и решили, что это не существенно. Девочка нам, повторяю, очень нравится. 

- Она действительно у меня славная, скромная и трудолюбивая, хотя и выросла без мамы. – И зачем эта реклама? Что-то он всё же не договаривает. Что-то ему не так. Может быть имущественное неравенство? Вряд ли, но кто знает? 

- Что ж, можем переходить к практическим вопросам. 

- Можно. Простите, но у меня такое ощущение, что вас что-то беспокоит или не устраивает. Давайте уж выясним всё до конца. Вопрос же очень серьёзный! – Он достал пачку дорогих сигарет и протянул мне. Потом налил в рюмки из бутылки и закурил. Кажется, я догадываюсь, в чём проблема. Забавно. 

- Настолько серьёзный, что я даже закурил. Понимаете, мы – евреи. Вас это не смущает? – Угадал! Сейчас я его развеселю. Мне самому стало смешно, и он это заметил. Насторожился. 

- Дорогой Аркадий Александрович! Мою покойную маму звали Рива Мойсеевна. Есть ещё на эту тему вопросы? – Надо было видеть его лицо! Господи, ну почему это так важно? Чертова жизнь. А, в общем то, ситуация в мире вообще, а в Отечестве нашем в частности, такова, что может быть – это действительно важно? Просто я со своим русским отцом, со своим окружением и убеждениями вне этого. Я, но не весь остальной мир. И ведь в школьные годы мне, бывало, доставалось из-за этого. Я тогда и числился евреем. И вся моя родня – евреи. С отцовской я не контачу. Они с матерью разошлись, когда мне и двух лет не было, и никакого участия ко мне не проявляли. Он был очень взволнован. Радостно взволнован. 

- Я должен позвонить моей жене. Вы себе не представляете, как мы переживали! Впрочем, что я такое говорю? Вы-то как раз и можете себе представить. Пока он набирал номер, улыбка не сходила с его лица. 

- Ривочка, это я. Да, он сидит рядом. Рива, всё хорошо. Он таки еврей. – Дальше он произносил, чуть ли не по слогам. – Отец Люды, Валентин Николаевич – еврей. Его маму тоже звали Рива. Рива Мойсеевна. – Немного погодя подал мне трубку. – Не откажите в любезности. Она хочет сказать вам пару слов. 

- Валентин Николаевич, здравствуйте. Вы не представляете, какой камень с души вы сняли. Не подумайте, что мы верующие или какие-то националисты! Наш Толик над нами посмеивается, но, думаю, он тоже всё понимает. Такое, к сожалению, время. Раньше никто на это внимания не обращал, а сейчас всё по-другому. Ну, я не буду вас отвлекать. Мы теперь, надеюсь, будем часто встречаться. Скажу только, что у вас хорошая дочка. Такая скромная и воспитанная девочка. Сегодня ещё поискать таких. Пусть они будут счастливы и больше нам ничего не надо. Самое главное – это что бы им было хорошо. 

- Рива Марковна, совершенно с вами согласен. – Пока я говорил, Аркадий Александрович куда-то вышел. Когда я положил трубку, передо мной стояли отец с сыном. Я встал и подал ему руку. «Мы с твоим отцом желаем вам счастья. Как я понял, ни для твоих родителей, ни для меня нет ничего важней на этом свете». 

Толик убежал в университет, а мы продолжили общение уже как бы в новом качестве. 

- В нашем городе у вас есть кто-нибудь из родных? 

- К сожалению, никого. Большинство моих родных в Израиле или в Штатах. 

- Где ваши живут в Израиле? 

- Родная тётка в Хайфе. 

- Что вы говорите? У меня брат в Хайфе. Надо их познакомить. – Я почувствовал, что идёт проверка. Ох, уж эти мне коммерсанты! Но это его право. Я не возражаю. Дал тётин адрес и телефон. 

- Где молодые будут жить? 

- Люде в приданное идёт квартира. 

- Это там, где они сейчас живут? 

- Да. 

- Я надеюсь, вы меня правильно поймёте. Когда я понял, что всё это серьёзно, то навел о вашей семье справки. И в этой квартире я тоже был. Единственный сын! Моя жена пока я во всём не разобрался, ночи не спала. Знаете, как сейчас девчонки ловят богатых женихов! Слава богу, я ни пол слова плохого о вас не услышал. А про Людочку уже и не говорю. Для нас – это большое счастье. За такую дочку вам орден нужно дать. Вы понимаете на идешь? 

- Немного. – Опять проверка? 

- Ваша дочка – это «а идешес кинд». А ваша жена – настоящая русская красавица. – Так, жену, значит, уже тоже изучили. Ну-ну. – И если бы все жили так, как вы с вашей Ниной, то горя бы люди не знали.  

Он явно расчувствовался. Что ж, его можно понять, хотя копанием в моей жизни я был несколько уязвлён. Такое происходило во мне смешение чувств. Он, конечно, имел право интересоваться роднёй его будущей невестки, но копание в твоей жизни посторонних столь же естественно удовольствия не доставляет. Мне, к примеру, было безразлично, какой Толик национальности. Вижу и рад, что парень хороший. Остальное – не так уж важно. Но мой будущий сват поступил правильно. Мне тоже следовало поинтересоваться, кто есть кто. А Аркадий Александрович между тем продолжал. 

- Вот теперь я с чистой совестью могу вам кое-что сказать, не боясь вас расстроить. – Я насторожился. Что ещё? – Дело в том, что Людочка беременна, и у нас с вами скоро будут внуки.  

Господи, ну как же я не догадался? Теперь понятно, отчего такая спешка. Что ж, вроде и впрямь всё в порядке. Но почему он употребил множественное число? Ерунда. Всё так благополучно, как только можно было мечтать. И всё же… На моем лице видимо что-то такое отразилось. Он налил мне и себе. Поднял рюмку и не без торжественности провозгласил: «За наших внуков! Мы с женой ждём с нетерпением. Они почему-то боялись, что мы будем против и, видимо решили поставить нас перед фактом. Как вы к этому…? 

- Да я… Да я уже его люблю. Фу, многовато для одного дня. Неужели она могла думать, что я буду хоть как-то против? 

- Это не она. Это мой Толик. Она как раз от своего папы в восторге. Но всё уже позади. Знаете, жизнь приобретает новый смысл, когда появляются внуки. Для кого же я работаю? Кому я должен всё это передать? Толика интересует наука. И слава богу. Мальчик способный. Мы мечтали женить его на хорошей девочке. Теперь будем мечтать вырастить хорошего внука. 

Всё, что он говорил, было немного несвязно, но очень искренне и серьёзно. 

- Поговорим о материальном. Если с вашей стороны квартира, то с нашей свадьба. – Он легко перешёл в совершенно другую сферу, но я не мог так быстро выйти из предыдущей. Что ж, надо отдать должное их деликатности. О людкиной беременности было преподнесено достаточно тактично. Значит о материальном. Не самое сейчас лучшее у меня время для решения материальных вопросов, но что поделаешь! – Вы не возражаете? Ко дню рождения внука мы что-нибудь придумаем и с квартирой. Для троих там будет тесновато. Заявление они уже подали. – Так, ещё один щелчок. Мне осталось только головой покачать. – Регистрация через неделю. Как вы мыслите себе масштаб свадьбы? 

- Лично я этого шума не люблю, но не я ведь женюсь! Надо спросить у молодых. 

- Молодые вообще свадьбы не хотят. Шумной, во всяком случае. Это всё мой сын. 

- Тогда ближайший круг в приличном ресторане. 

- Почти дословно слова моей Ривы. О материальной стороне их жизни не беспокойтесь. Я знаю, что сейчас у вас некоторые затруднения, а для нас с Ривой – это только удовольствие. Рива вообще мечтает, что бы они жили где-то рядом. Вы поймите! У вас ещё трое, а у нас больше никого. Про внуков я уже не говорю. Вообще, мы должны встретиться и отметить это событие. 

Между моментом, когда я дал адрес своей тёти Бети и моим прибытием домой не, прошло и двух часов. Я только успел доложить обо всём своей жене, как раздался звонок из Израиля. Брат Аркадия Александровича уже сидел у тёти и, и они упивались новыми обстоятельствами. Что могла сказать про нашу семью тетя Бетя? Если и было бы что плохое, она бы промолчала. Но право же, ничего плохого не было. Обычная интеллигентная еврейская семья. Так, видимо, и было доложено. Мне кажется, я это почувствовал при следующем же телефонном разговоре. Вечером позвонила Рива Марковна и беседовала с моей женой. Потом я с Аркадием Александровичем. Видимо, оба мы приходили в себя и осваивались в новом качестве. Нина пригласила их в гости. 

_____ 

Свадьба прошла спокойно. Я бы сказал, чинно. Главным тормозом на пути всяческих торжеств и шумовых эффектов был мой зять Толик. Анатолию Константиновичу вообще были свойственны сдержанность. Что-то было в нём интеллигентное как в облике, так и в поведении. Мне всё это очень нравилось. Повезло Людке! Хотелось надеяться, что и в будущем всё будет хорошо. Ох, как хотелось бы! И мне было очень приятно, что и его родители испытывают схожие чувства. Я ощутил, что приобрёл действительно новых родственников. Во время одной из встреч, мой сват, выражаясь несколько извилисто, дал понять, что если у меня возникнут какие-нибудь проблемы, так чтобы я не забывал: у него не малые возможности в самых разных областях. Через третьих лиц я выяснил, что он действительно управляет одной из крупнейших в городе фирм. Кроме того, пользуется поддержкой властей и весьма эффективной. На чём такая взаимность основана, я тогда ещё не знал. Полагал, что, как обычно, происходит то, что называется нынче странным словом «откат». Несколько отличается от взятки, но, на мой взгляд, не принципиально. 

Сам я пребывал в неком непривычно «подвешенном» состоянии. Нигде не работал, ходил по привычке в библиотеку. А то и просто болтался без дела, присматривая, чем бы заняться. 

Даже будучи в возрасте вполне зрелом, можно узнать о себе кое-что новенькое. Не думал, к примеру, что я такой злопамятный. Простить зав. складом Володьке циничный грабёж было выше моих сил. Но и сделать я ничего не мог. Решил с ним поговорить. Надежд чего-то добиться я, конечно, не питал, но мне хотелось послушать, что он скажет. Лицо его при этом рассмотреть. Такой откровенной наглости я ещё в жизни не встречал. И вовсе не потому, что людей таких мало. Просто не доводилось сталкиваться. Подловил стервеца недалеко от его дома. Худощавый, примерно моих лет. Лицо маленькое, волосы прилизаны с залысинами. Блекло-голубые глазки. 

- Здравствуй, Володя! – Глянул, отвернулся и попытался меня обойти. Я схватил его за плечи. 

- Володя, как же это ты нас так обчистил? Ведь воровать не хорошо! 

- Иди, куда шёл. – Он пытается высвободиться, а я – поймать его взгляд. Но смотрит он упорно в сторону. 

- А ты не подумал, что мы можем кое-что предпринять, и всё это может стать тебе очень дорого! 

- Угрожаешь? 

- А что с вором церемониться! Время сейчас – сам знаешь какое. Только заплатить и что с тобой может случиться? 

- Значит угрожаешь. Всё, что на нашем складе – всё наше. Ничего вы не докажете. 

- Уже оприходовали что ли? 

- Не твоё дело. Иди своей дорогой. – Я засмеялся ему в лицо. 

- Ну, ты и тип! – Вырвался, наконец, из моих рук и не оборачиваясь пошёл прочь. 

Хотел поговорить, увидеть – получил всего сполна. Смысла никакого. И что дальше делать, как не знал, так и не знаю. 

_____ 

Гена жил в частном доме. Машина у ворот – значит хозяин на месте. Во дворе под деревом белый пластиковый стол и к нему четыре таких же пластиковых стула. Вокруг бухты кабеля, чугунные крышки люков от наших колодцев и прочие материалы. В этом смысле ничего не изменилось, хотя Гена уже не директор, а бригадир. Большой скачок! Четыре небольшие комнаты. Гена на диване. Видно, что в уже ставшем привычном подпитии. Выключил видик. Откуда-то достал бутылку и налил мне в стакан. Видно, Лерки нет дома. Выпили. Бутылку спрятал на полку за книги. 

- Встретил Володьку. Руки чешутся…- Закурили. 

- Не заводись. Ничего не сделаешь. Всего лишь деньги. 

- Нет, Гена. Не только деньги, но ещё наглость и унижение. Не пойму, почему это тебя вроде как мало трогает. 

- Ну что мы можем сделать! Ты ещё когда предупреждал! – Немного погодя неожиданно выдал. – Если ты опять стрелять собираешься, так я против. – Вспомнил, значит. Ну, такое не забывается. 

- Нет, Гена. Это совсем другая ситуация. Жизни наших детей никто, вроде, не угрожает. Ни о какой стрельбе не может быть и речи. Но как-то наказать хотелось бы. 

- Брось. Только неприятности наживёшь. Назад ничего не вернут. Я у хозяев был. Разговаривал и об этом. Вот должность дали, а больше ничего нам не светит. 

- И ты не хочешь их наказать? – Он пожал плечами. – Смысла нет. 

- Да причём тут смысл? Разве тебе не обидно? Что мы, быдло какое, что бы позволить так себя унижать? – Он снова полез на полку за книги. 

- Меня и с этой работы попрут. Что я тогда буду делать? Знакомых генералов у меня нету. Пойдём, провожу. Ты знаешь, какая фирма? Им тебя в порошок стереть, что чихнуть. – В общем, выпроводил меня. О каких-то моих интересах он даже и не подумал. Что ж, понять его можно, хотя это почти моё восьмимесячное нынешнее содержание. Да и генералов знакомых никаких уже у меня нет. Кто-то из известных заметил, что одна из сложнейших проблем жизни в том, что по-своему чуть ли не все правы! Впрочем, я уже об этом говорил. А, в общем, закон джунглей в действии. 

_____ 

Продолжаю болтаться без работы. Надоело. Жизнь, на мой взгляд, штука вообще малоосмысленная, но когда занят всякими текущими проблемами и проблемками, попросту не думаешь об этом. И с этой точки зрения режим рантье тоже вреден. И даже как-то аморален. Жена возится с хозяйственными вопросами, трудится, а я книжечки почитываю. Короче. Нужно устраиваться на работу. Возвращаться в техникум мне не очень хотелось, но он был рядом, и работа привычная. Была. Итак, собравшись с духом, отправился. Директора не было, зашёл к заму по учебной работе. Чуть не обомлел. За столом сидел мой Николай. Это впечатляло. С Нового года освобождалась вакансия, и если директор не будет возражать… Я сказал, что готов хоть на пол ставки. Во всяком случае, перегружаться не намерен. Вечерние занятия исключаются. Коля обещал похлопотать. 

Разговор с директором был малоприятен. Жесткий, вполне современный мененджер. Поинтересовался судьбой нашей фирмы. Я преподнёс дело так, что мне это просто надоело. Кое-что заработал, так что могу себе позволить на будущее не перегружаться. Сделал вид, что поверил. Я понимал, что начальству нужны люди зависимые, а потому управляемые. С другой стороны, ему нужны были специалисты высокой квалификации. Тут уж, видно, Николай поработал. В общем, жду до Нового года. Вполне себе представляю, что, придя, могу услышать нечто вроде: «Извините, ситуация изменилась…» или что либо в этом роде. Хорошо, когда это не так уж и важно. Что такое зарплата в четыре тысячи по сравнению с двадцатью пятью! Просто человек моего типа должен работать. Это его естественное состояние. Я стремился бы на работу, имея ежемесячно даже сто тысяч.  

______ 

Вот тут кто-то решил, что ему все можно, что есть у него право зайти на чужой сайт и поругать ругательными словами уважаемого человека. А этот человек, между прочим, имеет девять грамот за хорошую работу и звание почетного дояра России. Ну и что, что стихи у него корявоваты слегка? Может, ему некогда всякие ямбы – херамбы изучать, ему хозяйством руководить нужно. У него мехколонна с четырмями механиками на горбу и бензозаправка в частном бизнесе. И бензин не разбавляет нагло, а только стабилизирует октановое число, что не дает права некоторым хамским личностям выражаться по поводу его якобы «не поэзии»! Да его, Семенова Алексея нашего, сам Георгий Порфирьевич на районной выставке всенародно с чем-то, не помню, поздравлял и в ресторан приглашал. А некоторые тут, не разобравшись, устраивают вакханалии, фигачат свои рецы, профессионалы долбанные, а сами сто шестнадцатую статью от сто шестнадцатой-бис отличить не могут. Вообще эту вседозволенность прекращать пора! Хостинги оплачиваются не для того, как говорится, чтобы каждый урод мог зайти на сайт и отметиться!  

О чем соответствующие Интернетовские органы думают? Выявили бы всех этих ников и логанов и поотрубали бы им Интернеты к чертовой матери!  

И вообще, чем это не нормальные рифмы: «Милицейский жезл мы ему засунем в ж…» и «Вот засада, ПДД, все водители – в п…де!»? А кому они не нормальные – то пусть себе молчит потихоньку в тряпочку или сочинит свою, более лучшую, и мы еще посмотрим, кто тут каких школов накончал и кому от этого хуже будет!  

Свобода слова – это еще не вседозволенность в объективных оценках! И прежде, чем решать кому это подходит, а кому не подходит – подумай, под какую статью можешь подойти сам! А то умных стало много, а в милиции служить некому: у всех поголовно язвы с плоскостопием и дома не живут!  

Короче: этот сайт теперь находится под протекцией 2-го отделения милиции города Бочайска, о чем и заявляю вполне авторитетно.  

Майор Батов.  

Ночью на Птичий Двор опять пробралась Рыжая Смерть и утащила двух самых уважаемых несушек. Хотя все понимали, что Смерть всегда забирает лучших, решено было созвать Большой Утком.  

Председатель Жирный Кряк открыл заседание словами:  

- Надо что-то делать, потому что что-то делать уже надо. Не время сидеть по гнездам и насестам! Сидеть по гнездам и насестам – значит, не жить активной жизненной позицией и вообще, может быть, не жить. Поэтому пора делать уже что-нибудь конкретное, что уже надо было делать давно, а мы не делали, потому что сидели по гнездам и насестам без активной жизненной позиции. Кто хочет высказаться? Может быть Вы, матушка Га?  

Матушка Га начала, как всегда, привычно просто:  

- Вот стою я перед вами, простая гусыня…  

Старая индюшка Кво зарыдала в голос, но на этот раз никто не кинулся с утешениями: то ли боялись пропустить важное, то ли просто привыкли к ее постоянным истерикам.  

Забияка Корявый, хоть и был еще совсем молоденьким петушком, против всяких приличий протолкался поближе к матушке Га и, перебивая ее, заорал:  

- Это же офигеть можно, граждане! Простого капкана поставить не могут! И после этого они еще хотят от нас какой-то продуктивности! В знак протеста отказываюсь топтать кур!  

Пеструха всполошилась:  

- И меня?  

- Всех! Даже Пеструху!  

- Ну и кому от этого хуже будет? – обиделась Пеструха.  

А Корявый орал дальше:  

- Предлагаю перегородить нашими телами центральные ворота! Наша судьба – в наших лапах!  

- Корявый, у тебя и лапы тоже корявые, – выкрикнул кто-то, и вся толпа рассмеялась. Тут должна была начаться драка, потому что Корявый шуток не понимал, но вмешалась обиженная Корявым Пеструха:  

- Это Шарик виноват! Совсем сторожить нас перестал! Он мне всю жизнь поломал, паскуда!  

Толпа дружно поддержала:  

- Зажрался на наших хлебах! Ему же пофиг всё!  

- Пусть он скажет! Пусть ответ держит: доколе?!  

В птичий круг вперевалку вышел колченогий Шарик, почесал тощее брюхо, поймал зубами воображаемую блоху, демонстрируя удаль, и проворчал:  

- Мне, конечно, не всё пофиг…, но она же конвенцию не соблюдает….  

- Какую такую конвенцию? – завопил Корявый, – Да они же в сговоре, граждане!  

Шарик понял, что сказал что-то не совсем то, и начал усердно чесаться и клацать по шерсти зубами, но ему уже никто не верил.  

Единогласно постановили возложить вину и грех двух последних смертей на Шарика и предложить ему «уволиться по собственному».  

Ночью Рыжая Смерть унесла Жирного Кряка.  

Снятый с должности Шарик на этот раз не проспал, но вмешиваться не стал: не имел полномочий.  

Все дети у Костика были абсолютно разные, поэтому ему было очень неловко перед соседями.  

Пятеро детей – пять пар разного цвета глаз, пять разных оттенков кожи, пять разных типов внешности, от монголоидной до …. Да-да, даже черненькая была.  

В кого уродились? А в него, Костика!  

Просто Костик в театре играл. Перевоплощался полностью. Вот дочка и получилась черненькой: он тогда Мавра «готовил», учил абиссинский, целыми днями ходил в гуталине, время от времени нападал на свою женушку, Катеньку, с попытками удушения…. В одну из таких попыток и получилось….  

Умел Костик вживаться. Хотя последнее время театр не баловал его ролями. Так, статист на голый оклад. Даже детишек порадовать не на что. А уж детишек своих Костик не то, что любил – обожал просто. Раньше всей цветной компанией ездили на природу, на праздники ходили, в выходные на аттракционах бывали, а теперь…!  

…Дама была приятна во всех отношениях, сразу располагала к себе, а ее предложение Костику сняться в эпизодической роли в «новом замечательном отечественном боевике» сразу сделало ее роднее родного. Тем более что сам Костик считал себя очень неплохим, но сильно недооцененным актером. Вот и в новой постановке в театре роль никчемного Бушкина вместе со всем спектаклем «Свисток в…» «просвистели» мимо, «как фанера над Парижем». А уж он-то сыграл бы! Но опять Иннокентий Семенович Пуговкин (нет, не подумайте, просто однофамилец!) крутил его пуговицы и проникновенно басил:  

- Из-за фактурности, Константин! Исключительно из-за фактурности. Но ты же знаешь, как тебя зритель ценит? Не унывай: все будет, но позже. Может, в следующий раз….  

Конечно, Иннокентий Семенович был прав. В очередной раз прав. Да он всегда прав! Кто же будет спорить с режиссером при таком дефиците работы? Потерпит Юлька без новых сапог, без кофточки с люрексом. Старшей дочке мобильник на «День варенья» обещал. Уже у всего класса есть, одна она без телефона, «как бомжиха какая-то». У Виталия Константиныча, средненького, «золотой серединочки» – ботинки на ладан дышат. Еще бы: в них и в школу, и в футбол! И на аттракционы бы всей семьей….  

Дама представилась Аллой Порфирьевной (Господи, у этой киношной богемы даже имя-отчество, как псевдоним!). Назавтра Костик пришел по указанному адресу. Парадный костюм в легкую серую полоску видимо произвел необходимое впечатление, а может о его талантах уже знали: даже кинопробы не понадобилось. Крупный мужик (мужчиной его назвать язык не поворачивался) протянул пару листов с куском сценария и сказал:  

- Слов немного, но самое главное – действия. Фильм – экшэн. Все должно быть динамично и максимально правдоподобно. Что как делать – можете решить сами. Посмотрите пару гангстерских «голливудин». Начало съемок на следующей неделе, во вторник.  

Дома Костик сел изучать свою роль. Собственно, даже и не роль – клише голливудское. Но он не был бы Костиком, если бы не сказал себе:  

- Ладно: грабитель! Ладно: в маске! Зато есть несколько слов! Если «Кушать подано» можно было произнести гениально, то почему бы не сделать гениально «Это ограбление! Всем сидеть тихо! Деньги на стол!»?!  

И Костик в тайне от семьи стал готовиться. Почему в тайне? Подарки должны быть неожиданными! Тут за эпизод столько же отвалят, сколько в театре за месяц. Плюс известность на всю страну. А вдруг на международный фестиваль фильм попадет? Дают же призы и за лучшую эпизодическую роль.  

Костик перерыл кладовку, нашел старые Юлькины чулки (для лука были оставлены, но в этом году даже лука не сажали: сначала ребята загрипповали, потом Юля работу поденежнее искала, а потом уже поздно было), сделал из того, что поцелее, грабительскую маску, пересмотрел все шедшие на неделе по телеку фильмы про ограбления и долго тренировался с желтым пластмассовым пистолетиком перед зеркалом. Получалось неплохо, хотя оружие вызывало улыбку. Рычать и кричать – это Костик сразу отмел: уж если лица не видно, то пусть хоть голос останется узнаваемым, хоть какое-то доказательство. А чтобы пострашнее вышло – Костик отработал «леденящие душу шипяще-стальные интонации».  

В день съемок «мужик» подвел к Костику еще одного «грабителя».  

- Нашли вот напарника тебе. Больно уж рожа бандитская. Для натуральности. Будет сумку за тобой таскать. На подхвате, так сказать. Снимать эпизод в банке будем, я на полчаса договорился. Времени на съемки в обрез, так что сейчас прогоните сцену раз несколько: я посмотрю, если что – поправлю.  

Поправлять не пришлось, все оказалось как надо. Напарник (вот уж рожа, действительно!) не мешал, сумку подставить под деньги, да под прикрытием гангстера Костика в дверь с деньгами шмыгнуть – много ли артистичности надо? А Костика «мужик» похвалил даже, сказал, что «Аллочка угадала, как всегда», сказал, где взять пистолет с холостыми патронами, показал, на какой машине поедут и дал пять минут «на бытовые нужды, чтобы на месте от нервов не обделаться».  

Да какой тут страх? Костик и перед зрителями не тушевался, а уж перед своим братом – актером какой трепет? И на камеру спектакли снимали не однажды. А если уж «как можно натуральнее, методом скрытой съемки, чтобы камеры как бы и нет» – вообще замечательно. Не подвел бы партнер! Ну, ведь кино, переснимут, если что….  

Дверь в местное отделение сбербанка распахнулась от удара ноги, и два ворвавшиеся человека в чулочных масках, выстрелив по разу в потолок, потребовали тишины, спокойствия и денег. Пока окаменевший от неожиданности народ ложился на пол и забивался под столы, а кассирша Люсенька дрожащими руками укладывала пачки денег в подставленную сумку, отчаянно давя ногой «тревожную кнопку», пока напарник с сумкой бежал к двери, прошло всего несколько минут. Дальше по сценарию Костик должен был случайно выстрелить в кассира и тоже убежать к машине. Костик сымитировал спотыкание, пистолет выстрелил, и Люсенька с красным пятном на груди стала сползать на пол. В этот момент лежавший вместе с присутствующими охранник наконец вспомнил о своих обязанностях и выстрелил Костику в спину. Костика бросило на окошко кассира – оператора.  

Под визг покрышек за дверью запоздало мелькнуло и растаяло в небытие:  

- Какое же это кино? Это же все по-настоящему!  

Грабителей догнать не удалось, поэтому все было списано на Костика, который «организовал ограбление из отчаяния, пытаясь, воспользовавшись своим актерским профессионализмом, поправить свое материальное положение». Сообщники? Сообщников тоже нашел как-то. Может, профессионалов нанял, может, с бандитами сошелся.  

За гробом шли только жена и дети. Юленька так и не поверила, что ее безобидный Костик оказался способен на такое. Даже ради детей! А Иннокентий Семенович на очередной репетиции вдруг сказал не к месту:  

- Всегда чувствовал, что ему доверять нельзя!  

Horatio, I am dead; Thou livest; report me and my cause aright to the unsatisfied. 

(Горацио, я гибну; Ты жив; поведай правду обо мне неутоленным.) 

Уильям Шекспир «Гамлет» Акт V, Сцена 2 

Телохранитель, крепко сбитый седой мужчина со стильной стрижкой «бокс», придающей ему еще более грозное выражение, подозрительным взглядом смерил Джона с ног до головы и, разводя плечами, пронзительно уставившись, подконец хриплым голосом обратился к посетителю: 

– Это вы к вице-президенту? 

Джон закивал головой, отчего его «да» превратилось в мягкотелое «да-да-да». Сердце екнуло от предвкушения удачи – вот оно последнее, шестое препятствие на пути к долгожданной встрече с Бенджаменом Ричардсоном. 

Личный охранник вице-президента поджал губы, еще раз протаранил Джона взглядом насквозь, что-то буркнул в ответ и жестом дал знак следовать за ним. 

В приемной, перед входом в кабинет с надписью «Вице-президент», у инкрустированного письменного стола в вышколенной позе сидела привлекательная секретарша. Внедалеке от нее находился одетый в штатский костюм молодой человек лет двадцати шести, который сначала, казалось, поспешно собирался уходить, но, рассмотрев Джона пристально, насторожился и предпочел остаться в помещении. Для того, чтобы преодолеть определенную неловкость и сгладить бестактность языка тела, он включил широкоформатный телевизор, установленый на стене слева от входа. Секретарша, отреагировав формальной улыбкой на банальные замечания этого странного молодого человека, с подчеркнутной вежливостью пригласила Джона на кожанный диван и все скопом стали смотреть полуденный выпуск новостей по CNN. 

Джон решил было прислушаться к комментариям этих людей, но не смог уловить ничего стоящее. Он переживал перед встречей с вице-президентом и хотел прогнать дурные мысли, а непринужденная болтовня сотрудников офиса вовсе не настраивала его на лад спокойствия. И хотя ровным счетом никаких оснований для волнения быть не должно было, Джон чувствовал себя не в своей тарелке. 

Он давно не встречался с этим влиятельным человеком, всего месяц назад вступившим в должность вице-президента страны. Его превосходительство Бенджамен Ричардсон, ровесник Джона, успешный юрист и политик, был старше нашего героя всего на две недели. И помнил Джон мистера Ричардсона с того самого времени, когда о существовании этого человека знали всего лишь родственники и близкие; когда Бен был всего лишь милым четырехлетним русоволосым малышом и бегал по улице с пластмасовой винтовкой через плечо, наполняя округу звонким детским криком. 

Счастью Бенджамена не была предела, когда его привозили к бабушке в пригород Нью-Йорка, местечко райское, с обилием артезианских колодцев и родников. По соседству на той же улице жило семейство Джона и, даже толком не освоившись с новой обстановкой, Бен стремглав несся к приятелю. Без сентиментальных приветствий мальчики, как заведенные, начинали играть. Они соперничали, соревновались и это постоянное выяснение кто лучше доставляло им массу несравнимого удовольствия. Они мерились силами, ловкостью, умением и быстротой во всем, чем могли – играли в прятки, лазали по дворам соседей в поиске залетевшего мяча, увлеченно забывались настольными играми, строили из камней нагромождения, называемые башнями, искали поводы для ссор с мальчишками из соседней округи. 

Это была редкая дружба детей разных социальных классов, национальностей, из семей, исповедующих разные системы взглядов и ценностей. Хотя для малышей все эти дикие условности, присущие взрослой жизни, далеко чужды и им всегда проще общаться. 

Джону навсегда запомнились ароматные груши из волшебного сада бабушки Бена и черная смородина, которую они собирали, еще совсем недозревшую, но столь живительную после беспощадного футбольного матча, густой запах овощного супа из кухни, розы во дворе и пространная веранда. 

Запомнилась и пара забавных случаев, связанных с Беном. Скажем, однажды, гуляя под присмотром мам в городском парке, а дальше, играя в догонялки около памятника Франклина, Джон, овладевший и на всех испытывавший запрещенные приемы, дал Бену подножку. Вследствие этого опрометчивого и по-детски жестокого поступка, щека и губы юного Ричардсона распухли вдвое. Самому же Джону собственная мать устроила жуткий нагоняй. 

В другой раз, когда мать Бена хотела снять мальчиков, непринужденно ездивших на трехколесных велосипедах, Джон, поразительно недолюбливавший эту сильную женщину, запротестовал и учинил такую истерику, что из соседних домов валом повалил народ разбираться кто это там нарушает права ребенка. Обошлось мини-скандалом... 

И вот прошло почти три десятка лет. Втихаря наблюдая за секретаршей Бенджамена Ричардсона, бросая взгляды на ее длинную похотливую ляжку, Джона осенило, что вот к этому – к таким выхоленным секретаршам, к роскошно обставленным офисам, к громогласному успеху, к вспышкам фотокамер, к вице-президенству, Бена морально готовили именно с того возраста, когда эти мальчишки были самыми искренними и беззаботными созданиями в мире. Юному Бенджамену внушали превосходство над остальными людьми, исключительность, его учили манерам, тону голоса, заставляли читать художественную литературу, декламировать стихи. Джон вздрогнул, вспомнив, как именно Бен рассказал ему, что в знаменитой серии романов Дюма, бравый Д’Артаньян в конце концов все же умирает. Как же ему хотелось, чтобы Бен все-таки ошибался! А как ревел Джон, когда вместе с мамой досмотрел до конца балет «Гамлет» и ему стало ясно, что великий дух датского принца почил! Старший кузен полчаса издевался над рыдающим Джоном, но это не могло остановить мальчика... 

В то время, когда Джон Ридли познавал и мысленно учился мириться с тем, что благородные люди уходят из жизни от рук злодеев или очень несчастными, Бена водили на всевозможные светские рауты и вечеринки, ездили в круизы, много путешествовали с ним по стране и зарубежом и всячески расширяли кругозор талантливого ребенка. Юного Ричардсона настоятельно принуждали учить классический английский от Мильтона и Чосера до Лонгфелло и Эмерсона. Соперничество мальчишек вместе с взрослением все больше перемещалось в сферу интеллектуальности. Два раза в неделю ребята ходили на уроке к старой мисс Нельсон, родственнице Бена, известной преподавательнице английского языка. Бен силился перегнать Джона в письме, но все было понапрасну – педантичной мисс Нельсон трудно было угодить, она очень строго взыскивала с него каждую неточность. 

– Джон не британского происхождения и он пишет гораздо лучше тебя. Ты можешь 

то себе представить, Бенджамен?! Разве может так писать американец, который практически потомственный англичанин, столько ошибок! Ох, Бен... 

В отличие от юного Ричардсона, такой выверенной определенности, планирования в жизни Джона никогда не было. Никто не подумывал о будущем мальчика со скурпулезностью стратега. Заглядывать далеко вперед ни смелости, ни умения, ни желания ни у кого из его родни не было. Просто у самого Джона была неиссякаемая фантазия, свободное сердце, своеволие, детство, мяч и семья, все более беспокоящаяся от резкого импульсивно-взрывного характера малыша, и от случая к случаю норовившая загнать его в клетку под названием «хороший человек». Естественно, эти две противоположные формы воспитания не могли не отразиться на судьбах уже взрослых личностей; если Бенджамен Ричардсон на протяжении своей жизни ровно и плавно продвигался к своей звездности, то Джон ударялся в противоположности, подрабатывал в неподобающим его способностям офисах, без компаса, без направления в жизни, без должного самоуважения и внутренней силы. Вся его жизнь была посвящена именно нахождению первичного импульса души, пусть даже самого непристойного и первобытного. Пусть даже душераздирающего плача над смертью Гамлета. Но только его собственного! 

Дверь кабинета вице-президента стремительно приоткрылась и в проеме появилась крупная фигура симпатичного Бенджамена. Он посмотрел на Джона и глаза его радостно заискрились, после чего он заключил гостя в объятия. 

– Как дела, парень?! – сказал он покровительственно-заботливым полушутливым тоном. – Минутку! Значит так, если у тебя есть время, мы поедем сейчас на одну из встреч в ассоциацию предпринимателей, а дальше обговорим наши дела. Тебя это устраивает? 

– Да, как ты скажешь! – согласился Джон, втайне гордясь, что он на равной ноге с таким высокопоставленным сановником. 

Бен, не выслушивая ответ, словно уверенный, что его предложения, это условие, не подлежащее обсуждению, начал быстро отдавать короткие и ясные распоряжения секретарше, которая склонившись в подобострастной позе, наспех стала записывать все в блокнот с золотистым переплетом. 

– Ладно, пошли... Джерри, давай машину к четвертому выходу! – сказал он молодому человеку, оказавшемуся шофером. – У нас очень мало времени, мне надо пройтись еще по пресс-релизу. Все-все-все, пошли. Если что скиньте сообщение Джерри. Позвоните испанке, пусть подъезжает как можно быстрее... И без каких-либо оправданий... Еще! Позвоните в девятый отдел и после встречи я хочу видеть Грега Бимона. Скажите, что это срочно... 

По дороге Бенджмен непрерывно звонил разным людям, отдавал устные приказы и старался подобрать факт или предпосылку, которые могли быть ключевыми в принятии скорых решений. 

– Извини, пожалуйста, извини, Джон. Я видел все твои письма, но не мог ответить. Все читал...Сплю всего 3-4 часа в сутки. Так-то! – сказал он, и тот мальчишка, который улыбался с искорками в глазах снова исчез во всевластной личности вице-президента. 

– Да-да... – произнес Джон, заметив, что заступив за порог учреждения Бена, все его слова ограничились многозначительными «да-да» или, может быть, «да-да-да». 

– Как твои дела? – спросил Бен так резко, что выдал одну из своих профессиональных привычек. – Семья есть? Дети? 

– Нет, развелся... – ответил Джон и запнулся, понимая, что эту тему нечего развивать, так как тут в администрации президента ревностно исповедуют культ счастливой семьи. 

– О, правда? Чего так? Минутку, отвечу.. Это молодцы из госдепа... 

– Да, не дождетесь. Еду! И обзвоните все медиа-службы. Встреча явно не проходная...Я сейчас почти подъехал. 

У входа в здание вице-президента встретили другие чиновники его ведомства – все такие, можно сказать, слегка ощетинившиеся. 

«Вот, что такое готовность!» – пробормотал про себя Джон. 

Молча и неосознанно построившись в живой клин, команда Бена прошагала по корридорам здания, после чего оказалась в большом зале, где их шквалом аплодисментов встретили крупные предприниматели, банкиры, топы, пиарщики – в общей сложности человек двести. 

Бен как бы моментально подстроился под настроение публики, поклонился собравшимся и стал пожимать руки тем, что сидели в передних рядах или махать пресс-релизом зрителям, находившимся поодаль. 

И пока мистер Бенджамен открыто наслаждался своей властью, Джон предпочел затеряться позади и сесть так, чтобы одновременно видеть и выступление Бена и ответную реакцию элитной аудитории. 

– Итак, леди и джентльмены! – начал Бенджамен с напористой интонацией. – Кризис экономики и политика предотвращения разворачивания рецессии, вынуждает наше правительство, принимать те резкие и, отчасти, непополярные меры, которые становятся порой единственной возможностью избежать социальной и политической катастроф. Смысл и задача моего сегодняшнего визита это обсудить с вами некоторые вехи той антикризисной программы, которую мы на днях выложим на стол решений Конгресса. Без вас и вашего профессионального, гражданского мнения, естественно, все это будет равно неполным, недостаточным и недемократичным... Однако нам нужны не только ваши мнение и поддержка, нам нужна ваша вера. И дабы укрепить вас в этой вере – в том, что мы делаем все возможное, все от нас зависящее, для избежания усугубления кризиса – сегодня я тут, с вами, готовый ответить на любой ваш вопрос. После общего ознакомления с программой, я постараюсь уделить вашим вопросам ровно столько времени, сколько потребуется... 

Через пять минут Джон уже почти не слышал голоса Бена. Он продолжал изучать внешность вице-президента – занятие, которое начал по пути сюда. 

«Тот ли это мальчик, который стоял в воротах гаража дома своей бабушки и вопил, выворачивая себе гортань наизнанку; – "Я Дино Дзофф, я Дино Дзофф, непробиваемый Дзофф?». 

"А я бил одинадцатиметровые, и однажды мяч полетел куда-то мимо и разбил оконное стекло мисс Нельсон?" 

"Вроде тот... Но я его ведь почти и не помню... Нет, просто помню смутно. Однако же, учитывая политический кризис, он отлично держится. Молодец, Бен! Вот тебе и муштра политической школы... А тот ли это человек, которого бабушка почти насильно загоняла домой и который всегда смеялся своеобразным неподдельным заливным смехом и которого так обожали девчонки? Тот! Ни дать ни взять!" 

А как он приходил к нашему дому и звал меня? С каким-то ударением на первую букву! Ха-ха! Ах да! Вспомнил! Его еще постоянно недолюбливала моя бабушка, потому что до него недолюбливала бабушку Бена, с которой регулярно ссорилась в молодости"... 

Джон вздохнул, в то время, как Бен куражясь и явно горячась, громко излагал свои взгляды на положение дел в экономике. 

«Он несколько скован и сутулится!»...- продолжал свои размышления Джон. 

«А, как он плакал в тот раз, когда бабушка должна была искупать его и отвести к родственникам, а ему вовсе не хотелось это делать?». 

И Джон чуть не прыснул со смеху, прикрыв лицо руками. Он очень ярко восстановил в памяти всю сцену – Бенджамена, который иступленно топал ногами и противился просьбе бабушки. И саму эту славную женщину, которая щадя самолюбие внука и не решаясь причинить ему психологический дискомфорт, всего лишь тоном голоса старалась подействовать на упрямый нрав будущего лидера. Джон представил себе, как тот самый плачущий мальчишка теперь управляет судьбой нации. 

После этого образа, широкая и светлая улыбка больше уже не сходила с лица Джона. Он все пытался вспомнить некую самодостаточную мину, которую будучи совсем еще несмышленышем, умел состраивать Бен и становиться удивительно представительным с чужими... 

Тем временем встреча с предпринимателями перешла на деловую ноту и Бенджамен с поразительной четкостью стал отвечать на вопросы собравшихся. По прошествии десяти минут его сменил другой чиновник из администрации президента. 

Бен отпил воду и стал пролистивать записную книжку, делая заметки на полях. Он продолжал сосредоточенно писать, когда микрофон взял высокий, интеллигентный старик весьма любопытной внешности. И до того, как старик выразил свои мысли, Джон, бывший репортер, набросал в уме словесное описание этого человека 

«Это был человек из той части старшего поколения, которая любит ездить на скоростных «БМВ», но обожает перемалывать косточки молодым за их горячность. Которая рассказывает с восторгом о временах Лири, о ЛСД, но любит одновременно насладиться добиванием хип-хопа Которой хочется быть и поучать морали молодых на университетской кафедре и взывать ко всему свету, что нынче рок-н-ролл помер, а нынешние политики всего лишь жалкие комедианты и пародии на Кеннеди!»... 

Старик кашлянул, поправил осанку и сказал: 

– Добрый день, господин вице-президент, дамы и господа. Я, как представитель национальной профсоюзной Лиги, хочу выступить с двумя замечаниями по всему вышесказанному. 

Бен, при обращении к нему, поднял голову и вперил взор в этого, неброско одетого пожилого человека, как будто тоже попытался припомнить нечто особенное о выступавшем. 

– Я думаю вас, господин вице-президент, несколько неправильно информировали. Реальное схлопывание «нефтяного пузыря» может повлечь тяжелые результаты, но это вряд ли целесообразно назвать серьезной или фундаментальной причиной кризиса. Если мы станем опираться на утверждение ряда достойных аналитиков, что нефтяной пузырь должен был сдуться к лету 2008 года и цены на сырье должны были опуститься до 40 долларов за баррель, то сегодня мы уже можем проигнорировать эти предсказания. Теперь нам известно, что ниже этой отметки нефть не пошла и стала постепенно снова дорожать... Это, в свою очередь, значит, что те ресурсы, которые были выделены на ликвидацию и стабилизацию последствий схлопывания, остались невостребованными. Где они, гоподин вице-президент? И еще один вопрос – где те сто миллионов долларов, которые были выделены, как начальная стадия институциональной реформы казначейства и системы NASDAQ? 

"Вот она, бомба замедленного действия, которую ему намеренно подложили! – сказал в сердцах Джон. 

Однако Бен ничем не выдал своего негодования и, словно решив какую-то загадку относительно оппонента, высокомерно склонил голову вправо и прервал выступающего. 

– Ка-ки-е... сто мил-ли-он-ов? 

– Сто миллионов, выделенные на реформу, сэр? 

– Где? Где вы слышали о ста миллионах? Какие сто миллионов? – и Бен, произнося акцентом первые два слога этой фразы, залился своим искренним, убедительным смехом. – Сто миллионов! Ха-ха-ха! 

Джон не мог отвести взгляд от друга детства. 

Вот оно преображение! Перед ним стоял тот самый Бен, которого он мечтал видеть. Вылитый озорник, что подшучивал над всеми, рассказывал анекдоты о Рейгане, выдавал остроты пачками и предлагал Жака Бреля, когда все тащились от модного в то время шумного диско. 

Этот самый Бен стоял тут в зале, выпрямившись во весь рост. Где-то в воспоминаниях Джона, на холмике за домами, он также щеголял в футболке «Реала», пританцовывая и ловко сталкивая в ручей могучие глыбы... 

– Что будем играть? Я устал в жмурки и в футбол. Да и никто не выходит. Мы с тобой... 

Джон посмотрел на свои ноги в ссадинах и потер коленную чашечку. 

– Я хочу по нужде. Пойду домой. И очень скоро приду. Не уходи, хорошо? 

– Тогда и я пойду... – сказал Бен. 

– О, останься. Я просто пойду. И мигом... 

Бен недовольно поморщился. 

– Мне скучно здесь... 

Лицо Джона озарила мысль. 

– А зачем мне идти? Я прямо сюда в ручей и помочусь... 

– Сюда? – обомлел Бен. – Соседи увидят... Да ты что? Нет, не надо. А вот и не сможешь... не сделаешь...Не сможешь! 

– Не смогу? – слова друга раззадорили Джона. 

– Нет. 

– Это я не смогу? – вскочил Джон с места. 

– Нет! Не сможешь! 

– А вот смотри-смотри... – начал Джон и стал расстегивать ширинку. 

Бен захихикал, но когда Джон в действительности извлек из своих брюк свое маленькое добро, то разразился хохотом в точности также, как делал это через тридцать лет над стариком из профсоюза. 

Джон гордо помочился в ручей, но ему так понравилась своя безумная затея, что затак возвращать на место предмет своего мужского достоинства он уже и не собирался. 

Обернувшись мальчик увидел, что рядом с Беном стоят двое ребят, с ужасом, неконтролируемым любопытством и застывающей на лице полуулыбкой наблюдающих за тем, как он бесстыдно манипулирует своим половым органом. 

– Что? – поприветствовал их Джон возгласом победителя. – Вы тоже хотите поссать? А не можете? Вы же не можете? Признайтесь, что не можете?! Давайте сюда, вместе со мной, трусишки... Не можете! А я могу! 

И Джон снова пустил струю в ручей. 

Затем мальчику взбрело в голову не растрачивать запас мочи просто так, а по воздуху описывать струей восьмерки, разнообразные фигурки, трясти своим оружием вправо-влево, по диагонали, на всей скорости и давая всю свободу полетному своему воображению. 

– Вот, смотрите, какой узор я делаю в воздухе. Эй, ребят, смотрите!!! Настоящее шоу! Хей-хоуууууууу! Хах-ха! Овации! Какой узор! Пляска шамана! Смотрите всссеееее! 

Мальчишеский хохот еще больше распалял Джона, который сходил с ума от пребывания в центре внимания. 

– Посмотрите на воду...Ребят! Какие там волны получились!!! 

Вскоре запас мочи в пузыре Джона, конечно же, закончился. Тогда он перевел иссякающую струю на ребят, слегка обрызгав их. Мальчики отпрыгнули в сторону и стали возмущенно орать. 

Это несколько охладило пыл Джона и он, отвернувшись, начал застегиваться и приводить себя в порядок. 

– Я не хотел, не обижайтесь! – говорил он через плечо, но безумно радуясь своей взбалмошности. 

И вот спустя минуту, когда Джон, как ни в чем не бывало, в очередной раз повернулся, его взору предстало необычное зрелище. Перед ним навытяжку стояла целая орава соседских мальчишек его возраста или чуть постарше, а по флангам этой юной армии располагались соседские девчата. Джона пробрала дрожь, но больше всего он почувствовал в глазах детей трепетное желание увидеть нечто экстаординарное. Сбившись в кучу, малыши как бы требовали развлечь их, сделать за них то, что им запрещали родители, ограничивали и загоняли в мерзкие рамки взрослых правил. 

– Ах и вы пришли? Вас нам только не хватало?! Вы хотите увидеть? Вы хотите увидеть это?!! 

Отчего-то Джону очень захотелось показать девочкам «Это»! То, что у него есть. Его обуяло поглощающее желание показать это и заставить их любоваться. Ему захотелось показать, показаться и представить себя в особом свете. 

"Вот какой он уникальный, недосягаемый! Он может сделать то, что недовластно другим мальчикам!" 

Крупный веснушчатый мальчик лет семи, остервенело зафыркал в глубине толпы. Лишь одна из девчонок пролепетала: 

– Джон, это нельзя делать! Джон...Это неприлично! 

– Кто сказал? – взорвался Джон. – Я просто хочу вам показать. Вот!!! 

И он снова опустил свою маленькую руку вглубь ширинки, словно стараясь как бы там лучше ухватиться. 

Вместе с этими усилиями Джона пространство сотряс детский хохот. Мальчик понимал, как поддел на крючок всю детвору, как безумно нравилось ей это безобразное занятие. 

Проходившая мимо старушка заголосила над головой Джона. 

– Что ты делаешь, мальчик?! Боже славный! Ой, Джон, неужели это ты? Как тебе не стыдно? 

– А вот и не стыдно?! Мне стыдно?! Чего бы это!!! 

Дети вторили ему раскатистым гоготом. 

– Он показывает нам узоры...На воде... – вмешался Бен, который не мог успокоиться от заражающего всех смеха. 

– А если твоя мама узнает? – удрученно спросила женщина и поспешно направилась к дому. 

– Не узнает!!! Не говорите ей! 

Женщина лишь на минуту отвлекла детей, но это вряд ли могло омрачить триумф Джона Ридли или затмить азарт юных зрителей. Джон понял, что его звездный час пробил. Ведь в их сторону со всех ног бежала еще одна группа детей, живших на соседних улицах. Казалось, по какому-то незримому таинственному эфиру объявили событие века. 

– Вот! Наконец-то! Эй, вы все! Смотрите! – закричал он, когда женщина скрылась из виду, а новые зрители, переводя дух, примкнули к полукругу избранных. 

Джон напрягся, собрал в комок весь свой мочевой пузырь. Извлек член из брюк и стал мочиться... 

Гул одобрения прошелся по толпе ребятишек. Они вопили вовсю, словно их команда забила команде взрослых такой вот долгожданный гол. Кто гикал, кто падал со смеху, кто-то решился повторить Джона. 

Это была столь ранняя полноценная жизненная победа мальчика. 

"Вот он – Спартак, раб, одержавший победу над римскими патрициями, разверзший эту пропасть возрастного неравенства. 

Вот он Вашингтон, отец Независимости, вот он Свободный Человек!" 

Но не успел мальчик упиться моментом своего прорыва, вкусить сладость поздравлений, детских признаний, завистливых и покорных взглядов сверстников, как чья-то суровая рука нанесла ему удар справа и он плашмя приземлился в густых зарослях крапивы. Боль от режущих ожогов смешалась с хохотом Бена, с воплями удирающих детей, со злобными криками мамы, яростно и терпеливо колотящей его в кустарнике, по пути домой и в ванной... 

Джон очнулся от тягостных ощущений и оглушительного хохота – весь зал рукоплескал какой-то остроумной выходке Бенджамена Ричардсона. 

Один из них был типичным лохом, а второй….  

О! …Второй был одет в длинное, не застёгнутое по случаю жары, пальто – «мешок», бесформенное и даже страшненькое, но так любимое крутыми пацанами, брюки – «мешки», остроносые туфли пятьдесят последнего размера, судя по длине носов. На шее отсвечивала «голда», толщиной в палец (уж не из-за неё ли и было расстёгнуто пальто?). На квадратной маленькой голове торчали ушки – топорики. Голова, конечно, была обыкновенная, только небольшая, коротко стриженная с боков и с «площадкой» на макушке. Но сидела она на толстой шее в крупную складку, поэтому казалась маленькой глыбой, посаженной на глыбу большую.  

Наконец, из-за двери с надписью:  

«Старший менеджер по персоналу  

Неклясов Геннадий Юрьевич»  

раздалось властное: «Следующий!»  

Лох дёрнулся, было, но второй просто опёрся на его плечо, встал и шагнул за дверь.  

- Садитесь!  

- Братан, не гони! Сяду, когда посадят! Покалякать надо!  

Лощеный мОлодец за столом вдруг неуловимо изменился. Указательным пальцем правой руки он подцепил узел дорогого шелкового галстука, потом на спинку стула, будто сам собой, лег стильный велюровый пиджак. Только что прямая спина, как размягченный пластилин, оползла вглубь кресла, пальцы на руках несколько растопырились в виде «козы», которой пугают малышей. Верхняя пуговица на рубашке расстегнулась и на шее блеснула золотом цепь потолще «пацанской» раза в три.  

Маленькие глазки посетителя уставились на эту метаморфозу, нижняя толстая губа уважительно выпятилась из-под тоненькой верхней.  

- Посадим, когда надо! О чем базар будет? – спросил, сплюнув на пол, хозяин кабинета.  

- Тут… типа, непонятки полные выходят. Короче, проспорил пацанам месяц работы, типа, в фирме. Ну, типа, три дня гоняли: то паспорт не такой, то справку принеси. Сегодня вышел, типа, фирма, типа, а какой-то дядя Ваня мне, крутому пацану, будет указывать, чего ему подать, чтобы запаять. Я ведь, типа, сам любому запаяю. Братан, чо делать? Это же позор крутому пацану, типа!  

- Не догоняю, брателла, ты чо, в натуре собрался месяц «дядяванить»? Ты чо, не догоняешь, что крутые пацаны всегда сверху? Посмотри на меня: пришел сантехником, теперь все сантехники у меня вот где! Короче, могу помочь сделать тебе полную отмазку. К концу месяца будешь бригадиром (тут посетитель довольно улыбнулся). Правда, это от тебя зависит – народ должен знать, что бригадир тоже, типа, работать умеет, а не только «голдой» звенеть. Ты понял, братан? Две нормы, три нормы – все пофиг должно быть. Чтобы «скока надо – стока будет». Тогда народ за тобой пойдет. А я подскажу, кому надо про бригадирство. Начальника цеха только слушать бесповоротно. Он у нас, типа, смотрящий. Ну чо, по рукам? И не боись: видал на табличке? Я тут старший.  

На выходе из кабинета «крутой пацан» снисходительно посмотрел на готовившегося войти «лоха» и широко покачивая плечами прошествовал мимо.  

Из кабинета послышалось: «Следующий!».  

- Здравствуйте. Я к вам по поводу работы.  

- Присаживайтесь.  

Хорошо одетый молодой человек за столом был вежлив, обходителен. Чувствовалось, что он умен, образован, умеет и выслушать, и сказать. Все общение заняло буквально десять минут и новый конструктор пошел оформлять документы. А молодой человек поднял телефонную трубку и сказал:  

- Николай Сергеевич, Неклясов беспокоит. Там у вас в цехе, в бригаде у Ивана Константиновича некий Брылов работает. Нет, недавно. Ага. Вы бы ему не могли работки физически потяжелее подбросить? Амбициозный товарищ и очень ему уважение у коллег заработать хочется. Я с ним переговорил и объяснил, что у нас в бригадиры попадают только через ударный труд. Это Ваш клиент, Николай Сергеевич. Ну, еще бы! Вы же столько лет тяжелейшим цехом руководите!  

Следующий звонок был в КБ:  

- Антон Владимирович, конструктора Вам принимаем. Хороший специалист, только «зажат» сильно. Вы уж встретьте его потеплее, пожалуйста.  

Вечером зашли в кафушку, посидели с пивком, я у приятеля спрашиваю:  

- Слышь, а чего это Генаху нашего Генрихом Первым кличут? Благородных кровей, что ли?  

- Да каких благородных! Просто он в своем деле – король. Умеет, поганец этакий, в любой ситуации «выглядеть», но и дела решает. Ты сам попробуй у него в кабинете в свои игры поиграть!  

Стрельба. 

Жизнь не только у нас становилась как бы жёще и беднее. Но не у всех, разумеется, и это раздражало. Растущая нищета не нашедших себе работы молодых людей обильно подпитывала криминал всех родов. Теоретическая понятность криминализации жизни ничуть не снижала её реальной повседневной опасности. Раньше я как-то не обращал внимания на расположение нашего дома. Он действительно не примыкал непосредственно ни к каким другим жилым постройкам. Вокруг были только гаражи, какие-то ветхие склады, многочисленные сараи и совсем непонятные развалюхи. Вечерами всё это сумрачное безлюдье освещал одинокий фонарь, который периодически гас по непонятным причинам. Возможно, где-то и прятались сторожа, но я их никогда в глаза не видел. Несколько знакомых собак тоже не обращали на меня внимание, если я приходил вечерами домой пешком. Днём ещё ничего, но возвращаться с вечерних занятий, было неприятно. Ощущения резко ухудшились, когда соседа по дому – театрального художника, ограбили и так избили, что он уже третью неделю пребывал в больнице с разбитой головой. Всё это действовало на нервы и держало в напряжении. Отказаться от вечерних занятий я не мог себе позволить из-за денег. К тому же и Василий Павлович, и директор ушли на пенсию, а мои связи с новым начальством были далеко не такими тесными. Достал из тайника браунинг бабы Лены. Признаю. Не лучшая была идея. Оружие в руках непрофессионала – вещь вредная и даже опасная. Вредная в связи с надеждами, на него возлагаемыми и своим в связи с этим – соответствующим поведением. Противостоящие тебе личности, как правило, гораздо опытней и совершенно не обременены совестливостью. Поэтому, достав оружие, нужно чаще всего незамедлительно из него стрелять. В живых людей! Без твёрдой уверенности, что они хотят причинить тебе какой-то вред за пределами обычного грабежа. А при таком варианте по моим понятиям стрелять не следовало. Решение я принял, когда сосед вернулся из больницы. Вернулся инвалидом. За что его искалечили – понять было трудно. С криминальным миром он никак не был связан. Когда потребовали денег, безропотно, по его словам, отдал всю наличность. Сам он небольшого роста, щуплый. Вряд ли его тянуло на подвиги. Денег было мало и это, видимо, бандитов разозлило. Отморозки, как нынче про таких говорят. 

Поменять квартиру? Но мы к ней уж так привыкли! Кончилось тем, что я стал таскать браунинг с собой. Держал его в сейфе и носил только при хождениях домой с вечерних занятий. Три раза в неделю. Думал ли серьёзно из него стрелять? Или это было нечто для самоуспокоения? Понимая, что могу не успеть его вытащить, придумал хитроумную конструкцию. Бумаги свои носил обычно в кожаной папке. Из проволоки соорудил специальный каркас, который позволял крепить оружие снаружи. Теперь я папку нёс, держась за рукоятку пистолета. Подходя к опасному рубежу, снимал с предохранителя. У своей входной двери прятал оружие в карман. Признаюсь. Был во всём этом элемент игры. И доигрался. Несколько странно для такого взрослого дяди. 

Несмотря на всю мою моральную и техническую вроде бы подготовленность, их появление оказалось неожиданным. Двое шагнули мне на встречу из темноты. К счастью, предохранитель я успел снять, хотя до опасной зоны ещё не дошёл. Лиц в темноте не разглядеть, но «Стой, сука!» услышал отчётливо. Это их и погубило. Могли же просто попросить закурить или ещё что! А так они как бы самоидентифицировались. Один, левый схватил меня рукой за грудь, а я его за руку. Дальше всё пошло по плану. Чуть приподняв папку, всадил в него три пули снизу вверх. Как я узнал потом, третья прошла сквозь подбородок и разворотила череп. Хватка его сразу ослабла. Второй кинулся бежать, что было для меня совершенно неожиданно. Сгоряча выстрелил ему вслед два раза. Зачем? И попал. Он как будто споткнулся, но продолжал бежать дальше и резко свернул за угол. Что делать? До работы меньше двух кварталов. Узнают, что я тут ходил в это время, всё равно. (Если захотят, конечно). Быстро направился домой. 

Я чуть не споткнулся о его тело. Он лежал, как-то скрючившись, и был мёртв. Переворачивая, нащупал в кармане пистолет. Забрал Макарова с глушителем и бумажник. Глушитель был мне в новинку. Почему же он не стрелял? Растерялся? Спрятал по дороге оба пистолета. 

Попасть в человека ночью с пяти метров? Убить пулей, калибра 6,5 мм? Фантастика. Полагаю, сложно даже для профессионала. Но ведь вот… 

Дома всё обычно. Нина с Людой купают наших мальчишек. Всем весело. Что делать? Набрал милицию. Сообщил, что у нас стрельба на улице. 

_____ 

Следователь пожаловал ко мне на работу уже на следующий день. Что-то необычное в работе милиции. Как оказалось, он даже успел побеседовать с вахтёршей – тётей Таней, которая дежурила вчера вечером. Много времени наша беседа не заняла. 

- Где вы находились, когда услышали выстрелы? 

- Подходил к своему дому. 

- В котором это было часу? 

- В начале десятого. 

- А точнее? 

- Точнее не могу. На часы я не посмотрел. Но не трудно определить. Звонок у нас в девять. Я сразу ушёл домой. До дома – сами видите, всего ничего. Значит, было минут 10-15 десятого. Позвонил я сразу, как только зашёл домой. Если не секрет, кто в кого стрелял? 

- Следствие этим занимается. Видимо, какая-то криминальная разборка. 

- Интересно, кто-нибудь кроме меня звонил? 

- Звонила ваша вахтерша. 

Так. Это становится опасным. Тётка Таня могла сказать, что выстрелы раздались почти сразу после моего выхода на улицу. Правда, я сравнительно долго возился, прилаживая пистолет. 

- Сколько было выстрелов? 

- Не скажу точно. Может быть, я не все слышал. Сначала вроде бы три, а чуть погодя ещё два. Кого-то убили? – Он записывал мои показания и не ответил. Закончив писать, протянул мне листок и ручку. 

- Распишитесь, пожалуйста. – Прочёл и расписался 

______. 

Я ожидал тяжких угрызений совести. Действительно, ночное происшествие ещё долгое время стояло у меня перед глазами, но больше потрясало необычностью, страхом раскрытия моего в нём участия. Но терзаний по поводу убийства в духе Достоевского не было. Конечно, при желании тому можно найти объяснения (или оправдания!). На меня напали, а я защищался. Но стрелять убегающему в спину в такое объяснение плохо укладывалось. В запале, конечно, но всё же! Вообще, терзания по поводу убийства нашему веку как-то не свойственны. Уж слишком много пролито было крови. Да и телевизор приучил нас к чуть ли не обыденности такого события. Оно конечно и в 19 веке тоже убийств хватало, но не те всё же масштабы! А, главное, не та информированность, не те масс-медиа. Повседневные и детальные. Со смакованием и крупным планом. Мне даже кажется, опиши некий литературный гений сегодня терзания совести некоего современного убийцы некой современной процентщицы, то вряд ли это показалось бы нам достоверным. Может быть, потому и нет сегодня таких сюжетов? Спустя некоторое время всё вообще начало в памяти как бы затягиваться какой-то пеленой, как бы стираться, как бы становилось в один ряд с телевизионными «стрелялками» из американских боевиков. Иногда я затевал внутренние диалогоги примерно такого типа: 

- Ну, как? Совесть не мучает? 

- Да как-то….Нет, не мучает. А в чём моя вина? 

- Сволочь ты бесчувственная! Ведь убил двух человек! Нет, только вдумайся, у-бил! 

- Ну, убил. А что? Лучше было бы, если бы они меня убили? Кто, собственно, на кого напал? Знали, мерзавцы, на что шли и чем рисковали. Поделом получили. 

- Но ведь люди же! 

- Сволочи, мразь, отбросы человеческие. 

- Вот, вот. Макай их в дерьмо. Старый приём. Хочешь безнаказанно убивать – выведи жертвы в отдельную группу, скажем, недочеловеков. 

- А они что, нормальные люди? Не заслужили то, что получили? 

- Заслужили, конечно, но пару лет тюрьмы. Ты же их убил. 

- Сожалею, но что я мог поделать. Ещё раз подобная ситуация и снова убью. Конечно, лучше бы ранил, но в горячке не до того. 

- Хорош! Гуманист несчастный. – И т. д. В том же духе ещё долго. 

Но что-то с того вечера во мне изменилось. Я даже пытался понять что именно. Видимо, появилось ощущение, что некоторые проблемы решаются вот таким образом. И такие решения могут оставаться безнаказанными.  

Занимаясь жизнеописанием, касаешься, естественно, всего только значимого, интересного. Но основная часть бытия – это быт, в котором ничего интересного. Тихая, ординарная повседневность. Далеко не у всех, но у некоторых в этой тихой и вроде бы ординарной повседневности копится некий взрывной потенциал. До поры копится. А потом таки взрывается. Откуда мы про него и узнаем. Это свойство личности? Или обстоятельств? Не знаю. Но у меня это именно так. 

Генерал – 1. 

Несмотря на то, что милиция меня не беспокоила, на душе спокойно не было. Хотелось знать, как идёт следствие. Очень хотелось как-то их возможные действия упредить, нейтрализовать и т.д. Неизвестность томила. Я с трудом представлял себе, что убийство двух человек может остаться не раскрытым, а, стало быть, безнаказанным. У меня не было возможностей что-либо предпринять, кроме как обратиться к генералу. За все прошедшие годы мы общались с ним три раза. Из них два по телефону. Он здорово выручил меня, когда после смерти бабы Лены некий милицейский чин пытался отобрать у меня квартиру. Перебирая бумаги Бабы Лены, я нашёл список людей с указанием их года и дня рождения. За исключением трёх человек все они были аккуратненько вычеркнуты. Видимо умерли. Среди трёх оставшихся был и генерал. Это позволило мне поздравить его с шестидесятипятилетием. Тогда я послал ему цветы. На его семидесятилетие явился лично, но народу было столько, что он смог уделить мне всего несколько минут. Пристально меня рассматривал, и я запомнил его фразу: «Вот, значит, каков наследник Елены Николаевны!» Представил меня жене, после чего я удалился. Помню, что баба Лена определяла его как человека абсолютно своего, которому я могу всецело доверять. Больше податься мне было не к кому. Впрочем, жив ли он? Ведь 72 года! Долго колебался, но всё же позвонил. Ответил он сам, разрешив, таким образом, первый и самый важный вопрос. Попросил об аудиенции. 

- Что-нибудь случилось? 

- Да нет, Всё сравнительно благополучно. 

- Понятно. 

Согласовали время. Жил он на другом конце города, так что поездка заняла изрядно времени. По дороге вспоминал всё, что о нём знаю. Жена, две взрослые дочери. В Москве занимал некую высокую должность. Что-то случилось, и его перевели к нам заместителем начальника областного управления, где он и доработал до пенсии. Окончательно ушёл с работы в 65 лет. Что его связывало с бабой Леной, я не знал. Видимо, далеко не обыкновенное знакомство. И вряд ли коммерческие дела. Впрочем! Но коммерческие связи не позволяют говорить о полном и безоговорочном доверии. Тут дело пахло сугубо личным. Заподозрить некие любовные дела трудно из-за уж очень большой разницы в возрасте. Но я бабе Лене верил безоговорочно, а потому и ехал сейчас к нему. К Виктору Павловичу, т.е. генералу. 

Открыла мне пожилая женщина в фартуке. Пригласила заходить. Он с трудом поднялся мне на встречу, а я с трудом узнал его. Почему-то припомнил Маркелыча. Но, несмотря на грузное тело, взгляд был твёрд и ясен. Усадил напротив себя в кресло. Видимо, желая придать разговору неофициальную доверительность, поведал мне, что жена умерла уже тому как два года. Дочки разъехались. Одна в Москве. Одна в Питере. Живёт один. Впрочем, заметил с грустью, не столько живёт, сколько доживает. Впрочем, не видит в этом ничего необычного. 

Твёрдость взгляда несколько смягчилась. « Спасибо за памятник Ольге Николаевне и Маркелычу». – это он мне уже в прошлый раз говорил. Забыл. Особенно тронули его слова на постаменте. «Придётся, видимо, и мне вам это дело поручить». Это уже с улыбкой. Подали кофейник, чашки, рюмки и две бутылки. Одна с ликёром, а другая с коньяком. 

- Ну, что случилось. Рассказывайте. – Рассказал. Подробно. – -- Выслушал не перебивая. 

- Лихо вы это. И рисково! Оружие откуда? 

- Браунинг Елены Николаевны. 

- А, знаю. Перламутром инкрустированный. Хорош. Понял. Наведу справки и извещу. 

Молча выпили кофе. Рассказал про намечающийся бизнес. Разоткровенничался. Признался, что не хочется этим заниматься, но деваться некуда. Посочувствовал. 

- Да, деваться действительно некуда. Если бы не возраст, сам бы занялся. – Улыбнулся. «Вот раскрутитесь – пойду к вам консультантом». Пригласил его в гости. На том и расстались. 

Фирма – 2. 

Подготовительная часть работы по созданию фирмы была окончена. Наняли секретаршу, бухгалтера (По совместительству. Генину приятельницу). Даже канитель с окончательным завершением дел бумажных преодолели лихо. Народу в помещении администрации было множество и очереди в каждый кабинет страшенные. Гена сказал: «Николаич, тебе охота в очередях стоять?» Мне, конечно, было неохота. Сравнительно небольшая сумма решила все проблемы очень быстро. В последнем кабинете нам выдали долгожданную лицензию и благословили на …чуть не сказал «трудовые» подвиги. Что ж, если труд понимать несколько расширительно, то всё верно. В конце концов, во времена социализма даже директор считался трудящимся. 

И работа пошла. Заказов было много, деньги нашим труженикам (и руководителям) были ох как нужны, так что работа шла полным ходом. Я преподавал, а вечерами занимался не слишком обременительным трудом, рассматривая проекты и решая сравнительно несложные технические задачки. Гена весь день мотался по объектам, а в офисе сидела наша милая Анечка, женщина молодая и совсем не глупая, но совершенно не полномочная. А заказчики шли, и с ними нужно было работать. Как-то вечером Гена позвонил, и мы договорились встретиться в скверике не далеко от нас. Когда я пришёл, то сразу понял, почему он так упорно не хотел приехать ко мне домой. Гена был изрядно выпивши. Чёрт возьми, и это за рулём!  

- Васильич, ты с чего это набрался и без меня? 

- Николаич, ей богу, работа требует! Иначе контакта с рабочим классом не получается. Ребята сегодня траншею копали – пришлось поощрить. – Гена и без служебной необходимости был всегда готов. Причём, в отличие от меня, был способен на многое. Начал он без предисловий. 

- Николаич, надо тебе сидеть в офисе. Иначе дело не пойдёт. Чего ты за этот долбаный техникум держишься? Уже сегодня имеешь в два раза больше, чем твоя зарплата. А с клиентами некому работать. Много теряем. И свято место пусто не бывает. Появятся конкуренты, а на кой они нам? Не стоит рисковать. - 

Конечно. Он был прав. В этом мире, в который мы погружались всё глубже, за деньги нужно «вкалывать». И следовало выбирать: любимая работа и нищета, или деньги и необходимая для этого работа. Порой совсем неинтересная. Для меня – это уж точно. Вот какие проблемы появились! Что ж, во-первых, я в деньгах нуждался. Семья требовала. Не проживать же валюту! Больше никто не подаст. Мне и так повезло сказочно. Во-вторых, смена рода работ – дело естественное и даже полезное. Впрочем, это я уже лукавил. Главное для меня сейчас – это деньги. Деваться некуда. Правда, до сих пор я исповедовал принцип, что порядочный человек с преподавательской работы в середине года не уходит, но нравы настолько переменились, что меня поймут. Жалко, однако. И страшновато. В случае чего, обратно при нынешней ситуации уже не возьмут. 

- Что ж, – это я вслух, – Ты прав. Завтра начну увольняться. 

- Во! С тобой все проблемы решаются легко. 

Открыл кейс, в котором помимо всего прочего, помещалось много банок джина с тоником, который мы и употребили. Так что несколько погодя и с меня можно было спросить насчёт пребывания за рулём в состоянии лёгкого подпития. 

Генерал – 2. 

Генерал позвонил первый раз примерно через неделю. Сообщил, что я могу не беспокоиться. Меня, конечно, раздирало любопытство. Очень хотелось знать, к чему следствие пришло, в конечном счёте, но расспрашивать не осмелился. Впору было радоваться своей безопасности. Далеко не всем ведь так везёт! 

Я повторил своё приглашение, и он обещал наведаться, предварительно созвонившись. Я так и не понял: само дело заглохло или генерал помог? 

К тому времени, когда он позвонил второй раз, материальные дела наши значительно поправились, и мы уже могли его принять на достойном уровне. В каком-то смысле весьма полезная была встряска. Я бы сказал – протрезвляющая. Имею в виду наши семейные финансовые затруднения. Временные, к счастью. 

Он приехал на старенькой Волге. Встретил его на углу, поскольку словами объяснять все наши закоулки было затруднительно. Долго и с интересом разглядывал квартиру. Обронил: «Давненько я тут не был! Знаете, мало что изменилось!» 

Одобрил наше намерение купить при случае соседнюю квартиру. Спросил, как у нас с деньгами? Цели вопроса я не понял. Уж не собирается ли он нам помогать материально? Потом был обед, где он позволил себе даже немного выпить. В его генеральской форме никакие гаишники ему, разумеется, не были страшны. После обеда мы вышли с ним посидеть в полисадничек под нашими окнами. И тут я решился утешить своё любопытство в отношении его связи с бабой Леной. Долго молчал. Потом рассказал. Выдал то, с чем моё поколение уже, к счастью, не сталкивалось. Об этом мы только в книжках читали. Его отец – командир дивизии у Будённого. Репрессирован в 38 и в том же году расстрелян. Он бежал из дома к Ольге Николаевне, которую только что саму выпустили из лагерей. Бежал по распоряжению отца, который уже понимал, чем всё это грозит не только ему, но и его семье. Мать с сестрой были высланы и сгинули где-то на просторах Казахстана. 

Ольга Николаевна, давняя подруга отца по армии, приняла, добыла документы на чужое имя и со временем устроила в школу милиции. Это был акт большого мужества. Связь поддерживали много лет тайную, потому что ГПУ ( а потом КГБ) могло всё это «раскопать» и последствия были бы весьма прискорбны для всех. Но обошлось! Не без помощи уцелевших друзей отца сделал блестящую карьеру, но случилась неприятность, без которой службы не бывает, как он выразился, и перевели с понижением к нам. «Ещё дёшево отделался». Закончил так: «Верите ли, за все годы первый раз так подробно рассказываю! Так запуганы были, что до сих пор язык за зубами держим». Он был мне симпатичен. Да и всё, что соприкасалось с бабой Леной, было мне близко и дорого. Представил себе, каково ему нынче в одиночестве. И где эти дочки? Спросил про дочек. 

«Что дочки! У них свои семьи. Раз в год объезжаю – внукам смотр делаю. Не мной воспитаны. Вроде как и не мои! Жена по три раза на год ездила и то жаловалась». Что-то за всем этим было, но «копать» глубже не стал. Предложил неожиданно для самого себя. 

- Поменять бы вам квартиру и жить рядом со мной. Хорошо бы в этом же доме. – Он пожал плечами, а я вспомнил Маркелыча, Ольгу Николаевну, Василия Павловича. Возрастную немочь, болезни. Вслух сказал. – Ольга Николаевна так бы и распорядилась. – Хмыкнул. 

- Что ж, мысль здравая. Надо подумать. Жена ваша мне очень понравилась. 

- Жена моя – хороший человек. И бывшая моя тёща как приболеет, при мне живёт. Я мог бы вас поселить в её квартире. Это недалеко от нас, но лучше в нашем доме. 

В постели, обсуждая дневные происшествия, мы пришли к единодушному мнению, что Виктор Павлович – очень приятный человек. Я вовсе не уверен, что все остальные, знавшие генерала в других обстоятельствах, с нами согласились бы, но нам он понравился. 

Первый «наезд». 

Итак, сижу в кабинете и представительствую. Иногда выезжаю с заказчиком для первичного ознакомления с объектом. Окончательные выводы за Геной. Иногда вожусь с документами. Главное для нас – это связи «наверху». Они нам – режим наибольшего благоприятствования. Мы им – соответствующие отчисления. Пока вроде бы все довольны. Ещё пару фирм пытались влезть в наш бизнес, но скоро поняли, что ничего у них не выйдет. Никто руки не выкручивал, но… Мы удобней во всех отношениях. Давно знакомы. Привыкли друг к другу. Никогда не пытаемся обмануть. Объём работ, между тем, возрастал. Пришлось нанять ещё одного человека. Назвали заместителем директора, но это только для декорума. Он не учредитель и сидит на зарплате. Плюс процент с оборота. Мы процветали, и я понимал, что это опасно. Успешный бизнес, что лакомый кусок. Тем более, при минимуме проблем. В случае какого «наезда» – мы вроде дочернего предприятия ГТС. А это организация солидная, со связями. И всё-таки я чувствовал, что это не вечно. И не потому, что всё на свете не вечно. Скорей потому, что существуют меняющиеся во времени интересы. Опасна так же простота, с какой нас легко удушить. Или, как нынче говорят, «перекрыть кислород». Но пока всё шло хорошо. Поговорил на эту тему с Геной. Отнёсся серьёзно. Доходы наши росли, и мы могли бы увеличить отчисления, но кому? По элементарной логике платить надо тому, от кого всё зависит. Но он уже имел столько, что наша прибавка для него, что комариный писк. Да и «светиться» перед высоким начальством лишний раз опасно. Логичней было сидеть тихо и делать свою работу. Летом мы даже побоялись надолго уходить в отпуск. Детишек с Ниной я отправил на море, а сам бывал у них наездами. На время нашего отсутствия экс-тёща караулила квартиру. И всё равно, возвращаясь домой, я всякий раз вздрагивал от мысли, а не обчистили ли нас. Деньги давно лежали в банках. Ценности были спрятаны в разных местах, но и остального было жаль. Пока, однако, бог миловал. 

Рабочий день закончился удачно. На одном из объектов уложили телефонный кабель, подключили абонентов и… оказалось, что все слышат друг друга. Кошмар. Такого ещё не бывало. Пришлось приехать и разбираться, поскольку и Гена, и его зам. были заняты на других объектах. По телефону Генка вполне директорским голосом отдал мне служебное распоряжение. Я усмехнулся и поехал. Разобрался довольно быстро – бракованный кабель. Удача же состояла в том, что тут же удалось дозвониться до завода, который находился в другой стране (Украине) и они обещали кабель заменить. Видимо, мы были со своими претензиями не первыми. А кто заплатит за дурную работу? А командировка? А транспортировка? Это всё чистый убыток. Конечно, можно было затеять тяжбу, но не стоило портить отношения. В общем, мы решили, что ещё дёшево отделались. А до цивилизованного бизнеса нам, конечно, было ещё далеко. Тут секретарша доложила, что пришла некая Мария Николаевна. Как меня нашла – трудно понять, но это малосущественно. 

- Валентин Николаевич! (Раньше я был просто Валя, в крайнем случае Валентин). Вы моя последняя надежда. Марина просто погибает. Стыдно сказать, чем занимается, как себе на жизнь зарабатывает. – Тут она заплакала. 

- Глубоко сочувствую, но что я могу сделать? 

- Вы бы с ней поговорили. Может, вас послушает! На работу бы её устроить. Ну, нельзя же так жить! Помогите! Просто умоляю вас! Дочку она уже месяца два не видела. Ко мне Людочка приходит, а к маме не хочет. Это где же такое видано, чтобы дитё к матери не хотело? – Она снова заплакала. Я молчал. Что тут сделаешь? Ну, зайду я, поговорю. Вряд ли что изменится. Устроить на работу? Так ещё нужно, что бы она сама это захотела. А что она хочет, я понятия не имею. В общем, придётся зайти. Чувства матери я понимал и к Марие Николаевне относился с симпатией и уважением. 

- Мария Николаевна, обещаю вам зайти и поговорить, хотя особых надежд не питаю. А вот вы заходили бы к нам почаще. Мы с Ниной всегда вам рады. Может быть, нам в чём и помогли. Иной раз с детьми посидеть надо. На Людочку оставляем, а ей всего-то десять лет. Марина вам материально хоть помогает? 

- Господи, да счастье, что мне ей сейчас помогать не приходится. Но какой ценой-то, какой ценой! – И она снова заплакала. 

Через пару дней позвонил Марине. Попросил о встрече. Очень удивилась, но после некоторого раздумья день и час назвала. Была явно заинтригована. 

Приехал я точно в назначенное время. Конечно, отправляясь с визитом, я как-то представлял себе её, нынешнюю. Информация Марии Николаевны, хоть и скупая, способствовала формированию определённого образа. Нечто потрёпанное и потасканное. Тем разительней был контраст с реальностью, в которую я попал. Дверь мне открыла холёная красотка во всеоружии вечернего макияжа и ослепительного халата с какими-то умопомрачительными золотыми кистями. Наша квартира была обставлена заново, и в ней явно было произведено то, что нынче называется европейским ремонтом. Усадила меня в кресло тоже, несомненно, европейского происхождения. 

- Что-нибудь выпьешь? 

- С удовольствием, но я же за рулём! 

- Ну, вряд ли ты уж так гаишников опасаешься? У тебя теперь новая машина! Посиди. Я сейчас. – Удалилась на кухню. Я взял с журнального столика книжку, из которой торчал уголок фотографии. Красивое мужское лицо армянского типа. Волевые черты, тяжёлый взгляд, внушительный подбородок. Перевернул и прочёл: «Дорогой Мари от Ашота. Люби меня как я тебя». Понятно. Это из серии: «Жду привета, как соловей лета». Быстро положил всё на место. Видимо, это он за всё платит. Такой делиться ни с кем не станет. Впрочем, причём здесь это? 

Катя перед собой сверкающий хромом стеклянный столик с бутылками и рюмками, в дверях появилась Ирина. Ну, видимо, решила меня ошеломить. 

- Рекомендую этот коньяк. Прямо из Еревана. – Налила мне полную, а себе половину рюмки. 

Рада тебя видеть. Несмотря ни на что. – Выпили. – С чем пожаловал? Неужели пришёл наставлять заблудшую на путь истинный? Явно мамина работа. 

- Ты права. Я обещал. – Закурила нечто экзотическое и протянула пачку мне. Растерялся и взял. Эта мелкая оплошность вернула меня к реальности. 

- Ну, и что ты мне можешь предложить взамен материального благополучия и успехов в личной жизни? – Я молча разглядывал её, пытаясь осмыслить успехи в личной жизни. Да, сложная для моей миссии ситуация. 

- Ты веришь в стабильность такой жизни? Ведь до Ашота были другие! И что в перспективе7 

- А что взамен? 2000 в месяц? Без мужа, с ребёнком, который уже в 10 лет меня видеть не желает, с матерью, которая меня обзывает проституткой! И это в мои-то годы? – Налила себе и коротко бросила мне: – Пей! – Выпила залпом и снова затянулась. Сигареты и впрямь были классные. Я молчал. 

- Или ты возьмёшь меня на содержание? Оставишь свою блондинку с двумя детьми и вернёшься ко мне? Такой вариант я бы ещё рассмотрела. Но это же не реально! 

- Конечно. 

- Так что же ты от меня хочешь? 

- Уже ничего. – Я налил себе и тоже выпил. 

- Как Люда? 

- Всё хорошо. Прелесть девулька. 

- Что ж, надо признать, что с папой ей повезло. Ну, это компенсация за неудачную мамашу. Ты же педагог! Небось, воспитываешь по определённой методе! 

- Оставь. Я преподаватель технических дисциплин и в педагогике нуль. И вообще, дети больше реагируют не на приёмы воспитания, а на домашнюю атмосферу. 

- А она у вас, разумеется, на высоте. Что ж, не знаю как твоя Нина в постели, но смотрится она хорошо. И всё на ней – высший класс. – В голосе у неё наростало озлобление. Снова налила и тут же выпила. Мне уже не предлагала. Наобум ляпнул. 

- Опять наберёшься и получишь от Ашота втык. – Это довело её до кондиции. 

- Не лезь в мои дела! И вообще, держись от меня подальше. Ашот очень крутой мужчина. Может накостылять сам или попросить своих ребят. Вообще, может доставить тебе большие неприятности. Особенно, если я попрошу. 

- А ты можешь попросить? – Я встал. Она резко погасила сигарету. Не дожидаясь ответа, заметил. 

- Считаю, я сделал, что мог. В данной ситуации я действительно не могу тебе ничего такого предложить. – Обвёл руками вокруг. – Но если всё станет очень плохо – приходи. Помогу, чем могу. 

- Ты мне уже помог! – Она почти кричала. – Дочки у меня уже нет. – Направился к выходу. – Сама знаешь, что дочка – это твоя работа. – Я уже завернул в коридор, когда нечто стеклянное разлетелось в дребезги, ударившись о косяк двери. Быстро разобрался в многочисленных замках и вышел вон. 

______ 

Не заметить ремонт, который шёл в соседней квартире, выходившей в наш общий коридор, я, конечно не мог. Судьба, жившей там семьи, была трагической. Трагедия большей части народа, разыгравшаяся на всём постсоветском пространстве, представляла собой совокупность именно таких маленьких трагедий отдельных семей. Маленьких в измерении страны, но не относительно захваченных новыми обстоятельствами людей. Мы как соседи не только наблюдали, но и принимали в их делах непосредственное участие. В двух комнатках их жило четверо. Толик с Галкой и сыном Серёжей, и бабушка Аня, мать Толика. Сам Толик – мастер на все руки и безотказный помощник всего дома по части решения всяческих сан.технических и прочих слесарно-плотницких проблем. Заодно в домоуправлении он числился электриком. Галка работала жгутовщицей на одном из наших многочисленных военных заводов. Серёжа заканчивал ПТУ, когда начался демократический погром нашей экономики. Галка работу потеряла, но устроилась уборщицей в частное кафе. Серёжа закончил своё ПТУ, но успел поработать пол года и тоже попал под сокращение. Толик заболел чем-то очень нехорошим с шизофреническим привкусом и перешёл на инвалидность. Семья начала бедствовать. Мне больше всего импонировала их бабушка. Во время войны – санитарка полевого госпиталя. Две медали «За отвагу»! Их давали не просто так. Да ещё две! Это впечатляло. Тихая и скромная старушка. Разговорить её мне так и не удалось. Она умерла первой. 

К сожалению, годы болезни Толика совпали с периодом наших финансовых трудностей. Относительными, конечно, но всё же. Ему нужно было сделать какую-то сложную операцию, но денег не было, и врачи всё тянули. Он перечинил в их клинике всё, что только можно было, но это не помогло. Им нужны были, прежде всего, деньги, «наличка». Для более близких людей я нашёл бы их. Ну, продал бы очередную побрякушку или полез до срока в свой валютный тайник. Ничего этого я не сделал. Давал ему по мелочи, а он тут же превращал мои даяния в дорогую колбасу или сгущёнку. Сознание его было уже сумеречно, и ни с кем дома он своей добычей не делился. Нина подкармливала их, но дела и наши-то были в то время неважны. К тому же бедняга Толик избрал в отношении меня неверную тактику. Стал не просить, а требовать. Я понимал, что им движет комплекс из психического расстройства и крайней необходимости. Причём необходимостью он считал для себя продукты высшего качества, дорогие. Мы в то время не позволяли себе такого. Реакция моя на его требования стала однозначно отрицательной. Я начал отказывать, даже когда и мог что-то такое дать. Себя оправдывал тем, что помочь всем жертвам Гайдаровского погрома было не в моих силах. Помочь же Толику как-то фундаментально было уже невозможно. Но накормить голодных! Хотя бы и не копчёной колбасой и сгущёнкой я, пожалуй, мог бы, но нет. Какой-то ступор не давал мне это сделать, а Нинины приношения разве что могли чуточку поддержать. За квартиру, электричество, воду они давно уже не платили. Одевались по преимуществу в наше старьё. В общем, бедствовали. 

Однажды ночью Галка позвонила, что было совершенно необычно. Толик лежал посреди комнаты, и мы с Серёжей с трудом перенесли тело на кровать. А теперь, как мне докладывала Нина, они продали квартиру и переселялись к Галкиной матери в деревню. 

Каждый раз, когда я вспоминаю о них, у меня возникает один и тот же вопрос: нужно ли было спасать Толика? Совершенно чужого и чуждого мне человека или не надо было? Чем он лучше тысяч других? Только тем, что жил в соседней квартире? Значит, не нужно было, но тогда откуда это чувство дискомфорта совести? 

Ларошфуко как-то сказал, что ничто так не определяет человека как его отношение к старикам и сумасшедшим. Боюсь, что этот тест я не прошёл. 

Со временем как обычно острота этих царапающих душу вопросов стала слабеть. И сам образ моего соседа стал погружаться в наше безмерное ничто забвения, где всегда хватает места. 

Как-то поделился с женой своими тревогами относительно наших будущих соседей, но она только загадочно улыбнулась. Я тогда не придал этому значения. Но, придя как-то после работы домой, был несколько даже ошарашен, обнаружив в Толиной квартире….генерала. Это было настолько неожиданно, что я даже растерялся. Почему-то меня немного обидело, что всё это за моей спиной. Ясно было – моей жене он понравился. Понравилось и то, что завещал он квартиру не своим дочкам, а мне, то есть нам. Что ж, о лучшем соседе и мечтать нельзя было. Пробили простенок в коридоре и поставили между квартирами дверь. Теперь можно было общаться, не выходя в наружный коридор. Потом пришли какие-то молодцы и сменили входную дверь коридора на нечто бронированное. Да ещё и с цифровым замком необычного типа. Обедали теперь мы все вместе. Самое удивительное было в том, что мои дети просто прилипли к нему. В общем, произошло то, что я и предложил, но уж очень стремительно, не обременив, впрочем, меня ни материально, ни хоть какими-то хлопотами. Своего присутствия он не навязывал, но появился человек, с которым можно было поговорить на любую тему. С моей милой за пределами домашних проблем это случалось редко. Пару раз я перехватывал звонки. Приятный баритон осведомлялся: «Это квартира генерал-лейтенанта Языкова?» Но скоро это прекратилось. Ему провели отдельный телефон. У моих мальчишек резко увеличился простор их домашней жизнедеятельности. Я опасался, что это создаст ему неудобства, но он заверил, что напротив. Очень рад. В крайнем случае, закрывался в своей комнате. Мальцы всё же получили строгий наказ дебоширить потише. Кстати, генералом он был только для меня. Мальцы и Люда звали его «дедушка Витя», а все остальные – Виктором Павловичем. Однажды я обнаружил рядом со своим гаражом ещё один для его Волги. Мне преподнёс доверенность на управление ею. Видимо, он что-то доплачивал нашей Маше, потому что расширение фронта работ никакого неудовольствия с её стороны не вызвало. Не сладкую пилюлю получил от своего внука дед Николай. В один из его приездов мой старший с гордостью выдал: « А у нас теперь есть свой дедушка, Витя!»  

_____ 

Опять стрельба. 

Жизнь продолжалась. Наша успешная деятельность тоже. Снова мы стали материально благополучны и даже пошли какие-то накопления. Гуляли мы в один из выходных по набережной и заглянули в картинную галерею. По нынешним нравам картины не только выставлялись, но и продавались, что мне представлялось совершенно нормальным. Люде очень понравился натюрморт с маками. Я вдруг подумал: А ведь могу без проблем его купить! Вполне могу себе это позволить. Конечно, стоимость картины соответствовала примерно двум моим прошлым месячным зарплатам. Но что прошлое вспоминать! По сравнению с нынешними доходами – это просто смешные цифры. Купил. Купил по купецки. «Сколько стоит? Заверните». Люда была в восторге. Моя жена несколько удивлена, но, кажется, не возражала. Сказать: «Лучше купим что-либо другое» – она не могла. Это другое у неё было. Страстью к накопительству тряпок она не обладала. Она вообще была молодец – моя жена. Большая удача в жизни! Для упрочения своего нового статуса пошли «обмывать» покупку в ресторан. Днём там было вполне прилично. 

Приехала как-то в гости Нинина мама. 

- Теперь вы сможете снова помочь Вове с Таней. – Я заметил. 

- Тогда они снова нас полюбят и станут приходить в гости. – Обиделась. Нина пошла её провожать. Говорит, спрашивала – не нуждаются ли родители? Договорилась, что будем высылать им ежемесячно 1000 рублей. Примерно ещё одна пенсия. Про себя отметил, что меня Нина спросила, как обычно, уже потом. Мне, главе семьи и главному кормильцу впору бы обидеться, но ничего подобного. Ни в малейшей степени. Мне почему-то было даже приятно. Моя жена решила! Правильно решила, так чего тут возникать? Моя жена всегда правильно решает. Это как бы подтверждает наше единство. Я любил её. 

______ 

- К вам Василий Павлович Кочарин. 

- Проси немедля. 

Вошёл шаркающей походкой, с палочкой. Сильно постарел. Новое начальство пристроило его в методический кабинет. Просто убрать на пенсию не решились. Уж очень велик был его авторитет. 

- Здравствуйте, Валентин Николаевич! Ну, вы теперь настоящий капиталист. 

- Василий Павлович, дорогой, присаживайтесь. Вот уж кого всегда рад видеть! К сожалению, я как раз не настоящий капиталист. Уж вам-то могу признаться. Это какой-то вариант бизнеса по Российски. Мы ведь целиком зависим от ГТС. Захотят – пропустят документы. Не захотят – не пропустят. И тогда нам конец. Монополисты! Порой удивляюсь, что мы так долго существуем. Мы всё время в каком-то подвешенном состоянии. 

- Отчего у нас не появляетесь? 

- Знаете, новое начальство малосимпатично. Ничего против него не имею, но вся эта коммерциализация обучения ужасно неприятна. А ещё эта церковь во дворе! Ведь сплошное лицемерие! Этот батюшка! Ну, кто там в бога этого верит? Оборудования не хватает, а они церковь построили. 

- И мне противно, но жизнь такая пошла! 

- Как всё обрушилось! И понимаешь, что неизбежно было, а всё равно – жаль. 

- Ну, вам-то что жалеть? Вы ведь не бедствуете! 

- Василий Павлович, ну не мне же вам объяснять, что не хлебом единым. – Включил переговорное устройство. 

- Аня, нам кофе и можешь идти домой. 

- Сейчас, Валентин Николаевич. 

- Василий Павлович, выпьем понемногу. Домой доставлю в целости и сохранности. – Я пошел к бару и достал бутылку коньяка, рюмки, вазу с шоколадными конфетами. 

- Вы же за рулём! 

- А, бог с ним. В кои-то веки мы с вами встречаемся! А от гаишников откуплюсь. Нынче всё откровенно продажно. 

- Знаете, я в молодости пил много. Даже выговор получил по партийной линии. Но «завязал», как говорят. С тех пор не пил никогда. А теперь что уж. Спиться просто не успею, хотя от всего, что вокруг творится, можно и спиться. 

- И это при том, что уж мы-то с вами видели, как система дряхлеет и разваливается. Видели, что обречена, а всё жалко. ----- Нынешняя ведь ещё мерзостней. 

Вошла Аня с подносом. Кофейник, чашки, сахар, печенье и даже сливки. 

- Так я пошла, Валентин Николаевич. 

- Да, да. Счастливо тебе. До завтра. 

- Вы думаете, спасти было нельзя? Как-то реформировать? 

- Думаю, что нет. Чисто искусственное образование. Держалось исключительно на принуждении. Но наши руководящие придурки развалить сумели, а вот построить что-то новое, естественное – тяму не хватило. Нынешний наш уж такой интеллектуально убогий! Впрочем, может быть иначе и нельзя было. Людей только жалко. 

- С одной стороны – жалко, конечно. А с другой, так может быть и поделом! Пропили ведь социализм, разворовали! Вот за это и страдают. 

- Но, Василий Павлович, если принять, что система нежизнеспособна, то она была обречена. А каким образом конкретно она разрушится – это уже другой вопрос. Свойства человека, обусловленные его внутренней конституцией, его физиологией, психикой нельзя недоучитывать. В таком недоучёте и состояла, на мой взгляд, главная ошибка. Система поставила человека в определённое положение, и он «сработал» соответственно. Люди пили и воровали не потому, что скверны от природы, а потому что были поставлены в определённые условия. Система, опирающаяся не на личную выгоду, а на порядочность, честность, благородство – такая система обречена. 

- А капитализм? 

- А капитализм, использует те черты, которые идеалисты от социологии называют нехорошими. Кроме того, наказания за недобросовестный, неэффективный труд беспощадны. Мы же хотели быть добрыми. Повысили социальную защищенность. А люди на ней паразитровали без всякой совести. Вспомните дураков-преподавателей. Вы ведь отлично знали, что Серов, Демьяновский никуда не годятся, но выгнать их не могли. Не могли даже им зарплату уменьшить. 

- Не мог, к сожалению. 

- Вот они и продолжали уродовать людей. А новый директор выбрасывает таких, не дрогнув. И его ничуть не заботит, что будут кушать их дети. Помните, как вы мне приводили этот аргумент? Так ведь это была доброта за чужой счёт. Люди в массе своей не достойны социализма. Не доросли ещё. Но это, на мой взгляд, не снижает заслуг тех, кто хоть попытался новый мир построить, самоотверженно трудился, а порой и жизней своих не жалел. И не для себя старался. Для человечества! – Я разлил коньяк. – Выпьем за тех, кто был честен. Выпьем за героев, штурмовавших небо, хоть они и упали в грязь. Не их это вина, а беда. Они хотели только как лучше. – Выпили. 

- Давненько, знаете, не пил. По возрасту, так и не надо бы. Тут тебе и давление, и сердце. 

- Василий Павлович, да не так уж вам много лет. 

- Много, Валентин Николаевич, ох, много. Семьдесят седьмой пошёл. Это, поверьте, много. Пока работал – как-то держался. А сейчас немного раскис. 

- Василий Павлович, мы же много лет знаем друг друга. Я судьбу благодарю, что столько времени проработал под вашим началом. Кабы мог, вернул бы всё назад. Может у вас какие финансовые проблемы? Не стесняйтесь. Я с радостью помогу. Я вам так многим обязан! Да и возможности у меня теперь есть. 

- Спасибо, Валентин Николаевич. Спасибо на добром слове. Нет, мне хватает. Пенсия и зарплата, какая ни какая! А назад вернуть, наверное, не надо. Против истории ведь не пойдешь! 

- Не пойдёшь. А ведь как оно на бумаге складно получалось! Как это говорят: Ладно было на бумаге, да забыли про овраги. 

- Забыли. Это так. – Налил себе и пытался ему. 

- Нет, что вы! Мне больше нельзя. Добром не кончится. 

- Выпьем за Россию. За отечество наше непутёвое. Хоть это и не модно, но я, знаете, как это нынче говорят, государственник. Может, просто вбили это мне в голову – не знаю, но по мне как в песне поётся: «Жила бы страна родная и нету других забот». Насчёт других забот – это, конечно, ерунда. Их всегда хватает. Но вот чтобы страна родная жила – это мне хочется больше всего. Может глупо? Может только о себе надо думать, а на остальное наплевать? Само приложится, если людям хорошо жить будет? Не знаю. – Он молчал, вроде как ожидая продолжения. – А может быть, это когда у людей ничего своего нет, когда нищета, так начинают за Державу болеть? Такая, знаете ли, психологическая компенсация. Не знаю. 

- А может быть, если с 17 года начать, то как-то можно было бы… 

- Не думаю. НЭП, не прерви его Сталин, кончился бы перерождением государственного строя. Нет, люди, их психология, эгоизм, стремление к стяжательству, собственности – вот главные причины краха. А это всё на генетическом уровне. Зря надеялись человека переделать. Это не так-то просто. Это всё и осудить нельзя, поскольку нравится оно нам или нет, но оно естественно. Вот капитализм как строй естественен. И в этом его сила. Плюс высокая производительность труда. Может быть некоторым благородным душам это и неприятно слышать, может быть, оно им, как говорится, поперёк сердца, да что уж тут поделаешь. Враз всё изменить нельзя. Может как-то постепенно… 

- Боюсь, правы вы, Валентин Николаевич. Пойду я потихоньку. Уж пора. 

- Я вас отвезу. 

- Нет, нет. Пока могу – должен ходить. Форму потерять боюсь. Ходить не смогу – тогда уж совсем конец. 

Проводил его до дверей. Выпил ещё рюмку и убрал всё со стола.  

Резкий стук в дверь. Как-то нехорошо стучат. 

Я узнал его сразу. Фотография не обманывала. Вместе с ним зашёл рослый парень весьма плотного телосложения. Парень стал в сторонке, а Ашот без всяких церемоний уселся за Анин стол  

- Садитесь, Валентин Николаевич. Разговор у нас к вам. – Сел напротив него с другой стороны стола. 

Дела у вашей фирмы, по нашим сведениям, идут хорошо. Делиться надо, дорогой Валентин Николаевич, делиться. Фифти-фифти, т.е.50% надо будет нам отчислять. – Лихо! Марина сработала, или сами? Марина, конечно. Ну, стерва! 

- А что взамен? 

- Много. Во-первых, никто больше не наедет. Это с гарантией. Во-вторых, на семью вашу, и Гены, разумеется, никто покушаться не будет. А если что – мы прикроем. Крышей мы вашей будем. Может так понятней? – Я просто захлебнулся от ненависти. Ах ты сволочь! Детям угрожает! Внешне стараюсь спокойно. Даже сигареты достал. 

- Вы должны знать, что мы, по сути, филиал ГТС. Что-то вроде их подразделения. 

- На это мне глубоко наплевать. Прибыль вы имеете и не малую. Вот с неё 50% и будете отдавать. Иначе вас ожидают большие неприятности. Очень большие! Куда дороже обойдётся. 

- Неужели хозяева нас не защитят? – Он посмотрел на меня, потом на парня… Как тот меня ударил, я даже не успел сообразить. Когда поднимался с пола, в голове гудело. Поднял стул и снова сел напротив, готовясь отразить следующий удар. 

- Ну что, не защитили? Убедительно или продолжим? – Ну, сука, заплатишь ты мне за это. И оружия в офисе нет! Да они до него и добраться не дадут. Пытаюсь не без успеха продолжать разговор, словно никакого эксцесса с рукоприкладством и не было. 

- Нужно с компаньоном посоветоваться. 

- Это, пожалуйста. Даю неделю. Вот он, – кивнул на парня, – зайдёт. Через него и передадите. Обманывать не советую. Узнаю – дороже станет. Ключи от сейфа давай. – Достал ключи и подал ему. Сейф у нас дряненький, стоит в кабинете, да и ценностей там маловато. Парень достал пистолет и начал протирать его платочком. Ага, демонстрирует возможности. Через несколько минут Ашот вышел с пачкой купюр в руках – вся наша наличность. Мелочь. Деньги утром Гена забрал зарплату платить. Тут они что-то не рассчитали. 

- Маловато, но уж ладно. Потратились мы на вас. Бензин, время. – Сунул деньги в карман и бросил мне ключи. Ловить их я не стал. Тяжело посмотрел на меня и одной рукой поднял за край Анин стол. Компьютер и всё прочее посыпались на пол. Поставил стол на место и снова посмотрел на меня. Я чуть улыбнулся. 

- Ну, мы пошли. Милиция – это смешно, но наказуемо. – Уже около дверей бросил не оборачиваясь. – Гене привет. – Мне ужасно хотелось передать привет Марине, но удержался. Закрыл за ними дверь. Достал мобильник и вызвал Гену. 

- Гена, привет. Бросай всё и быстро в офис. 

- Что случилось. 

- Большие неприятности. Придёшь – увидишь. – Отключился. Снова достал коньяк и прямо из горлышка. Позвонил домой и сказал, что скоро буду. 

Гена влетел и застыл. Я сразу подал ему бутылку и стакан. Молча выпил. 

- Чья работа? 

- Тебе имя? Ашотом зовут. Привет тебе передавал. Обещал, если что не так, до семьи твоей добраться. До моей, естественно, тоже. Требует 50% с прибыли. А это, – я показал на лежащий на полу компьютер, – для демонстрации силы и возможностей. Пистолет показывал. 

- Опиши. – Описал. 

- Знаешь его? 

- Вроде знаю. Хреновые дела. 

- Гена, твоя задача – адрес достать. 

- И что дальше? 

- Он обещал добраться до наших детей. Пристрелю. 

- Ты, что ли? 

- Гена, давай без дебатов. Адрес можешь? 

- Да я и так знаю. Но у него же не одна квартира! Родители от меня два дома. Но он чаще по девкам. 

- Адрес его девки я знаю. 

- Откуда? 

- Гена, меньше знаешь – крепче спишь. 

- Налей ещё. – Выпил. – Ты думаешь, это так просто? 

- Увидим. 

- У тебя есть… 

- Всё есть. 

- Ну, ну. А может не стоит? Деньги ведь, не больше! 

- За деньги действительно не стоит. За детей. 

- Болтает только. 

- Проверять будешь? 

- Ндаа. 

- Так что давай адрес. Посидишь в машине. 

- Ладно. Я с тобой. Но… 

- Всё, Гена. – Помолчали. 

- Это он тебе приложил? 

- Его сподвижник. Так что ему тоже причитается. 

Следующие дни провёл в состоянии непреходящей холодной ярости. Пару раз звонил вечерами Ирке. Трубку брал Ашот. Значит, ночует он у неё. Гена дважды дежурил напротив их дома. Выяснил, что часам к 10 за Ашотом заезжает парень, схожий по описанию с нашим посетителем. Человек, угрожающий моим детям и вообще, способный таким образом вымогать деньги, жить не должен. Женщина, натравившая его на меня – тоже сволочь, но, во-первых, она женщина. А, во-вторых, это не тот класс преступления. И всё же такого я от неё не ожидал. Меняются люди со временем. Впрочем, может быть, раньше просто не было подобной ситуации. Ну, компашка подобралась! 

Гена дозревал постепенно. Дня через два выдал мне на работе: «Знаешь, до меня как-то не сразу дошло что ли. Я просто не врубился. Вчера сижу дома со своим Юркой и вдруг… Даже не знаю, как сказать. Представил себе, что они что-то с ним сделают. Он плакать будет, а они…. Николаич, ты прав. Их убить мало. Вот только не вляпаться бы нам!» 

Сигнал о прибытии сподвижника я получил в 10 часов 8 минут. Гена тут же отбыл в условленное место, а я направился к дому. На мне была старая болонья, бутафорские усики с бородкой – вклад Гены. В совокупности с глубоко надвинутой кепкой – это должно было служить надёжной маскировкой. Под кепкой спрятана маска. Когда хлопнула дверь и послышались их, как я полагал, шаги, взвёл курок. Дал им дойти до середины последнего пролёта и стремительно вышел навстречу. Тут я допустил промашку. Могла дорого стоить. Стрелять следовало прежде всего в «братка» как наиболее опасного. Но ненависть затмила разум. Голова у киллера должна быть ясной. К своему делу он должен относиться, как к делу, а не фонтанировать эмоциями. Всадив две пули в грудь Ашоту, я увидел, как «браток» стремительно рвёт из-за пояса пистолет. Дальше всё пошло, как в замедленном кино. Его пистолет медленно поднимался. Одновременно ствол поворачивался в мою сторону. Мой ствол должен был пройти после выстрелов в Ашота гораздо меньший путь. Первой пулей его слегка отбросило назад. Неизвестно, чем дело кончилось бы, не попади вторая пуля ему в руку. Грохнул выстрел, и он тут же выронил оружие. Рвал из под полы куртки пистолет и Ашот, но тоже безрезультатно. Расстреляв обойму, я подошёл к ним. Подобрав пистолет «братка». Пистолет Ашота был с глушителем. Странно. Обычно глушитель носят отдельно. Сделал два почти бесшумных контрольных выстрела. Из распахнутой полы куртки Ашота выглядывал чем-то набитый внутренний карман. Достал из него бумажник. Натянул маску и вышел в пустынный подъезд. Перешёл улицу и через проходной двор вышёл на параллельную. По дороге снял с лица свой камуфляж. Гена был на месте, и мы стремительно отбыли. 

Внешне я как-то закаменел, хотя изнутри меня изрядно трясло. Переодел плащ. Свернул всё ненужное в узел и спрятал в пластиковый пакет. За два квартала до офиса вышел из машины. Гена поехал на объект, а я сел в свою машину и поехал кружным путём на работу. По дороге исследовал бумажник. Он оказался набит долларами. Сотенные купюры. Четыре тысячи. Переложил деньги. Пакет и бумажник выбросил. Через десять минут входил в свой кабинет. Ещё через пять минут пришёл заказчик, а через пол часа – Аня, которую мы заблаговременно послали в налоговую. Все мы погрузились в текущие дела. 

К концу рабочего дня пришёл в сильном подпитии Гена. 

- Гена, ты слишком много пьёшь на работе, чёрт бы тебя побрал. 

Не пристало делать директору замечания, но Гена и сам был не в себе и всё понял правильно. – Не можешь дождаться конца рабочего дня? 

- Николаич, пить с работягами входит в мои служебные обязанности. – Говорил серьёзно. Даже слишком. Еле дождались, пока Аня ушла. 

- Ну что? – А что я ему мог ответить? 

- Сейчас позвоню Марине. Возьмёшь параллельную трубку. 

- Здравствуй, это я. – Какой-то необычно продолжительный интервал. 

- Здравствуй. 

- Я считаю, что тебе нужно наладить контакты с дочкой. Это же ненормально… 

- Сегодня утром убили Ашота. – Немного помедлил, переваривая столь вроде бы неожиданное сообщение. 

- Как убили? Кто? Я что-то не очень понимаю. 

- Убили прямо у нас в подъезде. И его, и его телохранителя. 

- Телохранителя? Какого телохранителя? Кто? За что? 

- Не знаю. Милиция разбирается. Я хотела бы с тобой -поговорить и чем скорей, тем для тебя же будет лучше. 

- Не очень понимаю, чем я могу помочь. Зайду, конечно. Он что, был каким-нибудь рэкетиром? 

- Было бы хорошо, если бы ты зашёл сегодня. Меня уже -допрашивали. Могут заинтересоваться и тобой. 

– Мной? Я то, с какого боку? Хорошо. Может быть всё же лучше завтра? Ты переживаешь? 

- Конечно. Лучше приходи сегодня. Можешь прямо сейчас? 

- Хорошо. Сейчас подъеду. 

- Жду. – Положила трубку. Гена спросил: 

- Как это понимать? 

- Зайдём – узнаем. Где наш диктофон? 

- Был в сейфе. 

Шантаж. 

Работа отнимала не мало времени. С девяти до пяти я был занят или, по крайней мере, должен был присутствовать на своём рабочем месте. Когда дела не было, доставал книжку и читал. Иногда приходилось выезжать с заказчиками на объект. Иногда приходилось заниматься даже бухгалтерией. Зато вечера были свободны, что мою жену очень устраивало. Ирине я позвонил около пяти. Утром по официальной версии мы с Геной были на объекте, когда никого из рабочих там ещё не было. Возникла такая производственная необходимость. Тут всё было продумано. К пяти мы подъехали к Ирине. 

В подъезде никаких заметных признаков утреннего происшествия. Ирина в тёмном платье. Почти никаких следов макияжа. Присели. 

- Как это случилось? 

- Они поджидали его у нас в подъезде. Я даже слышала стрельбу. – Странно. Слышать она могла один единственный выстрел. Но, ладно. Это не существенно. 

- Кошмар какой-то. Тебя это не коснётся? 

- Меня нет, а вот тебя может. – Вытаращил глаза. 

- А при чём тут я? 

- Давай поговорим без ненужных сантиментов и уж, бога ради, без нравоучений. На днях он заезжал к тебе вместе с Костей. – Это могла быть ловушка. Ашот мне не представлялся, но ей я демонстрировал, что знаю его. Как быть? Быстрей! – Ты был с ним знаком? 

- Нет, первый раз увидел. 

- Откуда же ты знал, что это он? Откуда ты знал про него, когда мы говорили с тобой в прошлый раз? 

- У тебя в книге на столике лежала его фотография. С обратной стороны подписана. 

- Успел, пока я вышла? 

- Ну, грех не велик. 

- Зачем он приезжал? 

- Тебе обязательно нужны наши коммерческие дела? 

- Нужны. 

- Изволь. Он, как я понимаю, хотел «отмыть» деньги. Хотел вложить их в наше дело. Я объяснил ему, что у нас некуда вкладывать. Мы, собственно, производственники и капиталоёмкость наша незначительна. Он просил подумать и обещал наведаться через неделю. – По лёгкому поскрипыванию я понял, что она записывает наш разговор на плёнку. Это был ещё наш старый магнитофон. Стало как-то не по себе. 

- Мне он говорил другое. Но, ладно. Тут ничего не докажешь. Я ещё не сказала ничего следователю. Могу и промолчать. 

- Ты что-то хочешь от меня за это7 

- Да. Могу избавить тебя от неприятностей. Может быть, гораздо больших, чем ты себе представляешь. 

- О чём это ты? – Она закурила и молча уставилась в окно. Вроде как давала мне возможность поразмыслить о её возможностях подпортить мне жизнь. Я тоже молчал. 

- Видишь ли, Ашот возглавлял мощную группу рекетиров. Ашота нет, но группа осталась. В то, что ты рассказал мне, никто не поверит. Они приходят совсем с другими целями. Уж в данном случае я это знаю точно. – Конечно, подумал я, ты же его, сволочь, и прислала. Затянулась и продолжила. – Значит, у тебя были очень серьёзные мотивы его убрать. Вряд ли его людям это понравится. – Ну, его людям вероятней всего на покойника наплевать. Хотя… Они могут просто попытаться продолжить его дело. Всех ведь не перестреляешь! 

- Ты что, меня в убийстве подозреваешь? – Изобразить изумление мне труда не составило. 

- Конечно, вряд ли ты это сделал сам, но «заказать» его, как сейчас говорят, мог. 

- Ты это серьёзно? 

- Разбираться будут его ребята. Тебе это может стоить очень дорого. – Тут уж и я закурил. Она правильно рассуждает. Неприятности действительно могут быть большие. А то, что ни за что, ни про что – так это, как я понимаю, дела не меняет. Ни за что, ни про что в моих устах звучит забавно, но они то не знают ничего! Ну и сволочь моя Ирка! Просто редкостная. 

- Это, кажется, называется шантаж? – Выдала раздражённо. 

- Мы же договорились, что без нотаций. Жить то надо, а без Ашота будет трудно. Я уже привыкла. – Она обвела взглядом вокруг. На лице довольно мерзкая улыбочка. 

- И что же ты хочешь за… молчание? 

- 10000 долларов. 

- А где гарантии, что, получив деньги, ты не потребуешь ещё? – Молча пожала плечами. Значит, конечно, потребует. 

- Деньги для нас огромные. 

- Не смеши меня. Дороже обойдётся. – Я встал. 

- Что ж, сообщу компаньону. Мы ведь вдвоём работаем! Не могу сказать, что ты так уж меня удивила, но всё же! – Пожала плечами. 

- Такова сегодня жизнь. – Такова твоя подлая натура, подумал я. Впрочем, и она права. Жизнь нынешняя явно с повышенной степенью подлости. Открыли шлюзы естества, поставили одновременно людей в сложные условия существования – вот естество и попёрло. Бытие определяет сознание. Так, кажется, у классика. То ли у Маркса, то ли у Гегеля? Все эти мысли проскочили, видимо, с большой скоростью, потому что, когда я снова вернулся в реальность, Ирина всё ещё пожимала плечами и скверная полуулыбка оставалась на её лице. Красивом лице, не спорю. Нина Ниной – это по другой статье, но и эту не мешало бы раздеть и использовать по назначению. 

- Ирина, я предлагаю вот что. Во-первых, ты доведи до сведения «братков», что вкладывать деньги в нашу фирму возможностей нет. Мы не капиталоёмки. Во-вторых, я предлагаю тебе, как человеку связанному со мной определёнными узами, ежемесячную финансовую поддержку. Раньше у меня такой возможности не было, а у тебя потребности. Теперь есть и то, и другое. 

- И сколько ты мне определишь? 

- Это нужно обсудить. Полагаю, сотни три в месяц я мог бы обеспечить. 

- Возможно, я согласилась бы на 5000 единовременно и по 500 ежемесячно. – Ну, стервь! Всё тот же рекет. 

- Понимаешь, мы фирма мелкая. Для нас 5000 – большая сумма. Всё это требует обсуждения и согласования с партнером. –Забавно было бы расплатиться с ней деньгами из бумажника Ашота. Но надо сделать так, что бы она не получила ничего. А как? Опять убить? Брр. 

- Брось. 5000 ты можешь запросто заплатить из своего кармана. 

- Могу, но лучше из общего. 

- Ого, ты тоже изменился! 

- Что поделаешь? Новое бытие – новое сознание. 

- Хорошо. Вы подумайте. Я подумаю, но поскорей. Два дня на размышления. – На том и расстались. 

Гена ждал в машине. Протянул ему диктофон. 

- Дома прослушаешь. Эта сволочь требует 5000 зелёных единовременно и по 500 ежемесячно за молчание. Ашот, видите ли, рассказал ей про посещение нашей фирмы. Отсюда наша заинтересованность его убрать, о чём она не замедлит сообщить не только следователю, но и «браткам» из банды Ашота. В то, что он на нас «наехал», его люди, возможно, и так знают. Подозревает, что мы его «заказали». Его ребята могут поверить. 

- Что, мы одни у него были что ли? 

- Нет, конечно. Но последние – это вполне вероятно. Неприятности могут быть. Как Иосиф Виссарионович говорил: «Нет человека – нет проблемы». «Отец народов» ошибался. 

- Что будем делать? 

- Пока не знаю. Я сделал ей предложение. Выплачивать что-то вроде пенсии. Два дня нам на размышление. Кстати, эта сволочь – моя бывшая жена, тебе не безызвестная Ирка. Мать моей Люды. – У Генки челюсть отвисла. 

_____ 

Два дня Ирина нас не тревожила. Хорошо, потому что никакого решения мы так и не приняли. Генка вообще впал в уныние, которое проявлялось в повышении доз спиртного. На третий день позвонила Мария Николаевна. В последнее время она стала наведываться к нам гораздо чаще. Пару раз с её помощью мы с Ниной устраивали «выход в свет», оставляя на неё детвору. Нина старалась как-то поддержать её материально, но это у неё не очень получалось. 

- Валентин Николаевич, я уже два дня не могу дозвониться до Марины. Вы не знаете, она никуда не собиралась уезжать? И дома я была – никто не открывает. 

- Сейчас я попробую дозвониться.  

- Спасибо. 

- Я перезвоню вам. 

Действительно, никто не отвечал. Сказав Ане, что скоро вернусь, поехал к Марине. От нашего офиса – это рукой подать. 

Всё тот же подъезд. Всё тот же след от пули в стене. По мере того, как я поднимался к нам на третий этаж, чувство тревоги у меня усиливалось. На звонок и стук ни кто не отозвался. Кроме английского замка, который ещё я устанавливал, Марина поставила два дополнительных. Они не были самозащелкивающимися. Ключ от старого замка остался у меня в связке, хотя уже много лет я им не пользовался. Попробовал открыть дверь, и очень удивился, когда она открылась. И тут я понял источник моих тревог. Запах. Запах разлагающейся плоти. Она лежала на диване и была задушена чем-то черным. Колготками. Некоторые вещи исчезли. Не было телевизора и другой техники. Исчез хрусталь из буфета. Ковры. Множество вещей валялось на полу и на креслах в полном беспорядке. Немножко оцепенел от неожиданности. Что делать? Чья это работа, можно было догадаться. Открыть двери Марина могла только своим. На полу наш старый магнитофон. Аккуратно включил его. Действительно. Запись нашего разговора. Забрал катушку с плёнкой, а вместо неё поставил другую. Был у меня в комнате бесхитростный тайник. Под паркетиной. Тайником пользовались. Это было видно по лаку. Пол скрыли после циклёвки лаком, а в моей паркетине он был по периметру срезан. С помощью двух шпилек поднял паркетину. В небольшой выемке лежали её драгоценности и записка. Прочел и ужаснулся. «Ашота убил мой бывший муж». Дата и подпись. Это, конечно, не доказательство, хотя и нечто весьма неприятное. Но почему записка лежит здесь? Очистил тайник, оставив там пару колец. Может быть, есть ещё какие-нибудь свидетельства? Но дальнейшее пребывание становилось невыносимым. Убрал, по возможности, все следы своего посещения и вышел из квартиры. К счастью, никого не встретил. Странно, однако. Что же, она забыла, что тайник делал я? Из офиса позвонил Марие Николаевне. Сказал, что мне тоже никто не открыл и что надо позвонить в милицию. 

Генерал – 3. 

Спустя месяц Мария Николаевна переехала на нашу старую квартиру, где она была уже много лет прописана. Смерть Марины естественно восприняла тяжело и, как говорится, сильно сдала. Гена как-то подозрительно поглядывал на меня. Видимо подозревал, что убийство Марины тоже моих рук дело. Можно себе представить, каким монстром я ему стал казаться. Это было неприятно. Настолько, что я даже как-то затеял с ним беседу на эту тему. Вроде бы убедил, но…Впрочем, и я бы на его месте испытывал некие сомнения. Человек, который мог вот так запросто, средь бела дня пристрелить двух человек, в принципе мог на этой стезе и многое другое. Приходилось с таким положением мириться. Этих издержек я не предвидел. Мне казалось, что дистанция между убийством двух негодяев, откровенно угрожавших твоим детям, и убийством, так сказать, вообще – огромна. И уж, во всяком случае, по моим представлениям – это совершенно не то, что убить женщину, которая угрожает всего лишь твоим заработкам. Но на наших деловых отношениях это не отразилось. Только пить он стал, по-моему, ещё больше. 

Расследование дела об убийстве Ашота и его телохранителя зашло в тупик, но убийство Марины раскрыли довольно быстро. Разумеется, это были сподвижники Ашота. Кому ешё Марина открыла бы дверь? Не знаю, как следователям такое удалось, но убийца Марины взял на себя и убийство Ашота. Для меня это было удивительно. Впрочем, показатели успешности милицейской работы не должны были опускаться ниже определённого уровня, который и так был довольно низок. Мотив – личная неприязнь и четыре тысячи долларов. Убивали и за меньшие деньги. А генерал каким-то образом знал, что эти убийства на человека «повесили». Что ещё он знал, было мне неведомо. Жизнь он вёл размеренную. Что-то писал. Однажды признался, что пишет воспоминания, но, разумеется, опубликованы они не будут. Во всяком случае, в ближайшие годы. 

Объявились его дочери. Сначала по телефону. Генерал сидел в палисаднике и говорил я. Удивил какой -то агрессивный тон. 

- Чем вы объясняет столь стремительную перемену в его жизни? 

- А я должен объяснять? 

- Но переехал он к вам? 

- А вы предпочли бы, что бы весьма пожилой человек – продолжал жить в опасном для него одиночестве? И это при его сердце? – С трудом удержался от продолжения фразы: «И двух дочерях!» 

- Но вы же совершенно чужой для него человек! Чем вы его прельстили? – Меня это начало изрядно раздражать и сдерживался я уже с трудом. Магнитофон бесстрастно фиксировал наш разговор. Ощущений безнравственности я по-прежнему не ощущал, хотя воспоминания и неприятные от того, как меня записывала Марина, у меня остались. Но я то не собирался использовать эти записи в каких-то корыстных или иных подобных целях. Надо было отвечать. 

- Здесь он, смею думать, окружен вниманием и заботой. Смею думать, даже привязанностью всех моих домашних. Особенно моих детей. 

- Всё это он, по своему обыкновению, вероятно, щедро оплатил. 

- К счастью, я достаточно состоятелен, чтобы не нуждаться ни в чьих даяниях. Вы, наверное, были знакомы с Еленой Николаевной? Её друзья для меня дороги. К тому же, теперь, когда он живёт рядом, у меня есть с кем общаться. 

- Так вы от Елены Николаевны? – Тон несколько смягчился. Это хоть что-то объясняет. Сколько вам лет? 

- Хочу вам заметить, что ваш тон, весь ваш допрос я терплю исключительно из уважения к Виктору Павловичу. Но на долго меня всё же не хватит. Перезвоните через часок. Он на воздухе, отдыхает. Через час наверняка уже будет дома. – Не прощаясь, положил трубку. 

Действительно, позвонила. О чём они там говорили – не знаю, но запись нашего разговора он успел прослушать. Удивления не выказал. Вечером попросил зайти. Между квартирами давно уже был установлен громкоговорящий селектор. 

- Прошу извинения за мою дочку. Больше такое не повторится. Мне следовало более подробно им всё объяснить, что, впрочем, было бы для них малоприятно. Очень обидно, когда дети не оправдывают твоих надежд. Впрочем, объяснения этому просты. Я был вечно занят на работе, а жена не могла с ними справиться. Да и окружение, или, как нынче говорят, ареал обитания, несмотря на внешнюю респектабельность, повлиял не в желаемую сторону. Ко всему – вечная проблема отцов и детей. Конечно, обидно. Стремишься к одному, а получаешь несколько иное. С одной стороны, могли бы, вроде, и понять, каково в моём возрасте человеку одному. Но, с другой, у них в сознании доминирует совсем иной человек. Требовательный, властный, совершенно самодостаточный и другим указывающий, что и как делать. Наверное, переключиться на другой образ не легко. И всё же должен признать, что их доминирующее качество – эгоизм. Звонила и вторая дочка. Рад, что вы этот разговор не слышали. Деньги их интересуют. Деньги в первую очередь. Вот так наказывает судьба за ошибки в молодые годы. 

- Но вы могли бы переехать в Москву или в Питер. 

Мог бы, но для этого они должны были мне это предложить, позвать меня. Но этого я не дождался. Хватит, однако, о моих проблемах. Поговорим о ваших. 

- Без особой нужды обременять вас ещё и своими делами не хотелось бы. Тем более, что, вроде бы, ничего угрожающего не видится.  

- Ладно. Я бы только не хотел, что бы кажущаяся простота решения проблем способом устранения или ликвидации – как хотите, из меры исключительной показалась вам, чуть ли не универсальной. – Я внутренне вздрогнул. Он смотрел на меня своим твёрдо-холодным взглядом. Молча. 

- Не кажется. Но, согласитесь, бывают ситуации, когда такое решение оправдано. Чего не ожидал, так это, что я смогу так поступить. Право, не ожидал. Если бы этот мерзавец не угрожал моим детям, ничего бы не было. – Откуда он знает? Или это индукция – дедукция? Тогда получается, что я просто попался на удочку! Но он же мне не враг? 

- Он, конечно, мерзавец и получил по заслугам. Но кем оправдано то, что вы сделали? Обществом, властью – никогда. Вами лично? Это совсем другое. Метод вами применённый – исключительный. Не стоит повторять. У вас дети, жена. Всех мерзавцев не перестреляешь. – Ну, вот. Как говорится, все точки над «И» расставлены. Но откуда он знает? И кто ещё знает? Словно прочитав мои мысли, добавил. – С этой стороны опасности для вас нет. Желательно, однако, что бы такое больше не повторялось. По большому счёту – это нерационально. И не всегда будет так везти, как на этот раз. - 

Очень хотелось повернуть разговор в другое русло. 

- Постараюсь. Хотя, говоря откровенно, повторись ситуация – поступил бы точно так же. Меня вот что интересует. Почему я не испытываю никаких угрызений совести? Мне даже как-то страшновато. Неужели я такой от природы закоренелый циник? 

- Ах, бросьте, Валентин Николаевич. Вы встретились с негодяями. Они заслужили то, что получили. Удивляюсь вашей решительности и…везучести. Давайте к этому вопросу больше не возвращаться. Хочу только напоследок успокоить вас. К пониманию происшедшего я пришёл путём логических умозаключений и на основе той информации, которую мне предоставили мои друзья из управления. Хватит об этом. Скажите мне лучше: где и в чём вы держите свои деньги и деньги фирмы? Впрочем, не нужно. Рекомендую немедля перевести всю наличность в валюту и изъять её из банков. И быстро. Прямо завтра. Заодно соберите долги, если таковые имеются. Если что собираетесь купить, покупайте немедля. И не просите у меня объяснений. И никому ни слова. Даже партнёру. - 

Дефолт объявили через неделю. Он спас нам кучу денег. 

_____ 

Если раньше свое свободное время я проводил дома за чтением, перемежая его общением с детьми, а по субботам выводил «в свет» мою жену, то теперь появился генерал. С ним было интересно. Я понял, почему так легко принято было моё предложение о совместном бытие. Он, после смерти жены, оказался совершенно одинок. Если не считать каких-то служебных связей, то кроме нас у него был ещё один близкий приятель, некий полковник из ФСБ. Но его хватил инсульт, так что общение вынужденно прекратилось. Остался один я. Почему отношения с дочками были у него столь прохладными, я уточнять не стал. 

Много чего интересного я узнал от него. И хотя времена радикально переменились, чувствовалось, что даже та информация, которую он разрешал себе выдавать, была дозирована и, возможно, даже откорректирована. Работал он по борьбе с преступностью, но не обычной, а с преступностью, если можно так сказать, высокого ранга. Что сие означало? Если кратко, то речь шла о преступлениях достаточно высоких слоев партийного и правительственного руководства. Тонкость состояла в том, что нарушали закон практически все руководители. Во всяком случае, очень многие. Как правило, КГБ это было известно, и на всех нарушителей были заведены досье. Пускать их в ход можно было только по специальному указанию с «самого верха». Вот ими и занимался наш генерал. Это было достаточно сложно, поскольку друзья обвиняемого частенько тоже не сидели сложа руки, и вчерашний обвиняемый мог по специальному распоряжению отделаться лёгким испугом. Иногда это делалось нарочно, дабы образумить некоторых зарвавшихся руководителей. В общем, в отношении подследственных следовало держать ухо востро. Ошибаться не рекомендовалось. Случай, с которым столкнулся генерал, был тривиален и на первых порах не предвещал ничего неожиданного. Некий республиканский зам. министра угольной промышленности, известный своими непомерными аппетитами, торговал углём. С его помощью украли и продали целый состав. По всей видимости, уже не первый. Генерал не знал, что послужило причиной, но был получен приказ спустить на зама «всех собак». И спустили. Однако, когда следствие зашло уже довольно далеко, сработала хитрая комбинация с замужеством внучки члена полит. Бюро и племянника этого самого зама, что резко изменило ситуацию. Были и другие компоненты, повлиявшие на дело. Генерала избрали в качестве козла отпущения. Собственно, его просто сплавили на периферию. Поскольку все знали, в чём суть дела, начальство отнеслось к нему более, чем снисходительно. Вот почему на новом месте он чувствовал себя достаточно уверенно, а былые связи помогали решать местные проблемы в центре, что его новое начальство очень ценило и относилось к нему даже с некоторой предупредительностью. Вот такая версия. 

Как-то, отложив шахматы, я собрался с духом и спросил его. Давно хотел, но всё не решался. И только теперь, когда отношения стали, чуть ли не родственными, всё же спросил. 

- Виктор Павлович! Уж извините, если вопрос покажется бестактным. Они уничтожили всю вашу семью, чуть не погубили и вас. Случайность спасла. Согласитесь, не много на свете людей вроде Елены Николаевны, готовых друзей ради не то, чтобы карьерой, но свободой, а может даже и жизнью рискнуть. И вот вы идёте к ним на службу! И служите не абы как, но добросовестно, в отделе, выполняющем весьма деликатные фунуции. Как это? Другого бы не спросил. – Долго молчал. Я уже начал «грызть» себя за чрезмерную вольность в общении, испытывая от его молчания тягостный дискомфорт. 

- Отвечу. Не столько вам, сколько себе. Спрашивал себя неоднократно и в разные периоды времени отвечал по-разному. Первые годы главной задачей было выжить. Инстинкт могучий и вполне естественный. Ну, а потом? Не забывайте, что порядочные люди в то время искренне веровали, что «мы свой, мы новый мир построим». Что все неприятности, которые с нами и вокруг нас происходили, мы относили за счёт каких-то побочных, не основных моментов. Во всяком деле трудности и ошибки неизбежны. Это уже потом разобрались (кто хотел) в этой кухне, и я понял, что не той дорогой идём, дорогие товарищи. Грустные это были открытия. Не один год устанавливалось во мне это новое понимание вещей. Но что было делать? Приходилось встречаться с диссидентами, и я видел, что они во многом правы. Произошло перерождение, которое должно было привести к краху. Вот только почти никто не предвидел сроки. Но я утешал себя тем, что борьба с преступностью, даже в таком несколько необычном виде всегда и при любом строе необходима. Этим совесть и успокаивал. Не думайте, что я стараюсь как-то обелить себя, оправдать. Надо было набраться мужества и порвать с этим преступным и лживым строем. Не помню, кто это сказал: «Или умейте побеждать, или умейте дружить с победителем»--. Боюсь, что мы были ближе к последнему. Не украшает. Понимаю. Конечно, не все способны на манер Солженицына встать против всей государственной машины. Солженицын победил потому, что успел заявить о себе на весь мир. И момент был подходящий. Он, Сахаров – это люди высокого ранга. Людей рангом помельче – машина смалывала. И уж кто как не я видел это своими глазами! Конечно, теперь мы в той или иной степени в дерьме. И только то, что в дерьме и нынешние правители, спасает нас от наказания. Да и общие настроения у большинства народа отнюдь не покаянные. Не забывайте, ведь мы жили в обществе, где людей формировали не реальные события и достоверная информация, но мифы и ложь. Ленин, а особенно Сталин – это не живые люди, а некие абстракции, небожители. Именно поэтому смерть Сталина так всех потрясла. А правда о событиях времён советской власти вызывает у широких масс недоверие. 

. ______ 

В своё время Маша появилась действительно как гром с ясного неба. Собственно громом была не столько сама Маша, сколько мальчонка, которого она привела с собой. Лет так 12 – 13ти. Ситуация сложилась для нашего времени банальная. Муж спился и умер. Она осталась одна с двумя детьми. Кроме огорода и коровы – никаких источников существования. Отец тоже умер и кроме матери никаких помощников. Вот они и бьются.  

- Где же ты раньше была? 

- Раньше какой ни какой, но муж был. Как-то перебивались. Теперь ни мужа, ни денег. Разве что не голодаем. Пойти в услуги как раньше, так мать с хозяйством не совладает. Не пойти – не на што дитям обувку купить. Об себе уж не говорю.  

Мы с Ниной молча выслушали всё это. Как-то надо было помочь. Нина сказала: « Мальчик-то твой! И экспертизы не надо». Маша опустила голову. Действительно. Экспертизы не требовалось. Внешнего сходства было более, чем достаточно. « Я понимаю. Это было до меня. Маша тебе даже не сказала. Маша, бабушка наша старенькая стала. Приезжайте, будете мне помогать по хозяйству. Семья выросла. Может, я работать пойду. А Колю оставьте у нас». 

Моего согласия она даже не спрашивала. Но ничто, как обычно, во мне не дрогнуло. Всё, что она предлагала, было разумно. И это не телепатия. Это душевное единство, выработанное двенадцатью годами совместной жизни. Но всё же все ждали моего слова. Что будет завтра, я не знал. Да и кто мог знать? Но пока что мы были материально обеспечены и могли себе такое позволить. « Маша, Нина дело говорит. Соглашайся».  

Мальчонка был славный. Конечно, деревенское воспитание, деревенская школа – всё это сказывалось. Мои приняли его настороженно, но со временем всё утряслось. В квартире стало ещё теснеё, но не катастрофично. С братьями Коля очень быстро поладил. Старший брат – это в дворовых и школьных делах было весомо. Таким образом, семья моя расширилась и практически значительно, поскольку Маша приезжала на работу со своей дочкой. Бабушка Мария Николаевна выполняла теперь, в основном, контрольно-надзорные функции. Днём, когда вся ребятня собиралась вместе, было весело. Хорошо, что Люда не плохо командовала этим парадом. Генерал посмеивался и говорил, что надо бы подумать о покупке ещё одной соседней квартиры. 

Вечерние визиты к генералу стали, чуть ли не ритуальными. Нина, закончив копошиться по хозяйству и с детьми, обычно оседала у телевизора. А мы, расположившись в уютных креслах, беседовали. 

Собственно, беседой – это можно было назвать с некоторой натяжкой. Передо мной был человек, постигавший мир куда глубже, чем я. Это был не просто более богатый жизненный опыт – следствие большего числа прожитых лет, жизни в иных обстоятельствах. У него, это надо признать, попросту лучше работала голова. Однако, печать старости, утомлённости жизнью проступала сквозь все его слова и поступки. Даже не могу чётко сформулировать, в чём это проявлялось. В сниженной выразительности – пожалуй. В многочасовых сидениях в палисаднике – тоже. 

В нетребовательности, если не сказать безразличии к тому, чем кормят? Жизненные силы явно покидали его, но какого-то тотального пессимизма в суждениях я не ощущал. На жизнь он смотрел примерно, как и я, если оценивать миропонимание в категориях пессимизм-оптимизма. Очень чувствовалось, что над всеми этими этическими и всякими прочими гуманитарными проблемами он не только задумывался, но и высказывался не один раз. Интересно, с кем же это он общался в прошлом? Милицейская наша среда (да и только ли наша?) интеллектом, высокой образованностью вряд ли блещет. Подозреваю, что и на самом верху. Дебатов на политические темы он избегал, сводя всё к кратким резюме. То, что я от него услышал, было сродни суждениям Елены Николаевны. Разве что в более литературно-изысканной форме. Она не дожила до осуществления своих весьма сумрачных прогнозов. Он дожил и переживал крах Великой империи болезненно. Мне это было странно, поскольку в отличие от бабы Лены, пострадавшей от системы сравнительно незначительно, у него она отняла самое дорогое и держала в страхе и напряжении чуть ли не всю жизнь. Но оба они считали свои неприятности не проявлением самой сущности системы, а чем-то побочным, случайным. Теми самыми щепками, которые летят, когда лес рубят. Мне это, повторяю, казалось странным. Особенно для него, поскольку он сподобился увидеть финал во всём его непотребстве. И не сделать выводов о связи следствий с причинами при его-то уме не мог. Проверяя себя (а зачем это мне было нужно?), я повторил ему вопрос Василия Павловича, т.е. спросил напрямую, не считает ли он, что можно было что-то вовремя исправить и систему спасти? Ответ был однозначен и с прежними высказываниями нестыкуем. Система была, по его мнению, обречена изначально, только поняли это слишком поздно. В ответ на моё недоумённое: «Но если уже поняли, так как же…», усмехнулся. «Шизоидное расщепление. Шучу. Много трудов положили, много крови пролили, много надежд хоронить приходиться. Отбросить всё это, примириться с бессмысленностью жертв, с собственным недомыслием, в конце концов, очень нелегко. И чем добросовестнее, порядочнее человек, тем это трудней». 

Такая логика не казалась мне уж абсолютно справедливой, но развивать эту тему я не стал. 

В связи с появлением генерала в нашей домашней жизни, несколько напряглись семейные отношения. Вот уж не ожидал! Ничего такого, но всё же! Двенадцать лет благополучной семейной жизни – это большая удача. Я не изменял своей жене, поскольку не испытывал в этом ни малейшей потребности. Я знаю, что мне могут сказать: это, в сущности, даже чуть ли не противоестественно. 

Дело тут по всей вероятности ещё и в обстоятельствах. Может быть. И в темпераменте. Не исключаю. Но факт остается фактом. И этот факт нисколько мне не в тягость. Моя жена, конечно, изменилась внешне. Просто стала взрослой женщиной с несколько иными, но, всё же, привлекательными пропорциями. Существенный момент! Но всё же важнее то, что она была и осталась достойным уважения человеком. Может быть, это уже не те чувства, которые влекли нас в начале, но и те, которые связывали нас сегодня, были достаточно прочны. Сейчас по статистике до 60% браков разваливаются, а остающиеся вряд ли все можно назвать счастливыми, но есть же и счастливые! Считаю, что и мы в их числе. А «генеральский синдром» состоял в том, что я частенько (слишком часто, по мнению жены) проводил вечера в беседах с ним. Казалось бы, всего-то метров пять по прямой от своего обычного вечернего местопребывания, но всё же уже не дома. Она была по-своему права. Уложив детей спать, не хотелось быть одной. Но и наши дебаты порой затягивались. Оторваться было трудно. Сравнительно однообразная работа, лишённая минимального интеллектуального содержания, общение с малоинтересными людьми – всё это делало моё стремление к общению с Виктором Павловичем естественным. И моя жена это понимала, но и она была по-своему права. Вообще, это одна из сложнейших и весьма распространённых житейских ситуаций, когда сталкивающиеся стороны обе по -своему 

правы. Приходилось над этим задумываться и время дозировать. Вообще, полезно задумываться не только при ремонте аппаратуры или решении вопроса, как проложить кабель. Однажды в беседе я затронул этот вопрос. Полушутя поведал генералу о своих семейных проблемах в этом аспекте. А вдруг услышу нечто нетривиальное! Впрочем, и тривиальное, но подтверждающее собственные умозаключения, прочесть или услышать из уважаемого источника всегда приятно. Что ж, получил. И опять где-то на заднем плане мелькнуло: «Уж очень разносторонен для милицейского генерала! Ну, был бы дипломатом!» И уже еле ощутимо, на самой периферии сознания: «Столичная штучка…. Но вряд ли это нужно для изобличения уголовников, даже если и высокого ранга». А выдал он мне следующее: 

«Вечная любовь, вечная острота чувств – одна из любимейших сказок человечества. Впрочем, в этих сказках об этом обычно скороговоркой в конце. Но такое невозможно даже по чисто физиологическим соображениям. Как не возноси любовь к небесам, основа её чисто земная. Естественная секреция определённых желез принимает в ней самое непосредственное участие. Но они не могут на один и тот же возбудитель длительное время реагировать одинаково. Тем более, что характер секреции и количественно, и качественно меняется по мере удовлетворения естественной потребности. Ко всему этому мы сами меняемся, и объект влечения тоже меняется. Теоретически, наверное, можно вывести формулу таких взаимоизменений, которые оптимально содействовали бы пролонгированию влечения, но практически это бывает очень редко. Продолжительная любовь, скажем, Данте и Беатриче, если в неё поверить, основой своей имеет недостижимость объекта любви. В большинстве же случаев мощь любви, её неодолимую силу не следует смешивать с её якобы непременной при этом продолжительностью. Со временем мы удовлетворяемся привязанностью, возобновляемой половой потребностью, привычкой. Бытовые обстоятельства могут всему этому содействовать, могут (чаще всего) противодействовать. Стремление к новизне впечатлений, к личной свободе – этому всегда противодействуют. Ваш случай представляется мне, чуть ли не оптимальным. Такие отношения нужно всячески беречь и лелеять. Любовь смертна и это, к сожалению, естественно». 

Ну, выдал! И экспромтом! Энциклопедист! 

Всё это преподносилось как нечто мне, в общем-то, известное, поскольку извлечено из общечитаемых источников. Пока он, чуточку усмехаясь, говорил, я даже пытался определять эти источники. В памяти промелькнули Ларошфуко, Стендаль, Моэм, Ницше. Начитан. Странно. Его кандидатскую степень по иторическим наукам я особо во внимание не принимал. Цену этой науке во времена советской власти мы к нашему времени уже хорошо осознали. А уж как научные степени присваивались высоким начальникам, и говорить нечего. Тоже вопрос: зачем борцу с экономическими преступлениями и прочей уголовщиной научная степень в области истории? Уж логичней было бы заняться юриспруденцией. Впрочем, надо признать, что научная степень – это среди начальства того времени было модно. Как бы приобщало к науке, к интеллигентности. Правильней было бы сказать, имитировало интеллигентность. Наряду с галстуком. 

Когда я ложился в постель, Нина уже лежала. 

- Не спишь? 

- Не сплю. 

- Ты уж извини, что я засиживаюсь у Виктора Павловича. Очень интересно, хотя и не совсем понятно. – Молчит. – Работа у меня такая….Оживленная, но тупая. Работа ради денег. А тут прямо ходячая энциклопедия. И чуть ли не по любому вопросу. Откуда это у него? Годы, конечно, но не в них одних дело. – Она повернулась и привычно улеглась на моём плече. – Логично спросить, а какое моё дело? И действительно. Любопытно, однако. Что-то за этим стоит. 

- Есть какая-то для нас опасность? 

- Не думаю. Баба Лена бы предупредила. Но она с ним не общалась. Говорила только, что если какие проблемы, он поможет. Ну, он ей, конечно, многим обязан. Это понятно. Однако она с ним, повторяю, почти не общалась. А почему ты со мной к нему не заходишь? – Следовало подумать, прежде, чем задавать такой вопрос. 

- По-моему, меня не приглашают. Потом, пока всех детей спать уложишь! А пока разберёшься, что кому завтра одеть! И, потом, вы там о всяких высоких материях, а я до них не доросла. 

- Ты в чём-то права. Давай всё же попробуем. Я думаю, тебе будет тоже интересно. Ничего такого заумного в наших разговорах нет. А станет скучно, уйти всегда успеешь. Да, приезжает московский театр. Пойдём? 

___ 

Разговор о желательности организовать ещё какой-нибудь бизнес, который я называл страховочным, мы с Геной обсуждали уже не один раз. Он соглашался, но…До чего-то практического дело не доходило. Этому были резонные объяснения. Если у меня свободное время было, то у Гены почти нет. А если и бывали свободные вечера, то после всего за день выпитого, ему было не до бизнеса. Мне бы понравилось, что бы новый бизнес тоже кто ни будь мне преподнёс. Говоря откровенно, ведь идея создания нашей фирмы не моя. Наверняка не очень красит, но в мою голову из этой области ничего путного не приходило. Как-то встретил знакомого, который торговал лесом. Торговал с зарубежъем и вполне успешно. Другой был занят в экспорте подсолнечника. Для меня звучало экзотитически. Я не имел ни к чему подобному никакого отношения. Они, кстати, в своё время тоже. Видимо, какой-то случай привёл их в ту или иную сферу. Как-то они сумели там «зацепиться». У меня, к сожалению, никаких таких случаев не было и, боюсь, не предвиделось. Гена с небрежностью отмахивался от моих разговоров. 

- Николаич, ну, попрут нас, так и будем думать. Пока всё в норме. Успевай только работать. 

- Васильич, наладить новый бизнес – дело ведь не простое. Тем более, что мы не знаем, что и налаживать. Что мы с тобой знаем и умеем кроме техники проводной связи? Да ничего. С нуля начинать будем, а, значить, помыкаться придётся изрядно. Торговать, к примеру, у нас вообще вряд ли получится. 

- Может, пойдём машины перегонять? 

- Так даже в это дело вникнуть нужно. 

- А где время? – Обычно на этом всё и заканчивалось. – Николаич, зря ты трепыхаешься. Ребята на станции все свои, вроде все довольны. С чего это на нас бочки катить? Проколов мы никаких вроде не допускаем. Не боись. Проживём долго. - 

Я мог бы ему выложить пару вариантов, но раньше времени может и впрямь не стоит человеку настроение портить! 

Трое наших мальчишек и Машина Ася под Людиным началом были в цирке. Я валялся с книжкой на тахте, Нина с Машей отбыли в воскресный круиз по магазинам, а генерал совершал променад в полисаднике, так что дома кроме меня оставалась только Мария Николаевна. Что-то она снова прихворнула и лежала в Людыной комнате, которую мы переделали из кладовки. Нам было изрядно тесно, поэтому даже велись переговоры с соседями об обмене с Марией Николаевной. Но они заломили несусветную доплату, так что дело застопорилось. 

Начитавшись до одури, бросил книжку и подошёл к балконной двери. За окном было мерзко. Шёл дождь со снегом. Судя по раскачивающимся кронам деревьев, и задувало изрядно. Зрелище, которое я увидел, опустив голову, заставило меня вздрогнуть. Генерал лежал ничком в грязи, и только судорожные подёргивания правой руки свидетельствовали, что он ещё жив. Через несколько минут я с помощью соседей занёс его в квартиру. В сан. часть управления позвонил ещё раньше. Все, кто нужно, были оповещены. Диагноз вроде ясен, а чем оно кончится, сказать было нельзя. Болеть в наше время не рекомендовалось даже генерал-лейтенантам. Впрочем, для состоятельных персон всё обстояло несколько иначе. Не в том смысле, разумеется, что болеть хорошо, но в том, что доступны любые лекарства, лечение возможно за границей и т.д. Пока что генерал лежал в госпитале, и вроде бы делалось всё, что возможно. На всякий случай, словно предчувствуя такую ситуацию, он выдал мне доверенности на все три банка, где у него лежали деньги. Однако, особо больших расходов не предвиделось. В госпитале делали, повторяю, всё, что положено. Ежедневно в первой половине дня его посещала Нина, а во второй после работы я. У Нины теперь были права, и она разъезжала на генеральской «Волге». 

Позвонил младшей дочери в Москву. Услышал следующее. 

- Наше присутствие может в чём-нибудь облегчить его положение? Дело в том, что оставить работу и мне, и сестре крайне сложно. 

- Не думаю. Он обеспечен и лекарствами, и уходом. 

- Материальных проблем у него нет? 

- Нет. С этим всё в порядке. – В подробности я вдаваться не стал. 

- Мы будем названивать. Если что срочное, уж будьте столь любезны – позвоните. 

Я обещал быть любезным. Всё вроде бы рационально, но каким-то холодком от этого разговора веяло. 

Через три недели генерала доставили домой. Он почти полностью восстановился. Мне объяснили, что был не инсульт, а спазм сосудов головного мозга. Всё обошлось почти без последствий. При ходьбе, правда, слегка волочил ногу и говорил в несколько замедленном темпе. Лечащий врач обещал, что пройдёт. Договорились – раз в неделю он будет нас посещать. Уже частным порядком. Опять мне предстояло сопровождать старость в невесёлом пути к финишу. Что ж, в средние века было принято вешать на видном месте плакат с соответствующим содержанием. Я имею в виду «Momento mori!» Мне такое не требовалось. Я был ещё сравнительно молод, но напоминание о том, что в любой момент что-то на подобие инсульта могло случиться, было полезно. Впрочем, существовала и диаметрально противоположная точка зрения. Дескать, нечего до срока портить настроение и травмировать психику себе и ближним. 

Маша с Асей переселились к нам, чтобы иметь возможность ухаживать за Виктором Павловичем круглые сутки. Я, естественно, увеличил ей зарплату. Количество детей достигло пяти, что при наших жилых площадях, пожалуй, чрезмерно. Впрочем, моя Люда очень повзрослела, и относить её к детям было неправомерно. Хорошо хоть, что на десять человек было две ванные комнаты! Вторую кладовку переоборудовали тоже в комнатёнку и поселили в ней Марию Николаевну, которая уже ходила с трудом. Счастье наше, что мы были пока обеспечены материально. К сожалению, при столь обширном семействе и привычке жить сравнительно свободно в отношении расходов, от моих заработков в долларовый резерв уходило не много. Но время, когда нам было материально туго, оставило в памяти моей жены, да и в моей, глубокую отметину. Хоть и меньше, чем хотелось бы, но мы неукоснительно и вполне по-американски откладывали на «чёрный день». 

______- 

Вечерние беседы с генералом возобновились, но он теперь сравнительно быстро уставал. Кроме того, не смотря на внешнее бодрячество – термин несколько сомнительный, я чувствовал в его поведении, в суждениях гнетущую тяжесть старости и болезней. Теперь порой уже жена мне говорила: «Ты зашёл бы к Виктору Павловичу!»  

Он сидел в кресле и что-то читал. Пригласил садиться. Положил книгу на журнальный столик, и я узнал томик из собрания сочинений Льва Толстого. 

- Как с годами восприятие классики? 

- Это «Смерть Ивана Ильича». Потрясающая вещь! – Я вздрогнул. Вещь действительно впечатляющая, но в преклонные годы, под угрозой скорого ухода впечатление для такого ума, наверное, и впрямь потрясающее! Особенно своим проникновением в психологию смертельно больного человека, созвучием своим собственным переживаниям. 

- Может быть, не стоит до срока погружаться в этот кошмар? В конце концов, вы ведь на данный момент ничем, кроме как старостью не больны! Нет никаких конкретных пределов вашей жизни, ничто вам конкретно не угрожает. Стоит ли будоражить психику? 

- Возможно, вы правы, но что-то мне говорит, что осталось совсем не много и самое время осознать и проникнуться. 

Я понял. Он напуган. Ощутил реальность ухода, конца. Неприятно, конечно. Что уж тут говорить! Но попробуй свести всё с несерьёзности, к шутке! Упомянуть мнительность. Тогда получится в точности по Ивану Ильичу.  

«Всем всё равно. И доктору, а ему плохо….И что бы не делали, что бы не говорили, ничего не выйдет, кроме мучительных страданий и смерти.» – переврал, наверное, но не по сути. На память пока не жалуюсь. Так как же надо? Он прервал молчание. 

- О бессмысленности жизни философы говорят уже долгие тысячелетия. Потрясает сочетание этой бессмысленности с величием и чудом самой жизни. Одноклеточные бессмертпны. Неужели смерть – это плата за многоклеточность, за сознание? За тонкость чувствования, за способность наслаждаться прекрасным, за способность к самопознанию? 

- Конечно, смерть – главный враг человека, но ведь не только его! Кто это сказал: «Человек, видя неминуемую смерть, пытается увильнуть от своей судьбы, прячась в убежище трансцедентального самосохранения.» – Он удивлённо вскинул брови. 

- Знакомо, но не помню чьё. Помню у Лютера: «Если вы не верите в загробную жизнь, то я гроша не дам за вашего бога». Но, знаете, большинство даже искренне верующих всё равно боится смерти. Однако, оставим это. Если я не ошибаюсь, Елена Николаевна оставила вам несколько весьма ценных побрякушек. Мой совет: продать и деньги в надёжный банк. 

- Вы так верите в стабильность доллара, Западных валют? 

- Нет сегодня серьёзных оснований в этом сомневаться. И в обозримом будущем. Хотя, в принципе всё возможно. Но вам нужна страховка на случай краха вашего бизнеса. Подозреваю, что с организацией другого у вас могут возникнуть изрядные трудности, а семья большая! Я намерен завещать вам всё своё имущество, но это не так уж много. 

- Я благодарен вам, но что скажут ваши дочери? Нарушаются их естественные права. 

- В данном случае главенствует моё право, а оно таково. – Он взял со стола томик Толстого и зачитал мне следующий отрывок. 

« …Что-то странное, новое и такое, чего значительнее никогда в жизни не было с Иваном Ильичом, совершалось в нём. И он один знал про это. Все же окружающие не понимали или не хотели понимать и думали, что всё на свете идёт по-прежнему. Это моральное одиночество мучит больного ещё больше, чем физические страдания.» 

______ 

Мы снова оказались в монотонно- стабильном периоде своего существования. На работе перерывов в заказах не было, но я заметил, что часть из них Гена не оформляет, а просто берёт деньги в карман. Тут же у него в записной книжке и вся бухгалтерия. Кажется, это как раз то, что называется двойной бухгалтерией. Я молчу, поскольку действительно не принимаю в этих работах никакого участия. Получается как-то не совсем хорошо. Пока молчу. Гена без меня обойдётся, а вот я без него нет. Вообще, характер моей деятельности на фирме стал меняться. Общение с заказчиками на первой стадии взяла на себя в значительной степени Аня. Она же из чувства личной симпатии старается передать их потом мне, хотя могла бы и Гене. Делаю ей с таких работ некоторые отчисления. С Аней вообще история необычная. Взял её Гена на работу по просьбе одного из наших друзей – начальников. Какие его в прошлом связывали с Аней отношения, я не знаю, но он доплачивал ей через нас вторую зарплату. Выглядело благородно. Но вот уже с пол года, как он доплачивать перестал, поставив нас в довольно таки дурацкое положение. Не имею даже понятия, как Гена из него вышел, но платить ей вторую зарплату он не стал. У романтического начала оказался весьма прозаический конец. В общем, мои доплаты были Ане очень кстати. 

Всё чаще мне приходиться выступать в роли непосредственного производителя работ. Копаем траншеи, укладываем кабель, делаем внутреннюю проводку. Реже монтируем небольшие телефонные станции. За исключением последнего, всё это не очень интересно. В моих бригадах есть старшие, с которыми мы решаем все проблемы. Общение с высоким начальством держит в своих руках Гена. Иногда привлекаюсь я, т.е. пьём вместе. Тоже не очень интересно, но подпадает под графу «производственная необходимость». Ситуации, когда я выступаю в качестве главного инженера, сравнительно редки. Малоприятные метаморфозы, но деваться некуда. Иначе возникнет вопрос, за что я деньги получаю? Первоначально вложенный мой капитал мне уже давно возвращён. А вообще, интересно наблюдать, как сталкиваются интересы дружеские с коммерческими. Дома у нас – Гена свой человек. 

Обсуждаю все эти проблемы с генералом. Ему тоскливо, что подталкивает к вниканию в мои дела. Через бывших подчинённых организовал нам весьма крупный заказ от своего управления. И очень кстати. Мы уже неделю сидели почти без работы. Конечно, и тут пришлось потратиться на «откат», но всё равно – экономический эффект весьма значителен. Мой авторитет сразу возрос! Занятостью мы были обеспечены на два с лишним месяца. Я, конечно, не стал присваивать все работы себе, но честно поделил их примерно пополам. Удивила Гену моя «вхожесть» в такие сферы, да ещё на таком уровне! Эту информацию Гена немедля довёл до наших шефов. Для придания нам более высокой значимости что ли. К сожалению, всё осталось хоть и весомым, но всего лишь эпизодом. В действительности мы всецело зависели от благорасположения истинных хозяев, и с этим ничего нельзя было поделать. 

___ 

Колян – он знал все на свете. Самое ценное, что знаниями своими вовсю делился. А интересы у него о-го-го: от микробиологий всяких до обыкновенных семейных психологий! Это был мой самый интересный друган.  

Тут сидим, курим, он вдруг говорит:  

- А все-таки, Борька Моисеев – талант!  

Я:  

- С чего это вдруг? Тоже в его партию записаться хочешь? Тогда хоть чулок у супруги своей займи.  

- Да не, при чем тут цвет? Он – артист настоящий. В душе артист. И Личность, опять же, хоть харизма – циркуля не хватит. Я тут прочитал, что у японцев в театре одни мужики играли. И женские роли тоже. Ты прикинь: перед спектаклем войти в образ, после – выйти, так за день несколько раз. Ты вот жёнку свою всегда понимаешь? Я иногда по полдня свою слушаю, слушаю…. Вроде про чо-то трындит свое, женское, а потом вдруг «Надо бы потолки поклеить, Валька ванную отремонтировала, теперь как королева моется, с зеркалом во всю стену». Я ей говорю, ты чего на потолок-то клеить собралась, ванную или зеркало? Обижается, а клей все равно купила. А Борька же балет плясал, с бабами. Согласись, что войти в женский образ – это круче, чем ключ восемнадцать на тридцать один, а выйти – на Нобелевку потянет, если каждый день. Он и сорвался, ... и застрял посередине. Не мужик, не баба, но в психушку не идет, борется с собой своими силами: глазами стреляет, но титьки силиконовые не делает и парики не носит.  

Я подумал, и действительно. Чего это мы к нему так, если человек борется?  

- Убедил, – говорю, – давай вместе уважать.  

А он:  

- Так за что ж его уважать, если не победил пока?  

В другой раз сидим, вечером уже, пиво пьем, да еще портвешок приготовлен, основательно так подготовились. И разговоры серьезные, естественно, раз обстановка соответствует. Ну и на криминальную тему само вырулилось. Колян говорит:  

- Прозябали! Преступность сорганизоваться успела. А организованные всегда сильнее неорганизованных. Поэтому организованная преступность сильнее неорганизованных ментов. Вот посмотри: один на один менты нас с тобой запросто уделают. Потому что они обучены бороться с народом, а мы с ментами – нет. Усекаешь?  

- Усекаю. Уделают. Но не всякие. Ты посмотри, какие цыплята в ментовку набраны. Это они лет через пять кабанеют, вот тогда, конечно, уделают.  

- Не важно. Главное, менты тоже жизнь просекать начинают и тоже начинают объединяться. И если те же гаишники – одиночки по копейкам себе на машины собирают, то организованно – уже в масштабах всей страны. Видал про «оборотней в погонах»?  

- Убедил, – говорю! Давай за то, чтобы не уделали.  

А он:  

- Давай за то, чтобы цыплята не борзели, когда закабанеют!  

А слов сколько ученых Колян знал! Однажды сидим вот так же, на сон грядущий из пивка с водочкой коктейльчик забацали, разговор про знакомого зашел. Колян:  

- Он альфонс.  

- Кто-о-о?  

- Ну, понимаешь…, короче, живет за счет своего «организма».  

- Блин! Это…? Нну-у-у, прямо «Сказка о золотом петушке». Выходит, мой начальник тоже альфонс? Когда по плану проблемы – он весь коллектив… перетряхивает, а сам потом премии гребет и в Турцию мотает. Не фигово альфонсам, я тебе скажу, платят. Пошли и мы в альфонсы!  

- Не догоняешь! Там подружки платят, чтобы альфонсы дружили, любили почаще и соответствовали так, чтобы показать их при случае было не стыдно. А твой начальник деньги получает не за то, что его кто-то любит и хочет, чтобы он был рядом, а за то, что он вас время от времени «любит» и добивается, чтобы вы соответствовали. Уловил разницу?  

- Не одна ли фигня? Хотя понятно, что простой мужик альфонсом не бывает: чтобы мы рядом были, наши бабы не нам доплачивают, а всю получку сразу в кассу себе метут. Получается, что они и есть альфонсы-то.  

- Вот и пошли лучше не в альфонсы, а в мужики настоящие! – он говорит.  

А у самого – слеза, не поверите! У Коляна – и слеза!  

И еще – весёлый он был и находчивый, Колян. Про себя рассказывал – живот надорвёшь. Тут раз сидели, он говорит:  

- Хошь, расскажу, как настроение у своей создать соответствующее? Ты лёгким в обращении будь! Ты так о главном скажи, чтобы ей аж в штанах потеплело. Вот, выхожу, например, утром в кухню, а моя не в настроении.  

Я: «Налей похмелиться! Я знаю, у тя заныкано!»  

Она мне: «Совесть у тебя есть?!»  

Я грю: «Счас, пыжи минуту. Эй, Совесть, у тебя есть? Не, и у совести нету. Наливай обоим».  

- Налила?  

- Налить не налила, но сказала: «Упейся, дурак!» А что я, её заначек не знаю? Через десять минут та-акой расслабленный получился, мама не горюй!  

- Хорошо, – говорю, – когда заначки знаешь!  

А он:  

- Хорошо, когда жёнка понимает, что тебе действительно – позарез!  

Только кончился Колян-то!  

Не сам, помогли.  

Он когда-то человек армейский был, где служил – не говорил, отшучивался всегда. Работать не мог – вот в переходе и сидел днем. Не просил ничего, просто приходил и сидел. Никогда он ничего у людей не просил, сами давали, кто сколько мог. А хлопцы подвалили мордатые, говорят, должен ты нам, мол. Колян гранату из кармана достал старую, учебную, кольцо выдернул, говорит:  

- Раз должен – надо отдавать.  

И самому мордатому гранату – за резинку от штанов. Все в стороны, тот обоссался и поседел сразу. Но граната ж учебная! А у Коляна – одна нога только. И меня рядом… как на грех!  

Они Коляна потом так изгвоздали за сопротивление, что жена на опознании…. Эх!  

Ну, за друзей! За тех, без кого жизнь половинеет! А это – Коляну стопка. И хлеба кусок положите. Настоящий был…. Я вчера только узнал: на границе он служил, нарушителя какого-то бессознательного по горам на перебитой ноге пять километров пер, чтобы сдать, как положено. …А ему медальку – и на пенсию по инвалидности. Вот так-то, мужики!... Давайте! …Светлая память!  

Нигелецкий Аркадий Аркадьевич родился в интеллигентной семье, размеренно прожил большую часть жизни и всегда считал себя интеллигентным человеком. И работа у него еще пару лет назад была интеллигентная: главный редактор заводской многотиражки. Но сегодня ему приснились распутные девки. За чаем Аркадий Аркадьевич был задумчив, промахивался бутербродами мимо рта, плескал из тонкой, китайского фарфора чашки на колени, а потом вдруг чуть не уронил ее вообще.  

- Да что с тобой, Аркадий? Ты здоров?– наконец встревожилась жена.  

И Аркадий Аркадьевич поведал супруге о причинах своих раздумий. В особо пикантных местах рассказа взор его устремлялся к потолку, а глаза подергивались поволокой.  

- … Вот, Софочка, собственно и все. Никаких особых поводов для беспокойства, – закончил Аркадий Аркадьевич, но Софочка видела эти поводы во всем, потому что жила исключительно жизненными приметами и советами соседки Эльвиры Степановны Забойной.  

Софочка кинулась к толкователю снов дореволюционного издания книжной мануфактуры купца Ефимова, но то, что она там вычитала, не только не развеяло внезапную душевную тревогу, но и повергло ее в крайнее расстройство. Ясно было только одно: нужен совет знающего человека. И Софочка решила, несмотря на довольно ранний час, в очередной раз обратиться к соседке.  

Эльвира Степановна…. О, Эльвира Степановна была женщиной особенной! Ни разу в жизни не быв замужем по причине своей, мягко говоря, не очень привлекательной внешности, она, тем не менее, охотно давала семейные советы, поила, так сказать, страждущих из мировых источников мудрости, которые умудрялась находить в книжных развалах, на рынках у пьянчужек, в женских и религиозных журналах, старых календарях, словом – везде. А поскольку жила Эльвира Степановна на одной лестничной площадке с Нигелецкими, госпожа Нигелецкая была у нее в завсегдатаях, даже заходила без звонка и без стука.  

Эльвира Степановна еще была не совсем «в форме», что особо подчеркивали старорежимный, невесть из каких сундуков кружевной чепец и «мешки» под глазами после вчерашних пары рюмочек «на сон грядущий». Но альтруизм Эльвиры Степановны превалировал над ее чисто женским началом, поэтому были открыты соответствующие моменту справочники, конспекты и сонники. По всем приметам получалось, что у Аркадия Аркадьевича случился «роман на стороне», что при его пенсионном возрасте и постоянном присутствии «на глазах» было довольно удивительно, но, тем не менее, утвердило Софочку в подозрениях.  

Софочка интеллигентной не была, поскольку на ее родине, в легендарной Жмеринке, интеллигентность была прерогативой Сикориных, Отрезковых и, с натяжкой, еще пары – тройки семейств рангом пониже. Поэтому к мужу она вернулась с истерическими рыданиями, с завываниями «конечно, я женщина простая, а вам бы все барышень подавай!» и с уже красными от слез глазами.  

Аркадий Аркадьевич мечтательно курил на балконе и не сразу обратил внимание на состояние супруги, а, обратив, возмутился:  

- Софочка, какие барышни?! Мне шестьдесят два года. Я интеллигент уже в неизвестно каком поколении! Наконец, я просто люблю тебя! Софочка, веди себя прилично! Разве я давал тебе когда-нибудь хоть какие-нибудь основания для подозрений?  

Только к вечеру последние слезы были остановлены за счет покупки пары мягчайших замшевых перчаток, коробки конфет «От Гаркунова» и роскошного букета роз из «пенсионных», отложенных «на черный день».  

Вечер провели у телевизора, сострадая безутешности донны Люсии. Легли поздно.  

Аркадий Аркадьевич положил, было, руку жене на живот, намереваясь продвинуть ее в зависимости от реакции, ниже или выше, но супруга только пробормотала:  

- Ах, Аркадий, как я сегодня устала! Какой нервный день! – и почти стазу же сонно засопела.  

Аркадий Аркадьевич вспомнил вчерашний сон и, почему-то вздохнув, отвернулся лицом к стене.  

… Этот ничем не отличался от предыдущих. Закованный в броню почти заодно с конем, он подъехал к пещере и крикнул:  

- Выходи, дракон! Вызываю тебя на бой!  

- А в чем дело-то, собственно?  

Вылезший на свет дракон был ужасен:  

- огромный, крупнее лошади раза в четыре,  

- с зеленоватой чешуей почти со щит, покрывавшей все его тело, кроме глаз,  

- с длиннющим шипастым мощным хвостом,  

- с ужасной зубастой пастью, не открывающейся при разговоре, хотя голос был – человеческий голос с хрипотцой и небольшим прононсом.  

Тварь повторила:  

- В чем дело, рыцарь? Чего надо?  

Рыцарь, увидав, с кем ему придется биться, упавшим голосом повторил:  

- Это… в общем… вызываю! Вода нужна. Из источника красоты. Я по адресу попал-то хоть?  

- По адресу. Шлем сыми, пока не бьемся? Упреешь, не май месяц! И сильно нужна?  

- Сильно! Принцесса послала. От этого счастье мое зависит, …может быть. А шлем не сыму…, обет дал!  

- Как хочешь, как хочешь! Тут ведь вот какое дело…. За воду биться не обязательно. Если маленький пузырек, чтобы в кольцо мое проходил, можешь на халяву брать. Но только пузырек! За остальное – биться, а тут уж как карты лягут…. Зато победишь – бери хоть ведро!  

Рыцарь подумал немного…  

- Да-а… Не подумал я про посуду! Ни ведра, ни пузырька не взял…  

- Какие проблемы? Пузырек – за счет заведения, а вот крупнее тары нет, извини. Ну что, будем биться, или как…?  

- А на сколько пузырька хватит?  

- На раз, наверное. Ну представь: чтобы в кольцо проходил…. Много ли там?  

Рыцарь еще раз окинул дракона взглядом…  

- Окей! Давай пузырек. Да чего через кольцо-то мерить, ведь твоя же тара?  

…Он подъехал к пещере без шлема. Златокудрый, еще довольно молодой, с тревогой во взгляде. Привязанное шелковым шнурком к луке седла, звонко билось о стремя ведро.  

- Выходи, дракон!  

А потом, вздохнув…  

- Биться выходи!  

Дракон за прошедшие годы как будто подрос, чешуя несколько потускнела, зато увеличившийся шип на конце хвоста наводил печаль. Даже тоску.  

- Ха! По голосу – старый знакомый! Чего теперь надо?  

- Воды из источника счастья для королевы. Я по адресу?  

- По адресу, по адресу…. Что, пузырька мало? Обязательно биться?  

- В этот раз придется!  

- А чего так печально, без задора? Жалко, в общем-то: ты мне нравился. Ну, решил, так решил!  

… Очнулся рыцарь от воды в доспехах, нехватки кислорода и яркого света.  

- Где я?  

- Где – где? Где был, там и есть. Ну что же, проиграл ты битву – назад с пустым ведром. К несчастью, видимо. Хотя откуда уж тут счастье, если погиб ты «в борьбе за дело…»?  

- Я же живой!  

- Теперь – да. А еще пять минут назад был – мертвее некуда!  

- Как же…?  

- Интерес понятен. Объясняю….  

И дракон пустился в теорию строения атомов, молекул, материаловедение, кристаллографию, химию, физику элементарных и не очень частиц. Иногда он рисовал на песке какие-то схемки шипастым хвостом, писал в столбик длинные формулы, рисовал графики…. Наука, вообще-то, интересовала рыцаря «постольку – поскольку», так как даже элементарная магия была далеко за гранью его понимания жизни. Может из-за этого, а может и из-за неудачного исхода боя глаза его закрылись, а когда он снова пришел в себя, услышал только:  

- Вот так вот, собственно… Довольно элементарный, рутинный процесс. Вот в этой, этой и этой точках мы можем повернуть его сюда или сюда, но это уже детали. Ну, а теперь езжай, заждались тебя, поди! Извини, что без воды, но уговор дороже денег! Заезжай, если что….  

…Когда-то золотистые волосы уже побелели от возраста, лицо было покрыто шрамами, но суровый взгляд, широкие плечи, сама уверенная посадка всадника выдавали в нем опытного бойца.  

- Эй, дракон! Биться выходи!  

- Опять ты? Еле признал. Да, время не красит! Чего на этот раз?  

- Надеюсь, опять по адресу? Воды из источника жизни для моей королевы!  

- Без ведра? Пузырек, значит?  

- Биться! Волы с бочками и люди ждут под горой.  

- Да-а, изменился ты…. В лучшую, в лучшую сторону! Заматерел. Ну, попытка – не пытка, только коня убери за деревья: скотине-то чего страдать?  

Бой кончился на удивление быстро. Пораженный под сердечную пластину, дракон умирал на песке у ног рыцаря. Победитель посмотрел на огромное, сплошь тускло-зеленое от патины тело, и по щеке его скатилась неожиданная слеза.  

- Не убивайся так! Сделал дело – гуляй смело! Зови своих водовозов!  

Рыцарь обернулся на голос и в страхе снова схватился за меч: из-за камня вылезало чудовище еще почище поверженного.  

- Ты кто?  

- Дракон. Настоящий.  

- А этот?  

- Это драконоид, биоробот по-вашему. Клон. А то на вас никакого здоровья не напастись, восстанавливаться не успеваешь. Даже если в неделю по битве, знаешь, сколько жрать надо? Никаких рыцарей не хватит. Ты, кстати, чего зачастил-то ко мне? Еще пару раз – куда ни шло, а ты уже в третий. Как в сказках прямо! Брал же воду: не хватило, что ли?  

Рыцарь замялся:  

- Брал…. Только подумал: принцесса и так красавица, а если и я красавцем буду – будет промеж нас любовь – морковь и все такое прочее…. В общем, тот пузырек я на себя употребил, а принцессе колодезной воды набрал. Она и не заметила, а я хоть людей стесняться перестал. Ну и все такое, конечно, у принцессы ко мне случилось. Только не надолго. Затосковала она, душой заболела. Я ей опять из того же колодца воды набрал, когда отсюда не вышло, да только вода не подействовала. Теперь умирает королева моя, а без нее и мне не жить!  

Когда водовозы с полными бочками скрылись за поворотом, дракон проковылял в пещеру и сел по-человечески, болтая задними лапами в источнике. Он долго смотрел на свое колеблющееся отражение, слезливо щурился, нервно вздрагивал лопатками, а потом снял с когтистой лапы золотое мерное кольцо с арабской вязью и, бросив его в воду, сказал тихонько сам себе:  

- Ладно, кляп с вами! Пусть уж совсем по-честному! Воды – воды им! Да не в воде дело, а в кольце!  

А потом, помолчав еще немного, добавил:  

- Нет, ну дураки какие-то! …Без теоретической подготовки, …как только не пойми кто скажет абы что, …из-за бабы, …и так свою судьбу пытать?! Как у них там? «Главное – ввязаться в драку, а там посмотрим!» А может, им к этой воде противопоказания какие…? А может, баба не дождется? …Нет, разума – ни на грош! И доверчивые – до омерзения! …Честный бой им! Взрослые люди, а в чудеса всякие верят! Ипохондрики двуногие! …И драконоида загубил, опять нового монтировать!  

- Повторите!  

- Зарич Марк-Ло младший. Командир правого крыла имперских воздушных сил. Погиб в битве за Шотл-скри. Надеюсь, геройски!  

- Странно. Нет такого в списках. Как Вас пропустили в приёмной, не представляю?! Может, ещё и не погибли? Может, в коме или просто без сознания? Что-нибудь помните из последних минут?  

- Мало. Мы атаковали с высоты семнадцать атти, сбросили пару бомб, вдруг снизу ракета, взрыв, дирижабль в клочья, я – вниз…. Дальше – ничего. Вообще ничего. Потом сразу – здесь.  

- … Битва при Шотл-скри…. Шотл-скри…. Шотл-скри…. Нет, не могу найти. Даже самого Шотл-скри не могу найти. Последняя битва – Ирак, двенадцать человек, все американцы. Но ей уже неделя, все погибшие зарегистрированы, оприходованы и распределены. Есть ещё неразобранные: террактик один, пара хулиганских стычек, десяток особо тяжких…. Никакого Шотл-скри. …Хорошо, давайте поищем по национальности. Ваша национальность, амиго?  

- Груандец. Чистокровнейший груандец, сэр! Мать из Эдона, отца не помню. Есть пара дальних родственников за границей, но это так, третья пена.  

- Ничего не понимаю. Ни груандцев, ни Эдона.  

- Может, спросить кого?  

- Не может. Наоборот, все у меня спрашивают. Если только у соседей внизу попробовать, но и то навряд ли: ошибки практически невозможны. По крайней мере, за последнее время не было их, а последнего времени уже – ох, сколько! Ну ладно, спросим….  

- Эй, ТАМ! Зарич Марк-Ло не ваш случаем? Точно нет? …Да уж, амиго, случайная Вы у нас личность. Загадочная, надо сказать. Попробуйте вспомнить подробности какие-нибудь. Ну, например, не знаю, ну, хотя бы пару сослуживцев, погибших вчера – сегодня.  

- Рядовой Эмст, капрал Юл Мо, рядовой Нибул. Все были со мной в последнюю минуту. Остальных не могу назвать: секретность, сэр, извините.  

-Хха! Какая теперь секретность, особенно у нас? Ну ладно, все-таки лучше, чем ничего. Та-ак…. Нет, амиго. Все либо попали ТУДА, либо остались ТАМ. Ну что же, разберемся. Посидите пока в уголке, полистайте рекламку.  

- Кто там на дежурстве сегодня, срочно проверьте ВСЕ списки по нашему департаменту! Ищите всех, похожих на Зарич, на Марк и на Ло! Похоже, начальство проверочку решило устроить. Учения, так сказать. Сейчас, вычислим мы тебя, таинственный и непостижимый, посмотрим, что ты за птица!  

- Марк Ло, нектарчику глотнуть не желаете? Свеженький, только что с ледничка. Вы, амиго, не тушуйтесь, спрашивайте, если что. У нас безлимитное снабжение, только свистни. Вам, похоже, долго сидеть придется. Сами понимаете, права не имеем ошибиться. Все согласно спискам. А Вас – то в списках – увы…!  

- Дорогулечка, доложи руководству: путаница какая-то, заблудшая душа, разбираемся, конечно, но пока – увы…! А потому и звоню, милашка, что положено сразу…. А был такой циркулярчик, красотулечка, посмотри по старым папочкам…. Нет, в архиве помотри, у тебя папочки только за последнее время….  

- Ну что, амиго, не заскучали? Что в рекламочке, говорите? А, так это – в рекламочке, а на самом деле все прозаичнее: и девушки попроще, и нектарчик пожиже. Нет-нет, амиго, все достойно, поверьте, только краски чуточку бледнее. Попробуете еще, попробуете, если вы наш. …Разберемся, несомненно!  

- Может, чтобы вас не занимать, пока разбираетесь, мне того… обратно, в смысле? А как разберетесь – призовете. Жарковато у нас, каждый на счету!  

- У нас, амиго, жесткие инструкции. Если инструкция допускает – тогда и этот вариант не исключен. Бывают, знаете ли, случаи: вроде совсем «кирдык», все симптомы указывают, ан нет – летаргия, а «пропуск» уже выписан. Ну, прокатим бедолагу по туннельчику, и обратно.  

- Не нашли? Как так «ничего похожего»? Ну, и что делать прикажете? А вдруг он не наш? Это же прецедент! Да нас всех сразу в хвост и в гриву – и на выселки! Это сколько выслуги одной потеряем! Так, сделаем, как он говорит, но с некоторыми поправками….  

Федюня резко затормозил, так, что все пассажиры «Газели» слетели с сидений, но было поздно: странного вида пешеход в синем театральном мундире с огромными золотыми эполетами, появившийся неизвестно откуда на дороге, гулко стукнулся о капот и отлетел под колеса груженой фуры. Пока приехали соответствующие службы, пока разбирались, опрашивали свидетелей, пока забирали труп – стемнело, и домой Федюня добрался в аккурат к вечернему скандалу.  

Личность погибшего установить не удалось, и по всем документам он прошел как «неизвестный мужчина в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет». Похоронили его за казенный счет в том уголке кладбища, где «почивают в бозе» бомжи и такие же неопознанные.  

Походили, правда, в медицинской среде недолго некоторые «разговорчики», которые списались на пьяного патологоанатома и шутника санитара.  

- Вот, теперь нормальненько! Проходите, амиго! Справочку Вашу разрешите? Замечательненько, причина смерти указана, печать, дата – все как нужно. Что там красненьким подчеркнуто? …Особые приметы: семикамерное сердце, суставы с четырьмя степенями свободы…. Где же это Вас так угораздило, милейший? Ну, ничего, наверное, медики ошиблись, с кем ни бывает! Та-ак: добродетелей не указано, но и грехов не зарегистрировано. Чудненько! Ну, что же, добро пожаловать в Рай!  

Часть вторая. 

Другая жизнь. 

Квартира покойной Елены Николаевны, а нынче моя, напоминала мне нечто вроде сейфа. Железные с деревянным покрытием входные двери. Сейфовый замок с секретом. Потом такие двери стали очень распространёнными, но тогда они были в диковинку. Все три окна и балконная дверь снабжены раздвижными решётками. Я такие увидел в первый раз. Во входной двери два глазка. Лампы, освещающие коридор, забраны в металлические чехлы, и освещают прямым светом выбеленный потолок. Разбить их мудрено. Что же охраняли все эти запоры и решётки? Сначала я думал, что ничего такого стоящего, но, разбирая её вещи для передачи своей бывшей тёще, обнаружил кроме обычного набора платьев, кофточек и прочего, отделение с тщательно упакованной норковой шубкой. Какие-то костюмы, множество пар разнообразной женской обуви. Хрусталя в буфете (карельская берёза) целые залежи. И ещё много чего в таком же роде. А зачем это всё ей нужно было? Все ящики запирались. Окрытый доступ разве что к обиходной кухонной посуде. Всё это, включая многочисленные золотые украшения из тайника письменного стола, которые она никогда не носила, как-то не вписывалось в мои о ней привычные представления. Впрочем, интерес мой носил скорей академический характер. Напрягаться для решения этой задачи у меня уже не было большого желания. Возможно потому, что вывод напрашивался для меня не лестный. Что-то связанное с собственной недалёкостью, недостаточной проницательностью и прочее. И ещё, разбирая все эти вещи, я не мог не задуматься о смерти, которая делает и норковые шубы, и золото совершенно для тебя бесполезными. И ещё во мне поселилось чувство тревоги. За все эти ценности могли и «пришить» как максимум, а грабануть как минимум. Отсюда, очевидно, и железные двери, решетки и прочие защитные мероприятия. Кроме того, квартира была снабжена сигнализацией и стояла на охране в милиции. Мне казалось, что если бы можно было обменять всё это барахло на безопасность, то сделал бы это непременно. Довольно скоро я имел возможность убедиться, что сам себя не очень хорошо знаю. Видимо, как и многие люди. И думал я о себе, разумеется, лучше, чем был на самом деле. Легко осуждать вещизм, когда никаких вещей у тебя попросту нет. Если хотите себя проверить, попробуйте добровольно расстаться с чем-то своим, ценным. 

Проторчав весь день на людях, я с удовольствием захлопывал за собой входную дверь и погружался в уют своего жилища. Куда-то исчезла моя Маша, и мне приходилось самому возиться на кухне и с уборкой. Обедал в ресторане. За продуктами ездил на базар по выходным. Или всё в те же гастрономы. Пока давали, хотя вряд ли оно продлиться долго. Иногда приводил домой дочку. Обычно по пятницам. Люда носилась по всей большущей квартире и чувствовала себя здесь отлично. Иногда дочка оставалась у меня ночевать. По согласованию, а чаще по просьбе мамы. Тогда мы купались в нашей роскошной ванне, папа читал перед сном традиционную сказку, и мы сладко засыпали в огромнющей постели. Домой уходили не очень охотно. 

Как-то возвращая дочку бабушке, завёз два внушительных пакета с вещами, которые Елена Николаевна велела передать моей бывшей тёще. Ирки не было, и тёща принялась меня обрабатывать. Содержание обработки сводился к тому, что бы мне снова сойтись с Иркой. «Хотя бы ради ребёнка». Вкратце смысл её пространных речей сводился к тому, что Ирка, конечно, виновата, Ну что ж! Оступилась женщина. С кем не бывает? «Я всегда была за Вас»! Что ж, и это верно. Славная Мария Николаевна. Я понимал её тревогу за судьбу дочери, которая, как она говорила, шла «не тем путём». Но Ирка – холодная и расчётливая дрянь с соблазнительной фигурой. Почему она до сих пор одна – мне совершенно непонятно. Никаких чувств, кроме, разве что, чисто физиологических, я к ней не испытывал. Но опасность она представляла большую. Помню, какой она стала, когда решила выйти за меня замуж. От неё бы подальше, но вот Людочка! В дебаты с бывшей тёщей я вступать не стал. Сказал только: «О чём вы говорите, Мария Николаевна? Чего только ни я, ни покойная Елена Николаевна понять не могли, так это как у такой славной и порядочной матери вырастает такая дочка?» Пожал плечами и ушёл. 

Через пару дней, вечером позвонила Ирина. 

- Мне можно с тобой поговорить? 

- Разумеется. 

- Я сейчас зайду за Людой. Я не помешаю? 

- Заходи. Не помешаешь. 

Пришла минут через пятнадцать. Людмила вцепилась в папу и уходить не хочет. 

- Пусть ещё немного побегает, а мы пока поговорим. Можно я разденусь? – Принял у неё пальто и отнёс в переднюю на вешалку. Вернулся. 

- Присаживайся. – Села, закинув ногу на ногу. Свитерок в обтяжку прорисовывает красивую грудь. В лице только покорность. Знаю. Умеет. Люда влезла на диван и спряталась за папиной спиной. 

- Она тебя очень любит. – Дочкина мордашка легла на моё плечо. Потёрся щекой о её головку. 

- Я тебя слушаю. 

- Валентин, нам с Людой материально очень не легко живётся. Я прошу тебя давать нам хоть немного больше денег. – 

Всё понятно. Сложная ситуация. Помогать моей бывшей жене у меня никакого желания, но она Людочкина мама! Это выводит её из разряда обычных стерв. Однако, нужно что-то ответить. Желательно поделикатней. Разозлившись, она может доставить мне через Люду множество неприятностей. Какой-то логики в её поступках ожидать не приходится. 

- Ирина, я отдаю тебе положенные 25% от своей зарплаты. Плачу за садик. Одеваю и обуваю свою дочку. Квартиру тоже тебе оставил. Что ты от меня ещё хочешь? Конечно, я волею обстоятельств живу теперь в роскошной квартире, езжу на машине, но это же не деньги? Зарплату мне не повысили. –Молчит. Чувствую, что с трудом, но сдерживается. Роскошь обстановки её видимо раздражает. Наконец выдаёт. 

- От бабы Лены остались вещи. Ты бы мог их мне передать. 

- Я так и сделал. Елена Николаевна просила передать свои вещи твоей маме. 

- Но я совсем раздета! ( Это неизменный рефрен всей моей с ней совместной жизни). – А у бабы Лены была ещё норковая шубка, сапоги и другая обувь. У нас с ней одинаковый размер. Тебе ведь это всё совершенно не нужно. Мог бы поделиться с матерью своей дочки. У неё были деньги на книжке. Она, наверное, тоже их тебе оставила. – Это выводит её из себя. Начинает «заводиться».- За что она так тебя полюбила? Почему она так меня ненавидела? Что я ей сделала плохого? – В голосе почти слёзы. 

- Ирина, постарайся меня понять. Будь хоть немного логичной. Ты бросила меня ради денег, лишила семьи, в какой-то степени оторвала от дочки. Теперь в благодарность за всё это я должен тебе помогать? Ты спала с Владимиром Константиновичем. Теперь спишь с Владимиром Фёдоровичем. Я должен твои похождения финансировать? Ты в своём уме? – Она полезла в сумочку и достала сигареты. Это что-то новое. Не люблю, когда при ребёнке курят, но промолчал. Обстоятельно закуривала. Наконец заговорила. 

- Я виновата перед тобой. Признаю. – Поставил около неё пепельницу. – С Владимиром мы давно расстались. В личной жизни у меня полный крах. – Я не стал уточнять с каким Владимиром, но несколько даже неожиданно для себя спросил. 

- Конечно, это не моё теперь дело, но понять не могу, почему такая видная женщина не может устроить свою жизнь? Если нужно, могу письменно засвидетельствовать, что и в постели ты тоже очень хороша. Восемь по десятибальной системе. Большинство женщин не тянут и на пять. – Вспыхнула, но сдержалась. 

«Хамить начинаешь. Зачем обижаешь женщину? Сам обижен?» 

Молча курила, подбирая, видимо, нужные слова. 

- Я сама пытаюсь проанализировать ситуацию, свои поступки. Что ж, люди бывают разные. Есть и такие как я. Возможно – это протест против серости моего существования, убогости и нищеты. Неумелый протест? Может быть. По-видимому, я пытаюсь получить от жизни больше, чем того стою. К тому же ещё и не везёт. Знаешь, случайности – это тоже реально. - 

Ого! Прямо таки университетский стиль! «Проанализировала!» 

- Со мной тебе тоже не повезло? 

- Скорей – это та самая попытка получить от жизни больше, чем заслуживаешь. – Что ж, может быть она и права. Только что это меняет? 

- А сейчас что изменилось? Деньги? 

- Может быть, но лишь в какой-то части. Главное – это осознание своих заблуждений. Результат мучительных раздумий. – Нет, она меня добьёт этим академическим стилем. Усмехнулась, и начала старательно гасить сигарету. - 

Поняла, что почём. Осознала разницу между отношениями, основанными на подлинных чувствах и просто физиологической потребностью. Совсем всё по-другому, когда тебя берёт любящий муж или сластолюбивый прохиндей. –  

Ба, да тут целая философия. Сроду от своей жены не слышал такого. И всё-таки главное у неё – это деньги. Весь этот словесный фейерверк инициирован норковой шубкой. Ну и квартирой. Людмила перебралась из-за папиной спины к маме и свернулась клубочком у неё на коленях. Вот это – самый серьёзный аргумент. 

- Давай ребёнка спать уложим. – Даже согласия моего не спросила. 

- Ирина, после всех твоих похождений у меня к тебе если и есть интерес, то лишь чисто физиологический. Могу предъявить ещё с десяток объектов, к которым я испытываю то же самое. – Почти оскорбление. Но стерпела и это. 

- С похождениями, как ты говоришь, покончено. С другими объектами у тебя нет ни прошлого опыта, ни ребёнка. – Сильный аргумент. Насчёт опыта она могла бы не напоминать. Опыт был разный. Вплоть до развода. Что ж…Не дать только капкану захлопнуться. Постараюсь. 

Утром еле проснулись. Сунул ей в сумочку полсотни. 

Заплатишь за садик.(это 15 рублей). – Кивнула с полным пониманием. Позавтракали и, ни о чём не договариваясь, разбежались. 

Весь день в голове вертелся этот проклятый вопрос: как быть? Я убеждён, что ничего в этой бабе не переменилось. Интерес у неё чисто материальный. В сущности, дело в дочке и женщине. Женщину найду, а ребёнок…. Пусть будет, как было до сих пор. Если получится. Жить с ней не-хо-чу. Позвонил к ним на квартиру. Застал тёщу. Затараторила. 

- Ирочка просила подъехать к ней на работу к концу дня. Надо забрать Людочку и перевезти кое-какие вещи. 

- Передайте Ире, что всё остаётся по-прежнему. Я убедился, что никаких чувств у меня к ней нет. – Быстро повесил трубку. 

Вечером пошёл в библиотеку и просидел в ней, пока не выставили. Спрятался. К дому подъезжал с опаской, но всё обошлось. В голове промелькнула циничная мыслишка: 35 рублей за такую ночь, пожалуй, мало. Но уж так получилось. 

По всем вопросам, касающихся дочки, я общался со своей бывшей тёщей. Но однажды напоролся на Ирину. Словно ничего у нас с ней и не было. Ну, как говориться, и слава богу. 

Зная Ирину, я алиментные деньги никогда не давал ей в руки, а переводил на её сберегательную книжку. Раз в неделю, обычно в пятницу, забирал дочку из садика к себе. Ирина не только не возражала, но даже, по-моему, была рада. Когда я однажды не сумел Люду забрать, выразила мне своё недовольство. Я нарушил её планы отдыха на выходные дни. В субботу у меня занятий не было и мы с дочуркой выезжали куда-нибудь на природу. Иногда прихватывали её подружку из садика. Домой я возвращал её в воскресенье утром. Обычно клал ей в сумочку конфеты, печенье. 

Через один из магазинов решил проблему с детской одеждой. Далеко не простая по тем временам проблема. Жизнь постепенно снова стабилизировалась.  

Любовь. 

Стабильная жизнь включала в себя кроме лекций и практических занятий руководство кружком технического творчества при моей лаборатории, раз в неделю волейбол, и два раза кружок самбо. Вечерами чтение, ТV. Иногда «выход в свет», т.е. посиделки в обществе себе подобных с танцами и легким выпивоном. Как-то нужно было налаживать личную жизнь. Информация о моём разводе видимо стала достоянием широких масс – контингент моих студентов в основном женский. Да и от коллег начали поступать соответствующие предложения. Почувствовал я это сразу, но связываться со своими студентками мне не хотелось. Разве что с заочницами. Там народ взрослый и всё бывало сравнительно просто. Но не замечать хорошеньких девушек я, разумеется, не мог. Иногда информация сексуального характера приходила от моего старшего лаборанта. Вот и кружок наш стал заполняться девицами. Обычно у нас только ребята. Любителей всяческой электроники. Кружок, в сущности, вёл Николай. Я приходи не надолго. Решал возникавшие проблемы и исчезал. Николай – рослый парень, отслуживший армию, учился заочно в институте. Мы с ним вместе ходили на самбо. Работа его устраивала, поскольку оставляла много свободного времени. А девицы у нас долго не задерживались. Слишком для них сложные материи и вообще, как говорится, вне сферы их интересов. Но две девчонки всё же были. Толковые девочки, но, как это почему-то чаще всего бывает, некрасивые. Почему так природа распорядилась – не знаю. Может быть какой-то баланс справедливости! Исключения из этого правила очень редки. А тут народ повалил очень, я бы сказал, сексуальный. И всё-то им хотелось «за жизнь» поговорить, а мы загружали их довольно нудной работой. Ну, скажем, трансформатор перемотать или ещё что-нибудь в таком роде. «Текучесть кадров» была большая, а производительность мизерная. Но и отказать человеку тоже ведь нельзя! 

Курс мой продолжался два семестра. За это время я успевал всех своих студентов изучить весьма основательно. Очень широкий диапазон типов, характеров, внешностей. Необычайно богатое собрание представительниц женского пола. Конечно, я старался соблюдать дистанцию, хотя многих, как я уже, кажется, говорил, с удовольствием обучал бы не только основам электроники. Но при всём этом у меня, конечно же, были свои симпатии и антипатии. При длительном общении с людьми – это неизбежно. С некоторых пор на первое место в подотделе симпатий выдвинулась некая Нина Быстрова. Представьте себе стройную блондинку со строгой причёской, несколько выше среднего роста, чуточку скуластую со слегка удлиненным лицом и серыми глазами. Слова, конечно, мало что говорят, но мне она очень нравилась. Все попытки моего Николая её «закадрить» окончились полным конфузом. Избалованный вниманием наших девиц, мой лаборант поначалу даже вроде как оскорбился. От Николая же узнал, что она дважды пыталась поступить в университет, но не проходила по конкурсу. Теперь заканчивала наш техникум и, по Колиной классификации, считалась очень строгой девушкой. У меня среди прочих есть одна скверная привычка. Когда я излагаю материал, то нахожу среди аудитории несколько заслуживающих доверия лиц, и как бы им лично всё излагаю. Это, конечно, непедагогично, но так как мои симпатии размещались, как правило, в разных местах аудитории, то вряд ли учащиеся эту мою манеру замечали. А вот в группе Нины дело обстояло хуже. Тут я должен был за собой следить. А то бросилось бы всем в глаза, что я с неё глаз не свожу. Впрочем, может быть и заметно было. О таких вещах мне обычно Николай докладывал. Пока молчал. Однако дальше этого ничего не следовало, и никаких отношений у нас с ней не было. 

___ 

Мы заканчивали свой волейбол в спортзале, а наши гимнастки после своей тренировки шумно за нас «болели». Волейбол я люблю и играю неплохо. На этот раз как-то особенно удачно получалось. Не иначе девочки вдохновляли. Они на каждый удачный удар реагировали очень бурно. Когда мы, наконец, закончили, все болельщицы хлынули на площадку, и одна из них подошла ко мне. В купальнике я её не сразу узнал. Обычно строгое лицо сияло. 

- Валентин Николаевич, я и не знала, что вы так здорово играете! Я всё боялась, что вы расшибётесь. – Что меня так поразило в ней? Конечно, что уж тут скрывать, прекрасная фигура. Длинные стройные ноги, великолепной лепки грудь, шея. Да просто красавица! От моего разглядывания она слегка смутилась. И то верно; нечего таращиться на девчонку. И всё-таки главное в ней – это некий комплекс из внешности и каких-то личностных характеристик. Всегдашняя сдержанность, серьёзность и по контрасту эти сияющие глаза. Молчал, потирал ушибленное плечо. А что-то нужно было сказать! И тут я «брякнул». 

- Нина, вы такая красивая! – Она залилась краской, но тут меня, к счастью, позвали, и я поспешно ретировался. Приняв душ, вышел на балкон, опоясывавший зал. Быстро нашёл её и ещё раз восхитился. И она меня заметила. Чуть заметно улыбнулась, но игра требовала внимания. Я ушёл. 

Телевизор смотрю не часто. Последние известия и что-нибудь высокохудожественное. Если есть, конечно. На этот раз не удержался и посмотрел отечественный боевик. Задумался о себе. Ведь и меня могут вот так грабануть! Несмотря на все мои запоры и решётки. Достал свои стволы и вычистил. Подумал, а как бы я поступил на месте грабителя? Задача не показалась мне сложной. Можно перехватить на подходе к входной двери. Соседей почти никогда нет дома. Да и что они сделают? У них даже телефона нет. Правда, квартира на сигнализации. Ну что ж, можно под каким-то предлогом войти в квартиру. А уж там… И что же делать? Подходить всякий раз к двери с оружием? Но это практически не реально. В общем, быть богатым создает свои проблемы. С той поры некоторая тревожность поселилась в моей душе. 

Василий Павлович издал распоряжение, чтобы все лаборанты покидали техникум после 21 часа. Исключения для тех, за кого попросят заведующие лабораторий по причине неотложных работ, связанных с подготовкой к лабораторным работам. В письменной форме. Мне он пожаловался, что техникум чуть ли не в бордель превратили, и мой Николай тут лидирует. На допросе Колька признался, что спальный мешок как раз для этих целей и служит. «Упражнялся» он на нём в настоящее время с Зинкой – одной из наших «умных» девочек. Я ему выразил полное понимание и сочувствие, но предложил «уйти в подполье». В благодарность за доброе отношение, что ли получил очередную порцию информации о том, кто на меня «глаз положил», и с кем я мог бы «хоть завтра». С использованием того же спальника или как иначе. Я, понятное дело, предложения его игнорировал, хотя, может быть, и зря. Потом мой философ от сексуальных наук изложил свою классификацию женщин по доступности. В принципе, считал он, доступны все, поскольку для того и созданы, но не всегда рациональны необходимые для этого усилия. Кроме того, некоторых затащить в постель можно только на них женившись. Такие опасны. Особенно опасны девицы типа Нины, поскольку очень хороши, но уж очень серьёзно к этому относятся. И т.д. в том же духе. О, молодость! Специфический гармональный расклад и соответствующее ему мышление. Что ж, всё более или менее естественно. Я в свои 28 воспринимал эти разглагольствования несколько скептически, но всё же с пониманием. Возраст и обстоятельства подталкивали меня к женитьбе. Среди девушек, с которыми я общался на субботних посиделках, серьёзных объектов замечено не было. Но была Нина. 

На следующих занятиях мы мельком переглядывались. Она в своём обычном строгом костюме, но в лице что-то переменилось. Несколько раз вглядывался и, наконец, до меня дошло. Не употреблявшая косметики Нина чуточку подкрасила губы. На перерыве я обычно уходил в свою лабораторию. На этот раз возникли какие-то вопросы, и пришлось всю перемену провести в аудитории. Когда пара закончилась, она подошла ко мне. У неё был замечательно мелодичный голос. Немного смущаясь, спросила, можно ли ей посещать наш кружок при лаборатории? Вообще-то нечего тут было спрашивать. Кто хотел – просто приходил. Значит, был подтекст. Я смотрел на неё отнюдь не безразличным взглядом и сказал совсем не то, что в таких случаях говорят. « Нина, это опасно, но, конечно, приходите. Мне будет приятно ещё раз увидеть вас». Что-то она хотела сказать, но не решалась. А мне ужасно хотелось её обнять и т.д. Вместо этого я опять поспешно ретировался. 

Уже на следующий день Николай доложил, что девки говорят: «Нинка на вас «глаз положила» и втюрилась по уши». Раньше я от него ничего подобного не слыхал. Видимо, сыграла роль его личная некоторая к Нине причастность и сама её личность. Иначе событие было малозначимо. Подумаешь «втюрилась»! Среди такого количества девушек в сравнительно молодого и неженатого преподавателя «втюривалось» немалое их количество. Я поэтому заметил: « Ну и что тут выдающегося»? Ответ меня удивил своей откровенностью: «Завидую. Но вы с ней осторожно. Она очень серьёзная». 

Через пару дней у меня намечалось некое мероприятие. В соседнем институте на вечере отдыха молодёжи мне предстояло прочесть лекцию. Это такой порядок был установлен в то время. Использовать собрание молодых для их идеологической обработки. Естественно, все это терпели как неизбежную нагрузку и в лучшем случае слушали в пол уха. Моя лекция была на антирелигиозную тему. Что-то вроде «Есть ли бог на свете?» Вопрос меня в своё время весьма занимавший, а посему знакомый мне куда глубже, чем это требовалось для лекции такого рода. Пусть даже в проектном институте. Поначалу слушали меня как обычно, то есть плохо. Все были возбуждены предстоящими танцами и прочим, а до бога им просто не было никакого дела. Но постепенно я их кое-как завлёк и даже в конце аплодисменты сорвал. Более того, основная часть по завершении действа конечно устремилась к выходу, но и вокруг меня собралось порядочно «умников», с которыми я очень оживлённо дискутировал. Эрудиции в этих вопросах мне было не занимать. И вдруг я увидел Нину! Она сидела одна и внимательно слушала наши дебаты. Догнал я её уже у самого выхода из зала. Принарядилась. Синяя юбка. Модная по тем временам ослепительно белая нейлоновая блузка Зачёсанные наверх волосы открывали для обозрения красивую шею. А тут ещё стройная фигура с тонкой талией. В общем, весьма сильнодействующие средства для одинокого мужчины моих лет. Успех гарантирован. Я взял её под руку и спросил. 

- Добрый вечер, Нина. Вы как сюда попали? – Ответ предельно откровенный. 

- Пришла вас послушать. 

- Неужели интересно? – Ох, не то что-то говорю. 

- Очень. И не только мне. 

Мы вышли в фойе, где уже гремела музыка и крутились пары. В те давние времена на таких вечерах под бдительным оком партийных органов танцевали только нечто консервативное, т.е. вальс, танго, фокстрот и тому подобное. Рок пробивал себе дорогу с большим трудом, неся на себе клеймо растленного западного образа жизни. Ужасно глупо, но так было. Я, конечно, собирался домой. Собственно, почему конечно? Рациональней было бы остаться и поискать приятных знакомств, но как-то я не был склонен к таким методам общения, предпочитая нечто более камерное. 

- Вы не останетесь? 

- Я?! Да нет. Я как-то не привык к таким собраниям. Люблю сидеть дома и читать книжки. Она стояла передо мной – совершенное очарование. Выражение лица менялось непрерывно. Скулы покраснели. Видимо волновалась. И мне она очень нравилась. Очередная милая гримаска на обычно строгом лице. 

- Давайте потанцуем! – Совершенно неожиданно для себя ответил. 

- Давайте. – До чего приятно было держать её за талию, Держать её за руку. Удержаться, что бы не прижать её к себе, стоило мне значительных усилий. 

- Вы хорошо танцуете! 

- Это потому, что с вами. Музыка прервалась, и я заставил себя её отпустить. Да, танцы – мощное средство сближения. Мы шли по коридору, направляясь к выходу. Что ж, вот тебе благоприятный случай. Воспользуйся! Она ни в чём тебе не откажет. На ней придётся после этого жениться. Ну и что? А на ком, собственно говоря, ты собираешься жениться? Недостаточно образована? Но до сих пор среди образованных ты не встретил ни одной, к которой тебя вот так бы тянуло. Может быть, нужно просто довериться инстинкту? Она старше своих сверстниц. Ей уже двадцать. Одного не пойму! Как такая красотка ещё не замужем? Почему у неё никого нет? Странно. 

- Почему Вы сказали, что к вам в кружок идти опасно. – Что было говорить. Очень может быть, что в эти минуты решалась моя судьба. Для мироздания, конечно, малозначимо, а вот для меня! Слегка пожал плечами. 

- В вашем присутствии теряю над собой контроль. Кажется, это называется терять голову. – Она повернулась ко мне и пристально на меня посмотрела. Потом отвернулась и сказала.  

- Знаете, я тоже. По-моему, я уже совсем её потеряла. – И немного погодя. – И что же будет? – Ответил ровно, без всякой патетики. 

- Точно, конечно, не знаю, но вероятней всего то, что и бывает в таких случаях. Что делают люди, когда любят друг друга? Ты (это впервые) выйдешь за меня замуж, и если повезёт, будем жить в любви и согласии долго и счастливо. У нас вырастут хорошие дети, и мы когда-нибудь расскажем им про сегодняшний вечер. – Она остановилась и повернулась всем телом ко мне. Смотрела на меня с изумлением и, переходя на ты, спросила. 

- Ты это серьёзно?  

- Даже очень. – Я взял её руки в свои. – А ты думаешь иначе? – Растерянно улыбнулась. 

- Не могу думать. 

- И не надо. – Привлёк её к себе и обнял. Положила голову мне на плечо. 

- Даже не вериться. – Наклонил голову и поцеловал её в шею. Сзади раздались чьи-то шаги. Отпрянула и потянула меня за руку к проходной. 

Мы медленно шли по уже темной улице. Она держала меня  

Под руку. Ладони наши переплелись.  

- Куда мы идём? 

- Ко мне. Должна же ты увидеть, где тебе, возможно, придётся жить. Потом выкачу машину и отвезу тебя домой. 

- У тебя дома есть телефон? 

- Есть. 

- Я позвоню тёте, и не нужно будет меня никуда отвозить. – Вот так развивались события. Стремительно. На улице теплынь, темень. Под каким-то деревом, где тень была особенно густая, привлёк её к себе. Она подняла голову, и мы впервые поцеловались. Потом ещё…. 

Когда, наконец, подошли к моему дому, стало совсем темно. С лаем выскочили наши собаки, но, узнав меня, успокоились. В подъезде было светло (моими стараниями). Открыл входную дверь, и мы вошли в коридор. Открыв вторую дверь в квартиру, я сказал. 

- По обычаю я должен внести тебя в дом на руках. Этот обычай мне очень нравится. – Подхватил её на руки и кое-как протиснулся в переднюю. Отпускать её мне не хотелось. – Прелесть ты моя! Улыбнулась и, высвободившись, стала на пол. Потом мы обошли все комнаты 

- И ты один здесь живёшь? 

- Жил. Теперь, надеюсь, нас будет двое. 

- Ты делаешь мне предложение?  

Сложный момент. Заговорили друг с другом всего-то две недели тому назад.  

- Мы очень мало знаем друг друга. Даже по нынешним временам всё у нас очень скоропалительно. – Снова взглянула на меня. До чего же хороша! Особенно лицо. 

Что же ты предлагаешь? 

- Я сделаю так, как ты скажешь. 

- Даже не знаю. Может быть, поживём вместе и посмотрим, что из этого получится? – Покраснела и отвела глаза. – Но шуму будет! 

- Твои родственники? 

- Да. – Я подошёл и обнял её. – Для нейтрализации родственников подадим заявление в ЗАГС. Хорошо? Я хочу, что бы мы были вместе. Я люблю тебя. – Порывисто обняла меня и поцеловала. 

- Я тоже этого хочу.  

___ 

В субботу, отпросившись с занятий, Нина поехала домой. Я позвонил, когда по моим расчётам она пробыла дома уже пару часов. Трубку взял отец и вот, что я услышал. 

- Мы тут решили, что Нине не следует выходить за вас замуж. Вы много старше, у вас ребёнок, алименты платите. Найдёте себе другую. В техникум она не вернётся, и вы её не тревожьте больше. 

- А Нину вы спросили? 

- Я же сказал: мы решили. – И положил трубку. 

Интересно. Мне показалось, что Нина не тот человек, которого можно вот так просто заставить что-то сделать против её воли. Посмотрим. 

Она приехала ночью на такси. Удрала с небольшой сумкой одежды. 

Мы жили как, наверное, живёт большинство влюблённых молодожёнов. Всё было чудесно. Откровенно говоря, где-то в глубине моего сознания жил страх, что вот сейчас она что-то сделает или скажет не так, и развеется очарование. Но ничего подобного не происходило. На фоне большинства моих студенток – простушек, по преимуществу, это было даже как-то удивительно. Видимо, дело было в семье. Но как раз с семьёй вот уже месяц, как у меня не было никаких контактов. Нина звонила домой. О чём-то беседовала с мамой, сестрой. Наконец, сестра пожаловала к нам. Симпатичная девуля четырнадцати лет. Пробыла у нас почти всю субботу и вечером отбыла домой. Видимо, с докладом. По-моему, всё прошло хорошо. 

Как-то у меня были занятия в Нининой группе. Мы немножко забылись. На перемене она подошла ко мне, и что-то распорядилась по домашним делам. К этому времени в хозяйственных вопросах власть целиком перешла к ней. Говоря, неосторожно взяла меня за руку. Выйдя за дверь, услышал чей-то возмущённый голос:  

- И что ты к нему всё липнешь? 

- Так он мой муж! – Немая сцена. Потом обвальный шум. Дальше слушать не стал. Второй час начался с официального запроса. Кто-то поднял руку и спросил: «Это правда, что Нина вышла за вас замуж?» Я довольно умело изобразил растерянность и ответил, что хотя к теме занятий этот вопрос отношения не имеет, но действительно. Мы уже давно женаты. «А что, у вас есть на этот счёт какие-нибудь возражения?» – Раздался дружный хохот. Одна из девушек встала и церемонно произнесла: « Мы вас все поздравляем и желаем вам счастья». Бурные аплодисменты. 

В конце занятий, относя журнал в преподавательскую, проходил мимо Васиного кабинета. 

- Заходите, заходите, Валентин Николаевич! Так Вас поздравить нужно? 

- Пожалуй, да. 

- Поздравляю. Замечательная, знаете, девушка. 

Дело в том, что Васины семейные дела были неважными. Поэтому его пожелания были мне особенно понятны. Несколько торжественно он произнёс. 

- Желаю сохранить ваши чувства на все последующие годы. 

- Спасибо. Я понимаю, что это не лёгкая задача. 

- Очень не лёгкая. Куда оно всё с годами девается? 

- Я даже не уверен, разрешима ли задача, так сказать, в принципе. Ведь в лучшем случае всё равно стареем, меняемся, угасаем. 

- Вот-вот, угасаем. – Это слово ему почему-то понравилось. – Но не будем об этом. Сегодня хорошо – ну и, как говориться, слава богу. – На том и порешили. Интересно, что тот же вопрос подняла моя жена. 

Рассвет ещё не наступил. Мы лежали молча, тесно прижавшись друг к другу. Вдруг она сказала. 

- У меня раньше не было чувства страха, а теперь вот появилось. 

- И чего же ты боишься? 

- А ты ничего не боишься? 

- Я, извини, не очень тебя понимаю. Бывает, что пугаюсь чего-то. Но что бы надолго – так, пожалуй, нет. 

- Тебе хорошо со мной? 

- Очень. Я думаю, что мне невероятно повезло. 

- А ты не боишься это потерять? 

Блаженный покой, в котором я пребывал, исчез мгновенно. Вихрь тревожных, хотя и не чётких мыслей заставил меня даже приподняться. – А вот я боюсь. – Мы были вместе уже целых два месяца. 

- У тебя есть какие-то основания? 

- Конечно, есть! И даже много. 

- Интересно. Ну, давай по порядку. 

- Во-первых, я сама влюблялась пару раз. И мне всякий раз казалось, что он такой хороший, такой исключительный! Но проходило время и даже стыдно становилось, что я такая дурочка.-  

Мысли мои начали упорядочиваться. Страх исчез. Проблема, похоже, переходила в абстрактно-академическую плоскость. Это уже легче. 

- И сколько проходило времени? 

- Однажды целых три недели. – Она засмеялась. – Потом я это вижу у своих подруг. Большинство из них влюбляется довольно часто, а потом все восторги куда-то испаряются. А, бывает, обнаруживается такое… Иногда притворство. Иногда просто начинаешь замечать в человеке неприятное, чего просто сразу не разглядела. А иногда – вдруг чувство куда-то девается. Как не бывало! Сама не понимаешь, что это я в нём нашла? И как-то странно так! Даже за себя неловко делается. Потом я читаю в книгах. Уж как Вронский любил Анну! А чем кончилось? И почему? Получается, что….- Она замолкла, подбирая, видимо, нужные слова. – Получается, шансов очень мало. - 

Вот так. А ведь придётся что-то объяснять. Ох, не хотелось бы. Ведь получится, что я подведу некую базу под её страхи. И почему только её? Мои тоже. Но что-то же надо сказать! 

- Знаешь, очень трудный и деликатный вопрос. Вовсе не уверен, что сам тут всё понимаю. Я, к примеру, был очень высокого мнения о своём отце. Как и большинство детей. Я был убеждён, что он всё понимает. Ну не всё, конечно, но примерно. Для меня ударом было, когда я понял, что это не так. Когда мне приходилось объяснять ему кое-какие вещи и не самые сложные. Разочарование в завышенной оценке человека может переживаться очень тяжело. Ты, может быть, тоже думаешь обо мне лучше, чем я есть на самом деле. Правда, надеюсь, это не моя вина, но ты могла вполне завысить оценку, и когда со временем это поймёшь, некоторого разочарования, боюсь, не избежать. – Она потёрлась о меня щекой. 

- Нет, это не то.  

- Может быть, но есть и многое другое. Мы можем просто недостаточно знать друг друга. Человек ведь в разных ситуациях бывает очень разным. Порой обнаруживаешь в нём черты, которых раньше просто не было случая заметить. Сколько мы вместе? 

- 62 дня. 

- Не очень много. Вдруг окажется, что я, опять же к примеру, страшно скуп. Или труслив, или…. Да мало ли что может в человеке обнаружиться! Потом, люди меняются со временем. Милые девушки запросто превращаются в злобных мегер. Симпатичные юноши – в отвратительных эгоистов с алкогольным уклоном. Ну и так далее. Что-то в нас меняется со временем. Это неотвратимо. Не обязательно к плохому, но меняется. – Надо бы остановиться, но меня уже «понесло». Что-то было в этом потоке от преподавательского комплекса. – Чувство любви неотделимо от влечения. Когда оно удовлетворяется, изменения в отношениях почти неизбежны. Не обязательно катастрофические, но всегда снижающие первоначальный накал. Особенно со временем. Конечно, в какой-то степени возможны подмены. Полюбил за одно, а потом и за другое. Не знаю, в какой степени у женщин, а на мужчин внешность производит огромное впечатление. Но со временем на первый план начинают выступать и другие качества. Красота, конечно, прочности брака содействует, но на одной красоте далеко не уедешь. Разве что, какая-то исключительная! – Наконец-то я сумел затормозить. После некоторой паузы всё же продолжил. – Вот в данный момент ты могла обнаружить во мне нечто такое, что, может быть, тебе и неприятно. 

- Что же? – Приподнялась на локте и с явным нетерпением -ждала ответа. 

- Преподавательское занудство. – Засмеялась и снова прильнула ко мне. 

- Это я переживу. Но опасностей всё же много. 

- Уж такая жизнь. Не всё в ней приятно. – Я вдруг вспомнил Маркелыча, бабу Лену. – Ты читала трактат Стендаля «О любви»? Почитай. У нас есть. – Лежим молча. Глажу её волосы. – Если говорить откровенно (вовсе не всегда это нужно), то страх у меня был вначале. Я ведь, в сущности, очень мало тебя знал и ужасно боялся, что вот-вот что-то произойдёт! И рухнет всё очарование. Что-нибудь скажешь не то, или сделаешь. Вот тогда я действительно очень боялся. Постепенно прошло. Я увидел, что ты такая, как я себе и представлял. А в чём-то даже и лучше. Зная твоих родственников, мне не очень понятно, откуда у тебя такие качества? Сегодня ты – самое дорогое, что у меня есть на свете. Ты и дочка. И разлюбить я тебя никак не могу. – За это меня поцеловали в щёчку. – Но ты посеяла во мне семена страха. – Издала какой-то странный звук. - 

Похоже, тебе это нравится! – Прижалась плотней и несколько раз захлюпала носом. 

- Верно? – Очень жалобным голоском. - 

- Немножко. И ещё уж тебе признаюсь, что я ужасно ревнивая. Стараюсь не показывать, но поделать с этим ничего не могу. Вот знаю, что ничего тут нет, а внутри всё прямо таки переворачивается. Меня девки дразнят: «Всё равно мы его у тебя уведём!» Я знаю, что ты и раньше на них внимания не обращал и вряд ли сейчас обратишь, но всё равно – переживаю.- Подражая ей, тоже похлюпал носом. 

- Ага, значит тебе это даже нравиться! – Выскользнула из моих обьятий и повернулась ко мне спиной. Поцеловал спинку. И ещё… На этот раз всё окончилось благополучно. 

Разгул демократии. 

Мы лежим в постели. Её голова на моём плече. Младшие в детском саду. Люда в школе, во второй смене. Предстоял тяжёлый разговор. Очень не хотелось сориться. Впрочем, за шесть прошедших лет никаких ссор не замечено. 

Пришла судебная повестка. Ирка подала на меня в суд за неуплату алиментов. 

- Но Люда же живёт у нас! Как можно оставить ребёнка в таком вертепе? Она рассказывает, что пьянки там чуть ли не каждый день. Пошла твоя Ирка в разнос. 

- Точно. Моя. Столь же логична и её мама. По телефону она мне заявила, что если бы я не бросил Ирочку, всё было бы хорошо. Понимаешь, я бросил Ирочку! Не она подала на развод! Не она спала с Володькой, а я её бросил!. И «твоя Ира», и «я её бросил» – типичные образчики женской логики. Не правда ли? – Догадывается, что всё это только вступление. – Ещё в начале года я сказал тебе, что деньги кончаются. Мы проживаем примерно в три раза больше, чем я зарабатываю. Твой ответ был примерно того же уровня логики. Мы не можем больше помогать материально твоему брату и сестре. У нас больше нет на это денег. В стране инфляция. Вклады заморожены. Спасибо генералу, две книжки мы успели «выдернуть», но третья застряла в сбербанке и, видимо, надолго. Практически шансов вернуть эти деньги в ближайшие годы нет. Даже если перестать платить Ирке и твоим родным, то жить придётся на одну зарплату. Мы и до сих пор не роскошествовали, а будет совсем туго. С твоим трудоустройством проблемы. Нам предстоят тяжёлые времена. У других они уже давно наступили. Мы вроде бы отсрочку получили, но она кончается. Не то, что бы на вещи, на еду будет не хватать. А дети же растут! Им одежда нужна! Скажи, что непонятного в том, что я говорю. Причём, уже третий раз. Но ты практически не реагируешь! 

- Но Любе остался всего год до окончания! Вова с таким трудом поступил в институт! Как можно бросить? 

- Фу. Слушай, но ведь я тебя предупреждал еще летом. Ты просто отмахнулась. Понимаю, что обидно, но денег от этого не прибавляется. Ты это понимаешь? 

- Но летом папа ещё работал. Кто знал, что его выставят на пенсию! 

- Послушай, ну ты способна трезво мыслить? Даже когда твой папа работал, основную часть расходов несли мы с тобой. Или ты этого не знала? Всё это я тебе объяснял, но ты же меня не слушаешь! Интересы родни тебе ближе, чем интересы собственных детей. 

- Я пойду работать. 

- Иди. Только кто будет возиться с нашими ребятами? Ну, предположим, Люда поможет, если её у нас по суду не заберут. На твоё место на телефонке уже давно взяли другого человека. Куда ты пойдёшь работать? Или ты не знаешь, что в стране безработица? Мне обещали, что тебя возьмут, если кто уйдёт в декрет. Но что ты заработаешь? Этого с трудом хватит нам на прожитьё. Если уж очень припрёт – к генералу обращусь. Он тогда нас со сберкассой сильно выручил. Если бы вовремя не подсказал снять деньги с книжек, мы бедствовали бы уже давно. 

- Я думала, у тебя ещё есть деньги. Какой-нибудь неприкосновенный фонд. 

- И я его должен потратить не на свою семью, а на твоих родных? Ты меня переоцениваешь. А если завтра что случиться? Ты заболеешь, или дети? Ты знаешь, сколько нынче стоит бесплатная медицина? Да мало ли что может случиться! Кто тебе не то, что даст, но хотя бы одолжит! Ты же видишь, во что наш мир превратился! 

- Нас воспитывали по-другому. 

- Верно. Ну, пусть теперь эти воспитатели пример покажут. Вот твои предки на пенсии. Почему бы отцу ради детей на какую-нибудь работу не устроиться? Парник бы, наконец, поставил. Ранние помидоры бы выращивал. Почему он ничего не делает? Ведь пока здоров и силёнки есть! Но ничего не делать и с зятя тянуть – конечно проще. 

- Оставь моих родителей в покое. 

- Оставляю. Но разве я не прав? Помнишь, когда-то, когда мы только поженились, ты говорила: «Боюсь потерять, что имею». «Куда чувства уходят?» Ну, теперь видишь? Я тебе простым языком, и уже в который раз, рисую картину наших обстоятельств, а ты в упор правду видеть не желаешь. О детях своих не хочешь подумать! Ну и как это тебе? Как я, по-твоему, это должен воспринимать? – Молча встала и начала одеваться. 

. – Гена предлагает организовать фирму. 

– Какую? 

- По телефонизации. Под крылом телефонной станции. Говорит, что при наших связях всё может получиться. Он – директор. Я – главный инженер. 

- И что ты решил? 

- Не знаю. С одной стороны, что-то делать надо. С другой – никаких задатков бизнесмена я в себе не ощущаю. Для начала деньги нужны. Можно при неудаче все их потерять. Понимаешь, это другой мир, другие нравы. Работу Гены я вижу, а свою не очень. – Оделась и причёсывалась у зеркала. 

- За детьми ты пойдёшь, или я? 

Если можно, сходи ты. Мне крепко подумать надо. Сегодня вечером встречаемся. Кстати, у нас на работе Виктора Петровича обчистили. Вынесли всё. Смотрите, никому двери не открывайте. Ни под каким видом. В крайнем случае, где наган Маркелыча лежит, ты знаешь. Но помни: если уж достала, то стрелять нужно. У тебя же второй разряд по пистолету! 

_____ 

Генка был моим студентом-заочником. Заочно же закончил институт. До и после учебы работал на телефонной станции. Знал, понятное дело, всех и вся. У меня там тоже бывших учеников хватало. На какой почве мы с Геной поддерживали дружеские отношения, я уже не помню. Помню только, что жена его заведовала книжным магазином. Ценное знакомство по прежним временам. Впрочем, особых привилегий я там не имел. К тому же и к книгам к тому времени несколько охладел. Покупал, конечно, но уже не массово. Классика, в основном, была. Теперь следовало не столько покупать новые, сколько читать имеющиеся. 

Геннадий Васильевич был лет сорока. Невысокого роста, светловолосый. Энергичен, предприимчив и большой любитель выпить. Своё дело знал хорошо. Особенно практическую сторону. Зачем я ему нужен был на первом этапе, было понятно. Деньги. Кроме того, связи в техникуме. Это, во-вторых. Фирму мы хотели по началу организовать под эгидой техникума. Ну, а дальше? Впрочем, дальше зависело уже в значительной степени от меня. Радости мне эта фирма явно не сулила, но деньги были очень нужны. Конечно, я преувеличивал, когда говорил, что вот-вот мы перейдём на одну зарплату. Но к тому шло! В резерве оставались кое-какие ценности и неведомый мне подпол, где, по уверениям бабы Лены, у неё хранились доллары. Сколько? Неужели она проявила такую просто таки невероятную по моим понятиям прозорливость, что ещё в те времена копила валюту? Или у неё были какие-то другие соображения? Придётся поднять паркет под буфетом. Если там ничего нет, с организацией фирмы возникнут проблемы. 

Отец (мой тесть) приехал в субботу вечером. Был хмур и неразговорчив. Внуки встретили его шумно, но через пару минут покинули. У них во дворе были свои дела. Да скоро и спать уже пора. Отношения с отцом у нас наладились вполне. Никто не вспоминал начальный этап нашего знакомства. Но по мере того, как мы с Ниной жили очень дружно, а особенно после рождения внуков, всё переменилось. В чём мы только не сходились, так это в политических взглядах. После того как рухнула империя, наш дед вдруг воспылал любовью к коммунистической идеологии, к коммунистической партии, чем удивил даже жену. По её и Нининым заверениям – он всю жизнь эту партию крыл, почем зря. Тёща даже опасалась, что его ругня, не дай бог, дойдёт до КГБ и тогда могут быть большие неприятности. Видимо, заместитель начальника депо это и сам понимал, так что язык распускал в основном дома и с ближайшими друзьями, что, впрочем, тоже было очень опасно по тем временам. И вот такая метаморфоза! Я полагаю, что всё дело в колбасе. Или, правильней сказать, в её доступности. Раньше колбаса свободно продавалась, но малосъедобная, а хорошая – только в спец. распределителях для начальства или в Москве. Теперь колбасы было навалом, но денег не было. Даже для зам. начальника депо в их городке любимая «московская» или хотя бы «краснодарская» были деликатесом. Особенно после выхода на пенсию. Конечно, это, как и многое другое, раздражало. Особенно, трагикомедия с приватизацией, больше смахивавшая на обыкновенный грабёж. Началась мифологизация прошлого и огульное охаивание настоящего. Что настоящее нашего общества было мерзко – сомнений не возникало. Но это всё же был не коммунистический тупиковый вариант. Пример некоторых других стран говорил, что перспективы есть и они реальны. Просто не всё сразу. Однако, социальная защищенность масс резко упала, и это тоже раздражало. Соображения о том, что чрезмерная социальная защищенность вредна для экономики в макро масштабах и должна как-то увязываться с общим состоянием экономики — это людьми не воспринималось. Точно так же широкие массы, суждения которых и представлял мой тесть, не желали принять, что они-то, в сущности, и погубили социализм. Погубили своей нерадивостью, воровством, неумением добросовестно трудиться. Конечно, вина была не только широких масс, но и начальства всех звеньев, мало заинтересованных в развитии производства, в реальном, а не на бумаге, росте производительности труда. Да и было ли это виной? Действовали естественные законы, определяемые человеческой сущностью. Не сущность просвещённых, избранных, а самых широких масс, включая сюда и слой образованных, которые нынче принято почему-то называть интеллигенцией. Определение «образованщина», введенное Солженицыным, соответствовало сути в гораздо большей степени. 

Споры мы поначалу вели ожесточённые, пока я не понял, что передо мной человек, вовсе не стремящийся добраться до истины. Ему важно было самоутвердиться. К тому же он не стоял на таком уровне понимания событий, чтобы быть в состоянии осознать многие фундаментальные вещи из сферы и экономики, и политики. Когда я это понял, а мог бы и раньше, весь смысл споров сводился мною теперь к тому, чтобы дать человеку выговориться и не слишком явно ему поддакивать. Говоря откровенно, не всегда получалось. Он нёс порой такую ахинею, что удержаться и не ответить было очень трудно. 

Мы сидели с тестем в гостиной, и он изливал на меня очередную порцию желчи касательно положения дел на транспорте. Закончив с Людмилиной помощью укладывать наших сорванцов спать, Нина присоединилась к нам и началось. 

- Валентин, почему ты не хочешь помогать моим детям учиться? – Следовало выбрать тактику. Очень хотелось ответить резко, но Нина…Да и вообще, сориться с родственниками нерационально. Сдержался. 

- Дело не в том, что я делать это вовсе не обязан. Деньги кончаются. А что осталось – требуется в другом месте. Могли – помогали. Теперь не можем. 

- Вот так вдруг? 

- Я предупреждал Нину ещё летом. Потом с месяц назад. Она вам должна была передать. Так что вдруг – это не на моей совести. – Он повернулся к дочери. 

- И почему ты ничего не сказала? 

- Я сказала маме, но она это почему-то не восприняла серьёзно. Сказала: «Уж как ни будь дотяненете». Но вот не получается. Валя перестал своей (опять «своей») Ирине алименты платить. Экономить мы стали, но цены-то растут, а заработки нет. А что в запасах было – кончается. На книжках деньги ведь пропали – сам знаешь. 

- А чего ты работать не пойдёшь? – Я начал закипать, но Нина ответила достойно. 

- А почему ты не пойдёшь работать, или мама? Я если и пойду, так хватило бы для твоих внуков. Учить брата и ещё сестру – это мы уже не потянем. 

- Вчера тянули, а сегодня уже не можете. 

- Ну, я же объясняю, деньги кончаются! – Но он словно меня не слышал. 

- Так порядочные люди не поступают. 

- Это вы так благодарите нас за то, что мы для ваших детей сделали? Вы хоть знаете, сколько мы на них тратим ежемесячно? – Разговор становился уж совсем неприятным. 

- Папа, что ты, собственно, от нас требуешь? 

- Твой долг помочь сестре и брату получить образование. 

- Папа, мой первейший долг заботиться о своих детях. А твой долг в чём состоит? 

Тут его прорвало. Кричал что-то совсем несуразное. Накричавшись, хлопнул дверью и ушёл. Нина расстроилась. Атмосфера в ломе стала напряжённой. Уже в постели я сказал.  

Знаешь, я тоже несколько виноват. Не тем голосом я тебя предупреждал. Большинство людей реагирует не только на смысл сказанного, но и на то, как сказано. Мне бы следовало об этом помнить. 

- И мне надо бы серьезней к этому отнестись. – И, немного погодя, добавила. – Мои родители простые люди. Им трудно примириться с тем, что сами они уже ничем помочь не могут. Надеялись на нас, а мы вот тоже подвели. Может быть, как-то дотянем этот учебный год? 

- Но ты же знаешь наши ресурсы! Меня удивляет, что я, а не ты подымаю этот неприятный вопрос. Ты полностью переложила ответственность на меня и даже контрольных функций не исполняешь. Ведь знаешь же, сколько денег осталось? 

- Наверное, ты прав. Ты сейчас заговорил об этом из-за того, что вы хотите фирму открывать? 

- В основном да. Смотри. И Таня, и Володя перестали к нам приходить и даже не звонят. Верно говорят на востоке: Не одно доброе дело не останется безнаказанным. 

- Мы всё же виноваты. Нельзя было так резко. 

- Возможно. 

- Что будем делать? 

- Единственное, что остаётся – это начать продавать золото. Но я держал это на крайний случай. Детям ещё учиться и учиться! Твои, сама видишь, как себя ведут. И спасибо не скажут. 

Суд. 

На улице весна, теплынь. Пахнет свежей листвой и меньше всего хочется думать о судопроизводстве. Совершенно не могу себе представить, что у меня могут отобрать дочку. Почему я не позвонил генералу?  

Ирка пришла на суд разодетая. Мы с Людой сели в первом ряду. Первое, что она сказала маме, это: «Я не хочу с тобой жить!» 

- Разве я тебя обижаю? 

- Ты со своими мужиками пьёшь водку. 

- Твоя работа? – Это уже ко мне. 

- Да нет. Твоя. – Тут всем приказали встать и действо началось. Адвокатов у нас не было. 

Начало обыкновенное. «Слушается дело……» 

Судья: Валентин Николаевич, почему вы перестали платить алименты? 

Я: Потому, что дочка сбежала от матери с её безнравственным образом жизни и возвращаться к ней не хочет. Теперь она постоянно живёт у меня. 

Судья (к Ирине): Это правда? 

Ирина: Он сманил её, хотя есть постановление суда о том, что дочка остаётся со мной. 

Судья (Люде): Почему ты ушла от мамы? 

Люда: Я не ушла. Я и раньше только иногда ночевала у мамы. Я всегда живу с папой. А теперь совсем ушла, потому что у мамы почти каждый вечер гости или кто-то ночует. Они пьяные и ходят голые по квартире. Иногда даже кушать нечего. 

Ирка: Это неправда. Это он её подговорил. 

Люда: Правда, правда. Ты водку пьёшь. Я к тебе не хочу. 

Вот такая ситуация. На этот раз у судьи инструкций не было, а надо было что-то решать. Судья задумалась. 

Судья (Люде): Подойди сюда, детка. – О чём они там шушукались услышать было нельзя. Но вот донеслось. 

• Судья: Как зовут папину жену? 

Люда: Мама Нина. 

Судья: У тебя есть братик или сестричка? 

Люда: Да, есть. Миша и Андрюша. Я за ними присматриваю. 

Судья: Мама Нина тебя не обижает? 

Люда: Нет, она меня любит. – Подумала и серьёзно добавила. – Я её тоже люблю. И папу. У меня своя комната. 

Судья снова задумалась. Я её понимал. Неписанное правило советского правосудия гласило: при разводе ребёнок остаётся с матерью. Это явно входило в противоречие с очевидными фактами. 

Судья (Ирине): На какие средства вы живёте? 

Ирина: Сейчас я временно безработная. Мама помогает. 

Судья: Ваша мама пенсионерка? 

Ирина: Да. 

Судья: Вас уволили с прежней работы или вы ушли по собственному желанию 

Ирина: Ушла по собственному желанию. 

Судья: Когда это произошло? 

Ирина: Примерно год назад. 

Судья: Где жила девочка всё это время? 

Ирина: Молчит. 

Люда: Я жила у папы. 

Судья: Что изменилось в вашем положении? Почему вы решили забрать девочку? Тем более против её желания 

Ирина: Ничего не изменилось. Я хочу, что бы моя дочь была со мной. 

Люда: А я не хочу! Я хочу жить с папой и мамой Ниной! Бабушка сказала, что ты стала проституткой! – Я чуть в обморок не упал. Кстати, бабушка сидела тут же. Ира что-то кричала матери. Немногочисленная публика тоже оживилась. В общем, получился небольшой скандальчик. В итоге дочку оставили мне. 

Когда всё кончилось, подошёл к Ирке. 

- Зачем ты всё это затеяла? Хотела мне досадить? 

- Хотя бы. 

- Во что ты превратилась, Ира? 

- Не твоё собачье дело. Отобрал у меня дочку и рад? 

Я почувствовал, что от неё пахнет спиртным. Баба Маша плакала. Люда тянула меня за руку: «Пойдём отсюда. Папа, ну пойдём домой!» И мы ушли. 

Фирма – 1. 

Улучить момент, когда дома никого не будет, было не легко. Немного разгрузил и отодвинул буфет. Пол как пол. Паркетины не шевелятся. Отвинтил плинтус. Собственно, действовал я по наитию. Руководящих указаний по выемке ценностей мне баба Лена не оставила. Наконец, сообразил и поднял сразу целый пласт паркетин, сточенных и сидящих на общей фанерной основе. Да, под ними в целофане купюры. Пересчитал. Долларов – 15 тысяч. Фунтов английских – 5 тысяч. Зачем они ей были нужны? Где она их взяла? Операции с валютой по тем временам грозили очень большими неприятностями. Собиралась за границу? Самое, однако, интересное – чековая книжка английского банка на предъявителя. На 25000 фунтов. Поразила дата. 1913 год! Это с тех пор, какие проценты должны были «набежать»? Что ж, по зарубежным меркам солидных людей – не так уж много, но по нашим – целое состояние. Во всяком случае, на организацию фирмы хватит. Надо бы в Москву съездить – проверить жизнеспособность вклада. 

Я продолжал работать в техникуме, а Гена развил бурную организационную деятельность. Рисковал в этом деле конечно я. В случае коммерческого краха терял все первоначальные вложения. Правда, в приложении к уставу фирмы оговаривалось, что определённый процент с прибыли, когда она превысит некую величину, идёт на погашение моих вложений. Но для этого доходы должны были стать значительными. Гена проявлял завидный оптимизм и занимался подготовкой документов, которых оказалось великое множество, а так же закупкой кое-какого оборудования и кабеля. Помещение для офиса он уже нашёл. Я только платить успевал, но делать, по сути, не делал ничего. Только собирал документы и фиксировал расходы для получения окончательной суммы вложений. Она была не так уж велика. Тысяч в пятнадцать должны были уложиться. Мелочь, в сущности 

Великое дело опыт! За годы советской власти нам прочно вколотили в голову представление об эксплуататорах-буржуях, собственниках средств производства и несчастных пролетариях, жертвах бессовестной эксплуатации. Но вот я сам начал выступать в роли этого самого эксплуататора. Пока, правда, ещё никого не эксплуатировал, но в перспективе намечалось. Конечно, деньги, первоначальный капитал оказались у меня случайно. Если бы их не было, Гена собирался продать домишко, доставшийся от матери в наследство. Можно было ещё что-нибудь продать. Занять, наконец. В конце концов сумма первоначальных затрат оказалась, как я уже говорил, не такой уж большой. Наш главный капитал – знания и связи. Но я рискую. Наша с Геной предприимчивость (Генина, по преимуществу) может принести успех, но может и не принести. Тогда все вложения пропадут. Мы рискуем. Если Гена только затраченным трудом и временем, то я деньгами. Небольшими, по меркам солидных предприятий, но по моим меркам – весьма значительным. Судя по тому, что я повторяюсь, это меня изрядно волновало. 

Это же самое могли бы предпринять и другие. Потом пробовали. Но, почему-то, такая мысль пришла нам в голову первым. Это что, результат соответствующего воспитания? Отучили людей от предприимчивости? Впрочем, по данным ООН процент, способных к предпринимательству, колеблется в разных странах от 3 до 5%. взрослого населения. Это утешало. Итак, предполагаемая прибыль – это что, плата за риск? За удачную мысль? При социализме прибыль шла государству, и оно её распределяло в плановом порядке по потребностям народного хозяйства. Очень разумно звучит. А на деле? Частный предприниматель будет добиваться рентабельности своего предприятия, максимальной прибыльности из корыстных, по преимуществу, интересов. При социализме у руководителя предприятия (чиновника) неизмеримо меньше стимулов для этого. Велика моральная составляющая. А какая мораль в бизнесе? При капитализме рискуешь, можешь потерять всё. Это стимулирует. При социализме разориться не дадут, т.е. далеко не все стимулы задействованы. И из них главный – корыстный интерес хозяина в полном объёме. Конечно, плохо звучит. На низменных инстинктах всё работает. Но работает! Да ещё как! Упрощаю, конечно, но примерно так. Всё это бродило в моей голове начинающего предпринимателя. 

А пока что в ожидании грядущих доходов мы попали в довольно трудное финансовое положение. Бедная моя жена пыталась, как могла, уменьшить наши расходы, но это ей плохо удавалось. Я тихонько подсовывал деньги из остатков и готовился менять на рубли доллары. Снижение жизненного уровня семья переживала тяжело. Очень сказывалась многолетняя привычка к достатку. Я даже сердиться начал. В ответ на ночной на ушко скулёж моей милой, заметил, что вот живут же как-то другие! Ну, скверно, конечно, но живут же! А самому страшно было подумать, что мы будем делать, если фирма не принесёт ожидаемых доходов. Брр. В какой-то степени я был даже рад, что Нинина родня стала нас как бы игнорировать. Привычные расходы на представительство были теперь для нас неподъёмны. Я Маше начал тайно деньги давать на продовольствие, которое она, якобы, привозила из деревни, из своих запасов. Якобы для компенсации на еду для себя и Коли. 

Не выдержав, моя жена разыскала Володю и Таню. Вроде бы отношения наладились. Но в первый же вечер Володя попросил денег, а узнав про наши обстоятельства, больше не появлялся. Ну, хоть по телефону изредка звонил. Таня иногда заходила, но, как призналась моя жена, в основном, чтобы выпросить что-нибудь из одежды. На время. Но назад не приносила. А когда Нина попробовала просить чуть громче, тоже исчезла. Жене моей было мучительно стыдно передо мной. А я размышлял на тему, как это в одной семье вырастают столь диаметральные личности? Но ведь выростают!  

Начали продавать кое-какие безделушки. Из арсенала бабы Лены. 

В. Богун. 

.Такая 

жизнь. 

Жестокие девяностые. 

г. Ростов-на-Дону. 2003г. 

Часть первая. 

Будни.  

Жизнь моя протекала монотонно. Отдушиной были только лекции, которые я читал часов в среднем по шесть в день. В основном днём. Иногда по вечерам студентам-заочникам. Это была приятная, но изматывающая работа, поскольку «выкладывался» я чрезмерно. Можно было куда спокойнее, с гораздо меньшими затратами нервной энергии. Но меня «несло», и я чувствовал, что моим слушателям это нравилось. Проблем с дисциплиной у меня на лекциях никогда не возникало. На вечерних занятиях всё проходило несколько менее приятно. Там людям уже взрослым и работающим, нужны были не столько знания, а, как они говорили, «корочки», то есть диплом. Но всё равно можно было найти хоть одно-два лица, проявлявших интерес к сути дела. Вот им как бы лично я эту суть и излагал. 

Дома меня ждала семья. Моя жена – довольно красивая молодая женщина с университетским образованием, и очаровательная трёхлетняя дочурка (а разве бывают другие?). Жили мы в стандартной двухкомнатной квартирке нового панельного дома, именуемого в народе «хрущобой». Тесновато, но «как у всех». Впрочем, я преувеличиваю. Далеко не у всех. Не малая часть моих сотрудников маялась вообще без квартир. Комната в общежитии тоже не всем доставалась. Мне в ту пору было двадцать восемь, и я уже четвёртый год преподавал спец. дисциплины в техникуме, куда меня направили по распределению после окончания института связи. Моей красивой жене – двадцать шесть, и работала она в институте микробиологии МНС, т.е. младшим научным сотрудником. Обычная советская семья служащей интеллигенции среднего достатка. Замуж она за меня вышла, как я догадывался, не по большой любви, а в силу неких обстоятельств. Несмотря на вполне достаточные внешние данные, что-то у неё в личном плане не складывалось. Какие-то были до меня неудачные романы, сердечные травмы. Как-то стоя за дверью, выслушал монолог своей будущей тёщи в мою защиту. Было интересно. Особенно перечень достоинств. Я в то время жил в общежитии (отдельная комната – свидетельство, с учётом возраста и стажа, ценимости начальством). Недостатка в милых девушках не испытывал. Внешне был ничем не выдающимся, хотя при росте 182 и достойной ширине плеч, смотрелся вполне нормально. Очки придавали интеллигентности моей физиономии, в общем-то, не броской. Для самохарактеристики могу привести такой пример. Первый год по приезде на работу снимал мини-квартирку у одной девицы – инвалида второй группы, проживавшей по необходимости ухода со своими тётками. Квартирка на первом этаже состояла из комнатки в 9 квадратных метров и кухоньки в три метра. Удобства во дворе, но мне там было хорошо. Приятно одиночество, особенно после целого дня интенсивного общения. Платил я так мало, что даже мой весьма скромный бюджет начинающего преподавателя выдерживал. Через год тётки забеспокоились, что отберу у девицы квартиру, и велели съезжать. Пришлось искать другую. В процессе переезда я как-то столкнулся с одной из них. После чего мне было разрешено остаться, а хозяйка – Лиля процитировала тётку: «Этот у тебя квартиру не отберёт». Что ж, если я правильно её понял, то даже лестно. 

Моя Ирина мне нравилась. Впрочем, на уровне всех прочих красивых и хорошо сложенных женщин. Когда в отношении меня решение было принято, я сразу это почувствовал. Да, я не воспроизвёл дифирамбы моей тёщи (тогда ещё только потенциальной). Я и симпатичный, я и интеллигентный, я и порядочный (см. интеллигентный). Кстати, откуда такие сведения? Интуиция? «Да у тебя лучше него и не было!» 

Ну-ну! «Да такие женихи нынче редкость!» Я даже, ухмыльнувшись, приосанился. И т.д. Какая-то тут была игра. Честно признаться, в отношении Ирины у меня были несколько более приземлённые планы, которые я и осуществил. Однако, осуществив, почувствовал, что капкан захлопнулся. Погружение было сладостным, но безвозвратным. При первых же признаках беременности мы поженились. Тёща переехала к каким-то родственникам, где у неё была своя комната, а квартиру оставили полностью в нашем распоряжении. По тем временам – весьма ценное приданное. Года два всё у нас обстояло благополучно. Фундаментом благополучия была постель, в чём я не видел тогда ничего ненормального. Жена моя взяла на вооружение тезис из современных популярных журналов, что всё допустимо, абы здоровью не вредило. Я не убеждён, что это истина в последней инстанции. Даже в чисто теоретическом аспекте. Но на практике, сеяминутно такое положение мне очень нравилось, а о будущем я тогда не задумывался. Попросту вредности таких отношений в то время не видел. Да и сейчас полагаю, что многое зависит от конкретных обстоятельств. 

Когда появилась дочка, выручала нас тёща. А выручать надо было, поскольку бросать работу Ирина никак не хотела по соображениям как карьерным, так и чисто материальным. Тёща, на мой взгляд, была на высоте, и я относился к ней с искренним уважением. 

Источником семейной напряжённости были финансовые проблемы. При каждом посещении мест общественных или гостей рефреном звучал вечный вопрос: что одеть? Подтекст, полагаю, понятен. Нечего. Мне это казалось странным, но понять жену я всё же мог. В какой-то степени она была права. Но мы могли иметь лишь то, что позволял наш совокупный доход. И хоть моя зарплата за последние два года существенно возросла, но на всё нам, конечно же, не хватало. Ей. Мои личные потребности были куда скромней. Да и зарабатывал я в действительности несколько больше, чем объявлял. Ну не просить же у жены на бутылку коньяка или книжку! Заработки шли от «левых» работ по изготовлению в моей лаборатории всякой электронной мелочи для окрестных предприятий. Деньги после раздела на всех исполнителей очень небольшие, но мне хватало. Пил я мало, а хорошие книги удавалось доставать редко, так что еще и оставалось. 

Собирался некий тайный фонд, который мы обычно «спускали» летом во время отпуска. Но жена его чувствовала и всячески давила мне на психику. Я уступал только, если что-то нужно было неотложное для дочки. Всё остальное меня волновало мало. Жена мне нравилась и в тех одеяниях, которые были. А ещё больше без всяких. Жить без хоть 

какого-то гарантийного резерва мне было некомфортно. Упрекнуть меня в эгоизме, в том, что я тратил деньги на себя, было нельзя. Ел, что давали. Одевался в то, что имел и носил по много лет и особых претензий к быту не имел. И я, и тёща уговаривали жену, что денег нам взять больше просто неоткуда, что большинство наших знакомых живёт примерно так же, если не хуже. Но что вся эта логика против желания женщины если не блистать, то хоть выделяться? Против естественного по сути устремления человека, а женщины в особенности, к материальному благополучию на уровне своих потребностей? Тем более, что личностям куда менее образованным, способным и проч. решать свои материальные проблемы всё же удавалось. Вся в золоте кассирша из ближайшего гастронома это демонстрировала каждодневно. Не говоря уже о директоре того же гастронома ( а равно и других), разъезжавших на своих машинах и в сравнении с нами людей весьма зажиточных. (Собственная машина по тем временам была редкостью и свидетельством высокого, как правило, жизненного уровня). Значит, в принципе задача решаемая! А я вот решить её не мог! Способы реализации проблемы не обсуждались. Это предоставлялось мне. Выводы? Не в мою пользу, разумеется. Всё это многократно дебатировалось, причём отнюдь не конструктивно, но с большим избытком эмоций, создавая некую непреходящую и даже наростающую напряжённость, которую ночная близость уже не компенсировала. Пребывание дома становилось всё дискомфортней, и жена всё чаще навещала по вечерам своих приятельниц. В общем, назревали масштабные семейные неприятности. По статистике это происходит где-то на пятом году совместной жизни, но мы подошли к кризисной ситуации несколько ускоренными темпами и уложились в четыре года. 

Баба Лена. 

Она, собственно, была не бабушкой, а тёткой, но весьма преклонный возраст ассоциировал именно с представлением о бабушке. В былые времена её почтительно называли Еленой Николаевной. Это потому, что положение в городской правящей иерархии у неё было довольно высоким. Вообще, долгая жизнь бабы Лены изобиловала столькими событиями, что по нынешним относительно стабильным временам (начало восьмидесятых) хватило бы на много судеб. Мне она была очень интересна, поэтому вникал во все перипетии её биографии. Совсем молоденькой девушкой она воевала с Будённым в Польше. После разгрома успела ещё и в Крым. Хотя в армии была при сан. части, но рабфак закончила по какой-то технической специальности. Несмотря на молодость, занимала ряд ответственных постов. Год провела в лагерях, но Берия её освободил. После реабилитации много лет работала инструктором сначала горкома, а потом обкома партии. Последние годы уже в солидном возрасте возглавляла Горторгодежду. Должность столь же ответственная, сколь и доходная. Замуж так и не вышла. Долгие годы жила с симпатичным мужиком – главным механиком мебельной фабрики, расположенной рядом с нашим техникумом. На фабрике я с моими лаборантами монтировал кое-что из автоматики, откуда и знакомство с главным механиком. Однажды, ещё до встречи с Ириной мы выпивали в гостях у Елены Николаевны. Уже тогда она казалась мне жутко старой. Когда мы с ней неожиданно породнились, бабе Лене было уже хорошо за восемьдесят, хотя старушечьей дряхлости и тем более каких либо признаков умственной слабости не было и в помине. Я имею в виду аналитическую составляющую разума, потому что с сеяминутной памятью дело обстояло неважно. Я не раз принимал деятельное участие в розыске очков и прочих мелочей, поскольку частенько навещал её и помогал в разных хозяйственных проблемах. Это было единственное место, пребывание в котором не вызывало нареканий со стороны жены и тёщи. Маясь непривычным одиночеством, а она похоронила к тому времени уже почти всех своих давнишних друзей и знакомых, принимала меня очень радушно. Материально хорошо обеспеченная, и, видимо, не только своей персональной пенсией, у неё всегда было и что выпить, и чем закусить. Впрочем, пил я весьма умеренно и бутылку какого-нибудь любимого нами ликера мы приканчивали, обычно, в два захода. Несмотря на возраст, выпить она могла побольше моего. А уж наслушался я во время этих посиделок! Мне бы записывать! Иногда за мной заходила жена. Отчасти, по-видимому, с контрольными функциями. Надо заметить, что мою Ирину баба Лена не жаловала. Однажды даже, не удержавшись, выдала мне текст весьма нелицеприятный. Относительно мужиков, которым душа бабы (её выражение) ни к чему. Была бы фигура. Ну не совсем так, но примерно. Впрочем, тут же перевела стрелки на природу–мать, выводя меня частично из под удара. 

Идя с Ириной домой, я обычно выслушивал очередную порцию восторгов относительно чудесной квартиры, которую хорошо бы унаследовать, да вот вредная старуха не хочет никого прописывать из своих, и квартира «в случае чего» пропадёт. И так далее в таком же роде. Я всё это воспринимал в пол уха. Мне была интересна сама баба Лена с её многочисленными житейскими и военными похождениями времён аж легендарной гражданской войны! Живая история! Мало похожая на ту, которую нам излагали учебники. Приятная и образно мыслящая пожилая женщина трагически, как мне казалось, воспринимавшая несоответствие нынешней нашей действительности и идеалов, ради которых она жила смолоду. Более того, в этой паскудной действительности она была отнюдь не сторонним наблюдателем. Даже как-то в неё встроилась, преуспевала. Мерзопакости этой содействовала, потому что не удержаться бы ей на её высоких постах попробуй она не вписаться в установившиеся нравы с их господством двуличия и лицемерия. А для моей жены всё это были совершенно никчемные романтические абстракции, душевные коллизии, из которых никакой практической пользы не проистекало. 

Что до квартиры, то она действительно была хороша. Две большие комнаты, расположенные на втором этаже, выходили окнами на заросший кустами откос. Внизу через дорогу протекала речка. Глядя на то, во что она сейчас превратилась, трудно было себе представить, что некогда Пётр первый спускал по ней в Дон корабли своей флотилии. К счастью, до речки было достаточно далеко, чтобы её «ароматы» до домов на верху не доходили. Паркет в комнатах всегда блистал, хрусталь в буфете сверкал и переливался в свете хрустальной же люстры, и сидеть в роскошных креслах было очень удобно. 

Беседуя с бабой Леной о разных разностях, а, в основном, о перипетиях её жизни, я никак не решался задать ей вопрос, который мне был очень интересен. Я хотел спросить её, как она умудряется совмещать веру в партию (большевиков, естественно, поскольку никакой другой в те времена не было), в идеи Маркса и Ленина с реальностью? Более того, с реальностью, где, как я уже говорил, она была долгие годы отнюдь не сторонним наблюдателем. Я придумывал за неё разные варианты ответов, но спросить всё не решался. Собственно таких людей было множество, и всё же случай с бабой Леной был чем-то и необычен. Уж хотя бы тем, что она мне казалась человеком искренним и проницательным. Но я боялся, видимо, поставить её в неловкое положение. И это несмотря на сложившиеся между нами весьма доверительные отношения. 

Из пригорода раз в неделю к ней приезжала молодая бабёнка, стиравшая и производившая нечто вроде генеральной уборки. Однажды я был призван для ремонта забарахлившего телевизора и невольно выслушал её с бабой Леной серьёзную беседу о, как выражались лекторы в те времена, положении в деревне. Ортодоксальному коммунисту после такой беседы впору впасть в глухую депрессию. После ухода Маши она действительно долго молчала и, наконец, выдала. 

- Я так и думала. Оно и не может быть иначе. Если в городе гниет, так и деревня обязательно. Власть то одна! 

- И какая? 

- Что какая? 

- Власть какая? Называется как? 

- Называется советская, а на самом деле… А чёрт его знает. Вроде не придумали ещё названия-то. 

- Может реальный социализм? 

- Может. 

- За что боролись и на что напоролись? 

Глянула на меня мельком и отвела глаза. 

- И не говори. Как подумаю, так аж тошно делается. Когда  

работаешь, свои задачи решаешь, чем и отвлекаешься. Видать природу человеческую не переделаешь. Тут ошибка случилась. Ты-то во что веруешь? 

- Хотелось бы в «светлые идеалы», да ведь сами видите… 

- Да уж, насмотрелась. Ты гляди, помалкивай. Настучат – костей не соберёшь. 

Больше мы к этому вопросу не возвращались. 

Как-то она позвонила мне днём, хотя прекрасно знала, что застать меня в это время дома нельзя. Люда наша приболела и сидела с бабушкой дома. А бабушка, моя тёща – Мария Николаевна, из всей родни была к бабе Лене наиболее приближённой. Через неё просила меня найти время и сопроводить её к Маркелычу, потому как и сама она себя чувствует неважно. Дипломатическая хитрость понятная, но следует рассказать про Маркелыча. 

Маркелыч.  

Если Елена Николаевна в моих глазах была уж 

очень стара, а собственно так оно и было, то Маркелыч являл собой вообще нечто явно реликтовое. Даже не знаю, сколько ему было тогда лет. Видимо под девяносто. Грузный, расплывшийся старик в неизменной гимнастёрке с орденом Красного Знамени, полученным, по его словам, лично из рук Будённого. Близость бывшего комэска к прославленному полководцу подтверждал и групповой снимок с Будённым же в центре. При изрядной доле воображения, в одном из сидящих в первом ряду можно было признать Маркелыча. Ни имени его, ни фамилии я не знал. Маркелыч! Видно, что-то связывало его в прошлом с бабой Леной помимо службы в одной дивизии. Она опекала его, в чём он в связи со своим преклонным возрастом весьма нуждался. Даже деньгами помогала, хотя и он получал персональную пенсию, значительную по нашим тогдашним масштабам. Проживал бывший будённовец в убогом глинобитном домишке, хотя и в самом центре города. Во второй комнатёнке жила некая безликая старушка, которая вела их нехитрое хозяйство. Какие их с дедом связывали отношения, помимо хозяйственных, я не знаю. Дед уже с трудом разговаривал. Понять его бывало довольно трудно. Елену Николаевну звал Ленкой, на что она отзывалась без всяких возражений. Тон в разговорах с окружающими сохранил командирский. Но поразил меня тем, что в свои весьма преклонные годы продолжал «гулять». Собирались старики – второе поколение как я их называл, потому что самый старый из них был лет на двадцать моложе Маркелыча. Собирались и «гуляли», т.е. пили, о чём-то много и порой на повышенных тонах говорили и пели под гитару. По моему, Маркелыча смело можно было заносить в книгу Гинесса. По его уверениям, он сильно ослаб, но бутылку водки за вечер выпивал без проблем. Для меня доза предельная. Закусывали каким-то ужасным холодцом из ближайшей фабрики-кухни и малосъедобной эстонской колбасой. С пол года тому назад баба Лена потащила меня к нему на празднование годовщины революции (большевистской). Нынче её чаще называют переворотом. Несмотря на путаность изложения и скверную привычку перебивать друг друга, понять рассказчиков всё же можно было. Это были истории из их былых военных походов, грабежей-реквизиций, гибели друзей, побед, столкновений интересов с людьми по преимуществу давно умершими. В общем, они продолжали воевать 

Почему воспоминания касались исключительно военного периода их жизни, было мне понятно. Эти впечатления были для них наиболее яркими. Особенно на фоне их нынешнего существования. Там они были востребованы. Совершали нечто значимое. Жили в тяжелейших условиях рядом со смертью, которая унесла жизни многих их товарищей, а вот их почему-то пощадила. Там жизнь кипела и клокотала! Там они были молоды, здоровы, уважаемы. Услужливая память стёрла всё мелкое, грязное и выделила трагическое, героическое. И не нынешнее поколение, а только вот такие же, как они могли всё это понять и оценить. 

Такие мысли приходили в мою затуманенную водкой голову на фоне заунывной песни про молодого казака, загулявшего по Тихому Дону. И в памяти вдруг возникли строчки из недавно прочитанного (подпольно) Троцкого, где он говорит о таких вот людях, жизнь которых, по его выражению, ушла в «навоз истории». И я почувствовал, что на глазах у меня наворачиваются слёзы. 

Но наш поход на этот раз был вызван какими-то видимо чрезвычайными обстоятельствами. Расспрашивать я не стал, а сразу после занятий заказал такси, и мы отправились. 

Маркелыч спал, сотрясая храпом всю хибару. Баба Маня, бодрая сухонькая старушка в неизменном черном платке, встретила нас на пороге. Меня отправили на угол с огромной сумкой сдавать пустые бутылки. Когда, справившись с заданием, я сдал бабе Лене наличность, она передала мне нечто увесистое, завёрнутое в полотенце. При ближайшем рассмотрении предмет оказался револьвером системы Наган, да ещё и со снаряженным барабаном. Отдельно в узелке было ещё с десяток патронов. Дома я обнаружил гравировку на рукоятке – револьвер был именной. Оказалось, что у Маркелыча началась вроде как белая горячка, и он… В общем, достал свой наган и чуть было не открыл стрельбу, перепугав бабу Маню до смерти. Такие вот проблемы. По дороге домой баба Лена преподнесла мне ещё один сюрприз. Оказывается, Маркелычу как инвалиду войны выделили бесплатно автомобиль. Полагаю, что не обошлось без её усилий. Задействовала, как нынче говорится, свой административный ресурс. По доверенности ездить на нём предназначалось мне. Бывает же! Совершенно безденежный человек вдруг приобретает автомобиль. Что ж, бабе Лене спасибо. Впрочем, вне семейных контактов она продолжала пребывать в качестве Елены Николаевны.  

Права у меня есть, а бензин у нас дёшев до неприличия. Будем ездить на автомобиле! Поскольку всё это ещё только предстояло, дома я ничего говорить не стал. 

Семейные проблемы. 

Отчуждённость дома наростала. Мы уже почти не разговаривали. Я почему-то относился к этому очень спокойно. Какой-то конкретной вины за собой не чувствовал, но сути происходящего это не меняло. Я понимал, что наш образ жизни жену мою не устраивает. Ей казалось, что данное ей от природы позволяло получать от жизни нечто большее. Мои экскурсы в духовные сферы были ей чужды и непонятны. Моя увлечённость работой, какая-то общественная деятельность (не оплачиваемая, естественно) вызывали у неё искреннее недоумение, поскольку были для меня не столько источником заработка, сколько представляли собой нечто самоценное, хотя и никаких видимых перспектив не гарантирующее. Тем более материальных. 

Вечером зашёл приятель с работы. Какой-то учебник я ему обещал. Посидели-поболтали. Ирина стирала, Людочка копошилась в своём уголке с игрушками, а потом полезла ко мне на руки. Сергей Сергеевич – симпатичный мужик средних лет. Хороший специалист, но был у него один пунктик. Необычайно занимали его всевозможные мистические проблемы. Все его внеслужебные разговоры с приятелями, к которым он и меня причислял, заканчивались обычно рассуждениями о мире потустороннем, о разных таинственных явлениях вроде привидений, духов и прочей, на мой взгляд, галиматьи. Обижать хорошего человека резкостями мне не хотелось. Кое что по этим вопросам я читал, так что втянуть меня в дебаты на эти темы ему порой удавалось. Что сказать, конечно, тема интересная. Действительно, есть факты, трудно объяснимые с позиций нашего узковатого материализм, но…Как бы это сказать…не входило оно в сферу моих интересов, хотя сфера была в общем-то изрядно обширна. Однако, на этот раз у меня было что ему рассказать. А произошло со мной вот что.  

В соседнем городе случились неприятности на городской телефонной станции, где проходили практику наши студенты. Конфликт дурнопахнущий, связанный с какими-то хищениями. Заведующий практикой был в командировке и Василий Павлович попросил меня съездить и разобраться. Особо инструктировать меня не нужно было. Ясно, что конфликт следует локализовать, что бы он не вышел за пределы станции. Наказать, если это потребуется, мы сможем уже сами в техникуме. Впрочем, сначала нужно было разобраться. Поезд – электричка шёл меньше двух часов, но и за это время пассажиры успевали порой перезнакомиться и понарассказывать друг другу разных разностей. И на этот раз мой сосед, молодой парень завёл разговор о….спиритуализме. Более того, обещал свести сегодня же вечером на спиритический сеанс. Я прикинул, что после сеанса ещё успею на последнюю эдектричку. Насчёт сферы интересов я правильно сказал, но упустить такой шанс! Это в наши-то однообразные сверхрациональные будни?  

Что сказать? Разрешил я все конфликты, побывал на спиритическом сеансе (подумать только!) и вот мирно возвращался домой в полупустой электричке. Жене успел позвонить, так что и с этой стороны всё было спокойно. (Нынче говорят «схвачено») Сидел себе спокойненько и переваривал свои спиритические похождения. Проникнуться бы некой таинственностью происходящего! Ведь и свет выключали, и разговаривали все сдержанным шёпотом. И вообще – общение с покойниками! Так нет же! Вогнать себя в поле трепетной веры или хотя бы почтительности я так и не сумел. В голове мелькали фрагменты из Льва Николаевича. Я имею в виду «Власть тьмы», если не ошибаюсь. Все разворачивающиеся передо мной деяния, особенно голос медиума, меня почему-то смешили. В общем, я не «проникся». Туда бы Сергей Сергеевича с его заинтересованностью и верой, а не такого скептика как я. Но всё же, как не относись, это было приключение, и я нисколько не жалел потраченного времени. 

В купе нас было четверо. Средних лет инженер, возвращавшийся как и я из однодневной командировки. Пожилая женщина деревенского облика с мешочками и сумками, которые она всё время переустраивала, и странного вида мужичок лет так сорока с холённой полной физиономией, но в ватнике и какой-то сильно потрепанной шапке. Про ватник нынче надо бы особо пояснить, поскольку в обиходе нынче их уже практически нет. Представьте себе нечто мышино-серое, короткое и, как вправило, не слишком чистое. Спец. одежда путейных рабочих, в частности. Мужичёнка подрёмывал себе в уголке, а я, разговорившись с соседом, выдавал ему информацию про спиритический сеанс., который мы единодушно признали дешёвой халтурой. Он даже заметил, что желающий обмануться – обманется, а мы явно не желали. Разговор наш как-то иссяк, и я отправился в тамбур покурить. Вслед за мной пожаловал и мужичок в ватнике. Оказался он и впрямь невысок, но коренаст. Далее события развивались уже в совсем другом ключе. Достав какой-то документ, он жёстким официальным голосом выдал: 

- Прошу ознакомиться. 

Было темновато, но что он майор Комитета Государственной безопасности, я понял. Спрятал своё удостоверение, достал записную книжку и авторучку. По возможности любезно я спросил: 

- Чем могу быть полезен? – Читающему уже в наше время эти строки следовало бы напомнить про время, когда всё это происходило. За анекдот уже не сажали, но очень большие неприятности можно было схлопотать без проблем. Например, «вылететь» с работы без надежды трудоустроиться в радиусе десяти – пятнадцати километров от города. Это по минимуму. 

- Адрес проведения спиритического сеанса. Фамилии участников. – Всё это голосом жестким и тоном, не терпящим возражений. 

- Видите ли, я в городе первый раз и кроме центральной, ни одной улицы не знаю. А привёл меня туда случайный знакомый. Кроме того, что его зовут Сашей, ничего про него не знаю. – Малость соврал. Но зачем подводить людей? 

Не стану передавать нашу с ним малосодержательную беседу. Скажу только, что свою слегка завуалированную угрозу меня вызвать «куда следует», где со мной поговорят «серьёзно», он не выполнил. То ли занят был чрезмерно, то ли счёл, поразмыслив, спиритизм не представляющим такой уж угрозы для советской власти – право не знаю. 

Сергей Сергеевич выслушал историю с большим интересом, но его больше всего занимал сам сеанс. В отличие от меня, ему было всё это совсем не смешно. Так как моя информация его не удовлетворила, то он попросил адрес. Адрес я действительно дать не мог, но объяснил как найти достаточно подробно. 

В сущности, объявленному в заголовке содержанию этой главы эпизод с моим приятелем и всяческими потусторонними силами никакого отношения не имеет, равно как и к Комитету Государственной Безопасности. Это меня явно «занесло». Но всё же… 

Когда приятель откланялся, мы занялись сказками. Ирина, закончив, видимо, хозяйственные дела, уселась в кресло напротив и созерцала нас с дочкой. Через некоторое время зевнула и сказала. 

- Устала. Пойду лягу. Людке скоро спать пора. Уложишь её. Там я повесила ей на завтра над газом сушиться. Подсохнет – погладишь.- Засим молча удалилась. 

- Ясно. – Это я сказал уже ей вслед. 

Потом мы купались, баловались в ванной. Под папину сказку заснули. Потом я гладил, а заодно и перемыл посуду. Часик почитал и тоже отбыл в постель. 

Утром позвонили из садика. Нет воды! Детей не приводить. В таких ситуациях обычно призывалась тёща. Для этого к бабушке нужно было зайти, так как телефона у них там не было. 

- Отведёшь Люду к бабушке. Я сегодня не могу. У меня – ответственная встреча. – Какая – такая ответственная встреча у младшего научного сотрудника? Но, так или иначе, отводить Люду к бабушке я не мог. У меня до звонка оставалось минут двадцать. Из них минут десять идти. И она всё это знала. 

- Ты же знаешь, что я не успеваю! 

- Один раз опоздаешь – ничего не случится. 

- Но ты же понимаешь, что у меня будут неприятности. Тем более, что сегодня у меня группы сдвоенные. Возьми такси и завези Люду. 

- У меня нет денег на такси. 

- Возьми. – Я протянул ей десятку. 

- Значит, ты прячешь от меня деньги! 

- Как раз на такие аварийные ситуации. И почему «прячешь»? Какой-то аварийный запас всегда должен быть. 

- И сколько в этом аварийном запасе? 

- Ирина, не трать время на ерунду. Обо всём можно спокойно поговорить вечером. – Доел свой завтрак, поцеловал дочку и убежал на работу. До чего дома стало противно! 

Зато на работе всё нормально. После занятий завуч – Василий Павлович Кочарин, просил зайти к нему. Вася был мировой мужик! Очень хорошо ко мне относился. Мы с ним не раз обсуждали в его кабинете проблемы, весьма далёкие от учебных. Лет ему тогда было под шестьдесят. Рослый симпатичный мужчина, в которого его секретарша Людочка была влюблена, как говорится, «по уши». Он из тех, кого называли верными сынами партии. Готов был выполнить любой приказ районного комитета, а о вышестоящих органах и вопроса не было. Но не видеть творящихся безобразий он, конечно, не мог, и какие-то объяснения всё же требовались. Вот об этом мы с ним чаще всего и говорили, заперев предварительно двери по-плотнее. Впрочем, как у меня, так и у него веры в святость коммунистических идеалов это не колебало. 

Мои учащиеся – девушки по преимуществу. Есть очень славные. Многих я с удовольствием обучал бы не только вычислительной технике. Но с тех пор как женился, ничего такого себе не позволял, так что беседа с Васей будет на другую тему. И верно. Наши доверительные отношения позволяли затрагивать вопросы, которые с другими он не обсуждал. Во всяком случае, не напрямик. 

– Валентин Николаевич, как у вас занимается NN? 

Вопрос явно риторический, поскольку журнал лежит перед ним. Просьба уже понятна, хотя вообще-то ко мне с такими просьбами обращаются очень редко. Но надо отвечать. 

– Василий Павлович, вы же видите! Ей что, нужно тройку вывести? 

- Нужно. Понимаю, что противно, но уж поверьте мне. Очень нужно. – Я не уточняю, кому это нужно. Васе я доверяю безоглядно. И, словно прочитав мои мысли, он добавил. - 

Иначе у нас будут неприятности в виде комиссии с выводами, сделанными ещё до проверки. – Такое он мне уже демонстрировал.  

- Исполним. Тут проблема в том, чтобы перед народом не замараться. 

- Вызовите её на дополнительные занятия. Придумайте что ни будь. 

- Извернусь, Василий Павлович. Хоть и противно, но раз необходимо, то что ни будь придумаю. 

- Мало сказать противно, но…- Тут он беспомощно развёл руками. Нам обоим было неловко и следовало этот вопрос заканчивать. Проще всего перевести разговор на другую тему, что я и сделал. 

Так. Мало мне проблем домашних, так и тут гадости. Впрочем, не преувеличивай! Проблемы несоизмеримые.  

Дома застал дочку с тёщей. Поносил своё чадо на руках. Оно потёрлось щёчкой о папу и заявило, что хочет с папой гулять. Тёща умилилась. Что ж, пошли гулять. Пока дочка возилась в песочнице, я листал толстый журнал. 

Уходя домой, тёща всё порывалась мне что-то сказать, но так и не решилась. Люду отправил в гости к соседской Маше, а сам пытался продолжать читать. Но что-то в голову не шло. Ситуация с женой явно приближалась к критической. И сделать хоть что-нибудь я не мог. Не могу сказать, что это уж так меня волновало, но всё-таки! Больше раздражала неопределённость. И ещё раздражало ощущение, что в чём-то она права. Так сказать в принципе. Повысить уровень своего благосостояния – пусть не ради жены, я мог только одним путём: поступить в аспирантуру, защитить кандидатскую диссертацию и перейти на работу в какой-нибудь институт. Путь длинный и рациональный для людей талантливых. Бестолочью я себя среди коллег не чувствовал. Скорей напротив. Но и таланта учёного в себе тоже не замечал. В том, что могу защитить диссертацию – не сомневался. Вот только желания заняться этим у меня что-то не наблюдалось. Мог я ещё попытаться сделать карьеру на одном из многочисленных военных заводов. Но мне нравилась именно моя работа, и никуда переходить не хотелось. Здесь же ситуация в материальном плане была совершенно тупиковая. Может банк какой-нибудь ограбить? Или сберкассу? Какие-то идиотские мысли. Уж не жены ли ради? 

Она явилась домой часам к восьми. Когда Людку уложили спать, началось. Сидим в креслах напротив друг друга. Между нами журнальный столик. 

- Наша с тобой совместная жизнь как-то не складывается. Ты замечаешь? – Замечаю, конечно, но молчу. Вытащила из лежащей на столе пачки сигарету и довольно неумело закурила. Редкое дело! Я тоже закурил. Решается в моей судьбе важнейшая проблема, а во мне явно преобладает какой-то академический интерес. Все вспомогательные действия вроде бы закончены. Курим и молчим. Жду, что будет дальше. 

- Почему ты молчишь? 

- А что я могу сказать? Это ты уже предприняла в определённом направлении ряд шагов. Излагай! 

- В каком направлении? 

- Насколько я понимаю, ты хочешь со мной развестись и начать более успешную жизнь. – Это я всё экспромтом. – Насколько мне известно, у тебя уже намечен новый объект и новая работа. – Откуда я всё это взял? 

- Ты что, следишь за мной? – О! Я, кажется, угадал. Глубокомысленно усмехнулся и стряхнул пепел. 

- Я вижу, что всё это не очень тебя задевает. – Тоже стряхнула пепел. – Если ты в курсе всех моих дел, то о чём говорить? Я действительно собираюсь подавать на развод. – Немного погодя продолжила. – Странно. Ты никогда со мной не сорился. Наверное, это от полного ко мне безразличия. – Так, значит угадал. Точнее, догадался. 

- Надеюсь, ты не будешь претендовать на квартиру? – Во всей этой истории только Людку жалко. А квартира? Конечно, не буду. Только где мне теперь жить? Придётся снова проситься в общежитие. А тут ещё алименты нужно будет платить! Снять комнату денег не хватит. Тьфу, гадость. 

- Тебе придётся немного потерпеть, пока я найду себе жильё. – Встал, потянулся и отправился на кухню дочитывать. Но какое там чтение? Полный сумбур в голове. Что ни говори, а в моей судьбе крутая перемена. Постель свою я обнаружил на диванчике в Людкиной комнате. 

На следующий день после занятий отправился к бабе Лене. Выслушала и очень спокойно заметила. 

- Давно бы так. На кой тебе эта кукла? Переживаешь? 

- Да нет! Просто встряска. Людку жалко. 

- Погоди. Она ещё тебе Людку подсунет. Жить теперь где будешь? 

- Попробую в общежитии. 

- А ты перебирайся ко мне. Места, сам видишь, хватает. – Это было совершенно неожиданно. Видимо на лице что-то такое отразилось. Пожал плечами. 

- Такое у меня к тебе предложение. Сам посуди! Я одна. Уже просто ходить и то трудно. Лет то сколько? Видать, помру скоро. Страшно одной-то, Валентин. А чужих не люблю. Да и добро всё передать кому-то нужно. – Обвела комнату глазами. – А тебе жить негде. Со мной если что, так и дверь людям открыть некому. 

- Так ведь родня же есть! Кто я тебе? 

- Брось, Валентин. Машка еще ничего, так её Ирка в момент скрутит. Родня, конечно, есть, но дерьмо-людишки. Перебирайся. Я не то, чтобы предлагаю. Я тебя прошу. Можешь уважить? 

В тот же вечер я перебрался к бабе Лене.  

Жизнь у нас быстро наладилась. Организатором баба Лена была отличным. Договор наш, что расходы пополам, она не очень соблюдала. Денег у неё, видимо, было много. Откуда? Прикопила, наверное. Всё же должность её последняя была не малая. Вникать в подробности у меня не было никакого желания. 

Ирина действительно подала на развод. Несколько удивляла её поспешность в этом деле. 

Как-то Василий Павлович зазвал меня в свой кабинет, усадил и после разных околичностей сообщил, что моя жена встречается, как он выразился, с начальником нашего телецентра милейшим Владимиром Константиновичем. Что ж, мужчина видный. Лет ему слегка за сорок. Известный бабник. Мы с ним были неплохо знакомы. Я пару раз приводил к нему студентов на экскурсию. Где она его, интересно, подцепила? Василий Павлович, сообщая мне всё это, деликатничал и изворачивался, как только мог. Чувствовалось, что ему крайне неприятно, но какое-то чувство долга, как он его понимал, заставлял, видимо, всё это мне выкладывать. 

Я успокоил его, сообщив, что мы разводимся и давно уже вместе не живём. Насчёт давно – это я несколько перебрал, но ведь не принципиально. В общем, не очень нам такой разговор был приятен. 

Ситуация, впрочем, оставалась не совсем понятной. К чему всё же такая спешка с разводом? Он женат, взрослые дети. Не замуж же она за него собирается? «Понимаете, – втолковывал мне между тем В.П., Это у него такой приём. Обещает устроить женщину диктором на телевидении. Но по…т её с месяц и выставит». Тут В.П. употребил весьма грубое слово, что ему вообще-то было не свойственно. «Вы бы свою хоть предупредили!» Я опять повторил, что её проблемы меня уже не очень-то интересуют. В общем, выбрались мы как-то из этого тягостного разговора. 

Вышел я от него с мыслью: вот, значит, куда её понесло! Представил себе, как Володька «трахает» мою Ирку и стало мне ужасно неприятно. Дело не в том, что формально мы были ещё не разведены. Просто во мне продолжало жить чувство собственника что ли! Собственника Иркиного тела. Кстати, сегодня она просила забрать Люду. Поехал уже на машине. Немного мы с дочкой покатались, и я отвёз её к бабушке. Дома меня ждал роскошный по моим понятиям обед. Не знаю, то ли баба Лена старалась. То ли по её представлениям – это было обычно. Даже посуду не дала помыть. 

Рассказал ей про Иркины дела. В ответ услышал. 

- Хочешь от неё по быстрому избавиться? 

- Это в каком смысле? 

- Нынче ведь, если ребёнок, так сразу не разводят. А судья мне знакома. Можно всё устроить с первого раза. – Это она опять демонстрировала свой административный ресурс. 

- Хорошо бы. – Пошла звонить. 

На следующий день позвонила тёща. Оказывается, о моём переселении к бабе Лене никто не знал. Потом трубку взяла Ирина и сообщила, что пришла повестка в суд. По голосу чувствовалась, что такой скорости развития событий она не ожидала. А что, собственно, это меняло? 

- А ты не плохо устроился! Она тебя прописала? 

- Разумеется. 

- Ну-ну! А откуда машина? 

- Ира, я же тебя не спрашиваю, на чьей машине тебя Володька катает? – Возит он её или не возит, я понятия не имел. Угадать было не трудно. Несколько растерявшись, она сказала. 

- Так ты уже в курсе? 

- Дорогая, в системе связи информация распространяется почти со скоростью света. Не хотелось бы портить тебе настроение, но ты зря ушла с работы. Хоть бы посоветовалась. Из опыта известно, что примерно через месяц ему надоест задирать тебе юбку, и ты останешься без работы. 

- Скотина ты. 

- Это я то?  

- Ты, ты, ты. – Она чуть не плакала. Видимо, процесс отчуждения уже начался, и я затронул болевую точку. 

- Я грубовато выразился. Извини. Что ни говори, а для меня всё это изрядное потрясение. 

Через три дня нас развели. Бракоразводный процесс проходил в ускоренном темпе. 

«Слушается дело о разводе….» 

Судья: (малосимпатичная дама средних лет): Так, заявление жены. Так, согласие мужа. Не хотите ли вы перестать сориться и помириться? У вас же ребёнок! 

Я : Моя жена давно уже живёт с другим человеком, счастлива с ним. Какое уж тут примирение? 

Судья: Так вы на развод согласны? 

Я: Согласен. Что мне остаётся! Я же написал. 

Судья: Ирина Евгеньевна, ваша позиция не изменилась? Вы продолжаете настаивать на разводе? – Ответ прозвучал после непродолжительной паузы и был не слишком категоричен. 

Ирина: Нет. Не изменилась. Другой судья именно на этой неуверенности и построил бы свой отказ. Эта получила, по всей вероятности, чёткие инструкции и ими руководствовалась. 

Судья: Просьбу о разводе удовлетворить. Ребенок остается у матери. У вас нет возражений? – Какие у меня могли быть возражения? Но даже если бы и были, с ними никто бы не посчитался. На этот счёт инструкции исходили из более высоких инстанций, чем от бывшего инструктора обкома партии и бывшей же начальницы Горторгодежды. 

Я: Нет возражений. 

Ещё несколько фраз насчёт раздела имущества и… 

«Объявляю брак гражданина…..и гражданки….. расторгнутым». 

Лихо! Чувствовалась рука бабы Лены. 

Выходили мы из здания суда вместе. 

- Ну, ты, я вижу, доволен. 

- Кто подавал на развод? 

- Ты теперь завидный жених! – И немного погодя. 

До чего же я невезучая! – Я хотел добавить, что скорей дурёха, хоть и с университетским дипломом, но сдержался. 

- В следующий раз прежде, чем дать кому, советуйся хоть со мной. – Это было грубо. Этого я сам от себя не ожидал, но она среагировала неожиданно. 

- Извини. Я виновата перед тобой. Мне все говорят: дура, какого мужа бросила! Мать пилит каждодневно, да что теперь уже сделаешь? – Немного помолчав, добавила. - 

И Людочке плохо будет! – Ага, теперь про Людочку вспомнила. 

- Ну, Люду я в обиду не дам. 

- Да, ты такой. У тебя теперь и квартира, и машина, и баба Лена в тебе души не чает – всё тебе завещает. – Она чуть не плакала. 

- Ладно, – говорю, – Не унывай! Женщина с такими данными не пропадёт. Тебя подвезти? – Махнула рукой и пошла прочь не оглядываясь. 

Как донесла агентура, через неделю Володька её бросил. В гостях у нас побывала моя бывшая тёща, которая пришла за Людой. Довольно долго они с бабой Леной шушукались в соседней комнате, а потом она появилась с заплаканными глазами и увела Люду домой. Было это не просто, потому что домой Люда не хотела. 

В новом русле жизнь установилась и текла без заметных отклонений. За исключением, правда, одного момента, всё было даже очень хорошо. Кроме основных занятий, раз или два в месяц я читал лекции от общества «Знание» или от райкома комсомола. Как-то у нас дома зашёл разговор на эту тему. Услышал я довольно неожиданное. 

- А на кой чёрт тебе это всё нужно? Платят гроши, а комсомол и вовсе ничего. Любят на дармовщинку жить! Женщину хорошую нашел бы лучше, да на неё время своё и тратил. 

- К этому в итоге пришла старая комсомолка? 

- Валентин, неужто ты не понимаешь, что случилось-то? Это я про партию и про комсомол этот. 

- Вроде бы понимаю, но ведь воспитан так! И потом, может всё же это дерьмо не главное? 

- Значит, не понял ешё. Сгнило всё. В брехне живём. Плюнь и своими делами занимайся. А партия наша, комсомол этот – всё в скорости уйдёт. 

- Как это уйдёт? 

- Уйдёт, как и не было. Мёртвое уже это всё. Не тем путём пошли. Своей жизнью нужно заниматься. И по большому счёту, и по малому. Пока ещё время твоё не ушло. Мужчина ты видный! Вот Машка наша на тебя заглядывается, а ты что же? И жену искать надо – сколько раз говорено? Небось, сколько девушек у тебя учится? Время-то не стоит! На меня погляди и так не делай.  

Последнюю фразу я понял как самокритику в деле семейного строительства. Это конечно, но всё остальное в её жизни мне очень импонировало. Я забывал, что воспринимаю эту жизнь как бы в спрессованном виде. А ведь в последние десятилетия она в каждой должности пребывала по многу лет. Инструктором обкома партии, к примеру, проработала семь лет. Инструктором райкома – пять. Я то всего работаю четвёртый год. Порой мне казалось, что если бы не характер работы – лекции, общение с меняющимся потоком людей, я бы не выдержал бытового и трудового однообразия. А вот ей, Маркелычу, как мне казалось, жаловаться на однообразие жизни не приходится. И есть что вспомнить на старости лет. А замечание насчёт Машки следует принять во внимание и ликвидировать тот самый негативный момент в моей нынешней жизни, о котором я упоминал. 

Дряхлость бабы Лены стремительно наростала. Около месяца она провела в больнице, но толку от этого было мало. Заметных улучшений в её состоянии не наступало. Всё рушилось. Сдавало сердце, почки, печень. Кажется, проще было перечислить, что ещё работало более или менее нормально. Она составила завещание, и мне пришлось притащить домой нотариуса. Как-то вечером после очередного сердечного приступа вручила мне одну из своих сберегательных книжек, оформленных на моё имя. Теперь на мне лежали закупки продовольствия и прочие текущие расходы по дому. Главным источником продуктов питания были крупные центральные гастрономы, куда я по её наводке заходил. Но не с фасада, а с чёрного хода. Заодно я был приобщён и к промтоварным магазинам, где бабу Лену отлично знали. Она заставила меня обновить и существенно расширить свой гардероб. С её помощью я вошёл в «подприлавочный» торговый мир, где «паслось» всё городское начальство и где было практически всё. Кое-что перепадало и нашей домработнице. Но в связи с некоторым расширением сферы её деятельности, она этого вполне заслуживала. Мне приходилось теперь заботиться и о Маркелыче, который тоже сильно сдал. 

Дверь за мной мягко чмокнула всеми своими замками. Наконец-то рабочий день закончился. Сегодня из-за заочников – в две смены. Хорошо днём хоть немного поспал! На часах половина десятого. 

- Валентин, ты? 

- Я, понятно. – Голос бодрый. День, стало быть, в смысле болячек, удачный. Из соседней комнаты, прихрамывая, выползла баба Лена. Что-то в ней было необычное. 

- Ну, отработал? Доволен? 

- Чем доволен? Десять часов лекций – это, знаешь, не легко. 

- Я и говорю! – Она уселась в кресло напротив меня. – Я и говорю! Деньги платят пустяковые, значить должен быть человек чем-то другим доволен. – С чего это, на ночь глядя, потянуло мою бабку на психосоциалогию? Нюхнул. Хе, хе! Да мы же выпимши! И это при таком-то сердце! В подпитии она сильно менялась. Не по сути своих убеждений; лишь по форме. У неё даже речь становилась другой. Упрощалась и уснащалась разными просторечиями. Молодец, бабуля! Всем болячкам назло! 

- Ты права. Учить мне нравится. Особенно, если что-то сложное объясняешь, и люди тебя понимают. Получаю от этого удовольствие. Вот только многие просто не хотят понимать! Усилие нужно сделать, чтобы понять, а им неохота. Не приучены думать. Но есть ребята мировые, и для них стоит постараться. И они тебе благодарны. Менделеев однажды лекцию читал для одного человека.  

- Во, во. И мы ж так когда-то. За идею. – Молча сидела, уставившись в пол. 

- У тебя завтра первой пары нету. – Расписание моё она знала досконально. Не ожидая ответа, продолжила. – Надо тебе расслабиться. Пойдём. Там ещё малость осталось. 

Мы перешли в другую комнату, которую она называла залом. И впрямь! Двадцать пять квадратных метров! При свете торшера я разглядел на столике одну пустую бутылку 0,8 от любимого бабкиного кагора, её альбом с фотографиями и изрядно початую бутылку армянского коньяка. Ну и ну! Давно ли скорую вызывали! 

В хрустальной вазочке маслины. В большой вазе шоколадные конфеты. Налила мне пол стакана  

- Пей штрафную. Авось, догонишь. 

- Очень кстати, а то напряг большой. – Выпил. Хорошо. Да разве так его пьют? 

- Говорила я об тебе (вот, вот. «Об тебе») с Василий Палычем вашим и с Кузьмичём. Нахваливают! (Фёдор Кузьмич – наш директор. Тоже бывший партизан. Не правит, но царствует. Правит Вася. Впрочем, царствует очень умело, хотя любит притворяться дурачком). Закусил маслинами. Кажется, это дурной тон. Расслабляющее тепло разливалось по телу. Ах, как хорошо! 

- А чего это тебя потянуло моё начальство беспокоить? Слава богу, своим умом не обижена. 

- Не обижена, не жалуюсь. А всё же проверить себя интересно. Старость, понимаешь, не подарок. Склероз, говорят, умишко застит. – (Застит – это коньяк). – Говорила тебе и говорю: своими делами займись. Помирать вроде меня будешь – никто тебе за прошлое не подаст. Семья и деньги – вот чем озаботься. А не то будешь как я. Или того хуже. 

Впадая в её речевую манеру, выдал. 

- Не боись! Как-то образуется. – Плеснула мне и себе на донышко. 

- Олечка приходила. – Олечка – это наш участковый врач. 

- И что сказала? 

- Ну, ежели на нормальный язык перевесть, то хреновы мои дела сердешные! На кардиограмму меня свозишь. Тебя вспоминала. 

«Теперь, – говорит, – есть кому вас привезти». Симпатичная она. И разведённая. Мог бы интерес проявить – Выпили. 

- И всё-то ты меня женить норовишь! 

- И надо бы. Молодой пока. И присмотреть за тобой не помешает. А то вляпаешься вдругорядь. И поспешать надо. Двадцать девять-то вот-вот! – Достала сигареты и закурила. При её сердце курить, что гвозди в свой гроб заколачивать. Я и сам больше двух-трёх себе не позволяю. Да и то только на работе. Дома не курю. И не тянет. 

- Неотложку заказала? 

- Осуждаешь? – Повертела сигаретой. 

- Не то, что бы осуждаю, но нерационально как-то. Таблетки, уколы и сигареты. Это сколько же за день набегает? 

- Четвёртая всего-то. 

- Ну, большой прогресс. 

- Так ведь всю жизнь курю-то! А насчёт дурости, так это конечно. – И вдруг резкий переход. – Подзадержалась я в этой жизни. – Пододвинула к себе альбом. – Сколько народу! Одни покойники. А какие ребята были! – Медленно переворачивала страницы. – Кабы они живы были, бардака нынешнего не было бы. 

- Брось. Не тем история наша определяется. И их бы как миленьких надурили, а потом постреляли или по лагерям. Вот Будённый твой жив остался. И чему он такому помешал? –  

Как не слышала. 

- Оно конечно. Всё натурально. Сменяются поколения – обычное дело. Но принять это трудно. Люди всё же! Куда же они все деваются? Неужто и впрямь навечно уходят? Уж их сегодня и не помнит никто. Ты как полагаешь? 

- Полагаю, что так оно и есть. Моя бы воля – лучших бы жить оставлял. Но тогда переполнение Земли произойдёт. 

- Оно конечно. Только для тебя это всё теории, а для меня….Ну что, расслабился? 

- Спасибо. Очень кстати. – Мои мысли тоже вдруг прыгнули в неожиданную сторону. – Вот ты часто насчёт денег. Мало де платят. А что можно сделать? У нас ведь даже совместительство разрешают с трудом! Быть высоким начальником, так не всем же дано. Да и противно бывает. – Закрыла альбом и глянула на меня с усмешкой. 

- Ну, и выводы какие? 

- Наверное, одно из двух. Либо смириться, либо воровать. – Заулыбалась. 

- В торговле у нас с того и живут. Ты ж не дурачок! Понимаешь! Всё это, – она обвела глазами комнату, – не на зарплату куплено. – Так, так. Это уже мне интересно. Расспрашивать не потребовалось. Она сама продолжала развивать свою мысль в весьма нелицеприятном для себя направлении. 

Всё, что не на зарплату – у нас ворованное. – Глянула на меня, проверяя, видимо, реакцию. Я спокойно. – Большинство без философий обходится. Тащут, что могут. А кому надо, так и философию подведут. Государство наше в хозяйственном смысле негодящее. Плохо ведёт хозяйство-то. Малорентабельно. Расходов ненужных – по всему миру. Отсюда бедность, а от неё и воровство. Сами себе доплачивают люди. Где только могут. А начальнички, особо кто на дефиците сидит, своё урывают. Делиться будешь, долго просидишь. – Усмехнулась.- Я, к примеру, почти десять лет усидела. А место очень, знаешь, скользкое. Как это в народе говорят: «С волками жить – по-волчьи выть». Ну, как? Не сильно я тебя разочаровала? – Во взгляде у неё появилось что-то озорное. 

- Ты что же и впрямь думаешь, что что-то новое мне открыла? Мне интересно другое. Как оно – всё это непотребство, сочетается у людей с верой в партию, с идеями коммунизма? С той болтовнёй, которая с трибун и которой бурно аплодируют. – Усмехнулась. 

- Да, тут надо добавить. – Плеснула мне и себе. 

- Может тебе хватит? – Без внимания. Задумалась. 

- Веры уже нет. У тех, кто всерьёз задумывается, так и вовсе. Некоторые по привычке что ли! Человеку без веры нельзя. Сложна жизнь-то! Своим умом не дойдёшь. Верить нужно. Кто в бога, кто в коммунизм. А коли нет веры, то терпеть нет резона. Так и с бедностью нашей. Чего ради-то? Если веры нет, так, знаешь, всё дозволено. – Вряд ли она читала Достоевского, хотя выдала почти цитату из Карамазовых. Продолжала. 

– К тому же и к людям государство наше как к собакам. Возьми меня. Если что со мной – куда меня? В богадельню. В дом старости по-нынешнему. Ещё туда попади, попробуй! А ты там был? Жуть. А если родня есть? Зависнешь на ней тяжким грузом. Нет, тут о себе сам не озаботишься – никому-то ты не нужен. – Сидим молча. Пытаюсь сложить в нечто цельное образ этой женщины. Снова взялась альбом перелистывать. 

- И за что ребята головы сложили? Они кабы воскресли да всё это наше светлое будущее увидали, так большого шороху бы наделали. Да только сказки всё это. Никто не воскреснет. Это понимаю. – Со вздохом закрыла альбом и отодвинула. 

Вот значит как! Притворство, значит. Даже не массовый охмурёж, а нечто вроде социальной инерции. И лозунг вырисовывается старый. Немного видоизменённый. То, было: грабь награбленное! А нынче, значит, тащи, что можешь. И не попадайся. Или: тащи и делись с кем надо. Василию Павловичу бы послушать. Он мою бабу Лену высоко ставит. Давно с ней знаком. Впрочем, и он двойной жизнью живёт. Помнится, зазвал как-то в кабинет и книжку положил передо мной. 

- Читали? 

- Читал. 

- Ну и как? 

- Главный герой, директор завода – вылитый мой отец. Всё тут правда. Ещё и не вся. Как напечатали такое – не пойму. 

- Конечно, правда. С непривычки как-то и читать страшновато.- Ещё с четверть часика мы обменивались мнениями в таком же духе. Тут зазвенел звонок. 

- Пойдёмте в зал. В райкоме велели разнос учинить. – Он взял книгу со стола, и мы пошли. И разнёс он её вдрызг и дребезг. 

- О чём задумался? 

- Да всё о том же. 

- Выбрось из головы. Меня слушай. 

Ночью ей стало плохо. Сделал укол. До «скорой» не дошло, но ощущения, видимо, были мерзкие. Бормотала. 

- Всё. Раз уж выпить не могу, значит всё. Закругляться пора. 

- Выпила б меньше, ничего бы и не было. 

- Жить уже не надо. 

- Да брось ты. «Туда» – всегда успеешь. 

После этого вечера ей стало резко хуже. Наняли мед. сестру, которая делала уколы в вену и капельницы. Собственно, сестра приходила официально из обкомовской больницы, но платили для … даже не соображу для чего. Баба Лена сказала, что надо. «Что они там получают!» 

Почти весь день она сидела в кресле, задыхаясь от прогрессирующей сердечной недостаточности. Пришлось нанять сиделку, которая заменяла меня, пока я был на работе. Узнав ситуацию, Вася освободил от вечерних занятий. Потери в зарплате теперь меня мало беспокоили. Услугами родственников она пользоваться не хотела. Иногда приходила моя бывшая тёща, но особо не задерживалась. После её посещений обычно следовал доклад об Иркиных делах и проблемах. Дела эти были неважные. На прежнюю работу её не взяли. Устроилась в лабораторию областной больницы. Получала мало. Появился какой-то доктор, но опять женатый. Я не очень внимательно всё это выслушивал, хотя сообщения о том, что Ирка опять с кем-то, воспринимал по-прежнему без всякого удовольствия. Видно чувство собственника ещё не выветрилось во мне окончательно. Изредка мы виделись. Это, когда я приводил Людочку домой. Чувствовалось, что она не прочь возобновить со мной какие-то отношения, но если я питал к ней некие чувства, то исключительно физиологического характера, которые вполне уравновешивались растущей антипатией к ней как личности. Что до физиологии, то кроме приходившей к нам раз в неделю Маши, передо мной проходило такое разнообразие молодых и порой очень симпатичных девушек, что впечатления от Ирки растворялись в них, не очень-то выделяясь. К тому же давил наступивший дефицит времени в связи с тяжелым состоянием и бабы Лены, и Маркелыча. Маркелыч уже с трудом вставал. Хрупкая баба Маня особо помочь ему не могла. Пришлось ей в помощь нанять ещё одну женщину – их соседку. Через день наведывался я. Привозил еду, делал уколы. Иногда баба Маня вызывала меня по телефону. Однажды привез бабу Лену. Не стоило ей это делать, но с ней не очень-то поспоришь. Маркелыч был в сознании. О чем-то они шушукались. На прощанье он передал ей пакет с бумагам. В машине она плакала. Велела ехать в нашу сберкассу. Там сняла деньги с книжки Маркелыча и перевела на свою, к которой был доступ у меня. Весьма приличная сумма. 

Ночью, как я и ожидал, ей стало плохо. Спал я теперь рядом с ней на раскладушке. Пристроил к её изголовью кнопку звонка и, впридачу, поставил обычный колокольчик. Но проснулся от каких-то хрипов. Сделал уже привычный укол. Потом другой. Дожидался, пока полегчает и она заснёт. Поправляя подушку нащупал нечто твёрдое. Когда заснула, вытащил браунинг. Рукоятка отделана перламутром. Увесистый, не дамский. Калибра вроде 6,5. Вынул обойму. Все семь на месте. Это сколько же машинке лет! Выстрелишь, так ещё ствол разорвёт! И зачем это он у неё под подушкой? Опасная игрушка. Что-то я не слыхал, чтобы старики в таких ситуациях стрелялись. Впрочем, откуда я мог услышать. В газетах тех времён такой информации не печатали. Знаю, что застрелился Хемингуэй. Из наших знал про Фадеева, Маяковского. Вспомнил Маркелыча с его наганом и поплёлся на кухню. У патрона, что сидел в стволе, высыпал порох и зачем-то засыпал сахар. Обойму спрятал. После чего положил стрелялку на место. Баба Лена человек не обычный и характера твёрдого. Забегая наперёд, замечу, что мою диверсию она не заметила. Ворочаясь тогда в постели, решал вопрос: имеет ли человек право в каких-то ситуациях подобного рода самому ставить точку в своей жизни? Прочитанные книги единого мнения не имели. Сам я склонялся к мысли, что как система – это не годится, но в отдельных случаях… С тем и заснул. 

Старик умер в конце зимы. С похоронами возникли проблемы- гроб с телом просто некому было нести. Баба Лена хотела решить вопрос через военкомат, но я предложил своих ребят. Произнёс перед ними краткую, но прочувствованную речь, и все единодушно…  

На жестоко продуваемом поле собралось, не считая могильщиков, четырнадцать человек. Из постоянных собутыльников на кладбище рискнули приехать только двое. Их вместе с бабой Маней мы привезли в своей машине. И ещё к нам пристал какой-то кладбищенский завсегдатай – есть ещё такая порода. Остальные – мои ребята. Тут я впервые оценил ораторские способности бывшего инструктора городского и областного комитетов партии. Эта женщина, этот осколок былых времён хоронила не просто своего друга, но свою молодость, свою любовь, свои несбывшиеся надежды. Конечно, это мне так тогда казалось. Впрочем, и сегодня я думаю точно так же. Чувствовалось, что говорит она не для нас, далёких и по возрасту, и по времени от её прошлого. Говорила для себя. Хоронила не только Маркелыча, но и всё своё поколение, себя. Но самое неожиданное произошло в конце. Из сумки она достала наган Маркелыча и произвела салют, выстрелив три раза в воздух. Они были почти не слышны в завываниях мартовского ветра. Когда я уже двинулся к ней, что бы свести её в машину, один из стариков выпалил в придачу ко всему из ракетницы. Красная ракета косо взлетела и все мы, задрав головы, наблюдали её полёт. А когда она, рассыпавшись, погасла, баба Маня налила нам всем водки в бумажные стаканчики. Выпили, не закусывая. Даже я, хоть и был за рулём.  

Бабу Лену повёз домой. Она еле держалась на ногах, хотя виду не подавала. Остальные на автобусе отправились к бабе Мане, где собирались помянуть Маркелыча его друзья-приятели, не рискнувшие в такую непогодь отправиться с нами на кладбище. 

Зря, конечно, баба Лена ездила. Даром ей это не прошло. Но плевать она уже на всё хотела.  

Как-то вечером подозвала меня и выдала инструкции по организации своих похорон. Присутствовать должны были только три человека: баба Маня, Мария Николаевна и я. Не много для человека, прожившего такую большую жизнь. Сообщать по списку о её смерти следовало только после похорон. Родню, если таковая появится, «Гнать в шею». Дабы меня ни в чём не обвинили, записала все свои указания на бумаге и велела мне снять копии. Ксероксы были у нас в то время редки и на строжайшем учёте. Они представляли собой довольно громоздкие и капризные устройства. Но в моей лаборатории как раз такой стоял, что свидетельствовало о политической благонадёжности заведующего лабораторией. Меня в данном случае. Заверенное у нотариуса завещание тоже следовало размножить. Револьвер Маркелыча и другое оружие (а я уже знал какое) следовало разобрать и выкинуть в речку. Вот это я не исполнил. Похоронить в одной могиле с Маркелычем или рядом, о чём с директором кладбища договорено. Памятник поставить общий и со звездой. Написать на нём что-нибудь «душевное». Фото изготовить с прилагаемых оригиналов, где оба молодые и красивые. Я всё исполнил. 

«Под паркетом, где буфет стоит, лежат доллары и английские фунты».  

Там ещё кое-что лежало, но об этом потом. Может со временем пригодится. Пока лучше не трогать. Вещи её отдать Маше, т.е. моей бывшей тёще. Если у Маши крайняя нужда – помочь. Ценности лежат… Оказывается, в письменном столе было секретное отделение. Жене моей будущей – подарок. Подала мне красивую коробочку с ожерельем и кулоном, усыпанным бриллиантами. «Дорогая вещь. Зря светить не надо». Если какие неприятности, звонить милицейскому генералу. Помнить при том, что телефоны прослушиваются. От Ирки держаться подальше. 

Ночью я проснулся от хрипа. Агония. Браунинг не понадобился. 

С родственниками действительно были осложнения, но до генерала дело не дошло. Оставленные ею бумаги были достаточно убедительны. А вот некий милицейский чин пытался меня выселить. Вот тут пришлось звонить генералу. Больше никто меня не тревожил. Генералу я передал кольцо с бриллиантом, якобы завещанное Еленой Николаевной. Было принято с благодарностью.  

Да, босс всегда прав, даже если не прав, кто же спорит? Но я-то тут при чем? Сегодня менты достают «по полной» с самого утра, «сам» психует, мамаши осаждают, Алка в панике. Студия в коме, как и эти двое придурочных наших. Теперь уже бывших наших. Не, ну я-то при чем всё-таки? Что, я ментов не должен был вызывать? Или на ночь чумовых этих к батарее привязывать? Чего на меня всех собак «вешать»? Профессора бы своего так облаивал, гад, так ведь боишься! А подчиненный – что: сегодня пришел, завтра ушел, другого найти – легче легкого. Хотя какой еще дурак рискнет у нашего шефа работать? Больше недели ни один не выдержит! И я бы давно убежал, если бы не Алка. Люблю я ее, типа. И подозреваю, что не безответно. А она глупая, неопытная в жизни, да и влюбчивая сильно, еще втрескается в подлюгу какого–нибудь, вроде Артура Евгеньевича нашего, босса недоделанного, тот из неё последние соки вытянет и выкинет. А Алка – еще и сестра другана моего. Как ему потом в глаза смотреть?  

- Нет, товарищ капитан, вчера всё нормально было. Нет, не заикались даже. Так они в студии и жили. Передачу смотрели «Под стеклом»? Иди «Дом – 5»? Камера работает, а они живут, как обычно. Потом лишнее вырезаем – и в эфир. Нет, у них сильная любовь была. И передача называется «Идеальная пара». Что Вы, товарищ капитан, никакой порнографии! Я же говорю: настоящая любовь, в глаза могли друг другу полдня глядеть, а чтобы что «такое», ни-ни! Кто же захочет на таких молчаливых полдня пялиться? Да и времени эфирного не напасёшься. Вот про это «лишнее» и говорю. Смотрел народ, товарищ капитан, еще как смотрел! Рейтинг два месяца рекордный был.  

…Правду, и ничего, кроме правды? Фигос под нос! За правду – к стенке. Или на нары, что тоже не есть хорошо. Не правда, но правдоподобность, как шеф говорит. Любовь любовью, но профа шеф не зря нашел. Совершенно чумовой проф! С вот такущим сдвигом в мозгах! Этот «Глоба» рассчитал фазы какие-то, покормил эту пару таблеточками голубенькими, на следующий день мы наших Сашу и Машу узнать не могли: действительно идеальная пара. Проф притащил какой-то аппарат, снял им «картинку с мозгов» и велел нам с Алкой раз в неделю для профилактики «сладкую парочку» к аппаратуре подключать и «картинку обновлять». Только не в смысле с них «снимать», а в смысле им их же «картинку» и закачивать. Такая вот любовь на таблетках и на электронике. Так что пусть капитан в другом месте выясняет что – как, а мы – люди темные, что скажут, то и делаем.  

- Так товарищ капитан, они кастинг прошли, чтобы, значит, внешность соответствовала «идеалу простого народа», ну и любовь, я же говорю. Сами, конечно, согласились сниматься. А при закрытии проекта по договору ключи от машины и квартира двухкомнатная от спонсора. Вы бы не согласились, что ли, если бы молодые были и неустроенные? Нет, товарищ капитан, срок проекта – это когда рейтинг передачи падает окончательно и спонсору рекламу свою невыгодно давать становится. Да нет, при чем тут спонсор? Спонсор с ними и не общался вообще. Это фирма солидная: мебель, посуда, бытовая электроника. Они студию обставили, денег дают, им и решать, когда проект закрывать. И в договоре так записано. А наше дело простое: платят – работай.  

…Чтобы настоящий ответ получить нужно настоящий вопрос задать. Да и то, если не захочет человек отвечать – задавать свои вопросы замучаешься. А мозги запудрить – плевое дело, особенно у нас, на телевидении. Маркетинг, контроллинг, консалтинг, клининг, бенчмаркинг. Я сначала ни фига не понимал, метался по коридорам, к уборщицам – на «Вы», менеджер простецкий самый для меня вровень с Богом стоял! Алке спасибо: провела ликбез, почти месяц чуть ли не за руку водила. А капитану брякнешь не то – сам погоришь и боевую подругу подставишь. И то еще немаловажно, что босс пообещал из-под земли достать, если «профессиональные секреты» на сторону просочатся. А он – мужик серьезный, из бандюганов бывших, как в курилке слышал.  

- Товарищ капитан, окна не закрывали, конечно. Зачем решетки? На восьмой этаж воры по стенке не полезут, а у нас дураков из окон сигать до сегодня не было ещё. Так я же говорю, два месяца проекту. Рейтинг запредельный…. Ну-у, товарищ капитан, они же не преступники, за решетками жить! При чем тут безопасность? Нет, двери-то как раз закрываем на ночь. Так у них же в студии лучше, чем в «Интуристе»: и туалеты, и джакузи, и домашний кинотеатр, и интернет! А по коридорам бродить чего, если датчики везде на движение и охранники у мониторов? Так и жили «безвылазно». Все в соответствие с договором. Нет, товарищ капитан, даже самые продвинутые проекты больше, чем полгода, не держатся. Попробуйте за полгода себе и машину, и квартиру…. Вот-вот, и у нас зарплата примерно такая же, как в вашем «заведении». А тут….  

…А действительно, чего это вдруг Саше и Маше шлея под хвост попала? Чего не хватало дуракам? Два месяца за чужой счет на нашей «подпитке», чтобы не кончалась любовь-морковь и всё такое…. Ненормальные какие-то! С восьмого этажа одновременно, за руки…. Ромео и Джульетта прямо! Только у тех – разлука, а наши, наоборот, вместе всё время.  

- До свидания, товарищ капитан! Конечно, конечно, если что – сразу Вам. Да, телефончик записал. Только я все рассказал, вроде бы, вряд ли чего-нибудь припомню.  

…Кстати, а чего это босс про нас с Алкой намекал, если проект не заладится?  

У нас каждый знает: убей скарджа, и будет тебе благодать. Зелёное Писание просто вопиет об этом. На каждой странице «Убей! Убей! Убей!». Святой Пастырь проповеди заканчивает: «Убей, Ему это угодно!» А когда со всех сторон одно и то же…. В общем, кто бы не убил?  

Наши из молебенного дома выходят – глаза у всех горят. Им ещё словцо добавь, так и торков домашних перебьют. И разговоры нехорошие. Мол, соберёмся когда-нибудь, и…! Мол, бей направо и налево, потом разберёмся…! Мол, не мы их, так они детей наших…! А дети рядом крутятся, в эти разговоры вслушиваются, мотают себе на ум. Не удивительно, что все игры у них – про скарджей. Жестокие игры, надо сказать: привязывают к деревьям друг друга, колючей травой по рукам хлещут. Девчонки визжат, парни молча слезину – другую роняют. Но все как будто понимают, что так нужно, что только через такие испытания к Битве подойдёшь подготовленным. А уж в том, что Битва будет, никто и не сомневается.  

Я у Святого Пастыря по малолетству как-то спрашивал:  

- Пастырь, а какая от скарджей этих беда? Мы же их в глаза не видывали. Да к нам всякому-то и не пройти!  

От посёлка три тропы только, все через топь: одна – к покосам, другая – к рыбачьим домам, третья – к звероловам. Как могут быть заклятыми врагами те, кого даже старики не знают? И чего этим скарджам надо от нас? Нам от них – ничего. Сами обойдёмся.  

Пастырь меня тогда по всем родичам отчитал. Сказал, что Святой Совет меня на заметку возьмёт, как маловера и отступника. С маловеров у нас спрос особый, а отступников – тех вообще всей деревней закидывают камнями или торковскими лепёшками, а если живым останешься – кольями гонят в топь. Так что я от Святого Пастыря подальше – подальше! Хоть народу в деревне – каждый на счету, но Святому Совету это – до гнилой паски. Главное – спокойствие и единомыслие, как староста наш на сходках говорит.  

На борьбу со скарджами Святой Совет берёт половину урожая, половину прибавки скота и половину от торговли. И ещё десятую часть от дохода общины. А на общину каждый взрослый мужчина из двенадцати дней должен пять отработать сам или на десять дней дитё дать. У кого по пять человек детей, те в выгоде, конечно: два дня из двенадцати – пустяки. Многодетные ещё и ремеслом прирабатывают: обувь шьют, посуду режут, ткут вечерами. После общинной-то работы придёшь впотьмах, так до утра – только бы выспаться. Так что в одиночестве мужики не задерживаются, если что – сразу ищут вдову, да чтобы ещё и с детишками. На всю деревню только я без жены.  

Так вот складывается.  

Женщин подходящих в деревне меньше трёх дюжин, и все замужние.  

Девок – малолеток десятка два. Век сосчитать их не мог, больно уж суетливые. Мечутся по проулкам, мельтешат. Да и похожи они друг на друга сильно. А чуть подрастут, сразу шасть – откуда ни возьмись кто-нибудь и сосватает.  

А у меня ещё голова на мысли слабая. Крепкая голова, хорошая, но на мысли слабая. Так и будешь тут слабой, если от отчима подзатыльники каждый день с утра сыпались. Терпел, а что делать? Это уж когда поздоровее стал, перерос его, тогда уж и потонул он…. Случайно…. А кто его в эту топь тащил? Если только снавки гулящие. Я уж тянул ему ветку, тянул, звал…. А с тропы шаг только ступи, и нет тебя.  

Вот я и говорю: жениться мне, вроде как, пора, а не на ком. У рыбаков недавно две девки невестились, так обеих звероловы взяли. У звероловов-то с девками ещё хуже, никогда своих не хватало. Да и связываться с ними – себе дороже. А мне только на стороне невесту можно взять, наши-то шарахаются все, только разговор начни. Я уж даже про скарджей подумал: может, к ним за невестой податься? Так никто не знает, где их искать, проклятых! Святой Пастырь, может, и знает, да что-то не хочется мне в маловеры и отступники.  

Пастырь каждое утро собирает на молитву. «Убей скарджа!» Молитвы разные, а конец всегда один. Молимся на урожай, на дождь или снег, на Избавление, на Искупление, на Защиту Страждущих…. Но: «Убей скарджа!»  

Мы готовы! Давайте его сюда! Из молебенного дома идём плечо к плечу, все мелкие беды-печали побоку. У кого ребёнок прихворнул, кто сам нездоров, кто задолжал сверх меры, кто жену найти не может – побоку. «Убей скарджа!»  

Пастырю внимание особое: у него Слово, над ним только Святой Совет. Пастырь заходит в любой дом: ночь ли, день ли. Пастырю – лучший кусок, отбродившей ашки – ковшиками, хоть залейся. Но Пастырь ни сытым, ни хмельным не бывает. Пастырь не спит, ходит от деревни к деревне со Словом. Если что – Святому Совету доложит и Вердикт нам донесёт. Без Пастыря всему миру конец!  

Дело старосты – хозяйство блюсти, вовремя налог собрать, свадьбы – похороны по Обряду провести. Обряд, он хоть на века одинаковый, но кому, кроме старосты, знать, что за чем будет, кто пойдёт с лентами, кто с цветами, сколько ашки готовить, как с рыбаками да звероловами торг вести, какая невеста какому жениху подходит. Ещё отец его и дед старостами были, А говорят, и до них ещё все старосты – только из его Дома, хоть Слово говорит, что деревня своего старосту сама выбирает. Никто не спорит, выбрать можно, да зачем, если есть уже один. Вот же он, всегда первым на молитву шагает.  

Заветы у нас да Обряды. А Главный Завет – Уклад блюсти. По Укладу у каждого хозяина – свой надел. Каждый хозяин на своей земле выращивает то же, что и отец его, и дед, и прадед. Мне тоже надел полагался, да когда отчима не стало, мать ушла за зверолова, и староста надел к общинным прибавил. А я, по уговору, из двенадцати дней восемь – на общинных работах, а остальные – как хочу. За это всё, что из еды у старосты со дня остаётся – моё. Жить можно. Да и работы-то – не ахти. Чаще со старостой на торг ездим. Он говорит, что с такой рожей, как у меня, никто обмухлевать не решится. Он и товар на меня оставляет, когда к соседским старостам, от рыбаков да звероловов, поговорить уходит. А чего тут хитрого, в торге-то? Цены знаю, меня все знают, я со всеми знаком. Трудно ли? А чуть затемнится – всё, что наторговали, на телегу, да и к дому. Тоже просто всё, Путь один. Бывает, правда, в сумерках колесо тележное с тропы съедет, тогда приходится поработать. Но у меня сила – от матери. Она и корыто с водой легко поднимала.  

Я тут как-то …. А может, и нет их, скарджей? И Святого Совета нет? Пастырь – тот есть, мы его каждый день видим: от деревни к деревне бродит, Слово несёт. Рыбаки тоже есть, я к ним ходил девок смотреть. Звероловы есть, а то кто же этих девок забрал, как не они? А Святого совета и скарджей никто не видел. Хотя и снавок тоже никогда не видели, а люди в трясину шагают, будто зовёт их кто. Снавки – они молча зовут. Вдруг голос будто шепнёт только тебе одному слышное, и забываешь тропу. Ещё дитём бегал, не забывал, а голос шепнул, и …. Кто в деревне живой, те снавок, конечно не слышали. А то были бы они живыми, как же!  

В этот раз мы к рыбарям ездили. Очень хорошо съездили. Вернулись – еще солнце над горой висело. Еще до вечерней молитвы можно было бы успеть к пруду сходить, посмотреть, как бабы мыться будут. Только не пришлось. Вся деревня собралась у Молельного дома, как один.  

Староста покричал издали, чтобы расходились, значит. Потому: не время ещё молится. У меня даже уши от крика его заболели. Он покричал – покричал, потом не выдержал, с телеги спрыгнул и покосолапил к народу-то. И сам там задержался. Я бы тоже хотел посмотреть, чего и народ, да пришлось торка к дому гнать, распрягать, телегу под навес толкать. А когда к молельному дому подошёл, там уже всем всё ясно было. Звероловам в дальний капкан скардж попался. Значит, не зря нас на битву столько лет звали! Пастырь скарджа этого, верёвками всего спутанного, к нам доволок. Чтобы народ убедился: настороже жить надо. Пастырь волок, а скардж волокся и подвывал: видать, ногу ему капкан здорово повредил.  

Скарджа Пастырь сам к столбу привязал, никто и близко не решился подойти. Потом помолились на Избавление, Пастырь долго про веру говорил, про Приверженность Заветам, про Почитание и Жертвенность. Ну, а когда у мужчин огонь в глазах полыхнул – тут уже, конечно: «Убей скарджа!». А скардж-то – вот он. Хоть росточком невелик, но своей необычностью страшненький, весь в шерсти рыжеватой, на паучонка похож, нескладный: живот большой, а руки-ноги тонкие. Одежды никакой на нём, только шерсть, шерсть, шерсть. И два глаза огромных из шерсти на толпу посверкивают.  

И руки сами к камням потянулись. Первый камень скарджу в ногу попал, которую капкан прихватил. Скардж понял видно, что убивают его: из глаза, смотрю, слеза катится. Но молчит, только поскуливает слегка, а руки на животе сложил. Голову бы, дурень, прикрыл – дольше бы протянул. Только у них, у скарджей, живот важнее, наверное. А мужики в голову метят. Третий, а может, четвёртый камень в глаз скарджу угодил. Глаз лопнул и по шерсти потёк. Ох, как беспомощность эта скарджева в ярость всех вогнала. Бабы, дети камни швырять начали: вот тебе, вот! За весь страх, за долгое ожидание Битвы! «Убей скарджа! Убей скарджа! Убей…».  

Меня от этого всего рвать начало, еле до куста успел добежать. Прямо наизнанку всего выворачивало. А как глаз выбитый вспоминал, так ещё и по спине будто волдыри лопали. Стою у куста, как скардж у столба, свою муку принимаю. А потом голова закружилась, и темнота одна в глазах.  

Однако, меня-то камнями не забрасывали. Оклемался понемногу. Смотрю – лежу. Народ уже разошёлся. Это сколько же я так лежал в блевотине своей? У столба скардж лежит. Забили всё-таки, значит. Управились. А зарыть, чтобы с глаз убрать, чтобы мертвяковщиной не пах – побоялись. Ну да, это же не только подойти нужно, а ещё и прикоснуться ненароком можно. А дети, значит, пусть смотрят, как жизнь непрочна? Да и скарджа я понял: когда тебя всем миром убивают, когда ты не нужен никому, когда тебя даже мать родная пожалеть не может… худо, наверное, скарджу было. Очень худо.  

Думаю: дай зарою тебя, бедолага, пусть хоть после смерти о тебе один человек, да без ненависти подумает.  

Подошёл я к скарджу, наклонился, чтобы верёвки разрезать, да за руку, за ногу ли утащить его хоть в болотину. Наклонился, значит… а у скарджа глаз, который не выбитый, смотрит на меня вполприщура. А ещё дышит он, только редко и слабо. И руки – у живота, все в ранах, в крови, но живот закрывает.  

И тут я себя почему-то на месте скарджа представил. Тоже будто враг всем, хоть никому и не враг, просто получилось, что враг. И умираю, ни за что убитый. Среди непонятной мне злости, ненависти даже, один на всём свете умираю. Совсем запутался я, в общем. Говорил же, что слабая у меня голова.  

Но от этих мыслей страха перед скарджем у меня совсем не осталось, а жалость только, что попался он в глупую железку, из которой сил убежать не было. Я скарджу руку на голову положил, говорю что-то тихонько, успокаиваю …себя больше, чем его, чего уж тут. Говорю, мол, унесу я тебя в лес, может, отлежишься ещё, раз живот цел…. И тут – раз, щёлкнуло будто в голове: и не скардж это вовсе! Вернее, может и скардж, но женщина, самка в общем. Потому и живот закрывает, что скарджонок у неё там. Ей дитя не рождённое дороже себя.  

Тут уж я схватился, срочно к старосте, без спроса торка в телегу запряг – и к скарджу. Как мог тихонько, чтобы лишней боли не сделать, положил её на сено, клок побольше под голову подоткнул, и тут она, не поверите, руку мне лизнула. Из благодарности. Это за то, что я ей один только здесь не враг.  

Не знаю, выживет ли она, но отвезу её к той тропе, что ведёт на островок среди болота. Ну, той тропе, по которой отчим меня в болото завести хотел, чтобы сдох я там в одиночестве. Он и завёл, да зря последний раз ухо мне крутануть захотел. Во мне уж тогда силы почти в материну было, раньше надо детям уши крутить.  

Ничего, ничего, терпи, волосатая! На этом островке тебя никто не найдет, даже Пастырь – проныра. Эх, святой человек, а беззащитного – под камни, на глупую смерть….  

Пастырь, теперь и я готов убить! ... 

Мажордом стукнул тростью по полу и объявил:  

- Граф Сидоров со своей бабой!  

«Граф и баба евонная» скинули дублёнки на руки прислуге и чинно прошли к остальным гостям. Синхронный кивок направо, такой же синхронный – налево.  

- Ой, мальчики, уже отдыхаете?  

- Молчи, дура! Растрещалась! Коньячку мне плесни. Да иди, тусуйся к гёрлам!  

Из музыкального центра на полную мощь рвал в клочья души «Лесоповал».  

Кучковались по интересам: кто – к анекдотам, кто – к бутербродам. Женщины – отдельно, под репродукцией Джоконды.  

Баронесса Зинка шептала на ушко княжне Надьке:  

- Знаешь, какое у него достоинство? Настоящее графское! Девки говорили! И платит по сотне баков за ночь, не считая шампусика и закуси!  

Раскрасневшийся с морозца ввалился барон Саня Малышев. Не тот Саня, который с Советской, а тот, который с Садовой. А с Советской, он и всего-то – виконт. Барон источал ароматы «Лагосты» (по три триста пузырёк) и дорогого коньяка «Наполеон на бруньках». Баронесса Зинка Кучкина поморщилась: муж упорно душился её духами, не желая признавать их чисто женскими и желая не только выглядеть, но даже пахнуть богато и гламурно. И опять выпивши, паскуда! Опять, наверное, по бабам шлялся! Молчала она ровно шесть секунд.  

- Опять выпивши?!  

- Кто выпивши? Это я-то – выпивши? Да я в сосиску пьяный! Молчала бы, жаба!  

Наконец горничная пролепетала, что в гостиной накрыто. Ломанулись к столу. Засопели, зажевали, забулькали, захэкали. Сквозь этот звукоряд только изредка пробивались отдельные реплики:  

- …Жалую тебя, барон, курицей с царского плеча!  

- …Божоле. Закажу-ка я божоле!  

- …Пра-ативный! Отвра-атительный! Руку с ка-алена убери, ка-аму сказала?!  

В самый разгар, под третий тост зазвонили в двери.  

- Ну я этого доходягу сейчас! Сосед это снизу, стопудово!  

И, позвякивая «голдой», хозяин раута кинулся в прихожую.  

Общество ждало. Место быдла – «у параши», это же «как два пальца об асфальт»! Отдохнуть не дают, куклы тайские! Однако, шума особого не было. Просто хозяин вернулся с… ментом. С летёхой зелёным! Тот – морда серьёзная, ладошку к козырьку:  

- Здравствуйте. Лейтенант Овечкин Александр Палыч, ваш новый участковый. Зашёл познакомиться. Говорят, жалобы на вас бывают от соседей, шумите допоздна. …Праздник какой празднуете или просто расслабляетесь?  

… Через полчаса немного нетрезвый лейтенант Овечкин уже сидел в уголке дивана, приобнятый мощной рукой князя Макса Сухарева, и внимал. Не мог он не внимать, если князь лёжа, от груди легко жал сто двадцать, а столько во всём Палыче вместе с какашками и пистолетом не набиралось.  

- Тут сплошь – князья да графы! Все, натурально! По купеческой части. Кто – по потребтоварам, кто – по лесу. Универсам «Лабаз» знаешь? Мой! Даже у виконта есть три ларька у вокзала. Наш город, наш! И мэр – наш, городская власть, блин! С потрохами! А ты, выходит, у власти на побегушках! Поэтому, блин, не гунди! Цени, что тебя такое общество принимает! На службе, на службе…. Заладил тут! Пей вот, закусывай: служба – службой, а икру не каждый день жрёшь! Будешь с нами дружить – не тронем!  

Он обнял Овечкина за плечи покрепче и проникновенно сказал:  

- Палыч, вот ты – мент, а для нас – обныкновенное тьфу! Хошь, мы тебя произведём? Ну, графа не обещаю, а баронета – вполне. Сиятельством будешь! Ну? Хошь? А проставишься с получки.  

Выла автосигнализация, брехали собаки, из квартиры на третьем гремело «А по ту, по ту, по тундре, по железной дороге…!». Городок Кашин жил счастливой аристократической жизнью.  

На дворе – мороз, ветер и Масленица!  

Масленица, так масленица. Блины пекли всю неделю, и погулять можно в субботу. А гуляем где? Правильно – у реки, на самой большой городской площади, у Вознесенско – Преображенского храма и памятника воинам, павшим в Отечественную войну. До настоящего апофеоза – сжигания чучела зимы не дождались: замерзли и пошли домой есть блины и прочие кулинарные изыски.  

Выпивали мы как-то с соседом, с Аристархом Львовичем. Он мне и говорит:  

- Ваня, вот тебе уже тридцать почти, а карьерного роста нет у тебя. Это имя твоё мешает росту карьерному: простоватое оно, не приподнимает тебя над толпой. Я вот фамилию поменял с Синюшкина на Синюшкица, через три года уже старший инженер, а ещё через пять – ведущий. Прикинь! И всего из-за одной буквы!  

Ну, мы с ним ещё по сто пятьдесят налили, а потом смотрим, времени – одиннадцать утра, а в субботу все госучреждения работают: успеем всё за сегодня провернуть. Ну, и пошли в ЗАГС. По дороге обсудили, что на что менять будем. Мне французский вариант очень понравился: Жан. С таким именем хоть к девчонкам, хоть в начальство – везде покатит!  

В ЗАГСЕ две женщины, с лица почти одинаковых, на нас посмотрели и говорят:  

- Пьяных не обслуживаем! Покиньте помещение!  

А кто тут у нас пьяный-то? Это с пол-литры на двоих пьяные? Так, выпивши немножко. Почти час ушел, чтобы их убедить. Надселись убеждавши-то, что мы только выпивши. Но убедили. И только они согласились, мы…:  

- А где у вас написано, что выпивших не обслуживать? Покажьте!  

Правила вместе пролистали – ни словечка об этом. Так-то! У Аристарха Львовича опыт – о-го-го! С ним даже бабки у подъезда уже не спорят.  

Женщины скисли совсем и говорят:  

- Ну, и что желаете? Расписаться? Развестись?  

Это они нас за педиков приняли, во как! Я их успокаиваю:  

- Вы нас неправильно поняли. Мы, собственно, всем естеством неотвратимо и сугубо за нормальные отношения. Чтобы каждому мужику – по бабе, а бабе, естественно, по мужику.  

У женщин глаза забегали. Это они что, за насильников нас…? Да какие ж мы насильники после пол-литры? Мы же её ещё пивком полирнули.  

- Женщины, – говорю,- мы, собственно, не жениться, не разводиться, не иное чего. Трансплантация нужна!  

Они совсем с лица спали. Чувствую, ну недопонимают!  

- Имя, – говорю, – трансплантировать себе хочу другое. Не желаю, – говорю, – Иваном числиться, желаю быть Жаном. Чтобы как у французов, значит, у лягушкодавов этих!  

Вижу, отлегло у них.  

- Ой, не знаем даже! Ну, ладно! Заявление пишите. Это ж вам ещё в паспортный стол успеть надо….  

О-хре-неть! А ещё говорят, что волокиты канцелярской меньше стало. Не! Всё, как в прежние времена!  

Аристарх Львович меня «под крыло» взял: заявление сам писал, с фотографией и с паспортным столом созвонился – женщины и машину нашли, чтобы нас туда-сюда возить, я только расписываться успевал. Все заведения в субботу до шестнадцати, а в пятнадцать сорок три у меня уже новый паспорт. Оп-паньки! Человек разумный, обновлённый: Жан Степанович Митрофанов. Надо бы было для большего эффекта ещё и отчество поменять, да неудобно как-то от отца отказываться.  

Теперь вот сижу третью неделю, жду повышения.  

Не знаете случаем, у сантехников какой на этот год карьерный рост?  

- Ещё вина, я сказал! Какое тебе дело до того, что подумает госпожа Эльза?!  

Вито стукнул пустой кружкой по столу и, когда хозяин, прихрамывая и покачивая осуждающе головой, кинулся к бочонку, обвёл заведение угрюмым взглядом. Посетителей было предостаточно, но никто не повернулся на начинающийся скандал: боялись. Вито пьяно усмехнулся:  

- Поторопись, хозяин! Если бы все в своей работе были так медлительны, наш старый Кобленбург остался бы без жителей, а я – без заработка. Поторопись! Жёны заждались нас под пуховыми одеялами! А, что скажете, горожане?  

Ответа не было, но Вито и не ждал, что кто-то поддержит разговор: все боялись!  

Его боялись уже два десятка лет, с тех пор, как Вито унаследовал место отца, палача славного города Кобленбурга. И два десятка лет Вито, обращаясь к горожанам, даже соседям, говорил только сам с собой.  

Пятьдесят два шага по городской площади от погребка до костёла. Сорок ярдов от распутства до святости. Сорок ярдов пути в полупьяном беспамятстве. Этот путь Вито прошёл бы даже с закрытыми глазами. Два десятка лет Вито ходит одной и той же дорогой: к полудню – на площадь, после работы – домой. Весь Кобленбург для Вито – только эта дорога. Когда-то Вито задумывался: почему в спокойном Кобленбурге каждый день, кроме воскресного, есть работа для палача, уже и помост не разбирают, как когда-то давным-давно…. Теперь ему всё равно. Работа есть работа. Нельзя много думать, когда у тебя на шее больная жена. Теперь ему за пятьдесят. Трудно искать другую профессию, когда стареешь. И чем плоха работа палача? У него хороший дом в каких-то ста ярдах от площади. Многие богатые купцы хотели бы жить в центре города. Только члены магистрата и самые знатные горожане могут позволить себе роскошь жить в центре. Да! Только самые знатные. Он, Вито, не знатный горожанин, но он себе это может позволить!  

Стоп – костёл! Отсюда начинается его улица. Вито оглянулся назад. Тихо. Ещё не темно, но тихо. Площадь пуста. Вон он, помост напротив магистратуры – его рабочее место. А дальше, по кругу, винный погребок и костёл – его Дорога. Зайти в костёл, что ли? Никогда не заходил, но сегодня – день особенный. Особенный, хотя и обычный. Нет уж, лучше к Эльзе, заждалась наверное, бедняжка. Сама Дорога мимо костёла очистит его душу. А не очистит – плевать! Всё равно всем палачам гореть в аду!  

Эльза, Эльза! Безумная Эльза! Любимая Эльза! Ещё почти восемьдесят ярдов, сто шагов по узкой улочке под горку. Совсем легко. Потом лестница в семь ступеней и ещё два десятка ярдов до дома. Рядом. Жди, Эльза! Ты всегда ждёшь своего Вито. Вито снова сядет радом с твоей постелью, бережно возьмёт узкую холодную ладошку своими корявыми лапищами и будет говорить, говорить, говорить…. Уже два десятка лет Вито говорит в пустоту: никто ему не отвечает, даже Эльза. Двадцать лет у постели безумной параличной жены. Эльза не может ходить с тех пор, как он впервые заменил отца, а их единственный сын проклял его и убежал из дома. Кто из них, сын или отец виноваты в её болезнях? Когда молитва соединяла их перед Богом и людьми, Эльза знала, что судьба сына палача – быть палачом. Может быть, тогда это казалось делом далёким и не окончательным? Но сын палача – будущий палач. Как сын купца – будущий купец, а сын кожевника – будущий кожевник. Как ни крутись, судьба детей – Дорога отцов.  

Эльза не верила!  

Его сын не верил!  

Что изменилось от их неверия?  

Судьба не прощает непокорных!  

Вот они, ступени. Вон он, их Дом. Дом, из-за которого он не может сойти со своей Дороги.  

Эльза, бедная Эльза, что рассказать тебе сегодня? Может быть про то, как члены Совета подрались из-за способа казни? Как летели на землю парики и рвались рукава? Глупые: смерть есть смерть. Неважно, как ты уходишь, важно, как долго и как тяжело. О, в этом Вито был большим мастером! Повешенный мог четверть часа дёргаться в «медленной» петле, четвертованный час не умирал на плахе. А уж мелкие воришки, которым он перерубал запястья, мучались годами и никогда уже не могли вернуться к своему ремеслу. Много секретов передал ему отец, многому он научился сам, благо практики хватало: окрестности города кишели разбойниками, порой крестьяне поднимали на вилы налоговых чиновников, сюда, прослышав о богатствах горожан, постоянно наведывались воры и воришки, мошенники и авантюристы. К чести сказать, Совет обеспечивал гражданам более-менее спокойную жизнь. Правда, работы у Вито не уменьшалось. Зато для запугивания преступников изобретались всё более страшные кары. И каждый полдень, за исключением воскресенья, дня молитв и раскаяний, все граждане должны были приходить на площадь и наблюдать за работой Высокого Суда, а в спорных случаях ещё и давать или не давать одобрение особым пыткам. И не было ещё такого, когда горожане не соглашались бы с Советом.  

Скрипят ступени. Нужно бы нанять плотников и заменить лестницу в комнату Эльзы.  

Нет, жена! Сегодня Вито расскажет, как визжал от бешенства сам Председатель, когда преступник вместо долгих мук умер так быстро, что даже не успел понять своей смерти.  

Вот что расскажет сегодня старый Вито своей Эльзе. Не скажет только, что сегодня на плахе был их блудный сын, непутёвый сын, сошедший с Дороги сыновей.  

Б.Д. Сподынюк. 

Я ДОМ И ЛЮБОВЬ. 

Повесть. 

У каждого мужчины наступает период, когда он начинает мечтать о своём доме. Особенно, это ярко выражено у тех, кто родился и вырос при советской власти. И как только не старались идеологи коммунизма выбить из головы советского мужика эту мечту, ничего у них не вышло. Казалось бы, у мужика есть квартира, в квартире мебель. И то и другое, по тогдашним меркам, довольно хорошее, но в голове и сердце его зреет и достигает своего апогея мечта о своём доме, саде вокруг него. Эта мечта полностью завладевает им и наступает момент, когда мужчина сначала робко, а потом всё настойчивей начинает работать над претворением своей мечты в реальность. Видимо, поговорка о том, что мужчина должен в своей жизни построить дом, посадить дерево и так далее по тексту, появилась не на пустом месте. Вот и у меня, под самый конец двадцатого века, начала осуществляться эта мечта. 

Кстати, разрешите представиться. Я – Орлов Платон Михайлович, инженер механик автомобильного транспорта, директор довольно крупного автохозяйства. Мне исполнилось сорок пять лет. С женой, прожив двадцать пять лет и, выдав дочку замуж, мы решили разойтись, так как оказалось, что мы, абсолютно, разные люди и нам вместе неинтересно, но до сих пор сохраняем дружеские отношения. Она ушла к маме и с ней жила до самой её смерти, я остался в родительской квартире, которую получил в наследство после их смерти. В общем, вы прекрасно понимаете, какой образ жизни вёл сорокапятилетний холостой мужчина, имеющий квартиру, высоко оплачиваемую работу, служебный и личный транспорт. 

Да, вы абсолютно правы. 

И если учесть, что по своему характеру я человек общительный и у меня море друзей, то можете быть уверены, что двери моей квартиры не закрывались для них не днём ни ночью. Я, наверное, окажусь не очень оригинальным человеком, если скажу, что друзья у меня были уникальные люди. А уникальность их заключалась в их отношении к женщинам. Все они, без исключения, обожали женщин и относились к ним удивительно трепетно и по-рыцарски. И когда блестящий потомок польских шляхтичей, поселившихся на берегу Черного моря в Одессе при её создании и наш друг Виктор Дашковский, повёл всю нашу компанию на комедию «Бабник», где в роли бабника снялся Александр Ширвинт, мы все были единодушны в том, что «Бабник» – это наш человек. 

Правда Зиновий, как истинный еврей, не смог удержаться от замечания, что герой фильма уж очень расточительный человек, хотя сам, если знакомился и влюблялся в женщину, готов был последние штаны для неё снять и в буквальном и в переносном смысле. Но в том, что нужно женщин любить и относиться к ним по рыцарски, согласны были все. А это было время, когда СССР уже разваливался, и в какой-то из телевизионных передач одна из участниц заявила о том, что секса в СССР нет. В действительности он был, но какой-то дикий. Но наш общий товарищ и большой гуру в этих вопросах, настоящий Одесский Казанова Альфред потратил не мало времени, обучая нас теории и практике любовных отношений. 

Но, как говорят у нас в Одессе: «Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал….», незаметно для самого себя я влюбился. Получилось это по худшему сценарию, который только можно было придумать. Во-первых – это был служебный роман. Во-вторых – предмет моих воздыханий была моей подчинённой. Она работала старшим экономистом автохозяйства, и была младше меня на десять лет. Вот и можете себе представить, что я пережил, когда общественность, узнав о наших отношениях, начала бороться за чистоту морального кодекса строителя коммунизма. Женщина, из-за которой я потерял покой и сон, утратил интерес к мужским развлечениям, а именно к преферансу, дружескому застолью и сопровождающего его кобеляжу, была удивительно хороша собой. Её фигурка была настолько тоненькой, как у Дюймовочки. Волосы у неё были густые и черные, всегда уложены в простую, но удивительно милую причёску обрамлявшую её красивое лицо. Её карие глаза обладали бархатистым взглядом, кожа на её лице и шее была как еле-еле розовый мрамор и такая тонкая, что просвечивались вены. Когда я смотрел на её кожу, у меня создавалось впечатление, что она на ощупь как атлас. У неё были маленькие, изящные ступни, стройные ножки и высокая грудь. Голос у неё был низкого тембра, но какой-то обволакивающий. Когда она приходила ко мне в кабинет решать какие-то производственные вопросы и начинала говорить, я растворялся в её голосе, абсолютно, теряя нить разговора. Я видел только бархатистый взгляд карих глаз и слушал этот волнующий голос, который как ласковая морская волна уносил меня в мир моих грёз, и я, покачиваясь на этой волне, мечтал о её любви и ласках. Вы, наверное, уже догадались, что она ещё не знала, что я влюблён в неё. Она уже побывала замужем, развелась и сама растила и воспитывала сына, которому было девять лет, и как женщина с опытом общения с мужчинами, глядя на мой вид после очередной встречи с друзьями, оценила меня и пресекала все мои робкие попытки остаться с ней наедине не в производственной обстановке. А меня тянуло к ней со страшной силой и, я предпринимал попытку за попыткой, чтобы обратить её внимание на себя. 

Жила она с сыном в центре города, а на работу приходилось ездить на окраину. 

Наше хозяйство находилось в промышленном районе и добираться, нужно было минут сорок, пятьдесят, и то тогда, когда нормально ходят трамваи. Но так как трамваи в этом районе ходят как кошки, то есть сами по себе как бог на душу положит, то предмет моего обожания частенько опаздывал на работу минут на двадцать, иногда и больше. Я уже отчаялся настолько, и чтобы обратить её внимание пошёл неправильным путём. Я начал отлавливать её опоздания и требовать представления от неё объяснительных записок о причине опоздания. Она, исправно, писала мне всякую галиматью в этих записках и, в конце концов, у меня скопилось их целая пачка. После очередного опоздания, когда она принесла мне объяснительную записку, я попросил её сесть и, достав целую пачку её объяснений, спросил, долго ли мы будем переводить бумагу. Она не ответила на мой вопрос и в свою очередь спросила у меня: «Вы хотите меня уволить за систематические опоздания?»  

Задав вопрос, она посмотрела мне прямо в глаза. Встретившись с её бархатистым взглядом и, услыхав её голос, я растворился в нём, и вместо ответа взял в руки пачку её объяснительных записок и разорвал их. Не говоря ни слова, отрицательно покачал головой и предложил ей заезжать за ней утром, когда сам еду на работу. Помолчав некоторое время, она согласилась, и мы договорились о времени, к которому я буду подъезжать к её дому. Затем она ушла на своё рабочее место, а я, окрылённый удачей, 

почти вприпрыжку направился в ремонтную зону хозяйства.  

На дворе был конец апреля, воздух достаточно прогрелся, уже спокойно можно было ходить без верхней одежды. И я, подставляя лицо ласковым лучам солнышка, мечтал о будущих встречах с Аней, Анечкой. Так звали эту очаровательную женщину. А я всё повторял про себя: «Аня и Платон, Аня и Платон, Аня и Платон и т.д.» Мне очень нравилось, как звучат наши имена. 

Тридцатого апреля в том году была пятница и предпраздничный день. Работали без обеда до двух часов, а затем в каждом отделе женщины накрывали стол праздничными закусками, мужчины ставили на стол водку и вино и, начиналось застолье, на котором сотрудники поздравляли друг друга с наступающим праздником. Единственным неприкаянным человеком, в этом случае, является директор. Главный инженер оседает за столом в ремонтных мастерских вместе с начальником мастерских и мастерами. Это его вотчина и он там просто обязан быть. Директора пригласят к столу в любом отделе, если он туда зайдёт, но разговор за столом тут же станет сдавленным и официальным, то есть исчезнет свобода общения сотрудников друг с другом, пропадет корпоративный дух. Я этого не любил и никогда не ходил по отделам. Мог зайти, только, в случае, когда сотрудники этого отдела теряли чувство реальности и засиживались за столом сверх положенного времени, либо начали выпивать лишнее. 

Так вот, сижу я в своём кабинете пытаюсь работать с почтой, но когда отовсюду доносится запах закусок, позвякивание посуды, беготня женщин с тарелочками, работа абсолютно не клеится. Я, уже, собрался выйти и пройтись по территории, но в этот момент зазвонил телефон. На проводе был Зиновий. После взаимных приветствий и определив по дикции, что Зиновий уже подшофе, я договорился о встрече с ним в семь вечера в баре ресторана «Красный». 

В то время, время последнего десятилетия двадцатого века, этот бар в Одессе, где собиралась публика интеллигентная,- поэты, писатели, художники, работники музеев, картинных галерей, издатели и полиграфисты, был родным домом для многих моих друзей. Обстановка в баре была, удивительно, демократична. Цены на кофе и выпивку были сравнительно низкие, но зато кофе готовился такой, какого не делали нигде в Одессе. Бармена звали Аркадий, он создавал и поддерживал в баре этот климат демократичности, доброжелательности и взаимного уважения. На стене за его спиной, на специальном стенде висели чашечки постоянных клиентов и наиболее уважаемых людей в этом баре. Это был, по теперешним меркам, своеобразный клуб в котором все знали друг друга, и, абсолютно, не имело значения, какое место ты занимаешь в табеле о рангах на своей работе. Если ты человек интеллигентный и ведёшь себя соответственно, можешь поддержать беседу, доброжелателен и не лезешь в бутылку, выпив сто грамм горячительного, то ты можешь сидеть с одной чашечкой кофе хоть целый день. Но если ты начинаешь качать права, строить из себя нечто непревзойдённое, то Аркадий сделает всё, чтобы визит такого человека в бар был первым и последним. А постоянные посетители бара ему в этом помогут. 

Закончив разговор с Зиновием, я поднялся и направился к выходной двери и, уже, протянул руку к дверной ручке, как раздался робкий стук в двери. Я, тут же, её распахнул. 

В дверях стояла Аня. На ней был изумительно красивый свитер ручной работы с глубоким декольте, из которого открывался волнующий вид на её грудь, довольно крупного размера несмотря на то , что сама она была маленькая и тоненькая . Её густые, черные волосы были уложены в замысловатую прическу, открывающую её стройную шейку , на которой на золотой цепочке висел маленький, продолговатый кулончик, как стрелкой указывая и приковывая взгляд к соблазнительной ложбинке между её грудей. Кожа на них была настолько нежная и чистая, как розовый мрамор и когда Аня дышала, то её грудь поднималась и опускалась, как волна в океане плавно и мощно. 

– А вы что, уже уходите, Платон Михайлович? – растерянно спросила Аня, забыв поздороваться. 

-Нет, Анна Николаевна, просто хочу пройтись по территории, посмотреть все ли сделано. Ведь нас не будет три дня, праздник всё-таки. А у вас ко мне есть вопросы? 

– Платон Михайлович, я и Ольга Анатольевна приглашаем вас в наш кабинет. Мы с ней накрыли стол и будем рады, если вы составите нам кампанию. 

Я чуть не подпрыгнул от радости. 

-Я, с удовольствием, принимаю ваше приглашение, – удовлетворённо замурлыкал я, – и если вы подождёте минутку, я пойду вместе с вами, возьму, только, свой взнос к вашему столу. 

Я подошёл к сейфу и достал бутылочку коньяка и коробку шоколадных конфет. Закрыл сейф и повернувшись к Ане отрапортовал: «Я готов Анна Николаевна, ведите меня к вашему столу». 

Она улыбнулась и вышла из кабинета, я поторопился за ней. Мы прошли через мою приёмную, и вышли в коридор. Освещение в коридоре в целях экономии кто-то выключил, и он освещался окном, находящемся в конце коридора. Аня шла впереди меня метров на пять, и на фоне окна четко вырисовывался её силуэт. Я обалдел, у неё была удивительная походка, ступни её стройных ножек становились в одну линию, спинка была ровной и, в то же время всё её тело двигалось в каком-то завораживающем ритме, волнующем и сексуальном. Когда я работал в Германии то, однажды, попал на показ высокой моды, который проходил в Берлинском Фридрихштадтпаласе. Там манекенщицы ходили, именно, так, как сейчас шла Аня. Моё сердце учащённо забилось. И тут я понял, что втрескался в неё по уши и, даже, глубже. 

У Ани рабочий стол был самым большим в хозяйстве. Откуда взялся здесь этот огромный письменный стол производства пятидесятых лет нашего века, история стыдливо умалчивает. У него были две большие тумбы по краям и в каждой из них по четыре выдвижных ящика. Окантовка столешницы была из дубовой доски, а всю её центральную часть покрывало зелёное сукно. Время и поколения людей сидевших за этим столом не пожалели это сукно, оно было порвано и зашито в нескольких местах. Дуб окантовки потемнел и был исцарапан, ящики в тумбах перекосились и вынимались с трудом. Но Ане нравился этот стол, и она, категорически, отказалась заменить его на современный. 

И сейчас на этом столе, покрытом весёленькой скатертью, стояло много маленьких тарелочек с разнообразными закусками, какие-то судочки, вазочки. Возвышались три бокала и три водочные рюмочки. Все было сервировано так тщательно и таким вкусом, что создавалось впечатление, будто этот стол у кого-то дома. Ольга Анатольевна, нормировщица и подчинённая Анны Николаевны, соблазнительная блондинка двадцати семи лет от роду обладала такими пышными женскими качествами, 

что проходившие мимо её водители спотыкались, засмотревшись на её формы. К внешней привлекательности весомым вкладом добавлялась её доброта и отзывчивость. Не один заболевший сотрудник не оставался без её участия, каждого она была готова выслушать, посочувствовать и помочь. Как работник, она была, просто, незаменима. Я испытывал к ней глубочайшую симпатию, и как-то в разговоре с группой активистов, (на каждом предприятии есть такая группа) зная, что мои слова будут известны всем сотрудникам хозяйства, я заявил, что выгоню с работы поганой метлой любого, кто позволит себе обидеть Ольгу Анатольевну. Мои слова были исправно доведены до всех водителей, инженерно-технических работников и служащих. Теперь, если она, по делам, оказывалась в ремонтной зоне, вместо сальных замечаний, которые позволяли себе слесари или водители, у них вываливался из рук инструмент и начинала капать слюна, как у собаки мимо носа которой проносят жареный кусок мяса. Но со временем, работники, сталкивавшиеся с Ольгой Анатольевной, прониклись к ней уважением за её отзывчивый характер и не позволяли себе никаких проявлений неуважения в её адрес. А если кто-то из вновь принятых работников начинал говорить не то, его быстро ставили на место, и он понимал, что эта женщина пользуется авторитетом в хозяйстве и, больше никогда не болтал лишнего. 

-Здравствуйте Платон Михайлович, – привстав из-за стола, с улыбкой, произнесла Ольга, – а почему так долго, я уже вас заждалась, – продолжала она, обращаясь уже к ним обоим. 

– Да мы вроде быстро, – в тон ей ответил я, – а долго вам показалось потому, что вам кушать хочется. Я бы и сам не выдержал около такого красивого стола. Вот, Оленька, мой взнос к вашему столу.  

Я протянул Ольге конфеты и коньяк. 

– Ой, какие классные конфеты, – восхитилась Ольга, рассматривая коробку. 

– Это не совсем конфеты, – уточнил я и добавил, – это бельгийские шоколадки, собранные в коробку. Там все сорта шоколада, который, только, делают в Бельгии. Это мне мой коллега по совместной работе в Германии сделал презент. Мы с ним встречались пару дней назад, он был у нас в командировке. Он утверждает, что коньяк лучше всего закусывать этими шоколадками. 

– Тогда разливайте Платон Михайлович, и мы попробуем, – протянула мне бутылку с коньяком Ольга, – только нам с Аней по чуть-чуть. 

Я разлил в рюмки коньяк и снял с коробки конфет целлофан. 

– Милые дамы, – поднявшись начал я, – я поздравляю вас с наступающим праздником и хочу пожелать вам чтобы вы, всегда, были как весна. Цветущими, молодыми и красивыми. 

– Мы выпили и я, тут же опять, наполнил рюмки. Пока я разливал Аня, сидевшая напротив меня, взяла мою тарелочку и положила в неё разнообразных закусок. Шоколад шоколадом, а закуски у девчат, действительно, были очень вкусными. Я, холостой мужик, давно не пробовал еды, приготовленной женской рукой. Поэтому я ел так, что аж, за ушами трещало. Аня, по мере опустошения тарелки, подкладывала мне всё новые и новые закуски. Мы ещё дважды выпили, один тост предложила Ольга, а один Аня. Всё время, которое мы находились за столом, я, постоянно, подглядывал за Аней. Делал я это исподтишка, чтобы не смущать её. Однако, она, всё же заметила, и мы с ней встретились взглядами. Когда она посмотрела на меня, её бархатистый взгляд обволок меня каким-то необыкновенным ощущением покоя и тепла. Я смотрел в её глаза, и мне хотелось кричать на весь мир, что я люблю эту женщину. Она, по-видимому, это поняла и опустила глаза. Но и Ольга поняла этот мой взгляд и прервалась на половине слова. Посмотрела на меня, потом на Аню и попросила меня разлить коньяк в рюмки. Когда я это сделал, она встала и предложила тост за любовь. Когда я пил, Аня пристально смотрела на меня, и я готов был поклясться, что в её глазах светилось нечто большее, чем доброжелательность. Я же готов был обнять её и целовать, целовать её всю. Её лицо, глаза, руки, плечи, груди и эту сладкую ложбинку между ними. Меня влекло к ней с такой силой, что я испугался, что не смогу совладать с собой. Я поднялся, поблагодарил девушек за угощение и прекрасную компанию и сославшись на то, что мне нужно проверить как дела в подразделениях, вышел на территорию. 

Я шел и жадно хватал воздух как астматик. Сердце у меня колотилось, как будто я пробежал пятикилометровую дистанцию. В ремонтной зоне гуляния были закончены. Боксы были закрыты и опломбированы. Из кабинета начальника мастерских вышли главный инженер, начальник мастерских и один из мастеров. Они усаживались в служебную машину главного инженера. Увидев меня, он прокричал, что у них всё в порядке, оборудование обесточено, помещения опломбированы и сданы под охрану. 

Я махнул рукой, поздравил с наступающим праздником и они уехали. Вернувшись в здание управления, я зашёл в свой кабинет и по селектору попросил дежурного диспетчера вызвать мою машину к подъезду. Вскоре зашёл Ипполит, так звали водителя моей служебной машины, и доложил, что можно ехать. Я уже успокоился и, закрыв кабинет, вышел из здания и сел в машину. 

– На Пушкинскую к филармонии, – попросил его я. 

Мы выехали из ворот хозяйства и, на трамвайной остановке я увидал ждущую трамвая Аню, которая с большой сумкой стояла там. Я попросил Ипполита остановиться и пойти пригласить от моего имени Анну Николаевну в машину и поднести ей сумку. Вскоре Ипполит открыл дверку и посадил Аню на заднее сидение, потом подал ей её сумку.  

– Вы домой? – спросил её я и, не дожидаясь ответа сказал Ипполиту, – первый адрес отменяется, едем к дому Анны Николаевны. 

Время было немногим больше пяти часов вечера. Минут через двадцать мы подъехали к её дому, я вышел из машины, открыл дверцу и подал ей руку. Когда она вышла я взял её сумку и сказал Ипполиту, что он свободен, до филармонии два квартала и я дойду пешком. Четвёртого мая, как обычно, к моему дому. Ипполит кивнул и дал газу. Мы остались одни. 

– Анна Николаевна, а как вы относитесь к чашечке хорошего кофе? – спросил я с надеждой. 

-Я обожаю хороший кофе, но в наших кафе такого не найдёшь, – констатировала она известный факт. 

-А если я рискну найти, вы составите мне компанию? – не отступал я. 

-Хорошо, только я сумку отнесу домой, – сдалась она. 

-Тогда я вас жду здесь, – обрадовался я. 

Она повернулась и вошла во двор. Пробыла она дома недолго, минут пять, шесть, но успела переодеться. Теперь на ней был брючный костюм серо-зелёного цвета, ладно облегающий её стройную фигурку, на ножках были обуты чёрные туфли на высоком каблучке. Вместо свитера с декольте она надела чёрный гольф с высоким воротником. Мне очень понравился её наряд. Огорчало лишь одно, что теперь декольте не было. Хотя, поставив себя на её место, я бы поступил точно так же. Она же не знала, куда я её поведу. 

Я предложил ей руку, она без всякого ханжества оперлась на неё и мы пошли к «Красному». 

Войдя в бар, я прицелился к угловому столику и повел Аню к нему. Аркадий через весь бар, уже, кричал мне: «Платон, привет! Тебе, как всегда? Даме твоей я сделаю, пока, кофе». 

Я помахал Аркадию рукой, усадил Аню за столик, предупредив, что два места за эти столиком так же заняты, как и наши и подошёл к стойке. Аркадий налил пятьдесят грамм коньяку, сделал два кофе и посмотрел на меня вопросительно. 

-Аркаша, привет! Я рад тебя видеть. Спасибо, ты всё сделал правильно, – излагал я Аркаше, – но я жду к семи Зиновия. Ему сто водки и кофе, но когда придёт. А рассчитаюсь я сразу, чтобы потом не отвлекать тебя. 

Аркадий посчитал стоимость заказа и когда я рассчитался, дал мне поднос. 

– Платон, прости, но тебе самому придётся отнести свой заказ, эта коза Зоя отпросилась у меня на два часа. 

– Аркаша! Что за политес? Без проблем. 

Я взял поднос со своим заказом и понёс его к столику. По дороге поздоровался с десятком человек. Когда я уселся, спросил Аню, может быть, и ей взять чего-нибудь выпить. Она отказалась, наотрез. 

– Ну, тогда и я сейчас не буду, придет Зиновий тогда я с ним и выпью, – задумчиво пробормотал я и, взяв чашечку с кофе, сделал глоток. Кофе, как всегда, был великолепен. 

Аня так же попробовала кофе, и на её лице появилось выражение редкого блаженства.  

– Платон Михайлович! Здесь всегда готовят такой кофе, или только для вас? – своим обволакивающим голосом спросила Аня. 

-Это место единственное во всей Одессе, где Аркадий делает такой кофе всем. У меня тут только моя персональная чашечка. Эта привилегия, которую Аркадий представляет постоянным клиентам. 

– А что те люди, с которыми вы здоровались постоянные клиенты? 

– Не все. Есть и постоянные, есть и те, которые хотят ими стать. И ещё у меня к вам Анна Николаевна есть просьба. Не называйте меня по имени и отчеству когда мы не на работе. 

-Хорошо, тогда и вы не называйте меня по имени и отчеству. 

– Договорились, – удовлетворённо резюмировал я. 

В это время в бар вошёл Зиновий. У него были очки по толщине стёкол как бинокли. Благодаря им, он хоть что-то видел. Если по какой-то причине он оказывался без очков, у него на лице сразу появлялось трогательно беспомощное выражение.  

Войдя в бар, он приветливо кивнул Аркадию и закрутил головой, но в связи с тем, что в баре был полумрак меня не заметил. Аркадий что-то спросил у него, а потом кивнул головой в нашу сторону, а я помахал Зиновию рукой. Заметив меня, он направился к нашему столику. Мы с ним обнялись и поздоровались, затем я представил ему Аню. Судя по тому, как он начал отпускать комплименты Ане, она ему понравилась. Через пару минут к нашему столику подошла официантка Зоя и принесла Зиновию рюмку водки и чашечку кофе.  

– А тебе? – поинтересовался Зиновий. 

Я поднял рюмку с коньяком и сообщил ему, что специально не пил, дожидался его, а Анечка наотрез отказалась составить мне компанию в выпивке. 

– Ну, тогда с наступающим праздничком и за встречу, – поднял свою рюмку Зиновий. 

Я поднял свою и чокнувшись, мы сделали по глотку спиртного и запили это прекрасным ароматным кофе. Зиновий сразу переключил своё внимание на Аню. Он начал ей рассказывать какую-то весёлую историю приключившуюся с ним когда он работал в бюро туризма и экскурсий. Меня немного развезло от выпитого на работе и здесь и я слушал его рассказ, прерываемый серебристым смехом Анечки как рокот морского прибоя. Мне, вдруг, в полумраке бара, когда я посмотрел на тень отбрасываемую Зиновием с его крючковатым еврейским носом и бурной жестикуляцией руками, начало казаться, что Зиновий похож на огромную сову, которая что-то объясняет маленькому совёнку. В этот момент, опять, подошла Зоя и принесла нам три чашечки кофе и две рюмки с нашими сегодняшними напитками. 

– Знаешь Зиновий, – поднимая свою рюмку, предложил я, – давай выпьем за любовь, которой все возрасты покорны. 

Мы опять чокнулись и опорожнили наши рюмки, традиционно запив спиртное глотком крепчайшего кофе. Мне стало тепло и уютно. Теперь, это уже был не бар, а кают-компания парусного судна, которое плавно скользило с волны на волну, слегка покачиваясь на могучей груди океана. Всё вокруг исчезло, были только я, Зиновий и Анечка. Ещё была любовь, которая росла и зрела в моей груди, чтобы вырваться потом бурным потоком и затопить и меня и Аню. 

Аня каким- то образом почувствовала моё состояние и, положив руку на моё плечо предложила проводить её домой. Зиновий пошел к стойке рассчитаться, а мы встали и вышли из бара. На улице было ещё прохладно, невзирая на май месяц, и Анечка зябко повела плечами. Я обнял её за плечи и прижал к себе. Она доверчиво прильнула ко мне и, положила голову на моё плечо. Я не смог устоять, наклонился и нежно её поцеловал в шею. Она вздрогнула, всё её тело напряглось, но она не отстранилась. А я продолжал её целовать всё более страстно и настойчиво. Она подняла голову, и я прильнул к её губам. Она приоткрыла губы и впустила в сладкую влагу своего рта мой язык. Это было прекрасное ощущение и необыкновенная сладость. Я почувствовал, что и ей нравиться наш поцелуй, но вышел Зиновий и наш первый поцелуй мы были вынуждены прекратить. 

Когда Зиновий подошёл к нам, Аня встала между нами, взяв нас под руки, и мы пошли вверх по улице Полицейской до Екатерининской. Затем по Екатерининской до Жуковского к Аниному дому. По дороге Зиновий опять что-то рассказывал Ане, а я всё ощущал на губах наш поцелуй. Сердце моё сладко замирало в предвкушении чего-то прекрасного. А Зиновий заливался, как соловей весной на кусте сирени. Я, втихаря, пнул его легонько ногой в зад, и на его удивленный взгляд сквозь очки-бинокли жестами показал, что пора и честь знать. До него, кажется, дошло и, не доходя до Аниного дома с полквартала, он энергично начал прощаться. Я почувствовал, что это прощание может затянуться надолго потому, что Зиновий вцепился в Анину руку и не собирался её отпускать ещё долго, несмотря на робкие Анины попытки вытянуть свою руку из его лап, поэтому поблагодарил его за компанию и приятный вечер и подтолкнул его корпусом в сторону его дома. А он тогда жил в Мукачевском переулке, почти у самого берега моря и в квартале от театра оперетты. Зиновий, понимающе, мне улыбнулся и потопал в сторону вокзала по Екатерининской. Я, смущённо улыбнулся Ане и привлёк её к себе. Она прильнула, но перед поцелуем прошептала: «Осторожно, соседи вокруг». И мы слились в поцелуе слаще первого на порядок. И как-то, само собой, получилось, что мы потихоньку вошли в подъезд и подошли к входной двери в её квартиру , которая находилась справа, сразу, после входа из подъезда во двор. Она открыла ключом дверь, и мы ввалились в маленький коридорчик в состоянии очередного поцелуя. За что-то зацепились, и это что-то с грохотом упало.  

Ну вот, – сказал я расстроено, – наверное, разбудили твоего сына. 

Не волнуйся, – с улыбкой проворковала она, – Димка уехал в Ивано-Франковск к бабушке. 

У меня от этих слов и предстоящих перспектив в зобу дыханье спёрло, и я влепил Анечке долгий, сладкий и благодарный поцелуй. И так, не переставая целовать друг друга, мы поднялись по деревянной лестнице по ходу оставляя предметы одежды. И когда последняя тряпка слетела с Ани я набросился на её молодое, белое и упругое тело с поцелуями, которым не было ни конца ни края. Анечка, так же, поддалась этому порыву страсти, мы потеряли головы, и отдались этому, всепожирающему, пламени любви. Мы любили друг друга неистово, как в последний раз и, казалось, что сил нет и взять их просто негде, но огромная волна нежности и восторга от обладания друг другом возбуждала желание, которое было так же мощно, как и в первый раз. Мы забылись сном только под утро. 

Но я спать не мог. Сквозь рассветный мрак я любовался прекрасным телом Анечки, которая спала безмятежным сном. На губах её, припухших от поцелуев, блуждала мягкая и счастливая улыбка. В комнате было жарко, одеяло, с первого момента нашей близости, улетело на пол и там и валялось, поэтому ничто не мешало мне любоваться Анечкой. Она была совершенна. При небольшом росте сложена она была пропорционально. У неё была высокая, красивейшей формы, стоячая грудь любимого моего размера. То есть как раз в мою ладонь, может быть чуть-чуть больше, то есть третий размер. Соски на них были розово-коричневатые и удивительно чувствительные к поцелуям. Стоило, только, прикоснуться губами к соску и он, как солдатик, становился по стойке смирно. Кожа на шее, груди, плечах была без малейшего изъяна, как розовый атлас и, только, на шее сквозь неё просматривались несколько крупных вен, одна из которых пульсировала. Я не выдержал и запечатлел нежный поцелуй на этой вене. Анечка приоткрыла глаза, улыбнулась мне и опять уснула, подложив руку под голову. Ручки у неё были маленькие, с ухоженными ногтями, но набухшие вены на руках и слегка шершавые ладони говорили о том, что Аня знакома с физическим трудом. Живот был впалый как у молоденькой девчонки, но слегка видимые растяжки кожи говорили, что это была уже рожавшая женщина. Ножки были длинные, стройные и красивой формы с маленькими ухоженными ступнями. Бёдра были пропорционально широкими, что в общей картине давало прекрасную, женственную фигуру. Я смотрел на неё и чувствовал, как растёт моё желание, но нежность и забота о ней не давали мне её разбудить. Но, недаром говорят, что желание одного любящего человека, мгновенно, будит желание в другом. Аня открыла глаза, потянулась и обхватила меня руками и ногами, и я, словно заранее обговорил каждое своё движение, ринулись с нею и в неё… 

Проснулся я поздно. Навскидку, было уже около десяти часов. Первая мысль была быстро вскочить и одеваться, но ухо различило какие-то лёгкие шаги внизу, позвякивание тарелок, донёсся запах жареных гренок. Я все вспомнил, расслабился и откинулся на подушки. Лежал я абсолютно голым, но укрытым одеялом. Воспоминания о вчерашнем дне сделали меня счастливым. Мне было очень хорошо, единственное, что омрачало это прекрасное утро, было чувство голода и как не странно мне хотелось Аню, опять увидать её тело, ощутить его упругость снаружи и жаркую нежность внутри. Словно, услыхав мои мысли, она начала подниматься по лестнице в спальню. Я закрыл глаза и сделал вид что сплю. Она подошла ко мне и наклонилась надо мной, сквозь вырез а халатике я, через неплотно прикрытые веки, увидал её грудь и схватив её, повалил на себя. Шелковый поясок халатика я нашёл мгновенно, и через секунду она лежала на мне в чём мама родила. Желание моё возросло в геометрической прогрессии, и я набросился на неё как изголодавшийся волк на косулю. Она была, просто, прекрасна, податлива и активна, глубока и бездонна, и жажда и утоляющий её родник… 

В этот раз первым пришёл в себя я. Я открыл глаза и слушал, как бьётся её сердце. Моя рука, лежавшая на её левой груди вздрагивала от каждого удара её сердца. Наконец оно начало биться не так сильно, и Аня открыла глаза. 

– Вообще-то, я пришла пригласить тебя на завтрак, – промурлыкала она, – я поджарила гренки на молоке и приготовила кофе. Наверное, все остыло. 

– Не расстраивайся моя любовь,- бодренько сказал я вскакивая с постели, – у тебя ванная комната есть? 

– Ну, можно с большой натяжкой сказать что есть, – сказала она, смутившись, – собственно, сама ванная есть, унитаз есть и горячая вода есть благодаря газовой колонке. 

Но не пугайся, все это в ужасном состоянии. После развода мне с сыном досталась квартира, переделанная с бывшей дворницкой. Все переделки делала я сама, поэтому много недоделок. Не обращай внимания. 

– Наоборот, я внимательно всё посмотрю, чтобы решить, что можно сделать и как тебе помочь привести эту квартиру в порядок, – решительно заявил я. 

– Когда спустишься с лестницы и выйдешь из нижней комнаты, дверь налево. Только, дверь не дёргай, а то она рухнет, – прокричала Аня мне вслед и добавила, – в нижней комнате к ковру на стене не прикасайся, тоже рухнет. 

Так называемая ванная комната была устроена в шахте не построенного лифта. 

Нижний уровень шахты был на уровне пола дворницкой, верхняя часть шахты, выходившая на лестничную клетку, была перекрыта деревянной доской, покрытой кровельным железом покрашенным половой краской. Получилось помещение два на два метра. В нем и установили ванную и унитаз. Газовая колонка была установлена в коридорчике длиной метра три на торцевой его стенке. Из этого коридорчика налево был вход в жилую комнату неправильной формы. Когда-то это было помещение, где дворники хранили свой инвентарь. Это помещение имело высоту пять метров. Затем его по высоте разделили и получилось два одинаковых помещения с высотой потолков по два метра сорок сантиметров. Впритык к стене, разделявшей коридор и помещение первого этажа, была сделана деревянная лестница, которая и служила для сообщения с верхней комнатой. В общем, получилась самостоятельная двухкомнатная квартира в двух уровнях со всеми удобствами. Направо из коридорчика был вход в так называемую кухню, в которой была установлена большая чугунная раковина, производства девятнадцатого века и газовая плита на две конфорки. В кухне имелось маленькое окошко, которое выходило прямо в домовой подъезд. И пьяные мужики, зайдя в подъезд по малой, но очень неотложной нужде, могли совмещать два занятия. Писать и рассматривать через окошко, что же делает красивая молодая женщина в этой коморке. Можете себе представить, какой запах стоял в этом подъезде и у дверей этой, так называемой квартиры. Из кухни были входы в две кладовочки, которые образовались неизвестно для самих строителей этого дома, который был построен в начале девятнадцатого века. Кладовочки – это громко сказано, точнее две каморки. В одну нужно было залазить на коленях, другая была глубиной сорок сантиметров. Но они имели большой плюс. В них можно было спрятать всякий хлам. 

Так вот, первое с чего начинала Аня, возвращаясь домой после работы, – это с выливания нескольких вёдер воды и смывания следов, оставленных пьяными мужиками. В противном случае окно в кухню либо дверь в квартиру открыть было бы невозможно. Стойкое амбре мочи создавало непревзойдённую атмосферу. 

Короче, я понял, что мне предстоит огромный фронт работ по приведению в порядок или, хотя бы, по минимизации отрицательных сторон бытия моей любимой женщины. 

Платон, – послышался голос зовущей меня Ани, – ну где ты пропал? Мне же придётся опять всё разогревать. 

Я потряс головой, надел улыбку на лицо и вышел из ванной. Уселись мы за маленьким столиком на кухоньке, там стоял складной маленький столик, за которым могли усесться только двое. Я ел гренки, запивал их хорошим крепким кофе и смотрел на Анечку, и во мне росла уверенность, что с ней мы преодолеем все трудности. Я любил её так, как никогда не любил ни одну женщину в своей жизни. Мать в расчет не берётся потому, что мать это не женщина, – это МАТЬ. 

Хотя, первое мая, ещё, являлось официальным праздником, но никаких демонстраций изъявления трудящимися верноподданнических чувств к руководящей и направляющей добровольно-принудительно, уже, не проводилось. Апологеты этой обанкротившейся, и потерявшей доверие людей партии, собирались жалкой кучкой помитинговать. Всё это действо продолжалось не более часа, а затем они расходились по домам, прокричав свои заезженные до дыр и лживые лозунги. А народ, пользуясь предоставленными ему выходными, занимался своими делами, ухаживал за своими садами и огородами. Молодёжь и люди, не имевшие садово-огородных участков, просто отдыхали в эти дни, выезжали на маёвки на морскоё побережье, жарили шашлыки, пили вино и более крепкие напитки. 

Я предложил Анечке пойти куда-нибудь погулять, пообедать в ресторанчике, а потом, как весь бывший советский народ засесть дома, у телевизора. Когда я говорил засесть у телевизора, я имел в виду залечь с ней в кровать и заниматься любовью. Меня, уже, томило желание любить её, она выглядела так сексуально в коротеньком халатике, слегка запахнутом спереди, что открывало великолепный вид на её нежнейшую грудь, на её белоснежные и совершеннейшей формы бёдра. Это меня так возбудило, что я не выдержал и, схватив её в объятья, вскинул на руки, понёс в спальню. Она пыталась сопротивляться, но у меня был такой мощный напор, что она смирилась и приняла самое активное участие в том, что произошло дальше. Спустя некоторое время, когда я, с блаженной улыбкой на лице, лежал рядом с ней, поглаживая её по её гладкой спине и нюхая запах её волос, она попросила оставить её дома одну до вечера. У неё много домашних дел, большая стирка, глажка и т.д. и т.п. Моё предложение о помощи было, бескомпромиссно, отвергнуто и мне заявлено, что женские дела должна решать женщина.  

Я попытался что-то сказать, но в душе, мне понравилась такая постановка вопроса. Мы договорились встретиться вечером и, поцеловав её, я уехал домой. 

Дома меня ждала полная мойка грязной посуды. Я переоделся в домашний халат, принял душ, поменял бельё и рубашку, но засунуть грязное в стиральную машину уже не мог, там было уже всё так спрессовано, что всё мною снятое пришлось положить в сторонке и заняться стиркой. Пока стиральная машинка крутила бельё, я перемыл гору посуды, вытер её посудным полотенцем и разложил по местам, попутно думая о том, что неплохо бы назначать дежурного среди моих друзей, участвующих в очередных посиделках у меня дома, по приведению в порядок квартиры после очередной совместной гулянки. Хотя, я твёрдо знал, что благими намерениями выстлана дорога в ад, и, что никаких дежурных никогда не будет, всё же эта мысль, несколько, согрела меня. Я перестирал и переполоскал всё бельё и все свои вещи которые не один месяц копились в барабане стиральной машины и покидав все в тазик пошёл вывешивать все просушиться во двор. Рядом на верёвки вывешивала своё бельё соседка Галя, молодая вдова и, по-видимому, поэтому алкоголичка. Она поздоровалась со мной и с уважением покосилась на гору выстиранного мной белья.  

Ну, ты Платоша и наворотил, – заметила она, удивительно, трезвым голосом. 

Когда-то же надо, – буркнул я, продолжая развешивать трусы, майки, рубашки и мириады носков и удивляясь, откуда у меня столько носков. А потом вспомнил, что времени на стирку не было, а чистые носки кончились, вот я и купил целую пачку из тридцати пар носков. Разобравшись и похвалив себя за то, что память ещё есть, помахав Гале рукой, я вернулся в дом.  

Открыв холодильник и заметив, что в холодильнике, от полной безнадёги, мышь повесилась, я решил сходить на Привоз, купить продуктов в дом и не доводить мышей до суицида. И тут у меня мелькнула одна мысль, которая окрылила меня.  

Когда мои друзья решают собраться у меня они, обычно, покупают разнообразную выпивку, всякую нарезку копчёных колбас, рыбную нарезку в вакуумной упаковке. И у меня вся морозилка завалена этими пакетами. Правда, от длительного хранения оно всё дубовое, но это вопрос решаемый. Я оделся, взял с собой большую спортивную сумку и направился на привоз. Первого мая, по опыту прошлых лет, всегда шёл дождь во второй половине дня. В этом году погода была чудесная. Температура воздуха днём до двадцати градусов, солнышко и безветренно. «Привоз» был полон, несмотря на праздник. Солнце ярко освещало выставленные на прилавок овощи, стоял легкий гул, как в улье. На прилавках, отражая солнце красными бочками лежали первые помидорки, зеленели и пупырчались свежие огурчики, кудрявилась зелёной причёской молодая морковка, редисочка, с красными боками и белыми попками, щетинилась усиками корешков и была увязана в пучки, ботву с которых продавец обрывал в случае покупки пучка. Была, так же, на прилавках и молодая картошечка, со слегка розовой кожицей, которую можно было снять, слегка подковырнув её ногтем. Петрушка, укроп, кинза, мясистые листья салата и зелёный лучок, увязанный в пучки, лежали на лотках зеленщиков в изобилии, дразня проходящих покупателей своей свежестью и пряными запахами. 

На углу каждого квартала прилавков, на высоком постаменте стояли корейцы и предлагали проходящим острую морковку, специальные корейские грибы с фасолью, маринованные по-корейски баклажаны и болгарский перец. 

На отдельных прилавках представители кавказских народов торговали апельсинами, мандаринами, хурмой, черносливом, изюмом нескольких видов, разнообразными орехами от грецкого до орехов экзотических видов. Был так же представлен инжир как свежий, так и сушённый. Фруктовые ряды гордились разнообразием яблок, груш, слив и прочих фруктов, произрастающих на благословенной Украинской земле. 

Все это галдело, шутило, торговалось и смеялось. Я, в этот раз, не пошёл к рыбным рядам. Просто, то разнообразие рыбы и колорит продавцов, – заслуживают отдельного и специального рассказа. 

Короче, я купил молодой картошечки, помидор, огурчиков, редиски и зелёного лука, несколько пучков листьев салата. Купил несколько пучков укропа и петрушки. В молочном корпусе купил овечьей брынзы, сделанной потомками болгар и гагаузов поселившихся в Одесской области более трёхсот лет назад. У корейцев купил двести грамм их знаменитой острой морковки. Уже, уходя с «Привоза» купил три килограмма столового винограда благородного сорта «Ришелье». Всего три гронки составили три килограмма. Крупные, сладкие ягоды были размером со среднюю сливу. Я еле-еле донёс до дома свою сумку. Затем рассортировал покупки куда, что. И уложил в сумку то, что я решил взять к Ане. Я бросил взгляд на часы, стрелки показывали без двадцати минут шесть. Я взял сумку и, закрыв дверь, вышел на улицу. Тут же остановил такси и через пятнадцать минут, уже, стучался в Анину дверь. Анечка открыла тут же, как будто ждала у двери. Я поцеловал её и протиснулся с тяжёлой сумкой в коридор. 

А что это у тебя? – не выдержала Аня. 

Это секрет, который сейчас, то есть минут через двадцать ты увидишь. Веди меня к своему холодильнику, – безапелляционно заявил я. 

Поставив сумку на столик в кухне, я начал выгружать содержимое. Анечка стояла рядом и с любопытством наблюдала за моими действиями. 

Достав пакет с молодой картошечкой, я попросил у Ани кастрюльку и быстро почистил картошку. Поставив её на газовую плитку вариться, я занялся салатом. Взяв у Ани салатницу, я вымыл овощи и покрошил в салатницу листья салата, помидоры, огурцы, редиску. Затем вымыл и порезал немного кинзы и петрушки и, достав брынзу порезал её крупными кусками в салатницу. Затем, все это перемешивая и посолив, добавил оливкового масла. Картошечка, к этому времени, уже сварилась, я отцедил воду и кинул в кастрюльку с картошкой кусок сливочного масла и мелко порезанного укропа. Все это, закрыв крышкой поболтал, тщательно перемешивая. Затем, достав из сумки упаковки с нарезкой копчёной колбаски, ветчинки и небольшую копченую курицу, попросив у Ани тарелки, разложил все это по тарелочкам, украсив зелёным лучком и петрушечкой, каждую. Аня, когда поняла что происходит, накрыла в комнате на первом этаже журнальный столик, довольно, большого размера, поставила на него две тарелочки со столовыми приборами. Я поставил на стол салатницу с салатом, который как картина Ван-Гога, переливался всеми цветами радуги. Тарелочки с нарезкой расставил вокруг салата, затем достал из той же волшебной сумки бутылку армянского коньяка, бутылку грузинского цинандали и две бутылки пепси-колы. Все это красиво установил на столе. Затем в глубокую тарелку выложил из кастрюльки молодую картошечку, испаряющую запахи укропа, петрушки и свежести и пригласил Анечку к праздничному столу. Она, уже, собиралась сесть, потом вспомнила, что не поставила бокалы и рюмки и побежала на второй этаж к буфету.  

Наконец-то мы уселись, я налил Анечке вина, а себе коньячку и сказал короткий тост: «За нас с тобой, любимая моя». Бокалы зазвенели и мы выпили. Анечка оказалась голодной потому, что она ничего не успела приготовить, было много стирки и глажки. А я обещал, что мы пойдем в ресторан, где она и надеялась подкрепиться. Но, теперешняя моя идея ей понравилась больше, чем поход в ресторан.  

Тост следовал за тостом, мы пили, ели и много говорили. Через некоторое время, я извинился и попросил разрешения покинуть Аню на минуточку. Выйдя не кухню я достал из своей сумки виноград и, вымыв его выложил на блюдо. Крупные ягоды, тёмно-вишнёвого цвета, очень аппетитно смотрелись на блюде, создавая настроение праздника. Под бравурный марш, исполняемый собственными губами, я занёс блюдо и поставил его на стол. Анечка в восторге зааплодировала. Я, скромно кланяясь, принимал аплодисменты. Но сел, уже, не напротив Анечки, а рядом с ней и, отрывая от грозди по ягодке кормил её виноградом. У меня душа замирала от восторга, когда Анечка своими коралловыми, припухлыми от моих поцелуев губками брала ягодку в рот, а я, на закуску, целовал её. И опять, даже неизвестно как, мы с ней оказались в постели. 

Мы провели в постели до вечера а потом я предложил Анечке прогуляться по городу. Мы оделись и вышли и пошли по Екатерининской до Ланжероновского спуска, затем по нему до улицы Гаваной. Я вёл её в одесский Дом учёных, где готовили не такой вкусный кофе как у Аркадия, но всё же, очень приличный Я хотел показать Анечке сам особняк теперешнего Дома учёных, а в прошлом, владение графини и фрейлины императрицы Екатерины второй, Елены Толстой, вензеля которой сохранились в некоторых местах особняка. Во время последней реставрации и модернизации этого особняка, участником этих событий мне посчастливилось быть, перед одним из залов был сделан современный бар в котором учёные мужи и дамы могли перекусить и выпить чашечку кофе или рюмочку хорошего коньячку. Сделан был бар в стиле модерн, что не соответствовало общей архитектуре этого особняка построенного в стиле дамского будуара. Но это, ничуть, не расстраивало посетителей этого престижного заведения, так как попасть в него можно было, только, по специальному пропуску, который выдавался, если вы не были учёным, только по большому блату. Я, как главный механик Одесской межобластной специальной научно-реставрационной производственной мастерской, (в прошлом) такой пропуск имел. Анечка, с уважением, посмотрела на меня когда, отправив человек пять, зашедших перед нами, вахтёр, приветливо, с нами поздоровался и открыл нам двери.  

Здесь, я сделаю маленькое отступление от канвы повествования. Вас, уважаемые мной читатели, наверное, возмущает тот факт, что я, так подробно, описываю, как мои герои заходят в то или иное место отдыха. Всё дело в том, что в период развитого социализма, таких мест, даже в крупных городах, было очень немного и люди, желавшие отдохнуть, стояли в длинных очередях, чтобы попасть со своей девушкой то ли в бар, то ли в ресторан или кафе. Швейцар, работавший в ресторане, мог свободно не получать заработную плату. Ему, с лихвой, хватало денег, которые ему, втихаря, совали в руку чтобы пройти в ресторан или бар. Поэтому, когда ты входил в любое заведения без заискивания перед швейцаром, и без сования в его руку потных трёшек, твой социальный статус, в глазах твоей девушки, вырастал до небес.) 

Мы зашли в бар и устроились на высоких стульях у стойки бара. Сан Саныч, бармен Дома ученых, поднял руку, приветствуя нас, и вопросительно посмотрел на меня. 

– Саныч, – лениво протянул я, – мне как обычно, а даме чашку твоего фирменного кофе «Капучино».  

Саныч кивнул и принялся хлопотать у стойки. 

-Платон, – глядя на меня своим бархатистым взглядом, спросила Аня, – ты и здесь 

постоянный клиент? 

– Нет, Анечка, – спокойно ответил я, – просто, пропуск мне выдали когда я работал в организации, которая реставрировала это здание. С тех пор прошло уже лет шесть, пропуск устарел, но местный швейцар не знает, что я уже не работник той фирмы и, по старой памяти, меня пропускает, зная, что я культурный человек и дебош устраивать не буду. И учёные мужи вместе со своими учёными дамами не будут иметь к нему претензии за то, что он пропустил меня. 

В этом момент Саныч поставил перед Анечкой чашку ароматнейшего «Капучино» с шапкой пены, посыпанной корицей. Из чашечки торчала полосатая трубочка. 

Передо мной он поставил рюмку армянского коньяку и чашечку чёрного кофе «Арабико». Аромат этого сорта кофе не может испортить, даже, человек не умеющий варить кофе, а Сан Саныч был в этом деле одним из лучших. 

– Анечка, – поднял я свою рюмку, – я пью этот благородный напиток за твоё здоровье. Никогда я ещё не был так счастлив, как с тобой. 

Она опустила голову, щёки её порозовели. 

– Мне тоже Платон, – раздался её тихий, обволакивающий голос, – было очень здорово с тобой. 

Я, смотрел в её глаза, слушал её голос и, словно, огромная океанская волна уносила меня куда-то, в какой-то сказочный мир, где мне было хорошо и спокойно. Небывалая нежность к этой маленькой женщине заполняла всё моё существо, и я понял, точнее меня осенило, что она и есть моя половинка в поисках которой каждый мужик тратит, иногда, всю свою жизнь, так и не найдя её. А я её нашёл и, теперь, моя задача сделать так, чтобы и она считала меня своей половиной. Я понимал, что предо мной стоит титаническая задача, она уже не наивная девочка, была замужем, сама растит и воспитывает сына. Репутация моя среди женской составляющей коллектива, которым я командовал, находилась на уровне чуть выше плинтуса. И для того, чтобы она мне, только, поверила, не говоря, уж, о цели максимум – полюбила, нужно было сделать что-то неординарное, что-то такое, что заставило бы её убедиться, что у меня очень серьёзные намерения и я не пьяница и шалопай, а мужчина, с которым возможна совместная жизнь. Это должны быть действия влюблённого мужчины, строящего совместное будущее. 

Мы посидели в баре Дома учёных ещё около часа, я рассказывал Анечке о своей жизни о работе за границей. Она, в свою очередь, рассказала мне, что до замужества жила в Ивано-Франковске, училась в институте нефти и газа, там же вышла замуж. Мужем оказался одессит, после окончания института они с мужем завербовались на Север, работали на буровой вышке в Тюмени. Заработали много денег и вернулись в Одессу, но как оказалось, не в деньгах счастье. Невзирая на то, что ни в чём не нуждались, совместная жизнь не складывалась, разошлись. При разводе ей с сыном и выменяли эту, так называемую, жилплощадь, которая находилась в ещё более кошмарном состоянии, чем сейчас. Входная дверь, просто, прислонялась к дверному проёму. В окнах сантиметровые щели, вместо газовой плиты какой то допотопный казанок, вода еле капает, штукатурка рушится при малейшем прикосновении. И она, уже, больше года, самостоятельно, пытается привести это помещение в жилое состояние. Она отремонтировала входную дверь, пригласила плотников, которые подшаманили окна. 

Пробила необходимые разрешения и установила газовую плиту на две конфорки и газовую колонку, наняла сантехников и поменяла все трубы и унитаз. Я слушал эту маленькую женщину, и чувство глубокого уважения к её подвигу наполняло меня. Мы все знаем, чтобы добиться чего-нибудь в наших ЖЭКах, нужно обладать, воистину, бойцовским характером, пройти через массу унижений. Мужчине, который и создан для битв, порой, трудно справиться с бюрократизмом, хамством и полным пренебрежением людьми работниками ЖЭКов. Поэтому женщина, которая смогла чего-то добиться, вызывает, просто, восхищение. 

Мы вышли из бара и направились к её дому. Вечер был тёплым, каштаны, почти, отцвели и тротуары были засыпаны их белыми цветами. Я обнял Анечку за её тонкую трепетную талию, она прислонилась ко мне и мы медленно прошли по Приморскому бульвару , вышли на Пушкинскую и, в зелёном туннеле, созданным большими платанами, которые росли по обеим сторонам улицы мы дошли до улицы Жуковского и в этот момент меня окликнули.  

Повернувшись, я увидал своего старого друга, Петра Мегеева, который жил на улице Жуковского, но слева от улицы Пушкинской. После взаимных приветствий я представил Петру Анечку. Петя пригласил нас зайти к нему в гости, обещал угостить очень вкусным ликёром. Он уверял, что ни Анечка ни я никогда не пробовали ликёр «Амарето». Поскольку, ни мне, ни Анечке не хотелось прекращать такой приятный вечер, мы согласились и пошли к Петру. Занимал Петр полуподвальное помещение, которое проходило сквозь дома и имело выход во двор. В этих апартаментах была большая комната, которая использовалась как спальня и гостиная, затем был душ с маленьким умывальником с правой стороны и кладовка с левой. Последней, в этой полуподвальной анфиладе помещений, была кухня, в которой стоял маленький кухонный столик, газовая плита. В левом углу кухни была построена будка, оснащённая вентиляцией, которая изображала туалет. Петр был в разводе со своей женой, красавицей Еленой. Жили они до развода в отличной трёхкомнатной квартире на улице Нежинской, но при разводе Елена с двумя сыновьями получила двухкомнатную квартиру, а Пётр эту полу подвальную конуру. Он, как мог, придал ей жилой и даже модерновый вид. Он работал таксистом, денежки у него водились и он, попросил моего совета по дизайну его подвальчика.  

Следуя моему совету, он заказал деревянную, от пола до потолка, полку, которая отделила часть гостиной. В этом, импровизированном, помещении мы установили кушетку, журнальный столик, три кресла и на цепях к потолку подвесили телевизор. На полку установили кассетный стереомагнитофон «Тоника» и расставили разные фарфоровые безделушки и красивые бутылки. Получилось функционально, стильно и красиво.  

Сейчас, я и Анечка сидели в этом модерновом уголке, а Петя что-то соображал на кухне по части угощения. Вскоре запахло кофе и спустя несколько минут появился Петя с подносом, на котором было три чашечки кофе, коробка отличных конфет «Чернослив в шоколаде» и посреди подноса стояла квадратная импортная бутылка и три маленькие рюмочки. 

Петро устроился рядом с нами, разлил ликёр по рюмкам. Я, вообще, сладкое пойло не люблю, мне больше по вкусу коньяк. Но этот ликёр мне понравился. Я допил свою рюмку и собирался приступить к кофе, но Петя, уже, протянул мне гитару. Я попытался увильнуть, но Петя был настойчив и в глазах Ани я увидел неподдельный интерес. Я взял гитару, слегка провёл пальцами по струнам, проверяя настройку инструмента, на секунду задумался и ударил по струнам в полную силу. Запел песню Высоцкого, в которой мне очень нравились такие слова: 

…..Возвращаются все, кроме лучших друзей, 

Кроме самых любимых и преданных женщин, 

Возвращаются все, кроме тех, кто нужней…. 

Когда я закончил петь, за столом повисла пауза. Я тут же начал песню того же автора, которая называется «Смерть истребителя в тринадцати заходах». Потом Петя заказал мне цыганскую, которую я исполнил в лучших традициях цыганских певцов, с надрывом, подражая солисту цыганского театра «Ромен» Николаю Сличенко. Я пел и краешком глаза подглядывал на реакцию Ани. Было видно, что ей понравилось, а по тому, как она положила свою руку на моё плечо, я понял, что она покорена. Сердце моё возликовало и, я продолжал петь песню за песней с таким энтузиазмом и так заразительно, что ребята начали мне подпевать. 

Расстались мы с Петром около часа ночи. Он всё порывался пойти нас провожать до дома Ани, но я, поймав момент, когда Анечка не смотрит на нас, лягнул Петьку ногой и показал ему кулак. Тут до него дошло, и он проводил нас, только, до выхода со двора. 

Через минут десять мы вошли в дом Анечки, спустя ещё несколько мгновений я целовал её совершенное и так сильно мною любимое тело. И мысли о том, что самой прекрасной ночью была наша первая ночь, были опровергнуты этой ночью. Мы любили друг друга истово и самозабвенно, нежно и трепетно. Уснули, обнявшись, под самое утро, когда рассвет набирал силу, но все вокруг, ещё, не имело чётких очертаний. И последнее, что я увидал перед тем, как уснул, – это прекрасное лицо моей любимой женщины. На нём была загадочная, нежная и всё понимающая улыбка, как у Джоконды на знаменитом холсте Леонардо да Винчи. 

Утром во время завтрака мы договорились расстаться, так как у каждого была куча домашних дел, а завтра на работу. Мне нужно было перегладить то, что я настирал перед визитом к Ане, и вообще, было интересно, сохранилось ли выстиранное на верёвке. Я как его повесил, так про него и забыл. Я предупредил Анечку, что заеду за ней завтра по пути на работу. Обняв и поцеловав Анечку, я поехал домой. Войдя во двор сразу же увидал сиротливо висевшие на верёвке мои вещи. Поснимав свои рубашки, трусы, майки и мириады носков, я поднялся в свою квартиру. 

В дверях было воткнуто штук десять записок от моих разочарованных друзей, рассчитывающих погулять в моей квартире и не заставших меня дома. Один из моих приятелей трижды заходил ко мне со своей новой любовницей и трижды, поцеловав замок, возвращался восвояси. Но так на меня разозлился, что разразился целым томом нравоучений и обвинений в мой адрес. Из его послания выходило, что это не я являюсь хозяином квартиры и свободным человеком. По его мнению, я должен согласовывать свой уход из квартиры со своими друзьями, либо оставлять у соседей для них ключ. Я воспринял это послание с изрядной дозой юмора, но после этого никогда уже не приглашал этого приятеля к себе в гости, а если он являлся без приглашения, находил повод чтобы не пустить его в дом. После двух трёх таких случаев и сухого, официального общения, он потерялся. Я ничуть не расстроился по этому поводу потому, что на друга он не тянул, а собутыльников у меня и без него хватало. Причём, последнюю категорию я, никогда, в дом не приглашал. 

Войдя в дом и переодевшись, я разложил гладильную доску и начал гладить принесенную кучу своих вещей. Я не знаю, размышляют ли женщины во время глажки, я, как-то, не догадался спросить об этом свою бывшую жену, когда мы были ещё не в разводе. У меня лично, всегда, процесс глажки сопровождался интенсивным мыслительным процессом.  

Вы, конечно, догадались, что я думал о нас с Аней, о наших отношениях, о её губах и теле, о том, как она меня любит и о дальнейших моих шагах в этих отношениях, чтобы она, ещё больше полюбила меня. И, к концу глажки вещей, у меня созрели мероприятия по закреплению успеха на фронте завоевания Аниной любви. 

Чтобы не откладывать задуманное в долгий ящик, я направился в гараж, где стояла моя чёрная «Волга – ГАЗ24». 

После того, как я возвратился из Германии, где проработал главным специалистом по приёмке техники при торгпредстве СССР в ФРГ три года, я делал косметический ремонт в своей квартире. Обои для ремонта я привёз из Германии, это были отличные и красивые обои. И где-то метров тридцать квадратных этих обоев у меня осталось. Зайдя в гараж, я упаковал рулончики обоев в картонный ящик из-под телевизора. В гараже у меня, так же, хранилось облицовочной плитки около двадцати квадратов. Плитка была белого цвета. Её я, так же, сложил в другую коробку и всё это погрузил в багажник своей «Волги». В багажник ещё легло три мешка песка и мешок цемента. Глядя, как присела на рессоры моя Багира, (кличка машины) я подумал, что ехать нужно будет, очень, осторожно. 

Девятое мая, светлый праздник Великой Победы в Отечественной войне припадал в этом году на понедельник, поэтому три свободных праздничных дня обеспечено. Я рассчитал, что три дня мне хватит, чтобы облицевать плиткой ванную комнату у Анечки и стенки её импровизированной кухоньки. Подготовившись таким образом, я вернулся домой, поужинал и прилёг перед телевизором. За вечер было пять или шесть звонков моих друзей желавших распить со мной и своими девицами рюмку у меня дома. Я всем отказал, сославшись на плохое самочувствие и не согласившись не на какие посулы с их стороны. 

У меня, даже, мелькнула, ранее показавшаяся бы крамольной, мысль о том, что мои друзья хотят превратить мой дом в бесплатный бордель. Хотя, положа руку на сердце, до начала моих отношений с Анечкой так оно и было. И друзья тут не при чём. Это я сам превращал свой дом в бордель. 

Всё, – сказал я сам себе, – кончаю эту порочную практику. Немедленно займусь генеральной уборкой. 

Я встал, вытащил из кладовки пылесос и приступил к уборке по настоящему. Пусть меня читатель простит, но я не скажу, что я повытаскивал из-под шкафов, дивана, кровати и другой мебели. Я оставляю эти подробности для богатой фантазии моих читателей. Но у меня волосы встали дыбом, как только я представил, что Анечка, которую я планировал пригласить в гости к себе домой, вдруг, случайно нашла то, что я, сейчас, паковал в пакет с мусором. Я так вдохновился и распалил своё воображение, что поменял бельё в кровати, занавески на окнах, полотенца в ванной комнате. Пропылесосил все ковры и половики, тщательно вымыл пол в квартире и открыл на ночь все окна, чтобы выветрились многомесячный сигаретный чад, приторный запах алкоголя, разлитого на пол в пылу гуляний и прочие греховные запахи. Закончил я эту революцию, около одиннадцати вечера, осмотрел содеянное и сказал сам себе, что это хорошо. В мозгу мелькнуло, что ситуация знакомая, где-то о ней я читал или слыхал, но я был такой усталый, что не стал копаться в памяти, а принял душ и завалился спать. Спал я, как убитый. Сон у меня был крепкий и очень приятный. Что, именно, мне снилось, я не помню, но это было очень приятно. 

На следующий день я проснулся очень рано, в день победы всегда устраивали парад с прохождением войск по Куликовому полю и проезду всякой угрожающей техники. Парад начинался в десять часов, но всё движение в городе перекрывалось уже в восемь часов утра. И чтобы не ехать к центру города через какие-нибудь окраины, приходилось проскакивать по улицам города до того, как их перекроют наши доблестные ГАИшники.  

Постучавшись к Ане в двери, пришлось ожидать пока она откроет, несколько, больший промежуток времени, чем необходимо нормальному человеку. Я, уже, начал волноваться не случилось ли чего с Аней, но в этот момент она открыла дверь. Взгляд, которым она меня одарила, я бы не назвал радостным. У меня сердце ёкнуло, я подумал что у неё кто-то есть и расстроился окончательно. Но она пригласила меня в дом и рассказала ,что она по строению психики просто сова. То есть она, без труда, может работать почти до самого утра, но если она утром заснёт, то поднять её становиться архи сложно. Я начал извинятся перед ней и сказал, что только разгружу то, что привёз ей и тут же уеду. И она сможет продолжить свой сон. Но в ней проснулось женское любопытство, и когда она увидела, что я привёз, то начала задавать вопросы типа, зачем да почему. Я ей объяснил, что хотел улучшить её жилищные условия своими руками, как смогу. 

– Платон, а вы умеете класть керамическую плитку на стены? – с большим сомнением спросила она. 

– Я сам никогда плитку не укладывал, – ничуть не смутившись, ответил я, – но видел, как это делают и, кажется, понял, как это делать. Так вы мне разрешите приступить? Я намерился за три дня праздников положить плитку на стенах вашей кухни и в ванной комнате. 

– Вы меня ставите не в удобное положение, – задумчиво сказала Аня, – я смогу вам помогать? 

– Ваша помощь будет заключаться в кормлении рабочего, – заявил я, – и, поскольку, рабочий, нанятый вами, несколько, прожорлив, я предлагаю вам, сейчас, сделать свой туалет, одеться и съездить со мной на привоз. Там мы купим все необходимые нам, на три дня, продукты. Договорились? 

– Хорошо Платон, – ответила она неохотно, – подождите меня, я оденусь и выпью чаю. 

– В отношении чая я могу составить вам компанию, – набивался в гости я. 

– Ну ладно, – вздохнула она, – посидите пока на кухне, я оденусь умоюсь и напою вас чаем. 

– Считайте, что уже сижу кучкой – удовлетворённо промурлыкал я, протискиваясь в кухню и присаживаясь на табуреточке. 

Аня закрыла двери в комнату и я слышал только её лёгкие шажочки по комнате, потом по лестнице, потом она прошла в ванную комнату и наконец она появилась на кухне. На ней был надет свитерок поверх блузочки с воротником из кружев, синяя джинсовая юбка и колготки телесного цвета. Волосы были гладко зачёсаны назад и стянуты на затылке каким-то приспособлением для стягивания волос. Получился пушистый хвостик. Она вошла в кухню и зажгла конфорку на газовой плите. Поставила на огонь чайник и присела на табуреточку рядом со мной.  

– Как же я люблю утром поспать, – сказала она мечтательно, – но мне, почему-то, никогда не удаётся это сделать. 

– Я ещё раз прошу меня простить, – виновато сказал ей я, – поверьте Анечка, в будущем я постараюсь никогда вас не беспокоить рано, если в этом не будет острой необходимости. 

– Если бы дело было только в вас Платон, – сокрушённо сетовала Аня, – на работу вставать нужно, приедет Димка, начнутся занятия в школе. Его кормить и готовить к школе нужно, стирать, гладить и убирать в квартире, хоть она и не дворец, тоже нужно. Зарплаты хронически не хватает, я хватаюсь за любую работу, чтобы подработать, тем самым урезаю свою возможность отдохнуть. Поэтому, поспать утром для меня, просто, несбыточная мечта. 

– М-м-м да, – промямлил я, – я по психосостоянию жаворонок, поэтому о вопросе – поспать утром, никогда, не задумывался. Я могу быть в двух состояниях выспавшийся и не выспавшийся. Теперь, я вас Анечка понимаю и, обязательно, если это только будет от меня зависеть, буду предоставлять вам возможность утром поспать. 

Чайник закипел, Анечка поставила на стол две чайные чашки и налила в них заварку и кипяток. Поставила на стол сахарницу, вазочку с медовыми пряниками и подвинула чашку с чаем ко мне. Мы вприкуску быстро справились и с чаем и с пряниками.  

– Ну что, Анечка, по коням? – лихо предложил я. 

Она кивнула, и мы вышли из квартиры. Анечка закрыла дверь, и мы подошли к машине. Я галантно открыл Анечке заднюю пассажирскую дверцу. Она кивком головы меня поблагодарила и села в машину. Обойдя машину я сел за руль и мы поехали в сторону Привоза. 

Лично я считаю, что человек ни разу не бывавший на одесском Привозе многое в жизни пропустил. Сейчас этот рынок очень изменился и не похож на тот истинно одесский Привоз, которым он был в те годы. Располагался Привоз на огромном пространстве между одесским вокзалом и Молдаванкой. С Севера его ограничивала улица Пантелеймоновская, с Юга он упирался в трамвайное депо. 

Перейдя сквер Девятого января, если вы идёте на Привоз со стороны вокзала, вы попадаете в рыбные ряды. Здесь, конечно, не такое изобилие морепродуктов, как на японских рынках, но рыба есть любая, как морская так и пресноводная. Рыба свежая и копченая. Но, когда начинается лов скумбрии и ставриды на самодуры, то вам предложат качалочку скумбрии свежего посола. Снимая кожицу с тушки этой рыбки, как нейлоновый чулочек с ножки молоденькой девушки, у вас по руке потечёт янтарного цвета прозрачный сок и вы вопьётесь зубами в нежную, слегка солоноватую мякоть рыбной тушки, запивая каждый кусочек прохладным пивом, пузырьки которого приятно омывая ваши вкусовые рецепторы на языке, создают во рту ощущение праздника вкуса. 

Тут вам могут предложить селенных и сушёных бычков, вкус которых во много раз приятнее тараньки, тут есть и белуга и осётр, черноморская камбала в роговых наростах и катран (черноморская акула) бульон из которой не просто вкусный а чрезвычайно лечебный. Дальше чёрной горой лежат, поблескивая мокрыми боками мидии. На руках торговок вязками предлагается бычок свежий морской и лиманский. И все это перекрывают, только, зазывные голоса рыбных торговок да стойкий рыбный запах к которому примешивается йодистые испарения разогретых на солнце водорослей, которыми прикрывают рыбу, чтобы она не пересыхала. У самого выхода из рыбных рядов вы сможете увидеть высокие пирамиды на прилавках состоящие из черноморских креветок, на которых прекрасно клюёт бычок если вы решили его половить на удочку. Но если этих рачков сварить в хорошо просоленной воде вы получите прекрасную закуску к пиву, ароматную и острую. Их так же можно, просто, есть, как семечки. Выйдя из рыбных рядов вы попадаете в фруктовые ряды где вы найдете любые фрукты по вашему желанию. Перечислю только экзотические: ананас, хурма, инжир, чурчхелла, апельсин, мандарин, 

грейпфрут, банан. Я не говорю о множестве сортов яблок и груш, слив и абрикос, персиков и винограда. Тут же целый прилавок занят изюмом белым и коричневым, красным и чёрным. Жирный чернослив, плавясь на солнышке, радостно сверкает своей кожицей. Грецкие орехи, чищенные, янтарно-жёлтые вызывают стойкое желание их купить и ходя по привозу бросать в рот ядрышко за ядрышком ощущая необыкновенный вкус грецкого ореха. Дальше за фруктовыми рядами слева идут овощные ряды, где можно всегда купить розовую американочку, изумительно вкусную картошку, белокочанную капусту, морковку каротельку, сладкую как сахар и полезную как панацея. Лук репчатый на любой вкус и любого размера, свекла такой правильной формы, что ей можно играть в боулинг. Дальше, пройдя каких-то метров пятьдесят, вы попадаете в ряды, где торгуют солениями. Солёные бочковые огурчики и помидоры, такие остренькие на вкус, что попробовав пару раз глаза ваши невольно ищут что-то посущественнее чтобы, сразу, это съесть. Бочки квашеной капусты на любой вкус и с любыми ингредиентами в роли которых выступает изюм, моченые яблочки, грибочки рыжики. Пробовать капусту вам хозяйка разрешает прямо с прилавка, и вы хватаете щепоть тонко нарезанной кружевной капусточки, открываете рот пошире и, подняв эту щепоть с капустой повыше, опускаете её в рот и слегка сжимаете зубами. Ваш рот, сразу же, наполнится капустным соком в смеси с рассолом. Капустка захрустит у вас на зубах, как снежок в морозный день у вас под ногами. Там же, вы сможете купить солёных баклажан, нафаршированных, резаной соломкой морковкой, наперчённой так, что у вас рот объят пламенем до тех пор, пока вы не загасите этот пожар стаканом красного молдавского «Каберне», вином выводящим из организма всякие тяжёлые металлы и восстанавливающем кровяные тельца – эритроциты. 

Тут вы, так же, можете купить различные грибы, свежие, маринованные, сушёные. 

Пройдя пару рядов вы подходите к прилавкам на которых, независимо от времени года, продаются сверкая красными боками турецкие и свежие египетские помидоры, тепличные если зима, а если нет, просто, свежие огурчики с пупырышками. Зелёный лук Порей лежит изумрудными горками на прилавках зелёнщиц. Пучки редиски подмигивают вам красно-белыми бочками. Сельдерей, укроп, петрушка, стоят огромными букетами, рядышком, обязательно, есть и кинза. Между двумя рядами, на высоких стульях стоят кореянки которые торгуют корейской морковкой, острыми и пряными грибами замаринованными по корейским рецептам и корейской фасолью, так же, острой и пряной. 

Рассказывать об Одесском привозе можно часами и, всё равно, останется что-то такое, о чём вы забыли упомянуть. 

Короче, на Привозе есть всё, даже, атомная бомба в разобранном виде. 

Подъехав к привозу, мы с трудом нашли место, где припарковать машину и пошли на базар. Минут за сорок мы с Анечкой купили две огромные сумки продуктов и, спустя минут двадцать, были дома. Аня начала разбирать сумки, а я решил начать укладку плитки с ванной комнаты. Я выцыганил у Анечки старый тазик для раствора, сделал раствор песка с цементом в пропорции один к трём, плитку, предназначенную для укладки, положил в ведро с водой и принялся за дело. Не даром говорят, что если человек что-то хочет сделать, то он это сделает. До обеда я уложил плитку на задней стенке ванной, её размер полтора на два метра. Когда я вытер потёки раствора с плитки, она засверкала белизной. Аня, войдя в ванную комнату, ахнула от восторга. В её глазах читалось восхищение мной. А я расцвёл, как репьях, под бархатистым взглядом её карих глаз. Увидев её глаза, я понял, что на правильном пути, и возможно, мне удастся заслужить её любовь. 

Анечка, тоже, не ударила в грязь лицом. Приготовила изумительный борщ, зажарила два челогача на косточках, сделала салат из помидор, огурцов, лука, и брынзы, полив его оливковым маслом. При виде такой шикарной закуси, я сбегал в гастроном, напротив, и купил бутылочку коньяку. 

Обед получился на славу, я гордый своим успехом и, имея постоянно зверский аппетит подметал из тарелок всё, что туда было положено. После обеда мы прилегли на час отдохнуть, и я, снова, приступил к кладке плитки. К концу дня, практически, на трёх стенках, задней и боковых, была уложена плитка. Была, конечно и задача которую я решил по своему. Настоящие плиточники смеялись бы над таким решением возникшей проблемы, но мне это решение понравилось и я его претворил в жизнь. А проблема состояла в том, что у меня не было приспособления для подрезки плитки по размеру, и я каждую плитку подрабатывал в размер плоскогубцами, что отнимало много времени и неровные края подработанной плитки выглядели не очень красиво. Я взял деревянный уголок, покрыл его ярко-красной краской и в местах стыка подработанной плитки наклеил его поверх плитки. Получилось и красиво и стильно. Представьте себе белоснежные стены с красной канвой по углам. Теперь все было в порядке за исключением потолка. Я замерил потолок и по размеру потолка. Вырезал лист древесно-волокнистой плиты и гвоздями пришил его к старому дереву потолка. Затем взял цинковые корабельные белила, я покрасил потолок. Он так же получился белоснежный, а в месте стыка ДВП со стенкой наклеил красный уголок. Ванная комната получилась как игрушечная. Белоснежная с красной окантовкой. Благодаря подвесному потолку, она даже стала теплей. Анечка была в неописуемом восторге и теперь с удовольствием принимала у себя ванную. 

Остальную часть стен ванной комнаты мы, потом, с Анечкой обклеили моющимися обоями, установили зеркало и полку под ним, и ванная комната превратилась в, вполне, жилое помещение. Но это было, к сожалению, всё, что мы успели сделать за три дня выходных, которые получились к празднику Дня победы.  

В понедельник, к восемнадцати часам, все работы были закончены и мы с Анечкой легли на пару часиков отдохнуть. Хотя основным работником был все-таки я, но и она не бездельничала. Убирала мусор, клеила со мной обои, готовила еду, и сейчас, когда часть работы была уже позади мы с ней умиротворённо лежали на втором этаже её квартиры в спальне, какая-то удивительная душевная связь возникла между нами. Она положила голову мне на грудь и, обняв меня, прижалась своим тоненьким телом ко мне, как бы вручая мне, такому большому и сильному, себя с полным доверием. И я, наконец, почувствовал, что тот ледок недоверия ко мне, рождённый её опытом общения с мужчинами и моими выступлениями с моими друзьями, потихоньку таял. Она сама, пока, не понимала этого, но она становилась женщиной любящей, им6нно такой женщиной о которой я, подспудно, всегда мечтал. И под моё поглаживание по её спине, она уснула. Я встал, буквально, выскользнув из-под неё, чтобы не разбудить, и укрыв её пледом, спустился вниз, надел свою курточку и вышел из квартиры. 

Приехав домой и подойдя к своим дверям я аж присвистнул. Весь косяк двери и вся дверная коробка были утыканы записками. Если находилась хоть маленькая щель, там торчала записка. Собрав всю эту макулатуру, я, не читая, всё выкинул в помойное ведро. Сам же подумал о том, что многим своим друзьям я поломал пух за эти праздники, и сколько несбывшихся надежд я выбросил в ведро. Зато, когда я прошёлся по чистой квартире, где приятно пахло мужским парфюмом, где на кухне ровными рядами стояли чистые тарелочки и, мойка сверкала чистотой, а не горами грязной посуды и пустых бутылок. Где в комнатах можно было дышать всей грудью, а не нюхать полные окурков пепельницы. И когда я разобрал постель и увидел чистое постельное бельё без всяких подозрительных пятен, настроение моё, ещё более, улучшилось. Я заглянул в платяной шкаф и увидел, что у меня ещё есть штук шесть свежих рубашек, все брюки отглажены, пиджаки чистые и, самое главное, у меня полный мешочек чистых носков. Довольно напевая какую-то фривольную мелодию, я направился в ванную комнату и принял контрастный душ. Затем, надев махровый халат, переместился на кухню и поставил на газ чайник. Но когда я заглянул в холодильник, чувство полного удовлетворения жизнью исчезло. У меня в холодильнике мышь и повесилась. Самый тщательный осмотр полок холодильника ничего кроме кусочка засохшего сыра не принёс. Да, мы сделали базар с Анечкой, но все продукты остались у неё. В хлебнице была, ещё, корка черного хлеба до такой степени чёрствого, что об него можно было сломать зуб.  

Ну вот, – бурчал я сам себе, – хотел кайфануть, но как говорили индейцы севера Америки на свой шалаш – Фиг вам. Придётся одеваться и идти в гастроном что-нибудь купить поужинать сегодня и позавтракать завтра. Я скинул халат и одел чистое бельё. Затем начал одевать брюки и в этот момент в дверь позвонили. 

– Кого это чёрт принёс? – подумал я и решил не открывать. Но в дверь продолжали настойчиво звонить. 

– В конце концов, – мелькнула у меня мысль, – неужели я не смогу выставить любого, кто посягнёт на мой покой. 

Я опять накинул халат и пошёл открывать. Каково же было моё удивление и радость, когда я увидал милое лицо Анечки, которая держала в руках огромную сумку. 

– Извините меня Платон, – начала она говорить становясь увереннее под моим счастливым взглядом, – дело в том, что вы обеспечили меня продуктами, потратили много сил и энергии на ремонт моей ванной комнаты, а я уснула. А вы уехали голодным. Вот я и решила, что будет справедливо, если мы поделимся едой. Где у вас холодильник? 

Одной рукой я выхватил сумку из рук Анечки, другой я подхватил её и, прижав к своей груди, влепил ей страстный поцелуй. 

– Платон, пожалуйста, подожди минутку, – начала она приговаривать продвигаясь к холодильнику на кухне, – мы сначала поужинаем а потом… 

Она не договорила что будет потом, так как открыв холодильник и увидев внутри него абсолютно Торичелеву пустоту, огромную шубу снега на испарителе, сказала как бы разговаривая сама с собой: «Нужно срочно разморозить и вымыть. В этом состоянии туда что-то класть невозможно». 

Анечка поставила сумку рядом с холодильником и начала доставать из неё несколько судочков, кастрюлек, баночек. Холодильник она тут же отключила, но кое что поставила на полку холодильника, а кое что на обеденный стол. Прошло минут десять и на столе стояло две тарелочки с жареной картошечкой и челогачами, глубокая тарелочка с салатом из помидор, огурцов, лука, брынзы и оливок, и недопитая у Ани дома бутылка с коньяком. Мы сели за стол, я налил и себе и Анечке коньяку и мы выпили за взаимовыручку. Аня только пригубила. Потом я начал есть, я кушал с таким удовольствием, что Анечка, глядя на меня, тоже включилась в этот праздник жизни. Затем, когда голод был утолён, я устроил экскурсию по своей квартире для Анечки. Затем Анечка помыла разморозившийся холодильник и поставила на его полки все те судочки, кострюльку и баночки которые привезла с собой, попутно инструктируя меня что и где лежит, и как всем этим пользоваться. Закончив всё это, она сняла с себя передник и хотела уехать домой, но я уговорил её остаться у меня. Я так крепко её обнял и так сладко её целовал, что она, обмякнув в моих руках, прекратила сопротивление. Я, не прекращая целовать её аккуратно снял с неё всё что на ней было и уложил её на чистые простыни своей постели. Это была прекрасная ночь. Анечка была так нежна и обворожительна, так страстна и податлива, что я каждый раз убеждался в том, что лучше женщины для меня не существует. Мы уснули, обнявшись, утомлённые друг другом, но спали крепко и утром проснулись почти одновременно. 

Я, как истинный джентльмен, уступил Анечке ванную комнату, и пока она была в ванной, поставил на огонь чайник и сделал нам по два бутерброда с копчёным мясом и с сыром. Когда Анечка вышла, стол уже был накрыт. В чашечках был горячий чай, бутерброды на тарелочке. Мы сели и быстро позавтракали, спешить нужно было потому, что Анечке необходимо было переодеться, значит, по дороге на работу нужно было заехать к ней домой. Когда мы выходили из дома, моя соседка, жившая в квартире напротив, Светка Лунина, почти, столкнулась с нами в коридоре и поздоровавшись, повернулась, одним взглядом оценила Аню и показала мне большой палец. Я подмигнул ей в ответ. 

Спустившись во двор, мы быстро дошли к гаражам которые были на заднем дворе, я открыл ворота и выгнал машину. Анечка села рядом и мы поехали. Возле Аниного дома мы пробыли недолго, и к моему собственному удивлению без десяти восемь утра я заехал на территорию гаража.  

Когда Аня вышла из моей машины и направилась к зданию управления, у стоявшего возле диспетчерской водителя АЦЖГ (автомобильная цистерна сжиженного газа) по кличке Профессор глаза округлились настолько, что чуть не выпали из своих мест. Я, проходя мимо его, рукой поправил отвалившуюся у него от удивления челюсть. 

Я прошёл по коридору и вошёл в свой кабинет, секретаря ещё не было, я разрешил ей приходить к половине девятого, так как у неё был маленький ребёнок. Устроившись за столом, я расслабился и возродил в памяти события сегодняшней ночи. Работать абсолютно не хотелось, уже дважды звонил старший диспетчер с желанием доложить о выходе машин на линию, дважды я отказывал принять её. Но никуда не денешься, работа есть работа.  

Наконец-то, старший диспетчер смогла удовлетворить свое служебное рвение. После её доклада зашёл начальник ремонтных мастерских, и рабочий день покатился по накатанным рельсам. Но, только, влюблённый человек сможет понять меня и проникнуться этим моментом. Когда среди производственной суеты, вдруг, перед вашими глазами возникнет лицо, глаза, тело вами любимой женщины, вы вдруг услышите её голос и лёгкий майский ветерок, напоённый ароматом цветущих деревьев, вдруг, принесёт вам необыкновенную свежесть её дыхания. Это безумие, натуральное безумие которому подвержены, по-настоящему, влюблённые люди. И я понял, что я, по-настоящему, влюблён.  

Перед обеденным перерывом я позвонил Анечке и пригласил её на обед. Она согласилась, и мы с ней поехали в одно из первых кооперативных кафе грузинской кухни.  

Это были первые ростки зарождающегося капитализма, но если сравнить эти ростки с совковыми столовыми, кафе, ресторанами, то я за капитализм. Еда, которую готовили в этом кооперативном кафе, была вкусная, посуда чистая, обслуживание мгновенное. Мы с Анечкой съели по супчику харчо, ароматному вкусному с настоящей бараниной и калиброванным рисом, по две палочки шашлыка по-карски и еле-еле отвалившись от стола, поехали пить кофе в бар ресторана «Красный» к Аркадию. 

Приехав в бар, я повстречал кучу друзей которые тут же пригласили нас за свой стол, где сидели, уже слегка подшофе, Зиновий, Коля хирург, Вовчик Шаповалов, Толя таможенник. Мне тут же налили коньяку, и как я не отнекивался, как не кричал что я за рулём, пятьдесят грамм всё-таки заставили выпить. Аркадий нам с Анечкой притащил по чашечке великолепного кофе.  

В итоге, мы с обеда приехали в хозяйство минут на сорок позже, чем нужно было. 

С того дня так и пошло. Опьянённый любовью, я ни на кого не обращал внимания. Для меня существовала только она, моя Анечка, любимая и лучшая в мире женщина. Почти каждый день мы с ней выезжали в город, где вместе обедали, потом ехали в «Красный» на кофе, потом возвращались на работу. Я, в любовной эйфории, не замечал косых взглядов некоторых сотрудников, а Анечка мне не говорила, что ей, уже, в глаза колют нашими отношениями. И тут уже назревал эффект нарыва, сколько на него не закрываешь глаза, рано или поздно он прорвётся. И вытечет из него много гноя и грязи.  

Так оно и произошло, будучи в областном управлении я в коридоре столкнулся с секретарём парткома областного управления Николаем Ивановичем Зотовым. Невзирая на то, что он был коммунист, человеком он был хорошим и справедливым. Он, когда-то, до нашего управления был первым секретарём районного комитета партии, но судя по тому что его с этой должности турнули он, всё-таки, был больше хороший человек, чем коммунист. 

Я с ним раскланялся и собрался проскользнуть мимо, но он схватил меня за руку и потащил за собой в парткабинет. Там усадил меня за стол и проверив хорошо ли закрыта 

Дверь, он вытащил со своего сейфа папку синего цвета и, достав из неё два листочка бумаги скреплённых скрепкой протянул их мне. 

– Читай, – буркнул Николай Иванович, – потом мне расскажешь, как ты докатился до жизни такой. 

Первый листок был сопроводительной запиской к анонимному доносу на имя секретаря Ленинского районного комитета КПСС, в которой последний просил парторганизацию разобраться по факту морального разложения директора автохозяйства Орлова Платона Михайловича. 

Второй листок был грязным доносом, в корне, извращающим фактическое положение дел. Когда я читал этот донос, у меня возникло чувство, что я уже где-то видел этот почерк. 

– Полная галиматья, – прочтя обе бумаги и протягивая их Николаю Ивановичу спокойно ответил я. 

– Мы с начальником управления тоже такого мнения, – возвращая мне бумаги назад и тыкая в них указательным пальцем и со значением глядя на меня, – ответил Николай Иванович. Мы проверили некоторые факты, которые привел автор письма, касавшиеся разбазаривания запасных частей, материалов. Ничего не подтвердилось. Поэтому мы считаем, что вы сами Платон Михайлович должны разобраться с этим письмом. Мы с начальником уверены, что вы примите правильное решение. 

Николай Иванович опять со значением посмотрел на меня. И тут меня осенило. Я понял, на что мне намекал и, уже, согласовал этот вопрос с начальником управления, Николай Иванович. 

– Огромное вам спасибо, – с просветлевшими глазами ответил я, – очень хорошо понимаю вас и нашего начальника. Разберусь основательно, и виновные будут наказаны. 

– Вот тогда, – довольно улыбаясь, сказал Николай Иванович, – и вернёшь мне эти бумажки. 

Он встал и, пожав мою руку, попрощался со мной. 

Вернувшись в хозяйство, я попросил секретаря ни с кем, кроме начальника управления, если он позвонит, не соединять. А так же дал ей команду принести папки с входящей корреспонденцией, служебными рапортами, объяснительными записками. Затем, достал анонимку и положив её на стол начать листать бумаги в папках. В папке со служебными рапортами моё внимание привлек рапорт исполняющего обязанности начальника мастерских Ю.Й. Монштыка. Когда я сравнил анонимку и рапорт, написанный им, последние сомнения улетучились. Обе бумаги были написаны одним и тем же человеком. 

Ну а дальше всё происходило в соответствии с трудовым законодательством, т.е. анонимщику были созданы все условия для увольнения по собственному желанию, что он и сделал по прошествии одной недели. Как я не старался сделать так, чтобы содержание анонимки не стало известно Ане, каким-то образом она узнала об этой грязной бумажке. Позже, спустя месяц после того как Аня уволилась с работы, я узнал чьих рук это дело. 

Николай Иванович Зотов был человек пожилой и часто болел. Вместо себя он оставлял хозяином парткабинета Богачёва, который работал у меня в хозяйстве мастером по газовому оборудованию. Человек в высшей степени непорядочный, пьяница, доносчик, взяточник и бездельник, но имел большой стаж пребывания в КПСС. 

Все мои попытки избавиться от него наталкивались на стойкое противодействие парткома областного управления. Мне начинали жевать эту жвачку, что я недостаточно провожу воспитательную работу с коммунистом Богачёвым, выдумывали ещё какую-нибудь галиматью и не разрешали его уволить, хоть я и предоставлял документы о том, что он на рабочем месте находился в нетрезвом состоянии, что он совершал прогулы, что пьяным свалился в контрольно-осмотровую яму на КТП и сломал себе руку о чём имелся документ выданный врачом скорой помощи, которую вызвали для оказания медицинской помощи этому коммунисту. 

В конце концов, я сообразил, что все мои усилия бесполезны, он им был нужен, чтобы наблюдать за мной и стучать обо всём, чтобы я не сделал. Но оказалось, что он наблюдал не только за мной, а абсолютно, за всеми работниками автохозяйства и стучал обо всём, что только удавалось ему подсмотреть или подслушать. То есть глаза и уши КПСС в структурном подразделении предприятия. 

Мне время от времени докладывали, что шофера отлавливали его в каком-нибудь тёмном углу и избивали хорошенько, но так как он был на подпитии, поэтому проспавшись, находил синяки на лице, а кто их нанёс вспомнить не мог.  

Так вот когда анонимщик принёс мне заявление на увольнение по собственному желанию, которое я с удовольствием подписал тем числом когда его получил, я отнес в партком анонимку. Николай Иванович положил её в сейф и на следующий день заболел. Соответственно ключ от сейфа он дал Богачёву, а тот залез в сейф и прочитал анонимку. 

Затем раззвонил о её содержании в хозяйстве. Некоторые дамы, работавшие в хозяйстве, посчитали проявлением женской солидарности пересказ Анечке содержания анонимного письма, с сочувствующими лицами, они смаковали подробности этой грязной бумажки, якобы, восхищаясь мной, рассказали, как я разобрался с анонимщиком. 

Короче, создалась обстановка при которой дальнейшая наша совместная работа становилась невозможной. Абсолютное большинство сотрудников советовали Ане не обращать внимания на некоторых злопыхателей, все на её стороне, но Анечка уже приняла решение и спустя несколько дней, я получил её заявление об уходе. Ей предложили работу на Одесской сувенирной фабрике в должности старшего экономиста. Все мои усилия отговорить Анечку от ухода оказались напрасными, и я, скрипя сердцем, подписал её заявление. Теперь мы виделись гораздо реже, но от этого моя страсть к ней не утихла. 

Работа на новом месте у Анечки не заладилась. Привыкнув к тому, что со мной можно было обсуждать принимаемое управленческое решение, спорить и доказывать свою правоту в каких-то вопросах, предлагать свои варианты, с директором сувенирной фабрики такие производственные отношения оказались невозможны. По характеру он оказался самодур, допускал хамские высказывания в отношении сотрудников, был безграмотен, невоспитан, но имел большой партийный стаж. Он хорошо знал на кого можно гавкнуть, а кого лизнуть. Поэтому и держался в этой должности, хотя, фабрика, никогда, не выполняла план. А после нескольких хамских высказываний этого деятеля в адрес Анечки у неё, совсем, опустились руки, и работать там она, уже, не могла. 

После очередного рассказа моей любимой женщины о том, как ей работается, во время которого мои кулаки непроизвольно сжимались, я решил не пускать это дело на самотёк и взять его решение в свои руки. Я, как-то, подкатил, под хорошее настроение, к заместителю начальника областного управления по экономике и финансам и попросил его взять на работу, обратно, Анечку, но ни ко мне в хозяйство, а в аппарат управления. В это время была свободной должность заместителя главного бухгалтера, сама же, главный бухгалтер, была пенсионного возраста, и она никак не могла врубиться во все нововведения в бухгалтерский учёт. Введенный недавно новый налог на добавленную стоимость был для неё гордиевым узлом, развязать который она никак не могла. Зам начальника имел об Анечке хорошее мнение, ценил её как специалиста, поэтому с его подачи через несколько дней Анечка, уже, беседовала с начальником областного управления и дала согласие занять должность заместителя главного бухгалтера, с последующим повышением до главного бухгалтера. 

Анечка, с удовольствием, вручила директору сувенирной фабрики заявление на увольнение и спустя неделю вышла на новую работу. Соответственно, новая работа была не сахар, и Анечке приходилось очень много работать, но, зато, система была знакома, начальство всё знало и уважало Анечку. Я начал бывать, почти, каждый день в управлении, хотя, раньше меня туда и калачом нельзя было заманить. А теперь, у меня находились, постоянно, какие-то дела в бухгалтерии и я, появляясь там, с любовью поглядывая на Анечку, успокаивал своё любящее сердце. 

Главного бухгалтера областного управления звали Мальвина Александровна и, конечно, у каждого человека при имени Мальвина в воображении возникает образ стройной девочки с голубыми волосами и большими миндалевидными глазами. Быть может, лет пятьдесят назад наша Мальвина Александровна так и выглядела, но не сейчас. 

Представьте себе матрону в возрасте пятидесяти восьми лет, которая гораздо ширше чем довше, легко съедающую за обедом палку полукопчёной колбасы и, почти, целый батон хлеба, проработавшей главным бухгалтером почти тридцать лет при Советской власти, когда ничего в бухгалтерском учёте не менялось десятилетиями, и обалдевшей от перемен в самостийной Украине которые никакому здравому смыслу были не подвластны и вводились задним числом, уже, после сдачи всех отчетов в налоговые и вышестоящие органы, и вы увидите портрет нашего Главного бухгалтера. По жизни, она была не плохой тёткой и понимала, что рано или поздно на её место придёт другой, более энергичный и грамотный человек и ей придётся подвинуться или уйти. 

Поэтому, потиранив Анечку немного и показав, что она, ещё, в доме хозяйка, она начала, учить Анечку всему, что знала сама. Прошло немного времени и с мнением Анечки считались все, она становилась руководителем и Мальвина передавала ей бразды правления в бухгалтерии. 

Наш роман с Анечкой развивался по законам этого жанра. Вскоре, мы ужинали вместе, почти, каждый день. Затем, приехал от бабушки её сын и, встречи пришлось сократить. Анечке приходилось успевать на работе, ухаживать за сыном и уделять внимание мне. И я, часто, глядя на неё удивлялся, как же ей удаётся, будучи такой тоненькой и на вид совсем воздушной, управляться с множеством дел на работе, и дома по хозяйству. 

Я, как мог, помогал ей. Занимался поставками продуктов в её дом. Выложил плиткой стены в её кухне. Обшил фанерованной древесно-стружечной плитой стены коридорчика, сделал нишу в коридоре для верхней одежды и так же обшил её деревом. Вместе с её сыном мы оклеили стены и потолок коридорчика обоями под деревянную доску. Получилось очень красиво и уютно. Затем, на пол в комнате первого этажа я положил древесно-волокнистую плиту, пришил её гвоздями к старому полу, и покрасил её. Теперь пол был гладенький и сверкал свежей краской как новенький. У меня сердце кровью обливалось, когда я видел, как Анечка пытается вымыть старые, выщербленные доски, из которых состоял пол в её комнате на первом этаже. Сейчас, его можно было протереть шваброй за пару минут, и он долго оставался чистым, так как не имел выщерблин и щелей с трещинами. Затем, я сделал для её сына книжную полку на втором этаже, где мальчик занимался. В комнате на первом этаже я сделал стеллаж для книг, который хорошо вписался в пространство под лестницей между первым и вторым этажами. Уже позже я сделал несколько нужных для Анечки полок, и благодаря нашим с её сыном усилиям её развалюха превратилась в маленькую, уютную квартирку, жизнь в которой уже не выглядела экстремальной. 

С сыном Анечки Вадимом мы подружились и конфликтов не имели. Все своё время я старался проводить у Анечки, она же помогала мне в моих делах, как могла. Я начал брать её сына с собой на охоту и учить парня некоторым навыкам, которые в жизни, обязательно, должны уметь мужчины. Моя страсть к Анечке, конечно, отнимала у меня всё время, поэтому заняться воспитанием её сына в полном объёме у меня не получилось. И сейчас, вспоминая то время и анализируя его, я отчётливо понимаю, что нам нужно было переселиться ко мне и втроём жить у меня, законсервировав квартиру Анечки на это время. Тогда бы Анечке не приходилось разрываться между двумя домами и работой. 

Кстати о работе. Анечке пришлось уйти из нашей системы невзирая на все уговоры начальства не делать этого. Дело в том, что наше хитрое начальство заставляло Анечку работать Главным бухгалтером, а заработанную плату платили ей как заместителю. Однажды, мы поехали по магазинам найти и купить её сыну куртку и ботинки на зиму. Мы куртку купили, потратив все деньги, а на ботинки денег не хватило. Вот тогда Анечку эта ситуация и взорвала. Она честно и добросовестно работает на фирму, а та не в состоянии оплатить её труд, чтобы она могла ребёнку купить ботинки на зиму, не говоря уже о сапогах для себя. И Анечка, спросив моего совета, а я дал его положительным, когда узнал сколько Ане обещали платить за её работу, уволилась от нас и поступила на работу в кооператив который торговал итальянской мебелью. Мало того, она, дополнительно, устроилась бухгалтером ещё в один кооператив и только тогда могла удовлетворять свои и сына запросы. А когда я начал строить дом, даже, могла одолжить мне денег, если мне нужны они были срочно, а у меня, их не было. 

Дни шли за днями, встречи с Анечкой, учитывая её загрузку на двух работах, стали реже. Но зато после той работы, которую я положил на обустройство её квартиры в ней стало приятно и удобно жить. Ковёр не падал от лёгкого прикосновения, дверцы шкафов хорошо закрывались, кухня и ванная сверкали кафельной плиткой. Жить в этой квартире становилось всё приятней, но как говориться никогда не бывает долго хорошо. 

Как-то, поздней осенью, придя к Анечке, я застал её в слезах. Оказалось, что сосед, живущий на третьем этаже, каким-то образом обнаружил дымоход, проходящий с самого нижнего этажа до трубы на крыше и так как в доме было центральное отопление и никто из жильцов не топил печи, он, продолбив переднюю стенку и перекрыв дымоход, вставил туда сейф. Но он, абсолютно, не подумал, что у некоторых людей может быть установлена газовая колонка, при работе которой отработанные газы уходили через этот дымоход. Анечка, придя домой, решила принять ванну и включив газовую колонку начала набирать в ванную горячую воду, но колонка прекратила работать так как отсутствовала тяга. Разобравшись в причине отсутствия тяги, я попросил соседа убрать сейф из дымохода. На мою просьбу я получил категорический отказ и угрозу привлечь домоуправление и разобраться, как это нежилое помещение было превращено в жилую квартиру. 

Конечно, можно было применить к соседу силовые меры, но, тогда. появилась бы угроза появления между этим соседом и Анечкой бытовой склоки, что было очень нежелательно.  

Все жалобы Анечки в домоуправления оставались без ответа, и тогда я решил сделать параллельный дымоход. Заказал двадцать штук двухметровых коробов, договорился с бригадой жестянщиков, которые, продолбив отверстие в дымоход со стороны межэтажной лестницы, протянули короба дымохода до окна в лестничной шахте, вышли ими на стенку во дворе дома и поднялись на уровень конька крыши. 

Как раз, во время производства этих работ, к Анечке приехал её родной брат Олег, который работал главным врачом в больнице города Ханты Мансийска. Он оказался очень хорошим человеком, без всяких комплексов, и тут же, включился в эту работу. В итоге, в течение дня, мы собрали и укрепили на стенке альтернативный дымоход длинной около сорока метров.  

Теперь, Анечка могла пользоваться газовой колонкой в любое время и не зависеть ни от кого. А мы, с её братом, нашли общий язык и, почувствовав друг к другу взаимную симпатию, не теряли её никогда. 

Наступил период, когда после перестройки, духовным отцом которой был М.С. Горбачёв, прилавки магазинов опустели, деньги обесценились и для того, чтобы утихомирить народы СССР, было принято решение выдать каждому желающему по шесть соток земли, чтобы народ мог что-то выращивать и хоть немного сам себя кормить. Не обошла чаша сия и автохозяйство которым я командовал. И когда меня спросили, нужна ли мне земля для садово-огородных работ, не знаю почему, но я согласился. 

Участки, для нашего хозяйства, были выделены в Беляевском районе недалеко от деревни Морозовка. Участок, который достался мне по жеребьёвке, находился в трёхстах метрах от берега Хаджибеевского лимана. Берег в этом месте был высокий и обрывистый. 

Я решил съездить и посмотреть на свою новую собственность. Когда я приехал туда, меня поразил чистый воздух, который я вдохнул, выйдя из машины. Он был настолько чист и пах степными травами и ещё чем-то таким, что взволновало мою сущность изнутри. Участок земли был ровненький как стол, но весь массив участков имел уклон к берегу лимана. Я решил пройтись к берегу лимана и, буквально пройдя метров пятьдесят, у меня из-под ног с шумом и гамом поднялся табунчик куропаток, сделав полукруг, потянул к зарослям терновника на берегу лимана. Берег лимана был весь изрезан небольшими балочками спускавшимися к воде, которые заросли терновником, шиповником и другими кустами и деревьями. Был октябрь месяц и жёлтая, багряная и золотистая листва этих кустов сверкала под солнечными лучами всеми цветами радуги. Обходя одну из заросших кустами балочек, я поднял фазана. Это был петух, разукрашенный природой ярко и разнообразно, как только она может разукрасить. Казалось, что не было ни одного цвета или оттенка, которая природа пожалела бы для этого петуха. Видимо, понимая это и гордясь своей окраской, фазан недалеко отлетел от места, где я его спугнул, дальше в кусты он пошёл пешком, сверкая всем спектром красок на своих перьях. Взглянув с кручи на воду, я увидел с десяток чирков и крыжней покачивающихся на отлогой волне. Над водой, то поднимаясь вверх, то садясь на воду летали чайки и бакланы, оглашая воздух своими сварливыми голосами. В этот момент я почувствовал какое-то умиротворение, ощутил радость жизни и решил, что тут будет заложён, а потом и построен мой дом, которого не было у моей семьи с момента революции, когда у моего деда отняли все, чем моя семья владела. Всю оставшуюся жизнь мы – это отец, мать, сестра и я прожили на квартирах, которые отец получал в каждом очередном месте своей службы. А в то время, офицер нигде дольше трёх лет не задерживался.  

А если учесть то, что у меня, наконец-то, появилась любимая женщина я, просто, обязан построить дом, где она будет полноправной и единственной хозяйкой и хранительницей очага потому, что будет в доме и очаг в виде камина. Всё это пронеслось в моём мозгу, когда я стоял на земле своей, на которую мне выдадут государственный акт. Наконец-то, после долгих мытарств семьи, её остатки будут иметь свой кусочек земли, на котором можно будет построить свой дом, а потомки будут говорить своим друзьям, что этот дом построил их дед. И придёт конец моей жизни, но зато останется дом, который будет служить кровом моим детям и внукам равно как детям и внукам любимой мной женщины. 

Я сел в машину и уехал воплощать в реальность свою мечту, которая здесь приобрела свои очертания. 

Конец.