Человеческий ум сопротивляется многим истинам из-за страха смерти и непонимания, что смерть – иллюзия. После смерти физического тела освобожденная Душа стремится к соприкосновению с вечно эволюционизирующим Сознанием Планетарного Разума, который черпает Свои ресурсы, в сокровищнице Солнечного Логоса. 

Я на секунду замолчала, задумалась. Возникла пауза. 

Мне кажется, сказала Катя, что религия не так рассматривает Иисуса Христа… Просто я иногда хожу с мамой в церковь… 

Знаете, человеку легче жить автоматически. Мы порой ходим в ближайшую церковь потому, что так удобно. Ходим потому, что так делают родители. Это такая механическая ритуальность, которую мы усваиваем как часть воспитания. 

Пока жизнь больно не ударит человека, он не ищет ответов. Он просто плывет по течению, пассивно живет в предлагаемых обстоятельствах и не ищет лучшего. 

Я бы не хотела, углубляться в тему религии. На определенном этапе развития человечества она сделала своё дело. Но её время... уходит. Сейчас человеку не нужны посреднические услуги церкви. Он должен строить собственный Храм – Храм своей Души и напрямую общаться с Высшей Реальностью. 

Однако это могут сделать только те люди, у которых в сердце живет Вера – определенное качество бессмертной Души, которое нужно вспомнить и осознать в новом воплощении. Наверно поэтому церковь и продолжает существовать на Земле, как главный Институт Веры или как напоминание... 

Нельзя забывать и о ключевом вопросе Веры – таинстве молитвы, которое тоже нужно вновь пережить, чтобы вспомнить. 

...Общение с Душой происходит посредством молитвы. 

Но иногда люди испытывают затруднения в вопросах молитвы. Одни говорят: Я не умею молиться! Другие: Я не знаю, как правильно молиться. 

Самый главный критерий здесь – внутренняя правдивость. Но ещё более важно – подлинное устремление. Порой достаточно, мысленно обращаясь к Небу, сказать: Господи, помоги! А в другой раз сказать: Господи, благодарю Тебя, за всё! Это тоже молитвы. Всё что искренно идёт от сердца – Молитва... 

Великий Отец Небесный! Великая Мать! 

Великий Сын Божий – Христос! Великий Дух Святой! 

Я верю, что никакие временные слабости и отступления не смогут сбить меня с цели, и лишить меня Вашей поддержки, и радости постижения Совершенных Качеств Любви! 

Я славлю Ваше Присутствие, а также силу и мужество, которые Вы даруете 

моему сознанию, чтобы оно ежедневно и ежечасно бдительно охраняло меня там, где я отступаю от Завета Любви Христовой, там, где я удаляюсь от него и допускаю нетерпение, раздражение, агрессию. Там, где страх потерять дает место обиде, ревности, осуждению, ненависти и лжи. 

Всем сердцем я осознаю глубокое желание двигаться к овладению Великой Творческой Силой, имя которой – Безусловная Любовь Христова, Любовь Света и Мира, Земли и Неба, Надежда Души человеческой, образец Бесконечного Сострадания и Прощения! 

Силы Небесные! Со всею волею я призываю Вас проявиться через моего Ангела Хранителя! 

Водитель Души моей, прошу Тебя и призываю всем сердцем, продолжай усиленно содействовать моему духовному росту! 

Укрепи меня Дух Святой! Окрыли меня Дух Святой! Возроди меня Дух Святой! Пусть память Бессмертной Души, постоянно напоминает моему земному рассудку о вечной важности поступков и дел Любви. 

Да будет Христос отныне мне Маяком Света и Путеводной Звездой!  

Да приведет меня Он – ко второму рождению и прижизненному слиянию с Божественным Присутствием Отца-Матери. 

Слава Деве Марии! Слава Иисусу Христу! 

Слава преображающейся Земле! 

Слава Христосознанию! 

Аминь! 

Вот, например, такова моя молитва сегодня. Она отражает моё состояние Души. 

Суть Веры в том, чтобы знать о Высшем Благе для каждого человека, распределяемом некой Справедливой Дланью. И истинная Вера, обитающая в нас, смиренно чувствознает, что благом являются именно испытания, то есть все трудные жизненные задачи и уроки, которые закаляют Душу, в её земном путешествии. Ведь цель Души – развитие или стяжание Любви- Мудрости, как говорил великий Святой Чудотворец Серафим Саровский 

И не важно какими именами мы величаем это Высшее Благо! Благодаря своей Божественной Природе, Оно всё слышит, всё различает, глядя на наше сердце... 

*Слово Аминь, в переводе, означает утверждение: Да будет так!Оно усиливает молитву.  

- Мир вам, добрые люди! Куда ведет эта дорога? 

- Не знаем. Некому было рассказать. По ней еще никто не возвращался. 

- А сами не пробовали проверить? Наверное, не один год здесь живете? 

- Нам это незачем. У нас и так полно забот. 

- Так говорите – не возвращался никто? Дорога Без Возврата, значит? …Мечта настоящего бродяги. 

Путник в стоптанных, серых от въевшейся пыли башмаках, выгоревшем упелянде, в шляпе, которая и шляпой-то не была, потому что поля давно оборвались, а тулья светилась насквозь, сел на камень у порога хижины и, поставив между коленями дорожную палку, устало оперся на нее подбородком. 

- И много народу прошло туда? 

- Да так, бывает. Мы не считаем. 

На пороге хижины, привалясь к косяку, стояла женщина. За подол ее платья цеплялись трое детишек мал-мала меньше, а из-за сарая выглядывал паренек постарше. 

- А хозяин – дома? 

- Хозяин помер, – женщина невесело улыбнулась, – оставайся, будешь за хозяина, только вот…,- женщина обвела глазами детей и добавила, – еще в доме одна. Хворает. Тоже помрет, наверное. Значит – на рот меньше. Оставайся. 

- Та-а-ак! Значит, все – сами? А старшему лет десять? 

- Что ты, сударь, четырнадцать. Сразу видно, что у тебя детей не было: мой на свои годы и выглядит. 

- Надо же, четырнадцать…. Давно пора в дорогу. 

- Он – разумный мальчик, сударь. 

- А соседи? Есть соседи, кто про эту дорогу знает? 

- Нет соседей. Мор у нас прошел. Мы – с краю, нас только краем и захватило. Так что, останешься? Хотя бы на ночь? 

- Может, и остался бы, хозяйка, если бы не дорога…. Может, там моя судьба? 

- Оставайся, вот и судьба. Почем знать, которая из судеб твоя? 

- Почувствую. Должен почувствовать. Столько уже отшагал! Да и не умею я по дому ничего. Не усидеть мне, чтобы с новыми людьми ни поговорить, другие места ни посмотреть…. 

- Люди? …Мимо пройдут – поговоришь. Места – они везде места. Здесь чем не место? Ходи по округе сколько влезет! Зато к ночи – крыша над головой, еда какая-никакая, тепло, постель…. А на дорогах что? Только звери да разбойники! 

- Пока обходилось. И потом: вдруг меня там ждут? 

- Никто нигде никого не ждет. Ждут только дома.  

- Когда-то у меня был дом…. Дом – ничто. Он слишком хрупок, чтобы быть защитой. 

- Дом – это радость. Что может быть важнее своего дома? 

- Радостей и без дома хватает. И луговая трава может быть радостью, если захочешь этого, и глоток родниковой воды в жару, и просто разговор с хорошим человеком…. Даже умирать можно в радости. 

- А по мне, так умирать надо там, где родился. Что же это будет, если все люди бродить начнут? Кто сеять, ткать будет, кто – детей растить? У человека должен быть дом, хотя бы для детей! 

- Детям свобода нужна, простор. Я вот мальчишкой еще ушел – ни разу не пожалел, сыт ли был, голоден ли…. Тот, кто все вокруг нас придумал, точно был бродягой: для того и велик мир, чтобы на всю жизнь хватило. …Ну что же, пойду, пожалуй. Без возврата. Как те, что до меня. …Мир вам! 

Путник уже ушел далеко и спускался в низину, когда услышал за спиной мальчишеский крик: 

- Господин! Господин, возьмите меня с собой! 

А у порога хижины билась в рыданиях женщина: 

- Вернись, мой мальчик! Ты не такой, как он! Ты не должен быть таким, ведь я дала тебе все! Последний кусок хлеба в доме был твоим! Я стелила тебе у очага, чтобы не мерз от холода! За что ты так со мной?! У тебя даже отец был! Настоящий отец! Ну что тебе в этом человеке? Он же чужой даже самому себе! Ему не нужен никто, и он не нужен никому, как та луговая трава! Да будь он проклят! …Нет, храни вас Всевышний! 

Истинный секрет счастья в Любви! Но как ее найти? Такой лёгкий и такой трудный вопрос. Лёгкий потому, что на самом деле предметом Любви может стать всё и вся. А трудный потому, что любить надо уметь. Умеющим любить, Любовь способна принести истинное наслаждение. 

Но что значит уметь любить? Может надо быть терпеливым и искренним, научить-ся прощать и навсегда забывать обиду? Говорят, что только Любовь без условий по-настоящему наполняет сердце человека радостью и осознанием смысла жизни. Опыт та-кой любви мы иногда обретаем в роли родителей или в дружбе, где у нас меньше претензий и ложных ожиданий. 

А вот в семейной жизни мы торопимся не столько дать, сколько взять, побольше и про запас. Желания неуёмны, претензии огромны. Жадничаем, требуем внимания, ревнуем, обижаемся. Всеми возможными способами стремимся привязать к себе родных и близких. В итоге сами становимся зависимыми и больше всего на свете страшимся их потерять. 

Однако человек не собственность. Он свободное существо со своим жизненным планом и опытом. Верёвочкой его не привяжешь. И не стоит. Земные привязанности бренны.  

Тогда в чём суть взаимоотношений? Зачем они? Что в них истинно, а что ложно? Ответы есть, но готовы ли мы в них поверить? 

Например, в то, что искренность, доброта и преданность не забываются никогда. Их невозможно потерять. Они хранятся в сердечной памяти вечно. Это они становятся потом самыми сильными нитями притяжения.  

Если мы посмотрим на смерть наших тел другими глазами, без страха, мы узнаем о том, что рождаемся снова и снова. Души людей, сохранившие в памяти сердца, доброту, искренность, бескорыстие обязательно встретятся. Им будет предоставлен новый шанс обретения друг друга.  

Чистая и преданная Любовь существует! У нее всегда есть начало, но нет конца. Она выше материальных претензий и собственнических инстинктов. Она не душит в объятиях, а способна с улыбкой и радостью любоваться рисунком нашей судьбы на расстоянии.В Ней столько милости и сострадания! Если к нам придут трудности, Её плечо всегда окажется рядом. Она способна на подвиг и самопожертвование!Стремитесь к Ней, ищите и узнавайте Её лик среди тысячи лиц и становитесь Ею сами! 

Любовь это бесценное сокровище!Она исходит из человеческого сердца, но имеет Божественную Природу. Её проявление – торжество гармонии! Её пути неисповедимы, но они веками идут от сердца к сердцу! 

часть вторая 

Фронт. 

В памяти перелёт не оставил заметных следов. Память вообще штука странная. Иной раз такое помнишь! Оно и не нужно тебе. Сущий мусор, но, повинуясь каким-то законам, сидит в голове и довольно прочно. А вот нужные вещи, и весьма существенные – напрягаешься из последних, а вспомнить не можешь. Особенно к старости. 

Машина очень послушна в управлении, так что моя напряженность особенно первых минут полёта была напрасной, хотя для новичка и естественной. 

На базовом аэродроме войны как-то не чувствовалось. Тишина, изредка прерываемая ревом моторов. Никакой стрельбы, суеты или вообще напряжённости. Разве что, если прислушаться, то слышны отзвуки очень далёкой артиллерийской канонады. Мне представили лётчика – ничем не примечательного капитана лет тридцати. Почему-то хмурого и старавшегося на меня не смотреть. Это уже потом я узнал причину. Естественно он ожидал, что машину передадут ему, но почему-то начальство распорядилось иначе, что было и непонятно, и даже обидно. С ним мы должны были лететь на полевой аэродром. Дал мне карту и коротко бросил: «Разбирайся». Остальные лётчики были заводские и к вечеру улетели домой. С ними я передал первое своё письмо Вике. Что-то вроде школьного сочинения на тему: «Как я летел на фронт». Неплохо получилось. Я потом его перечитывал. В нём чувствовалось взволнованность приближения к неведомому, к опасности и просто впечатления мальчишки, попавшего в среду людей взрослых, бывалых, делающих общее серьёзное и опасное дело. 

Утром нас покормили, и мы пошли к своим машинам. Капитан (Василий Фёдорович Васильев), перед тем, как нам разойтись, выдал мне краткий инструктаж. Если «фрицы» появятся – по возможности в драку не ввязываться. «Помни, я ведущий и от меня не отрывайся. Ты меня прикрываешь, и я на тебя надеюсь. Ну, а если зацепимся, так знаешь, что делать. Вроде вас учили». Немного подумал и коротко бросил. «Всё, по машинам!» 

Мне казалось, что с точки зрения педагогики он поступал не очень грамотно. Хотелось чего-то более дружеского, теплого. Мне ведь было всего 19 лет! 

Полёт длился не долго. Я почти всё время поглядывал вниз, совмещая увиденное с картой. Остальное время вертел головой ожидая, что из облаков вот-вот вывалится десяток Мессершмитов и начнется мой первый и последний бой. Но всё обошлось. Перелёт занял меньше четверти часа. 

На аэродроме тоже тишина. Только громыхает посильней, чем на прежнем. Самолётов не видно. Какой-то большой сарай и несколько мазанок. Из лесополосы выехал Студебекер. Видимо, что бы куда-то отбуксировать наши машины. 

Начальство приветствовало как-то не очень радушно. Майор (замполит, как он представился), распорядился дневальному поместить меня на место….Тут он слегка осёкся. Я всё понял. Ну, не на курорт приехал. Со временем и на моё место кого-нибудь положат. 

Начали садиться самолёты. Группа, человек из четырех-пяти, направилась к нашему домику – общежитию. Были оживлены и шумно переговаривались. Мне казалось странным, что люди только что смотревшие в глаза смерти, могут вести себя таким образом. Потом, конечно, и я привык, но тогда мне многое казалось странным. Со мной все приветливо здоровались. Только бросив взгляд на мою койку, на фотографии и вырезки из газет, висевшие над ней на стенке, которые я не осмелился снять, как-то грустнели. Я всё понимал, и на душе от этого было паскудно. 

Вечером со мной обстоятельно беседовали сначала командир эскадрильи, потом замполит. Видимо, они примерно представляли себе, что творится у меня в душе. В конце концов, все через это проходили. 

Спал на удивление крепко. После завтрака нас с Васильевым направили патрулировать в район железнодорожного узла. Перед вылетом меня опять «натаскивал» комеск. Потом примерно то же повторил мой ведущий. Можно было бы исписать не одну страницу, описывая мои переживания во время этого первого боевого вылета. Облачность проходила несколько стороной и пугала неожиданностями. Отсутствие противника начинало уже тяготить, как тяготит всякая таящая угрозу неизвестность. Показалась железнодорожная станция. Видимо шла разгрузка эшелонов с техникой. Колона танков двигалась со станции в сторону фронта. Два наших истребителя пронеслись мимо, приветственно покачав крыльями. Видимо мы их сменили. Всё было спокойно. 

«Рама» – Фоккевульф – 189, вынырнула из облаков и тут же в них скрылась. Где он вынырнет снова, предположить было трудно. Ведущий развернул машину и устремился вслед за разведчиком по кромке облаков. Мне, конечно, полагалось следовать за ним, но я направился в противоположную сторону, полагая, что немец, предугадывая наш маневр, может в облаках тоже развернуть машину. Заодно я набирал высоту. Он выскочил в пространство между облаками почти передо мной. Я добавил скорость и поймал его в прицел. Хвостовой стрелок тоже заметил меня, о чём свидетельствовала потянувшаяся ко мне трасса пулемётной очереди. Открыл огонь и я. Огневая мощь ЛА-5 значительно превосходила возможности фоккера, но немец снова ушёл в облака, а по радио я услышал свирепый мат моего ведущего. Делать нечего. Вроде и впрямь виноват. Разворачиваю машину и в тот же момент замечаю вынырнувшего из облаков фоккера. С ним что-то не ладно. Снова забыв все наставления, кидаюсь за немцем, который почему-то теперь ниже меня и продолжает терять высоту. Подхожу сзади. Вот я уже в зоне действия его пулемёта, но пулемёт молчит. Ещё сокращаю дистанцию и открываю огонь. С такого расстояния и новички не промахиваются. Немец получил по полной программе и сразу задымил. Вся моя душа наполнилась ликованием. Я его сбил! В наушниках услышал голос капитана: «Лихо ты его сделал! Становись на место. Работаем дальше». От падающего самолёта отделилась фигурка, и почти сразу раскрылся парашют. А экипаж фоккера – три человека. Значит двух я убил! Вместо каких-то угрызений совести, поймал себя на желании расстрелять парашютиста. Наслышан, что они часто это делают с нашими. Но сдержался, и, заложив крутой вираж, пристроился в хвост своему ведущему. Внизу полыхнуло пламя от взорвавшегося самолёта. 

Больше в этот вылет приключений не было. Нас сменила следующая пара. Кто-то кричал в эфире: «Наш пацан фоккера завалил!» Когда мы с капитаном шли по полю, на полуторке подъехал замполит. Васильев отрапортовал. Майор протянул руку. «С боевым крещением, лейтенант! Поздравляю от лица командования! Значить одной очередью!» И тут до меня дошло, что моего первого столкновения с «рамой» никто не видел. Потому происшедшее на виду у всех и казалось столь эффектным. Как на ученье: атаковал, дал очередь и уничтожил. Действительно выглядело лихо. 

История имела продолжение. Оказывается, я сбил немца на глазах начальника тыла фронта. Через три дня мне вручили медаль «За боевые заслуги». Дебют для начинающего впечатляющий. 

______ 

Рутинной нашу жизнь нельзя было назвать. Хотя, если под рутиной понимать некое однообразие, то действительно, все каждодневно более или менее повторялось. Даже опасность, которой мы подвергались, становилась привычной, хотя острых ощущений хватало. Мы носились в воздушном пространстве, уворачиваясь от светящихся трасс и разрывов зенитных снарядов. Немцы носились в этом же пространстве. Мы атаковали и стреляли в них, а они в нас. Падали горящие самолёты, погибали люди. Последнее было для меня самым ужасным. Пик ужаса настигал меня на земле, когда сам я уже был в относительной безопасности. Осознать, что Коли, Петра, Васи, с которыми порой я только что в воздухе переговаривался – их уже нет в живых, было очень трудно. Подумать только – нет и никогда уже не будет! Это было ужасно. Ужасно и как-то даже непостижимо. 

Конечно, не я один так сильно переживал. Никто не плакал, а силу внутренних переживаний человека – кто же её определит?  

Я сказал об относительной безопасности на земле не случайно. Месяца через два после моего прибытия на фронт погиб Вася. Капитан Васильев. И не в воздушном бою, а на земле, во время бомбёжки. Служба оповещения сработала вовремя, мы успели выскочить из землянок и попрятаться в щели. Но щель, даже вырытая добросовестно, не обеспечивает 100% защиты от авиабомбы, Особенно, если она прямо в эту щель попадает. С Васей мы сдружились. Наверное, поэтому его смерть особо потрясла меня. Я как-то закаменел. Ничего собственно не изменилось в мире. Война и есть война, но есть внутренний мир человека, который меняется под воздействием даже ставшими уже обычными обстоятельствами. И может измениться очень сильно. Я не только как бы закаменел, но и почему-то невероятно обозлился. Может быть, дело ещё и в том, что я к тому времени насмотрелся на то, как немцы обращались с мирным населением, на сожженые хаты, на трупы расстрелянных. Может быть, гибель Васи довела некую психическую массу во мне до критической? И ещё я понял, что если это всё продлится долго, то моя собственная гибель абсолютно неизбежна. Дело только во времени. У меня на глазах за три месяца боёв сменилось уже более трети лётного состава. Раненых среди них было мало. 

Присутствовало и нечто полезное в таком оцепенении души. Утомительность лётного труда в его колоссальной физической и эмоциональной напряжённости, стремительности ритмов его скоротечных процессов. Сегодняшним языком выражаясь, мы каждодневно переживали тяжелейшие стрессы.. Лекарствами служили только сон и немного водки, когда перепадало. Да лекарства нам тогда в таких ситуациях и в голову не приходили. Выручала молодость. Крепкая нервная система. Её так сказать огрубление. Или, в другом варианте, её закалённость. Теперь в своем новом состоянии, я испытывал к концу боевого дня по преимуществу обычную физическую усталость. Даже гибель друзей перестала потрясать меня в прежней степени. Всего за несколько месяцев я превратился в уравновешенного, холодного бойца, по возможности профессионально выполнявшего свою страшную работу. 

Однажды, не помню уже каким образом, к нам в часть попал раненый немецкий лётчик. Его перевязали, и он ждал, когда за ним приедут, что бы препроводить на сборный пункт. Я спросил его по немецки, почему они воюют с такой жестокостью. Как раз расстреляли в воздухе нашего сбитого лётчика. Он долго молчал, а потом сказал:  

– Вы же не англичане! И не французы. Фюрер считает, что вы недочеловеки (Untermenschen)».  

– Вы тоже так считаете? – Он не ответил и отвернулся к стенке. 

Теперь я уже знаю, что для облегчения совести, для оправдания своей жестокости нужно определённую группу людей вывести за пределы нормального человеческого сообщества. Собственно, так поступали ещё древние греки, определяя всех негреков варварами. Я ему заметил, что будь я и впрямь недочеловеком, то тут же пристрелил бы его, но вот никто его не убивает, а вполне цивилизованно отправляют в лагерь для военнопленных, где он и доживёт до конца войны. Однако, разговаривать со мной он больше не пожелал.  

Время шло. Немцы отступали, и мы изрядно продвинулись вперёд. За удачную разведку мне дали ещё одну медаль. На обратном пути я не удержался, и атаковал пункт заправки танков горючим. Это было очень опрометчиво с моей стороны. Дырок немецкие зенитчики наделали в моей машине изрядно. Но пронесло. Зато как полыхали подожжённые бензовозы! 

Мне не хочется описывать наши будни. Да и память подводит. Отдыхали мы в редкие дни непогоды. В остальные – обычная работа. Чаще всего по прикрытию наших частей от немецкой авиации. Господства в воздухе немцы уже не имели, но и о нашем господстве говорить ещё не приходилось. Хочется только напомнить, что на войне, а в авиации ещё в большей мере, очень много случайностей. Вот почему гибнут и самые талантливые пилоты. За всё время боев на моём счету был всего один Хейнкель. В групповом бою порой трудно с высокой точностью определить, кто кого сбил. Поэтому иногда трофеи распределялись на договорных основах. Так мне этот Хейнкель и достался. Не раз удавалось влепить Юнкерсам, но не сбить. Собственно, главная задача и не стояла в том, чтобы сбить. Это была так сказать задача максимум. Главное – лишить противника возможности прицельного бомбометания. А лучше всего – заставить в беспорядке сбросить свой бомбовой груз куда-нибудь. Важнее было заставить сделать это три-четыре бомбардировщика, чем сбить одного и дать остальным отбомбиться прицельно. 

______ 

Мы в очередной раз перебазировались на Запад и разместились на бывшем немецком аэродроме. И если всё происходившее со мной как бы слилось, сжалось в нечто единое, то свой последний бой я запомнил во всех деталях. Вылетел весь полк. Мы прикрывали Петляковых. Немцы тоже выставили внушительное прикрытие, и началась круговерть воздушного боя. Уже давно прошли времена страхов и какой-то романтизации. Заверяю, что был предельно сосредоточен. Несколько раз стрелял, но безуспешно. Снова поймал в прицел Мессера и дал длинную очередь со сравнительно большого расстояния. На этот раз он у меня получил сполна и вспыхнул. Мгновения, которые я потратил, любуясь своей работой, чуть не стоили мне жизни. Чей то крик: «Колька, Мессер на хвосте!» заставил меня резко отвернуть вправо. От крутого виража у меня помутилось сознание, но трассы прошли мимо. Через несколько секунд я уже сидел на хвосте у немца, который в свою очередь, атаковал кого-то из наших. К сожалению, он нажал на гашетку на мгновения раньше, но и ему досталось от меня. Обе машины, дымя, пошли к земле. Навязав нам бой, немцы выполняли свою главную задачу: отвлекали нас от Петляковых. Крутой разворот и я атакую Мессера, который в свою очередь атаковал Петлякова. Атаку я ему испортил, но теперь он сцепился со мной. Мы шли на встречу друг другу. Он открыл огонь слишком рано и трасы от его снарядов прошли под моей машиной. Почему-то я решил, что он отвернёт влево, и дал заградительную очередь – влепил ему прямо в моторную часть. К счастью бой кончился. К счастью, поскольку я расстрелял весь свой боекомплект. В наушниках прозвучал густой баритон самого командира полка. «Молодец, Коля! Ах, молодец!» Командир – боец высокого класса, умудрялся не только драться самому, но и видеть всё поле боя. Мне это трудно было себе даже представить.  

Несмотря на рёв мотора, ощущаешь каждое попадание в машину. Ну, может быть, это я перегнул и не каждое, но одно попадание в свою бронеспинку я почувствовал хорошо. А вот то, что «зацепило» ногу даже не заметил. Из кабины выбраться мне уже помогали. 

______ 

Следующий день я провёл в полевом госпитале. Маленький осколок изрядно разворотил мне мышцу ниже колена. В шее тоже сидело железо. Через день прибыл штурман полка и от имени командования поздравил меня с награждением «Красной звездой». Оперативность просто удивительная. Дальше – больше. По какому-то специальному распоряжению лейтенанта Звягинцева Н.С. перевести для лечения в госпиталь города N. Когда к концу дня подоспел приказ о досрочном присвоении мне очередного воинского звания, я понял, что снова попал в сферу влияния моего тестя. А ещё через день меня посетили ребята из нашей эскадрильи и принесли газету, где обо мне отзывались даже более, чем просто лестно. Автор напирал на сочетание молодости, отваги и мастерства. Чёрт его знает, может быть в этом что-то и было! Но появляться у себя в части после таких дифирамбов как-то даже неловко. Большинство моих товарищей ничуть мне не уступали по всем показателям. Публичное восхваление вообще дело скользкое. Конечно, примеры героев нужны для пропаганды, но всегда лучше, если ты с героем лично не знаком. Почти всегда. 

______ 

На аэродроме меня встречала Вика. Даже под шубой живот выпирал изрядно. С Константином Александровичем по совокупности поводов распили мы бутылку коньяка. Вечер прошёл в исповедальном духе. Он отметил, что я сильно изменился внешне. Даже вроде как вырос! Я пытался в несколько отредактированном виде передать свои фронтовые впечатления. Слушая себя как бы со стороны, я понял, что передать свои ощущения людям, не испытавшим нечто подобное, наверное невозможно. Или тут талант необходим особый. Но может быть оно и к лучшему! Зачем твоим близким эти ощущения страха, ужаса или даже отчаяния? Зачем им тоже переживать ощущения человека, на которого падают бомбы, хоронит своих друзей, которые вот только что ещё были живы? Да и более светлые моменты! Например, упоение победой, Когда ты жив, а противник твой убит, или сейчас умрёт, и ты его убил. Тут, конечно, для большинства уже ничего травмирующего, но…Хорошего-то ведь тоже ничего, как ничего хорошего во всякой войне и всяком человекоубийстве. Особенно плохо живописать всякие ужасы (а они-то по преимуществу и есть главное на войне), когда тебе предстоит снова туда вернуться. Вернуться в эту среду обыденности смерти, и слушатели твои это знают. И всё же я говорил лишнее. Видимо, выпил лишнего. 

На жену свою наглядеться не мог. Такая же милая. Вот правильное слово: ненаглядная. Даже всплакнула пару раз по ходу моих рассказов. Да, не стоило вдаваться в подробности в той степени, в которой я себе это позволил. 

К утру нога разболелась всерьёз и Константин Александрович отвёз меня по дороге на работу в госпиталь. С его подачи я уже через пол часа лежал в трёхместной палате в компании раненого в голову майора-танкиста и подполковника – замполита стрелкового полка. В палате напротив размещалось 15 человек. 

____ 

Тишина и видимый покой в нашей палате разительно контрастировали не только с моей боевой лётной деятельностью, но и с обстановкой в полевом госпитале, где я провёл меньше недели. Лёжа в чистой постели, в тишине и покое, трудно было себе вообразить, что где-то, продолжаются бои. С рёвом носятся самолёты, рвутся бомбы, кричат от боли, корчатся и умирают люди. И если бы обстоятельства вернули меня обратно, я продолжал бы во всём этом кошмаре участвовать самым активным образом. Но желания вернуться туда у меня не было никакого. Особенно после свидания с Викой, домом. Ни-ка-ко-го! Умирать даже за Родину у меня не было, повторяю, никакого желания. Конечно, если обстоятельства принудят воевать снова – будем. Я вроде бы доказал всем, и, прежде всего, самому себе, что способен на это ничуть не хуже других, но всё же лучше не надо. Если меня не убили за пять месяцев фронта, так это просто случайность, везение. А оно не только не вечно, но даже просто долго длиться не может. А жить – это так сладко! 

___ 

Соседи в палате попались неинтересные. Всё молчат по большей части. Поскольку они не ходячие, мне со своей ноющей ногой приходится малость им помогать. В разговорах обходимся по преимуществу короткими фразами. У майора большую часть дня болит голова. У замполита не знаю, что болит, но ходить пока не может. Вечерами за мной заезжает Константин Александрович. Ночую дома. Дней через десять начали мне рекомендовать тренировочные прогулки. Дело пошло на поправку и следовало готовиться к выписке. Следовало также подумать о будущем. В истребительную авиацию я, по всей вероятности, уже не годен. А в какую? Или вообще отправят в пехоту? Разговор о моем будущем затеял как-то вечером тесть.  

– Тебя, наверное, уже скоро выпишут. Что думаешь делать? 

– Думаю, военкомат за меня подумает. Соответственно заключению врачебной комиссии. 

– Будем откровенны. Я не хочу, что бы ты снова попал на фронт. – Он молча закурил. 

– Да, шансов уцелеть мало. Что в авиации, что в пехоте. Но куда денешься? – Это он как бы пропустил мимо ушей. 

– Твоё положение особое. Ты отлично воевал. Орденоносец! (было когда-то такое выражение). Кровь за отечество пролил! В общем, в дело победы над врагом свой достойный вклад внёс. Мы тобой годимся. Все бы так воевали, давно бы мы победили. Ты заслужил право поработать на более спокойном участке. 

Что-то рациональное во всём этом монологе было, но звучало неприятно. Что-то в этой логике было фальшиво. Мои товарищи, воевавшие порой ещё успешнее, чем я, об уходе с фронта и не помышляли. Впрочем, может быть, и помышляли, но возможностей у них не было. А у меня в связи с ранением и сейчас обозначенной позицией тестя вроде бы появились. Мне ведь, я уже говорил, ох как не хотелось на фронт возвращаться! 

– Ты летать сможешь? – Он кивнул на мою ногу. 

– Думаю, что смогу. Всё от врачей зависит. Говорят, надо продолжать разрабатывать. 

– Ты смог бы работать на перегонке самолетов? 

– Наверное. Это проще, чем во фронтовой истребительной авиации. 

– Вот и хорошо. Организуем тебе ограниченную годность. После выписки зайдёшь в нашу лётную часть. 

___ 

Мой приход в училище вызвал лёгкий переполох. Начальство восторгалось и пыталось накормить. Замполит тут же организовал встречу с курсантами. За пять месяцев в училище мало что изменилось. Пришлось экспромтом речь произнести. Замполит успел шепнуть: «Ну, ты их особо не стращай!» Это я понимал хорошо. Речь произнёс «правильную». Самое трудное наступило потом, когда меня обступили, и надо было говорить уже не официальным языком. Как-то так, что бы и правду донести, и, опять таки, не посеять панику, не напугать. Напирал на необходимость учиться летать, приобретать мастерство вождения. Метко стрелять. Ничего нового, понятно. Я только позволил себе добавлять, что от этого их жизнь зависит. Молодые, жизнерадостные они требовали подробностей воздушных боёв, и я по сути их одногодок, но много старше их своим пятимесячным боевым опытом, при помощи спичечного коробка и зажигалки пытался воспроизвести для них все фазы боёв, которые видел и сам пережил. Но о самом страшном я молчал. О гибели на твоих глазах друзей, с которыми ты только что переговаривался по радио. А порой и говорил до последней минуты. О моем ведущем, которого разорвало прямым попаданием у меня на глазах. Да мало ли о чем подобном я мог им поведать из своего всего лишь пятимесячного опыта! 

Напоследок меня зазвали инструктора. Тут мы немного выпили. И перед ними уже не надо было обдумывать каждое слово. Сами хлебнули всякого. Кое-кто ещё почище моего. 

Перед уходом меня позвали к начальнику, и он сказал, что достигнута договорённость разрешить мне пробные полёты с инструктором. Это требовало договорённости ещё и потому, что в лётной части завода машин с двойным управлением не было. На том и расстались. 

____ 

С палочкой доковылял до трамвая. Летал я сегодня успешно. Это было легче, чем ходить. На лётном поле я вообще изображал человека здорового. Не без труда порой. Но за пределами части шёл, опираясь на палку. Натруженная нога слегка ныла, и следовало приберечь ресурс для завтрашних полётов. 

В битком набитом трамвае где-то впереди мелькнула знакомая голова в не по сезону лёгкой фуражке. Мысль, отвлечённая впечатлениями недавнего полёта, не сразу среагировала на выбивавшиеся из по фуражки рыжие волосы. Не может быть! Но оказалось, что может. Зиновий Маркович Цуккерман собственной персоной, прибывший с фронта за техникой и направляющийся с визитом ко мне. 

Вики дома не было. Представил Марие Васильевне друга с фронта и попросил нас покормить. 

Постучал по моему ордену согнутым пальцем. 

– За что? 

– В одном бою троих завалил. 

– А всего? 

– Пять. Медали за разведку. – У Зюньки наград не было. Один лишь гвардейский значок. Возникла лёгкая неловкость. 

– И как это ты сумел? 

– Зюнь, ну что тут объяснять? В этот раз мне повезло. Поймал в прицел – жми на гашетку. Да не забудь оглянуться, не висит ли кто на хвосте. 

– Ну, да! Всё так просто! – Орден видимо произвёл на него впечатление. В ожидании еды выпили. 

– Как общее впечатление от войны? – Он не задумался с ответом. 

– Ужас. Бойня. 

– Если бы мог, на фронт не вернулся бы? – Он задумался. 

– Вообще-то провокационный вопрос. Мы уже как-то говорили об этом. 

– Ну, меня ты же в провокации не подозреваешь? 

– Нет, конечно. Но вообще-то у нас это практикуется. Кирю помнишь? – Закурили. – Трудно ответить. Уничтожить их конечно нужно. Их идеи, их практика – это страшно. Но как мы это делаем? Про начало войны я уже не говорю. Но и по оружию мы им уступаем. Даже сейчас. Новых самолётов мало. У нас даже Чайки ещё в строю. А что они против Мессеров? Боеприпасов порой не хватает! Особенно снарядов. Воевать тоже толком до сих пор не научились. Сколько людей за зря гробим! И не пикни! Органы бдят! Тяжело всё это видеть. Наш замполит заставляет летать даже на неисправных машинах. Конечно, на него тоже давят. А то, что люди гибнут, так на то война, видите ли. Налей ещё. 

– У нас такого нет. 

– Повезло. Тебе вообще в жизни везёт. 

__ 

Когда пришла Вика, мы были уже «тёпленькие». Но моя жена отнеслась к происходящему с полным пониманием. С Зюней она была знакома, но пить с нами не стала. Зюнька понял почему, а я нет. 

Константин Александрович ушёл к себе, и мы остались втроем. Слегка расслабленный выпитым и сытным обедом, я пребывал в каком-то благостно – сентиментальном состоянии. Подумалось, что вот я среди самых близких мне людей. Конечно, были ещё мама и бабушка, но они шли по какому-то совсем другому счёту. Выросший в семье без братьев, и, по сути, без отца, я очень привязался к Зюньке. И хотя по возрасту мы были почти ровесники, но смотрелся он куда старше меня. Да и был таким по существу. Где он успел за то же время набраться опыта, знаний, культуры? Я тоже много читал, всегда был чем-то дельным занят. По всей вероятности, сказывалось различное устройство мозгов. К тому же, видимо, и существенно разная среда обитания. В том маленьком украинско-еврейском городке, откуда Зюня был родом, в домашних библиотеках ещё сохранились книги дореволюционных времён. Он цитировал и Андрея Белого, и Гиппиус, и Мережковского. Фамилии мне почти незнакомые. Обладал завидной памятью и мог невообразимо долго читать на память стихи. В его исполнении во мне пробуждалась любовь к поэзии, и строчки, воспринимаемые до того чисто формально (гипноз знаменитых имён), вдруг как бы теплели и становились действительно прекрасными. Пожалуй, я превосходил его только в умении управлять самолётом и стрелять. Во всём остальном мне было до него не дотянуться. 

Однажды он рассказал мне, как попал в истребительную авиацию. Во время эвакуации – они просто уходили пешком по просёлочным дорогам, их совершенно безнаказанно расстреливали Мессера. Превосходство в воздухе у немцев в то время было полное. Вот тогда у него возникло страстное желание самому подняться в воздух и поквитаться с ними за всё. Он мечтал уничтожать их, уничтожать и уничтожать. Я ещё тогда отметил про себя, что это не так то просто. И очень небезопасно. Он, видимо, и сам уже давно это понял. Жажда возмездия боролась в нём со стремлением выжить. Мне это было очень знакомо. 

Часам к девяти Зюня засобирался. Мы предложили заночевать у нас, но он не захотел. 

– Знаешь, вдруг с утра ситуация переменится! Надо быть на месте. – Я одевался его проводить. Увидев, что кладу в карман свой трофейный «Вальтер,, спросил. – У вас пошаливают? 

– Бывает. 

– Что с военных возьмёшь?  

Но путешествие до остановки и обратно прошло без приключений. 

____ 

Привычный ровный гул мотора. Иногда по старой привычке поворачиваю голову назад. Что-то у меня с шейными позвонками. Голова поворачивается со «скрипом». В истребительную авиацию я теперь уж точно не гожусь. Вот у Зюньки всё хорошо. Летает, сбивает, награждён. Уже лейтенант. Летает над Германией. Война явно идёт к концу. Доволен ли я своей жизнью? Должен быть доволен. У меня теперь сын. Милая, заботливая жена. Материально живём в редкостном по нынешним временам достатке. Заботами тестя, разумеется. У него, правда, семейные осложнения. Жена увлеклась каким-то актёром в Москве, и дело идёт к разводу. Так я Нели Владимировну и не видел ни разу. Вика как-то летала к маме в Москву. Приехала молчаливая, и со мной подробностями не делилась. А мне расспрашивать было неудобно. Мой тесть, его жена казались мне в то время людьми весьма преклонных лет. Внук и некие сексуальные проблемы – это тогда в моём представлении не совмещалось. Соответственно, спал мой тесть со своей секретаршей или нет, интересовало меня тоже мало. У меня были свои проблемы. И хотя по общим представлениям устроился (преуспел!) я в этой жизни чуть ли не оптимально, без проблем всё же не обходилось. Они, конечно, разные – эти проблемы у людей. Как говорится, у кого жемчуг мелок, а у кого суп пустой. Формально, как я уже говорил, мне не на что было жаловаться. Но не так устроен человек, что бы быть всем довольным. Даже говорить неловко о своих проблемах того периода на фоне переживаемого людьми. И, может быть, зря я за всё человечество расписываюсь. Короче, моя проблема состояла в том, что монотонность и сама бесконфликтность моего существования меня не устраивали. Ну не дурак? Я был молод и уже хлебнул пьянящей отравы воздушного боя, игры со смертью и меня как минимум тянуло на другую работу. Я и на этой-то держался скорей всего только благодаря тестю. К облёту серийных машин меня в связи с ранением не допускали. По окончанию войны, а это уже вот-вот, меня конечно демобилизуют. И куда я денусь? Пойду заканчивать ученье, а потом в учителя? Я даже вздрагивал, представляя свой дебют в этой роли. Жажда адреналина – это конечно опасно. Но я не извращенец. Помню с Зюнькиной подачи : «Есть упоение в бою у страшной бездны на краю…». Значит я не один такой! Но о чём это говорит? Людей с диагнозом шизофрения тоже множество, и что? Всё равно все они ненормальные. А ненормальные – это всегда плохо? Имеют право люди быть разными. Ненормальные – это же может быть в смысле не-обычные! И тогда причём тут шизофрения? Даже слово есть такое: авантюрист, любитель авантюр, острых ощущений, риска. А во имя чего? А ради этой напряжённости. Ради пребывания на краю этой самой «страшной бездны». Противоречит здравому смыслу? Конечно. Но это не шизофрения. Кстати, эту потребность сравнительно легко удовлетворить. Попросись в пехоту. Там чуть ли не всё время под пулями. Нет, это не то. Схлопотать случайную пулю ничуть неинтересно. (Интересно, причем тут слово интересно?) Там масса народу гибнет из-за дурацких приказов. Или просто по статистике. К примеру, взятие этой высоты стоит примерно треть атакующих. Возможны варианты, но сколько-то ляжет беспременно. И мало поможет личная храбрость, смекалка или даже умение метко стрелять. Вот такой расклад. Так что – хочешь жить, сиди тихо за своим штурвалом и не высовывайся. Мотор, к счастью, продолжал работать ровно. Мы приближались к аэродрому назначения. 

_____ 

Мотор работал с каким-то раздражающим дребезгом. В конце концов, это вероятней всего какой-то механический резонанс, который можно попытаться устранить. И давно бы пора этим заняться, но вставать с кресла ужасно не хочется. Нынче – это для меня целая проблема. Чтобы подняться, нужно подключить ещё и руки. Руки пока ещё работают. Ладно, встанем. Проявим жизнедеятельность – укротим холодильник! И действительно, с помощью всего лишь дощечки проблему удалось решить в несколько минут. Звук стал бархатистым и еле слышным. Вот так. Иногда некоторые проблемы решаются очень просто. Сколько времени у Елены Сергеевны телевизор барахлил? Сколько времени я собирался с духом, чтобы им заняться. А оказалось, антенна «отошла». И дел было ровно на одну минуту. Елена Сергеевна тут же отпустила мне комплимент и «выдала» дифирамб мужским рукам. Она явно ко мне не равнодушна. Но я отвлёкся. Лечу, значит, в своём ЛА-5 и размышляю о жизни. В то время многое ещё было впереди. Проблему свою я тогда решить так и не сумел. Просто продолжал плыть по течению, и в этом было моё решение. А было ли другое? Разве что в милицию податься! Взяли бы, наверное. Я уже не хромал, а на поворот головы вряд ли делают проверку. Но почему-то милиция была мне как учреждение неприятна. Не милиция из детективов, а настоящая. С планами на раскрываемость, общением с уголовной швалью, грубым насилием и т.д. В общем, плыл по течению. 

А война подходила к концу. Мы это чувствовали по количеству перегоняемых самолетов – плановые задания заводу были уже снижены. Соответственно сокращалась и численность лётного состава. Меня пока не трогали. Кроме «руки» тестя, я был единственным боевым лётчиком в группе. Остальные в боевых действиях не участвовали. Орден мой как-то слинял. Я и носить свои награды перестал. Времена, когда на них скупились, прошли. Фронтовики приходили теперь увешанные орденами и медалями. 

Мы с Викой решили, что я должен закончить своё образование. Пока есть материальная возможность. Забегая вперёд могу похвалиться, что без особого труда сдал недостающие предметы за второй курс, и был принят на третий. Легкость поступления определилась не столько моей отличной подготовкой, сколько льготами для фронтовиков. Но, так или иначе, я снова стал студентом. 

Размышляя сегодня об этом своём шаге, должен признать, что совершил ошибку. Из всех изучаемых дисциплин историческая наука во времена господства большевиков подверглась наибольшей деформации и даже переработке. Стремление всё и всегда объяснять только с позиций классовой борьбы, конечно искажало события. Тут не место заниматься детальным анализом, но необходимость излагать материал не так как ты это себе представляешь, мне всю жизнь была неприятна. И эти бесконечные проверки преподавателей истории на соответствие «генеральной линии»! И необходимость изучать с преподавателями и студентами документы текущих партийных съездов и пленумов – всё это было изрядно противно. Мне. Большинство коллег относилось ко всему этому с профессиональным равнодушием. А некоторые даже с патриотическим пафосом. В техникуме, где я кантовался до защиты диссертации и перехода в университет, была одна пожилая преподавательница, которая казалась мне человеком необычным. На общем изрядно сером фоне преподавательского состава она выгодно отличалась эрудицией и профессионализмом. Мы несколько раз беседовали, и у меня сложилось представление о ней, как о человеке начитанном и весьма эрудированном. Как-то не удержавшись, спросил её. 

– Анна Мироновна, как вы реагируете на необходимость менять свои взгляды чуть ли не всякий раз после очередного «исторического» съезда или пленума? – Зря я, конечно, полез в эти скользкие политические сферы в беседе с малознакомым, в сущности, человеком. Рисковал нарваться на большие неприятности. В этом смысле начало пятидесятых было временем ещё достаточно суровым. Её ответ был безукоризненным. 

– Николай Сергеевич, согласитесь, что, вероятней всего, я понимаю ситуацию как минимум не хуже вас. Но я член партии и знаю, что такое партийная дисциплина. 

– Тут возразить было нечего. Дело в том, что и меня на фронте приняли в партию. И мне бы руководствоваться такими соображениями, но…. Количество членов партии (Коммунистической партии Советского Союза) к тому времени перевалило уже за 10 миллионов. И этот рост был вызван отнюдь не идеологическими предпочтениями. Дело обстояло куда меркантильней. Не будучи членом партии нельзя было занимать целый ряд постов и должностей. В частности, нельзя было себе представить преподавателя истории в любом учебном заведении без партийного билета. Поэтому количественный рост рядов партии вовсе не отражал роста её влияния на массы. И уж совсем не отражал успехов проникновения великих идей в сознание масс. Идеи, как правило, были здесь не причём. Конечно, случались и исключения. Моя Вика, к примеру. Да и сам я, вступая в партию на фронте, вовсе не искал более безопасного местечка или вообще каких-то выгод. Но повседневная послевоенная действительность давала всё больше примеров вопиющего несоответствия слова и дела партии, хотя самые страшные периоды дикого террора уже прошли. Да, но, повторяю, возразить что-либо Анне Мироновне было невозможно сразу по всем причинам. Формально несогласие с политикой руководящей силой общества – коммунистической партией (в действительности – с её руководством) должно было приводить к выходу из партии. Но покинуть её ряды «просто так» было невозможно. Такой поступок как минимум привел бы к увольнению с работы, а то и к аресту. Такие вот были времена! К счастью, скоро я защитил диссертацию и перебрался в университет. Сначала рядовым, а потом старшим преподавателем. Поскольку занимался я средними веками, мне удалось несколько дистанциироваться от проблем мира настоящего. Но, к сожалению, не на столько, на сколько хотелось бы. Как и в техникуме, каждый новый партийный документ становился предметом изучения преподавателей и студентов под руководством опять таки кафедры истории. Однако я забегаю вперёд. 

_____ 

Явившись после очередного полёта на фронт, застал дома совершенно необычную картину. Было часа два пополудни, а Константин Александрович пребывал дома, да ещё в халате. Я даже растерялся от неожиданности. Объяснение простое: сердечный приступ. Пока я ел, пришла с прогулки Вика с сыном. Как всегда при её появлении меня обдало волной тепла и нежности. Очень захотелось её обнять и поцеловать, что я и исполнил. По-моему, всё происходило на основе взаимности. Ценишь всё это в полной мере только, когда теряешь. 

После обеда Константин Александрович зазвал меня к себе в кабинет «побеседовать», как он выразился. 

Достал коньяк. Налил себе половину, а мне полную рюмку. На мой удивлённый взгляд заметил, что немного врачи даже рекомендуют. А то, что авиация «приемлет» – он не сомневается. Я заметил, что вообще-то без проблем, но всё же сообразно обстоятельствам. 

– Как работа? Война-то к концу идёт! Скоро без работы останешься. Что об этом думаете? – Он сказал правильно: думаете! 

– Думаем, что надо в университет поступать. – Я слегка замялся. Он правильно среагировал. 

– Что, летать охота? 

– Конечно! Непередаваемые ощущения. 

– Что ж, чувства – это конечно, но какие у тебя реальные возможности? Что в армию, что в гражданскую авиацию, что на завод – первая же медицинская комиссия тебя комиссует. Заводская пропустила, потому что война, да и я поднажал. Но я, как видишь, не вечен. Собственно, это главное, о чём я хотел с тобой поговорить. 

– Разве дела так уж плохи? 

– Не знаю, но сигнал получен, и нужно на него реагировать. – В это время зазвонил телефон. Несколько минут он отдавал какие-то распоряжения. Так вот, значит, что его тревожит! Что ж, он прав. Без него жизнь наша будет значительно сложнее. Положил трубку и продолжил – Ты хоть молод, но уже смерти в глаза смотрел. Умер – значит нет человека. Если со мной что, так вам и жить будет негде, – немного подождал и добавил, – да и не на что. – Неожиданный скачок мысли, – Женой доволен? Вы хорошая пара. Это большая удача в жизни. Ценить надо. 

– Я очень ценю. 

– Кроме вас у меня по сути никого нет. Жена сбежала к своему актеру. – Возникла неловкая пауза. Тут мне ответить было нечего. Он полулежал в кресле – качалке. Волевое лицо в обрамлении полуседых ещё густых волос. Правда, бледен. 

Какая-то непреходящая усталость в лице. А ведь нет и пятидесяти! По тем временам это представлялось мне глубокой старостью. Что ж, не знаю как раньше, но за время войны работал он на износ. В том, что сердце начало пошаливать – ничего удивительного. Хорошо, хоть в курении он себя ограничивал. После довольно длительного молчания сказал. 

– Сталинскую премию мне присудили. – Он так и сказал – «Присудили» – Хочу дом купить. Моего главного в Москву забирают, так вот он продает. Это было неожиданно. – Завтра поедем смотреть. Эта квартира служебная. В случае чего, можете на улице очутиться. – Опять «в случае чего». Чувствуется, что напуган. Впрочем, может быть и впрямь дела неважны! Он, между тем продолжал. 

– Как военный летчик ты хорошо получаешь. И паёк хороший. Учителя у нас нищенствуют. Впрочем, как и преобладающее большинство населения. Задумываешься, как семью содержать? Материальный достаток в семейной жизни большое дело. Вика хорошая девочка, но жить привыкла, о куске хлеба не задумываясь. А придётся. Пока я «на ходу» – это одно дело. Но сам видишь…- Он слегка развёл руками – Исторический факультет для дальнейшей карьеры хорош. Университетской или партийной. А рядовым учителем – вы не проживёте. 

Что-то в его словах мне не нравилось. А как все живут? Плохо, но ведь живут! И почему я должен жить лучше? Но представил себе Вику почему-то в облезлой шубёнке, ребёнка, которому много чего нужно. Представил и сник. К тому же я не представлял себе, как я могу выбиться материально из ряда вон. Переставая быть летчиком, я становился как все. Константин Александрович – руководитель высокого ранга, но и перед ним я не чувствовал себя ущербным. Я летчик! Теперь почувствовал. Надо было что-то сказать. 

– Наверное, вы правы. Но что мы с Викой можем? Мы как все. Я не чувствую морального права требовать для себя каких-то особых условий. – Он усмехнулся. 

– Оставь ты это. В жизни каждый устраивается, как может. О морали стоит вспоминать лишь в самых крайних случаях. У меня теперь главная задача – вас на ноги поставить. Тебя в первую очередь. – Это было как-то неопределённо. Что означает «поставить на ноги» в материальном смысле? А он продолжал. – Исторический факультет хорош для дальнейшей карьеры – научной или партийной. Но до этого ещё далековато. Молод ты ещё для карьеры. Учиться будешь, но будущее из ума не выпускай. 

– Знаете, я вовсе не уверен, что гожусь для партийной карьеры. Да и научная! Это ж у кого какая голова! Истребительная авиация при всей своей рисковости тем и привлекает, что там многое лично от тебя зависит. А тут, как я понимаю, надо суметь вписаться и правила соблюдать. 

– Не очень сравнение хорошее. Как ты рассказывал, у вас тоже друг за друга держаться надо. Есть, конечно, и свободная охота. Так? В жизни немного иначе, но что поделаешь! По ходу дела сообразишь. Что твой друг Зиновий? 

– Лежит в госпитале с переломом обеих ног и повреждением позвоночника. Сбили и неудачно приземлился. 

– Хороший парень? 

– Очень. К тому же эрудит высокого класса. Высокопорядочный человек. Вот если бы его к нам перевести! Родню у него всю немцы расстреляли. Совсем один на свете остался, и в таком состоянии. 

– Напиши фамилию, адрес. Попробую что-нибудь сделать. Друзьям нужно помогать. 

Зашла Вика – уложила Андрея спать. Договорились завтра с утра всем ехать дом смотреть. 

____ 

После разговора с тестем я серьёзно задумался о нашем будущем. Свою голодную жизнь с мамой и бабушкой я уже изрядно подзабыл. Я им и сейчас через знакомых лётчиков изредка пересылал продуктовые посылки. Но мои обходились минимальным, и уж о новых платьях не заботились. Пока. Но как и на что живут сейчас люди молодые, да ещё женатые, да ещё с маленькими детьми? Преобладающее большинство недоедало, а то и попросту голодало. Послевоенная разруха тоже не обещала ничего хорошего в этом плане. Мне вдруг стало страшно. А мы ещё собираемся учиться! Значит, целиком переходим на иждивение тестя. Как-то оно…не очень… 

____ 

Уютный двухэтажный домик на семь комнат. Всё, как говорится, вылизано. На прилегающем участке растут сосны, кусты каких-то ягод. Стоял сарай, приспособленный под гараж. Нам оставляли почти всю мебель. Немалое достоинство по тем временам. Сколько за всё это будет заплачено – мне не говорили. Постановление о присуждении тестю Сталинской премии я прочёл, но что-то тут было не совсем чисто. Когда мы пришли смотреть дом, я услышал из-за закрытых дверей голос молодой жены главного инженера: “Выйди, твой лауреат приехал.” Не мне, конечно, судить сколь справедливо было получение этой премии директором завода, какова его роль в создании и освоении новоё техники, как было сказано в постановлении. Случаи, когда к чужой работе «примазывалось» начальство конечно были. 

Через неделю мы в этот уютный домик переселились. Собственно жить начали на два дома, поскольку Константин Александрович с Марьей Васильевной переселяться не спешили. Расстояния для директора особого значения не имели – его всё равно возили на машине, а Марье Васильевне ходить никуда и не требовалось, поскольку всё нужное ей привозили домой. 

___ 

Перевод Зюньки в наш город тесть таки осуществил. Новость эту выдал как-то нарочито небрежно, сидя в кресле с газетами. Я почему-то решил, что это признак сложности проблемы. Мои полёты на фронт естественно прекратились, и на работе я почти ничем не был занят, поскольку к облёту выпускаемых самолетов меня не допускали, а теперь сборку машин и вовсе прекратили в связи с предполагаемым переходом на гражданские самолёты. Занимался я в основном подготовкой к сдаче экзаменов в университет, так что уже на следующий день был в госпитале. Из воспоминаний прошлого эти, пожалуй, самые тягостные. Почему-то при упоминании этого заведения прежде всего вспоминается запах… И вспоминать не хочется. Дело в том, что к людям, там пребывавшим, отношение складывалось двойственное. С одной стороны – зверски искалеченные бойцы, люди, которым не повезло. От которых в большинстве случаев отказались родные. Жёны, прежде всего. В таком аспекте их было безумно жаль, и ты готов был простить им любые выходки. И они заслужили материальный достаток и должный уход, доброе к себе отношение. Но госпиталь не обеспечивал в должной мере ни того, ни другого. Да и не мог в принципе, даже если бы удвоили или утроили расходы на его содержание и совершенно перестали воровать, потому что человеческие потребности больше, чем просто сытость и теплые одеяла. У взрослых мужчин к тому же еще и ряд других, не обеспечиваемых властью естественных потребностей. Всем хотелось выпивки, каких-то острых ощущений, нарушающих удушающую атмосферу монотонности их повседневной жизни, женщин, наконец. Добыть, обеспечить себе недостающее могли пытаться только «ходячие», да и то не все. Они каждодневно выходили на промысел, вливаясь в толпы инвалидов у дверей магазинов, о которых я уже говорил. Но таких в госпитале было ничтожное меньшинство. Большинство же составляли безнадёжно лежачие. Они валялись по койкам, маялись своими болячками, требовали к себе внимания, легко выходили из себя, закатывая истерики и матерясь по любому поводу, курили, играли в донельзя затасканные карты. Вся это обстановка была мало сказать тягостной, а общение с такими людьми порой очень малоприятным. Не знаю, в этом ли причина, но я в своих писаниях остановился. Правильнее даже сказать затормозился. К тому же давление у меня повысилось до невиданных доселе величин. Описывать дальнейшую мою жизнь уже не было у меня никакой охоты. Ощущение было такое, будто закончился какой-то сформировавшийся во мне массив впечатлений. Не всегда позитивный, но достаточно чётко структуированный, а осталась бесформенная масса не очень ярких впечатлений. Впечатлений сумбурных и по большей части малоприятных. Взволновался мой главный редактор и корректор Елена Сергеевна. Понять, зачем всё это нужно мне ещё кое-как можно было, но ей? Из всего опыта писания было абсолютно ясно, что какими-то литературными (художественными) талантами автор явно не обладает, пребывая в диапозоне средней культуры письменной речи. Что до содержания, то да, ещё одна судьба человека этого поколения. Судьба не слишком выдающаяся, несущая на себе печать состояния общества того времени. Никаких детективных завлекательностей. По сути, для стороннего читателя никакого особого интереса не представляющие воспоминания. Так зачем они. Таких – горы и тонны. Главной движущей силой в моей работе до сих пор было некое внутреннее удовлетворение. Но вот оно, похоже, иссякло. Что-то противилось во мне дальнейшему сидению перед компьютером. Что-то во мне кончилось. Быть может, происходило самое печальное – результат состояния, именуемого старостью. Старость – процесс деструктивный, разрушительный, добралась до неких источников вдохновения, и они обрушились. Что ж, очень может быть. 

Неугомонная соседка, настроившаяся на «роман… старинный, отменно длинный…», конечно была разочарована. «Вы переработались. Отдохните на время от своих писаний. Займитесь чем-то другим». Интересно, это чем же? Морочить голову внукам чаще, чем раз в неделю явно не стоило. Мои статьи в местную прессу всё больше напоминали не столько сочинения, сколько изложения. Нечто весьма компилятивное. И тенденция эта наростала.  

«Помогайте мне, – продолжала между тем моя неугомонная Елена Сергеевна. – Времени нам отпущено уже совсем немного, и надо спешить делать добрые дела. Вы ведь вполне ходячий! Предлагаю сопровождать меня в моих посещениях «тяжелых» пенсионеров». Естественно согласился. 

Первое же посещение оказалось не лёгким физическим испытанием – пятый этаж! К себе на третий взбираюсь без особых проблем. Пятый – это нечто качественно иное. Наш клиент – в прошлом профессор химии одного из городских вузов, младше меня на три года, но уровень дряхлости предельный. На фоне такого физического распада я почувствовал себя чуть ли не былинным героем и отправился на кухню чинить тамошний выключатель. Благо, запасной наличествовал. После подвига с выключателем на кухне, я сменил ещё один выключатель на настольной лампе. Последним героическим деянием был аттракцион с влезанием на стол с целью замены трёх сгоревших из четырёх лампочек в люстре. Напоминаю, 78 лет! Обошлось даже без валидола. Пока дамы бог знает какие проблемы обсуждали на кухне, мы выпили по рюмке очень неплохого хереса и обсудили проблемы нашей управляемой демократии. Расхождений в оценках не наблюдалось. С той поры мы с профессором задружили. Ко мне в гости он ходить не мог. Да и мне к нему (5 этаж!) было нелегко, но всё же раза два в неделю мы созванивались, и я взбирался на эту чёртову верхотуру. Спасало то, что это была постройка типа «хрущоба», и пятый этаж соответствовал, наверное, четвёртому в нормальном доме. Но продолжалось моё новое знакомство, к сожалению, не долго. Профессор умер ночью от инфаркта, и похороны были столь поспешны, что я даже не сумел с ним проститься. Однако посещения знакомых Елены Сергеевны, знакомых – людей весьма пожилых с целью ремонта выключателей, розеток и даже текущих кранов стало составной частью моей жизни. Вершиной был ремонт стиральной машины. Думаю, что для починки своей я вызвал бы мастера.  

______ 

Ритуал посещения Зюни начинался в пятницу вечером традиционным вопросом Марии Васильевны. 

– К Зиновию завтра идёшь? 

– Иду. 

После чего выпекался пирог с капустой под названием кулебяка. Зюнька поедал его с аппетитом, поскольку харч в госпитале был слабоват, т.е. однообразен и скуден. Вклад Константина Александровича был спиртовый. Почему-то он определил нам нормой – чекушку. Спирта. Баба Маша разводила его какой-нибудь настойкой и получалось очень недурственно. Вообще, посещение госпиталя шло у нас под гуманитарно-благотворительным флагом с оттенками патриотизма. Вечера мы с Викой любили проводить вдвоём. Чаще всего дома, поэтому к Зюне я ходил после занятий в субботу. 

Являлся в субботу после занятий, часа в три. Если погода позволяла, то выходили в сад. Перемещался он уже довольно умело, но я подстраховывал. А иной раз мы располагались прямо на койке. Или в Ленинской комнате, ключом от которой Зюнька каким-то образом завладел. Происходил обмен книгами, выпивали, а Зюнька к тому же уминал принесённую снедь. Пили по понятным причинам полу подпольно, но всегда с удовольствием. После этого погружались в многочасовой трёп. Такие разговоры изрядно расширяли мой умственный горизонт. Люди в большинстве своём не склонны к самостоятельному мышлению. Конечно, степени несамостоятельности весьма различны и вряд ли я стоял где-то на последних ступенях, но до Зюньки мне тут было не дотянуться. Он, как я уже говорил, был изрядно начитан, а теперь «глотал» приносимые мной книги в неимоверных количествах. Предполагалось, что он экстерном сдаст за университетский курс, и будет работать преподавателем. Такое стало бы возможно, если бы дела его с ногами хоть чуточку улучшились. Пока что без моей страховки мы бы и до скамейки в саду не добрались. 

Камнем преткновения в наших беседах была политика. Сферой относительного согласия – религия. Я не то, что бы защищал власти предержащие, но пытался оправдывать или объяснять многочисленные ошибки нелепости и жестокости, которые мы наблюдали. Явные же глупости и ошибки определял, как неизбежный процент брака в любом сложном деле. В условиях тотальной дезинформации и весьма ограниченной информации правдивой, это было не так-то просто. Зюнькины взгляды, как я постепенно убедился, были совершенно антисоветскими. Мне даже становилось порой страшновато. Ведь по логике тех времён, когда идеалами были Павлики Морозовы, я определённо должен был на него донести! Тем труднее мне было, что даже тогда я понимал – кое в чём он, пожалуй, прав. В моменты таких прозрений голова у меня шла кругом. Скажем откровенно: у преобладающего большинства, размышляющих об этом советских граждан сложилось прочное убеждение, что при всём при том мы строим новый мир. Будущее человечества! При всех очевидных его недостатках и дефектах. Нам же противостоит мир «чистогана», злобный и корыстолюбивый, мир звериной сущности в человеке. Пусть не всё у нас хорошо, а кое-что просто плохо, но это частности. Их со временем исправят, но в главном! Главным были, по преимуществу, звонкие лозунги, а дезинформация и просто ложь носили, как я уже говорил, не частный, а тотальный характер. Но понимание этого пришло много позже. Конечно, я не владел реальной статистикой, и моё заявления относительно мнения большинства мыслящих людей в стране можно поставить под сомнение. Но продолжаю думать, что я не ошибался. Начисто лишённые правдивой информации из экономических сфер, мы не могли знать о главном дефекте нашей системы: её экономической несостоятельности, что в конце концов и привело её к гибели. Но винить нас в недомыслии конечно несправедливо. 

Был ещё один момент, трудный и для Зюнькиного понимания. Это левые, просоветские убеждения Западной интеллигенции в лице прежде всего её наиболее ярких представителей. Бернард Шоу и Луи Арагон, Фейхтвангер и Драйзер – список можно бы продолжить, все они были левыми и просоветскими. Так что против них какой-то Зюнька Цуккерман? Международное коммунистическое движение, левая интеллигенция капиталистических стран – вот чего он объяснить не мог. 

В религиозных вопросах единство было только в нашей полной убеждённости в отсутствии бога. Ну, ещё в классовой ангажированности религии. Для меня на этом всё и кончалось. Зюнька видел в религии способность удовлетворения и других, внеклассовых потребностей людей, что и придавало религии историческую устойчивость. В общем, тем хватало на долгое время. Порой, особенно, когда сидели в Ленинской комнате, орали довольно громко. Иногда к нам пытались присоединиться другие, но ничего не получалось. Оба мы понимали, что, чаще всего, разговоры наши не должны были дойти до КГБ. 

Изредка удавалось свозить Зюньку в кино. Попасть в кинотеатр было довольно не просто. В сущности – это было единственное развлечение, доступное широким массам в то время. Купить билет в кино было проблемой. Но не для нас, конечно. Разумеется, если задействовался Константин Александрович. Чтобы доставить Зюньку в кинотеатр требовалась машина, так что без опять таки тестя вопрос не решался. Всё это, как я уже говорил, делалось под флагом помощи герою войны и инвалиду. Для Зюньки такие посещения были, разумеется, большим праздником. 

Отмечаю, изменение взглядов и восприятия с возрастом! Вспоминаю, как смотрели мы всем семейством очередной трофейный фильм «Тётка Чарлея». Определение «Трофейный» позволяло не платить фирме-производителю за его показ. Прекрасная комедия! Помнится, я так смеялся, что разве что с кресла на пол не сползал. Впоследствии, уже спустя много лет я всё мечтал посмотреть этот фильм ещё раз, но тщетно. И вот в прошлом году его показали по телевидению. Я уселся перед ящиком, предвкушая наслаждение, но…Совсем не то, что я ожидал. Впрочем, ничего тут удивительного. 

Вспоминается тягостный эпизод пребывания Зюньки в госпитале. После очередного семейного похода в кино Константин Александрович возгорелся желанием сшить Зюньке костюм. Практической потребности в нём, к сожалению, почти не было, но не препятствовать же благому намерению! Костюм и две рубашки были пошиты в заводском ателье, куда Зюню возили на примерку. В белой рубашке и при галстуке он смотрелся отлично. И хотя костюм хранился у сестры-хозяйки, его всё же украли. Печальней всего, однако, было то, что вор, изрядно набравшись, сам во всём признался. Размазывая культяшками рук пьяные слёзы, Васька-танкист упрашивал набить ему, суке, морду. Морду не набили, но сосед по палате сильно ударил его костылём. В общем, та ещё была сцена. Уж сколько лет прошло, а она всё перед глазами. И весь этот госпиталь – юдоль печали, и искалеченные люди… 

____ 

В 48 году я закончил университет и поступил в аспирантуру. В этом же году тестя перевели в Москву на должность заместителя начальника всесоюзного главка (главного управления), точное название которого я запамятовал. Он долго колебался. Дело в том, что тут он был, как говорится, «царь и бог», а в Москве разумеется ситуация менялась. Решающим аргументом стало то, что это была Москва, где уровень жизни, и, разумеется, не только материальный, были с нашим несапоставимы. Я имею в виду не простых людей, а начальство. Хотя и для всех остальных граждан страны московский уровень жизни был недосягаемо высок. По умолчанию предполагалось, что со временем он сумеет и нас перетащить в столицу. К сожалению, этому не суждено было случиться. 

Минувшее. 

ПОВЕСТЬ.  

Ростов-на-Дону. 2004г.  

Часть первая 

Эти записки принёс мне мой сосед. Со свалки, где бывший старший инженер проводит большую часть своей нынешней жизни. Со свалки он кормится, одевается, что на его пенсию сделать было бы затруднительно. Записки прельстили его прежде всего добротным переплётом. Извинился за грязные пятна и просил пересказать, если будет интересно. Прочёл. Интересно. Пересказываю. 

___ 

Делать нечего. Мне совершенно нечего делать. И это несмотря на то, что мелкие проблемы по самообслуживанию занимают теперь до удивления много времени. Старческое бессилие. Дотации моего сына – основа моего материального благополучия. У меня прекрасный сын. Дочка, сама материально не слишком благополучная, взяла на себя вместе с внучкой всякие масштабные хозяйственные проблемы. На них стирка, генеральная уборка и крупные покупки. Квартира коммунальная, чему я и моя соседка Елена Сергеевна – одинокая пенсионерка и школьная учительница в прошлом, очень рады. В двух комнатах я. В одной она. Выручаем друг друга в критических ситуациях. Не часто, но бывает. Я даже сигнализацию провёл между нами. У меня сердце и давление. У неё – давление и сердце. Чётко вписываемся в мировую статистику. Почему-то не радует. Хозяйство практически общее, хотя это не прокламируется. Взаимные расчеты весьма приблизительны. Бывшая учительница литературы и бывший доцент кафедры истории местного университета живут в мире и согласии. Повезло! 

Так вот, стало нечего делать. Можно было бы продолжать писать статьи в местную прессу, но поднадоело. К тому же для этого нужно ходить в центральную библиотеку, но с ходьбой на 78 году возникли проблемы. Домашняя библиотека весьма обширна, и можно бы читать. С последующим обсуждением. Елена Сергеевна – тонкий ценитель. Но сколько можно? Впрочем, не в этом дело. Читать стало тоже трудно. Как будто все ячейки памяти у меня заполнились, и для новой информации уже просто нет места. Впрочем, когда попадалось нечто особо интересное – место находится. В общем, старость. Где-то прочёл, что существует свыше двухсот теорий старения, так что не мне разбирать механизмы этого печального состояния. И вот я решил писать. Вряд ли моя биография так уж интересна, хотя интересные (напряженные) моменты в ней были. Как и у всех, наверное. Но мне захотелось! Это нынче у меня не часто случается – ценить надо. Что до читателей, то на трех я могу точно рассчитывать. Может быть, и внуки не без интереса прочтут. Их у меня трое. Старших девчонок это заинтересует вряд ли. У них совершенно другая сфера интересов. А вот этого в книге не будет. Не люблю интим на публику выставлять. В общем, решил описывать свою жизнь с 18 лет, с войны. Что это почти никому не нужно было мне достаточно ясно. Всё уходит в прошлое, сознание заполняется новыми событиями и просто сеяминутными интересами. Тускнеет величие даже, во истину, грандиознейших свершений минувшей войны и даже вершин человеческого духа. Тем более, что власти предержащие изрядно таки попаратизировали на всём этом, добившись, как обычно в таких случаях и бывает, эффекта прямо противоположного желаемому. Кабы мне ещё литературный талант! Но в этом не замечен. Недавно перечитывал свои статьи прошлых лет. Читать можно. Даже иногда интересно, но всё без блеска. Я для себя называю этот стиль гладкописью. 

Три читателя – это мой сын, Елена Сергеевна и…я сам. Смешно. На самом деле читателей будет несколько больше. Уж подруги Елены Сергеевны никуда не денутся. Живо еще пару знакомых, которым всё равно делать нечего. Как и мне. И внук. Ну, это я только могу надеяться. Мал ещё. А девчонки мои – 15 и 19 лет, полностью во власти гормонального разбаланса молодости. К тому же иные нравы, ритмы, песни. С классикой, которую я пытался им привить, ничего общего. Теперь уже они пытаются втолковать мне, чем наимоднячий стиль – рэп отличается от прочих. Вот это в сфере их интересов. А переживания дедушки в столь отдалённые времена Великой Войны – для них нечто чуждое. И зачем оно – им непонятно. Соответственно и дедушке их рэп представляется музыкальным пойлом для дебилов. Впрочем, молчу. Если хочу сохранить хоть какие-то связи с этим новым поколением, надо пытаться проникнуться их интересами. Ну, хоть отчасти. Очень, к сожалению, поверхностные интересы. Наверное, есть и другие представители нынешней молодёжи. Мне вот не повезло. Мои такие. А ведь как старался! Причины есть и мне понятны, но не хочется в них копаться. Недооценил я генетическую сторону проблемы. А она-то и возобладала. Ну, перехожу к сути. 

___ 

Перед фронтом. 

Помню, или только думаю, что помню, проснулся с мыслью – сегодня 15 сентября 1942 года мне исполняется 18 лет. Дата для человека сама по себе значимая, но в военное время означавшая к тому же и предстоящий призыв в армию. Настроен я был мрачно, и в своей гибели на фронте не сомневался. Количество «похоронок» вокруг убедительно подтверждало мои не очень то весёлые предположения. Кроме того, у нас на втором курсе истфака среди почти поголовно женского контингента учились два инвалида: один танкист без левой руки и пехотный лейтенант с протезом вместо ноги. Их рассказы, весьма, впрочем, сдержанные, тоже оптимизма не внушали. Однако, настроен я был, как и большинство ребят моего возраста, вполне патриотично. Убеждённый сторонник социализма, морально готов был драться за своё Отечество. Впрочем, не только морально. Кое-что для войны полезное я умел. Ворошиловский стрелок! И впрямь очень не плохо стрелял. Парашютист. Два прыжка! Планерист! Четыре самостоятельных полёта. Неплохо разбирался в моторах. Как-то это во мне совмещалось – любовь к технике и истории. Конечно, историю, которую я любил, существенно отличалась от той, которую нам преподносили. Но осознание этого было ещё впереди. А сейчас наступил момент, когда нужно было идти на войну. Дела же наши на фронтах были в то время прямо таки скажем неважные, что тоже оптимизма в отношении моей личной судьбы не прибавляло. 

Жили мы с мамой и бабушкой на окраине в домишке, оставшемся нам в наследство ещё от прабабушки. Угробив время на весьма безрадостные размышления, чуть не опоздал на занятия. Впрочем, что теперь занятия! 

Повестку получил через три дня. Медицинскую комиссию прошёл, нигде не задерживаясь. Просьбу мою о направлении в лётное училище, подкреплённую соответствующими бумагами, уважили и уже через неделю я очутился в N-ске. В связи с какими-то проблемами комплектации групп, был временно зачислен в БАО, где мы занимались уборкой снега на лётном поле и строевой подготовкой. Право же, ничего интересного. Помню чувство зависти к курсантам, проходившим мимо нас в лётной форме, рёв авиационных двигателей, взлетающие и садящиеся самолёты. Впервые столкнулся с армейским примитивизмом и необходимостью выполнять приказы, даже если они казались идиотскими. Наибольшее впечатление производил гонявший нас по строевой части старшина – здоровенный битюг с медалью «За боевые заслуги». На всю жизнь запомнилось: «Ногу под прямым углом 45 градусов ставь!» И ещё целый букет подобных перлов. Я снискал его расположение тем, что хорошо бросал гранату. 

И ещё в памяти осталось почти непрерывное чувство голода. Кормили скудно, а посему дежурство на кухне воспринималось радостно. Что-нибудь сверх положенного там всегда можно было урвать. 

Увольнительные в город давали редко, да мы первое время и не рвались-то особенно. Что делать голодному и плохо одетому солдатику в совершенно чужом городе? 

Однажды нас отвезли на какой-то вечер при местном техникуме. После монотонных казарменных будней резкий переход в среду нарядных девушек пятнадцати – семнадцати лет и общая слегка пьянящая атмосфера приятной сексуальной возбуждённости. Впрочем, слова секс в нашем тогдашнем лексиконе ещё не было. Сразу появились знакомые, и походы в город приобрели хотя и одностороннюю, но чёткую осмысленность. Что до меня, то особенных привязанностей у меня не было. Я быстро понял, что девчушки, в большинстве своем, ждут от нас так сказать активных действий. Что на их протесты можно по большей части особо внимания не обращать. И ещё много чего. В общем, целая наука. Усвоил быстро, но нам нужны были девушки и постарше, и образованней. Мне, во всяком случае. А это уже был контингент авиазавода. Во всяком случае, в смысле возраста. Оттуда за нами присылали «автобус». Шучу. Полуторку с деревянной будкой. Замерзали мы в ней отчаянно. Вообще, одеты мы были скверно в сильно поношенное БУ. и совершенно не по погоде. К танцам пытались выгладиться и пришивали белые подворотнички. Но то, что мы были скверно одеты, нас как-то не очень травмировало. Форма и обстоятельства нашей жизни сводили эффект одежды к минимуму. 

Общие воспоминания этой поры моей внеучебной жизни весьма сумбурны. С кем-то обнимался, целовался. Тискал чуть ли не всех подряд. В общем, выражаясь слогом старинным, вёл легкомысленный и рассеянный образ жизни. В светском аспекте. Но это было даже не второстепенным. Главное – начались занятия. И весьма интенсивные. И хоть я понимал, что знание устройства самолёта, моторной части, вооружения – всё это конечно, нужно, но не это главное в бою. Я хотел выжить! Нельзя даже передать словами, как я хотел выжить! Понимал, что случай играет на войне огромную роль. Случай, когда от меня, в сущности, не зависит ничего. Но всё, что от меня зависит, я хотел уметь делать наилучшим образом. Я не просто учился, изучал, Я буквально вгрызался во всё, что нам преподавали. Тратил на ученье все свои силы, всё свободное время. За меня, кроме бешенной настойчивости, были: отличная память, на не плохом уровне природная сообразительность, опыт возни с техникой на осовиахимовском аэродроме. Меня заметили. Ради таких как я наши технари порой задерживались и после занятий. Не только ради меня, конечно. Было ещё несколько парней столь же целеустремлённых. Не знаю, что ими двигало. Может быть врождённая добросовестность. Может быть, какое-то на патриотизме настоенное чувство ответственности. У меня всё это тоже было, но главенствовало, повторяю, желание обязательно выжить, уцелеть несмотря ни на что. Я выкладывался даже на уроках физкультуры. Один из наших преподавателей – списанный боевой лётчик, как-то рассказал мне, что спасся только благодаря физической силе, когда его подбили и заело колпак. Правда, парашют раскрылся поздно и в результате перелом обеих ног. Но вот он передо мной! Живой и при деле! С орденом на груди, что в те времена ещё не часто встречалось. Преподавал нам тактику воздушного боя. 

А на дворе было уже очень холодно. В казармах и учебном корпусе топили исправно, но на улице в наших шинелишках мы мёрзли изрядно. Не помогало даже тёплое бельё. Впрочем, замечали мы всё это в основном во время еженедельных походов в город. Но вот, наконец, нам выдали офицерское обмундирование. Тоже БУ, но всё же! Мы сразу стали выделяться на вечерах. Сапоги, правда, всё те же кирзачи, но всё же! Я щеголял на вечерах в настоящих офицерских, хромовых. Одалживал на вечер в обмен на курево, поскольку не курил. Как мне завидовали! 

На танцах иногда случались потасовки. Я их боялся и пытался избежать. Надеюсь, понимаете, что это не всегда возможно, поскольку неписанные правила чести обязывали защищать своих вне зависимости от того, кто в действительности прав. Я опасался не драки – был, что называется, крепким парнем. Боялся административных последствий. Конечно, дальше фронта не пошлют, но одно дело рядовым, а другое – офицером. Тогда ещё говорили командиром. И расставаться с авиацией мне очень не хотелось. Летать – это сродни наркотику. А я ведь уже немного попробовал! 

Через месяц учёбы всем нам присвоили звания, так что на погонах нашей будничной формы уже красовались лычки. Начальство пыталось распределять звания соответственно успехам в учёбе и дисциплине. Большинство было младшими сержантами. Я и ещё двое – старшими. Это даже вызывало порой некоторые трения. Тем более, что нас назначили командирами отделений, и несколько раз в день я должен был рявкать командирским голосом: «Отделение, становись!» Или что-нибудь в этом роде. Однажды пришлось даже рукоприкладствовать, хотя вообще-то говоря, в армии – это явление далеко не редкое. Был у меня в отделении такой выпендрёжник. Тоже Колька. Живчик неуёмный. Я понимал, что это у него природа такая. В тормозной системе какой-то дефект. Говорю ему: «Коля, в служебной обстановке не зубоскаль. Особенно при преподавателях. Сам «загремишь» и мне неприятности. Капитан уже велел обратить на тебя внимание. И отделение подводишь!» Но он как с цепи сорвался. На уроке у милейшей Анны Ивановны вместо обычного приветствия пролаял: «Гав, гав, гав, гав». Тактичная Анна Ивановна сделала вид, что не заметила, и мы спокойно занялись немецкими глаголами. На перерыве я взял его за грудки и слегка трахнул об стенку. Парень он был тоже не из слабых и была бы драка, но вокруг стояло всё отделение и сочувствием от них не веяло. Мой приятель Зюнька Цуккерман, обладатель глубокого баса и рыжей шевелюры, заметил: «Глупый пацан. Нашел над кем выделываться!» Колька сник и больше не «возникал». 

Однажды, меня уже после отбоя вызвали на КПП. Трое моих к отбою не явились, но я не очень переживал. Методика проникновения на территорию училища минуя КПП была отработана досконально. Вообще, начальство с дисциплиной не очень «доставало». На проходной меня встретил дежурный лейтенант. 

– Ваш? 

– Наш. – Белокопытов Ванька. – Пьян в стельку. Девчёнки до проходной довели, но он в беспамятстве, а то на кой ему «светиться»? Вроде он путей не знает. 

– Наш. Приболел. Разрешите сбегать за подкреплением. Сам не доволоку. 

– Давай быстро. 

Поднял Зюньку и того же Кольку. Поразмыслил, и поднял ещё двоих. Как оказалось, не зря. Чтобы без шума – пришлось за руки и за ноги. И сколько же это он, скотина, принял, чтобы так «вырубиться»? Двери открывал я. Дежурный по казарме только глянул и отвернулся. Последствий инцидент не имел. Иван каялся, а мой авторитет в отделении весомо возрос. 

______ 

Из того периода достойны упоминания два момента: начало полётов и знакомство с Викой. 

Передать ощущение от полётов я не берусь – нужен литературный талант. Конечно, полёт на планере – это тоже здорово, но тут ощущения куда сильней. Мощный, послушный тебе мотор! Чуткая к малейшему перемещению штурвала машина, какое-то опьянение этой послушностью, свойственной малым самолётам с мощным двигателем – истребителям. Нас готовили к полётам на ЛА-5. На них мы пересели с И-16. – знаменитых «Ишачков», уже снятых с производства. А начинали мы свою лётную подготовку ну, конечно же, с У-2, знаменитом «Кукурузнике». ЛА-5 по тем временам был, пожалуй, одним из самых современных истребителей, производство которых наш завод уже поставил на поток. В нашем выпуске на ЛА-5 я полетел первым. С инструктором, разумеется. Большой скачок в ощущениях! 

Полёты сильно повлияли на нас психологически. Мы как бы обрели себя. Почувствовали свою исключительность что ли! Какое-то чувство превосходства над огромной массой людей. Мы в отличие от всех, можем летать! Конечно, сказывался и возраст, и общественное мнение, относившееся к летчикам с какой-то подчёркнутой уважительностью. Общему подъёму настроения очень способствовал и исход Сталинградского сражения. Это было куда масштабней, чем поражение немцев под Москвой в сорок первом. Лозунг, который повторялся очень часто в разных вариантах («Враг будет разбит. Победа будет за нами!») переставал быть чем-то вроде заклинания, а начал наполняться конкретным содержанием. Однако, надежд, что в этой войне обойдутся без нас, у меня не было. 

_____ 

Очередные субботние танцульки. Идти – не идти? Дело в том, что я многим «задолжал». Девочки требовали определённости в отношениях, а у меня таких намерений не было и в помине. Возможно, они были в чем-то правы. Коли берёшь, то нужно по авансам и рассчитываться. Если идти, то предстояли малоприятные объяснения. Впрочем, перспектива провести вечер на койке в гордом одиночестве (дежурный не в счёт), тоже малоприятная перспектива. Ладно. Пошёл за сапогами. 

Кстати, не следует представлять себе меня даже в молодые годы эдаким победительным красавчиком. При росте 1м 77см. и далеко не хилом телосложении, физиономией обладал вполне заурядной. Я, кажется, уже об этом говорил. Слегка удлиненное лицо, обычные карие глаза и чуть коричневатая шевелюра. Мой успех у девочек конечно же определялся ситуацией – дефицитом мужского населения, курсантским статусом, формой. Впрочем, всё это было и у других. Тогда чем же? А бог его знает! Не так уж это мне было тогда интересно. Как обычно, мы мало ценим то, что имеем. 

Она стояла ко мне спиной ещё с двумя девушками. Внимание привлекала не только стройная фигура, сколько красивое серое, вязанное платье и поднятые к верху светлые волосы. Пока я анализировал свои ощущения, подлетел Сашка Болдырев. И тоже в хромовых сапогах, т.е. по его понятиям совершенно неотразим. Я уже начал не без сожаления отводить взгляд в сторону, как вдруг обнаружил, что Сашку, что называется, «отшили». Вот это уже интересно! Снова переключаю своё внимание от одиноко стоящей девчёнки на стройное «чудо» в красивом платье. Я и раньше, бывало, выбирал одиноких и некрасивых. Мне было их жаль. Мне хотелось вдохнуть в них уверенность в своих возможностях и вообще восстановить хоть немного справедливость, нарушенную природой. К сожалению, должен признать, что получалось в итоге ещё хуже. Но я отвлёкся. Объект моих намерений, к которому я направился, повернула в мою сторону голову…и я обомлел. Если бы с циркулем в руках кто-то захотел доказать, что она не красавица, вероятно, это удалось бы. Но какое милое лицо! У меня даже слегка лоб вспотел. Явно от растерянности пролепетал: «Дыша духами и туманами, всегда без спутников, одна…». – Я замолчал. Она, чуть наклонив голову, немного подождала, а затем спросила. 

– Вы что-то ещё хотели сказать? 

– Я хотел пригласить вас потанцевать. – В том, что меня отправят догонять Сашку, я уже почти не сомневался. Она смотрела на меня, решая, видимо, как поступить. Какие-то неведомые мне силы и совершенно независимо от моей воли решали мою судьбу. Момент был напряжённый и малоприятный. Но вдруг холодность и даже какая-то полунадменность в её лице перешли в чуть смущённую милую улыбку. Ура! Повезло, дураку. С чего бы это? Но внимание! Нужно продвигаться дальше 

– Вы тоже, как и ваши друзья, исповедуете: In vino veritas?  

Намёк более, чем прозрачный. Большинство парней на таких сборищах всегда стремились для храбрости (или поднятия духа) предварительно что-нибудь «принять». Если удавалось. И на заводе, и у нас в училище кое-какие возможности в этом отношении имелись. Сегодня большинство наших и впрямь было в лёгком подпитии. Мне, к сожалению, не досталось, что, видимо, меня и спасло. Так я думал тогда. Сегодня «копаю» уже глубже. 

– Не будьте так строги. По-моему, все ведут себя прилично. Неделя, знаете, была очень напряжённой и желание расслабиться вполне естественно. 

– Вы, наверное, правы. Мой отец тоже, приходя домой, иногда «расслабляется». Но танцевать с подвыпившим партнёром мне неприятно.  

Чарующий голос, внимательный изучающий взгляд, какая-то обволакивающая женственность. Всё в степенях, с которыми я ещё никогда не встречался. Как удержать её внимание, её явное благорасположение? Откуда она такая вообще взялась? Но моё время истекало. Не придумав ничего оригинального и под влиянием звуков очередного танца, я сказал. 

– Давайте потанцуем. Мне, к сожалению, не досталось, так что от меня не пахнет. – Засмеялась и позволила увести себя в гущу танцующих. Ах, как приятно было обнимать её за талию! С этим чувством могло соперничать только ощущение от её руки, которую я бережно сжимал. Мне вдруг захотелось, чтобы всё вокруг исчезло, и, как в популярной в то время песне: «В этом зале большом мы танцуем вдвоем, ну скажите хоть слово, сам не знаю о чём». Пожалуй, и не нужны были мне никакие слова. Но никто не исчез. Мы дотанцевали, и я почтительно отвел её на прежнее место. Представился. 

– Звягинцев Николай. Будущий лётчик. – Она ответила, почему-то протягивая мне руку. 

– Кондакова Виктория. Можно просто Вика. Будущий историк. Держа её за руку и выбиваясь из трафарета ритуальных фраз, ответил серьёзно. 

– Очень, очень приятно. Вы даже представить не можете до чего мне приятно знакомство с вами. – Перебивая меня, она сказала 

– Наш факультет приглашает будущих лётчиков на вечер отдыха в следующую субботу в 18 часов. – Ба! Но в 19 часов танцы в этом клубе! Я сказал. 

– Если вы там будете, я приду, во что бы-то ни стало. Остальным придётся выбирать. 

– Вот и хорошо. 

В это время, перекрывая музыку, мощный Зюнькин бас провозгласил: 

«Курсанты, на выход!»  

Сие означало, что «автобус» прибыл. Могли бы и попозже, но… 

– Извините, нужно идти. Как говорится, труба зовет! – Она глянула на свои миниатюрные часики – большая редкость по тем временам в нашем кругу. 

– Мне тоже пора.  

– Хотелось бы вас проводить, но… 

– Меня сложно провожать. Я живу очень далеко отсюда, а транспорт сейчас уже почти не ходит. К тому же сильный мороз. Кажется, ниже двадцати. 

– А как же вы доберётесь? – Она засмущалась. 

– Я с подругами на папиной машине. – Это было в нашем кругу уж вообще какой-то экзотикой. На легковых машинах ездило только самое высокое начальство. Но времени для анализа у меня не было. Надо было идти. 

– До встречи в следующую субботу. – Мило улыбнулась и подала мне руку. Первый раз в жизни я ощутил то, о чём не раз читал: желание женскую руку поцеловать. А с этой улыбкой я прожил всю следующую неделю. 

______ 

Лётная подготовка шла у нас полным ходом. До выпуска оставалось меньше двух месяцев. Несмотря на новое знакомство, настроение было мерзкое. Мы вели учебные бои и меня уже несколько раз «сбивали». Это, понятно, происходило со всеми, но я воспринимал каждый проигранный бой очень болезненно. Что мне не выжить на фронте, в конечном счёте, я не сомневался. Но при таких «успехах» меня ведь могли сбить в первый же день! Кроме того, как поведали нам наши инструкторы – в недавнем прошлом боевые лётчики, такие настроения сами по себе представляют большую опасность. Воевать нужно с уверенностью в победе. Наверное, с психологической точки зрения они правы, но как преодолеть в себе неуверенность, страх, основанный на отчётливом понимании своей профессиональной неполноценности? Как не видеть и не сделать выводов из этой ужасной морально подавляющей статистики смертей? Гибели даже ассов, а не то, что птенцов желторотых вроде нас. У меня пока был только один ответ: злость, холодная ярость. Я вбил себе в голову, что не должен погибнуть, не сбив как минимум двух немцев. Одного за себя, а ещё одного… Ну, в запас что ли! Остальные – это уже будет вроде как подарок судьбы. Если, конечно, он состоится. 

Какой-то личной ненависти к немцам у меня тогда не было. Во-первых, я ещё не соприкоснулся с ними лично, не увидел своими глазами чудовищных последствий этой войны. Во-вторых, я весь был пропитан немецкой культурой. В четыре года меня отдали в группу немки Августы Карловны. У неё разговаривали только по немецки. Она читала нам немецкие сказки, и по альбомам с роскошными иллюстрациями красоты немецких городов были мне знакомы не в пример отечественным. В то время мы ещё не знали про массовые расстрелы людей, концентрационные лагеря. По нашим представлениям мировой капитализм руками немецких фашистов пытался уничтожить первое в мире государство рабочих и крестьян. Всех жителей перебить или сделать своими рабами. Эти азы официальной пропаганды были мной прочно усвоены. Правда, вдруг возникшая предвоенная любовь к фашистской Германии, которая охватила официальную пропаганду, несколько смущала. «Неожиданно напали» – тоже казалось странным. А где же тогда наша всеведущая разведка? Но сейчас было не до таких нюансов. Шла жестокая война, и следовало спасать страну. Примерно к этому мы пришли в беседах с Зюнькой, хотя чувствовалось, что к властям он относится куда более критически, чем я. Разговоры на такие темы я ни с кем, кроме Зюньки не вёл. Хватало ума и маминых наставлений. Зюнька предупредил и относительно Кирюши. Был у нас такой парень, который любил порой заводить беседы с антисоветским душком. Где-то посередине курса его перевели почему-то в параллельную группу. 

Мы летали и стреляли. Отрабатывали посадку. Инструкторы, бывало, крыли нас отборным матом. Иногда случались и неприятные ситуации. К счастью, никто серьёзно не пострадал, и ни одной машины не угробили. А вот я чуть было серьёзно не вляпался. После очередного и вроде бы вполне успешного для меня боя мой инструктор вдруг заявил, что меня подбили. «Приказываю срочно покинуть машину!» Это было совершенно неожиданно, и я растерялся. Непростительно. Он перевёл машину в пикирование, сбросив, правда, газ, с высоты примерно 3000 метров. Объяснить проделанную мной операцию непосвящённому трудно, да и вряд ли интересно. Поймут только те, кто сам это проделывал. Конечно, разница по сравнению с тренировочными прыжками с АН-10 колоссальная. Вместо дружеского толчка инструктора в спину – сильнейший удар воздушного потока. Летишь в бездну, кувыркаясь и рискуя запутать стропы ещё не раскрывшегося парашюта. Мой парашют раскрылся поздновато, и я довольно сильно ударился ногами. Вдобавок, пока мне удалось его «погасить», проволокло метров тридцать по земле. А ведь сколько раз объясняли, что и как в таких ситуациях нужно делать? Не знаю, седеют ли от таких передряг в 19 лет, но у меня появились седые волосы. А что это по сравнению с предстоящими испытаниями! Инструктор получил за этот инцидент нагоняй от начальника училища, а меня на два дня отстранили от полётов под надзор мед. части. Но всё обошлось, поскольку ничего я не поломал и даже не вывихнул. Молодость! Но и спустя несколько дней во мне продолжал сидеть пережитый страх. Травма психики. Стресс, как сказали бы сегодня. Я шутил, балагурил, но Зюнька поглядывал на меня с какой-то подозрительностью. Может быть, я переигрывал? 

______ 

Ещё когда ехали домой с того памятного для меня вечера, сидевший, как обычно, рядом Зюнька не без ехидства заметил своим басовитым шёпотом. 

– Ишь, какую красотку подцепил! 

– А что? Ведь хороша! 

– Хороша-то хороша, но знаешь кто она? 

– Понятия не имею. Наверное, дочка кого-то из начальства. 

– Это дочка директора нашего завода. Смотри, далеко пойдёшь! 

Вот значит, откуда такая ухоженность, часики, автомобиль. Жаль, это может создать определённые трудности. 

В субботу я несся в местный университет, подгоняемый не только желанием увидеть её, но и жестоким морозом, хотя по календарю уже наступила весна. На аэродроме мы ходили или в лётных комбинезонах или в ватниках. И, конечно же, в валенках. Но не мог же я явиться в таком виде на вечер! Немного спасала меховая безрукавка, присланная мамой. Но главное – это ноги. Идти в валенках на танцы – это же совершенно невозможно. Операции с переодеванием тоже представлялись сомнительными. Да и опасными с точки зрения сохранности казенного имущества. В общем, мужественно мёрзли. Проблемой было и возвращение в училище. Машину к университету никто подавать был не обязан. Но эту проблему мы решили с помощью курева. 

Нас было восемь человек, и мы немного опоздали. В зале находилось ещё с десяток ребят и много девушек – обычный перекос военных лет на подобных мероприятиях. Я сразу увидел её. 

Она стояла с двумя девицами спиной ко входу, и, хотя наш приход сопровождался некоторым шумом, даже головы не повернула. Окружившие нас девушки пытались занять вновь пришедших милой светской болтовнёй, но, извинившись, я сразу направился к ней. Всё во мне сжалось. На ней было то же платье, та же причёска. Было ощущение, что вот сейчас решится что-то для меня необычайно важное. Определятся наши отношения на будущее. Впрочем, печальный для меня итог тоже не исключался. 

– Здравствуйте, девушки. – Она глянула на меня и снова опустила глаза. Девушки мгновенно испарились. Я немного испугался и ещё больше внутренне напрягся. Подумать только, не исход воздушного боя, а непонятый мной взгляд особы женского пола поверг меня в состояние такой напряженности! Но ведь поверг! 

– Как у вас прошла неделя? – Мы медленно шли по широкому коридору. – Чем вы занимались? 

– Напряженно. Летали, стреляли. Учимся воевать! – В памяти промелькнул мой коронный эпизод. – Мне так хотелось вас увидеть! – Мельком глянула на меня. Справа на стене висел большой стенд с грамотами, кубками и фотографиями спортсменов. Широко раскинув руки и хватая ртом воздух, она рвала грудью финишную ленту. Взяв её за плечи, попытался остановиться возле стенда, но она не позволила и попыталась снять мои руки с плеч. Не очень настойчиво. Дальше по коридорному безлюдью мы так и шли: я держал её за плечи, а она меня за руки. Мне так хотелось прижать её к себе, поносить на руках, но я боялся. Боялся потерять уже то, что имел. Мы повернули назад. Когда подходили к залу, сняла мои руки со своих плеч. Увлечённые этой игрой прикасаний, мы молчали. Наконец, она сказала. 

– Завидую вам. У вас такая осмысленная жизнь! Я хотела пойти работать на завод, но отец не разрешил. Как-то неловко в такое время заниматься историей, древностями. Хотела выучиться на слесаря – сборщика, но отец ни в какую. 

Потом мы танцевали и расставаться нам не хотелось. Пару раз я слегка прижимал её к себе, и всякий раз встречал настороженный взгляд и лёгкое сопротивление. Уже расставаясь, взял её руки в свои. 

– Ты не занят завтра? 

– Так, мелкие хозяйственные проблемы. Если бы не такой зверский холод, можно было бы пойти куда-нибудь. 

– Приглашаю тебя в гости. 

– Спасибо. 

– Только как ты доедешь? – Она сунула мне в руку бумажку. Видимо, с адресом. – Обещай мне не форсить, и одеть валенки. У тебя есть валенки? А что-нибудь теплее шинели?  

Какое-то непонятное тепло наполнило меня. До сих пор так заботиться обо мне могла только мама. Пару раз на меня рявкал Зюнька, требуя, что бы на летном поле я завязывал ушанку. Но это было совсем не то. 

– Хорошо. Прибуду в валенках и ватнике. 

– Умница. – Дожить бы, когда она скажет: «Ты у меня умница!» – У нас пол города в ватниках. Почему вам не выдают полушубки? – Пожал плечами. Что я мог ответить? – Я не хочу, что бы ты из-за меня ещё заболел.- Рук не отнимала. Всё, что она говорила – ласкало слух, и было бесконечно приятно. До невозможности хотелось её на прощанье обнять, но я сдержался. 

По дороге домой Зюнька не без ехидства спросил. 

– Как идёт процесс? Со стороны любо на вас смотреть. 

– Мне сказочно повезло. Какая девушка! – Хмыкнул.  

– Ты себя недооцениваешь. Это ей повезло. 

– Окстись, дурачок! Она красавица. Выберет, кого захочет. 

– В данном конкретном случае у неё не было особого выбора. И она вовсе не такая уж красавица. 

– Зюнька, она самая красивая и обаятельная девушка из всех, которые были, есть и будут. 

– Браво! Теперь всё понятно. Завидую. Не в данном конкретном случае, а так сказать, в принципе. 

______ 

Сидя в промерзшем и дребезжащем трамвае (в будни они обычно забиты сверх всяких мыслимых пределов), я размышлял о …превратностях любви. Сомнений в правильности определения со мной происшедшего у меня не было, и если меня одолевали наряду с радужными и другие, отнюдь не радужные мысли, то это просто такова специфика моего ума. Ну, конечно же, я влюбился. Она, кажется, тоже. Как пишут в романах, отвечает мне взаимностью. В тысячелетней истории человечества такое случалось и зафиксировано не только в литературных памятниках, так что ничего принципиально нового не случилось. Базис всех этих возвышенных чувств представляется умниками чем-то весьма физиологически приземлённым. Как же к этому следует относиться? В чём истинная сущность такого состояния? Самообман? Ловушка хитрая природы? Неужели и впрямь всего лишь производная физиологии? Неужели все эти возвышенные чувства переходящи? Неужели и впрямь «от любви до ненависти всего один шаг»? И как же суммируя все эти знания, следует себя вести? Как спасти, продлить это прекрасное чувство? Как суметь остаться по возможности дольше на этой «эмоциональной вершине»? – Почти цитата из раннего Цуккермана. Или такое принципиально невозможно? Тогда нечего и трепыхаться. Но ведь голова дана всё же, чтобы думать! Никто, однако, до меня ни до чего путного, вроде бы, не додумался. Вся дорога человечества усеяна следами семейных неурядиц и даже катастроф. Впрочем, как знать! Вронский разлюбил Анну, но Левин Китти, кажется, нет. Может быть как раз потому, что Левин хорошо подумал? Впрочем, всё это литература. Думал тут один человек Лев Толстой. Судя по его отношениям с Софьей Андреевной, сам он в этом направлении не очень-то хорошо думал. Или задача в каком-то смысле принципиально не решается. Физиология Софьи Андреевны с годами перестроилась и на первый план у неё вышли материальные интересы детей. Любовь, даже если она была, давно закончилась, и меркантильный интерес возобладал. Всё просто и понятно. Удержать любовь навечно – невозможно. Может и не нужно навечно-то? Может так лет на двадцать и хватит? Есть же и другие, не решаемые задачи. Скажем, проблема старости или смерти. Да. Но отведённый для жизни отрезок жизни хорошо бы оптимизировать. До поры ведь и у Толстого с женой всё было, кажется, хорошо. Неужели и впрямь эти высокие чувства всего лишь наваждение? Зюнька, стервец, уважительно, но подхихикивает. Интеллектуал чёртов. Интересно, откуда такой взялся? И Вика для него вовсе не красавица. Что ж, может быть это и верно. Ну, объективно говоря – это может быть и верно, но мне-то другая не нужна! Тут ведь не в красоте, не в чертах лица вся суть! Есть ещё и другие компоненты. Вся суть в комплексе. Наверное, они и впрямь переходящи. Жалко. Как это там у Фауста: «Остановись мгновенье! Ты прекрасно!». То есть не у Фауста, а у Гёте. Ну, всё. Приехали. Конечная остановка. Закончили с философией. 

Нужный мне подъезд оказался запертым. Я даже слегка растерялся. С запертыми подъездами я ещё в своей жизни не встречался. Но вдруг дверь открылась, явив внушительного дядю в милицейской форме. Пришлось предъявлять документы. А ведь мог их при себе и не иметь! Внутри обнаружился ещё один милиционер. Все были вежливы и даже почтительны. В подъезде – чистота и теплынь. Даже пахло чем-то приятным. 

Дверь мне открыла сама Вика. В чём-то милом домашнем. Почему-то слегка смутилась.  

– Как доехал? Не очень замерз? Быстро нашёл? Я уже собиралась тебя встречать. 

Как мы перешли на «ты» я даже не заметил. Снял свои валенки и ватник. Взамен получил черные на резинках туфли. Теперь я понял, для чего она выясняла размер моей обуви. Я был в офицерской форме, поскольку ничего другого у меня просто не было, и по Зюнькиным заверениям смотрелся вполне нормально. 

В просторной и светлой квартире пахло натертым паркетом и сдобным тестом. К такому аромату мы были тогда очень восприимчивы. И хотя кормили нас по тем временам уже сравнительно не плохо, но поесть мы были готовы, по моему, в любой момент. 

На диване она сидела, поджав под себя ноги. Такая милая, простая. Я сидел в кресле напротив. Совершенно не помню, о чём мы тогда говорили. В памяти остались чувства, близкие к блаженству. Потом нас позвали обедать. К столу вышел её отец – строгий и рослый мужчина с полуседой шевелюрой. Подал мне руку и представился, так что нас за столом уже стало трое. Очень внимательно и изучающе меня рассматривал. Его можно было понять. Очередное (видимо) увлечение его младшей дочери развивалось уж очень стремительно. Впрочем, почему очередное? Что я о ней вообще знал? Просто представить себе не мог, что такая статная, обаятельная девушка могла в свои восемнадцать лет не иметь увлечений! И что же? Всех их со второго дня знакомства приглашали в гости на обед? Это было бы странно. А почему меня? Кто я, в конце концов, такой? Подумаешь, курсант лётного училища.  

Помогала Вике подавать на стол пожилая женщина в белом фартуке. Давно я уже так сытно и вкусно не ел! Константин Александрович расспрашивал меня об учебе, полётах? Из разговора я понял, что он многое обо мне знает. Справки наводил? Наверное. Зачем? Она с ним делится? Наверное, это предшествует приглашению в дом. И это после второго дня (вечера) знакомства? Мы ведь сегодня видимся всего-то третий раз! Действительно, уж очень всё скоропалительно, хотя и три недели.  

Он достал из буфета графинчик, видимо, с водкой. 

– Как наша авиация, употребляет? – Ответил с ненужной долей развязности. 

– Было бы что! 

Выпили за победу. Вика чисто символически. 

– Вам скоро на фронт. Не страшно? 

– Кто же признается. – Немного погодя я добавил. – Неизвестность страшит, конечно, но не мы же первые! 

Выпили ещё по одной. За удачу. Это, по-моему, был актуальный тост. 

– Примерно через часик я поеду на завод. Могу вас подкинуть. – Я понял, что часы визита мне обозначены. 

– Спасибо. 

Вика увела меня в гостиную. 

– Побудь минутку. Я сейчас. 

Она вышла, а я остался один. Подошёл к окну. На улице темень и вьюга. Если к утру не уляжется, все полёты отменят. Этого я очень опасался. Мы летали уже чаще всего сами на серийных, а не на учебных машинах с двойным управлением. Во всём нашем обучении эти самостоятельные полёты казались мне наиболее важными. Нужно было налетать возможно больше часов. Слиться с машиной. Приобрести все необходимые навыки, обрести некий автоматизм в управлении. Там, в грядущих боях времени на размышление может уже не быть. 

Я даже не заметил, как она подошла. Обнял её за плечи и привлёк к себе. Она не возражала, но через минуту мягко высвободилась. 

– О чём ты думал? 

– Погода разгулялась. Синоптики предсказывали. Могут все полёты отменить. 

– Ты так любишь летать? 

– Дело не в любви, хотя летать люблю. Надо набираться умения. Без хороших навыков на войне в авиации долго не проживёшь. – Она неожиданно прильнула ко мне. 

– Не говори об этом. Страшно даже подумать. 

– Я встретил тебя, и всё в моей жизни переменилось. 

– У меня тоже. 

Высадить меня я попросил, не доезжая проходной. Ненужные разговоры были мне неприятны. 

_____ 

К утру ветер стих, и команда БАО расчищала взлётную полосу. Получив полётные листы с заданием, мы с Зюнькой прогуливались по расчищенной кромке лётного поля. Полёты обещали примерно через час. 

– Как прошёл визит? Директор грозен? 

– Нормально. Внушительная личность. 

– Не предлагал от фронта «отмазать»? 

– Не предлагал. Да я и не согласился бы. 

– Ого, для этого надо быть кем-то! 

– А ты бы согласился? – Немного помолчал. 

– Наверное, согласился бы. Думаю, что, поразмыслив, и ты тоже. 

– А совесть? 

– А жить хочется. 

– Ты думаешь, у нас нет реальных шансов? 

– А ты вроде бы не понимаешь! – Помолчали. 

– Но деваться-то ведь некуда? 

– В том- то и дело. – Опять помолчали. 

– У тебя, пожалуй, шансов больше. Васильич на разборе полётов тебя хвалил. – Не скрою, это было приятно слышать. Васильич – зам начальника училища по лётной части. Ещё в Испании воевал. 

– Только меня? 

– Тебя и Петьку Червоненко. 

– Эх, Зюнька! Сбивают и ассов. В конце концов, есть масса случайностей, когда от тебя мало что зависит. 

– Как твоя Виктория? Обещала ждать? 

– Это подразумевается само собой. 

– Для надёжности лучше бы расписаться. 

– Мы знакомы-то меньше месяца! 

– Война! 

______ 

Уже несколько дней ничего не пишу. Собственно, теперь не пишут, а …не знаю, как и сказать. Нынче на компьютере работают. Почему-то не писалось. Погружение в прошлое было и щемяще – сладостным, но порой и тягостным. Наши отношения с Викой в тот период были несомненно из сферы сладостного, но вспоминать их было грустно, как и многое другое. Ведь описывая все эти эпизоды своей жизни, я же всякий раз знал и их продолжение, и их конец. Вот мы с Зюнькой, Викой и её подругой на катке. В какой-то из выходных. Полутемно – экономят электроэнергию, народу не много. Мы молоды, здоровы. Девушки наши очаровательны. И хотя впереди фронт, настроение у нас отличное. Как светлы и радостны эти воспоминания! Но потом…всего через год…И это знание грядущего будущего тенью ложится на всё самое светлое, окрашивая его в сумрачные и даже трагические тона. Я хожу вокруг компьютера или молча сижу, уставившись в тёмный экран. Я парализован своим знанием будущего. Угнетён своими ошибками, некоторыми своими поступками. И сегодня, через много, много лет, осознав всю недостойность совершённого, не уверен, что поступил бы иначе в противостоянии с обстоятельствами, с этой машиной власти. До сих пор помню свои ощущения беспомощности перед фатальной силой каких-то внутренних трансформаций в человеке, с которыми ты ничего не можешь поделать. Но попытаюсь всё же по порядку. 

______ 

В памяти осталось торжественное построение в связи с окончанием училища и присвоением воинских званий. Всем присвоили младших лейтенантов. Троим и мне в том числе – лейтенантов. Запомнился визит к Вике. Уже в офицерских погонах. Совместный поход в кино. Долго стояли обнявшись у её дверей. И целовались, целовались…Я узнал, что понравился её отцу. Впервые говорили о своём будущем. Конечно, мы уже не мыслили жизни друг без друга. Речь шла только о дате. Вика сказала, что тут надо посоветоваться с папой. Решили, что это мужская миссия. Вика должна только предупредить и согласовать время моего визита. До следующего выходного ждать у нас уже не было времени, а в обычные дни встретиться без такой предварительной подготовки с вечно занятым директором было сложно. 

Когда пытаешься разобраться в механизме человеческих отношений, а особенно с женщинами, то испытываешь чувство беспомощности и даже какой-то неловкости. Разъятие гармонии чувств алгеброй понятийной логики получается плохо. Чего-то в этой алгебре недостаёт. Да и есть ли символы, адекватные элементам человеческих отношений? На нашем уровне знаний и способностей, пожалуй, лучше об этом и не думать. Сложные материи. Конечно, базис сексуальный, но мне не так уж хотелось с ней переспать! Во всяком случае, не это представлялось мне главным в наших отношениях. Тяга друг к другу, близость душевная, слияние интересов от самых мелких бытовых, до общественно значимых, социальных. Впрочем, судя по литературе, это не всегда и не обязательно. Потрясающие ощущения! 

Из запомнившегося – история с Кирей. Кого-то арестовали в его группе, после чего ему устроили жестокую тёмную. Было шумное разбирательство, но кончилось ничем. Сам Киря куда-то исчез из училища. Об этой истории все старались не вспоминать. Зюнька, когда я завел об этом разговор, сплюнул и коротко отрезал. 

– Он сексот. Секретный сотрудник органов. И помалкивай об этом. 

– Но ведь он провокатор! 

– Говорю тебе, помалкивай об этом. Их много. И не все такие дураки, как Киря. Ты пойми, у летчика особое на войне положение. Он порой один и может принимать самостоятельные решения. Вплоть до перелёта к врагу. Власть это не любит. Неподконтрольности человека. Да ещё и вооруженного. Чуть что – даже если больших неприятностей не будет, из авиации спишут в один момент. 

Такой вот эпизод. Нельзя сказать, что он как-то значимо повлиял на мою жизнь, но вот запомнился ведь! 

Интересна эта эволюция убеждений! Как и большинство молодёжи того времени, я был горячим сторонником Советской власти и коммунистической доктрины вообще. Она и сегодня представляется мне во многом благородной! Утопичность идеи, нереализуемость её экономической составляющей – на моём уровне способностей, в условиях отрыва от кункурирующих мнений уловить было невозможно. А вот Зюнька. улавливал. Я это чувствовал, хотя вслух ничего такого конкретного от него никогда не слышал. Бродили во мне порой неясных очертаний мысли, что «не ладно что-то в Датском королевстве», но не более того. Обычно тут же и затухали под напором тотальной пропаганды. Не буду, однако, зацикливаться на политике. Этого у нас нынче и так в избытке. Вика не то, чтобы составляла исключение в общей массе верующих, а напротив была верующей беспредельно, не замечая даже того, что замечал в нашей политической системе я. Была образцовой комсомолкой, хотя, как я полагаю, сегодня такое определение молодым уже мало что скажет. Когда проходил очередной воскресник, или поездка на сельхозработы в село, или ещё нечто подобное, где использовался бесплатный труд людей, студентов в особенности, она, одевшись попроще, «вкалывала до посинения». Мне помнится, это очень в ней нравилось. Я и сам был таким. В те времена. 

___ 

Выпускной вечер проходил в помещении клуба нашего завода, у которого с училищем были самые тесные связи. Не первый выпуск (и не последний), так что всё было чётко расписано и столь же чётко исполняемо. Играл гарнизонный оркестр. Выступала заводская самодеятельность. Незамысловатые скетчи в основном с военной тематикой, хоровое пение. 

Моё положение было исключительным в том смысле, что завтра утром мы улетали на фронт, перегоняя очередную партию «лавочкиных», тогда как остальные отправлялись поездом. Причем эшелон отправлялся даже не утром. Это определяло, кто и сколько мог себе позволить выпить. Я – только сухое вино. О вине позаботился Константин Александрович. Свадьбу решили отложить. Тихо расписались. Даже как-то буднично. Выпили по стакану вина и на том остановились. Этому предшествовал такой разговор.  

– Папа, Николай сделал мне предложение, и я его приняла. Как ты к этому относишься? – Момент торжественный и слегка напряжённый. Викины слова таили в себе некое логическое противоречие. Если приняла предложение, то зачем нужно выяснять отношение отца? Но он правильно всё понял, и цепляться к нелогичности не стал. После очень небольшой паузы, выдал. 

– Очень рад за вас. Поздравляю и желаю счастья. 

Жить я перебрался, понятно, к Вике, так что мы с ней эти последние наши дни уже почти не расставались. 

Танцы шли под музыку, которая вся казалась минорной. Наверное, это было не совсем так, но память работает избирательно. И как бы с опережением, со знанием будущего, но я уже говорил об этом. Дела наши на фронтах шли хорошо, но люди ведь продолжали гибнуть! А теперь вот пришла и наша очередь. Я думаю, все мы представляли себе, что нас ждёт, но только молодость брала своё. И мы танцевали. 

Зюнька стоял перед нами, слегка покачиваясь на каблуках, из чего я заключил, что принял он уже изрядно. 

– Молодожены, свадьбу замылили! 

– Вернемся – отметим. – Он криво ухмыльнулся, и я понял, что он хотел сказать. 

– Зиновий, – сказала Вика, – если когда-нибудь снова попадете к нам в город, заходите. Я всегда буду вам рада. Николай о вас столько рассказывал! – Слегка прижавшись ко мне, добавила. – Его друзья – мои друзья. 

– Спасибо. Я рад за вас. Очень рад. – Он продолжал покачиваться и ухмыляться. Таким я его и запомнил, потому что, когда мы встретились снова – это был уже совсем другой Зюнька. 

_____ 

Погода распорядилась так, что никуда мы утром не полетели. А во второй половине дня меня вызвали к начальству и вручили разрешение на трехдневный отпуск для побывки дома. Понятно было, чья это работа. Мы хотели поехать с Викой. Так, видимо, и было задумано, но она простудилась и слегла с высокой температурой. Жизнь вносит порой коррекцию в наши планы. Поехал сам. 

Посадка на поезда в те времена была суровым испытанием. Ездили почти исключительно командировочные, и достать билет было делом очень не лёгким. И сама посадка была столпотворением. Но я всё преодолел и через день был дома. У мамы глаза полные слёз, но сдерживается. Бабушка на неё покрикивает, но и сама выдерживает с трудом. У меня настроение волнами. Радость от пребывания с родными дома сменяется страхом перед предстоящим. Три дня убил ни на что. Приятели все на фронте. Подружки занимали мало времени и были, честно говоря, мне не очень интересны. Вечером – обход родственников. Перед отъездом уже на перроне мама не выдержала и заплакала. Бабушка осталась дома – ходить ей на большие расстояния было трудно. Оставил маме свой аттестат. Что-то такое будет по нему получать, хотя деньги обесценились невероятно. 

______ 

Приехав, застал Вику уже почти здоровой и приказ явиться в лётную часть завода. Да, я не объяснил, какое они имели ко мне отношение. Шло переоснащение фронтовой авиации новыми самолётами, которые, по мере их изготовления, перегоняли с заводов на фронт. Этим занимались специальные отделы при заводах. Конечно, пристроил туда меня мой тесть. Не на постоянную работу, а на разовый перегон. Такое практиковалось. Обычно, если не вмешивались сторонние силы, летчик, перегнавший самолёт и не входивший в летную часть завода, на этом же самолете и воевал. Как я узнал впоследствии, сторонние силы Константин Александрович тоже предусмотрительно нейтрализовал. Кстати, мой тесть был не только директором авиационного завода, но имел звание генерал-майора. Правда, в форме я его никогда не видел. Не вмешайся Константин Александрович в ситуацию, весьма маловероятно, что новоиспечённому летчику доверят новую машину. А вероятность угробиться на новом, более современном самолёте была существенно меньшей. 

В летной части мне не сообщили ничего нового. Ждём погоды и при первой же возможности вылетаем на фронт. 

____ 

Перечитав написанное, я задумался. Всё так, но что тут интересного для стороннего человека? Мне было приятно вспомнить прошлое. И не потому, что оно было каким-то необычным, наполненным разного рода приключениями и встречами с особо интересными людьми. Нет, конечно. Просто – это было моё прошлое. Мне было приятно вспомнить минувшие события, привязанности, свою первую в жизни любовь. И только поэтому мне это интересно. А другим? Что тут для других? Вовсе не очарованных моей Викторией. Моим другом Зюней. У меня не хватило красок описать все перипетии своей жизни, что бы они стали интересны ещё кому-либо. Талант вообще, а пишущего, в частности – то особое сочетание генов, которое кому дано, а большинству ведь нет! И что этому большинству делать? Особенно той его части, которой тоже хочется поделиться с миром своими впечатлениями от прожитой жизни. Ждать милостей от немногих счастливцев? Пожалуй. Несколько утешает то, что им – счастливцам, без нас – читающей публики, тоже невозможно. Таланту эта почтительно внимающая публика просто необходима. Такая взаимозависимость несколько примиряет, но всё же…Интересно, что многим требуется весомое подтверждение своей бесталанности, в связи с чем они изводят массу времени и бумаги…. Да, быть талантом, творцом подлинных произведений искусства, красоты всё же предпочтительней, чем безликим его потребителем, чьё имя даже тусклой искоркой не мелькнёт в потоке жизни. Странно, а ведь хочется! И не только мелькнуть, но ещё долго-долго светить, присутствовать в жизни уже после окончания своей. Однако, что поделаешь с реальностью! 

______ 

Улетали мы в будничной обстановке, совершенно не соответствовавшей моему внутреннему состоянию. Кроме меня все занимались этим делом далеко не в первый раз. Особых указаний мне не последовало. Напомнили, чтобы не отрывался. Встреча с противником на первом этапе перелёта не предусматривалась – так далеко от линии фронта немцы не залетали. Но боекомплект был полный, так что в случае непредвиденных обстоятельств мы могли постоять за себя. Шесть «лавочкиных» – это внушительная сила. Особенно при условии, что необстрелянный пилот только один. 

- Братва, слушай сюда! Надо уже как-то определяться с ценностями. Не боись, Шнырь, никому твой лопатник не нужен, не лапай карман, как вымя у своей телки!  

Я про чо? Вот, к примеру, сицилийская мафия: белая шляпа на глаза, белый костюм, платок в пинджаке, черная рубаха, белый галстук, белые туфли…. Это – как негатив, прикиньте! Каждый видит: люди уважаемые, с ними – никаких понтов! Автоматы у всех под полой, работают по алкоголю и контролю – только бабки летят. И апельсины с прилавков не тырят, Шнырь, заметь! Не рой в носу, о то отроешь чо! Парковский гопстопник ты, а не крутой мэн, Шнырь! Ну так чо, потянем, братва? 

Или вот американские банды: босс черный – вся банда черная, босс китаец – все китайцы. И все в национальном: китайцы – в своих кимонах, негры – в цветных негритянских костюмах. Черные джипы, на крайняк – «ягуары», пистолеты в карманах, всякая огнестрельная хрень в багажниках. Батон, можешь папашин «москвич» в черный перекрасить? … Хотя стремно на «москвиче», наверное? Еще будем как волки позорные… 

Есть еще японская мафия, джакудзи называется. У них главное – наколки по всему телу. У кого наколок больше – тот и босс. Нет, Шнырь, твоя «Не забуду мать родную» не катит, нужны драконы цветные. На первое время, конечно, переводки детские можно попробовать, но серьезные пацаны всю жизнь с переводками бегать не будут. А оружия джакудзям вообще не надо, всех ногами запинывают. 

Короче, пацаны, надо уже как-то организовываться офецально, а то не солидняк получается, вчера на рынке опять за ухи оттаскали…. Ты вот, Батон, удрал, хотя знаешь же, что по малолетке вообще никакой мент предъявы сделать не смог бы, а у меня до сих пор ухи болят! А вот будем ОПГ – поплачут, гады!  

Зал аэропорта. Звучит голос дежурной: 

- Объявляется посадка на рейс 215 Moskow – Сам-Петербург. Пассажиры приглашаются на досмотр. 

Всего у стойки набирается двенадцать пассажиров. Ровно столько же, сколько особой транспортной милиции. Пассажиры раздеваются до трусов – лифчиков (в том числе и три дамы) и встают в классическую позу из голливудских боевиков: руки на стены, ноги шире плеч. Пока шестерка милиционеров ощупывает и выворачивает скинутую пассажирами одежду, вторая шестерка перетряхивает (для верности!) уже прошедшие сканер чемоданы и сумки в поисках спрятанного оружия и взрывчатки. Служительница аэропорта монотонно объясняет, что в целях безопасности полетов проводятся превентивные действия против терроризма, все эти действия направлены в защиту жизни и достоинства пассажиров и их просят простить за временные неудобства. В процессе досмотра изымается перочинный нож, два косметических набора и бутылка с этикеткой «бальзам для зубов «Лесной»» и с содержимым ядовито зеленого цвета. 

Через неплотно закрытые двери слышатся последние бабушкины наставления одному из пассажиров, видимо, молодому человеку с роскошной рыжей шевелюрой: 

- У окна не садись, форточек не открывай, а то уши продует…. К аварийным выходам не прислоняйся – вдруг шпингалеты не закрыты…. И пристегивайся, а то мало ли что… 

Рыжий парень крутит головой, в глазах у него тревога, словом видно, что он летит впервые. 

Наконец досмотр закончен и готовых к отлету пассажиров выводят колонной по одному через еще один магнитный сканер на летное поле. Впереди и сзади колонны – по паре милиционеров.  

Самолет старенький, двухмоторный, непонятной марки. Краска на фюзеляже местами облупилась и проступает предыдущий слой с надписью «Lufthansa 19…2». 

Пока пассажиры занимают места, техники заканчивают подготовку: от самолета отъезжает заправщик, по паре человек в синих комбинезонах повисают на крыльях и принимаются их раскачивать. Крылья скрипят, но остаются на месте. Старший из четверки удовлетворенно кивает головой и показывает кому-то из экипажа «О-кей!», но на всякий случай промазывает пару швов пластилином. 

Пассажиры тем временем уже разместились. Рыжий парень оказывается соседом одной из дам, при ближайшем рассмотрении – весьма юной девицы. Соседка выставляет в проход огромный чемодан на колесиках и успокаивает рыжего: 

- Кормить не будут. Коммерческий рейс. Тут даже туалет платный, по сотне. А им что – конкурентов нет! 

Девица устраивается, раскладывая верхнюю одежду и пакеты по полкам, так, что видно – либо летит не впервые, либо в подробностях знает от кого-то, что их ожидает. 

Взлет задерживается. Какой-то пенсионер трясет корочками у трапа и скандалит на полцены. Стюардесса убеждает его, что льготы – только на следующем рейсе, но пенсионер бьется в истерике, что не может ждать еще неделю. Видимо, скандал зафиксировали камеры, и от маленькой будочки в сторону самолета мчится охрана с собаками. Охрана гонит пенсионера по полю. Девица сообщает рыжему: 

- Как раз в сторону кладбища погнали. У них кладбище в конце взлетной полосы.  

Наконец задраивается входной люк и стюардесса проносит по салону леденцы по девять пятьдесят за штуку и минералку по тридцать девять девяносто полстаканчика. Берут неохотно, и стюардесса шипит, что некоторые сами будут виноваты, если захотят, но ни по каким вызовам она бегать не собирается. К самолету подходит еще одна группа работников аэропорта и начинает раскручивать винты. Через пару минут раздается первый чих, самолет начинает колотиться шибче и шибче, тряска переходит в крупную дрожь, а грохот – в утробный вой, и самолет начинает движение. Предстоящие скорость и высоту полета не объявляют. Видимо, уж как получится. Зато по не отключенной громкоговорящей связи слышны сетования второго пилота на недолив горючки и прогнозы на крепость крыльев. Командир успокаивает, что прихватил пару канистр и Бог поможет. 

Самолет разбегается несколько раз, но взлететь не может. В салон выходит командир и лично выкидывает из самолета на поле пару самых больших и тяжелых чемоданов. На этот раз взлет удается, хотя убирающееся шасси едва не задевает за кресты и надгробия. 

Сам полет показывается накатом камеры на вибрирующие крылья, брызжущее из левого двигателя масло, не до конца убранное шасси, а через несколько секунд экран темнеет. Ну и правильно. Ничего там интересного нет. Затем камера скользит по напряженным лицам пассажиров, героическим глазам командира. Террористов пока нет, но командир на всякий случай проходит пару раз по салону со старым, еще времен гражданской войны наганом в руке. При повороте в обратную сторону он резко в приседе двумя руками, как герои американских боевиков, направляет пистолет вдоль прохода, заставляя пассажиров глубже вжиматься в старенькие продавленные кресла. 

… Керосина все-таки не хватает километров на пятьдесят. Самолет садится на полуразбитое шоссе и, видимо, привыкший к этому командир экипажа «голосует», останавливая грузовик, и за пару прихваченных канистр горючки договаривается о буксировке. Грузовик доставляет самолет прямо в аэропорт на летное поле к уже поджидающему трапу. Сходящих с трапа встречает Президент Сам – Петербурга и вручает пассажирам – Грамоты и Благодарности со своей факсимильной подписью, членам экипажа – Государственные Награды разного достоинства. Командир экипажа получает «Героя России» за перелет из конца в конец нашей необъятной Родины. 

На экран наплывает надпись «Конец фильма. Нет воздушному терроризму!». На фоне постепенно бледнеющих букв уходят, взявшись за руки, двое: рыжий парень и его соседка. 

Венецианское стекло 

Венецианское стекло.  

Тяжелым воспоминанием оно давило на плечи, ворочалось в мозговых клетках и не давало спокойно жить....  

Казалось, еще одно усилие, и память услужливо всколыхнет давнее – шуршащий шелк темно – зеленого платья, легкое дуновение ветерка от открытого окна на обнаженных плечах, едва уловимый аромат вечерних духов, разбавленный дремотным влажным воздухом.  

Стекло, стекло...утекло.  

Что, какой пласт жизни остался там, за этим словом? Почему оно не поддается препарированию, какие тайны замуровало в подсознании?  

Дикая головная боль стягивала лицо, стучала по вискам маленькими острыми молоточками: любое умственное напряжение усиливало толчки боли, но еще больше грызла невозможность вспомнить что-то очень знакомое с этим сочетанием слов – венецианское стекло...  

Прочь! Прочь все воспоминания, прочь из душной квартиры – на природу, к свету, к солнцу, от безумия!  

Вот уже и снег тает на пригорках, переливаясь тысячью граней блестящих снежинок, небо голубеет в разрывах серых облаков, лед на речке потемнел и появилась первая полынья, а в ней что-то мелькнуло...  

Надо наклониться поближе и рассмотреть...да это мое отражение!  

Вот оно – Зеркало!  

Пора пить таблетки от потери памяти.  

Стихи мне читал. Скрипучим голосом таким, Он стариковский у него был, голос-то. Откуда звону юношескому взяться у старожила над наличником? Я случайно зацепилась за краешек его жилья, паутиной называется. Думала, блестит что-то, зацепилась и осталась.  

Нет, нет ничего такого, ни мыслей скабрезных, ни касаний нецеломудренных, ни поцелуев под небесами. А небеса синели синевой загадочной, солнцем жарким грели, и я млела, таяла от слов его. 

Милая, ты услышь меня! 

Над окном живу. Льщу себя парою… 

Какое одинокое и мечттельное сердце не дрогнет от пылких признаний, и я подалась ближе к поэту. Я слушала всем телом, я впитывала все звуки, я вибрировала от новых строчек, я улетала в поднебесье бабочкой – я Влюбилась. 

И он, покрасневший от стеснённого дыхания, видя мое медленное, но неуклонное приближение к нему, не отрывал блестящих от волнения глаз и читал новые строчки: 

Ты для меня одна, 

Как сети пелена,  

Ты мой узор родной,  

будь же всегда со мной 

Буду! Я рванулась, влекомая настойчивым, но нежным призывом и, не рассчитав сил, натянула серебряную невесомую нить слишком резко для слабого сердца поэта 

Ах! Очаровательные в своем щетинистом облачении мохнатые лапки дрогнули и замерли: 

Если твои руки  

Вкруг меня сомкнулись, 

если твои губы 

губ моих коснулись, 

если вдруг в глазах твоих 

облака тумана 

это, значит, ты со мной 

о, моя желанная… 

*** 

Мам, мама! Смотри, паук мертвый, а муха в паутине рвется 

Вся беда в том, что не достроили люди когда-то вавилонскую башню.  

- Знаем. Знаем, – скажете вы, – после этого начались раздоры и смута. 

- Ну, раз знаете, я замолкаю? 

Вольнослушатели пристыженно затихли. Дело было на лекции по юридическому праву. Раз в неделю в здании Жилищного управления собирались алчущие новых знаний пенсионеры. Их собственная допенсионная жизнь казалась уже таким отдаленным прошлым, что они с неуемной суетой окунались в любое мероприятие, считая своим священным долгом аккумулировать все непреложные истины, изрекаемые с трибуны лекционного зала ЖКУ самотитулованными проходимцами всякого рода.  

И не беда, что несли они всякую дребедень и … , и я опасаюсь произнести тут неожиданно матерное слово, невольно соскальзывающее с языка. Поэтому сразу перейду к сути. 

Речь в этот день шла о кругосветной экспедици капитана Кука. 

-Знаем, знаем…, теперь вскричите вы. 

- Ну, вот и вы все занете, дайте хоть договорить! 

Итак, все дело в Вавилонской башне. Не достроили ее строители, слишком часто сиесты устраивали, начали – то в жару. Строили бы зимой, мёрзли, шевелились быстро, башня и выросла б, как в сказке. И на радостях запели все, затанцевали под один мотив, одну речь. Что уж там говорить, намучайся так, все одинаково мычать будут. 

Так вот, о Куке. 

Приехла он на край земли, поистине райское место – пальмы там, туземцы с луками, туземочки без ничего, и поплыла голова капитанская от многообразия форм (история умалчивтает, но скорее всего, девических). И гаркнул капитан во всю капитанскую, просмоленную всеми ветрами, глотку, 

- ЗдРавствуйте, АбоРигены и АбоРигенки!!! 

Надо сказать, что буквы Р в этом племени не было вовсе. Разве что в обиходе диких зверей, в рычании ихнем. Аборигены тут же засуетились, хворост стали собирать, огонь разводить, а кпитан и дальше не растерялся, идет сквозь строй пляшущих аборигенов, руку каждому жмет и «зРавствуйте» говорит… 

Так и взошел по доброй воле на костер. А, когда пятки жариться стали, понял, что оплошность какую-то совершил, стал кричать что есть мочи, 

- Да здРавствует аборРигенский суд, самый гуманный абоРигенский суд… 

Тут его и зажарили, ведь, если добыча рычит, то ее нужно поймать и зажарить.  

Эххх, не достроили Вавилонскую башню, не выработали единого языка. 

Мяса было много. Животы у всех стали большими, а глаза – маленькими. Хитрый Мо отнес огромный жирный мосол к Запретной пещере и тяжело вернулся к костру. Вокруг огня уже кружились в боевом танце молодые Хо и Чок, показывая, как охотники загоняли мамонта в ловчую яму. Женщины одобрительно цокали языками и громко смеялись над Хо, изображавшим глупого зверя.  

Мо сел рядом с Матерью. Он имел право сидеть рядом, потому что был Старшим Охотником. Он даже имел право говорить первым из мужчин, потому что был Старшим Охотником. Старший Охотник имеет много прав после удачной охоты!  

Скоро «мамонт» был убит, и Чок потащил его за ногу к большой куче костей. Племя одобрительно закричало:  

- Хой! Хой!  

Было хорошо.  

Было так хорошо, что болтун Сой вдруг сказал:  

- А не сходить ли нам на скрытня?  

Вообще-то, это всегда были неправильные слова. По нескольким причинам неправильные. Во-первых, Сой мог говорить только после Мо, да и то не сразу, а через стольких охотников, сколько пальцев на руках и на одной ноге. Во-вторых, Мать не любила разговоров про скрытней. В третьих, такие вопросы не обсуждались у костра, а решались Советом. Но сегодня было мясо!  

- Глупый, глупый Сой, – прошептала только одна Кула, – Уж лучше бы спросил Большую Волосатую!  

Но больше Сою никто ничего не сказал.  

Большая Волосатая жила в Запретной пещере. Старики говорили, что она была очень стара: и у двух человек не хватило бы всех пальцев вместе с отдельными, чтобы посчитать её зимы. Она никогда не выходила к племени. К Большой Волосатой не обращались по пустякам. Она принимала вопросы, не выходя из своей пещеры, и никогда не отвечала словами, а только выкидывала цветной камешек: черный – отказ, белый – одобрение.  

Конечно, Сой получил бы черный. Наверное, поэтому он и рискнул сказать не по Закону.  

- Что мы, слабые дети? – еще сказал потерявший рассудок Сой, – Подумаешь, скрытень…! Вон – мамонт! Ого-го, какой мамонтище! И то одолели!  

Другие молодые глупые охотники закричали:  

- Хой! Хой! Пора сходить на скрытня!  

Хитрый Мо понял, что теряет уважение. И Хитрый Мо сказал:  

- Я давно думал об этом! Теперь вижу – дети стали мужчинами! Завтра пойдем на скрытня. Прямо с самого утра и пойдем. Хой!  

Мать не понимала, зачем племени скрытень, но мясо заполняло её всю, и для мыслей осталось так мало места, что Мать только сыто рыгнула, а охотники приняли это за согласие.  

К Большой Волосатой все же сходили, но из пещеры вылетел не черный и не белый камешек, а чисто обглоданный мосол. Так была решена горькая участь скрытня.  

Вышли, когда луна была готова к своему дневному сну, а когда краешком показалось солнце, пещера скрытня уже была обложена по всем правилам. Было тихо.  

…А Хитрый Мо вдруг почувствовал страх. И даже ужас почувствовал Хитрый Мо, потому что стоял он самым первым у входа в Дикие пещеры, как это положено Старшему Охотнику. А еще Мо почувствовал запах. Это желудок обидно выкидывал недопереваренное мясо прямо на ноги.  

…И Сой почувствовал ужас.  

…И другие охотники почувствовали.  

…И у этого ужаса было имя: скрытень.  

…И отважные охотники поняли, что вот-вот сами станут добычей.  

…И они кинулись прочь от пещеры, а первым, как совсем не положено Старшим Охотникам, бежал Хитрый Мо, которого с этого дня станут звать Засеря Мо.  

- Кто там, мама? Мыши?  

- Мыши, будь они неладны! Надо мне будет, однако, научить тебя психовоздействию. Срочно! Хотя бы элементарным навыкам. Чтобы жил ты долго – долго, не одну сотню лет, пока ни станешь взрослым и самостоятельным. Как они там орали? Эти? Или йети? Пусть будет – Йети. Спи, маленький Большеног Йети! … А глупые люди … мыши, то есть… вымрут они скоро. Вот съедят всех мамонтов– и вымрут. 

Меня вызвал директор. Шёл к нему и думал, как он мне своё неудовольствие преподнесёт. Оказалось, очень просто. У меня были на уроке. Хвалили. А теперь он дал мне прочитать разгромный отзыв. Предложил подписать. Сплошная ложь и передержки. Я записал этот урок на плёнку. Да и этот наш с ним разговор записывал. Диктофон у меня был отличный. 

- Я не подпишу, поскольку почти всё в этом отзыве ложь. 

- Вы обвиняете ваших товарищей во лжи? 

- Я понимаю, что они выполняли ваше распоряжение. 

- Или вы уйдёте по собственному желанию, или я уволю вас по статье. 

- Я подам в суд. Я знаю так же, что готовится провокация с якобы дачей мне взятки. В отместку за то, что я взяток не беру. 

- Вы можете идти. 

Дальше я начал говорить лишнее. 

- То, что вы делаете, называется подлостью. Я вами очень недоволен. Предупреждаю, что если вы предпримете против меня на основании этой лживой бумажонки какие-то репрессивные меры, накажу жестоко. 

- Вы мне угрожаете? 

- Предупреждаю. Хочу, чтобы вы знали, почему у вас появились неприятности. – А что, если он тоже записывает? Но удержаться уже не мог. – Настоятельно советую не испытывать судьбу. – Сплошной блеф. Что я мог ему такого сделать? Физиономию в тихом переулке набить? Смешно. И чего после этой милой беседы можно было ожидать? Оно и произошло. Я был уволен приказом по техникуму в связи с профессиональной непригодностью. Конечно, не трагедия, но оскорбительно. Подал на него в суд. Судья, с которым я разговаривал, был настроен весьма благосклонно. Просил зайти через пару дней. Но встретил меня уже совсем другой человек, и дело к рассмотрению не принял. Адвокат советовал двигаться выше, но я решил сначала попробовать действовать через профсоюз. Босс при мне позвонил директору. Он обвинил его в нарушении порядка увольнения. По результатам одной проверки не увольняют. Тот ответил, что, разумеется, но просто не хотелось портить человеку (мне, по-видимому) биографию. У него на столе, якобы, лежат жалобы учащихся на низкий уровень преподавания, подтвержденные комиссией, а так же жалобы на случаи вымогательства. Жалобы не только от учащихся, но и от родителей. Он, директор лично и заведующий учебной частью (это Николай) трижды имели с преподавателем серьёзные беседы, но результата они не дали. 

Мои заявления, что я впервые об этом слышу, были названы ложью, которую легко опровергнуть свидетельскими показаниями. В общем, он не плохо подготовился. И хотя при серьёзном судебном разбирательстве все эти утверждения можно было бы опровергнуть, судебного разбирательства они постараются не допустить. 

А дома меня ждало нечто похожее. Федор ушёл с работы, т.е. вынудили уйти. Примерно как меня. Дело в том, что разгрузка некоторых грузов сопровождается их непременным хищением. Это прямо таки как традиция. Когда Фёдор от участия в таком деле отказался, и отказался даже от предложенной ему доли, то…Пришлось уйти. 

- Не понимаю, почему ты не устроишься куда-нибудь в охрану? Ты ж в этом асс! 

- Скушное дело. И не в этом деле я асс. А там, где не скушно, там уголовщина. Разве что в ментовку податься. Но там платят хреново. А добавляют они себе тоже не шибко праведными способами. 

- Что-то плохо мы с тобой вписываемся в этот новый Российский мир. 

- В иностранный легион податься, что ли? 

- Это во Францию? Ну, даешь! Брось. Тут дел тоже хватает. Так далеко ехать не обязательно. Фёдор, оружие из дома нужно бы убрать. 

- А куда? 

- Со сватом посоветуюсь.  

______ 

Я бездельничал и вынашивал планы мести, но мстить мне не пришлось. Сын директора попал в автокатастрофу и умер в больнице. Я почувствовал себя очень некомфортно. Хотел даже директору позвонить. Передумал. Он мог меня неправильно понять. Он, конечно, сволочь, но смерть сына – это чрезмерно. Встретил Николая с Зинкой. Шарахнулись от меня, как от …даже не знаю как от кого, но шарахнулись явно. У них даже физиономии вытянулись. Вот ведь как бывает! Официально меня никто не обеспокоил по этому вопросу. Сработал Его Величество Случай. 

Устроил Фёдора к свату в охрану. Непосредственно охраной многочисленных объектов и сопровождением грузов занимался здоровенный и мрачный детина, числившийся заместителем полковника – начальника службы безопасности. Этот Николай был ставленником главного мафиози. Назовём его N. Настоящего имени его я так и не узнал. Может быть, это тот самый уже упоминавшийся Воронцов? Связь Николая с N давала ему права, далеко выходившие за рамки службы безопасности. Он мог, к примеру, затребовать в бухгалтерии любые документы, что иногда и делал. Или, запершись с шефом, обсуждать с ним какие-то вопросы. Никто не удивлялся. По-видимому, это входило в соглашение о партнерстве. Так что вся наша деятельность находилась под контролем. Сумрачная фигура, одним своим видом подавлявшая окружающих. Я же, повторяю, бездельничал. Очень хотелось с кем-то посоветоваться. События последних месяцев подействовали на меня угнетающе, и я весь был, как бы пропитан чувством униженности и беспомощности. 

______ 

Нина взяла билеты на концерт популярной группы. Раньше они назывались ВИА – вокально-инструментальный ансамбль. Но дело не в названии. Ей просто нужен был «выход в свет». Действовала она в сговоре с Лёлей. Заодно билеты взяли и для детей. Подозреваю, что посещение именно этой группы вызывалось не столько её художественными достоинствами, сколько модой, престижностью. Меня необходимость идти на такой концерт немного злила. Музыку такую не люблю, хотя и там встречаются шедевры. Шумовые и световые эффекты меня не столько поражают, сколько раздражают. (А молодёжь напротив.) Но, главное, я, кажется, впервые ощутил некоторый дискомфорт от того, что жена сначала взяла билеты, а только потом спросила, не возражаю ли я! Ну, хоть бы вежливости ради посоветовалась! И, наконец, я считал, что при нынешнем нашем финансовом положении мы не можем себе позволить столько тратить на такую чепуху. Билеты она взяла ещё сравнительно дешёвые – всего по 300 рублей. Но в сумме с учётом приглашенного семейства Крутиковых, получалось многовато. Колька был с барышней, так что ему пришлось выделить особо. Ну, а в антракте не зайти в буфет просто невозможно. Эта невольная калькуляция довольно противна. Неловко ещё и то, что основная масса населения и этого себе позволить никак не может. А чем мы лучше других? Неловко было и за Петра, который своего Петьку не взял с собой. Он, наверное, и не знал, что за билеты платила Нина. Лёльке тратиться она не дала. Даже нарядное Лёлькино платье было перешито из Нинкиного. Моя милая несколько увеличилась в объёме за последние годы. 

В первом отделении всё было на обычном уровне. Исполняли хиты и молодёжь шумно восторгалась.На второе отделение было припасено самое, по их мнению, зажигательное. Чуть ли не в прямом смысле этого слова. Про музыку уже нельзя было сказать, что она звучала. Музыка ревела и грохотала. Да и музыка ли это? Разнузданные парни и полуголые девки носились и скакали по сцене, демонстрируя позы, которые ещё совсем недавно считались непристойными. И, по моему, весьма справедливо. Безумствовали световые эффекты. Полыхали пиротехнические фонтаны. Но самым главным во всём этом действе был, конечно, гипнотизирующий ритм, захватывающий нервную систему, подавляющий, доводящий до экстаза и исступления, до потери человеческого облика. Мне казалось, что многие теряли его с очевидным удовольствием. Из моих мальчишек спокойней всех вёл себя Николай. Младшие вопили и дергались, как и все. Наши женщины с разгорячёнными лицами били в ладони. Только Пётр скептически ухмылялся, оставаясь насмешливо спокойным. 

Двадцать первый век, тысячи лет культурного наследия! Я закрыл глаза, и передо мной возникла картина. На опушке джунглей горят костры. Перед ними полуголые туземцы то подымали, то опускали какие-то шкуры, закрывая и открывая блеск пламени. Толпа других кривлялась, вопила и прыгала в этом мелькающем свете. Грохотали барабаны. Завывали невидимые мне трубы. Иногда вперёд выскакивал здоровенный негр и оглушительно гудел в огромную раковину, перекрывая даже грохот там-тамов. Вдруг густая листва раздвинулась и из тьмы ветвей высунудась безобразная длиноволосая образина. Широко разинув пасть, она издала невероятной мощи пронзительный вопль, и снова исчезла в тёмной гуще какого-то баобаба. Вопль был так силён, что я очнулся и открыл глаза. Сходство происходящего на сцене и только что виденного было настолько разительно, что я даже рассмеялся. Вопил длиноволосый субъект, почти влипнув губами в микрофон.  

Наконец, после длительных оваций и истерических воплей публики всё благополучно завершилось, и наступила благостная тишина. Относительная, конечно. Мои мальчики куда-то исчезли, и, распростившись с Крутиковыми, мы поехали домой. 

Ехали молча. Я чувствовал, что между нами возникла какая-то неловкость. 

- Тебе конечно не понравилось. Чепуха, но…- она не могла сразу подобрать нужное слово. 

- Оживляет и встряхивает. 

- Что-то в этом роде. Не нужно было ходить? 

- Если тебе это приятно, – я взял её за руку, – то можно было и сходить. Мальчишкам, по-моему, понравилось. К тому же престижно. 

- Знаешь, это для молодёжи. Мы уже немножко старенькие. Но правильно ты сказал: встряхивает. Иногда можно же себе позволить! Мы с тобой кроме филармонии почти никуда не ходим. 

- Можно, конечно. Только при стариках не проговорись. 

- А почему? 

- А потому, что они невольно произведут в уме подсчёт. Сколько мы им даем в месяц и сколько «спустили» за один вечер. Будет неловко. – Она молчала. 

- Прости. Больше это не повторится. Деньги с прошлого месяца остались. 

Она быстро заснула, а я долго не мог. Весь этот одуряющий грохот стоял у меня в ушах. Работают на самые примитивные инстинкты. И это не Российская дурость. Так во всём мире. Мы ещё только приобщаемся. Рост техники и материального достатка опережает рост культуры. А что мне, собственно, не нравиться? Эротика с налётом порно? Да нет. Чрезмерность в побочных эффектах? Так они уже, пожалуй, не побочные. Тут дело в нервной системе и вкусе. Примитив ритмов, мелодий? Ну да. Но вкусы у людей разные. Не все «тянут» на Бетховена, а, тем более, на Шостаковича. Но им же тоже надо что-то дать! Денег жалко. Это тебе жалко, а толпе подростков и даже старше вовсе не жалко. Они считают, что получили вполне адекватно. Вот и мои парни и не глупые, и даже малость начитанные были вполне довольны. В общем, не делай из этого трагедию. Каждому своё. Как-то незаметно под эти мысли и заснул. 

___ 

Мы были в гостях у внука. Вполне нормальный младенец. С удовольствием поносил его на руках. Молодые куда-то укатили, а своё чадо, как водится, подкинули предкам. Жили они теперь, как я уже говорил, на той же лестничной клетке, что и родители. В отличной трёхкомнатной квартире. Машину дед Аркадий им тоже поменял на новую. Но настроение у Аркадия Александровича было скверное. Мне он поведал, что партнеры (мафиози) совсем обнаглели, и его, возможно, попытаются сместить. Брат в Израиле вроде бы уже освоился, и можно было бы попытаться переехать, но жаль оставлять бандитам такое налаженное и прибыльное дело. Однако, спорить с ними не приходиться, а то можно нарваться на очень большие неприятности. И вообще, у него плохие предчувствия. 

«Вашего парня я устроил с большим трудом. Если меня уберут, то его в лучшем случае тут же выставят. Этот громила Николай смотрит на него очень косо. Он везде расставил своих людей, а этот вроде как мой. Как бы с ним чего не случилось!» – Меня это насторожило. 

Борьба за выживание. 

Как Фёдору удалось пристроить мой магнитофон к телефону своего начальника, я не знаю. Но когда мы прослушали плёнки, у нас волосы стали дыбом. Поразительная беспечность! Как они не боятся так откровенничать? Но ещё страшнее была информация с «жука», которого Фёдор пристроил под крышкой письменного стола мрачного Николая. Если обобщить всю эту жутковатую информацию, то становилось ясно, что жить Феде осталось совсем не долго. А заодно и моему свату. Похоже, что N с Николаем решили захватить руководство фирмой в свои руки. Глупо. В сфере коммерции им до Аркадия Александровича далеко. И ещё неизвестно, как на это среагируют другие компаньоны. Впрочем, возможно их просто поставят перед фактом. 

Сват любил брать с собой в поездки в качестве охранника Фёдора. Оно и понятно. Так вот. Прикончив обоих, тело Фёдора предполагалось убрать, чтобы подозрение пало на него. Ну, сволочи. Я предложил Феде немедленно сматываться, но он уже «завёлся». Кроме того, нужно было спасать Аркадия Александровича. В общем, если кому-то нужен сценарий для очередного детектива, так милости просим. От меня требовались пока только деньги. Сравнительно не много. Хотя согласно разработанному Фёдором плану первый удар наносил именно я. Собственно были и другие варианты, но все они казались сомнительными. Убрать нужно было в первую очередь самого опасного противника – Николая. Остальных брал на себя Фёдор со своими ребятами. Меня в детали не посвящали и ни с кем не знакомили. Главное теперь было дожить до намеченного срока. 

«Чёрный нал» отвозил по мере его накопления лично Николай. Точные сроки кроме него знал только Аркадий Александрович. Значит, необходимо было ввести его в «игру». Первая его реакция была бурно негативная. Он категорически возражал против «таких методов». Пришлось дать ему прослушать плёнки, где его устранение обсуждалось спокойно и по деловому. Альтернативой было только немедленное бегство. Это технически не просто и к тому же грозило изрядными материальными потерями. Такого старый коммерсант перенести не мог. Вот внука с детьми следовало для страховки отправить в Израиль. Хотя это могло навести будущих следователей на нехорошие предположения. Но риск был слишком велик. На следующий день я поехал на кладбище. 

_____ 

Всё было на своих местах. Окружающие, глядевшие на меня с фотографий, могли уже считаться старыми знакомыми. Мои, естественно, тоже были на месте. Приехал я из понятных соображений на такси. Высадился за пару кварталов от своей конечной цели, чтобы бредя в окружении памятников, проникнуться тем особым кладбищенским настроением, вычёркивающим из мыслей, по возможности, всё суетное и мелкое. Здесь решались порой вопросы, масштаба «быть или не быть!» Примерно те, которые стояли сейчас передо мной. Ситуация, в которую меня вовлекали обстоятельства, мне очень не нравилась. Я, как мне казалось, вполне осознавал опасность для себя лично и для своей семьи. Это Фёде нечего было терять! Кроме своей жизни, естественно. Итак, совершил ли я ошибку, впутавшись в эту смертельную борьбу за власть и деньги? Да и впутался ли я? Не меня ли впутали обстоятельства? В прошлые разы всё было в смысле необходимости куда проще. А сейчас? 

- Виктор Павлович, понимаю, что «здравствуйте» в данной ситуации неуместно. Рад вспомнить Вас! Что вы думаете по поводу ситуации, в которой я оказался? – Выложил на столик закуску и питьё. 

- Вы правы. Ситуация неприятная и весьма опасная. То, что вы попали в неё – дело случая. От вас тут мало что зависело. Главная проблема в том, что вам противостоит целая организация, тесно связанная к тому же с властями. Это прискорбно, но факт. Всех уничтожить просто невозможно. Они направят против вас ещё и силовые структуры. Такой тандем вам не одолеть. 

- Но и сидеть, сложа руки, ведь тоже нельзя! Они же нас уже приговорили! 

- Ну, не вас. 

- Вы хотите, чтобы я отошёл в сторону и спокойно наблюдал, как будут убивать Фёдора и моего свата? Это как-то уж совсем бесчеловечно. 

- Вы живёте в разбойничьем и откровенно жестоком мире. Циничном и опасном. У нас в России ситуация ещё более обострённая, но, в сущности, таков весь мир. Благородные поступки редки и не составляют сути этого мира. Не играют заметной роли в его развитии. 

- Генерал, вы циничны. 

- Если под этим понимать нелицеприятную откровенность, то что ж! В конце концов, дело же не в названии! Нельзя принимать правильных решений без осознания реалий. Реалий, а не благородных фантазий. 

- Но и личные качества участников событий тоже нужно себе представлять. 

- Да, они тоже входят в эти реалии. В них действительно случается и элемент благородства, но значимость его, повторяю, как правило, не велика. 

- И что же делать в данной конкретной ситуации? 

- По возможности не встревать. Для Фёдора – это его родная стихия. Аркадий Александрович тоже знал, с кем имеет дело. 

- Говорит, что по началу не знал. Чиновник, некогда предложивший ему деньги, был вполне респектабелен и источник денег скрыл. Это уже потом обнаружилось, что деньги криминальные. 

- Верится с трудом. 

- Баба Лена, ты тоже думаешь, что не надо вмешиваться? 

- Ты уже вмешался. Может на этом и остановишься? Подумай, чем рискуешь! На тебе же дети! - 

Выпил и закусил копчёным салом. Жуя, вышел из ограды и обошёл соседей. Знакомые лица, уже привычные мысли. Трепыхайся, или хоть в щель заползи, а кончается всё вот этим. Но пока трепыхаешься, надо всё же это делать достойно. 

- Валентин, ты их не слушай. Дави бандитскую сволочь как можешь. Эх, мне бы твои года! 

- А кончил бы пулей из-за угла. 

- Ну и что? Вот я в своей постеле кончился. Оно так лучше? 

- Маркелыч, это всё – кому как. Всяк по себе выбирает. – Молчим. Выпил ещё немного. 

- Виктор Павлович, вот вы говорите, что мир наш такой сякой. Но ведь он всегда таким был! Так сказать, изначально. Сейчас, вроде бы, всё же лучше, чем пару тысяч лет назад. Даже пару сот. Такова ведь его естественная природа! 

- Природа, знаете ли, всегда естественна. Что до мира, то да, всегда был таков. О заметном прогрессе в сфере нравов я бы не говорил. То, что мы наблюдаем в богатых странах – очень не прочно. И исчезает быстро с убытием этого самого благополучия. 

- Значит, путь к миру более очеловеченному лежит через материальное благополучие? 

- Полагаю, что это лишь одна компонента среди прочих. А есть ли, существует ли полный набор таких компонент, наличие которых гарантирует мир людей добрых, высоконравственных, я не уверен. Кое-что лежит в самой сути человеческой психики, от дикого животного мира происходящей. Боюсь, что для исправления ситуации потребуется массовое генетическое вмешательство, а это, как вы догадываетесь, сегодня ещё фантастично. Кажется, нечто подобное описано у Лема. 

- Вы говорите о генетической евгенике? 

- Что-то в этом роде. Ведь даже в благополучных странах разве нет преступности? Там полно социально ущемлённых, фанатиков веры и просто людей со «сдвинутой» психикой. Их вредоносность будет расти по мере технического прогресса. В мире, даже материально благополучном, всегда найдётся достаточно людей, готовых наказать уничтожением всё остальное человечество. Особенно в нынешнее переходное время. 

- И куда же мы переходим? 

- Вот тут единого мнения нет. Но почти все считают, что лучше не станет. 

- Лучше в материальном или моральном отношении? 

- И в том, и в другом. Человек даже в благополучных странах всё больше выходит за пределы религиозного патернализма, социального контроля, культурного самоконтроля, ибо культура разлагается. Человек юга напротив, всё больше попадает под контроль религии в её весьма модернизированной форме, а, точнее говоря, под контроль вождей, эту религию представляющих. В массовом масштабе народ психологически программируется, что создает широчайшие возможности управления и манипулирования социумом. 

- Виктор, Валентин, да куда вас заносит? Бандиты людей пострелять хотят, а вы об мировых проблемах. 

- Верно. Валентин Николаевич, чувствую, что вы всё же вмешаетесь. Право зря. Ценой собственного благополучия, а быть может и жизни, вы кого хотите защитить? Свата, так он, повторяю, должен был разобраться, прежде чем от бандитов деньги брать. Нечего было связываться. Фёдор! Так он со своими ребятами и без вас с ними разберётся. Это их стихия. Вам туда лезть зачем? Этот Николай – тип действительно мерзкий. Убийца. Но он же не один там! А своё стремление, как нынче говорят, адреналину себе добавить, следует в данном случае пресекать. На то и голова дана. Чувство ответственности перед семьёй вас должно остановить. Так мы с Еленой Николаевной считаем. А Маркелыча не слушайте. Он, деликатно выражаясь, не аналитик. Перебираться же сюда спешить не стоит. Здесь полный покой, но и полное забвение. Не будет вас, к нам сюда никто не придёт. Вот это и будет настоящая смерть. Помните у Михаила Юрьевича? 

«Боюсь не смерти я, о нет. 

Боюсь исчезнуть совершенно».  

- Она же всё едино будет. Не уйти от неё. Ну, проживёт Валентин ещё сколько-то лет, а дале что? Всё едино, 

помрёт. 

Вдруг чей-то сторонний голос вмешался в наш разговор. 

«Есть упоение в бою 

У чёрной бездны на краю». 

Это кто такой? Всё поплыло у меня перед глазами, и я отключился. 

Когда пришёл в себя и оторвал голову от столика, почувствовал, как затекла шея. Мёртвые молчали, безучастно глядя на меня со своих фотографий. Как это он сказал: «Есть упоение в бою…» Есть, есть. Это тоже фактор «за». И как это я скажу Фёдору? «Не хочу вмешиваться, потому как трезвый анализ показывает нерациональность моего личного участия. Вы уж как-то сами, без меня. Меня же, вроде, убивать не собираются!» И как это он на меня после этого посмотрит? Брр. 

Но вот Пётр! Он же не вмешивается! Его не трогают, его это вообще не касается, и он не вмешивается. Пётр позвонил вечером. 

- Мне тут Фёдор описал ситуацию. Они вроде бы собираются вас прикончить? Я плёнки прослушал. Можете на меня рассчитывать. 

- Спасибо. Без крайней надобности в это дело лучше не встревать. Уж очень опасно. 

- Понятное дело. Но куда уж больше, если они планируют вас устранять. Пусть вас лично и нет, но не будете же вы спокойненько смотреть, как ваших родных и друзей приканчивают! 

- Не буду, конечно. 

- Вот и я об этом. – Что ж, поступал он явно нерационально, но благородно. В сторону не отошёл и друзей в опасности не бросил. А может быть в этой якобы нерациональности некая высшая рациональность и состоит? Нечто антиживотное. Некий момент истины: кто ты есть? В мутной бессвязности повседневного бытия свидетельство о своём всё же человеческом статусе! 

Антитеррор. 

Акция, которую мы назвали «Избавление», прошла успешно, т.е. без последствий. Тогда я ещё не понимал, что избавились мы только от одного из участников, а второй, оставшийся нас прикрывал, т.к. платежи продолжались и их размеры даже увеличились, поскольку доходы теперь делились на двоих. Но так продолжалось всего один месяц, когда к нам пожаловал некто, представившийся Николаем Николаевичем. Пожаловал по согласованию с третьим компаньоном. На совещании нас было шестеро. Кроме А.А. от нас присутствовал начальник службы безопасности и я. Зачем я – не знаю. Но сват пригласил! Какие-то, видимо, у него были свои соображения. Может быть, он считал, что вся акция «Избавление» была моих рук делом? От милицейской крыши был некий полковник. Я так и не понял, кого он конкретно представлял, милицию или прокуратуру? Остальные двое – представители «наследников», т.е. тех, кто пришел к руководству бандитами на смену убранных. Их появление могло лишний раз засвидетельствовать низкую эффективность индивидуального террора. Впрочем, не представляй они для нас непосредственной угрозы, не было бы никакого террора. Да это и не террор вовсе, а, скорей, самозащита. Возможно, новые главари были нам ещё и признательны. Может быть, окажутся и умней! 

Первым Аркадий Александрович предоставил слово представителю «братков». Смысл выступления Николая Николаевича состоял в том, что он признал ошибки «предыдущего руководства». «Жадность, как известно, фраеров губит». Этим он осудил своих предшественников. И ещё сказал, что «смена руководства (каков эффемизм!) у них не должна сказываться на работе фирмы. Все знают свои обязанности. Распределение прибыли будет таким, как до инцидента»». Аркадий Александрович высказался в том духе, что новое руководство должно пресекать возможные поползновения отдельных своих представителей к переделу доходов или смещению руководства. «Если я вас не устраиваю, то смену руководства можно произвести более цивилизованными способами». На это Николай Николаевич заметил, что о смене руководства не может быть и речи. Фирма работает вполне успешно. Никаких нарушений и даже поползновений к этому допущено не будет. Представитель «органов» сказал, что возражений не имеет, но по ходу дела возникают ситуации, для разрешения которых приходится пользоваться услугами новых людей, что влечёт за собой дополнительные расходы. Шеф заверил его, что каждый такой случай будет рассматриваться особо. На этом совещание закончилось. У меня было странное ощущение, что я не с «братками» общался, а присутствовал на вполне респектабельном собрании солидного и вполне цивилизованного учереждения. Ну-ну! 

Когда все разошлись, мы с шефом остались одни. Почти по Штирлицу. «А вы, Валентин Николаевич, задержитесь.» 

- Ну, теперь вы в курсе наших дел. Похоже, что я вам жизнью обязан. К сожалению, моя служба безопасности не сработала. Убирать полковника я не стану – он бывает очень полезен, но выговор ему уже сделал. Он свою недоработку признал. Ничего себе недоработка! С моим устранением он и сам бы в лучшем случае вылетел отсюда. Но он тоже прав. Его люди были как бы в двойном подчинении. Теперь, когда везде ребята Фёдора и его, работать ему будет несомненно легче. – Для себя я понял, что с Фёдором, который теперь заместитель полковника, надо провести определённую работу. –  

Что заставило вас заняться вопросами безопасности? Спрашиваю не только из чистого любопытства. 

- Вы же сами меня к этому подтолкнули, когда сказали про Фёдора: «Как бы с ним чего не случилось!» Сначала я не хотел вмешиваться. Фёдор бы и сам управился. Он в таких ситуациях вполне способен постоять за себя. Но, прослушав плёнки, я всё же решил принять в этом деле непосредственное участие. 

- Я, Рива и вся наша семья безмерно благодарны вам. Не знаю даже, как и чём нашу благодарность выразить. 

- Вы уже выразили. По моим представлениям – это и есть родственные отношения в действии. Я. знаете, тоже задумался о целесообразности переезда со временем в другую страну. Уж очень тут делается опасно. Тем более, что, вмешавшись, я в какой-то мере поставил под удар и свою семью. Я не уверен, что «братки» не преподнесут нам ещё какой-нибудь сюрприз. 

- Вы правы. Как я понимаю, вы не будете возражать против переезда Люды с Толей в Израиль? 

- Если теперь такая возможность появилась, то не буду. 

- Хочу вас заверить, что в случае вашего переезда моя материальная поддержка вам, разумеется, обеспечена. Но надо продержаться здесь подольше. Это залог нашего с вами будущего благополучия. Нас и наших детей. Надо пользоваться ситуацией. Она не продлится вечно. В будущем я буду просить вашей помощи в решении отдельных проблем. Не мало ситуаций, когда нужен абсолютно доверенный человек. Не стоит уверять, что вам я доверяю, как самому себе.  

___ 

Когда-то неизменность кладбищенской обители представлялась сама собой разумеющейся. Сегодня у нас – это уже не так. Прийти и обнаружить могилы своих близких оскверненными – это теперь запросто. Но, слава Аллаху, всё на месте. Свои кладбищенские походы я продолжаю, естественно, держать в секрете. Со стороны они, конечно же, смотрятся странно. 

Первым я услышал Маркелыча. 

- А лихо ты его уделал! Рисковый ты парень. Люблю таких! 

- В сущности, дело решали доли секунды. Очень, скажу вам, рискованная была операция! Вам чертовски везёт. Вы хоть понимаете, что были на волосок от гибели? 

- Понимаю. Сказывается отсутствие профессиональных навыков. 

- Ваше везение не только в том, что вам удалось спусковой крючок нажать чуть раньше него, но и в отношении к расследованию милиции. 

- Извините уж мой цинизм, но за что же они у нас деньги получают? Вы считаете меня преступником? По-вашему следовало подождать, пока они убьют Фёдора, моего свата? А, может быть, и меня самого! Я вас правильно понял, генерал? – Длительное молчание. Я уже начал беспокоиться. 

- Возможно, степень моей правоты представляется мне завышенной. Шаблонное мышление? В наше время жертвы не сопротивлялись. 

- Политические. 

- Сейчас другое время. Признаю. Но даже если подвести ваши действия под превентивную самозащиту, то они, простите, всё равно представляются мне нерациональными. У Альбиндера достаточно денег, что бы вам самому не лезть под пули. 

- С точки зрения формальной логики, вы, пожалуй, правы. Но, позвольте вам заметить, что человек во многом существо иррациональное. Роль эмоциональной составляющей в его поступках порой очень велика. Кстати, за открытие закономерности отклонения человеческих поступков от стандартных логически обоснованных моделей недавно дали Нобелевскую премию. Отклоняясь от темы ещё больше, хочу высказать предположение, что отмечаемая иррациональность поведения порой лишь кажущаяся. Просто недоучитываются некие внутренние чуть ли не физиологические факторы. 

- Чем философии разводить, подумай, что на этой дорожке тебя может ожидать то? По здравому смыслу вы с твоим Альбиндером в безопасности, поскольку полезны. А вот захочет кто из ихней братии посчитаться с тобой и Федей за Николая и тех троих, что Федя подорвал? Что тогда? 

- А кто знает достоверно, что это я его прикончил? Моё имя в деле не фигурирует. 

- Фигурирует – не фигурирует! Фёдор знает. Альбиндер тоже. Мало что ли? 

- Уехать мне? 

- Со временем может и придётся. 

- А может перебраться ему в другой город? 

- Захотят – найдут. 

- Значит все мои неприятности из-за того, что связался с -Альбиндером? Так это же от меня не зависело. 

- А Фёдора кто к нему пристроил? 

- Получается как в той восточной поговорке: Ни одно доброе дело не остается безнаказанным! 

- Получается. 

- Ты, Валентин, начни Нину свою готовить. Думаешь, легко -человеку с места сорваться? Да ещё в Израиль к евреям. 

- Пожалуй. Собственно, пока мне вроде ничего не угрожает. – Выпил немного. По привычке прошёлся вдоль окрестных памятников, где всё было знакомо до последней щербинки. 

- А ведь я ещё и грабитель! В одном только бумажнике у него было больше трёх тысяч. А ещё кейс! Он ведь вёз месячную выручку ! Интересно, почему никто об этом не вспоминает? 

- Альбиндер считает, что это ваша законная добыча. Что-то вроде платы за уничтожение самого опасного врага. А кто ещё мог вспомнить? Ведь вместе с шефом ребята Николая взорвали и их бухгалтера. 

- Положение моё несколько скользкое. Деньги, конечно, пригодятся. С работы меня попёрли. Но тогда получается, я и впрямь грабитель. 

- Валентин, это всё интеллигентские выкрутасы. С тобой очень многие с удовольствием поменялись бы. Ты ж о куске хлеба думать не должен. Да и у Альбиндера получаешь. Теперь он к тебе совсем проникся. Кабы не ты, что бы с ним сейчас было? Думаешь, он это не понимает? 

- Видимо, придётся вам всё же уехать. Перемена обстановки влияет благотворно. Да и опасность пребывания здесь не шуточная. Кстати, зачем вы взяли и храните пистолет Николая? Это неразумно. На таких вот глупостях частенько и попадаются. 

- Вы правы, конечно. Уж очень редкая модель. Подскажите, чем в жизни заняться? 

- Альбиндер вас займёт. Можете не сомневаться. 

- Это снова заниматься коммерцией. Причём несомненно с криминальным оттенком. И исключительно ради денег. 

- Ну, почему вы так настроены? Там тоже проблемы. Порой довольно сложные. Разве решать их менее интересно, чем читать один и тот же курс туповатым бездельникам? Сложней будет в случае вашего переезда в Израиль. Но погодите. Жизнь подскажет. 

______ 

Последствия. 

Весна в разгаре. Теплынь. Всё цветёт. Зря я беспокоился о своем досуге. Сват пристроил меня к себе в помощники. Оформил охранником. Забавно. Но я получил право на оружие! Зарплату получаю. Семь в кассе и ещё столько же в конверте. Обманываем государство. Привыкли. Выполняю разные поручения шефа. Иногда очень деликатные, связанные, чаще всего, с получением и передачей денег. Числюсь за службой безопасности, но и полковник и Федя всё понимают, и лишних слов не произносят. 

Дома уже с неделю один. Детишки с Ниной укатили в Европу. Сначала собирались со школьной группой младшие. Колю еле уговорил. Он закончил курсы, и всё норовил сесть за трактор. Пришлось его гипотетическую зарплату выплатить Маше. Там дела были неважные, но я старался не вмешиваться. В общем, все уехали. Ещё и Петьку с собой прихватили. Благодаря кейсу, с деньгами у меня стало свободней. Да и зарплата шла! Нина долгое время просто разрывалась на части. И мужа одного не хотелось оставлять, и детей одних отпускать, но вот решилась. С Петькой было не просто. Деньги дали Лёле, и она платила. А уж что она Петру наплела, так и не знаю. В общем, уехали. 

На работу я ходил почти каждый день. Обычно мы с Аркадием Александровичем с вечера сговаривались. Он тоже жил один. Рива отправилась к внуку и к детям. Иногда мы с ним вместе обедали. Дела фирмы шли превосходно, и это как-то успокаивало. Ещё бы! Нас прикрывали со всех  

сторон. В приличной стране, правда, многие наши коммерческие операции вызвали бы, деликатно выражаясь, некоторое недоумение, но мы были у себя дома. Здесь и не такое сходило с рук. 

______ 

Покушение. 

Сегодня мы договорились встретиться пораньше. Вечером я долго читал и заснул на «генеральской» половине. Когда встал, было ещё довольно темно. Рань, да ещё и утро пасмурное. Подошёл к окну уточнить погоду. Вроде бы мне не всё равно. Но погода – это наш национальный пунктик. Над блоком гаражей и сараев, что вытянулись вдоль нашего дома, одиноко светил фонарь. В такую рань естественно ни живой души. Линия гаражей начиналась примерно на уровне моего кухонного окна. Сначала я даже не понял, что мне показалось необычным. Мелочь, но всё же! Тень. Как будто за углом крайнего гаража в невидимом мне пространстве кто-то стоял. Смотрю пристальней. Тень шевельнулась. Понятно. Кто же это так рано? И почему стоит за углом? А ведь как раз к моему выходу. Если знать намеченное время. Но кроме нас с шефом ведь никто не знает! Холодок пробежал по телу. Спокойно. Маловероятно, но не исключено. Стоит, но тень уже другая. Естественно. Не истукан же он. И что делать? Выходить обычным путём нельзя. Это, если мои предположения верны, значит просто подставиться. Слезть с моего второго этажа не проблема. Быстро оделся. Проверил оружие и поставил глушитель. Спустился с балкона и обошёл дом слева. Перебежал к гаражам. Осторожно выглядываю из-за крайнего. Чёрт возьми! Действительно стоит некто. Курит. Вокруг никого и уже светает. Вот примерно сейчас я должен был выйти. И что делать? Где гарантии, что это не просто случайный человек, бог знает, зачем здесь торчащий. Вдруг хлопнула входная дверь подъезда – она у нас двойная. И всё стало проясняться. Субъект сунул руку за пазуху и прильнул к стенке гаража. Хлопнула вторая дверь. Что он выхватил из-за пазухи, мне было не видно, но вряд ли бумажник. Вероятность наихудшего варианта стремительно наростала. Поскольку вышел не я, он отшатнулся и спрятал …бумажник на место. Шаг влево и выбрасываю вперёд обе руки с пистолетом. Видно, нашумел. Он тут же обернулся и выхватил пистолет. Теперь это уже было очевидно. Ну, нужны ещё доказательства? Товарищ генерал, может быть, подождать пока начнёт стрелять? Он дёрнулся, но тоже выстрелил. Пуля свистнула в опасной близости. Ах ты сволочь! Раз, два и три. Упал на колени, но пистолет не выпустил. Спокойно выстрелил ещё три раза. Я расстреливал его как в тире. Упал ничком. Кажется, хватит. Вроде бы я ни разу не промахнулся. Да и мудрено с такого расстояния. После семи дырок шансов у него не много. А ведь где-то рядом его почти наверняка ждёт машина. И там, опять же почти наверняка, ещё кто-то. Быстро убрался домой. Тем же путём. Уже через пару минут спускаюсь по лестнице. Глупо. Почему сразу не взял ключи? Может надо было опять по верёвке и прямо к своему гаражу, но поздно. Открываю наружную дверь, сжимая пистолет в кармане. Даже потом прошибло. Никого. Присмотревшись, вижу кончик ноги. Игнорирую. Стремительно к гаражу. Через пару минут вывел машину. Закрыл гараж. Еду и смотрю на то место, где он должен лежать. О, Чудо! Никого нет! Когда успели убрать? Стремительно уехал. 

Значит, за меня всё же взялись. Вот тебе и логика. Но как они узнали время? Да, сматываться надо. 

Аркадий Александрович уже ждал. Нынче мы едем по «лесным» делам. Новое направление нашей разносторонней деятельности. Пытаюсь что-то прочесть на лице шефа. Скажем, удивление от моего появления. Ничего. Подал мне бумаги. Большим усилием воли концентрирую на них своё внимание. Да, заработать можно прилично. Список лиц, с которыми нужно договориться. Но зачем нужен я? Ага, это дело будет теперь целиком на мне. У него и других хватает. Что ж, растём! Следующий адрес – пароходство. И так до обеда. Вернулись в офис. Фёдор на месте Полковник тоже. Обедаем сегодня с шефом. Обед секретарша Ниночка приносит из ближайшего ресторана. За обедом обсуждаем новости из Израиля. Фотографии мальца просто прелесть. Пока он говорил по телефону, я написал на бланке фирмы.  

«Кабинет и машина вероятно прослушиваются. Сегодня утром меня пытались подстрелить. Найдите способ нам посовещаться вне этих стен. Целесообразно присутствие полковника и Фёдора. Пожалуйста, без звуковых эмоций». 

У него форменным образом глаза на лоб полезли, но соорентировался на удивление быстро. Через секретаршу вызвал Фёдора и полковника.  

- Есть одна встреча, где ваше присутствие весьма желательно. Поедете со мной. Валентин Николаевич, у вас вроде на сегодня дел больше нет? – Дела были, но, разумеется, я отвечал утвердительно. Полковник начал было «возникать», но шеф его быстро пресёк. – Это не надолго. Поехали. 

- Так я домой? 

- Да, ваше присутствие, извините, в этом деле не обязательно. 

Они доехали до ближайшего скверика. Я, естественно, за ними. Уселись на некое подобие скамейки, и я кратко изложил утренние события. Полковник сходу занялся делом по существу. 

- Где и когда вы договаривались о встрече утром? 

- В кабинете Аркадия Александровича. Никто при этом не присутствовал. Никому я об этом не говорил. Домашние вообще в отъезде. 

- Я тоже ни с кем этот вопрос не обсуждал. – Небольшая заминка. Фёдор пытался что-то сказать, но полковник его перебил. 

Фёдор, достанешь отвёртку и кусачки. Я немного попорчу селектор в Вашем кабинете. – Это шефу. – Придут мои ребята и займутся его ремонтом. А мы пока съездим на место действия. 

Всё было разыграно, как по нотам. Двое парней занялись ремонтом селектора, а мы поехали ко мне. Уже без шефа. Хватка у нашего начальника службы безопасности была, что надо. Видимо, ему нужно было всё же убедиться в достоверности моих слов. Убедился. Даже показал следы. Ноги по земле волочились, когда кто-то тащил киллера на себе.  

Когда вернулись в офис, картина и здесь была уже выяснена. Селектор снова работал, и Нина вроде бы была завидно спокойна. Докладывал полковник в холле, а его ребята в это время обследовали кабинет шефа. В ящике стола нашей милой Ниночки обнаружили магнитофон. Ящик был укорочен, а магнитофон укреплён на задней стенке стола. От селектора к нему шли провода. Всё, что говорили в кабинете, при необходимости записывалось на плёнку. Трудно представить себе, что Нина об этом не знала. Вот так дела! Судя по сегодняшнему акту, это была работа «братков». Впрочем, твёрдых гарантий на этот счёт не было. 

Потом шеф звонил по мобильнику Николаю Николаевичу. 

- Это Альбиндер. Николай Николаевич, у меня к вам серьёзное дело. Мы разворачиваем новое направление. Весьма многообещающее. Курирует вопрос известный вам мой родственник Валентин Николаевич. Сегодня утром на него было совершено покушение. Нет, он жив и здоров. Нападавший убит или тяжело ранен. Его тело тут же убрали. Возможно – это неведомые нам пока конкуренты. Требуется ваша помощь. Боюсь, что кто-то пытается нам помешать. Спасибо. Буду ждать результатов. Звоните в любое время. Что можно ещё сделать? – Это уже мне. Зашёл Федор. 

- Поехали. Отвезу тебя домой. 

- Может быть, переберётесь на некоторое время ко мне? 

- Спасибо. Я в такой ситуации лучше чувствую себя дома. 

Мы ехали в машине Фёдора. Двое его парней ехали за нами. Около моего дома они вышли и обследовали окрестности. Потом я заперся и принялся размышлять. Доминировало в моих размышлениях слово «допрыгался». Собственно, в чём моя вина? 

За что меня хотят убрать? Кстати, кто? Похоже, что это нечто личное. Кто-то из друзей покойного Николая. Придётся подождать. Хуже, если на меня ополчился организованный криминал. А им и поручили расследование. Забавно. Но я ведь не мог тогда не вмешаться? Возможно, это ответ определённой группы за уничтожение верхушки, осуществлённое Фёдором с его ребятами. Просто с меня начали. Придётся подождать.  

Зазвонил телефон. Шеф сообщил, что представители наших компаньонов сейчас прибудут для ещё одного обследования места происшествия. Мне выходить не нужно, так как Фёдор с ними. Не очень компаньоны друг другу доверяют. Через часок пожаловал сам Федя. Следы нашли. Там ребята в этих делах разбирающиеся. Нашли даже гильзу.  

Киллера вычислили через два дня. По неявке на работу и по регистрационной книге кладбища. Им оказался человек, через которого наша Нина передавала кассеты. Он их сам прослушивал. Мотив – личная месть. Почему мне? Не ясно. В кабинете об этом ни слова не было сказано. Как-то догадался. Или были ещё и другие каналы утечки информации. Парень, который его ждал в машине, а потом отвёз тело домой, его друг и нынче в бегах. Им займутся. В милиции заведено уголовное дело. 

На совещании у шефа мы пришли к выводу, что вряд ли это делалось с санкции верхушки. Это действительно что-то личное. 

Продолжаем работать в нормальном режиме. Впрочем, это только так говориться. В принципе мой отъезд был предрешён. 

______ 

Постепенно экзотика кладбища как бы тускнела. Не так, чтобы совсем пропала, но высокой торжественности, душевного трепета уже не стало. Не совсем, конечно. Эти печальные ряды надгробий, эти сонмы лиц с фотографий не могли уж совсем перестать действовать на психику. Мои, понятно, на месте. Поздоровался. 

- Ну, как закончился ваш детектив? 

- Действительно детектив. Среда такая. Вполне детективная, но и весьма деньгообразующая. 

- Как же этот тип узнал про время вашего выхода из дома? И зачем он пытался вас убить? 

- Узнал случайно. Через него секретарша передавала плёнку. Обычно через другого, но тот лёг в больницу. Новый человек! Вот он и полюбопытствовал. Видимо, собирался и других прикончить. Просто с меня начал. 

- Вот так? И даже не за деньги, а из чувства солидарности что ли? Мстил за друзей? 

- Похоже, что так. 

- Я бы усомнился. Слишком благородное и простое объяснение. Что-то тут не так. 

- У вас есть другое? Это почему-то всех устраивает. 

- А что секретарша? 

- «Раскололась», но продолжает работать. Под контролем, естественно. Мне, видимо, придётся, в конце концов, уехать. 

- Повторяю, испытываю большие сомнения относительно вашей версии. Пожалуй, придётся уехать. 

- Но тогда там нужно будет как-то деньги зарабатывать. А как – ума не приложу. 

- Не паникуйте. Деньги у вас есть, а, главное, свояк вас не оставит. В общем, как я понимаю, на скуку вы уже не жалуетесь. 

- Это верно, но хотелось бы другого. 

- Угодить на вас не просто. А ведь вам опять сказочно повезло. Где вы в армии служили? 

- Полковая разведка. Но я не долго. Комиссовали меньше чем через год. 

- Так вот откуда навыки! 

Нина с детьми приехала? 

- Да, баба Лена. 

Хорошая у тебя жена. 

- Очень хорошая. Повезло. Не стал я ей всю эту историю рассказывать. Чего зря человека нервировать? Она ночами спать перестанет. Вот Колька мой дальше учиться ни в какую. Куда его пристроить, ума не приложу. В деревню его тянет, на трактор. Там дядька у него, фермерствует. Приглашает в компаньоны. Опять же, дочка дядькина ему глянулась. 

- Ну, и чем плохо? При доме парень будет, при семье. 

- Да молод ещё! 

- Это пройдёт. 

- Да жизнь скушна в деревне! 

- Не глупи, Николаич, не всем стрелялками развлекаться. 

- Конечно, я препятствовать не стану. Грузовик уже купили. Опять на стрельбище палят. 

- А тебе опять пострелять охота? 

Если откровенно, то прыти поубавилось. 

Драка. 

Жизнь идёт без приключений. Работаю много. Даже какой-то интерес появился. И деньги «заколачиваем» вполне приличные. 

С Петром мы договорились встретиться на набережной. Пётр в штатском. Сидим – на воду глядим. У Петра проблемы. Грозят услать из города куда-то к чёрту на кулички. Ему до пенсии ещё пять лет «пахать», и срываться с насиженного места, разумеется, неохота. Я понимаю, что куда-нибудь в горячую точку он бы с полным удовольствием, но в глубинную тьмутаракань интереса никакого. И с квартирой сразу проблемы. И с детьми. Пытаюсь помочь. 

- Слушай, может, кому дать надо, что бы тебя в покое оставили? 

- Может, но у меня репутация плохая. От меня могут и не взять. Кстати, твоя моей деньги подсовывает разными способами. Ты скажи, чтобы перестала. 

- Но это же от души! Я не в курсе, но вполне одобряю. Просто моя жена человек такой. Да и деньги у нас снова появились. Надеюсь, ни в чём плохом ты нас не подозреваешь? – Усмехается. Молчим. 

- Может начать искать для тебя работу? Ты мне видишься начальником службы безопасности крупной фирмы. Банка, например. Кое-какие возможности у меня теперь есть. Ты же знаешь! – Молчит. 

- Я – человек армейский. Мой опыт для таких дел малопригоден. 

- Пётр, но ты же понимаешь, что переход на любую другую работу обязательно потребует какой-то переквалификации, какого-то приспособления к новым условиям. Ты хорошо бы вписался, к примеру, в иностранный легион, но не поедешь же ты во Францию? – Засмеялся. 

- Не поеду. 

- Так что же делать? Я вижу только две возможности. Или в частную фирму, или дать кому надо. Оба решения может и не идеальны, но другие вроде не просматриваются. Может у меня воображения не хватает? – Молчит. – Зайдём – выпьем – перекусим. 

- Опять за твой счёт? 

- Ну и что? Такой сегодня расклад. Ты же знаешь, я тебе друг. Я бы в такой ситуации и не задумался. 

- Будет «заливать». Ладно, пошли. 

В ресторане многолюдно, но столик на веранде мы нашли. Официант подскочил незамедлительно. Заказали по бифштексу, салату и бутылку водки. Потом добавили пива. После всего предполагалось кофе со своим, надёжным коньяком. Дело было не в экономии. Просто по последней статистике 90% продаваемого коньяка поддельные. 

- Федя очень славную деваху себе нашёл. Глядишь – женится. 

- Отлично. Рад за него. Он теперь хоть зарабатывать стал. 

- Опять твоя работа. Кабы не ты, пристрелили бы его давно. 

- Ладно. Я вроде как герой и выдающаяся личность. А ты на моём месте поступил бы иначе? – Спокойно дожевал, запил пивом. 

- Конечно, поступил бы так же. 

- Так что ты возникаешь? Давай лучше о твоём трудоустройстве. 

- Ничего тут не придумаешь. Пошлют – поеду. Что осталось – доработаю. 

Я достал мобильник и позвонил домой. 

- Нинок, мы с Петром в ресторане на набережной. А что дома? 

- У нас Лёля с детьми. Позвать? 

- Петя, твоя у нас с детьми. Поговоришь? 

- Дай. Лелёк, мы тут с Валентином немного задерживаемся. Нина вас домой отвезёт? 

- Может нам к вам подъехать? 

- Знаешь, противно тут. Полно пьяных мужиков. Не то заведение, куда с жёнами ходят. Ну, пока. Скоро буду. – Я набрал Фёдора. 

- Федя, мы тут с Петром в кабаке на набережной. Не присоединишься? 

- А с чего это вы? Или так? 

- Да вот Петру передислокация угрожает. Обсуждаем. 

- Ладно. Сейчас Зину домой отвезу и прибуду. 

Принесли кофе. Я добавил коньяк из карманной фляжки. 

Какой-то всклокоченный субъект развернул свободный стул и буквально плюхнулся к нам за стол. 

- Мужики, уважьте ветерана Афгана! Душа горит – добавить просит. И закурить бы. Не серчайте, мужики. – Рука его уже ухватила графинчик, в которой ещё оставалось грамм 150. Пётр перехватил его руку. 

Не нахальничай. В какой части служил? – Субъект нехотя выпустил графин и, слегка запинаясь, пробурчал. 

- 151 мотострелковая бригада. 

- Командир кто? 

- Комаров Владимир. Отчество запамятовал. Володька! Парень, что надо. 

- Всё врёшь. Никакой 151 бригады в Афгане не было. Дуй отсюда и быстро. – Детина выглядел внушительно и, видимо, к такому отпору не привык. Встал и злобно зашипел. 

- Ну, вы мне заплатите. Афганца оскорблять! – Подскочил официант, но вмешиваться не стал. 

- Ты не Афганец а засранец. – Это уже было, пожалуй, ни к чему. Что этот тип дерьмо, и так ясно. Официант что-то бормоча потащил его за рукав к выходу. Откуда-то появился ражий детина в форменной фуражке и процесс выдворения пошёл быстрее. Подошёл некто. Видимо, метрдотель. Извинился за инцидент. Закончил, однако, странной фразой. «Обычно ему наливают. Афганец, всё же!» В голосе звучало завуалированное осуждение нашей скаредности. 

- Да никакой он не афганец! Уж поверьте командиру роты спецназа. Воевал там не один год. Кроме того, ты попроси, а не нахальничай. – Метр исчез. 

Вот за это и не люблю наши рестораны. – Действительно, сбили настрой, но надо было ждать Фёдора. Я снова набрал его по мобильнику. 

- Федя, ты где? 

- Зину отвёз. Собираюсь к вам. 

- Федя, тут инцидент произошёл нехороший. Пьянь, под афганца работающая, привязалась. При выходе может быть продолжение. Если сможешь, прихвати пару ребят с собой. 

- Пусть Пётр позвонит своим, а я заеду. 

- Лады, ждём. 

Пётр позвонил. Минут через двадцать снова подошёл метр. 

- Там этот афганец собрал народ. Будет лучше, если я выведу вас служебным ходом. 

- Мы ждём приятеля. Спасибо. Как он придёт, воспользуемся вашим любезным предложением. Если можно, ещё кофе. – Фёдор появился минут через десять. А события явно назревали. Субъект уже два раза заглядывал в зал, щупая нас глазами. За несколько минут до прихода Фёдора, к нам подходил милицейский лейтенант и просил предъявить документы. Я уже числился помощником директора, но по удостоверению проходил как старший охранник. Выдумали для меня такую должность. Мент отдал майору честь, и что-то зашептал на ухо. Когда он отбыл, Пётр передал мне: «Советует уходить, пока он с нарядом здесь». 

Федя присел и тут же потянулся к бутылке. 

- Стоп. – Сказал Пётр. – Всё может случиться. Ты должен быть трезвым. Потом добавим с ребятами. 

Расплатились и вышли. По дороге Фёдор сунул мне в руку кастет. «Если что, кинешь в реку.» 

Через дорогу стоял наш «Афганец» в окружении четырёх парней. Силы были примерно равны. Трое наших спецназовцев стояли в сторонке. Внушительные ребята. «Мы подойдём к парапету, а если они навалятся, подходите тоже.» 

Мы с Петром не спеша двинулись. Фёдор пошёл к ребятам объяснять ситуацию. «Афганец» и его парни не очень решительно последовали за нами. Видимо, стоя мы выглядели более внушительно, чем за ресторанным столиком. Но их было пятеро! Это, конечно, придает смелости. Сзади у нас река, а спереди пяток охламонов, которые почему-то вознамерились нас проучить. Начались не то переговоры, не то перепалка. 

- Парни, – начал Петр, – лучше бы вам не ввязываться. Мы – спецназ. Покалечить можем. – По их представлениям, на спецназ мы «не тянули», а потому кто-то визгливым тенорком выкрикнул 

- Какой спецназ? За что друга нашего оскорбил? 

- Ваш друг никакой не афганец, а мурло наглое. – Такого они снести не могли и кинулись на нас, мешая друг другу. Кому-то я успел заехать в челюсть, но тут подоспели наши, и всё было кончено буквально в одну минуту. Неприятность произошла в самый последний момент. Наш лохматый «друг» на пару мгновений вырвался из рук Фёдора и успел пырнуть меня ножичком. На крик Фёдора я среагировать успел. Присел и выставил руку. Вот руку он мне и пропорол. От локтя и выше. В следующее мгновение он уже летел на газон, получив по полной мере. И подняться сразу не смог. Остальные четверо, весьма помятые, лежали смирно. Я стаскивал куртку и пытался унять кровь. 

- Командир, разреши – я его пристрелю. Или в реку сброшу. 

- Сам бы пристрелил, но нельзя. Свидетелей много. – Заскрипели тормоза милицейского УАЗика. 

_____ 

Рана почти зажила, но повязку еще не сняли. Вот так попадаешь в совершенно невероятную ситуацию. Из одной в другую. Поневоле возникает соответствующее мнение и о тебе. А ведь чистая случайность, которая могла произойти с любым. С таким же успехом можно было схлопотать невзначай кирпич на голову. Впрочем, налей мы «афганцу», может быть, ничего бы и не было. 

- Человеческое достоинство не позволило вам это сделать.  

- Никакой вины вашей тут нет. Просто неудачное стечение обстоятельств. 

- Спасибо за поддержку, генерал. 

- Это люди такие есть, которые к себе всякие неприятности притягивают. 

- Верно, баба Лена, но чем люди то эти виноваты? 

- Да кто ж тебя винит? Ты же слышал, что Виктор сказал. 

- Вот, сука! Зря его ваш Федя тогда не пристукнул. Ну, отсидит пять лет! Да ещё и не пять. Выпустят досрочно за отличное поведение. Так ведь ещё злее будет! Ещё натворит дел! 

- Ты, Маркелыч прав, но уж очень много свидетелей было. Хлопот не оберёшься. Он того и не стоит. Да и гадья такого нынче развелось – всех не прикончишь. 

- Какие планы на будущее? «Лесные дела» вроде наладились? 

- Наладились, но привкус у них неприятный. Лес-то по сути ворованный! Документы – сплошная липа. 

- Тебя это смущает? 

- Конечно, неприятно, хотя понимаю, нынче у государства не ворует только ленивый. 

- Или неспособный. 

- Конечно, Но это их дело. Мне вот неприятно. Кстати, шефу тоже. 

- Вот уж не думаю. Это он под вас подлаживается. Свату высокую нравственность демонстрирует. У него и не такие дела были. Вроде бы кто-то на ваш этот бизнес покушается? 

- Да, Виктор Павлович. Кусок то лакомый! Назревает битва титанов. У них тоже свои криминальные структуры и свои люди в верхах. Боюсь, будет серьёзная драчка. Довольно всё это противно. 

- Естественное дело! «Люди гибнут за металл» – давно известно и ничего нового. 

- От этого всё оно благородней не становится. Особенно, учитывая применяемые методы. 

- Валентин Николаевич, о чём вы? Бизнес в полудикой стране и благородство! Что с вами сегодня? 

- Но я же не о бизнесе и нравах вообще, а о конкретных людях! Понял бы битву за хлеб насущный, но у шефа уже столько, что хватит с избытком и ему, и детям. Мне на прожитьё тоже достаточно. Дети, правда, ещё не устроены. Сейчас хоть такое оправдание есть моему участию в этих делах. А потом? 

- А потом внуки. Да и детям помогать можно до конца дней своих. Кстати, что значит «хватит на прожитьё». Это в каком качестве?. У вас же точка отсчёта – это нищенский минимум. 

- И для всего этого я должен экспортировать ворованный лес, общаться с уголовниками и прочими представителями мерзкой половины рода человеческого? 

- Я чувствую некую философическую составляющую в вашем сегодняшнем настроении. Эдак мы скоро дойдём до смысла жизни. Кстати, почему бы вам не избрать для зарабатывания денег иной путь? Скоро довыборы в нашу Академию! Не прельщает? Можно написать какой-нибудь бестселлер. Можно попытаться изобрести нечто всемирно значимое. Благодарное человечество вас не забудет. Есть и другие варианты. А повоевать не хотите? Где-нибудь за свободу угнетённых народов. Петя вам компанию составит. Да, и на счёт полвины рода человеческого – это, простите, неоправданный оптимизм. 

- Вы правы. Ваши издёвки я заслужил. Но хоть поскулить-то можно? Среди своих. Я, говорите вы, ваш наследник, но что кроме денег я унаследовал? 

- Валентин, но такова жизнь. Поскулить, конечно, можно, но как система – это не продуктивно. Можно даже всплакнуть. Дальше нас это, понятно, не пойдёт. Но изменить мир всё равно не удастся. Вы что же, всерьёз воображаете, что жизнь – это некий благоустроенный механизм, а отдельные неприятности – это случайные сбои? Помилуйте, даже неловко от вас такое слышать. Жизнь, как вам это известно, стихийный макропроцесс, весьма далеко отстоящий от чего-то упорядоченного и благоустроенного. А то, что она, к тому же, весьма далека от искусственных построений благородных умов, право же, не её вина. Вам нужно попытаться установить с жизнью более лёгкие отношения. Тогда, кстати, и уход будет менее болезненным. Если помните, у Марка Аврелия: «На всё человеческое надо смотреть, как на мимолётное. Расставаться с жизнью следует так же легко, как падает зрелая слива: славословя природу, её породившую и с благодарностью к дереву, её взрастившему». 

- Легко сказать! – Не утруждая себя стаканом, выпил прямо из горлышка. – Жаль, я не присутствовал при кончине Марка Аврелия. 

- Что-то пить стал, дружочек, многовато. 

- Как пишут в умных книгах, это естественное для человека реакция на некомфортные условия его существования. Это стремление к изменению своего психического состояния, к изменению видения мира. Это заложено в человеческую физиологию. 

- Ну, начитался. Чешешь, как по писанному. Это ты для оправдания, что ли? 

- Для объяснения. 

- А я тебе без объяснений. Спиться можно – вот что я тебе скажу. Не ты первый. 

- Баба Лена, конечно можно, но, вроде, до этого ещё далеко! 

- В современной наркологии существует убедительная на мой взгляд, теория, согласно которой алкоголиками и наркоманами чаще всего становятся психические дисгармоничные личности. Им психоактивные вещества действительно позволяют на время ослабить душевный дискомфорт. Существует мнение, что типичный наркоман – это тусклая и малообразованная личность. И само это самоодурманивание есть развлечение, прежде всего, для плебса. 

- Спасибо за комплимент. Статистически – это может быть и так, но тогда уж очень многим высокоинтеллектуальным личностям присущ этот самый элемент плебейства. 

- Пусть так. Суть в том, что они острей реагируют на душевный дискомфорт. 

- Что ни говори, но на время действительно помогает. – Я снова хлебнул. – А вообще, по существу разговора вы, конечно, правы, хотя от этого не легче. И кто умеет перенастраивать свою психику? На Западе, так хоть психоаналитики есть. У нас же – сплошная самодеятельность. 

- Возможно, вам сможет помочь даже просто грамотный невропатолог. А ещё лучше – психиатр. В конце концов, тут несомненно есть физиологическая составляющая. Возможно, что какой-нибудь антидепресант… 

- Правдоподобно, хотя и забавно. Лечение мировой скорби таблетками. Мой антипод – Колька. Всегда бодр, весел и жениться собирается, отрок неразумный. 

- Просто молод. Митохондрии работают «на всю катушку». Мир воспринимает упрощённо. Так бы ему всю жизнь и продержаться. 

- Зло вы это, генерал. 

- Шучу. Но вообще-то люди разные и мир воспринимают по разному. Человек успешный, везучий чаще всего считает, что мир устроен справедливо и разумно 

- Я уж говорил, грузовик в приданное купили. Хотел новый, но мой практичный сын предпочитает слегка поддержанный. 

- А как невеста? 

- Ей шестнадцать. Хороша, конечно. Отец – мужик крепкий. Кольке очень рад. Работник, что надо. А тут ещё грузовик! И богатенький папаша. Вот только Колька оружие просит! Нынче в деревне оно конечно нужно, но пацан же ещё! 

- Дайте на хранение тестю. 

- Колька обидится. 

- Ничего, что-нибудь придумаете. 

- Знаете, Виктор Павлович, я у них побывал в гостях. Почти городская обстановка. Вот только газ балонный. Зло капитализм над марксизмом подшутил. Помните насчёт стирания граней между городом и деревней? При покойном социализме – это у нас не очень получалось, а вот при капитализме вполне. У нас в России пока в зачатке, а на Западе, особенно в Штатах, так полным ходом. Баба Лена, что бы им в подарок купить? 

- Пулемёт. 

- Да погоди ты, Маркелыч. Пулемёт не пулемёт, а автомат нынче фермеру и не помешал бы. Они тем более в стороне от села живут. Сколько мужиков в семье-то? 

- Трое. Кроме отца, ещё дед и младший сын. Четырнадцать лет парнишке. 

- Автомат – это не помешает, но что за такой подарок на свадьбу то? Деньги невесте подари. 

- Отберут и на животноводство пустят. 

- Поведи сам знаешь куда, и приодень девочку. 

- Баба Лена, там своих то поди никого и не осталось. Да и зачем? В магазинах всё есть. Времена дефицита прошли. Обдерут, конечно. 

- Верно. Забыла. Нина твоя как? 

- С Ниной порядок. 

- Повезло тебе с женой. Старики её живы? 

- Живы. Кроме Нины никто им не помогает. Танька вдруг объявилась. Дитя хотела не лето подкинуть, а старики не взяли. Старость – слабость. А Танька не понимает. Обиделась. Вовка так и вовсе носа не кажет. Нина у них главная опора. Ну, и внуки, Мишка с Андрюшкой. Днями ездили старикам уголь завозили. Перемазались как черти, но приехали довольные. 

- Нина – опора, это, надо понимать, твои деньги? 

- Почему мои? Наши. И зря ты так на деньги упираешь. 

- Внимание тоже многого стоит. 

– Вы подарите Николаю свою Тойоту. Аркадий Александрович собирается вам отдать Толин ВМW. 

– Что-то не слышал. 

- – Услышите.  

Допил бутылку и отбыл. 

_____ 

Действительно, в конце рабочего дня после деловой беседы, обсуждали мы с Аркадием Александровичем предстоящий приезд внука. Люда снова беременна, что нами бурно приветствовалось. К концу беседы шеф сказал: «Толин ВМW стоит без дела . Заберите его себе. Он почти новый. А свою Тойоту подарите на свадьбу Коле. – Я вздрогнул и поблагодарил. 

____ 

День был сложный. Удалось провернуть очередную «лесную» операцию. Но шеф получил сигнал, что наши «претенденты» сделали сильный ход: сумели таки задействовать против нас прокуратуру. Нам заблокировать эти действия не удалось. Разумеется, проверка документации была нам крайне нежелательна. Собственно, вся операция строилась на том, что документальную часть мы брали на себя. Что ж, не всегда победы. Мы не плохо на этом деле заработали, и сейчас разумно было отступить. 

Совещание, которое собрал шеф, носило скорей информационный характер. Компаньоны поочередно докладывали о неуспехах в своих попытках противостоять наступлению противника. Этим вина за неудачу как бы раскладывалась на всех. Главным образом не сработала милицейско-прокурорская «крыша». Но винить их, оценивая силы противостоящие, никто не стал. В разгар совещания зашёл наш полковник и тоже с неутешительными вестями по своей линии. Возмущение было единодушным. Я про себя ухмыльнулся, отмечая трогательное единство представителей кругов весьма различной ориентации. Скажем так, что бы ни употреблять более сильных выражений. Во истину, в деловом мире нет друзей, но есть интересы. Разумным решением представлялось лишь одно – «рубить концы». На этих условиях наши противники соглашались тоже прекратить активные действия, т. е. "не спускать на нас собак». И это не от доброты. Комиссия по проверке документов могла привести к закрытию бизнеса вообще. Мы теряли немалые деньги, но шеф почему-то оставался спокоен. Больше всех неистовствовал криминал. Всё они прекрасно понимали. Не хуже нашего. И то, что разумней всего в данной ситуации отступить, за что и проголосовали. Но когда людям перекрывают доступ к большим деньгам, не все способны сдержать свои эмоции. Вполне могут обрушиться на шефа, забыв, что это он всё организовал. И что дело худо-бедно принесло не один миллион. Но, вроде, обошлось. Николай Николаевич даже высказался в том духе, что спасибо надо нашему директору сказать и за то, что поимели. «И будем надеяться, что наш дорогой А.А. измыслит что-нибудь новенькое.» Ну, и слава, как говориться, богу. От этой братии всего можно было ожидать. 

_____ 

Последний бой. 

У меня снова появилась куча свободного времени. Свой ВМW я оставил на стоянке, а сам пошел привычной дорогой к своим. Без машины путь был не близкий. По дороге завернул к Иркиной могиле. Тут я бывал редко. Всё заросло и с пол часика мне пришлось потрудиться. Моя бывшая жена безмолвно созерцала меня с грустной улыбкой. Я тоже работал молча. Закончив, позволил себе чуточку расслабиться, отсалютовав Ирке на фото бутылкой, 

- Спасибо, что помнишь. – Я вздрогнул, но продолжал молча пить.- Какую дурацкую жизнь прожила! – В голосе слышались слёзы. Что тут можно было сказать? И соглашаться неловко, и противоречить бессмысленно. Немного погодя, заметил. 

- А другие, ты думаешь, прожили много умней? Да и разница в чём? Кончают все одинаково. – Это я уже конечно лукавил. Срабатывало всегдашнее чувство вины ещё живущих перед уже умершими. 

- Милый мой, не надо притворяться. Меня уже не обидишь. Тебя я ни в чём не виню. Конечно, всех закопают, но что останется после тебя и что после меня? 

- Ты считаешь, что главное в этом остатке? 

- А в чём же ещё? Это великие люди что-то совершают при жизни. А мы, как ты говорил, рядовые производители прибавочной стоимости. – Какие-то это были необычные для Ирки слова. Я чувствовал себя неловко и снова глотнул из бутылки. Даже не знал, что и сказать. – Знаешь, если бы мне подарили всё с начала, то мало бы что по сути изменилось. Потому что я – это я. И ничего тут не поделаешь. А что бы прожить по-другому, надо быть другим человеком. Но это была бы уже не я. – Пожалуй, всё верно. Не знаю, что и сказать. 

- Ты, наверное, права, но что же тут поделаешь? Так оно устроено. Кому что выпадает. Я от своей жизни тоже не в восторге. Особенно за последние годы. Конечно, хорошо бы всё заранее знать, заранее спланировать, заиметь определённые способности и всю жизнь успешно заниматься нужным людям делом. Оставить заметный след в истории цивилизации и почить с миром в окружении любящей семьи, благодарных учеников и опечаленного человечества. Только это же всё сказки! Не переживай понапрасну. Оглянись вокруг! Ты же не одинока. 

- Это ведь я напустила на тебя Ашота. Я и подумать не могла, что ты можешь вот так взять и убить. Прости меня. Может это и хорошо, что его парни меня придушили. Ну, прожила бы ещё сколько-то лет, переспала бы ещё с десятком мужиков. Наделала бы ешё подлостей. А так! Может, и тебя избавила от неприятностей, потому что ты с такой лёгкостью убиваешь, убил бы и меня. Чтобы перестала тебя «сосать». Кто знает? 

Может быть. – То, что она говорила, тяжело было слушать.  

- Теперь что уж гадать? – Немного погодя, встал и чинно попрощался. 

- Да, да. Иди, конечно. Они тебя уже ждут. Будь осторожен. – Последнее замечание я тогда как-то не осознал. 

Сегодня у меня по плану были стрельбы, а это всегда сопряжено с некоторой опасностью. Вытащил из сумки своего новенького «Макарова», надел глушитель и сунул за пояс. Было как всегда пустынно и тихо. В одном из проездов увидел машину и двух стариков, копошившихся у чьей-то могилы. Обошёл их. 

К моим подходил сегодня с тыльной стороны. Благостную тишину прервал резкий голос генерала.  

- Остановитесь. Вас уже ждут. Быстро пригнитесь. 

Подчинился не задумываясь. Достал пистолет и затаился. Кто? Кому я нужен? После сдачи позиций в лесном деле, для кого я мог представлять угрозу или вообще быть препятствием? Но всю эту круговерть в голове я прекратил. Следовало защищаться, но от кого? Сколько их. 

- Их двое. Поднялись и идут. Один справа от вас, другой слева. Очень тихо перебрался под защиту памятника Шафоростова – младшего. Напряженно вслушиваюсь. 

- Где они? 

- Слушайте. 

Ждал довольно долго, вжавшись спиной в камень. Уже хотел приподняться, как услышал. Кто-то шёл очень медленно,  

явно стараясь не шуметь. Поднял пистолет. Ох, пить не надо было. Увидел правого. Стоял ко мне боком и медленно озирался. Я прицелился. Шагов пятнадцать. В тишине кладбища даже выстрел с глушителем был отлично слышен. Его развернуло, но было уже не до него. Левый успел повернуться и, видимо, только что меня заметил. Выстрелили почти одновременно, Пуля щёлкнула по камню, а его откинула назад. Правый почему-то перекладывал пистолет в левую руку, опускаясь одновременно на колени. Спокойно две в грудь. Пока он падал, я перебрался за памятник. Левого тоже не было видно. 

- Уходите. Третий вышел из машины и движется к вам.  

- Спасибо. Ухожу. 

- Молодец, Валентин, ты их обоих достал. Попомнят, сволочи. 

Пригнувшись, побежал в сторону. За чьим-то надгробьем снова присел и оглянулся.  

- Уходи быстро. Только не по дороге, а напрямки. 

Напряженность не покидала меня до тех пор, пока не выехал на шоссе и затерялся в потоке машин. Слегка отпустило. В голове какая-то ватная муть. «Всё. Это последнее везение. Бесконечно так продолжаться не будет. Всё. Надо сматываться. А семья? Ох, плохо дело.» 

Аркадий Александрович ещё был в офисе. Кратко поведал всю историю. Вызвали полковника и Фёдора. Попросили повторить. Когда закончил, все довольно долго молчали. Уловить какой – либо смысл в происшедшем было трудно. На случайное нападение не похоже. С лесным делом мы покончили. Бизнес-смысла в происшедшем никакого. Спасла меня случайность. Не заверни я к Ирке – валялся бы там с простреленной напоследок головой. 

- Валентин Николаевич, всё. Немедленно уезжайте. Мы, конечно, будем разбираться, но вы уезжайте. Завтра же начинаю оформлять документы на выезд. – Шеф был категоричен. Я бы сказал, оправданно категоричен. – Нина всё поймёт. Потом и она к вам приедет. Рисковать не будем. Мы выясним, кто и зачем это сделал. Вам необычайно повезло, но вечно так продолжаться не будет. 

- Вероятней всего, это отголоски «лесных» дел. – Заметил полковник. Сейчас же займусь этим вопросом. Федор молчал, и, как мне показалось, с интересом меня разглядывал. Видимо пытался совместить в своём сознании два образа. Своего приятеля в очках и с иными признаками интеллигентности и человека, сумевшего уже не в первый раз выкручиваться из довольно сложных ситуаций. Прикончив сегодня, к тому же попутно, пару профессионалов. И уже не первый раз! Примерно так смотрел на меня, только с оттенком страха, покойный Гена. Ну, что ж! Уж какой есть. 

____ 

Дома пришлось всё рассказать. Ну, не всё, конечно, Впечатление на мою жену это произвело странное. (Ребятам выдали упрощённый вариант, т.е. ещё более упрощённый.) Её можно было понять. Уж очень всё походило на сцену из очередного американского боевика, и никак не согласовывалось с её обыденным представлением о своём муже. Я явственно чувствовал некий холодок недоверия. Тщательно скрываемый. И некоторой растерянности. Что ж, сам виноват. 

Слонялся по квартире, когда позвонил Пётр. От Фёдора всё ему уже было известно. Сошлись на том, что надо подождать, пока наши разберутся. Нина сидела рядом и внимательно слушала. 

Аркадий Александрович позвонил поздно вечером. Звонил по мобильнику на мой мобильник. Молниеносное расследование было завершено. Я хотел, чтобы Нина послушала, хотя параллельной трубки к таким телефонам почему-то нет. Но можно было услышать, просто прижавшись друг к другу. 

Версия, предложенная противной стороной, была проще простой. Приказ на ликвидацию был получен ранее (спокойно так произносится!), а отменить его не успели. Досадная случайность. Комплименты в мой адрес. Виновные понесут наказание. Я спросил, насколько можно этому верить? Последовало довольно длительное молчание. 

- Трудно сказать. Похоже на правду, поскольку придумать другое объяснение трудно. Но рисковать не будем, и уехать нужно всё равно. Дело в том, что на этом «лесном» бизнесе они ничего не поимеют, хотя это им ещё не известно. – Что-то шеф разговорился. Мобильник – мобильником, но всё же! – Те, кто работал с нами – это, если можно так выразиться, нелегалы. Они, по сути, крали у главного хозяина. Теперь у них большие неприятности. Как обычно, жадность сгубила. Когда наши преемники узнают, будет большое недовольство. Но мы тут совершенно не причем. Не отбери они дело у нас, оно всё равно бы и для нас закончилось. А у них и не началось. Тоже кое у кого будут неприятности. Но к вашему случаю – это не имеет никакого отношения. Подробней поговорим завтра. Я оформляю вам не переезд, а служебную командировку. – Фу, мне сразу стало легче. – И Нина сможет приехать к вам буквально через пару недель. 

______ 

Мы сидели в нашем полисадничке. 

- Мне не хочется жить в Израиле. Особенно из-за детей. 

- Может зря? Приедешь – осмотришься. Я тоже не чувствую себя евреем. С другой стороны, там у меня будет работа. В фирме Аркадия. На наши деньги можно неплохо жить в России, но не в Израиле.  

- Может быть, переедем жить в другой город? Начнём, как говорится, новую жизнь! Тоже свои проблемы. Ну, посмотрим.  

Внизу, на том берегу нашей речушки набирал скорость пассажирский поезд. Светились окна, и вагон за вагоном исчезали за поворотом. Что-то на меня накатило. Какая-то разрядка накопившейся за день напряженности. Прижался к жене, а она положила голову мне на плечо. 

Какие только выкрутасы не проделывает с нами жизнь! Всё так зыбко. Особенно в нашей стране. И в любой момент всё может кончиться. Занесло же меня в такую ситуацию! Действительно, уезжать надо и жизнь менять.  

- Ты – моё самое дорогое. Ты и дети. А славные у нас ребята! – Я взял её руку и прижал к своей щеке. 

Ничего. Как ни будь, переживём. 

_____ 

Завтра я улетаю. С утра поехал к своим. Тишина. Никто меня не приветствовал. Обошёл памятник молодого Шафоростова. След от пули на месте. Значит всё было. Никаких тел, разумеется, не обнаружил. Сел за столик и отпил немного. Тишина. 

- Попрощаться пришёл. Жизнь вы мне спасли. А что я могу для вас сделать? Спасибо вам за всё. Вы мои главные собеседники и друзья. – Тишина. Генерал чуть насмешливо глядел на меня с портрета. Баба Лена – молодая и задорная, вообще смотрела куда-то вдаль. Маркелыч смотрел на меня, но думал явно о себе. Как это он получился с шашкой и лихими усами! Тишина. Я даже забеспокоился. 

- Где вы? Я что-то не так сделал? Ну, простите. Не оставляйте меня! – Обычное кладбищенское безмолвие. Я вскочил и бросился к Ирке. По дороге немного успокоился. Почему? Что такого произошло? 

- Ира, здравствуй. – Тьфу, что я такого говорю? Ира, где ты? – Красивая женщина на фотографии, остранённо улыбаясь, смотрела куда-то мимо меня. Всё. И здесь всё. Что-то оборвалось. Что-то кончилось. 

___ 

Обнял на прощанье Мишку с Андрюшкой. Нина всплакнула. С Колей мы попрощались ещё вечером. У него сегодня дела. Фермерская жизнь – напряженная. Мельком отметил ребят Фёдора среди провожающих. Опасности вроде как нет, но кто знает! А может быть и впрямь глупая случайность. 

Мерно гудели моторы. Привычно тянуло вздремнуть. Что ж, самое время подводить итоги. Конечно, первое время – новые впечатления. Люда с Толей должны встретить. В Европу можно будет съездить. Побездельничаем. Даже всю жизнь до посинения вкалывавший Антон Павлович писал, что счастья без праздности не бывает. Если ненадолго, конечно. А потом? Да, так итоги. Даже не знаю, что и сказать. И жив то чудом. В сущности, дорого стало мне знакомство с Аркадием Александровичем. Как оценить прошедшее? Мой армейский сержант, который натаскивал нас, был бы, думаю, мной доволен. А я? Что ж, пока всё хорошо для меня кончалось. Стало быть, я тоже должен быть доволен. Но что-то никакой радости не испытываю. И будущее страшновато. Хорошая у меня семья. Кто сказал, что счастлив тот, кто счастлив дома? Не абсолютная истина, но что-то в этом есть. Не очень хорошая работа, но хорошие друзья, новая родня и переделки, в которых рискуешь жизнью! А основная то часть этой жизни уже позади. Жаль, конечно, но, что ни говори, я действовал. В нелёгких условиях нашего социального бардака семья моя не только не бедствовала, но, в общем, жила хорошо. Это моя заслуга, хотя, честно говоря, мне попросту везло. Мне очень везло! А в чём был главный смысл этих моих уже минувших дней? 

А вот в этом и был. В семье, детях. В борьбе за …жизненные блага. Да, для нас – рядовых производителей прибавочной стоимости…Стоп. Когда это я её производил? Когда преподавал – конечно. Когда с Генкой работал – несомненно. Потом с этим стало хуже. Деятельность в фирме Аркадия Александровича к производству чего-то полезного можно отнести только отчасти. В той мере, в которой мы занимались там торговлей. Но не это же доминировало! Не это давало главную прибыль. Вот, кстати, человек, который пытается и капитал наживать, и невинность соблюсти. Кавычки бы надо поставить, да не помню, чьи это слова. Не могу сосредоточиться. 

Жизнь в основном – это стихийный процесс. У кого как складывается. Конечно, если бы я мог выбирать! Но жизнь возможности выбора жёстко ограничивает. Конечно, хорошо бы иметь некую достойную жизненную философию и ей следовать. Некую законченную мировоззренческую систему. Может быть, в незафиксированном, неоформленном виде у меня такая система и есть! Ведь есть же вещи, поступки, которые я стараюсь не делать, не совершать. Какие-то не- писанные правила, которые я стараюсь соблюдать. И если нарушаю, то чувствую, что делаю плохо. Но повседневная жизнь – этот, по преимуществу, мусор мелочей, ставит порой в такие ситуации, что следование какой-то строгой жизненной философии весьма затруднительно. Да и вся эта философия на интуитивном уровне. Иногда совершаешь явно скверные поступки. Осознаёшь это, но всё же совершаешь. Время, правда, скверное. Жёсткое. И цена за соблюдение своих же принципов бывает неимоверно высокой. И получается, что принципы принципами, а поступки поступками. И от всей твоей философии только и остается, что понимание скверности того, что делаешь. Но ведь всё равно делаешь! Может легче жить, когда не понимаешь? Хренов из меня философ. Наверняка, нехорошо было продавать за границу ворованный лес. И я ведь знал это, но тем не менее… И что же мной двигало? Жадность? Скорей, забота о своей семье. Мир ведь таков, что если у тебя не будет – никто тебе не подаст. Так разве плохо? Я имею в виду заботу о своей семье. Но, если разобраться, происходит это за счёт других людей, которых ты, в сущности, обкрадываешь. Ты ловчей, от природы умней, изворотливей. Вот и пользуешься этим. А они из-за таких как ты, страдают. Аморально? Предположим. Но ведь на этом чуть ли ни весь мир рыночной экономики стоит! (А другого уже нет). Мир, стало быть, аморален? Похоже на то. Для самооправдания, во всяком случае, очень удобно. Но вряд ли ты рискнешь вписать это в свою жизненную философию. Нет, в философы я не гожусь. И вообще, что-то не получается подведение итогов. И с философией. Будем продолжать существовать на базе интуиции, духа, поскольку никакой умоперемены во мне не произошло. Платон, помниться, писал, что творения здравомыслящих затмятся творением неистовых, т.е. действующих не рассудочно, а по наитию. Вот этим и будем продолжать руководствоваться. Конечно, это не абсолютно, но как доминанта… 

Мирно гудят моторы. Чувствую, что засыпаю. И зачем мне этот Израиль? А почему бы, собственно, и нет? Ведь всего лишь командировка! Да и какие альтернативы? Жизнь со стрельбой? А что было делать? Если государство тебя не защищает, то полное твоё право защищаться самому. Что я и делал. Как мог. И впредь буду поступать так же. А в Израиле ортодоксы. Даже ультра-ортодоксы! Вот бы найти умного и потолковать! Засыпаю. Странно. Где волнения в предверии новой жизни? До сна ли должно быть! Но я засыпаю. «Что день грядущий мне готовит?» Что-то мелькает перед глазами, невнятица какая-то. И последнее осмысленное: «Чужая жизнь и берег дальний.» 

____ 

«Вчера, знаете ли, знатно старушенцию одну прикончил, – поздоровался Федор Михайлович, – Студента с топором к ней послал и – в мясо! Увлекся и – в мясо! Сам от себя не ожидал. Просто чудо, как хорошо! А вы, господа? Есть чем похвалиться?» 

Лев Николаевич раздраженно буркнул: «Молодежь! Нет уж, мы – по старинке, на рельсы, безо всякой жестокости. Вжик! – голова в одну сторону, тело – в другую! 

«Эх, господа! Опять над дамами измываетесь! Вот, незабвенный Александр Сергеевич, как Вам это? Уж то ли дело – мы с Вами? Дуэль. Все по-мужски. Пуля в башку, мозги по березам, и делу конец!» 

«Так, Михаил Юрьевич, так! Даму залюбить до смерти – еще куда ни шло, а чтобы этак вот…! Образованные люди! Когда я усадьбу у Троекуровых палил, даже дворовые девки убежать успели, …кажется. А Вы что же молчите, сударь? Уж раз в наш клуб вхожи, причина есть, стало быть? Да и представьтесь заодно, не сидите бирюком совершенным. 

«Иван Сергеевич. Я по собачкам в общем-то. Вот дичи пострелять, иное что – с превеликим удовольствием, а люди пока слабовато получаются». 

«Ничего, дело наживное! – подал голос Алексей Константинович, – Я тоже поначалу определиться не мог, а потом нашел стезю: вурдалаки, господин хороший! Пишите про упырей и вурдалаков! Кровищи – море, колы осиновые в сердца, тишина кладбищенская…. Хорошо! И соригинальничать есть где. Николай Васильевич, коллега, помните, как у Вас с Брутом складно получилось?» 

«А все же, Алексей Константинович, я предпочитаю костерок под ноги, казацкой саблей по шее или свинец в сыновью грудь, – Николай Васильевич лихо блеснул глазами и добавил, – Но и другие способы имеют право на осуществление. Вот в наших местах паровозы, как у Льва Николаевича не ходили, а то бы и под колеса кого загнать – за милую душу». 

«Пунш, господа!» Некто в черной с золотом ливрее, со жгучим взглядом и с бородкой клинышком вкатил в гостиную изряднейших размеров емкость с пуншем из красного французского вина и наполнил бокалы. 

«Тост! Тост! – загомонили члены клуба, – Лев Николаевич, уж Вы, как «зеркало», просим!» 

Лев Николаевич огладил широкой, мозолистой, совсем не графской ладонью бороду и пробасил: «За литературу, господа! За великую Российскую словесность!» 

Все было плохо в это утро. Иван Сергеевич проснулся от истошного лая: дворник опять играл со своей шавкой. Он как будто бросал собаке кость, но оставлял ее в кулаке. Шавка азартно орала: «Дай, Дай!». Дворник довольно хохотал. От раннего утреннего шума жутко разболелась голова, и Иван Сергеевич раздраженно побрел к буфету за таблеткой. Почему-то вспомнилась дурацкая размолвка с Полиной по поводу ее замечаний к либретто, которое он-то, как раз, находил вполне удачным. Кстати, некстати вернувшийся муж Полины опять выразил недовольство поздним визитом Ивана Сергеевича. Пусть только намеками. Пусть, но Иван Сергеевич прекрасно понимает эти намеки.  

Лай не умолкал.  

- Господи, – подумал Иван Сергеевич, – ну почему ты не удавил это существо еще при рождении? Какое право имеет это быдло – дворник так орать с утра? Лучше бы пил, зараза! Лучше бы пил и спал. Да замолчит, наконец, эта пустолайка?! Нет, невозможно! Взять, что ли, ружье, да и пристрелить их обоих? Все! Таблетка, глоток воды – и снова в постель! В постель! Эк тебя разобрало-то, животное! Да подавились бы вы оба своей костью! 

Уже почти укладываясь, Иван Сергеевич пребольно стукнулся коленом об стул, почему-то оказавшийся на пути. Стул опрокинулся и ударил Ивана Сергеевича по голени. Дворник опять захохотал, и Ивану Сергеевичу показалось, что над ним. Скотина, скотина, скотина! Ружье! Сейчас этот кошмар закончится! 

Вчера перед сном попробовал начать стихотворение в прозе – не идет! Так на первой строчке и остановился! Лучше бы спать лег, чем свечи впустую жечь. Ничего не идет: ни стихи, ни проза, ни его новые эксперименты. Опустошение какое-то! 

- Замолчи, сволочь!  

Иван Сергеевич поворочался еще пару минут, потом не выдержал, подошел к столу и, скомкав вчерашнюю писанину, взял новый лист. 

«В одной из отдаленных улиц Москвы, в сером доме с белыми колоннами, антресолью и покривившимся балконом жила некогда барыня, вдова, окруженная многочисленной дворней…» – начал он. Потом подумал мгновение и приписал заголовок «Муму». 

Вот вы мне – про житейскую мудрость…. Это глупцы начинают понимать жизнь после сорока, а умные – никогда. Казалось бы, уже столько книг написано: прочитал – и живи себе счастливо, а в реальности все – любители, профессионалов нет. Казалось бы, все ситуации уже были – учись на чужом опыте, но какая-то сила всегда в неподходящий момент и соломку уберет, и грабельки подставит.  

… Женщина, сверхзамечательная мать, ждет такой же жертвенности и от отца во имя детей, а он вдруг уходит к другой, натуральной профуре, с которой полгорода переспало. Те, кто знает жизнь, говорят:  

- Уж лучше так, чем всю жизнь мучиться самим и детей мучить!  

Те, кто жизни не знает, говорят:  

- Не судьба им была, вместе-то. Я давно видел!  

При этом мало кто понимает, что любое вмешательство чревато: и осуждать, и сочувствовать – равно губительно. Невозможно непредвзято судить кто прав, кто виноват. Можно только понять попытаться.  

… Он, она, ребенок. У него – карьера, у нее – хозяйство. Он приходит уставший, нервный. Добытчик? Это он так думает. Для нее – только два раза в месяц добытчик, когда деньги приносит, а в остальное время – дополнительная нагрузка. И – на развод! По его мнению – зажралась, а она – от тоски и одиночества.  

… Он, она, страстная любовь. Друзей у него нет, да и не надо.У нее – подруга закадычная, не замужем. Ага, кто-то уже «кровь» почуял?! Ан нет, ему на подругу плевать, любовь ведь! Так и жили счастливо всю совместную жизнь, все четыре года. А потом вдруг какая-то сучка увела мужика! Чего паразиту не хватало? Ах, он такой! Ах, разэтакий! Не зря меня подруга предупреждала!  

Мечутся по свету половинки, ищут друг друга, но снова целого не получается.  

Учиться на литературе? Литература в школе всерьез преподается, да чему она научит? Толстой, «знаток человеческих душ» – сплошная неустроенность, беспорядочность выбора, прикрытые словами о сильных страстях. Может, как раз потому, что знаток? А было бы все хорошо, вы на десятой странице не заснули бы от скуки?  

Тихая рутинная жизнь неинтересна, но бурная – опасна непредсказуемо.  

- Валька, сучка, хлеба совсем не оставила? Жрешь, жрешь, а куда все девается? Тощая, гадина! Все ребра об тебя измял!  

Городская свалка дымила ароматом жареной картошки: вчера вечером со складов вывезли подгнившую и подмороженную. Этот аромат разбудил еще до восхода. Костер потух, но угли давали достаточное для комфорта тепло, вот только есть хотелось.  

Ну что, пошли по «точкам»? Валька, не слышишь, что ли?  

Валька хриплым голосом пробормотала:  

- Заболела я, кажись. Простудилась, что ли? Ломает всю.  

- Ну вот, зимой не простудилась, а летом простудилась? Вставай, дура, на дОбычу пора!  

- Б…дь, мне бы таблетку какую!  

- Лучшая таблетка – котлетка. Ты еще бланманжу закажи, сейчас сбегаю!  

- Сады рядом. Может, на дачах поискать?  

- Мы чо с тобой, ворЫ? Мы – бомжи благородные, а не уголовники. Еще кабель порезать – куда ни шло, а домушничать – последнее дело!  

- Ну, значит – помру. Ты знай, Ваня, я тебя любила…. Помнишь, как ты мне про геном Ньютона рассказывал? Тогда и полюбила. Поняла, что мозги пудришь, потому что запал на меня. А помнишь, Надьке за тебя все ее крысиные косы повыдергивала? …Я тебе не изменяла никогда, Ваня. Первый-то мой лупцевал, до крови чтобы обязательно, а ты – ласковый. Может, поискал бы таблетку-то, а? Помру – кто о тебе заботиться будет?  

- Вот язва печеночная! Так и толкаешь на преступление! … Учти, если что – все грехи на тебе!  

- Огнестрел, товарищ майор. Дня три – четыре, может – неделя. Без определенного места жительства, Иван Владимирович Сыромятников. Видать, жизнью научен – паспорт носил. Я так понимаю, товарищ майор, он на дачу к кому-то полез, а хозяин его из охотничьего ружья волчьей картечью, а потом на свалку вывез. Думаю, товарищ майор, и искать бесполезно, и поделом ему. Я и не фиксировал подробностей. … Или все писать?  

- Я тебе напишу! Что нам, еще один висяк нужен? Все правильно, сержант: помер – и помер! Вот со вчерашней бомжихой с той же свалки в одной яме и зарыть! Эх, сержант – сержант! Видишь: ни пожить, ни помереть нормально не могут, только проблемы всем!  

Ну как ее хотя бы просто понять, жизнь эту, если и грязное, и чистое – все перемешано? Как ее понять, если то, что для одних – почти библейская жертвенность, для других – уже преступление? А вы мне – про какую-то житейскую мудрость…!  

Мы, признаться, не поняли, что у нас получилось. Машина сильно гудела, лабораторский электросчетчик крутился, как бешеный, а видимых изменений ни в чем не происходило ни в машине, ни около. Регистратор отсчитывал какие-то условные частицы, лампочки на пульте заговорщицки перемигивались, а внутри аппарата что-то периодически повизгивало и поскрипывало. А потом вдруг: бабах!!! – во всем районе погас свет. Видимо, вырубило подстанцию. Но наша машина и не думала сдаваться, а все так же гудела и временами радостно взбулькивала. На эти звуки в полной темноте к нам в лабораторию пробралась Машка. Посмотрев на не перестающие мигать лампочки, Машка восхитилась:  

- Кррруууть!!! А чего она делает?  

- Да так…, – многообещающе сказал Костя, – на мезоном уровне….  

Машка – страшно любопытная натура, и пусть работает всего-навсего лаборантом у аспиранта Гулина, но по сути она испытатель-экстремал. Машка покрутила в пальцах китайский ластик и сунула его машине в приемное устройство. Костя ринулся, было, остановить Машку, но не успел. Машина протащила ластик себе в утробу, …но ничего не выдала, даже звук не изменился.  

- Куда это она его? – спросила Машка.  

- Да так…, – неопределенно пробормотал Костя, – тонким слоем…  

Машка сделала всем лицом:  

- Ага, понятно!  

Следующим в жертву машине был принесен металлический рубль. …И опять ничего не произошло.  

Машка пришла в полный восторг:  

- Фигассе!!! Хреновы нанотехнологии?  

- Да так…, неуверенно ответил Костя, – самоконвертация…  

А я молчал.  

Потому что дело кофейника, даже с программным обеспечением на девятнадцать режимов – готовить кофе, а не вмешиваться в научные разговоры. Кстати, для чего получился я – мы с Костей тоже поняли не сразу.  

На «счётчике» 

Как-то вечером ко мне подошёл Андрюша. Вообще, сыновья особых хлопот не доставляли. Коля раз в неделю ездил в деревню к маме. Старательно учился. Младшие тоже были заняты своими делами. Попеременно увлекались довольно широким кругом вопросов. От авиамоделизма до компьютеров. На них, кажется, и остановились. В отличие от Коли, любили читать. На генеральской, а нынче детской половине, меня ждали все трое. Что-то, видимо, серьёзное. Начал Николай. 

- Папа, у нас тут…- замялся. Рослый парень с крепкими кулаками. Предпоследний класс. Разряд по самбо. Главный защитник младших братьев. – В общем, на счётчик нас поставили. 

Суть я уловил, но не причины. И вообще, мне нужны были подробности. Как уверяли сыновья, никаких особых причин и не было. Их просто обложили данью, и это было серьёзно. Банда состояла частично из ребят выпускного класса. Частично из каких-то приходящих личностей. С каждого моего парня требовали ежемесячно по 1000 рублей. Что, как сегодня говорят, довольно круто. 

- А чего вдруг с вас? 

- С других тоже. Нам сказали, что ваш папаня фирмой «заворачивает», так что деньги есть. Говорят, делиться надо. – О, знакомые слова! Но что делать? 

- Пап, в субботу за деньгами придут. Два дня осталось. Хоть в школу не ходи. 

- А кого ещё? Фамилии знаете? 

- Ещё Петька Крутиков говорил. 

- И ещё Вовку Первакова они побили. Тоже на счётчике стоял. Деньги не принёс. 

- Кто их родители? 

- У Петьки отец военный. У Вовкиного на базаре ларёк. 

- Ладно, ребята. Начнём действовать. 

- Пап, мамка денег на катридж не даёт. Говорит, часто меняете. И сканер хочется. 

- Мать права. Вы кому только не печатаете! А дела наши финансовые – сами знаете. Я до Нового года без работы. С деньгами туго стало. Вот вам на катридж, но печатать для всех прекратить. Уже не можем себе позволить. 

Да, привыкли мои деточки деньги особо не считать. Придётся им поджаться. Младших Коля выставил за дверь и запустил следующую тему. Не могу ли я маме одолжить немного денег? 

- Немного – это сколько? Сто, тысячу? 

- Корову менять надо. Без молока то как? Крышу перекрыть надо. На рубероид денег нету. 

- Коля, ты ей наше положение объяснил? 

- А она как не слышит. Иван опять чего-то пропил. Аське в школу идти – обувку купить не на что. Василий был – пил. Этот тоже пьёт. 

- Коля, не такие у нас нынче дела, чтобы ещё кого-то содержать. Муж дома, а я деньги должен давать. Где ж такое видано? 

- Мамку жалко. 

- Жалко, конечно, но другие то как-то живут? А мне трёх сыновей поднимать. Не могу себе позволить ещё на кого-то деньги тратить. – Вполне по крестьянски почесал затылок. 

- На бензин подкинешь? – Новый мотоцикл ему я всё же купил. 

- Возьми сотню. – На том и разошлись.  

Отказывать людям всегда неприятно. Близким – особенно. А на насущные нужды – вдвойне. Но ведь этот Иван деньги пропивает. Значит, если я дам, то получается, что финансирую его пьянку. Лихо! Таким манером я себя успокаивал. А может всё же надо было дать? Ведь дети страдают! Но его это не очень беспокоит. И почему этот Василий алименты не платит? Видно не с чего платить в деревне нынешней. Плохо быть бедным, но и недостаточно состоятельным тоже. Однако, будет философствовать! Свои проблемы надо решать. Очень неприятные проблемы. Для начала позвонил Петькиному отцу. Договорились с майором так, что он потолкует сначала с сыном, а потом созвонимся. Пока что Петька отцу ничего не сказал. 

Вовкин отец был в курсе. Да, сына малость поколотили. Готов присоединиться и обсудить. После этого я позвонил своему новому родственнику. Не хотелось вешать на него свои проблемы, но ситуация могла стать очень серьёзной. В его фирме была даже своя солидная служба безопасности. Он мог действенно помочь. У нас с ним были все основания быть довольными друг другом, что, видимо, и имело место. Дети наши под его крылом жили хорошо. И в смысле отношений, и материально. Рива Марковна оказалась женщиной тактичной. Люда была довольна, а, значит, и я. Интересно было наблюдать, как изменился его голос, когда я изложил свою проблему. Из мягкого и благодушного кандидата в дедушки он моментально превратился в делового человека. Впрочем, благожелательности не убавилось. Дело может оказаться серьёзным. Всё зависит от того, кто за этой пацанвой стоит. Записал номер школы и обещал немедленно этим вопросом заняться. Думаю, знай он меня по настоящему, степень серьёзности представлялась бы ему ещё большей. Завтра во второй половине дня он со мной свяжется. Кстати, в субботу мы ждали их в гости. 

Потом позвонили отцы жертв. Договорились, что завтра вечером я им позвоню, а они подумают относительно субботы. 

_____ 

Делать мне особенно нечего. По утрам я читаю литературу по предстоящему мне после Нового года курсу. А то просто просматриваю «толстые» журналы. Тираж их снизился катастрофически, но они ещё живы. Вообще, ситуация в стране, если присматриваться и анализировать, представляется тягостной, а перспективы, по крайней мере ближайшие, весьма сумрачными. Конечно, с позиций моего относительного благополучия, всё это интересно, но для меня не опасно. И всё же мы наблюдали нашу жизнь не из-за океана, и взгляд, которым мы наблюдали, отнюдь не абстрактно-остраненный. Кажется, Шестов сказал, что большое несчастье не может быть оправдано тем, что оно исторически интересно, и о нем можно красиво и даже возвышенно рассказывать. Что до интересности нашей ситуации, то у Коли Глазкова я как-то прочитал: 

Я на мир поглядываю из под столика. 

20 век – необычайный. 

Чем он интересней для историка,  

Тем для современника печальней. 

Сильно нагадили Отечеству коммунисты. Вряд ли когда-нибудь выберемся из этого болота отставания. Но зато прямо на глазах происходит мифологизация прошлого и даже эстетизация памятных развалин. Конечно, не все этим занимаются. Порой читаешь прямо таки обжигающие душу строчки. 

Снова НЭП, торгаши-барыши. 

Вот чем ты обернулась – свобода. 

И чего было ждать от народа,  

Для которого все хороши. 

Печально. А как порой самоотверженно боролись и даже умирали за это светлое завтра! Впрочем, мученики догмата были всегда и во всех религиях. Есть люди, предпочитающие погибнуть красиво во имя прекрасной идеи, но не способные эту идею осмыслить. Понять, что кроме неё есть и другие. Может быть не столь красивые, но зато реальные. Ещё Гераклит заметил, что людям вряд ли стало бы лучше, исполнись все их желания. Криминализация всей страны в смысле противозаконной деятельности массы людей – вот что мы сегодня получили. Яд времени отравляет массы. Чичиковы возвращаются, разворовывая и губя страну. А может быть зря я в таком пессимистическом ключе? В других, нынче процветающих странах поначалу было не намного лучше. Сложные проблемы. Но у меня своя, частная проблема. Как вывести детей из под удара? 

Первым позвонил Аркадий Александрович. Его начальник службы безопасности предложил «поговорить» с молодыми рэкетирами. Для чего будут выделены люди. Суть им сказанного сводилась по существу к следующему: « Бороться с этим явлением мы не будем, но защитить своих детей сумеем». Моя задача – выявить негодяев по-фамильно. Тогда можно будет узнать, кто за ними стоит. Если мне это не удастся, то и тут можно будет помочь. 

Вечером позвонил майор – Петькин папа. И тоже Пётр. Сегодня тональность его была совсем другая. Осознал, видимо, опасность в полной мере. В субботу решили пойти встречать сыновей. Вовкин папа предложил для начала пойти к директору. Решили, что не помешает. Следующий день – суббота.  

_____ 

Конечно, определить всех рэкетиров хотя бы школьного происхождения по-фамильно, мы не успели. Но в субботу уже надо было платить. С майором Крутиковым Петром Андреевичем мы встретились недалеко от школы. Произвёл на меня сильное впечатление. Лет сорока. С обветренным мужественным лицом и шрамом через всю левую щёку. Был он в форме и вид имел весьма решительный. Внимательно меня оглядел. Впрочем, понять, что он обо мне думает, было невозможно. За моей спиной метрах в десяти стояло трое парней из команды фирмы. Из его машины вылез внушительных размеров прапорщик. 

- Что делать будем? 

- Перваков не придёт. Просил извинить. Суббота – самый торговый день. Готов поддержать материально, а в другой день – пожалуйста. – Он это оставил без комментариев. 

- Сегодня, как я понимаю, надо проследить, чтобы не побили.  

- Точно. 

- Вы как в рукопашной? – Усмехнулся. 

- Не профессионал, но кое-что могу. 

- Это что за парни? 

- Резерв главного командования. – Покачал головой. 

- Пусть держатся в сторонке, а то целая толпа. Зайдём в школу. 

Директора не было. Хотели подойти к завучу, но тут прозвенел звонок на большую перемену. Мы стояли напротив дверей класса, так что и Андрюшка, и Петька выскочили прямо на нас. Немного погодя перехватили и Мишку. 

- Так, – сказал майор, – вы сейчас в туалет, а мы чуть задержимся. Нас не замечайте. – Они побежали. Уже обращаясь ко мне, заметил. – Обычно такие дела в туалете делаются. – Ничего, однако, на этот раз, в туалете не произошло. Свою группу поддержки я отправил покурить в машину, а мы с майором присели на лавочке в школьном дворе. 

- Ну, и что делать будем?  

- Сейчас попробуем найти их и поговорить. Одного я уже знаю. 

- У меня руки чешутся накостылять им как следует. 

- Это в последнюю очередь. 

- Я понимаю. – Он аккуратно загасил окурок и искал урну, что бы его бросить. – Надо бы выяснить, с кем они связаны вне школы. 

- Уже выясняем. – На лице у него мелькнула тень удивления. Указывая на шрам, я спросил. 

- Чечня? – Утвердительно кивнул. 

- Пойдёмте к завучу. Может уже объявилась? 

Милая слегка полноватая средних лет женщина. Всплеснула руками. Прочла две фамилии старшеклассников, которые мне удалось узнать. 

- Да, эти могут. Из очень неблагополучных семей. Бакуменко уже на учёте в милиции. Ведут себя вызывающе. С ними обычно ещё …- Она назвала третью фамилию.  

- Мы хотим поговорить с ребятами. 

- Конечно, попробуйте. У них ещё и дружки есть вне школы. Поговорите с классным руководителем. Она если ещё не ушла, то в своём кабинете биологии. Я вас провожу. 

Кабинет биологии. Почти старушка. 

- Очень тяжёлые ребята. Подозреваю, что связаны с хулиганами вне школы. А может быть и хуже. На занятиях бывают не часто. Совершенно неуправляемы. Этот Бакуменко может запросто встать посреди урока и никого не спросясь, выйти из класса. Отца нет. Мать ни во что не ставит. К тому же она пьет. 

Всех троих прихватили в скверике. Ваня Бакуменко выше всех на пол головы. Видно, крепкий парень. Майор стал у них на дороге. 

- Стоп, парни! Разговор есть. – Остановились. На лицах удивление. Один спросил: 

- О чём речь? 

- О рэкете. – Выражения лиц сразу изменились. – Проблема у нас. Никак не решим, что с вами делать. Есть разные предложения. 

- К примеру. – Этот Ваня начинал нагличать. Стоял подбоченясь и с усмешечкой глядел на майора с высоты своих не менее, чем метр девяносто. 

- Понимаете, всё зависит от количества извилин. Если хватает, можно убедить. А нет, – майор пожал плечами. Нам в спецназе к рукопашной не привыкать. Где ножом, где кулаком. На пару месяцев вырубим без затруднений. Стрелять тоже умеем. Это ты своим внешкольным друзьям передай. Все у нас на заметке. Но, я думаю, они повзрослей, и правильно вам посоветуют. Подошёл прапорщик. Я пригладил волосы на макушке, и мои трое в униформе службы безопасности, натянув маски, начали подходить к ним сзади. 

- Предупредить хочу. Не дай бог кто что из кармана достанет! – Теперь они были в плотном кольце. Оглянулись, оценивая ситуацию. 

- Бить будете? – Бакуменко затянулся и небрежно отшвырнул сигарету. 

- Я же говорю, проблемы у нас. Бить для профессионалов – дело не хитрое. Хотели бы – давно бы побили. 

- Значит, не хотите. Тогда мы пошли. – И он, было, двинулся с места. 

- Пойдёшь, когда я тебе разрешу. – Майор схватил его за грудь и отодвинул на место. – Кончаем бодягу. Больше никаких предупреждений не будет. Если пацанов тронешь…Ну, сам вообрази, что я с тобой сделаю. До всех дошло?  

- Так точно, товарищ майор. 

- Теперь можно идти. Пошли по пиву, ребята. – Это он уже нам. 

____  

Как и договорились, они приехали к нам вечером. Был произведен смотр квартиры и представление домочадцев. Молодёжь потихоньку разбежалась, и мы остались вчетвером. Чувствовалось, что гости ожидали увидеть не совсем то, что увидели. Доходы наши были, конечно, несоизмеримы, но многокомнатная квартира сияла светом минувшего, да и не нами нажитого благополучия высокого порядка. Поскольку наше прошлое было гостям вряд ли ведомо, то некоторая психологическая нестыковка была естественна. Выслушали не мало комплиментов нашей Людочке – она скоро должна была рожать. Толя тоже нам нравился. В общем, все пришли к выводу, что пара очень удачная. Поскольку молодые не хотели, чтобы Люда бросала учёбу, то все её перемещения по городу обеспечивал специальный шофёр. Он не только возил её, но и не давал носить ничего тяжёлого. Бегал за покупками и всякое такое. Рисковать внуком Альбиндеры не хотели ни в малейшей степени. Уборку в квартире делали только при непосредственном участии Ривы Марковны. Я уже начинал испытывать дискомфорт от дефицита своего участия в этом процессе. Но когда мы попытались поднять такой вопрос, то Рива Марковна замахала руками и весьма энергично заявила, что чтобы они ни делали – это «капля в море» по сравнению с тем, что сделали мы, воспитав такую чудную девочку. К тому же у нас на руках ещё трое! Толя посоветовал с мамой в дебаты по этому вопросу не вступать. «У моей мамы ещё огромные запасы жизненной энергии. Дайте ей их израсходовать в столь благородных мирных целях». Я решил, что сыну видней. 

Покурить мы с Аркадием Александровичем перешли в генеральский (мой) кабинет. 

- Надеюсь, в школе всё в порядке? 

- Да, майор и вся наша операция произвели должное впечатление. 

- К сожалению, дело оказалось не так просто. Один из этих парнишек связан с весьма влиятельным криминальным авторитетом. Но нам удалось всё это нейтрализовать. Во главе службы безопасности у меня бывший полковник КГБ. С большими связями человек! Знаете, работать в наших условиях далеко не просто. С кем только не приходиться иметь дело! Хотелось бы перебраться за рубеж. Обстановка там более спокойная, но нас там не ждут. Таких доходов там добиться очень трудно. Мой брат со своим сыном пытаются кое-что наладить, но пока доходы ничтожны, и вложения требуются большие. Так что нам придётся ещё посидеть здесь пару лет. Как вы смотрите на то, чтобы Люда с Толей перебрались в Израиль? – Я задумался. И было над чем. Хотя у меня не было подробной информации, но чувствовалось, что бизнес моего свата как-то соприкасается с криминалом. Это было неприятно и наряду с высокой прибыльностью, создавало, видимо, дополнительные риски. 

- Вы так легко готовы расстаться с Россией? 

- Нет, мой дорогой, совсем не легко. Мы люди какой-то промежуточной национальности. Если откровенно, то какие мы евреи? Мы русские. Но мы и не совсем русские. Что-то в нас еврейское всё же есть. Я думаю, что если бы нам не тыкали нашим еврейством, то мы бы его быстро забыли. Ассимиляция произошла бы уже во втором поколении. Но забыть не дают. Вам ведь не давали? Вот и получается, что приходиться переезжать, Авось, там возникнет достойная среда обитания. Уж во всяком случае, жидом меня там никто не обзовет. Ни меня, ни, что куда важней, моих внуков. – Это был какой-то для меня новый Аркадий Александрович. Даже речевые обороты изменились. – Меньше всего хочет уезжать мой сын. Но его выдавливает упадок науки. Так что вы на всё это скажете? 

Поскольку я молчал, он продолжил. 

- Я не хотел бы, чтобы у вас создалось впечатление, будто наш бизнес связан с криминалом. – Ага, он понял, что я кое-что понял. – С другой стороны, в этой стране всё так перемешалось, что грани как-то стёрлись. К тому же в некоторых сферах без них просто не обойтись. Разве я могу взыскать долги, не прибегая к….- он слегка замялся, – порой к явно нецивилизованным методам? Есть и ещё ряд ситуаций. Уже не говорю про «откат» чиновникам. Ну, это вы и сами знаете. Не будь у меня серьёзной «крыши» – отобрали бы у меня мой бизнес так же, как у вас. «За бугром» больше порядка, но тоже не надо их идеализировать. Там закон сильней, но даже эти законы многое позволяют. А у нас сейчас как раз такое время, когда идёт сращивание криминала с легальным бизнесом. Порядок в этой стране наступит только тогда, когда он понадобится преобладающему большинству бизнеса. И большого, и среднего, и малого. В том числе и вчерашним криминалам. Но это ещё не скоро будет. – Посидели молча. Меняя тему, он сказал. 

Мальчик, который ещё и не родился, мне очень дорог. – Про мальчика можно было уже говорить уверенно после ультразвукового анализа. – Я и рожать её отправил бы в Израиль или куда ни будь на Запад, но Толя не хочет. Хорошо. Мы и здесь сделаем всё возможное. 

Когда они уехали, на душе у меня было скверно. Нина же напротив. Рива Марковна ей очень понравилась. Она теперь собиралась к ней в гости. Не хотелось портить жене настроение, но хотелось разобраться в бизнесе своих новых родственников. Однако никаких источников информации у меня пока не было. 

______ 

Было ещё не поздно, но мы слегка выпили, а после этого читать я уже не могу. По телеку шла всякая дребедень. Пытался помочь жене мыть посуду – прогнала. Позвонил Петру. Как-то мы с ним сблизились за последнее время. Оказалось, что и у майора настроение поганое. И выпить хочется, но в кармане пусто. И даже бензина – дай бог, что бы до заправки доехать. И вообще, что-то надо бы предпринять с денежным довольствием. Жена грызет. Говорит, что из армии нужно уходить. Не хочется. И куда? Прямо хоть просись обратно в Чечню. Там стреляют, но хоть платят! В общем, договорились, что завтра встречаемся и все эти проблемы решаем. Расклад вырисовывался такой: завожу Нину к Риве Марковне, а сам к Петру. Потом Нина заезжает и забирает меня домой. 

______ 

Нина сидела у телека. Я сидел на балконе. Непонятно. То ли скверное настроение продуцировало скверные мысли, то ли наоборот? Сколько лет ухлопал на эту дурацкую работу! Но хоть деньги шли!.А что будет теперь? Работа нормальная, но денег не будет. В резерве у меня осталось 10000, а когда они кончаться? Слава Аллаху, хоть на текущие нужды хватает. А как же остальные? Им проценты не «капают». Живут же как-то! Но как-то я не хочу. Это у Цветаевой, кажется: «Торжественно вам заявляю, что я живу в последний раз!» Нет, это Ахматова. Но ведь верно! Может и вправду, махнуть в Израиль? Но там мои деньги совсем ничего. И что я там буду делать? Деньги, деньги. А жизнь проходит. А у Петра вот, совсем паршиво. Жена точит, а что он может? Мировой мужик! Ему бы начальником службы безопасности в какой ни будь крупной фирме. Нет, не сможет. Там «крутиться» надо, об криминал тереться, с ментами продажными дело иметь. А всё же надо спросить у свата. 

На балкон вышел мой старший. Славный парень. Странно. Столько лет в городе, а на лице какой-то неистребимый деревенский отсвет. 

- Пап, разговор есть. – Вот и в речи. 

- Давай! 

- К матери хочу перебраться. 

- С чего это? Обижает тебя кто? 

- Кто меня обижает? Ты что ли? Матери там не сладко приходится. Он её по пьянке поколачивать стал. И денег нет. 

- А ты заработаешь. 

- Ну, летом заработаю. Немного ты подкинешь. – Хорош! Молча смотрю на него. Хорош! – Я знаю, с деньгами стало трудней, но у других и того нет. Тут у нас одна квартира сколько тянет? – Ишь, деловой какой! – Ты мне хоть тыщи две выделишь?  

- А ты на две тысячи проживёшь ли? 

- В деревне проживу. 

- Так ты же там не один будешь! 

- Но ты ж больше не сможешь! 

- Верно, считать умеешь. – Сидим молчим. – Я тебя, сынок, одобряю. Если опять как ни будь устроюсь, тогда может и больше будет. А пока вот так. 

- Людка так деньги не считает! 

- Так это пока она на себя тратит. 

- А они тебя пристроить куда не могут? 

- А что я такого для них полезного умею? Телефонные станции чинить? Я же по специальности преподаватель. В административной работе слаб. 

- Ну, на фирме своей ты же крутился! 

- Это повезло. Фирма то была узкоспециализированная. – Помолчали. 

- Так я на той неделе перееду. 

- Вот так сразу! – Пожал плечами. 

- А чего тянуть! – Встали. 

- Коля, сынок! Ты уж нас не забывай! 

_____ 

На следующий вечер отвёз Нину к Риве, а сам, закупив изрядно продовольствия и прихватив канистру с бензином, направился к Крутиковым. Операция с приношением даров прошла спокойно. По стоимости – это соответствовало примерно трети месячной зарплаты, которую мне обещали в техникуме. А ведь ничего такого? Ни по количеству, ни по качеству. Хорошо посидели. Где-то через часок появился Фёдор. Слава богу, всего на столе хватило. Ещё посидели. И выпили прилично. Потом прикатила моя жена. И, слава богу, потому что в таком качестве за руль не садятся. Пели песни. Оказалось, что любим одни и те же. Потом женщины, которые за это время очень сблизились, ушли на кухню, а мы принялись решать насущные задачи. Финансовые проблемы стояли и передо мной, хотя и в несколько ином качестве. Перед уходом я спросил Петра, не может ли он мне помочь с информацией? Очень хотелось бы выяснить, чем занимается фирма моего новоприобретённого родственника. 

- Понимаю, что за информацию нужно платить. Если в разумных пределах, я готов. – Откровенно сказать, не ожидал положительного ответа, но ошибся. 

- Очень может быть, что смогу тебе помочь. 

___ 

Человек, с которым я встретился, был в штатском. Попросил чётче сформулировать задачу. Это было не так уж просто, поскольку знать хотелось много, а потратить мало. В конце концов, я сформулировал свой вопрос коротко, сведя его к участию в работе фирмы криминального капитала, его роли, связи криминала с генеральным директором. 

Поразмыслив, он направил меня к другому человеку. Тут общение уже шло по телефону. Дело чуть не сорвалось, поскольку от предоплаты я категорически отказался. Однако, пару дней спустя мне позвонили и сказали, что согласны с учётом поручительства «уважаемых лиц». Это, интересно, кто же? Небольшой задаток всё же пришлось дать. «На текущие расходы». Общие затраты оказался меньше, чем я ожидал. 

Дискету обнаружил в своём почтовом ящике. Код мне передали через Петра. Я ему деньги, он мне код. Выглядел Петя несколько растерянным. Пожал плечами. «Меня попросили…» 

Не знаю, кто составлял это сообщение, но оно в точности соответствовало тому, что я хотел узнать. Скверная мыслишка буровила моё сознание. А запроси кто-то информацию на меня! Хорошо, что за последнее время на мне ничего криминального не «висит»! Но чувство было такое, что кто-то обо мне всё знает, и дело только в цене. 

Фирма, руководимая Альбиндером (формально ему и принадлежащая), занималась широким кругом дел. И торговлей, и производством, и экспортом, и импортом. Причём, всё это в весьма приличных объёмах. В фирму периодически вкладывались довольно большие деньги, которые по завершении некоторых операций изымались. Но не всегда. Деньги (предположительно) поступали из двух источников: 1. От некого Воронцова А.В., связанного с криминальными структурами. 

2. От различного рода бюджетных организаций, куда спустя некоторое время почти всегда возвращались. 

Прочитав всё это, мне стало немного страшновато. Значит, несмотря на видимый наш бардак, кто-то где-то за всем следит. Нет, было бы забавно, запросить информацию на себя. Конечно, это убить ещё кучу денег, но было бы полезно. Пока что я получил довольно полное представление именно о том, о чём хотел. И что дальше? Нельзя сказать, что я уж очень удивился. Примерно так я всё себе и представлял. Свояк этой банде необходим, потому что его коммерческими талантами всё и «крутится». Они это понимают и всячески его поддерживают. Такое содружество обладает огромными возможностями. Все друг в друге заинтересованы. И не боятся они по сути ничего. Со временем Альбиндеры попытаются убраться в Израиль. Если компаньоны им позволят. Ведь вот уж действительно, кто слишком много знает! Малоприятное родство, но что тут поделаешь! Впрочем, вряд ли он и его фирма составляют такое уж исключение. В той или иной степени – это удел почти всех остальных. Вряд ли я ошибаюсь. Эти может быть впереди, потому что Альбиндер доказал свои способности в сфере коммерции. Отсюда и рост вложений в него. Рост оборотов. К тому же он некий тормоз на пути чисто криминальных методов. Происходит не только использование коммерческой структурой бюджетных средств, но и отмывание «грязных» денег. Вряд ли в сложившейся в стране ситуации можно зарабатывать по крупному другими способами. Разве что «сидеть на трубе» или заграбастать какой-нибудь «Норильский никель», или алюминиевое производство. Оправдываю свояка? Похоже. Не плохо он устроился. Но чем всё кончится? Мне от всего этого тоже кое-что перепадало. А захоти я, перепало бы и больше. Когда родился Сашка, слава богу, без всяких осложнений, в том же доме, где проживали Альбиндеры, была куплена трёхкомнатная квартира, куда молодые и переехали. Иркину квартиру оставили мне, хотя документы я переделывать не стал, и числилась она по-прежнему Людкиной собственностью. Квартиру сдали, и это увеличило мой ежемесячный доход ещё на 120 долларов. Совсем не лишние. Эти деньги позволили мне поддерживать Николая. 

______ 

Когда Сашке исполнился месяц, был устроен праздничный обед. Присутствовали все представители обоих семейств, включая брата и его сына, специально прибывших по этому случаю из Израиля. Кстати, трудней всего было привести на этот обед моего Николая. Но убедил. А он действительно как-то не вписывался. Во время обеда свояк обронил фразу, глубоко запавшую мне в память. « Дорого бы я дал, если бы мог переправить их в Израиль». Видно, что-то произошло, потому что ещё недавно он собирался отправить Люду в Израиль рожать. Помешали, как мне помнится, не какие-то сторонние силы, а Толик. Его брат и дядя тоже, как я видел, ездили беспрепятственно. И вот такое заявление. Если додумать эту фразу до логического конца, то получается чуть ли не шантаж! Один раз меня уже пытались шантажировать моими детьми. В общем, есть над чем задуматься. С прежними шантажистами получилось удачно. По моему, они получили то, что заслуживали. В своё время генерал взял с меня слово, что впредь я такими методами пользоваться не буду. Но дело не в этом. Тут ситуации была иная. Главным образом в масштабах. Пока свояк успешно делает для всех деньги, всё спокойно. Но в любой момент ситуация может измениться! 

_____- 

Новый год встречали у сватов. Молодёжь вся разбежалась по своим компаниям. Даже Костя с Людой. «Подкинули» предкам сына. Молочка ему Люда нацедила и они «испарились». Из солидарности пришли и мы. Больше не было никого. Пётр встречал с офицерами своей части. Мы их с Лёлей пригласили на следующий вечер, так что остался весьма узкий семейный круг. 

Наша Новогодняя компания была практически непьющая. Посидели у телевизора, мы со сватом поболтали. Нина, не смотря на все старания Ривы Марковны, скучала. Сказывался большой возрастной интервал. Но мужественно терпела. Всё, в общем, было в пределах нормы. На следующий день отсыпались. 

Уже под вечер приехал Коля. Нелады у них дома достигли критического накала. Последний скандал возник сегодня утром, когда отчим потребовал у Кольки денег на опохмел. Николай считал, что своими деньгами он вправе распоряжаться сам. У моего хозяйственного сына собранные деньги предназначались для сестёр, которых, по его разумению, следовало обуть и одеть. Шуму было много и кончилось тем, что отчим выгнал Колю из дома. Маша, поставленная перед выбором – сын или муж, выбрала мужа. Уговаривала сына дать денег на пропой, но он молча собрал вещички и вот прибыл к папе. Предательство матери его потрясло. Но я Машу понимал. О Коле, как она справедливо полагала, всегда я позабочусь, а вот кто позаботится о её девочках? Скверная, в общем, история. Типичная, в определённом смысле. Забегая вперёд, поведаю о продолжении. Протрезвев, отчим понял, что сыграл против себя. И Маша видно «накрутила». В общем, одним прекрасным вечером где-то так через недельку Григорий явился к нам домой. Видимо, «выбил» себе командировку. Его грузовик стоял у нас перед домом. Нина приняла по-родственному. Накормила обедом. Коля был в школе, но он его дождался. Покаялся, повинился и передал мамкин указ, чтобы возвращался домой. Аргумент: «мамка велела» – был главным. Коля парировал его весьма весомым, на мой взгляд, соображением: «Тебе же лучше, если меня не будет. По пьянке мать ударишь, так я же тебя пристрелю». Ружьё у них на этот случай имелось. Знакомые идеи! Я подумал, что, в сущности, борьба шла за мои деньги. За те три тысячи, что я теперь Коле выдавал. Ну, и помощь по дому. Коля – парень работящий. Под конец Григорий даже ко мне обратился за поддержкой. 

- Валентин Николаевич, ну хоть вы ему скажите! 

- А мой интерес какой? Что бы сыну было как лучше. А что ему хорошо, так он лучше моего знает. Неволить его ни в чём не стану. По мне, так лучше пусть при мне и будет. У него выпускной класс. Ему учиться надо. 

Уходя, обронил. 

- Гляди, я тебя предупредил. – Тут мой Колька взорвался. 

- Ты меня что, пугаешь? Это я тебя предупреждаю. На мать руку поднимешь – прибью. – Стояли друг против друга. Оба плечистые, рослые. Сын у меня вымахал – видный парень. Но дело приобретало опасный оборот 

- Ну, что это вы как-то не по-семейному домашние вопросы решаете! Не хорошо это. – Но меня не услышали. 

- Домой теперь не приходи. 

- Да приду, когда захочу. Это ты в моей хате живёшь, а не я в твоей! – В общем, мерзкая вышла сцена.  

Но я отвлёкся. Вечером пришли Петр с Лелей и, что было неожиданно, с Фёдором. Фёдор – это тот самый прапор, который участвовал в школьной антирэкетирной постановке. Откровенно говоря, он был не очень-то мне нужен. Ведь совершенно незнакомый человек! Но раз Петя привёл! Нина срочно вызвала кого-то из своих приятельниц, и мы вполне успешно «замкнули» Фёдора на неё. Петр его очень хвалил. Они вместе воевали, а где как не на войне проявляются люди в истинном своём виде? 

Чёртов алкоголь и на меня подействовал. Языки развязывает. Поделился я с Петром кое-какими своими проблемами. Предложил он нечто для меня совершенно неожиданное: организовать прослушивание телефона моего свояка. Конечно, будет стоить, но…Я сказал, что подумаю. Весьма щекотливая нравственная проблема. Как-то у военных это просто. Кстати, как Пётр – командир батальона спецназа, связан с такими делами, как прослушка? 

_____  

По уже установившемуся за последние месяцы раскладу времени, утром я отправлялся в библиотеку. Считалось, что я готовлюсь к предстоящим лекциям. Действительно, часть времени тратил на это. Остальное уходило на чтение по самому широкому кругу вопросов. Нина отправляла мальчишек в школу и занималась хозяйством. Иногда ездила к Риве Марковне повозиться с внуком. 

В это утро я обнаружил, что еду вовсе не в библиотеку, а на кладбище. Посещение кладбища в моменты, когда надо было принимать какое-то ответственное решение, стало чуть ли не правилом. А что, собственно, произошло? И какие такие решения я мог принимать? Скорее мне просто нужно было переварить ту ситуацию, в которую я попал. Ведь конкретно ничего такого не произошло! Никто и вроде бы ничто мне не угрожало! Я понимал, что со стороны – эти посещения кладбища выглядели аномально, а посему их не афишировал. Где-то рядом с кладбищем находилось стрельбище. Иногда и я, отъехав в сторонку, постреливал из своих стволов. Рисково, но уж очень хотелось. Тем более, что с помощью Петра проблема патронов решалась теперь очень просто. 

Вокруг всё было привычно. И фамилии, и фотографии. Уселся за свой столик и попытался размышлять. К сожалению, с мыслями сложней, чем с аппаратурой. Могут и не включиться. Легко и самопроизвольно переключаются. Вот здоровенная ворона уселась на верхушку памятника Геннадию Шафоростову. Молодой парень. Погиб вместе с отцом в автокатастрофе. Почему-то ворона мне мешала, и я вознамерился её прогнать. Но, словно почувствовав что-то и гнусно каркнув, она взлетела, а мне почему-то было интересно, куда она сядет. 

- Вы бы не отвлекались. – Голос Виктора Павловича звучал даже сурово. 

- Да, я, кажется, опять вляпался. Но вы же знаете – совершенно случайно. Как вы думаете? Что-то нужно предпринимать, или сделать вид, что я ничего не знаю и не вмешиваться? В конце концов, пока никакой реальной угрозы ведь нет! 

- Вляпались вы – это действительно. И это очень неприятно, но вины вашей тут конечно нет. 

- А разве была моя вина, когда меня пытались ограбить? А рэкетиры? Когда угрожали жизни моих детей? Сейчас ситуация другая, но она тоже чревата осложнениями. Когда имеешь дело с бандитами, всего можно ожидать. 

- Не собираетесь же вы в случае чего снова стрелять? 

- Не собираюсь, но меня могут вынудить. 

- Запомните, что в предыдущих случаях вам просто везло. Маловероятно, что повезёт ещё раз. И меня уже тоже нет. Да и чего же вы можете добиться? Их ведь много. Они организованы. 

- Хорошо бы получить более полную информацию. Но с телефоном – это же можно ждать до второго пришествия. Да и вряд ли такие люди говорят по телефону что-то лишнее. 

- А вы спровоцируйте какое-нибудь обострение ситуации. Тогда, возможно, получите результат куда скорей. А что вы, собственно, ожидаете узнать? 

- Это мысль. Надо подумать. Что молчишь, баба Лена? 

- А что тут скажешь, дружок? У нас по этой части Виктор самый умный. Вот он и говорит. Я то, что могу сказать? Ясно дело, что тебе пострелять охота. 

- Валентин, постреляй их всех, сук! Ну, не всех, так главных. Ежели с умом, так никто про тебя и не прознает. 

- Зря вы, Савелий Маркелович, его подталкиваете. Опасное это занятие, а у него ещё младшие школу не закончили. Да и что такого произошло? В кого стрелять? В неких уголовников, так они ещё ничего ему не сделали. К тому же они пока безымянны. Валентин Николаевич, вы помните капитана, который ко мне захаживал? Теперь он уже, поди, в чинах. В случае чего, попробуйте к нему «подъехать». Привет от меня передайте. Конечно, нужно его заинтересовать, но он может быть полезен. Лишнего, понятно, не говорите. 

- Ясно. Спасибо за дельные советы. Баба Лена права. Скучновато мне живётся. А жизнь проходит. Хочется чего-то такого, адреналин генерирующего. 

- Во, во. Верно говоришь. Я дак в последние годы тем и жил только, что молодость вспоминал. Тускло живём. Никакого интересу. С того и пьём. 

- Должен заметить, что есть ещё множество других способов оживления существования. Стрельба по людям – это один из самых примитивных. 

- Вы правы, конечно, но природные данные плюс конкретные обстоятельства изрядно это множество ограничивают. Ну, чем таким я могу заняться? Вот преподавать снова пойду. Может быть, это меня утихомирит. 

Долго молчали. Сыро, холодно. Очень хочется выпить. Где-то тут у меня была заначка зарыта. Кое-как откопал. Ох, хорошо пошла! Благо, мне много не нужно. 

- Почему это у тебя близких друзей нет? 

- Баба Лена, а у тебя они были? Маркелыч не в счёт. Это со старых времён. И почему нет? Есть очень близкие друзья со школы ещё. Только жизнь развела. А новые? Не повезло, наверное. Ведь дело случая. Те, которые по обстоятельствам вблизи меня, так как-то на это звание не проходят. Где-то, наверное, есть люди подходящие, да меня рядом нет. Дружба высокой категории – дело тонкое и редкое. Я как-то потратил пару дней на эту проблему. По теории нынешних социологов у современного человека потребность в глубокой дружбе ослаблена. Вместо искренней и верной дружбы преобладают какие-то функциональные отношения. На становление дружбы нужно время, опыт общения. А вообще-то, близкий друг – это из разряда самых высоких ценностей жизни. Ну, завела ты меня, баба Лена! Не помню, чьи это стихи? 

Пускай клянут уста пророка 

Несовершенство бытия. 

Есть дружба верная без срока 

И в ней светла печаль моя. 

- Это Нерис. 

- Генерал, вы просто ходячая энциклопедия! 

- Уже не ходячая. 

- Теперь только я понял, зачем это вам было нужно. 

- Говорила я ему, зря лезешь в такие дела. 

- Не очень-то лез. Поставили. 

- А ты не брыкался. 

- Ладно, будет вам. 

- Верно. У меня ведь тоже совесть не так, чтобы чиста. Ты у нас главный наследник. 

- И что я могу? Грехи ваши какие скомпенсировать что ли? 

- Хорошо бы. Кстати, вот Петр – чем не кандидат в друзья? 

- Может быть. Но не следует путать дружбу с дружескими отношениями. – Со стороны стрельбища раздались выстрелы. 

О! Пойду и я постреляю. 

- Не забудьте про возможное оцепление. 

- Спасибо. До встречи. Генерал, чьи это строчки? 

«Скажи мне, дружбы где начало? 

Ум, сердце ль жизнь ей даровало? 

И чем питаться ей пристало?» 

- Это Шекспир, только вы немного перепутали. Там не про дружбу, а про любовь. 

- Ну-ну! 

Под шумок пальбы на стрельбище, тоже выпустил обойму и поехал домой. Библиотека на сегодня уже отменялась, поскольку если я выпивал даже самую малость, на усвояемости читаемого это сказывалось катастрофически. На одном из перекрёстков ко мне подъехал Генка. Остановились и вылезли поболтать. Генка был тоже, как говорят, слегка «поддатый» и очень хотел добавить. Кабаки в это время пустуют, так что главная проблема – это машины. Договорились оставить их дома и встретиться где-то на пол дороги между нашими домами. Вместо кабака уселись в скверике. Генка открыл кейс, в котором уже привычно поблескивали банки джина с тоником. Крепость небольшая, что позволяло пить долго. К тому же и вкусно. Пить чужое – не очень – то этично, но мы люди свои и как-то я с этим примирился. 

Сколь это ни прискорбно, но работал Гена, как я уже упоминал, в той же, бывшей нашей фирме, но …десятником или бригадиром. Показал мозоли от лопаты. Унизительно. Чувствовалось, что сильно переживает, но деваться ему некуда. Понятно, что на станцию его ребята не возьмут. Он бы им там глаза мозолил. А что он ещё мог? Хотел устроиться куда-нибудь в служебную связь, но пока вакансий выше монтёра не было. В общем, если пользоваться современным сленгом, «опустили» человека. «Семья! Кормить надо. Уже привыкли к благополучию по финансовой линии». В своё время его Лерка по его же настоянию бросила работу в магазине. Теперь пытается устроиться, но не получается. Только продавцом. А после директорства это неприятно. В общем, хреново. Если моя зарплата в техникуме составляла при сравнительно небольшой нагрузке (три выходных в неделю) примерно 2000 с небольшим, то его колебалась от 6 до 10 тысяч. На семью из трёх человек по нынешним временам не так уж плохо, но угнетал характер труда и «давило» прошлое, так что спускали потихоньку накопленные доллары.  

За три часа набрались мы прилично, но никаких конструктивных идей нам в голову не пришло. 

Разгоняя хмель, бродил по окрестным улицам. Мысли как всегда в подпитии, обрывочные. Вот Гена – пример функционально-дружеских отношений. В отличие от просто функциональных и чисто дружеских. С Петром отношения примерно такие же, но со смещением в сторону чисто дружеских. Хороший мужик Пётр, но о проблемах, кажем, прекрасного с ним не потолкуешь, и стихи на память он не читает. Однако, встретившись – не молчим, а очень даже оживлённо беседуем. 

Хотя мне казалось, что я вполне в норме, но дома Нина меня накормила и уложила спать. Впрочем, про Генкины проблемы я рассказать успел. 

______ 

Следующий день у меня был рабочий. Аж три пары! Отвык я от таких нагрузок. А ведь выстаивал и по пять! И с новыми учащимися что-то не то. Конечно, новое поколение в новых условиях и должно было измениться. Но как-то непривычно. Что-то не то с моими студентами. Я, конечно, стал старше и отношение ко мне иное, но не в том суть. Отношение к делу вроде бы даже улучшилось. Все как-то стали понимать, что малознающие производству не нужны, и их запросто с работы выставят. Но появилась заметная прослойка, которую я про себя называл «навсёплюющими». В основном – дети зажиточных родителей. При первой же моей серьёзной попытке заставить их работать, реакция была быстрой. Меня вызвал Николай и в весьма почтительных тонах объяснил, что эти две относятся к «неприкасаемым», поскольку их отцы наши крупные спонсоры. Моё замечание, что не понятно, зачем они вообще учатся, осталось без комментариев. Родители ещё двух девиц предложили мне позаниматься с их чадами приватным образом за весьма приличное вознаграждение. Трое просто вложили в свои курсовые работы по 500 рублей. Как мне объяснили, такая у нас нынче такса. В общем, я попал в довольно щекотливое положение. Спонсоров пропустил, а остальных «зажал». Но до меня их пропускали, так что знаний у них практически никаких, и что-то «выжать» из них просто невозможно. Николай молча разводил руками, дескать, выпутывайтесь, уважаемый В.Н. сами, но шума не поднимайте. Положение довольно непривычное и весьма некомфортное. 

Дома после занятий меня ждали малоприятные гости: дед с бабкой. Что-то они, видимо, поняли, потому что разговоров о деньгах не было. 

Часов в шесть позвонила Лера. Это было как гром с ясного неба. Я даже потерял на время способность логически мыслить и членораздельно свои мысли высказывать. В произведениях искусства, в литературе, если это не какой-нибудь авангард, события должны подчиняться некой внутренней логике, должны работать на общий замысел. В общем, должны быть как-то оправданы. Это жизнь может себе позволить нелогичные поступки! И в доказательствах, в обоснованиях они не нуждаются. Не зря англичане говорят, что факты – вещь упрямая. Факты можно пытаться объяснять, но в доказательствах своего существования они, повторяю, не нуждаются. Причиной моего смятения состояла в том, что Лера сообщила мне о смерти Гены. Поневоле из меня выплеснулось обычное в таких случаях: «Но я же вчера только с ним разговаривал, и был он в полном порядке!» А дело, оказывается, в том, что, расставшись вчера, я пошёл домой, а Гена пошёл добавлять. Домой явился поздно. Не раздеваясь, свалился на диван и умер во сне. Для медиков – ничего нового. Какой-то процент пьющих так и заканчивает. Сердце останавливается. А для меня – потрясение. 

Опять похороны, кладбище, поминки. Сумеречные мысли о неминуемой смене поколений, которое касается уже не почтенных старцев, но и нас, людей среднего возраста. В общем, обычные мысли определённой возрастной категории перед лицом смерти. 

После поминок в изрядном подпитии брёл домой. Народу набилось много. Тут и Генкина бригада, и родственники. Как обычно, набравшись, подзабыли где и зачем находятся. Гена, думаю, был бы доволен, но мне стало неприятно, и я тихонько смылся. 

Район этот застроен одноэтажными домишками – сплошь частный сектор. Домой я шёл весьма кружным путём. Вышел к железной дороге и побрёл вдоль путей. Хорошо бы куда – ни будь забиться и посидеть в одиночестве, но все мои квартиры были сданы и заняты, и податься было совершенно некуда. Брёл и брел. Гнал от себя банальные мысли о смерти, об этом таинственном исчезновении, о полной бессмысленности жизни и, в то же время, необходимости жить. И о перед этой жизнью обязательствах. Но мысли эти всё лезли и лезли. Вечно одно и то же. И не мне одному, разумеется. Да и почему у меня, человеку ума довольно среднего, мысли о смерти должны быть какими-то оригинальными? Смерть – дело, в общем-то, естественное и в этом смысле обычное, всех одинаково касающееся. Наверное, поэтому и осмысление её у нас – людей средних тоже примерно одинаковое. Конечно, верующим, наверное, легче. Надеются на что-то. Впрочем, видимо не очень, поскольку умирать всё же тоже не хотят. Забавно, как менялось представление о «том свете». У Гомера, помнится, Ахилл скулил в туманных полях Аида насчет того, что лучше быть жалким погонщиком на земле, чем царем мертвых в мире загробном. И экклесиаст говорит, что псу живому лучше, чем мёртвому льву. Вообще, этот экклесиаст жутковат. Зря они его канонизировали. Страшноватые строчки. «Живые знают, что умрут, а мёртвые ничего не знают, и память о них предана забвению, и любовь их, и ненависть их уже исчезли, и нет им больше части во веки веков ни в чем, что делается под солнцем.» Малость переврал, наверное. 

« Не храбрым даётся победа, не мудрым хлеб, не у разумных богатство. Время и случай для всех.»  

Да, время и случай. Вот моя жизнь! Набор случаев. Что с нами случится завтра – ни Гена не знал, ни я не знаю. Случай – фактор весомый. А вообще-то, изрядно деморализующие мысли. 

_____ 

Ситуация в техникуме обостряется. Ряд моих учащихся просто не хочет утруждать себя работой, хоть каким-то напряжением ума. Спокойно предлагают деньги. В конце концов, знать или не знать – их дело. Но диплом – это государственный документ, дающий определённые права. Впрочем, нынче весьма незначительные. Так может быть оставить нервотрёпные попытки их чему-то научить? Тем более, вызывающие явно наростающее неудовольствие Николая. Кстати, его жена – Зинка. Та самая. Нынче – Зинаида Григорьевна. Заведует «моей» лабораторией и люто меня ненавидит. Пытаюсь понять почему. Возможно, как свидетеля минувших грехов молодости. Несколько попыток унизить меня непониманием кое-чего из техники не удались. Так что? Мне открывать встречные военные действия? Совершенно мне это ни к чему. Ещё один прощёный враг. Кстати, взятки берёт не морщась. На работе становится некомфортно. А я-то надеялся! Но куда я подамся, если уйду отсюда? Что до попыток изменить ситуацию, то они совершенно безнадёжны. 

_____ 

Нина хочет идти работать. Не денег ради. Дети уже взрослые, и её сидение дома теперь как бы не оправдано. Ей скучно. Брак наш тускнеет. Наверное, это нормально. То, что нас объединяло – влечение, домашние проблемы, дети, остается, но естественнейшим образом слабеет. Интеллектуальный разрыв всё растёт. Разговаривать за пределами проблем домашних почти не о чём. Я заставляю себя выслушивать её разговоры о всяких мелочах быта, о подругах, о политике. Да, Нина стала увлекаться политикой, что даёт нам возможность дополнительно общаться. А вообще-то, увлечение политикой – не очень хороший признак. Смотрим разные фильмы. Мои – не интересны ей, а её – мне. Особенно эти идиотские сериалы, рассчитанные явно на дебилов. Пытался это ей пару раз объяснить. Вроде понимает, но по сути ничего не меняется. К счастью, интеллектуальное несоответствие не мешает нам ощущать друг друга людьми близкими, родными. 

Случайно познакомился с корреспондентом местной газеты. Через него сумел организовать публикацию статьи на культурологические темы. Гонорар ему, а «слава» мне. Эффект на работе был несколько неожиданным. Зинка (Зинаида Григорьевна) в преподавательской во всеуслышание сказала: «Валентин Николаевич, а ведь, пожалуй, это ваше настоящее призвание!» Я им мешаю. Я независим материально, а посему неуправляем. Это неудобно. Были бы очень довольны, если бы я ушёл. Могут в этом даже помочь, организовав какую-нибудь провокацию. Даже со студенческими даяниями. 

______ 

У свата неприятности. Подпольные правители фирмы снизили его долю в прибылях. Сват рассержен, поскольку считает, что без него эффективность работы, а, значит и прибыли, были бы куда меньше. За попытки вести самостоятельные операции ему пригрозили и довольно жестко. Вообще, у меня наростает чувство житейского дискомфорта, чувство беспомощности. Наглый Володька со товарищи остался безнаказанным. Мафиози угрожают семье Аркадия и моему внуку. Сделать ничего не могу. На работе ситуация мерзкая и надо терпеть, потому что опять таки сделать ничего не могу. Что же в таких случаях люди вообще делают? Можно «уйти в себя». Это называется «внутренняя эмиграция». Слава Аллаху, на жизнь хватает. Найти работу попроще, чтобы просто быть занятым? А мафия? А Володька? 

Как-то вечером позвонил Пётр. Фёдора выперли из армии. Случился какой-то скандал с начальством, и Федя двинул капитана по физиономии. Двинул слегка, но при свидетелях. Хотели под суд отдать, но ситуация такова, что шум никому не нужен. Уволили. Теперь без работы. Нельзя ли устроить куда-нибудь? Для начала пригласил их в гости для обсуждения проблемы. По-моему, такой человек может запросто устроиться в охрану какой ни будь фирмы. Или телохранителем. Но пока что ему даже жить негде. Да и денег, наверное, нет. Привык на всём готовом, а наличку наверняка транжирил. Посоветовались с Ниной и решили приютить его временно у нас. Благо, площадей хватало. По сути – аж семь комнат! Включая две переделанные под комнатёнки кладовки и вторую кухню. Но все как-то распределились. В кладовках – младшие сыновья. В бывшей кухне – Коля. Нина обосновалась в спальне. Я в кабинете генерала. Ну, а проходные не в счёт. Это общая территория. Фёдор предложение с благодарностью принял и очень даже хорошо вписался в моё семейство. Впрочем, весь день он где-то пропадал и являлся только ночевать. И то не всегда. Имущество своё он держит в деревянных армейских ящиках. В одной – тряпки, а в другом – оружие и всякое такое. Я увидал – ахнул. Как говорится, чего там только не было? Включая и то, назначения чего я и не знал. Если за пистолет дают пять лет, то здесь содержимое тянуло на десятилетия. Когда он появлялся, Нина всегда пыталась его накормить. Иногда ей это удавалось. Работать он устроился грузчиком. Говорит, временно. Я понял, что надо помочь с работой. Какой из него грузчик? Человек с такими данными и военным опытом в наше время может рассчитывать на нечто куда большее. 

В гости семейство Крутиковых прикатило в полном составе. Парни быстро «испарились», а мужчины собрались в моём кабинете решать текущие и мировые проблемы. Выпили по малости, и тут я неожиданно для себя «раскололся» – поведал история захвата нашего бизнеса. В конце печальной повести Фёдор спросил. 

- Так этот Володька так и зажилил всё ваше барахло? Захапал добра на 150 тысяч? 

- Так и зажилил. А что можно сделать. 

- Ну, хоть морду набить! 

- Это конечно можно. Хочешь, возьми такую благородную миссию на себя. Из 50%. Заодно и справедливость восстановишь. 

- А что? Попробую. На дух таких наглых тварей не переношу. У него мобильник есть? 

- Есть даже номер. 

Я не хотел вникать в детали «работы» с Володькой, но, получив сравнительно быстро деньги, очень удивился. Лерка была очень им рада. Их материальное положение после смерти Гены конечно стало не лёгким. 

Увольнение. 

Быстрая коррекция веса. Комплексные обеды. Дорого, грязно, невкусно. Столовая №3.  

Решилась на пластическую операцию. Господи, благослови! Зинаида.  

Зинка, где моя заначка?! Не вернешь – убью! Твой любящий Аркадий.  

Господа, убедительно просим погасить задолженность по квартплате. ЖКХ.  

Грабежи, травмы любой степени тяжести, лишение девственности. Парк Южное Бутово с 24:00 до 5:00.  

Если Вы потеряли здоровье, жену, работу – приходите по понедельникам и средам с 19:00 до 23:00 по адресу: ул. Космонавтов, д. 17. Будет ржачно.  

Английский, немецкий, французский языки за 3 дня с утюгом и паяльником. ООО «Маргаритка».  

«Сейчас на рынке шкурка свежей зюзюки стоит уже под четыре пимса. Почему так дорого? А потому, что, несмотря на кажущуюся простоту, правильно поймать зюзюку может не каждый мисюнец. Давно прошли те времена, когда для ловли хорошего экземпляра зюзюки достаточно было одного крямба на бурбулинке. В последнее время зюзюки стали значительно осторожнее: стаятся, всегда настороже, а дипляки и орзимуты либо слиментируют, либо вовсе отбринывают.  

Как же поймать хорошую зюзюку?  

Сразу замечу, что нет ни одного универсального метода, приманки или средства охоты на зюзюк, а то, что встречается в печати – откровенная бринчатина и хлявля.  

Конечно, пятикамбровая замура изредка, в брачный сезон, позволяет подобраться к зюзюкам довольно близко, но какой же настоящий мисюнец пользуется замурами против брачующихся зюзюк?!  

В одной статье я встретил:  

«Возьмите сабурдинку и струмируйте ее в два кляка…»  

О, если бы все было так просто! Да и подумайте, зачем ловить зюзюку, если есть сабурдинка?  

Возможно, заслуживают внимания советы пользоваться несвежими устяками или ловить зюзюку на хрятую лястину. Ясно одно: не бойтесь экспериментировать, и удача будет с вами!  

Счастливой охоты!  

С уважением,  

Ваш Прик Стрисяк»  

Мы любим перечитывать эту статью из старой мисюнской газеты. Внуки – те вообще слушают ее, открыв рты, хотя знают наизусть каждое слово. А я всегда говорю:  

- Если постараться прожить достаточно долго: три, пять или даже двенадцать циклов, то жизнь сама все расставит по местам. Где эти мисюнцы? Некому охотиться на зюзюк, и живем мы теперь не только вопреки и невзирая на, но и благодаря тому…!  

Каждый гарканец отличается повышенной гордостью. Честь и достоинство у нас в крови. Но мы, городские, к тому же – народ упертый. Уж если что решили ….  

Все бы ничего, катилась бы жизнь да катилась, но наши самки требуют к себе повышенного внимания и постоянного подтверждения привлекательности. Можете не верить, но на иной надето и нацеплено в денежном эквиваленте – сопоставимо с годовым бюджетом небольшой страны Заморочья. А они – еще и еще! Подарки, сюрпризы всякие, наряды, знаете ли…. И это – каждый день! Моя – такая же. К тому же ее фантазия иногда обостряется, и тогда мне приходится искать совершенно несуразные вещи. Вы никогда не пробовали за день обежать дюжину маркетов из-за каких-то туфелек «с потрясающей подошвой из эрминуперта»? Кто их видит, эти подошвы?!  

Друзья говорят, что у меня слишком широкая душа. Да, я не считаю, во что мне обходится содержание самки. Просто математика – не мой конек. И опять же: богато одетая самка – вопрос престижа, гордости и даже карьеры половины населения Тьерры. Мужской половины, разумеется. Кому, как ни мне, психосоциологу, знать такие вещи?!  

Мы, городские, никогда особо не задумывались даже над тем, где растут ступранки в соусе фир-де-фуфле, чего уж говорить о каких-то экзотических лемондрах на боа, но именно о лемондре моя и попросила. Надо – значит, надо! Это я ей с ходу так ляпнул, а потом уже задумался…. Но слово – как лиашка: вылезло – не вернуть.  

О лемондре она услышала по визору. Было там что-то такое про редких и экзотических животных. Этих лемондр осталось штук пять – семь, не больше. Раньше, вроде, были в большом количестве, а потом пропали. Ушли в глушь. На побережье, в Долине, у нас еще есть глушь, представляете? И тамошний егерь, якобы, всех лемондр пересчитал. Я эту передачку заказал на повтор, про егеря узнал все, что надо, и отправился в эту клятую Долину добывать клятую лемондру для моей клятой самки.  

С егерем мы за три дня выпили целую бочку настоящего иманского шарле, но кроме того, что лемондры чрезвычайно хитры, я не узнал ничего. На четвертый день егерь встал передо мной на колени и сказал, что больше пить не может, что теперь до самой своей смерти на шарле даже смотреть не будет, что не знает, где эти лемондры гнездуют, но мы, городские, на такие выкрутасы не обращаем внимания. Еще через два дня мой соратник по борьбе с шарле проговорился о гнездовье, «в которое иногда кто-то, возможно, и захаживает», а на следующий день, ближе к закату, он самолично, как мог, проводил меня к опушке глуши, на самый край Долины.  

Как оказалось, для охоты на лемондру не нужно какого-то особого оружия. Так, …обыкновенная авоська и сухарик для приманки. Зато за мое обещание идти отсюда подальше, без захода на продолжение попойки, егерь намекнул, что хитрюга лемондра никогда – понимаешь, никогда! – не пойдет с охотником без своей охоты. Про эти охотника и охоту он повторил дважды и сгинул в сумерках, а я остался, потому что охота – дело настоящих мужчин, а не слабаков из провинции.  

Мы, городские, умеем, когда нужно, взять себя в руки! Я спел для бодрости пару маршей, потом вздремнул полчасика …или немного больше, потом начал думать о смысле жизни моей самки, о своей жизни, о бессмысленном существовании слабаков – егерей, а лемондры все не было.  

Мы, городские, народ терпеливый, но шарле…! В общем, оно так просилось наружу, что я нарушил маскировку и пристроился за стволом обрабры… или сакволля, не очень уж по деревьям-то знаток, знаете ли. Так вот, пристроился я, а с ветки хик раздался, тихохонький такой хик. Потом и хи-хик полный. Я глаза вверх – комок пуха надо мной, серый с голубизной и перламутринкой, а из него – новый хи-хик! А после хихиков не ушами, а прямо из середины своей головы вдруг услышал:  

- Забавно! С утра наблюдаю! Очень забавно! Просто чрезвычайно! Зачем в наших краях, позвольте узнать? Ах, да: сухарик! На лемондру охотитесь? Чепуха это, мы, лемондры, не едим пищи, как таковой. У нас и организма, как такового, нет, только расцветка, да и то – как результат преломления света.  

- Как же вы, лемондры, живете без еды? – это уже я, обыкновенным голосом.  

Со стороны, наверное, довольно глупо я выглядел: стою под деревом со спущенными штанами и разговариваю сам с собой. Но мы, городские, привыкли не обращать внимания на мелочи. Мало ли, в какие ситуации гарканец попасть может – честь и достоинство всегда при нем – будь он одет хоть согласно протоколу, хоть согласно базовым потребностям. Так мы с лемондрой и говорили.  

- То есть, совсем без еды?  

- Как бы вам сказать…? Наша еда – эмоции, настроение, ощущение праздника….  

- Праздника? Вот уж праздников у нас, у городских…! Дней в календурах мало даже, на некоторые дни по два – три праздника приходится, есть даже праздник сорока святых: им по отдельному дню не хватило, так решили сразу всех заодно и почтить! Прямо, хоть календуры новые специально для праздников выпускай!  

- Единая Матерь! Вы мне определенно нравитесь, мужчина! Согласна быть Вашей!  

- Дорогулечка, я – гарканец! Настоящий гарканец, а не какой-то там моисианский подделыш! Единственное украшение настоящего гарканца – усы! Моя самка – да, она может быть и захочет иметь с Вами дело, но это уже только от Вас будет зависеть (это я, как специалист по душам, пытаюсь свою охоту – в ее охоту воплотить!), она у меня любит легкое, теплое и мягкое, и чтобы переливалось и отсвечивало.  

- А Ваша самка тоже на праздниках бывает?  

- Всегда! Мы – правильная пара. Куда я – туда и она. А когда я на работе, у самок праздники общения: к подругам ходят, нарядами хвастаются, все такое…!  

… В общем, господа, моя самка осталась довольна. Ее лемондра-боа на плечах старалась вовсю: от таких переливов другие самки только ахали и губы поджимали на своих мужей. Правда, и я старался: мы праздновали всё! Абсолютно всё! И даже дома всегда горело не меньше четырнадцати свечей. И еще музыка днем и фейерверки вечерами!  

А однажды, через месяц примерно, когда у нас гостила родня, и моя самка хвасталась своим боа моей матушке (тоже в боа, разумеется), я слышал (клянусь!!!), как наша лемондра говорила матушкиной:  

- Я к этому дому давно подбиралась. Ты бы знала, какую комбинацию пришлось мне провести, чтобы вот то, у чего я на плечах живу, своего «городского» на охоту послала. Если бы не егерь знакомый, не знаю, удалось бы или нет….  

Да уж, действительно, хитры лемондры необычайно! Но я не в претензии, ведь довольны-то в итоге все!