Все дети у Костика были абсолютно разные, поэтому ему было очень неловко перед соседями. 

Пятеро детей – пять пар разного цвета глаз, пять разных оттенков кожи, пять разных типов внешности, от монголоидной до …. Да-да, даже черненькая была. 

В кого уродились? А в него, Костика! 

Просто Костик в театре играл. Перевоплощался полностью. Вот дочка и получилась черненькой: он тогда Мавра «готовил», учил абиссинский, целыми днями ходил в гуталине, время от времени нападал на свою женушку, Катеньку, с попытками удушения…. В одну из таких попыток и получилось…. 

Умел Костик вживаться. Хотя последнее время театр не баловал его ролями. Так, статист на голый оклад. Даже детишек порадовать не на что. А уж детишек своих Костик не то, что любил – обожал просто. Раньше всей цветной компанией ездили на природу, на праздники ходили, в выходные на аттракционах бывали, а теперь…! 

…Дама была приятна во всех отношениях, сразу располагала к себе, а ее предложение Костику сняться в эпизодической роли в «новом замечательном отечественном боевике» сразу сделало ее роднее родного. Тем более что сам Костик считал себя очень неплохим, но сильно недооцененным актером. Вот и в новой постановке в театре роль никчемного Бушкина вместе со всем спектаклем «Свисток в…» «просвистели» мимо, «как фанера над Парижем». А уж он-то сыграл бы! Но опять Иннокентий Семенович Пуговкин (нет, не подумайте, просто однофамилец!) крутил его пуговицы и проникновенно басил: 

- Из-за фактурности, Константин! Исключительно из-за фактурности. Но ты же знаешь, как тебя зритель ценит? Не унывай: все будет, но позже. Может, в следующий раз…. 

Конечно, Иннокентий Семенович был прав. В очередной раз прав. Да он всегда прав! Кто же будет спорить с режиссером при таком дефиците работы? Потерпит Юлька без новых сапог, без кофточки с люрексом. Старшей дочке мобильник на «День варенья» обещал. Уже у всего класса есть, одна она без телефона, «как бомжиха какая-то». У Виталия Константиныча, средненького, «золотой серединочки» – ботинки на ладан дышат. Еще бы: в них и в школу, и в футбол! И на аттракционы бы всей семьей…. 

Дама представилась Аллой Порфирьевной (Господи, у этой киношной богемы даже имя-отчество, как псевдоним!). Назавтра Костик пришел по указанному адресу. Парадный костюм в легкую серую полоску видимо произвел необходимое впечатление, а может о его талантах уже знали: даже кинопробы не понадобилось. Крупный мужик (мужчиной его назвать язык не поворачивался) протянул пару листов с куском сценария и сказал: 

- Слов немного, но самое главное – действия. Фильм – экшэн. Все должно быть динамично и максимально правдоподобно. Что как делать – можете решить сами. Посмотрите пару гангстерских «голливудин». Начало съемок на следующей неделе, во вторник. 

Дома Костик сел изучать свою роль. Собственно, даже и не роль – клише голливудское. Но он не был бы Костиком, если бы не сказал себе: 

- Ладно: грабитель! Ладно: в маске! Зато есть несколько слов! Если «Кушать подано» можно было произнести гениально, то почему бы не сделать гениально «Это ограбление! Всем сидеть тихо! Деньги на стол!»?! 

И Костик в тайне от семьи стал готовиться. Почему в тайне? Подарки должны быть неожиданными! Тут за эпизод столько же отвалят, сколько в театре за месяц. Плюс известность на всю страну. А вдруг на международный фестиваль фильм попадет? Дают же призы и за лучшую эпизодическую роль. 

Костик перерыл кладовку, нашел старые Юлькины чулки (для лука были оставлены, но в этом году даже лука не сажали: сначала ребята загрипповали, потом Юля работу поденежнее искала, а потом уже поздно было), сделал из того, что поцелее, грабительскую маску, пересмотрел все шедшие на неделе по телеку фильмы про ограбления и долго тренировался с желтым пластмассовым пистолетиком перед зеркалом. Получалось неплохо, хотя оружие вызывало улыбку. Рычать и кричать – это Костик сразу отмел: уж если лица не видно, то пусть хоть голос останется узнаваемым, хоть какое-то доказательство. А чтобы пострашнее вышло – Костик отработал «леденящие душу шипяще-стальные интонации». 

В день съемок «мужик» подвел к Костику еще одного «грабителя». 

- Нашли вот напарника тебе. Больно уж рожа бандитская. Для натуральности. Будет сумку за тобой таскать. На подхвате, так сказать. Снимать эпизод в банке будем, я на полчаса договорился. Времени на съемки в обрез, так что сейчас прогоните сцену раз несколько: я посмотрю, если что – поправлю. 

Поправлять не пришлось, все оказалось как надо. Напарник (вот уж рожа, действительно!) не мешал, сумку подставить под деньги, да под прикрытием гангстера Костика в дверь с деньгами шмыгнуть – много ли артистичности надо? А Костика «мужик» похвалил даже, сказал, что «Аллочка угадала, как всегда», сказал, где взять пистолет с холостыми патронами, показал, на какой машине поедут и дал пять минут «на бытовые нужды, чтобы на месте от нервов не обделаться». 

Да какой тут страх? Костик и перед зрителями не тушевался, а уж перед своим братом – актером какой трепет? И на камеру спектакли снимали не однажды. А если уж «как можно натуральнее, методом скрытой съемки, чтобы камеры как бы и нет» – вообще замечательно. Не подвел бы партнер! Ну, ведь кино, переснимут, если что…. 

Дверь в местное отделение сбербанка распахнулась от удара ноги, и два ворвавшиеся человека в чулочных масках, выстрелив по разу в потолок, потребовали тишины, спокойствия и денег. Пока окаменевший от неожиданности народ ложился на пол и забивался под столы, а кассирша Люсенька дрожащими руками укладывала пачки денег в подставленную сумку, отчаянно давя ногой «тревожную кнопку», пока напарник с сумкой бежал к двери, прошло всего несколько минут. Дальше по сценарию Костик должен был случайно выстрелить в кассира и тоже убежать к машине. Костик сымитировал спотыкание, пистолет выстрелил, и Люсенька с красным пятном на груди стала сползать на пол. В этот момент лежавший вместе с присутствующими охранник наконец вспомнил о своих обязанностях и выстрелил Костику в спину. Костика бросило на окошко кассира – оператора. 

Под визг покрышек за дверью запоздало мелькнуло и растаяло в небытие: 

- Какое же это кино? Это же все по-настоящему! 

Грабителей догнать не удалось, поэтому все было списано на Костика, который «организовал ограбление из отчаяния, пытаясь, воспользовавшись своим актерским профессионализмом, поправить свое материальное положение». Сообщники? Сообщников тоже нашел как-то. Может, профессионалов нанял, может, с бандитами сошелся. 

За гробом шли только жена и дети. Юленька так и не поверила, что ее безобидный Костик оказался способен на такое. Даже ради детей! А Иннокентий Семенович на очередной репетиции вдруг сказал не к месту: 

- Всегда чувствовал, что ему доверять нельзя!  

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. 

ФИНАЛ. 

Хотя на табличке моего кабинета написано «Генеральный директор», а на Изином – просто «Директор», в действительности всё обстоит наоборот. Фирма живет и процветает благодаря Изиным коммерческим талантам. Не хочу сказать, что просто присутствую в роли современного зитц-председателя. Изя говорит, что ему без меня не обойтись. Несколько преувеличивает. Вот первоначальный капитал действительно весь мой. Конечно, моему финансовому положению был нанесен тяжелый удар. Всё, что было в сберкассе и в облигациях практически пропало. Часть денег я по какому-то наитию все же успел изъять и обменять на валюту. Кроме того, остались побрякушки и все золото. В общем, можно было жить. Тем более, что мы остались с Мишей вдвоем. 

Изя переключился на коммерцию сразу, но он отчаянно нуждался в деньгах. Ну, как было не выручить друга? Постепенно мы с ним начали сотрудничать, то есть, правильнее сказать, он начал меня загружать разными поручениями, и через некоторое время я так увлекся, что пришлось оставить работу. То, чем мы занимались, называлось малым бизнесом, а мы с Изей стали партнерами. Никаких директоров, а, тем более, Генеральных в то время не было и в помине, но деньги мы зарабатывали. Во всяком случае, Изя был доволен. В генах у него что ли сидели эти способности? Интересно, а не свершись эти социальные катаклизмы, никогда бы он этого не узнал? Наводит на размышления. 

В бизнесе иметь партнера, которому абсолютно доверяешь, большое дело! Мы доверяли друг другу абсолютно. Но на большие дела нужны были большие деньги! От совершенно гениальных идей Изю просто распирало. Всё упиралось в деньги. А между тем, деньги были. Они лежали, надежно припрятанные, но я старался о них не вспоминать. Опасность засветиться могла стоить мне жизни. И хотя времена изменились (никто уже не спрашивал: где вы деньги взяли?), однако опасность все же была. Но, сначала, – почему мы с Мишей остались одни. Прошло уже больше десяти лет, у меня прекрасная жена (мама сказала – с неё бы надо было начинать. Полагаю, что это не так), но порой в груди что-то щемит. Иногда вспоминаю Зою, иногда Наташу. 

То лето мы провели в основном на море. До этого была недолгая поездка в Ленинград. Наташа выехала на море со своими детдомовцами. Я с детьми поселился поблизости, так что практически мы все были вместе. И всё у нас было хорошо. На неделю Наташа вылетела погостить к маме, прихватив с собой Иру и Андрюшу. А мы с Мишунькой отправились домой. К началу учебного года все семейство было в сборе.  

15-го сентября у моей жены день рождения. К своему дню рождения я отношусь с полным небрежением. Мама говорила, что это у меня в голове некий «заскок». Заскок так заскок. Жить он мне не мешал. Но я далёк от того, чтобы свои «заскоки» навязывать другим. А посему дни рождения родителей, а теперь и детей, отмечались самым торжественным образом. Мой тоже, но всегда по инициативе родителей. В начале нашей совместной жизни с Наташей я как-то подумал, что не знаю, когда у нее день рождения. Даже, помнится, вздрогнул. Быстренько нашел ее паспорт и с той поры 15 сентября я уже никогда не забывал. А насколько это было важно для жены, я не знаю до сих пор. Жили мы с ней в любви и согласии – так, кажется, звучит высшая оценка семейной жизни. Пришли Валентина с мужем, Изя со своей Лёлей и две милые женщины – Наташины сослуживицы. Изя сразу заявил, что намерен основательно расслабиться. В переводе на общедоступный сие означало напиться. Я наблюдал его пару раз в таком качестве. Опасности для окружающих он не представлял. Некоторое ослабление самоконтроля и более ничего. Сначала сидели у нас и вели легкий трёп под сухое вино. Тут Изя незаменим. Ни я, ни Валин муж Виктор для оживления компании не годимся. Я еще могу оказать поддержку. Виктор же способен только в такт кивать головой и смеяться над анекдотами. Другое дело серьёзный разговор на темы электроники. В этих вопросах он весьма компетентен и красноречив.  

Стол накрыли у родителей, которые отсутствовали, – отправились в круиз по родственникам: в Одессу, Киев и Москву. Все было очень вкусно. Наташа как всегда на высоте, а в новом платье вообще неотразима. Замужество и роды ее несколько укрупнили, но рост это скрадывал, а пропорции сохранились во всей своей изначальной привлекательности. После всего посуду убрали и поставили мой фирменный кофейник. Дамы удалились посплетничать, а мы закурили и разлили коньяк. Разговор очень скоро перешел на женщин. Собственно, говорил в основном Изя. Виктор содержательно молчал, а я пытался оппонировать. Главная идея Изиных разглагольствований состояла в том, что истинная любовь уходит в искусство – книги, фильмы. А в реальной жизни из-за этой чертовой сексуальной революции от настоящей любви остались одни руины . Я сказал, что вряд ли кто ведет соответствующую статистику, но женятся люди как и раньше. Правда, разводятся чаще, но это уже совсем другая история. 

– Вовсе не другая! – возразил Изя. – Потому и разводятся, что сила любви ослабла и быстро деградирует в браке. 

Чем меньше человек специалист в какой-то области, тем больше он в спорах опирается на личный опыт. Но частные случаи вообще не серьёзный аргумент в серьёзном споре. Видимо, в этом вопросе мой и Изин опыт были полностью противоположны. Я был не очень убежден в справедливости того, что хотел сказать. 

– Причины разводов в современном обществе – не в ускоренной деградации любви. Любовь всегда проходит. Ведь не зря все сказки кончаются свадьбой, но дальше не идут. Может остаться привязанность, появиться привычка, общие интересы, но любовь уходит. Из этого правила есть, конечно, исключения, но это только исключения. 

– И сколько же времени, по-твоему, может длиться любовь? 

– А вот это очень индивидуально. В жизни есть факторы, так сказать, за и против. Тяжелые материальные условия, как правило, против. Красота – фактор «за». Есть еще много других. Например, тот непреложный факт, что мы со временем меняемся, что физиологический базис любви неизбежно приводит к притуплению чувства. И еще множество других, ведомых специалистам. Речь у нас идет, разумеется, не о любви к науке или айвовому варенью, хотя слово употребляется то же самое. 

– Если ты прав, то это обидно, – заметил Изя. 

– Это потому, что любовь – могучая сила, и трудно поверить, что такая мощь и такой напор чувств может запросто исчезнуть. Ведь любовь нередко базируется на собственных фантазиях и даже на каком-то обмане. В любви каждый старается показать себя с наилучшей стороны и порой вовсе не на основе своей настоящей сути, а лишь на своих представлениях о правильном, хорошем. Но долго это продолжаться не может. Человек есть то, что он есть. 

– А стать действительно другим, измениться он не может? 

– Может, но лишь в какой-то степени. По преимуществу, в юном возрасте. И не всегда надолго. 

Зашла Валентина. 

– О чем спор? 

Изя, поставив пустую чашку на стол, не без ехидства заметил: 

– Удачливый в любви Валентин доказывает принципиальную обреченность любви на умирание. 

– Это надо же! Сейчас позову Наташу. 

– Он это предусмотрел. Они с Наташей проходят у него по статье «исключение». 

В его голосе чувствовалось раздражение. Мне стало неловко, и я попытался перевести разговор на другую тему. И вдруг очень приятным баритоном запел Виктор. Это было совершенно неожиданно. Он спел куплет из известного романса на слова еще более известной поэтессы: 

«Любовь – обманная страна, 

Обманная страна, 

И каждый житель в ней обманщик…» 

Изя захлопал в ладоши. Валентина взвизгнула и повалилась на тахту. Я же уставился на бутылку коньяка, из которой мы попивали. Действительно, оставалось совсем немного. 

Валентина вытащила из-под себя альбом репродукций импрессионистов и принялась разглядывать. Роскошное зарубежное издание. Купил в Москве с рук. Я подсел, и мы начали разглядывать репродукции. Конечно, репродукция это только репродукция. Некоторые вещи мне очень нравились, а некоторые, даже знаменитые, оставляли равнодушным. Думаю, что и на оригинал я среагировал бы так же. Валентина сказала: «Не понимаю, чему тут восторгаться? Как-то это все меня не волнует». 

– Мне тоже не всё нравится. Возможно, у нас просто не развит вкус к живописи. 

– Почему ты так говоришь? А может быть это действительно не очень… 

– Но весьма компетентные специалисты-искусствоведы и просто высокообразованные люди восторгаются? Кое-чем восторгаюсь и я. Не могут же все ошибаться? 

Доселе молчавший Изя с пафосом выдал тираду: 

– Подлинно великое искусство доступно всем! 

Мысль эта казалась мне абсолютно неверной, но спорить с весьма нетрезвым Изей мне не хотелось. А вот Валентина его поддержала. Но как-то вяло. Чувствовалось, что проблемы искусства от нее очень далеки и, в сущности, безразличны. Я спросил: «А вы как полагаете, Виктор?» 

Ответа я не очень ожидал, но оказалось напрасно. 

– Затрудняюсь. Я как-то не задумывался над этим. По-моему, все же нужна подготовка. Так ведь человек устроен! Если вообще не воспитывать – зверем будет, дикарем. Дикарь, наверное, красоту музыки Бетховена не оценит. И дальше – по степеням. Чем выше степень культуры, то есть этой самой подготовки, тем тоньше вкус, шире диапазон восприятия! Я и по себе это проверил. Лет так двадцать тому назад слушал я у приятеля Appassionat'у – ничего не ощутил. А вот не так давно поставил мне ее Валериан Николаевич, и меня проняло. 

Появилась Наташа с подругами. Они уже уходили и пришли попрощаться. Наташа вышла их проводить. Остальные тоже засобирались. 

На обратном пути мы зашли к Вике, где в гостях у Гоши обретались наши старшие. Потом забрали у бабы Мани Андрюшу и пошли к себе. 

В нашем почтовом ящике я обнаружил письмо. Письма мы получали редко. Когда дети улеглись, я подал письмо Наташе. Было видно, как, читая, она менялась в лице. 

– Зачем ты это сделала? 

– Говорил я спокойно, но потрясен был до глубины души. Я еще не осознал грядущих возможных последствий! От не выветрившегося хмеля, от смятения мысли путались, и даже сердце билось учащенно. Она долго молчала. 

– Очень глупо это с моей стороны и непорядочно по отношению к тебе. Мне стыдно в глаза тебе смотреть, но это правда. 

Чёрт бы тебя побрал! Да скажи, что всё это ложь, что не было ничего, и я поверю. Я так хочу поверить, что поверю всему, что ты скажешь. Так нет же! – Она врать не может. 

– Гулянка была. Подвыпили мы, а тут он пришел. В леспромхозе он теперь у нас работает. 

Немного помолчав, добавила: 

– Все же мы с ним два месяца жили. За стенкой люди были, и крик мне подымать не хотелось, – в глазах у нее стояли слезы, черты лица обострились. 

- Я начинаю понимать, что значит чувствовать себя дураком.- Говорил я медленно, и в голове у меня была какая-то мешанина. Встал и налил себе ещё коньяку. Наташа сидела не шевелясь, сжав руки. 

– Я понимаю, что всяко в жизни случается, и порой не надо из этого трагедию устраивать. Главное тут не то, что это моя жена. Главное – это то, что это ты! Ты, которая так строга! Сроду за все годы не видел тебя хоть чуть подвыпившей. Ты, такая, как я себе до сих пор представлял, не могла лобызаться с кем-то по пьянке. Не могла позволить себе отдаться, когда за стенкой люди сидят. А оказывается, кто-то еще при всем этом и присутствовал! Какая гадость! Уж лучше бы ты влюбилась в кого и ушла от меня. Это бы я понял. 

Она молча встала и ушла на кухню. Я не стал выяснять подробности и вообще, больше об этом речи не было. Мы просто перестали разговаривать. Почти перестали, потому что из-за детей и всяких домашних проблем совсем не общаться было невозможно. Спать она перебралась в спальню к детям. Через неделю уехала. Днем, в мое отсутствие. Забрав дочку и Андрюшу. Уволившись с работы и выписавшись из квартиры. 

Это был тяжелый удар. 

В записке, которую она оставила, были такие строки: «Я понимаю, что ты мне это никогда не простишь. Даже если захочешь. Да и я бы не простила. – Измена есть измена. Возвращаюсь к бывшему мужу, которого не люблю, и ухожу от тебя, с которым была счастлива. Прости и пойми. Наталья».  

______ 

Мы встретились через двенадцать лет. Дело в том, что, начиная с девяти лет, Андрюша приезжал ко мне на каникулы. Когда ему было двенадцать, он не захотел возвращаться домой. Я попал в сложное положение. Сын не просто упрямился. Из его рассказов можно было понять, что пьющий отчим – это не подарок. Жизнь, которую теперь вела Наташа и ее семья (родилась еще одна дочка), была трудна и материально и морально. Я вызвал ее по телефону. Она поговорила с Андрюшей, и мы решили встретиться в Москве. Я обещал привезти Андрея, что бы они пообщались.  

В Москву по делам фирмы я теперь ездил частенько. Деньги Наташе на дорогу я выслал. Встреча произошла в холле гостиницы, где я обычно останавливался. С трудом узнал ее. Огрубела лицом, сильно располнела. Ей еще и сорока не было, но выглядела она куда старше. В мысли, которая у меня появилась при виде ее, не было ничего оригинального: эх, что время делает с нами! Подала мне руку. Мозолистую натруженную руку человека, имеющего дело отнюдь не с пером и бумагой. 

– Ты стал такой элегантный! 

Я промолчал. 

– Что ж ты, сынок, мать бросаешь? – черты лица ее смягчились, и я снова узнал Наташу в этой, в, общем-то, почти чужой по внешности женщине. Что-то подкатило мне к горлу. Она жалобно улыбалась и вся тянулась к сыну. 

– Вы тут поговорите, а я позже подойду. Вернулся минут через двадцать. Проходя мимо спешащих людей, я услышал возглас сына: 

– Как же ты могла променять отца на эту пьянь? 

Наташа беззвучно плакала. Андрей молча уставился куда-то в пол. 

– Ну, что вы тут решили? 

– Пусть с тобой остается. Ему с тобой лучше, – она вытерла глаза. – Что ему мать может дать? У нас, кабы не огород, так и есть нечего было бы. Андрей знает. А ты вот приспособился, богатый стал, – она снова выпрямилась и посмотрела на меня. 

– Папа вам поможет. Правда, папа? А Василию своему передай, я, как вырасту, приеду и прибью его. А нет, так пристрелю. 

– Андрей, ты погуляй немного, успокойся. Мы с мамой поговорим немного. 

Когда сын ушел, сел на его место. 

– Я и вправду хочу тебе помочь. Скажи только, как это устроить. Ведь из того, что я знаю, твой благоверный может все отобрать и пропить. Но ты подумай о детях! Если тебя ничего там не держит, то переехали бы вы снова к нам в город. Это решило бы сразу множество проблем. Там я мог бы тебе действенно помочь. И для Андрюши было бы хорошо. Мать, какая ни есть – это мать. А ты мать, несомненно, хорошая. Это я по Андрюше вижу. Да и помню еще кое-что. Куплю вам квартиру и материально обеспечу. Тебе и работать не придется. При трех детях и дома работы более чем достаточно. Подумай и не спеши с ответом. Когда-то ты похожее мое предложение с порога отвергла, но тут ситуация другая, и мы другие. Старше стали и ответственней. Она с ответом не замедлила: 

– Значит, предала я тебя, а сейчас должна предать и Василия. Какой он ни есть, но он мой муж и отец моих детей. Живем мы плохо, но как-то живем. Авось, сами вытянем. 

– Меня предала – это точно. И не остановили тебя ни муж, ни ребенок. Я думаю, впрочем, что это просто был несчастный случай, и ты зря поторопилась. Время и не такое лечит. Но, возвращаясь к делам нынешним, – стоит ли Василий благополучия детей? Он ведь, как я понимаю, хоть и муж твой, но не очень хороший человек! 

Усмехнулась невесело. 

– Может ты и прав. Поторопилась я, да что теперь-то старое поминать. 

– Наташа, меньше о себе думай, а больше о детях. Времена нынче трудные. У меня есть средства тебе помочь. Андрюша – совестливый мальчик. Ему ведь кусок в горло не лезет, когда он о вас вспоминает! 

– Подумать я должна. А тебе спасибо за заботу. Но вот ты Андрюшу к себе взял – нам уже легче будет. 

И тут я сказал лишнее. 

– С Андреем мы этот вопрос обсуждали. Обещал ему маме помогать. 

– Вот значить как! Андрею обещал! 

– Он хороший добрый мальчик. Тут твоя заслуга, и я тебе очень благодарен. Немного посидели молча. В памяти снова выплыли те трагические дни. Видимо она тоже погрузилась в воспоминания. 

– Я писал тебе два раза. Ты мне даже не ответила. 

Она подняла голову. 

– Одно письмо я получила. Второе, видать, Василий перехватил. Немного погодя добавила: – Как я могла вернуться? Уж почитай месяц, как с другим жила. Поплакала только. И зря ты всё это. Ты бы никогда не забыл. Да и я бы всегда помнила. Чего уж теперь! 

От нахлынувших воспоминаний комок в горле всё рос. На душе стало невероятно тоскливо. Мне мучительно захотелось вернуться обратно в то время. Поехать за ней, не допустить… Она резко тряхнула головой, словно сбрасывая с себя тяжесть воспоминаний, что давила нас обоих. 

– Как семейная жизнь? Жену уважаешь? 

– Всё хорошо у нас. Но с тобой… – я махнул рукой, подзывая Андрея. Когда он подошел, усадил его на свое место. 

– Сынок, у меня дела, ты знаешь. Побудь с мамой, а потом жди меня в номере, – у него были деньги, которые он должен был передать матери. 

– Наташа, серьезно отнесись к моему предложению. Андрюша, и ты на мать воздействуй. Как там Ира? Совсем барышня? Миша уже школу кончает. В университет собирается. 

– Ира школу закончила. У отца в конторе работает, – голос её утратил выразительность, вся она как-то сникла. 

– Прощай, Наташа. Сильно ты мне жизнь покорежила. Но дети-то ни в чем не виноваты! 

Она не приехала. Новости о ее жизни я получал от Адрюши. Он с матерью переписывался. Деньги она тогда у него тоже не взяла. Что я мог поделать? 

____ 

С тех пор уже два года прошло. Стареем потихоньку. Рассказывать про фирму не хочется. Не то что бы неинтересно, но, пожалуй, опасно. Мы ведь не производители, а торговцы! Но это тоже не совсем верно, хотя один магазин у нас есть. Главный доход – с различных торговых операций, измышляемых хитроумным Изей. Не все они так уж просты, зато почти все сомнительны с точки зрения законности. Много заработали мы на Абхазо-грузинском конфликте. Но и теперь вполне успешны. Изины таланты и мои деньги оказались весьма удачным сочетанием. Изя и моя жена – это люди, которым я абсолютно доверяю. Есть еще доцент Вахрушева Валентина Сергеевна – близкий мне человек. Опекает моего старшего сына – студента второго курса университета. Испытываю к ней более, чем просто дружеские чувства. Тихонько подсовываю доллары, поскольку нынче доценты уж очень обедняли, а взятки Валька не берет. Её Виктор работает по специальности, но получает какие-то жалкие гроши. Год назад умерла моя мама. Это я переживал тяжело. У жены дочка. Кончает школу. Хорошая, воспитанная девочка. Нашей младшенькой Машеньке только пять лет. Всеобщая любимица. Молодежь обитает в бывшей родительской квартире. Квартиру под ней я тоже купил. Там сейчас ремонт. Предназначается Мише. Серьезный парнишка. Планирую купить последнюю квартиру нашего дома и стану домовладельцем. Дом староват, но я к нему очень привык. 

Задумываюсь над тем, как я изменился (не внешне, это не так уж для меня существенно!), – вывод малоприятен. Сделки, которые мы заключаем, как я уже говорил, не всегда благоухают законностью. А уж взятки – это у нас дело обычное. Бизнес в постсоветской России – это нечто тотально аморальное. И дело не в испорченности бизнесменов или порочности чиновников. Хотя и то, и другое наличествует. Но не хочется заниматься анализом, не хочу оправдываться. Альтернатива – нищета. 

Моя жена преподает в музыкальной школе. Лена нас и познакомила. Мы с ней очень близкие люди. Когда я жалуюсь ей на аморальность моих производственных деяний, утверждает, что дома я вполне нормальный. Ей можно верить. А вот Изя ко всем нашим перепитиям и махинациям относится легко. Всё собираюсь его допросить. Иногда после работы, когда персонал расходится, и мы остаемся одни, позволяем себе расслабиться на коньячной основе. Не слишком, потому что за рулем. До персональных шоферов мы не то, чтобы не доросли – вполне могли бы себе позволить. Днем, когда ездим по делам, частенько так и делаем. Но чтобы специально задерживать человека на время, пока мы расслабляемся – это я себе позволить не могу. Милицию мы опасаемся меньше всего. Требуемая мзда всегда наготове, в отдельном кармане – вот и вся проблема. 

Так вот, расслабились мы, и зашел разговор о морали и нравственности в наших делах. Плохо де они стыкуются. Мне было интересно: почему у Изи все это просто и без проблем, а у меня вечерами бывает порой весьма дискомфортно на душе. Я подумал: может быть, и у него, но не говорит? Оказалось, что ничего подобного! – На душе у него все спокойно. Видимо, на лице у меня как-то проскользнуло удивление, и Изя выдал монолог. 

– Твои интеллигентские терзания (терзания – это, пожалуй, перебор!), наверное, делают тебе честь, но, слава богу, на работе они не отражаются. Я тоже переживал бы, если был бы выбор. Или, как говорят нынче, альтернативы. Но что их нет – ты знаешь лучше меня. Даже если ты опустишься до уровня простого челнока, то и там взятки, подкуп и всякое такое. От нас с тобой в этом смысле ничего не зависит. Изменятся обстоятельства – изменится и образ действий. Не уверен, что мы с тобой до этого доживем. Не скрою, хотелось бы. Всё. Хватит об этом. Ты лучше скажи, за что мы платим твоему полковнику, когда сейчас контактируем с зам. начальника управления? 

Налили еще по рюмке и с удовольствием выпили. Хороший коньяк нынче редок, а это был настоящий армянский. 

– Я не говорил тебе, откуда у нас взялись деньги, которые обеспечили нам наш второй виток. Он может начать раскручивать это дело. Конечно, ничего уж такого опасного, но все же нежелательно. К тому же вспомни, кто помог нам выйти на генерала? Он ведь тоже все понимает и будет стараться свои деньги отрабатывать. Лишний враг нам не нужен. Да и что его зарплата? 

– Ладно. Откладываем вопрос. Как у вас с Ритой? 

– Все отлично. А почему ты спрашиваешь? 

– Грыземся мы с Лёлькой. До чего надоело! Раньше я думал, что из-за вечной нехватки денег. Теперь денег хватает, но все равно нелады. Кабы не дети – слинял бы. Ты лучше поделись, как тебе удается так хорошо ладить со всеми женами? Это же не может быть просто везением! У тебя даже любовниц не бывает. При твоих-то возможностях! 

– Ты не совсем прав. Вот с Наташей все кончилось прескверно. 

– Ну, это несчастный случай. Жили-то вы душа в душу. Я же видел. Мне тогда Лёлька все уши прожужжала. Они же с твоей Наташей дружили. Что-то у вас случилось. Лелька знает, но молчит. Срок давности еще не кончился? Мне было бы любопытно. 

– Не кончился. До сих пор побаливает, – я ткнул себя пальцами в область сердца, – А Рита красивая, интеллигентная и умная женщина. 

– Немного худощава на мой вкус, но какая грудь! Прости, старик. Это я от зависти. Знаю, что отбить ее у тебя – дело совершенно безнадежное. Да и вообще! Ты мне друг и даже мысли такие исключаются. 

Я подумал, что Изя, кажется, набрался. На счастье позвонил телефон, и моя жена поинтересовалась, когда я буду дома? Это был выход. 

– Пусть Миша тебя срочно подбросит. Или вызови такси. 

– Что случилось? 

– Пока ничего. А если ты приедешь, так уж точно ничего не случится. 

Изя внимательно слушал и все отлично понял. 

– Раз так, то еще по одной. А теперь расскажи мне, откуда деньги и причем тут полковник? 

И я рассказал ему очень коротко историю, которая в действительности была не такой уж короткой и стоила мне изрядной нервотрепки. 

____  

Поздняя осень. Грачи и впрямь уже улетели. После ухода Наташи мы с Мишунькой снова одни. Сегодня сын у бабушки, а я дома в гордом одиночестве. Состояние после всего происшествия смутное. С одной стороны, я был к ней очень привязан и ее отсутствие воспринимал болезненно. Попросту говоря, мне очень ее не хватало. Но встречная мысль, что она вот так запросто могла… В голове не укладывалось, что, возможно, ни о чем хорошем в отношении моей головы не говорило. 

Звонок по телефону – Володя приглашает погулять. Что-то я такого не припомню. Видно, что-то майору срочно понадобилось. На улице дождик, мерзость. В такую погоду только гулять. Но он не раз выручал меня, а посему иду выводить машину. И все-таки с Зоей такого произойти бы не могло! 

Встретились на довольно безлюдной улочке, которая в этот дождливый и ветренный вечер и подавно пуста. Сидим в машине и молча курим. 

– Как ты относишься к хищению чужой собственности? 

Я пожал плечами. 

– Нельзя ли поконкретней? Но, в общем-то, неодобрительно, хотя Робин Гуда поддержал бы. 

– У тебя много денег? 

Отвечаю осторожно. 

– Не то, чтобы последнее доедал, но на всю жизнь не хватит. 

– У меня и того хуже. В каких случаях ты одобрил бы экспроприацию? 

– По Ленину. У экспроприаторов. 

– А если просто у воров? 

– Тем более. Вопрос не по существу. 

– Есть такая возможность. Ты человек, которому я доверяю куда больше всех своих знакомых. Слушай: все в городе платят милиции. Милиция делает отчисления в Москву своим начальникам. Очень приличные суммы. Перевозит их лично зам. начальника управления. До поры они лежат у него в сейфе. 

– Не очень удивил. Заранее предупреждаю, что участия в изъятии этих денег принимать не буду. Считаю для себя риск неоправданным. Сам посуди – дети. 

– Понятно. Риск невелик, а деньги внушительные. В долларах. Валюта, по нынешним временам, единственно надежная. 

Почему-то совершенно не к месту подумал, что немецкие марки, как и английские фунты, тоже достаточно надежны. 

Сидим молча. Я вдруг подумал, что с этого момента стал представлять для него определенную опасность. 

– Изъять эти деньги – вполне благородное дело. 

– И раздать их по детским домам? Было уже, в кино. 

– Раздать опасно. Могут вычислить. 

– И как же ты собираешься произвести эту экспроприацию? 

– Я изложил бы тебе ее во всех подробностях, кабы ты ко мне присоединился. 

Немного помолчав, добавил: «Я думал, ты авантюрней. А говоришь – скучно жить!» 

– Володя, поверь! Очень хочется, но не имею права. Двое детей и старики… 

– Ладно, понимаю, но одну услугу ты должен мне оказать. В порядке взаимности. 

Ага. Контора пишет и учёт ведется. Слушаю дальше. Опасная история! Чего это он так рискует? Жена заела? Не поверю, что риск так уж мал! Там ведь тоже не дураки сидят. 

– Так в чем должна состояться моя помощь? 

– Подъехать в указанное время к управлению и взять у меня сумку. Услуга, естественно, высокооплачиваемая. 

Черт бы тебя побрал! Даже в таком варианте можно в случае чего сесть надолго! Он продолжал: 

– Ты понятия ни о чем не имеешь. Я попросил – ты сделал. 

И тут я ляпнул, словно кто за язык меня потянул: «Хорошо». Конечно, я был ему обязан. Он действительно выручал меня много раз. Правда, я ему за это платил. Вот и он мне хочет заплатить. Но ведь риск не стоит всех этих денег! Думаю, тут сработало не столько чувство долга и благодарности, но и авантюрная жилка. С точки зрения здравого обывательского смысла все было ужасно глупо. В той паре тысяч, которые он мне (в лучшем случае!) заплатит, я ведь не нуждался! В общем, как говорится, черт меня дернул ввязаться в эту историю. 

Примерно через неделю он позвонил. 

– Сегодня с одиннадцати стоишь… – далее шел адрес и пояснения. В общем – за углом от Управления. 

– Понял. 

– Смотри, не подведи. Оттуда прямо домой. А там я с тобой свяжусь. 

Ничего интересного. Простоял минут пятнадцать. Появился он как-то внезапно. Открыл дверцу и молча бросил увесистую спортивную сумку на заднее сидение. Спокойно сказал: «Дуй домой. Мне не звони. Я с тобой свяжусь». Спокойно пошел назад. В тени домов он сразу пропал из виду. 

Домой приехал без приключений. Переоделся в домашнее и принялся разглядывать сумку: ни печатей, ни пломб. Открыл. Внутри четыре пакета. Не удержался и развернул один: доллары. Много. Завернул и положил все на место. Сумку – в шкаф, выпил полстакана и пошел спать. 

На третий день меня начало одолевать беспокойство. На пятый я попросил Валентину позвонить Володе домой. Для безопасности – из автомата. Информация была ошеломляющей: майор погиб при исполнении служебных обязанностей! Я был потрясен. Очень хотелось выяснить подробности, но как? 

Про его жену я знал только, что она работает в библиотеке, в библиографическом отделе. Понимал, что связываться с ней опасно, но других путей у меня не было. В библиотеке я был частый гость, хотя в библиографическом отделе не был ни разу. Да и жену Володину помнил плохо: видел-то ее всего один раз в театре! По телефону установил, что она на работе. Решил подождать на улице конца рабочего дня и «случайно» встретиться. Меня она узнала не сразу. Спрашивать про Володю я не стал – она сама мне все рассказала. Официальная версия действительно такая: погиб при исполнении, идет следствие. Но знакомая секретарша шепнула, что на самом деле Володя застрелился у себя в кабинете. Значит, они очень быстро вычислили его, и он… Мне стало жутковато. Теперь начнут искать деньги и трясти всех его знакомых. Жена – милая блондинка – была в подавленном состоянии. Про меня она немного знала. Знала и про Зою. Это нас как-то сближало. Я вспомнил, что у нее дочка лет пяти. Спросил, чем могу помочь? Неопределенно пожала плечами. Спросил, как реагировали Володины товарищи? Никто не остался на поминки. Что ж, это можно понять. Хотел спросить, почему меня не известили, но воздержался. Выразил свое глубокое соболезнование, дал ей свой номер телефона и попросил разрешения ей днями позвонить. Про себя отметил, что она очень милая женщина. Вспомнил ее в театре, в красивом вечернем платье. Мысли совершенно неуместные. Подвез домой и отправился к себе – было о чем подумать. 

На чем же он «прокололся»? Конечно, серьёзный анализ был мне недоступен, поскольку я многого не знал. По-видимому, генерал хранил деньги в сейфе, а Володя сумел до него добраться. Но что-то недоучел. Чем бы я в тот вечер не занимался, мысли мои неотвязно вертелись вокруг происшедшего. Я подсчитал, что в моем окружении – это уже пятая смерть. Уложив Мишеньку спать, достал коньяк. Но из состояния тревожной угнетенности коньяк не выводил. Мысли расползались, путались, но эта самая тревожная дискомфортность не проходила. Скоро уже вся жизнь стала мне казаться сплошной серой бессмыслицей с роковым финалом. Лично мне пока ничего не грозило, и не страх меня донимал, но было как-то гнусно на душе. Человек не голодал, не было вообще весомых причин идти на такой заведомый риск! В общем, попытка заработать и попутно наказать ворье окончилась плачевно. Как хорошо, что я не дал себя впутать в это дело! Но как-то я все же впутался, и на этой трагедии ещё и нажился. Но не дай бог мне с этими деньгами засветиться! Уж они-то со мной разделаются без жалости и промедления. 

___ 

Следующий день шёл по обычному расписанию. Вечером пришла Валентина. Она, как я понял, чувствовала себя на новой работе на заводе вполне на месте. И платили куда больше! Принесла в счёт долга сто рублей. Попытался всучить их ей назад, но потерпел неудачу. Зря я употребил такое грубое слово. В действительности я, разумеется, не всучивал, а действовал довольно деликатно, но не помогло. По ее поведению я понял, что у нее уже кто-то есть, и ни на чем не настаивал. Своей женской интуицией она уловила, что со мной что-то не так, но исповедоваться я не стал – не было настроения, да и опасно! А к проблемам абстрактной вселенской тоски она относилась с полным непониманием и даже насмешливо. Неожиданно позвонила Володина жена. Теперь уж правильней – вдова. 

– Я, кажется, сделала глупость. К нам домой следователь приходил по Володиному делу. Кстати, бывший Володин приятель. Просил составить список всех Володиных друзей и даже просто знакомых. Разделил их на три категории по степени близости. Я назвала и вас. Сначала не хотела, но потом подумала, что они же все равно могут узнать! А мы с вами только виделись. Вы пошли по третьей категории. Ведь и встретились мы чисто случайно! В общем, я так поняла, вас могут вызвать. 

– Марина, вы правильно поступили, хотя трудно себе представить связь между мной и его гибелью. Я его и видел-то много месяцев тому назад. 

– Я так и сказала, но он записывал всех подряд. Спрашивал, какие у вас с Володей были отношения? Я сказала, что, по-моему, никаких. Так, шапочное знакомство. 

– Все верно. А вот вас я хотел бы видеть, хотя понимаю – не время наверное. Но, может быть, хоть как-то отвлечь или в чём-то помочь! 

Ох, зря я это! Сейчас она мне «выдаст», и будет права. Но не выдала: 

– Будете в библиотеке – заходите. 

– Обязательно зайду. 

____ 

Повестку я получил через неделю, на десять утра. Плевать они хотели на мои занятия! Пришлось пойти. Серьезное испытание! 

Следователь – средних лет симпатичный подполковник. Сама любезность! 

– Вы давно знакомы с Владимиром Анатольевичем? 

– Уже много лет. 

– Где вы познакомились? 

– На какой-то вечеринке. Мы оба были тогда еще не женаты. 

– В каких вы были с ним отношениях? 

– В самых дружественных. Встречались только редко. 

– Когда вы виделись с ним последний раз? 

– Трудно вспомнить, но где-то с полгода тому назад. Случайно. 

– Вы бывали у него дома, или он у вас? 

– Нет, не приходилось. И у меня он никогда не бывал. 

– Вы знакомы с его женой? 

– Как-то мы встретились случайно в театре, и он мне ее представил. 

Подполковник закурил. Я попросил разрешения и тоже закурил. Откинувшись в кресле и с видимым удовольствием затягиваясь сигаретой, он выдал: 

– Нам известно, что где-то недели две назад он вам звонил и о чем-то долго с вами беседовал. О чем?  

Так, это ловушка! Вероятность, что они знают о его звонке, практически нулевая. Звонил он два раза и очень коротко. Изображаю сдержанное удивление: 

– Вы ошибаетесь. Извините, но ваши источники, деликатно выражаясь, фантазируют. Как я уже говорил, мы очень давно с ним не общались. В том числе и по телефону. 

– Вряд ли мы ошибаемся! Мы даже примерно знаем, что он вам предлагал! (Сплошной трёп! По телефону он ничего не предлагал. Никаких предложений по телефону он не делал. Да и глупо было бы!). 

– Вы ставите меня в неловкое положение. То, что вы говорите, не соответствует действительности. Я уже об этом сказал. Даже не знаю, что лучше: повторять это снова и снова? Или просто молчать? Вы что, инкриминируете мне какое-то преступление? 

Я смотрел на него с любопытной усмешкой. Ждал его следующего хода. Он молчал, в свою очередь внимательно меня разглядывая. Длилось это довольно долго. Наконец он сказал: 

– Мой совет. Расскажите подробно, что вам майор предлагал. 

Я задумался. Пожал плечами и, усмехнувшись, заметил: 

– Еще никогда не бывал в таких ситуациях. Так что лучше: молчать или продолжать настаивать на своем? 

Он не ответил. Начал что-то сосредоточенно писать. Немного погодя, не отрываясь от писания, заметил как бы вскользь: 

– Сдается мне, что вы попали в прескверную историю. Пока можете идти. Но подумайте на досуге о последствиях, а мы скоро вызовем вас снова. 

– Действительно, не столько скверная, сколько дурацкая. Какой-нибудь протокол нужно подписать? 

– Пока без протокола. Всего хорошего. 

С этими словами он протянул мне руку с пропуском. 

У них, конечно, сложное положение. Начальство ещё как давит, а результатов никаких. Но сочувствия их проблемы у меня не вызывали. Больше меня не вызывали.  

Через несколько дней после первой пары техникум закрыли из-за отсутствия воды. Где-то крупная авария. Учащиеся, естественно, в полном восторге. Особых дел у меня не было, и я поехал на кладбище. 

Поехал на такси, чтобы иметь возможность выпить. На кладбище – это было мне просто необходимо. 

Долго смотрел на милое лицо. Немного повозился, убирая могилу и изредка прикладываясь к своей фляжке. Кстати, коньяк развожу. Крепких напитков не люблю из-за их быстродействия. 

День был серый, кладбищенская пустынность мне весьма импонировала. Управившись с Зоиной могилой, побрёл к Саркисычу. Потом к Валериану Николаевичу. Мысли обычные, кладбищенские. Папина могила тоже в порядке. Последняя в моем мысленном перечне была Володина. Пока добирался, пытался решить вопрос: что делать дальше? В покое они меня не оставят – это совершенно ясно. Но вот мысль! Они ведь не только со мной беседуют! Было бы очень интересно выяснить, что у других спрашивают. Очень подозреваю, что то же самое. 

Нашел Володю. Маленькая кучка венков, которую прошедшие дожди превратили в груду мусора. Почему подполковник не спросил, – где я был в тот самый вечер? Ответ я подготовил, но почему он не спросил? Странно. Обошел могилу и прочел табличку. – Что ж, этот человек был способен на поступок. Покончить с собой – тоже требует мужества. Надо бы как-то помочь семье, но как? Они только того и ждут. А приятная женщина его Марина! Интересно, какие у них были отношения? Подумал, что о смерти Володи я думал с позиции своих интересов. Для меня это – утрата очень полезного человека, изрядно облегчавшего мне жизнь. Отхлебнул и плеснул Володе на могилу. Эгоизм! Впрочем, в данной ситуации, естественный. Повернулся, чтобы идти домой… – шока я не испытал. Видно выпил уже изрядно, если не услышал подошедшего почти вплотную человека. Марина была вся в чёрном. Разглядывала меня с некоторым удивлением и молчала. Я поздоровался. 

– И давно вы тут? 

– Минут десять. Вы стояли, как воплощенная грусть. Кажется, единственный, кто проявил какие-то чувства в этой ситуации. А ведь сколько было знакомых и друзей! Может быть, я не всё знаю, но, по-моему, вы не были так уж близки… 

Идти по размокшей кладбищенской земле было не легко. Особенно на каблуках. Я взял ее под руку. Она поблагодарила. 

– Не хотите немного выпить? – достал фляжку и подал ей. Пожала плечами, но пару глотков отпила. 

– У меня сегодня нет занятий, и я решил навестить родных и друзей, заодно и Володю. Покоя мне не дает эта более чем странная ситуация. Меня уже вызывали. Говорят, что я попал в прескверную историю. Какую историю? Ничего понять не могу. Видимо, что-то произошло у них на службе, но при чем тут я? Меня это несколько тревожит. Вы не в курсе? Кстати, он денег домой не приносил? Я имею в виду больших денег? 

– Нет. Мы вообще жили «от зарплаты до зарплаты», что, кстати сказать, очень его раздражало. Другие у них как-то устраивались, а у него не получалось. У нас с ним вообще отношения были напряженные. 

– Из-за денег? 

– Не только. У большинства наших знакомых с деньгами примерно то же самое. Теперь будет еще хуже. 

Мне еще многое хотелось выяснить, но удержался. 

– Вы тоже один? У вас, кажется, маленький сын? 

– Да. Тут наши ситуации схожи. Одиночество штука малоприятная, доложу я вам. 

– Ну, у мужчин это проще. 

– Речь же идет не о том, чтобы с кем-то переспать, – достал фляжку, отпил глоток и предложил ей. Отпила чуточку. 

– Вы меня спаиваете? – спросила не без игривости. 

– Что нам с вами терять в нашем положении? Вино, говорят, ускоряет процесс знакомства. Вы мне нравитесь. Это не часто бывает. 

Немного помолчав, сказала: «Не самое удобное место для таких признаний». 

– Пожалуй. Тем более, что я не дон Жуан, а вы не донна Анна. Правда, ситуация легче, так как я не убивал вашего мужа, – я почувствовал, что говорю лишнее. Перепил что ли? Опасно!  

– Знаете, если учесть реалии и добавить фантазии, то и моя жена, и ваш муж, может быть, были бы и довольны. 

Искоса поглядев на меня, заметила: 

– Когда-нибудь мы, возможно, вернемся к этому разговору. 

Слегка прижав ее локоть к себе, я заметил: «Очень на это надеюсь. Если позволите, позвоню вам на днях». 

На этот раз она ничего не ответила. 

____ 

Наши отношения с Мариной развивались , я бы сказал, в несколько необычно стремительном темпе. Будучи вовсе не такого уж высокого мнения о своих мужских данных, происходящее, казалось мне, имело некий привкус… Собственно, достоинства у меня конечно были, просто я не успевал их как бы продемонстрировать. В общем, сошлись мы очень уж быстро. Но я не придал тогда этому серьезного значения. Что я в конце концов терял? Напротив, приобретаемое было весьма приятно и очень кстати. Все протекало как-то даже с оттенком семейственности, хотя мыслей о женитьбе на Марине у меня не возникало, – пока не возникало. Иногда она заводила разговор о Володе, но мы много о чем говорили в постели. И сигнализация у меня работала исправно – ничего лишнего я не говорил, придерживаясь прежней версии, в которой доминировало искреннее недоумение. Через Марину я вышел на одного из знакомых Володи, который шел у следователя по второй категории. Что общего могло быть у Володи и этого человека, мне было не совсем понятно. Для меня главные было то, что его тоже допрашивали и уже три раза. Через него я выяснил то главное, что меня интересовало. Ему задавали те же вопросы и тоже говорили, что он вляпался в очень нехорошую историю, и лучше бы ему рассказать чистосердечно о своем последнем разговоре с Володей. Таким образом, моя теория подтверждалась. Они ничего конкретно не знали и «били по площадям». 

Как-то, опять же в постели, она вдруг заявила довольно решительным тоном, что я что-то про Володю знаю, но от нее скрываю. 

– Я ведь точно знаю, что незадолго до этого несчастья он тебе звонил и о чем-то с тобой договаривался! Почему ты это от меня скрываешь? Ну почему? ... 

Так, все стало на свои места! Ах ты стервец! Подсунул мне женщину? Но почему мне? Если методика едина, то на всех у него просто женщин не хватит! Или воспользовался ситуацией? Следующую свою фразу мне очень хотелось начать со слов: «Передай своему подполковнику…», но, конечно, от такой бессмысленной акции я удержался. А что-то нужно было отвечать! 

– Ты знаешь, я в глупейшем положении. И не ты первая  

мне такое говоришь! Может, и впрямь он хотел мне  

позвонить! Может быть даже и звонил, но в мое отсутствие! Я с ним не разговаривал. Последний раз виделся и беседовал несколько месяцев тому назад. И даже не помню толком – о чем. А вот вы всё точно знаете! Странно как-то. Согласись, очень странно! Ты бы мне объяснила, откуда у тебя такие сведения? Милицейский мир для меня – это terra incognita – понятия не имею, что там у них происходит. И почему это вдруг такой славный парень, как Володя, вынужден застрелиться? И правда ли это? Если откровенно, то я думаю, что это ты кое-что знаешь и мне не говоришь. Но, размышляя обо всем этом, я постепенно прихожу к мысли, что слишком много уделяю этому событию внимания. Будем еще более откровенны. Кто мне Володя, чтобы я так уж интересовался подробностями этой истории! Интересно, конечно, но гораздо интересней для меня его жена. – Тут я перешел к неким действиям, и на этом тема была исчерпана. 

____  

Как я и предполагал, Марина стала стремительно утрачивать ко мне интерес. Я еще позванивал, изображая непонимания и даже обиду, от ее ко мне перемены. В действительности же мне всё было предельно ясно, и я радовался, что счастливо избежал еще одной ловушки. Да, за свои деньги они боролись, не брезгая никакими средствами. Удивляюсь, что еще в квартиру ко мне не забрались! Впрочем, может быть и забирались! Что это стоит для профессионалов? Конечно, я мог подготовить им пару сюрпризов, но решил этого не делать. В конце концов, что они могут у меня такого найти? Подставил меня, покойный! Ох, как подставил! Но я немного лукавил перед самим собой. Думаю, что они моментально угомонились бы, получив свои деньги обратно. Но как это сделать? Ведь весь этот сыр-бор мог и не погаснуть. Тогда пострадать было бы уж и вовсе обидно. Но делать с этими деньгами все равно ничего нельзя будет еще очень длительное время. А что мне, собственно, не хватает? Эта нетребовательность к материальным благам – очевидно результат воспитания. Воспитания, я бы сказал, мотивированной нищетой. Некой разновидностью спартанства. Машину можно бы иметь получше. И квартиру. И обстановку. И одежду. Но мне и имеющегося вполне достаточно. Особенно на общем-то фоне. Конечно, не плохо бы, как мы с Зоей говорили, прошвырнуться в Париж или Нью-Йорк, но тут препоны политические. А может быть в отношении материальных благ так и нужно? Кардинальный вопрос: сколько вообще нормальному человеку надо? Думаю, что когда-нибудь этот вопрос встанет перед человечеством весьма остро, поскольку ресурсы Земли не безграничны. С этих позиций, уровень жизни высокоразвитых стран уже сегодня остальным человечеством недостижим. На всех уже сегодня ресурсов не хватает. 

Но – я отвлекся. 

Перепрятывая сумку, я обнаружил причину их повышенного рвения. Вынув все пакеты с долларами и взяв в руки пустую сумку, ощутил, что весит она изрядно. Приподняв со дна картонку, увидел пакет, состоящий из листов плотной бумаги, между каждыми двумя листами которой были вклеены уже знакомые мне золотые десятки с изображением блаженной памяти Николая Второго. Его, кажется, собираются канонизировать, но моя бы власть – судил и расстрелял повторно. Опять отвлекся. Итак, целых сто монет! Когда я обнаружил это и подсчитал, то, как говорится, челюсть отвалилась. В общем, еще один Корейко. 

Подполковник позвонил через месяц. Очень дружелюбно предложил встретиться на нейтральной территории во внеслужебной обстановке. Пригласил его в ресторан, но он предпочел более скромное кафе. Встретились. Он был в штатском. 

– Мы закончили расследование дела вашего друга и нашего работника… – на друга я внешне не среагировал, а он продолжал: 

– В процессе расследования я обнаружил, что ваши связи  

были куда тесней, чем вы это мне преподносили. Но, поскольку непосредственно к расследуемому делу это отношения не имело, я не стал их фиксировать.  

В переводе на общедоступный, это означает примерно следующее: я мог бы доставить вам определенные неприятности, но не сделал этого. С вас причитается. 

Молчу. 

– В отчетах наш общий и ныне покойный друг указывает, что задержание в обоих, вам несомненно известных, случаях было произведено на основе оперативных данных. Я так понял, что источником этих оперативных данных были вы? 

Продолжаю молчать. Разлил по рюмкам и предложил выпить за светлую память нашего общего приятеля, не раз помогавшего мне в не простых житейских ситуациях. Когда мы выпили, я спросил: 

– В связи с утратой Володи, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку в аналогичных случаях? 

Он приканчивал салат и не спешил с ответом. 

– Покойный Володя был, как мне кажется, доволен нашим сотрудничеством. 

Покончив с салатом, он разлил остатки коньяка, выпил и как-то не очень определенно сказал: 

– Обращайтесь! 

– Заранее благодарен. Тогда уход Володи не покажется мне столь невосполнимым… 

Когда наша фирма вошла в нормальный режим, мы вспомнили (я вспомнил!) про подполковника, ставшего к тому времени уже полковником, и весьма плодотворно с ним сотрудничали. 

Все это в несколько сокращенном варианте я и выдал Изе. О том, что полковник женился на Марине, я умолчал. У меня самого в голове это плохо укладывалось. Да и времени на дебаты уже не оставалось, поскольку в офисе появилась моя жена – как всегда подтянутая, энергичная, хорошо, но не броско одетая. Дома, правда, она была другой. Помягче. Вроде как бы снимала свои боевые доспехи. Без объяснений всё поняла и села за руль Изиной машины 

После того, как сдали Изю хмурой Лёле, пересела за руль нашей машин сдвинув меня без особых церемоний с водительского места. Я все ей позволял. Она была как бы часть меня самого. Весь дом держала в своих твердых ручках, но никогда не высовывалась. Напротив. Очень успешно изображала покладистую и простоватую очаровашку. Но дело ведь не в словах-определителях, а в реальных ощущениях. Если кому-то нужен пример того, что красота и разум содействуют крепости брачных уз, пожалуйте к нам – получите об интересующем вас предмете исчерпывающее представление. Ревновала только к моим бывшим женам. Особенно к Зое. Понять, что прекрасное бесконечно разнообразно не только в музыке или изобразительном искусстве, но и в людях, она была в состоянии только в теоретическом аспекте. 

– И с чего это вы сегодня набрались? 

– Я набрался? Когда такое было? Просто день сегодня был успешный, но напряженный. Следовало расслабиться. 

– И о чем же беседуете, когда расслабитесь? 

– О женщинах. Возвышенно и строго. 

– Представляю себе! 

Я рассердился. 

– Ты можешь себе представить, что я говорю скабрезности и пошлости о женщинах? 

Она мельком глянула на меня, стараясь не отрываться от дороги. Остановились у светофора. 

– Извини, дорогой. Я несправедлива. Но не обязательно же пошлости! Когда собираются женщины, они тоже перемывают мужчинам косточки, и говорят такое, чего при мужчинах никогда себе не позволят. Наверное, и вы так. 

– Да, пожалуй, хотя сегодня речь в основном шла о нравственных проблемах современного Российского бизнеса. Кроме того, Изя жаловался на свою Лёлю и говорил, что завидует нам. Выражал удивление отсутствию у меня любовниц. 

– А ты что? 

– А я не люблю обсуждать такие вопросы даже с близкими друзьями. 

– Он считает, что это противоестественно? 

– У них нелады с Лёлей. Если бы у него была такая жена, как у меня, то и у него не было бы потребности ходить «налево». 

– Не скажи. Это дело характера, темперамента и даже случая. 

Мы подъехали к дому. Я притянул ее к себе и поцеловал. 

– Ты действительно женщина неординарная. В общем, что надо. 

– Невзирая даже на удлиненный нос? 

– Невзирая. 

Она засмеялась. 

– А говоришь – не набрался! 

– Сударыня, ведь известно: что у пьяного… нет, у трезвого, на уме, то у пьяного на… языке! Вы – нет слов!.. Позвольте облобызать вашу ручку... Для начала! 

На молодежной половине гремела музыка. Зашел Миша и попросил ключи от комнат нижнего этажа. Ему нужно заниматься, а они запускают музыку – хоть уши затыкай! Как приятно, когда много комнат! 

Когда хмель в моей голове окончательно рассеялся, я присел за несложные подсчеты. Прикинул количество амуниции, прошедшей через нас, которую продавали казакам. Если даже приблизительно, то получалось уж очень много комплектов. Значит, казаки наш товар кому-то перепродавали. Кому – не наше дело. Зарабатывали мы на этом хорошо. Но кому же шел камуфляж? Боюсь, что я это знал. Во всяком случае, догадывался. Ситуация, по крайней мере, для меня неприятная. 

На следующий день прямо с утра попытался вызвать нашего начальника службы безопасности. Сергей Сергеевич в прошлом – полковник спец. служб. Очень полезный для фирмы человек. Особенно своими связями. Получает хорошо, и за место свое несомненно держится. Отношения наши были строго служебными, с оттенком, как мне казалось, личной симпатии. Он появился примерно через час, и тут же был направлен секретаршей ко мне. Изи не было, и у нас состоялся такой разговор: 

– До меня дошли сведения, что казаки перепродают нашу амуницию. 

– Возможно. Это их дело. 

Отметил его «возможно». Уж он-то знал наверняка. 

- Из тех же источников мне стало известно, что их покупатели– это представители чеченских антиправительственных формирований. У нас могут быть крупные неприятности. Нынешние казаки – люди весьма ненадежные. 

Помимо истины, мне была интересна его реакция. По моим понятиям, работники бывшего КГБ были людьми, наиболее приверженными идеям государственности, – наиболее преданные центральной власти. Что до казаков, то их неприятие чеченцев как-то даже и сомнения у меня не вызывало! 

– Те, с которыми мы ведем дела, такие же казаки, как мы с вами половцы. Это ряженые. Не мне вас учить, что в бизнесе все это третьестепенно. Платят они исправно. Фирма их вполне законная – это я проверял. За все остальное отвечают они. В этом плане безопасность я гарантирую. 

Ага, – подумал я, – значит есть еще какой-то план. Словно читая мои мысли, он продолжал: 

– Что до опасности в более широком смысле, то теоретически она есть, но практически – пренебрежимо мала. В нас заинтересованы видные военные. Они в обиду не дадут, – он усмехнулся, – себе дороже станет. 

Подводя итоги разговора, я пришел к выводу, что от меня утаивают не только камуфляжные дела. За что мы получаем сверх обычной прибыли еще и «черный нал»? Официальная статистика фирмы была мне отлично известна. Однако, сверх официальных доходов я получал еще и внушительную, нигде не учитываемую прибавку, которая как-то сразу оседала в заграничном банке. Изя объяснял это обычной по нынешним временам практикой уклонения от бешенных налогов. Но сумма! 

Пока появился Изя, я проверил некоторые цифры. Обнаружилось малопонятное: предположив, что наши с Изей доли равны, и разделив их на количество комплектов, я получил фантастическую цену каждого. Но кому-то Изя платил еще. Из разговора с нашим шефом безопасности выплыли какие-то военные. Тут уж цена комплекта становилась совершенно невероятной, в очень много раз превышающей указываемую в документах. Значит, под видом одежды продавался не только камуфляж, но и что-то еще! И в документах оно не фигурировало. Неприятно, что это держится от меня в секрете. Тем более, что Сергей Сергеевич несомненно в курсе дела. 

Изя зашел ко мне, по-видимому, уже после беседы с С.С. Лицо озабоченное. Закурили. 

– Изя, я не хочу в этом участвовать. Чечня не Абхазия. 

– Я тоже. 

– Почему ты скрыл это от меня? 

– Зачем тебе лишние треволнения? 

– А опасность? 

– Очень невелика. В крайнем случае, мы ничего не знали. Ты, во всяком случае, вне опасности. Нет ни одного документа с твоей подписью, который бросал бы на тебя даже тень. Юридически тебе ничего нельзя инкриминировать. К тому же есть весьма значимые заинтересованные стороны. 

– Изя, не трепись. Опасность есть, и ты это сам знаешь. 

– Сколько у тебя в банке за бугром? 

– Примерно 1600000. 

– Ты считаешь, что лавочку нужно закрывать? Без «левой» добавки доходы станут мизерными. Кроме того, заинтересованные стороны могут воспротивиться. 

– Давай продадим этот бизнес. 

– Хорошо, попытаемся. Я смоюсь в Израиль. А ты? 

– Считаешь, что обязательно нужно смываться? 

– Береженного бог бережет. А почему – можешь сам догадаться. 

– А нельзя так: ты уезжаешь, а меня представляешь неким зиц-председателем.? 

– Вряд ли кто в это поверит. А при малейшем сомнении… 

– А как ты себе мыслил финал, когда затевал все это? 

– Именно так. Дожимаем до миллиона и сматываемся. И у тебя, и тем более, у Риты – все права. Я обеспечу высокую скорость оформления. 

– Но, черт возьми, ты бы все же у меня спросил! 

– Видишь ли, я представил тебе наихудший вариант. Вероятней же всего, война эта когда-нибудь все же закончится, и этот бизнес умрет сам собой, так сказать, естественной смертью. Но нам к тому времени уже хватит до конца наших дней. Мы ведь с тобой – люди, в расходах весьма умеренные! Ладно, давай так: пока оставляем все как есть – это прежде всего в целях безопасности. Будем думать, как оптимизировать выход из дела. Полагаю, что на полмиллиона при реализации фирмы мы можем рассчитывать. Я все равно собирался сбежать от Лёльки. Да, ты прав! Какая-то опасность все же существует. Да, я виноват перед тобой, но думаю – всё обойдется. Зато мы при деньгах!.. 

– Изя, но это же бизнес на крови! Наихудший вариант! 

– Спокойней. Не впадай в идеализм. Не мы, так другие. Свято место пусто не бывает. 

– Свято! Ну, насмешил! 

– Ладно. Замени святое на высокодоходное! Всё? Изобрази хорошее настроение и пошли ко мне.  

Открыв свой сейф, он достал обычный кейс. Открыл. Пачки аккуратно уложенных долларов. 

– Наш с тобой месячный куш. Шестьдесят четыре тысячи.  

Ты спрашивал меня, как я мог? Я тебе отвечаю: вот твоя доля, – достал из письменного стола полиэтиленовый пакет и начал перекладывать деньги, – Это не считая законной прибыли, проведенной по бумагам, – аккуратно перевязал пакет и передал его мне. Подумав, спрятал пакет в сейф, а мне передал кейс, – Тут, как всегда , поровну. 

____  

Я ехал из налоговой. Проблема была, можно сказать, решена, и я позволил себе расслабиться. Нукзар за рулем по обыкновению молчал, за что мы с Изей его ценили. 

Улица, по которой мы ехали, что-то напоминала. А вот и «Хлебный»! И старик с палкой, с трудом преодолевающий ступеньки, знаком. 

- Останови. 

Я вылез из машины и подошёл к старику. Если присмотреться, «Радиста» ещё можно было узнать, хотя изменился он ужасно. Меня узнал не сразу. 

- Михалыч, здравствуй! Как поживаешь? – Вопрос был риторический  

Что Михалыч поживал паршиво, видно было невооруженным глазом. 

- Это ты, Валентин? Как поживаю? Хреново поживаю. 

- Ты в магазин? Давай помогу. 

Я взял его под руку, и мы продолжили подъём по ступенькам. 

Дома у него все было почти без изменений. В палатке все тот же полумрак. Только аппаратура была выключена. С трудом стащив с себя куртку, он плюхнулся на своё ложе. 

– Стенокардия, тудыть её…Только, чтобы лежать, а хошь-не – хошь и вставать-то надо! 

Помолчали.Он что-то сунул в рот. Очевидно таблетку 

- У тебя никого родных? 

- Уже никого. Все померли. Настюха иногда забегает.  

Купит чего или сварит. По радио, бывает, переговорю с кем. А так один лежу. Заарестовала меня старость-то. Тебе спасибо – не забыл. 

Я принялся было раскладывать многочисленные покупки, но он меня остановил. 

- Брось, Валентин. Оклемаюсь – сам все пораскидаю. Что  

ты мне накупил – так это аккурат половина моей пенсии. Совсем я нищий стал. Накопил что – всё по сберкассам пропало. Вишь, гады, что с людьми сделали! 

Я выгреб из карманов всю наличность и положил на освещённую часть столика. Примерно две его пенсии. 

– Михалыч, я тут тебе телефон свой оставлю. Если что надо – звони. К доктору тебя подвести или еще что. Не ты, так Настя пусть звонит. Лекарства может какие! Пошел я, Михалыч, Дела! Будь здоров. Держись! 

Квартала через четыре Нукзар спросил: 

- Друг ваш? 

- Старый знакомый. Одинокий. Тяжело нынче людям, а таким особенно. 

Про себя подумал, что надо бы как-нибудь заехать к Насте и поговорить о Михалыче. Может быть даже платить ей что-то за уход! 

___ 

Мы довольно долго беседовали с директором нашего магазина и Сергеем Сергеевичем. Какие-то «отморозки» из молодых и явно несмышленых упорно предлагали свою «крышу». Конечно, серьёзной опасности это не представляло, но никакие «шумовые эффекты» были нам не нужны. Мы фирма серьёзная, и прикрытие у нас весьма основательное. Как нынче говорят, крыша у нас была красная. С нами лучше не связываться. Вот эту-то мысль и следовало до «отморозков» довести. Но проблема состояла в их так сказать идентификации. Своего домашнего адреса эти стервецы нам не оставили. А их следующий приход мог уже сопровождаться ненужными эксцессами. Наконец, мы приняли определенное решение, и я отправил утрясать частности. 

Зашла секретарша и доложила, что приёма дожидается некто Кутузов. Положила передо мной его визитную карточку. Ко мне пожаловал мой бывший директор. Вот как изменилась ситуация! Никаких злорадных чувств я не испытывал. Скорее нечто ностальгическое. Я подумал, что если бы это было в моей власти, вернул бы всё на прежние места. И это при ясном осознании, что старое прогнило окончательно и возврат к нему абсолютно невозможен. Встал и пошёл на встречу входившему Виктору Павловичу. 

Совсем седой, но все такой же представительный и подтянутый. Разьве что чуть улыбчивей. Реакция на новые обстоятельства. 

Почтительно поздоровался, усадил в одно из наших роскошных кресел. Нажал нужную кнопку и заказал кофе, коньяк, лимон. 

- Как там наш техникум? 

- Если откровенно, то дела наши плохи. Второй месяц  

сидим без зарплаты. Денег еле хватает на оплату коммунальных услуг. – спросил разрешения закурить и достал сигареты. – Что в министерстве думают – даже не могу себе представить. – Не торопясь затянулся и неопределенно пожал плечами. – Закрывать нас вроде бы пока не собираются, хотя все наши базовые предприятия практически не работают. И уж что им нужно меньше всего, так это наши выпускники. А вы как будто не жалуетесь! – Он медленно обвёл взглядом мой кабинет. 

- Не жалуемся, но обстановка в стране совсем не радует. 

- Я с просьбой к вам, Валентин Николаевич.  

Приближается столетний юбилей техникума, и  

игнорировать это никак нельзя. Но нужны деньги, которых катастрофически не хватает. 

Что пришёл он просить денег, было и так понятно. 

- О какой сумме идет речь? 

Молча открыл папку и подал мне счет из типографии. К счету был приколот образец пригласительного билета. Сумма вполне приемлемая. Извинившись, пересел за свой письменный стол и наложил «высочайшую» резолюцию. Вызвал секретаршу и попросил пригласить главного бухгалтера. Буквально через минуту зашла очаровательная Лидия Степановна. Дамы наши производили своей статью и одеяниями внушительное впечатление. Все на них было шик-модерн, как говорил Изя. Маленькие спектакли с приглашением наших примадон, мы проводили для некоторых клиентов. Зачем я запустил этот механизм сейчас – трудно понять. 

- Виктор Павлович, это главный бухгалтер нашей фирмы. 

Лидия Александровна, а это директор техникума, в котором я проработал много лет. Весьма уважаемый мной человек. – Я подал ей счет. – Думаю, мы в состоянии выполнить его просьбу? 

Бегло просмотрев счет, Лидия Александровна ответила давно отработанной фразой, не забывая при этом мило улыбаться. 

- Если генеральный директор распорядится, то, разумеется, в состоянии  

Завтра же будет оплачено и оформлено соответствующим образом. 

На этом мини спектакль обычно заканчивался, и Лидия Александровна величественно удалилась. Разумеется, счёт можно было просто передать в бухгалтерию через секретаря, и беспокоить Лидию Александровну не было никакой практической необходимости. Но иногда, как я уже говорил, мы устраивали такие представления. Что до слов «оформлено соответствующим образом», то эта фраза предназначалась мне и означала, что расходы будут проведены таким образом, что бы была обеспечена, предусмотренная в этом случае, налоговая скидка. 

- Что-нибудь ещё, Виктор Павлович? 

- Да, Валентин Николаевич. Тяжело болен Ваш приятель  

Александр Александрович. Он лежит в онкологии и срочно требуется операция. При всей бесплатности нашей медицины, эскулапы требуют 10000 наличными. Примерно еще столько же потребуется на лекарства.  

Кое – что мы собрали среди преподавателей, но про ситуацию с зарплатой я вам уже говорил. 

- У кого он лежит? 

- Затрудняюсь вам сейчас сказать. 

- Узнайте и сообщите мне. Я улажу этот вопрос. 

Я понимал, что, решив свои финансовые проблемы, просто встать и распрощаться ему неудобно, а потому его следующему вопросу не удивился. 

- Как вы оцениваете общее положение в стране? 

- С весьма сдержанным оптимизмом. Происшедшее же в  

целом определяю для себя, как национальную катастрофу, ответственность за которую в значительной степени несут руководящие в прошлом круги. Конец системы был, на мой взгляд, предрешён, но свертывание режима могло происходить и по другому варианту, не столь катастрофичному для народа. Выбраться можно только сменив высшее руководство. 

- Я представляю себе всё это приблизительно так же. Но у вас, вроде бы, нет оснований жаловаться? 

– Мне лично действительно жаловаться не на что,  

но у нас же речь идёт не о судьбах отдельных личностей? Жизнь материально улучшилась всего-то у каких-нибудь 5-7 процентов населения! Остальные в той или иной степени бедствуют. Подумать только, сколько людей боролись и головы сложили за светлое будущее народа и что из этого в конечном счете получилось? 

– Наверное, не часто услышишь подобное из уст  

главы процветающей фирмы. Но вы всегда казались мне человеком неординарным. Значит, вы считаете, что крах системы был предрешён? 

– Разумеется! И основная причина – неэффективная  

экономика. Коммунистам простили бы миллионы невинно загубленных жизней, но неработающая экономика – это смертельно. 

– Но она ведь не работает и сейчас! 

– Сейчас мы переживаем переходной период. Пройдет  

время и всё, как говориться, «устаканится». С точки зрения интеллигентного человека, капитализм очень малосимпатичная система. Но у нее есть одно огромное преимущество: она жизнеспособна, т.е. соответствует биологической природе человека. К тому же она весьма трансформабельна, если так можно выразиться. В гораздо большей степени, чем это предполагали классики марксизма. Даже удивительно, как такие умы не сумели предвидеть грядущую научно-техническую революцию и гигантский рост производительности труда. А ведь именно это зачеркнуло основные положения их теории. Конечно, сегодня легко рассуждать, я понимаю. 

– Но вы лично достигли благодаря этой системе полного материального благополучия! Вы бы должны эту систему превозносить! 

– Вы упорно пытаетесь ограничить мое миропонимание сугубо личными проблемами. Позвольте вам заметить, что не хлебом единым жив человек! Кроме материальной, есть и духовная составляющая жизни! Она включает в себя способность несколько шире смотреть на вещи. Да, я теперь состоятельный человек, но зрелище стариков, копающихся в мусорных баках, и ещё множество других моментов нашей нынешней действительности изрядно отравляет мне существование. 

- Что ж, это делает вам честь. 

– Поверьте, вместо управления фирмой с удовольствием вернулся бы на преподавательскую работу под ваше начало. Вынужден, к сожалению, учитывать свои обязательства перед семьей. К тому же альтернатива моему нынешнему положению – это нищета. 

Он молчал, ожидая какого-то продолжения, но я и так сказал больше, чем следовало. 

– Спасибо за всё. В том числе и за содержательную беседу. 

Он встал. Я проводил его до двери, и мы дружески распрощались. 

_____ 

Появление Андрея в нашем офисе было событием редкостным. Я сразу заподозрил нехорошее. Но неприятности рисовались мне в масштабе школы или каких-нибудь сугубо личных проблем. У меня были люди, и ему пришлось подождать. Решая с подчиненными какие-то текущие дела, всё время краем сознания помнил о сыне в приёмной. Я очень любил своих сыновей. Впрочем, дочку не меньше. Наконец он зашел. Выражение лица встревоженное. Что-то в школе? Занимался он хорошо. Славный, добрый мальчик. Восьмой класс. 

– Папа, Василий умер. Замёрз по пьянке. Ирка письмо прислала. И мама приписала. Тебе привет. 

Я не знал, как и реагировать. Симпатий к Наташиному мужу я не питал никаких. Андрей, знаю, терпеть его не мог, хотя теперь, повзрослев, отдавал должное заботам отчима о семье. 

– Ну, жаль, конечно. Обидно, что по пьянке. 

– Пап, им же жить не на что будет! Ирку с работы попрут как факт. Да и что она там получает! Машка малая еще. 

Славный ты мой, – подумал я, – Вот, значит, какие у тебя проблемы! 

– Сынок, на таком расстоянии я не многое могу? Ты же помнишь, что с деньгами было, когда ты Ирке послал? – Когда Ирке исполнилось восемнадцать, Андрей послал ей по почте изрядную сумму. Но получали они ее там больше двух месяцев! На почте не было денег! Он молча ходил по кабинету. 

– Ты мать совсем не любишь? 

Тут уж молчал я. 

– Как она могла тебя на эту пьянь поменять? Как могла? – он даже стукнул кулаком по стене, – Конечно, за что тебе ее любить? Ей до твоей Риты не дотянуться. Это я понимаю. 

– Ты ошибаешься. Твоя мать прекрасный человек. Подрастешь – всё объясню. Это мать твоя сама себя осудила и наказала. 

Он глядел на меня, ничего не понимая. 

– Но ты же не бросишь их так? Они там голодать будут! – он был очень возбужден. 

– Реально помочь им я смогу, если они переберутся к нам поближе. Так и напиши. А деньги, само собой, вышлем. Так и напиши. 

– Что я? Ты напиши! 

Жена не задумалась и на секунду. 

– Конечно, нужно помочь, но я не хотела бы, чтобы она приехала сюда. Мне это будет неприятно. Мое желание для тебя что-то значит? 

– Более чем. Ты сама это прекрасно знаешь. 

– Но с пересылкой денег у нас проблемы? 

– Это решаемые проблемы. 

Немного помолчали. 

– Нас ожидают большие перемены в жизни. 

Она отложила книжку, которую нервно перелистывала, и внимательно меня оглядела. 

– По-видимому, фирму придется то ли прикрыть, то ли продать. 

– Что случилось? 

– Изя, в погоне за большими деньгами, втянул нас в весьма рискованные предприятия. 

– Не посоветовавшись с тобой? 

– Вот именно. 

– Наркотики, оружие? 

– Оружие. И в немалых количествах. 

– Для кого? 

– Покупают казаки, но, полагаю, это подставные фигуры. 

– Что-то выплыло? Опасность реальна? 

– Пока нет, но это к тому же аморально. 

Долго смотрела на меня. Чуточку улыбнулась. 

– Милый ты мой, – лицо ее посуровело, – Изя поступил нехорошо. И всё из-за денег? 

– Ну, разумеется, – я достал кейс и подал ей 

– Вот итоги последнего весьма удачного месяца –  

тридцать две тысячи. Положишь в тот же банк. Сколько у нас за рубежом? 

– Один миллион шестьсот пятнадцать тысяч. 

– Изя говорит, что от реализации фирмы можно получить еще полмиллиона.  

– С учетом магазина, это примерно сто сорок тысяч  

рублей в месяц. Более чем достаточно для нормальной жизни. Нам даже столько не потратить. – С цифрами моя жена управлялась отнюдь не как музыкальный работник. 

– Изя сматывается в Израиль. Бежит от своей Лёльки. 

– А дети? 

– Хочет забрать. Они уже взрослые. Сами решат. 

Довольно долго мы молчали. По-видимому, Рита пыталась освоиться с новой ситуацией. 

– Теперь выслушай следующую порцию новостей. Миша наш хочет жениться. 

Я слегка вытаращился: 

– Это в девятнадцать-то лет? Небось, на Нине? Сколько ей? 

– Скоро восемнадцать. Акселерация! Кстати, очень хорошая девочка. Она спит с ним уже с пол года 

. 

– Действительно, хорошая девочка! 

– Мой милый, сейчас совсем другое время! 

– Но девятнадцать лет! 

– Будешь отговаривать? 

Я задумался. Потом рассмеялся: 

– Нет, не очень. Кто ее родители? 

– Рядовые инженеры. Разве ты не видишь, как она плохо одета? 

– Они действительно любят друг друга? 

– Кажется, там полная гармония. 

– Есть еще новости? 

– Тебе мало?  

– Так как ты насчет переезда за рубеж? 

Рита задумалась. 

– Если есть возможность, то лучше оставаться дома, хот 

нынешний дым Отечества не так уж сладок и приятен. Ну что мы там будем д 

– Я тоже предпочел бы остаться, но посмотрим, как дела пойдут! 

– Ты не забыл, что мы сегодня идем в гости? Да, я была в нашем детдоме. У них «видик» сломался. 

– Починила? 

– Починила. Сто пятьдесят рэ. Можно я куплю им вместо черно-белого хороший цветной телевизор? 

– Купи. Пока зарабатываем. Пойдешь в банк – позвони. Пришлю машину и своих ребят.  

. _____ 

В гости – это значит обильный трёп, причем преимущественно на политические темы. Изрядно поднадоело. У меня были вполне сложившиеся представления о происходящем в мире политики. Ожидать от моих собеседников каких-то оригинальных суждений не приходилось. Но эти визиты, общение жене были необходимы. Я это чувствовал. Обмен мнений у женщин происходил в отдельной комнате. Он вращался в основном вокруг работы, учеников. Впрочем, это я лишь мельком слышал. Может быть, там как раз и происходило то самое «перемывание косточек»! 

Трое мужчин встали, когда мы зашли и вежливо поздоровались. Все примерно моих лет. Два коммерсанта средней руки и доцент консерватории – хозяин квартиры. Торт и конфеты Рита отнесла на кухню. Одну из бутылок я поставил на стол. Коньяк был настоящий армянский, что по нынешним временам, как я уже говорил, редкость. По статистике какого-то местного контролирующего органа, подделки в торговой сети превышали девяносто процентов. Вот такое у нас было время. 

– Опять наш верховный дуролом отличился! – по-видимому, они продолжали обсуждение деяний нашего президента. 

– Действительно дуролом, но «линию» он держит, –  

это вступил в разговор второй коммерсант – Анатолий. Владел, как мне докладывали, сетью ларьков. На меня взирал почтительно, как человек в коммерческом мире информированный. В прошлом – главный инженер «почившей в бозе» мебельной фабрики. 

– Но линия – это еще недостаточно. Навести порядок в стране он не в состоянии. Если бы вы знали, сколько приходиться «отстегивать» только рэкету! Нормальный бизнес пока невозможен, а содержать свою службу безопасности – это немногие могут себе позволить. 

Намек на меня и нашу фирму. По моим данным Владимир, в прошлом зам. редактора заводской многотиражки крупного завода, занимался семечками. Чуть не сказал – торговал семечками. Звучало бы забавно, хотя именно этим он и занимался. Продавал, в основном, за рубеж и в немалых количествах. «Крышу» ему обеспечивал кто-то из городской администрации, и стоило это ему не дешево.  

– Зря Горбачев всё это затеял. Нужно было реформировать прежнюю систему…– мысли доцента были легко объяснимы – о его зарплате неловко было даже говорить, но и все побочные доходы составляли сумму мизерную. Относительно того, стоило или нет затевать перестройку, мне приходилось спорить неоднократно. На мой взгляд, это было вызвано объективными причинами, и сама необходимость проистекала из утопичности экономики этого реального социализма, который, по сути, никаким социализмом не был. Другое дело – как надо было это делать. Что ж, как они нами управляли, так и перестраивались. Бездарно. За сам факт попытки перестройки Горбачеву, конечно же, полагался памятник при жизни, но за то, как он это делал, его у подножия этого же памятника и расстрелять бы не грех. Даже с учетом всех конкретных обстоятельств в виде давно уже коррумпированного чиновничества, растленного вечной лживостью пропаганды, и спаиваемого народа, гигантских растраченных впустую ресурсов. Однажды я высказался примерно в таком роде в присутствии нашего шефа по безопасности. Он явно воспринял это как ностальгию по прежним временам, чему, как я понимаю, в тайне сочувствовал. Я даже, помниться, сказал, что если бы обнаружилась некая коммунистическая партия, которая предложила бы разумную, реализуемую экономическую программу, то я вступил бы в нее незамедлительно. Но про себя подумал, что нет такой партии, и нет такой программы, а посему мы вынуждены исповедовать представительную демократию западного образца, с ее рыночной экономикой и всеми сопутствующими «прелестями» в социальном плане. Изрядная мерзость, на мой взгляд, этот капитализм. Даже несколько укрощенный, нынешний. Но куда же денешься! Социализм-то наш провалился с треском, а ничего другого человечество еще не придумало. 

Потом мы пили чай с тортом и дамы играли нам на фортепьянах… 

______ 

Жизнь наша продолжалась внешне без всяких изменений. Пару недель спустя, оставшись вдвоем, после первой рюмки Изя сказал: 

– Решение нами принято, и я его исполняю, но, может быть, догоним до двух, а уж потом… Насчет того, что разбегаться нужно, у меня теперь тоже нет сомнений. Тут ты прав. Но жалко денег! В благословенном Эрец-Исроэль без денег делать нечего! – Насчет «без денег» я оставил без комментариев. 

– Ты говорил с детьми? 

– Еще нет. 

– Завидую тебе. Мне бы такую Риту! Ладно, сворачиваемся. 

– Изя, прекращать надо не только из чувства страха перед большими неприятностями… 

– Ты снова насчет морали? 

– Но это же бизнес на крови твоих соотечественников! Как ни верти, но мы же русские люди и Родину свою любим, хоть она нас и не очень… 

Он покосился на меня, выпил и заметил: 

– Если бы это говорил не ты, меня бы стошнило. Хотя ты прав, конечно. Но дело в том, что наш уход абсолютно ничего не изменит. Просто деньги эти станут зарабатывать другие люди. Ну, всё, сворачиваемся. Чем ты собираешься заняться? 

– Ещё не знаю. Вернусь, наверное, на старую работу. Это ты нашёл себя в бизнесе, а я нет. 

– Удивляюсь! Обычно люди любят и охотно занимаются тем, что у них хорошо получается. У тебя бизнес получается очень даже неплохо, но тебе он не по нутру. Почему? Учить детишек престижней? Я где-то читал статистику. Они утверждают, что способностями к бизнесу обладают не более трех-четырех процентов населения. 

– В отличие от тебя, у меня нет ярко выраженных способностей именно к бизнесу. С тем же успехом (не очень большим) я мог бы заниматься еще много чем. Хорошо получалось, потому что ты был рядом. 

– Давай вместе двинем на родину предков и закрутим опять вместе какое-нибудь дело! 

– Изя, я, помнится, уже расписывал тебе один раз свою родословную. Что во мне от евреев? Но дело не в этом. Там другая обстановка, другие правила игры. Язык, наконец! 

– Но мы же с тобой не нищие! Есть время освоиться. Скажи, что тебе это не по душе. Уж слишком ты цепляешься за всякие моральные нормы. Не мы же устанавливаем правила игры! А разве не приятно на пустом месте создать нечто! Управлять людьми, решать множество порой довольно хитрых задач! Ты же любишь решать задачи в технике! 

– Это другие задачи. Не по сложности, а по характеру. И потом, чистый бизнес – это редкость. А пачкаться неохота. Я понимаю, что уровень грязи у нас выше, но не сомневаюсь, что и там ее предостаточно. От решения проблем бизнеса чаще всего не получаю никаких положительных эмоций. Даже при большой прибыли. Могу этим заниматься только под давлением обстоятельств. Ты не задумывался над тем, что в мировой литературе очень мало произведений, возносящих предпринимателей? А наоборот – множество. 

– Я такой статистики не знаю, но знаю точно, что именно предприниматели движут мир, историю, дают людям работу. 

– А что движет предпринимателями? Благородные идеи прогресса и любви к человечеству? Или более темные устремления к стяжательству, власти? Честолюбие? Они действительно двигают историю, хотя не только они, разумеется. Но, как хорошо заметил Гегель: «Движение истории осуществляет ее дурная сторона». 

– Может быть он и прав твой Гегель, но так высоко я не летаю. Я думаю о себе, своих близких. А история – это слишком сложно и несколько абстрактно. Об этом подумаю на пенсии. А занимаясь бизнесом, я не чувствую себя преступником. Я ведь рискую всем! Я отвечаю за все. И если погорю – никто не пожалеет и не поможет. Что ни говори, но есть в этом и свое удовольствие. Особенно, если все получается как надо. А если не получается, то жаль, конечно, но сама борьба – разве не в этом главный интерес жизни? 

– Думаю, что в этом, но предпочитаю борьбу иного рода и  

в других сферах. Люди, слава богу, разные. Каждому свое. 

– Ты помнишь, в каком восторге был наш директор –  

«Великий коммерсант» Петя, когда сработала его реклама, и он в неделю продал чуть ли не весь неликвид? 

– Я его вполне понимаю. Блестяще решенная задача. Мне  

бы до такого не додуматься. Однако, если есть выбор, предпочитаю решать другие задачи. 

Мы еще довольно долго толкли воду в ступе, и мне пришлось, как всегда, везти подвыпившего компаньона домой. На этот раз обошлось без моей жены. Я успел предупредить ее, что задержусь. 

_____  

Продажа фирмы прошла… можно сказать, что и успешно. В действительности, то, что мы выручили, – это несообразно низкая цена, если принимать во внимание реальные доходы. Но если принимать во внимание открытые сведения, то все в ажуре. Очень подозреваю, что покупателями были подставные лица или представители наших основных поставщиков. Все это я предоставил Изе. На моем счету в банке прибавилось 300000 – долларов.  

Работаю я теперь в институте преподавателем. Нагрузка небольшая, зарплата ничтожная, но – привычное и любимое дело. В свободное время разрабатываем одну электронную штучку. 

Изя уехал в свой Израиль. Уехал настолько стремительно, что я даже проводить его не смог. С тех пор получил от него по электронной почте два коротеньких послания. Ничего особо радужного. Проходит адаптацию, «принюхивается к бизнесу», который весьма отличен от нашего. 

Дома всё в стабильном режиме. Андрюша хорошо занимается. Летом собирается к маме, а в остальное время регулярно пересылает ей деньги. Миша с Ниной тоже много занимаются. Жену свою он обожает. Мне она тоже нравится. Впрочем – для домашнего климата куда важней, что она очень дружна с Ритой. 

Миша регулярно высылает деньги своей бабушке. Иногда ездит к ней помочь по хозяйству. Последний раз поехал уголь ей привезти. Вместе с Клавкиным мужем перелопатил полторы тонны. Про себя я думаю, что вряд ли она заслуживает такого внука, но молчу, понятно. А вообще-то трогательно. Хорошие у меня ребята! Малышка наша собирается в будущем году в школу. Сплошное очарование. 

Мирная жизнь прервалась внезапно. О встрече попросил Сергей Сергеевич. Причем с неким оттенком таинственности и конспирации. 

Встретились мы за городом, недалеко от нашей дачи. Начинало темнеть. От пустынной дороги нас отделяла лесополоса. Поздоровались. Начал он без предисловий. 

– Встречаясь с вами, я очень рискую. Вам нужно уехать за границу и чем скорей, тем лучше. Мои заверения, что вы абсолютно не в курсе дела, по-моему, оказались неубедительными. Интуиция подсказывает мне, что опасность велика. Вот, собственно, все, что я хотел вам сказать. 

– Опасность распространяется и на моих родных? 

– Нет, не думаю. 

Я, конечно, всё понял. О чем тут говорить? Мой бывший шеф службы безопасности оказался молодцом. По-моему, я понимал мотивы его поступка. 

– Но как только я зашевелюсь с отъездом, они могут ускорить события. 

– Могут. Вы полагаете, не надо было вас предупреждать? 

– Что вы! Думаю, излишне говорить, как я вам благодарен! Если бы еще подсказали: кто там главная фигура? 

Он правильно уловил направление моих мыслей. 

– Выбросите это из головы. У вас никаких шансов. К  

тому же, из-за семьи вы очень уязвимы. Воспользуйтесь своим заграничным паспортом и уезжайте  

немедленно, – он посмотрел на часы и добавил: наверное, излишне говорить, что мы с вами не встречались, и никакой информации от меня вы не получали. Да, и сделайте любезность: задержитесь здесь еще на пятнадцать минут. 

_____ 

Я бродил вдоль лесополосы, пытаясь утихомирить бурную, но хаотичную активность своего мыслительного устройства. Пожалуй, самая большая неприятность за всю мою жизнь. Стрела времени, кажется, задела меня основательно. Тьфу, какая там стрела! Самое разумное – это действительно смыться в Израиль… Можно в Германию, а уже оттуда… А может быть… Из подсознания что-то рвалось наружу, но никак не могло оформиться в связную мысль. Похоже, что меня хотят выдворить. Или убрать? А за что? – А просто по подозрению! Убедить, что я, по сути, ничего не знаю, мне не удастся. Да и кого убеждать? Чего они боятся? Ведь фактов у меня никаких, а уж документов и подавно. Зачем С. С. меня предупредил? Ведь риск велик! Неужели просто по доброте сердечной? Бывает, конечно. Вот если бы он нацелил меня на кого-то конкретно, можно было бы предположить... Полное смятение ума. А может быть в этом и цель? Всё, пятнадцать минут истекло. Поехали! И отвлечься надо. Вообще-то примириться с мыслью, что тебя должны убить, не так-то просто. Не просто даже на время от этой мысли отвлечься. Но я попробую. Андрюше задали написать реферат о свободе личности. Лихо! Не больше и не меньше! Мы такого не писали. Итак, «Свобода личности. Как ты это понимаешь?» Интересно, а учителя это понимают? Пост ГАИ и – поворот налево. Значит, свобода личности. Как там с определением? Свобода – это возможность делать что и как хочется. Свобода воли. Но у других те же права! Значит, моя свобода ограничена их свободой. К тому же она ограничена еще и физическими законами, и целым рядом обстоятельств. Но если все это осознать, так может быть и не захочется? Кто это сказал: «Свобода воли есть химера!» С рёвом пронесся здоровенный армейский грузовик. Я невольно глянул на свой спидометр. Всего-то пятьдесят. Оно и хорошо. Размышлять о свободе на большой скорости, пожалуй, опасно. Но вернемся к делу. Вот и Изя что-то писал о свободе. Сбросил, помнится, его послание на принтер. Что-то мне в его посланиях не понравилось! Но – вернулись к реферату. В институте нас убеждали, что свобода – это осознанная необходимость. Вроде так, но что-то не так. Получается, что свобода зависит от уровня понимания. Мысль вдруг прервалась. Видимо где-то в подсознании шла параллельная обработка информации. Сергей Сергеевич отправил Изю, от которого я ни одного живого слова с тех пор не слышал. И не видел. А не он ли уполномоченный поставщиков? А не потому ли он так легко расчищал все завалы на нашем пути? Вытягивал нас из сложнейших ситуаций! Конечно, у него была совсем неплохая зарплата, но ведь это с чем сравнивать! Но тогда… Тот же армейский грузовик несся теперь навстречу. Тот же, потому что у него спереди навешены какие-то железяки. Уж очень приметно. Грузовик резко вывернул на встречную полосу. Времени для маневра уже не осталось…  

______ 

Как люди создали себе богов? А вот так: жили себе меж людей Герои (ну и Антигерои, естественно, ибо это – суть две стороны одного и того же). Жили они, значит, совершали свои Поступки, а потом умирали (чаще – от ран, реже – от старости, но тогда это были уже не совсем герои и Путь у них был короче, хотя жизнь длиннее). И когда Герои уходили, люди писали Песни, в которых рассказывали не только то, что Герои сделали, но и то, что могли бы сделать, если бы …. И эти Песни становились фольклором, и к ним приписывали всё, что смогли присочинить, уже следующие и следующие поколения. А через много поколений те Герои, которым «биографы» приписали самые невероятные поступки, перешли в разряд Богов, а оставшиеся стали Богатырями. Это очень долгий процесс. Но он продолжается и продолжается, потому что у каждого поколения появляются свои Герои. Есть они и у нас. Только Песен сейчас люди не пишут. Какие уж тут Песни в такой-то спешке? Так, коротенькие рассказы про отдельные Подвиги. Анекдоты. Но приписывают Героям и сейчас предостаточно. Смеются над ними, говорите? Да не совсем так: любят их. А смеются не над Героями, а над штампами, нет-нет, да и появляющимися в Официальных Песнях, которыми кто-то пытается «регулировать процесс».  

Но это, так сказать, присказка. Сказка вся впереди….  

- Черный ворон, что ты кружишь… – выводил задумчивый баритон.  

- Ой, да над мое-ею голово-ой? – присоединялся фальцетик.  

В полутёмной горнице, освещаемой двумя свечечками, за большим деревенским столом с расстеленной на нём политической картой мира, сидели двое: высокий худощавый усатый военный в портупее, при нагане и сабле (явно командир), и веснушчатый паренёк в сбитой на затылок кубанке. Примерно в районе центральной Африки стоял перевёрнутый чугунок, а Австралия была погребена под кучкой отваренной картошки «в мундирах» (по-солдатски). Командир время от времени брал картофелины из кучки и перекладывал на какой-нибудь материк стараясь поместить их точно в границах разноцветных государств. Самая большая картофелина лежала на чугунке. Второй, который попроще, внимательно наблюдал и подпевал, но при этом всё время старался встрять с вопросами, глупыми и не очень.  

- Василь Ваныч, а Василь Ваныч, а вот буржуев разобьём, ты что в первый день коммунизма делать будешь?  

- Я Пётр, точно тебе этого сказать …ну никак не могу, потому что … – рука его протянулась к кучке и новая картофелина легла на Апеннины – … потому что … – картофелина переместилась в Бельгию – … потому что этого тебе никто не скажет. Вот соберусь я сегодня, к примеру, к товарищу Фурманову в гости сходить, а он возьми, да и приди ко мне, будь он неладен! И сорвалось моё гостевание! Форс-мажор называется.  

Словно в ответ на эти слова в сенях затопотали сапоги, загрохотало пустое ведро и раздался забористый мат. Потом по двери в поисках ручки заскреблась ладонь и, наконец, в горенку шагнул мордатый человек в полушубке.  

- Чтоб тебя…! – пробурчал человек – понаставили тут вёдер! Привет, Чапай! Привет, Петька!  

Командир, не выходя из задумчивости, ответил:  

- И Вам, товарищ Фурманов! И Вам привет! Хоть и виделись уже сегодня. И не один раз. Не один… раз!  

И ещё одна картофелина отправилась из Австралии в Европу.  

- Ты, Чапай, книжечку, которую я тебе давеча давал, не изучил ещё? Во-от! Классиков марксизма-ленинизма у тебя времени нет почитать, а с картошкой баловаться – время нашёл! Дай-ка, попробую?  

И товарищ Фурманов взял в руки самую большую картофелину, с чугунка.  

Петька сделал большие глаза и, отобрав у товарища Фурманова картофелину, сказал осуждающе:  

- Товарищ Фурманов, ты, ядрёна вошь, зачем диспозицию ломаешь? Ты, ядрёна вошь, не просто атаку срываешь, ты войска командира лишаешь! Тебя марксизм что, этому учил, ядрёна вошь?!  

Фурманов хотел ответить тёмному несознательному элементу, но в это время в сенях опять загрохотало, и в горницу ввалилась кряжистая девица в красной косынке. За собой она катила станковый пулемёт. Девица резко распахнула створку оконца, взгромоздила «Максим» стволом на подоконник и закричала в сумерки:  

-Тра-та-та-та-та!  

Затем, ни слова не говоря, лихая пулемётчица утащила своё оружие на улицу, прогрохотав по сенцам, задевая стены и пиная сбитое товарищем Фурмановым ведро.  

Фурманов изумлённо спросил:  

-Чего это она?  

- Учения, – коротко ответил Чапай, – но патронов у нас только на пару очередей!  

- В бог-га душу мать! – только и смог сказать товарищ Фурманов.  

Потом сидели, ели австралийскую картошку (Европу по молчаливому уговору не трогали) и пели уже на три голоса. Товарищ Фурманов пел громко, но сильно фальшиво. Выходило настолько противно, что в курятнике переполошился старый петух, не вовремя просипел зарю, и по всему селу завыли собаки.  

Первым из троицы не выдержал Петька:  

- Товарищ Фурманов, прекрати ты, Христа ради! Накликаешь беды!  

- Петька, ты элемент первобытной буржуазной эпохи, – отозвался товарищ Фурманов. – Суеверный ты, просто сил никаких нет! И с религиозностью своей ты у меня прекращай! В светлом будущем нет места мракобесию и народному опиуму. Ты, как Чапайский ординарец, должен идейный пример бойцам несть, а не «христоскать» по всяким поводам. Ты же – боец красной армии. Так лучше выматерись, а не причитай, как баба неразумная!  

- Да Василь Ваныч, чего он привязался-то? Алементами пугает, понимаешь! Товарищ Фурманов, ты ж сам, как баба неразумная, про алименты-то говоришь! Или у тебя «интересы» какие немужицкие появились? Василь Ваныч, объясни ты ему про богов! У нас ещё по чекушке осталось за печкой.  

Самогон был настолько крепок, что у славной троицы полыхнула в глазах заря всеобщей победы. Василий Иванович подкрутил кончики усов.  

- Как люди создали себе богов? А вот так: жили себе меж людей Герои (ну и Антигерои, естественно, ибо это – суть две стороны одного и того же). Жили они, значит, совершали свои Поступки, а потом умирали (чаще – от ран, реже – от старости, но тогда это были уже не совсем герои и Путь у них был короче, хотя жизнь длиннее). И когда Герои уходили, люди писали Песни, в которых рассказывали не только то, что Герои сделали, но и то, что могли бы сделать, если бы …. И эти Песни становились фольклором, и к ним приписывали всё, что смогли присочинить, уже следующие и следующие поколения. А через много поколений те Герои, которым «биографы» приписали самые невероятные поступки, перешли в разряд Богов, а оставшиеся стали Богатырями.  

- В бог-га душу мать! –выдохнул товарищ Фурманов, беря очередную картофелину.  

- Василь Ваныч, а вот мы кем будем, как ты думаешь?  

- Тут, Пётр, у кого как сложится. Один может и до верха дойти, а другой – только песенником останется!  

Где-то за огородами плескал волной Урал. И до утра оставалось совсем немного.  

– Из скрипичной группы кое-кого. 

– Вас успели проконсультировать или вы действительно так тонко чувствуете? Вы, кажется, преподаете электронику? Но, знаете, я с вашей критикой вынуждена согласиться. 

– А откуда вы про меня знаете? Мы вроде бы никогда не встречались… 

– Говорили как-то про вас. Пытались меня за вас посватать. 

– Но вы отчаянно противились. И надо же вам сегодня так неудачно попасться! 

Она засмеялась, глянула на меня эдаким сканирующим взглядом и заметила: «Ничего страшного. Я думаю – всё будет без проблем» 

– Ну, если вы уже признались, что вас за меня сватали, то наберусь смелости спросить: почему такая милая и стройная до сих пор не замужем? 

– Я и сама задумываюсь. Абы за кого не хочется, а принца все нет и нет. А может быть, что-нибудь на гормональном уровне! 

Она улыбалась. Приятная девушка! 

– Что ж, – сказал я, – пара смелых экспериментов могла бы дать четкий ответ по этой проблеме. 

Она покосилась на меня и ничего не ответила. 

– Давайте зайдем в «гастроном» и возьмем что-нибудь к столу.  

Зашли. При ярком свете моя спутница все равно смотрелась хорошо. Она была всего на полголовы ниже меня, и с такой тонкой талией, что мне захотелось тут же ее обнять. Я взял пару бутылок вина и конфет. Купили какую-то ужасную сиреневую сетку и сложили в нее свое имущество. Когда мы вышли, я сказал по своему обыкновению: «Позвольте предложить, сударыня, вам руку!» Она взяла меня под руку, и мне это было приятно. 

– Давно что-то никто со мной стихами не разговаривал. И смотрели вы на меня как-то странно в магазине! Какие-нибудь злокозненные намерения? 

– Если желание обнять девушку за ее сверх тонкую талию – это нечто злокозненное, то да. 

Она засмеялась. 

– Нет, это еще в пределах. А с кем остался ваш сын? 

– Вы и про сына знаете? Сын, надеюсь, мирно спит под присмотром бабушки. 

– А он ночью не беспокоит вас, или опять бабушка? 

– Чаще всего мы с ним по ночам одни. Бывает, беспокоит, но что поделаешь! Терплю. Любовь – это еще и терпение. 

– Вы его очень любите? 

– Это вас удивляет? Сами-то вы любовь к своему ребенку, небось, считаете вполне естественной! 

– Ну, я женщина. Мужчины далеко не все таковы. 

– Перед вами пример вашего бывшего мужа? Но им ведь все мужское население не исчерпывается! 

– Кстати, а вы откуда про меня все знаете? 

– Если обещаете не сердиться – признаюсь. 

– А это для вас так важно? 

– Да. 

– Странно. Мы и знакомы-то меньше часа. Так откуда? 

– Я просто угадал. 

– Да вы опасный человек! 

– Только не для вас. Слушайте, а куда мы идем? 

– Не беспокойтесь, я вас не брошу. Сейчас будем на месте. Кстати, я далеко не красавица, так что как прикажете понимать ваши любезности? 

– Я мог бы сослаться на вежливость, галантность, если хотите, но в данном случае это не так. Просто природа такой вариант предусмотрела. 

– Что именно? 

– Чтобы и не красавицы тоже нравились, были дороги и любимы. 

– Вот мы и пришли, – сказала она, резко меняя тему. 

На двери висела табличка: «Доцент Вайсман С. Н.». Я как-то не отреагировал на еврейскую фамилию. Национальность моих знакомых всегда интересовала меня в последнюю очередь, хотя отдавал себе отчет, что за этим порой стоит то, что называется национальными особенностями, которые вовсе не всегда приятны. 

Открыл сам Сергей Николаевич и провел в комнату, где за столом сидело двое средних лет мужчин и две молодые женщины. Несмотря на открытые окна, было изрядно накурено. Количество винных бутылок меня тоже несколько удивило. Познакомились со всеми. Нам налили по полстакана. Почему-то все молчали. 

– Мы прервали какую-то дискуссию? 

– Валентин Николаевич близкий друг Валериана Николаевича, который всегда очень тепло о нем отзывается. 

Мужчина лет тридцати, который представился Изей, сказал:  

– Ну, вот вам случай получить суждение со стороны вполне порядочного интеллигентного человека. Валентин Николаевич, вы, простите, не антисемит? 

– Помилуйте! 

– А как вы вообще относитесь к антисемитизму? 

– Примерно так же, как к русофобии. Я плохо понимаю, что человека можно не любить только за то, что он, скажем, турок, или еврей. Но я помню, что за каждой национальностью стоят какие-то национальные особенности и вполне допускаю, что кому-то они могут не нравиться или наоборот. 

– Другими словами, вы, не будучи сами антисемитом, допускаете, считаете, так сказать, законным национальное взаимонеприятие и, в том числе, конечно, и антисемитизм. 

– Ни в коем случае я этого не считаю. Это – ниже пояса. Чтобы никого не задевать представьте себе, по Фазилю, что живут некие эндурцы. С весьма характерными национальными особенностями и обычаями. Вы будете считать меня недостойным человеком, если я не полюблю эндурцев? 

– Главное – это в чем такая нелюбовь будет выражаться, – вмешался Сергей Николаевич. 

– Совершенно верно. Они мне могут быть очень даже неприятны, но если кто-то попытается их травить или уничтожать, я буду протестовать изо всех сил. 

– А если ваша дочь захочет выйти замуж за эндурца? – это вмешалась одна из женщин. Кажется, ее звали Нина. 

– Да, я буду не в восторге. Но надо все же разбираться конкретно. Я знавал эндурцев – замечательных людей. Во всяком случае, без тех неприятных особенностей, которые меня раздражают. Последнее слово было бы за моей дочкой, но я сопротивлялся бы как мог ее переезду на жительство в Эндурию, где эти особенности господствуют. Учтите, я просто высказываю свое мнение и никому его не навязываю. 

– Значит вы не хотели бы, чтобы ваша дочь вышла  

замуж за еврея и уехала с ним в Израиль, – это вступила уже другая дама. Вообще, мне этот разговор переставал нравиться. Чего они ко мне прицепились?  

– Не могу ответить. Евреи, между прочим, бывают разные.  

Как и представители других национальностей. В диапазоне от высокопорядочных и благородных, до отпетых мошенников и прохиндеев. Это, во-первых. А, во-вторых, я плохо представляю себе жизнь в Израиле. Если там и впрямь засилье раввинов, то не хотел бы. Галаха, гиюр мне не нравятся. 

– У евреев вы тоже видите неприятные вам черты? 

– Разумеется. Как и у русских. Про немцев и англичан говорить не буду, поскольку ни в Германии, ни в Англии не жил, но нисколько не сомневаюсь, что и там живут люди разные. 

– А среди евреев вы жили? – тон беседы становился все напряженнее. 

– Я воспитывался в еврейской семье. Немного говорю на идешь. Дело в том, что мой отчим еврей. Он меня вырастил, я его очень люблю, хотя мы бывает и «скубёмся» по политическим вопросам. 

– А ваша мама? – Они вцепились в меня не на шутку, и мне захотелось их позлить. 

– Моя мама – пример несовершенства Галахи. Судите сами! Моя прабабка-еврейка была замужем за литовцем. Ее дочь – моя бабушка, за русским. Мой родной отец – украинец. Спрашивается, какой она и я национальности? Но, как вы знаете, по законам государства Израиль я считаюсь евреем и имею право на репатриацию… хотя, какой же я еврей? 

Оля засмеялась. Но они не унимались. 

– И все-таки, – продолжал Изя, – что же вас не устраивает в ваших еврейских родственниках? 

– Трудно говорить о родственниках. Я их люблю и не могу быть беспристрастным, но даже они проявляли сердившее меня высокомерие по отношению к «гоям». Будучи, кстати, сами очень простыми людьми и почти все без мало-мальски серьезного образования. Еврейский народ, волею исторических обстоятельств, был поставлен в кошмарные условия и, чтобы выжить, должен был развить в себе особые черты и качества. Не все из них, с точки зрения интеллигентного человека наших дней, приятны. Вспомните Маркса, и что он говорил о евреях! А голова у этого еврея работала очень хорошо. 

– Друзья, – вмешался, наконец, Сергей Николаевич, – хватит о евреях. 

– Действительно, – добавил я, – вы явно не поддерживаете Губермана, который, как вы помните, утверждал, что где только сойдутся пару евреев, там обязательно пойдет речь о судьбах русского народа. 

Занялись русским народом. Потом Сергей Николаевич оседлал любимого конька – футурологию, и к двенадцати мы начали расходиться. Аж голова гудела. В общем, что хотел, то и получил. 

Проводил Лену домой. Сказала, что я достойно сражался. Между прочим, сообщила мне, что отец ее – донской казак, а мать… еврейка. На меня это не произвело ровным счетом никакого впечатления. Приятная молодая женщина. Обменялись телефонами. Я обещал позвонить, но узнал, что завтра она уезжает с дочкой на море. Володя достал мне билеты на послезавтра. Договорились встретиться уже на побережье. 

Дома меня ждала телеграмма: «Все живы жалоб нет живи спокойно прощай Наталья». Нн-даа. Странно, однако. Ведь на полной скорости врезались! Все, наверное, по больницам! Но – молчат. Видно, сошло за дорожное происшествие. Но что будет с Наташей, когда они оклемаются? 

Переоделся, сел чистить пистолет и думать. Не очень красивые оттенки в этой истории. Вроде как, использовал женщину для своих утилитарных нужд и был таков. В действительности – это не совсем так, но какой-то привкус неприятный даже у меня есть. Хорошо, кабы какая-нибудь тюха. Такой и заплатить можно бы. А тут – Наташа. Личность! Мне очень понравившаяся личность. В памяти вдруг возникли слова из популярного шлягера (мне, кстати, очень нравившегося):  

«Ах, какая женщина! 

Какая женщина? 

Мне бы такую!» 

Так в чем же дело? Дело в ней. Вполне могу себе представить, как ее теперь от меня подташнивает. И ведь не без оснований. Хотя особых подлостей я ведь не совершал! Формально, так вообще никаких. И вообще: «Кто без греха – кинь в неё камень». В меня то есть. 

Собрал пистолет, протер. Завтра упрятать все это хозяйство подальше. Перед внутренним взором снова мелькнули брызнувшие осколки розового мотоциклетного шлема. – Повезло! Мог ведь и в лоб влепить. Поднял трубку и продиктовал телеграмму: «Очень скучаю приезжай всё у нас будет хорошо жду и надеюсь отвечай твой Валентин». «Ах, мне бы такую!». Как она тогда на меня смотрела! Человек открылся ей неожиданно с другой стороны, и она не могла сходу решить, с хорошей или с плохой? Последнее, что прозвучало перед уже полным провалом в сон: «И в на кольцах узкая рука…». Причем здесь..? 

. 

Утром все о том же. Не было у меня другого выхода! Они, вероятней всего, пристрелили бы нас! А может и нет, но не проверять же? В доброту и снисходительность людей, стреляющих в тебя, верится как-то слабо. Весь день провел с Мишкой. На следующее утро улетел на Юг. 

______ 

Горные дороги переношу не очень хорошо, но пока я спускался к разбросанным в долине домикам, всё прошло. Пустынно. Видимо все на пляже. Вот оставлю у Лены вещи и тоже отправлюсь на пляж, на поиски. Зашел в симпатичный дворик, поднялся на опоясывающую дом веранду. – Никого. Начал обходить по веранде дом по периметру и вдруг услышал ритмичное поскрипывание кровати. Окна были открыты и ветерок трепал шторы, то приоткрывая, то закрывая для обозрения комнаты. Моя Лена была распластана на широченной кровати, а над ней напряженно трудился некто мускулистый и черноволосый. Н-даа. Впечатление было шоковое. На какое-то мгновение глаза на ее искаженном лице в изумлении расширились, но в тот же миг занавес опустился, и я стремительно ретировался. 

Квартиру с питанием нашел довольно быстро. Вместо койки снял всю комнату, перекусил и, переодевшись, отправился на пляж. Зрелище, невольно подсмотренное мной, было неприятно. Ничем она мне не была обязана, но ведь знала, что я сегодня приезжаю! Как-то не вязалось всё это с её обликом, с впечатлением, которое она на меня произвела. Но я старался выкинуть увиденное из головы. В конце концов – дела житейские, и нечему тут изумляться. 

Под вечер я развлекался, прыгая с волнореза. Вынырнув в очередной раз и, подымаясь по ржавым ступенькам, столкнулся с Леной, как говорится, лицом к лицу. Видимо, она поджидала меня. Мне стало неловко и, бодрым голосом имитируя радость, я воскликнул: «Какая встреча!», – но не удержался и усмехнулся. Она скривила губы и, натужно улыбаясь, сказала: «Ну что поделаешь, бывает! Кто бы ожидал от такой скромной женщины, как я?» 

– Ну, мы и сами себя не очень-то знаем. Не зря ведь говорят, что в тихом омуте черти водятся. К тому же обстоятельства бывают разные. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что ничего я не видел и не слышал? 

– Я понимаю, что ничего уже не изменишь, но ужасно стыдно и обидно. Меньше всего я этого хотела. Этот тип набросился на меня, а я не оказала достаточного сопротивления. Согрешила с ним, хотя предпочла бы с вами. 

Засмеялась и, повернувшись ко мне спиной, медленно пошла прочь. Ну что я мог поделать? Вся эта картина снова промелькнула перед моими глазами, и я прыгнул в воду. 

Утром сбегал на почту, но ничего для меня не было. С соседями я договорился, что если какая корреспонденция, то тут же ее мне пересылать! Весь день прошел в приятном ничегонеделании. Море, дневной сон, лесом покрытые холмы. В лесу же я написал Наташе письмо и в тот же день отослал его. Потом читал что-то из классики – в поселке оказалась очень не плохая библиотека. Когда стемнело, народ повалил на танцы, а у кого уже было слажено – на лесистые взгорья. Мне всё это было неинтересно, а посему после ужина я направился к морю. Равномерный шорох волн убаюкивал, навевал мысли о бренности нашей суетной жизни и т. д. Безбрежный простор тоже действовал умиротворяющею. Впрочем – это все сугубо личное. Вполне допускаю в аналогичных условиях совершенно иной набор мыслей. Несмотря на темень, в одинокой фигурке на краю волнореза определил Лену. Нарушать ее одиночество я не стал, но когда она проходила мимо, все же окликнул. Подошла и села рядом. К моему изумлению, от нее сильно пахло спиртным – вино тут продавали повсюду. Мне показалось, что она в сильном подпитии. Это было уж очень неожиданно. Неужели так переживает из-за моего невольного вторжения в ее личную жизнь? Как человека успокоить? Начал я, по-моему, не очень удачно. 

– Как проходит адаптация? Где дочурка? Что-то я вас и на пляже не видел? 

Ответила она не сразу. 

– Мне, наверное, придется уехать домой. Этот тип преследует меня, и у него, по его логике, пожалуй, есть на то основания. 

Немного помолчав, добавила: «Так ждала этой поездки, и так все неудачно складывается». 

– Действительно обидно. А вы перебрались бы в другое место. 

– Я уже думала об этом, но заплатила хозяйке вперед, и просто денег не хватит. А дочка! Мы тут скооперировались и дежурим по очереди со всеми детьми. Остальные гуляют. Вот и я сейчас тоже гуляю. Прячусь от своего… любовничка, – последние слова она произнесла с запинкой. 

– Послушайте, а почему бы вам – женщине легкомысленной – не сменить себе поклонника? Я даже предложил бы свою кандидатуру. Вполне безобидную на данном этапе. 

– Что вы? Он же может драться полезть! 

Тут она была права, и эти неприятности были мне совершенно ни к чему. Опять припомнил Талейрана, который предостерегал от следования первому порыву сердца, как самому благородному и нерасчетливому. Но мне было ее жаль. К тому же, она мне нравилась. Да и слово было сказано. Наташа была где-то в ирреальном далеке, а эта милая интеллигентная молодая женщина была совершенно реальна, сидела рядом, хоть руку протяни. 

– Он, конечно, мерзавец, но и я хороша! Стоит расслабиться на минутку и вот… – ее качнуло, и она заплакала. Попыталась встать, но я, ухватив ее за талию, посадил на место. 

– Вот видите! Я таки осуществил свои злокозненные намерения! Леночка, в таком виде никуда идти нельзя. Идемте ко мне. Я занимаю целую комнату один. Уложу вас спать. Неприкосновенность личности на сегодняшнюю ночь фирма гарантирует. А утром, на рассвете, как и положено классической блуднице, вернетесь домой и подумаете, что делать дальше. Говоря все это, я продолжал держать ее за талию, и она покорно прислонилась ко мне. 

– Представляю, что вы должны обо мне думать. 

– Ничего особенного. Для компенсации расскажу вам про себя что-нибудь не слишком благородное. В жизни чего только не бывает! А думаю я, что вы милая и славная, но вот вляпались в неприятность, и нужно вас выручать. Кстати, и деньгами могу ссудить, если согласитесь принять их от меня без лишних слов, а просто по-дружески. 

Помолчали. 

– Вы не женитесь в память о вашей жене? 

Такой зигзаг женской мысли был совершенно неожиданным. Кажется, с романтизмом вышел перебор. 

– Да нет. Я реалист и понимаю, что ее уже нет. Просто не встречаю женщину, с которой хотелось бы не только вместе спать, но и жить. Да и с ребенком моим далеко не каждая захочет возиться. 

Пытаясь повернуть все в менее серьезные сферы, добавил: «От вас так завидно пахнет хорошим вином, что и мне захотелось выпить». Положила голову мне на плечо и сказала: «Я и впрямь как-то не рассчитала! Подумаешь, стакан сухого вина выпила! 

-- Эти мерзавцы туда что-то добавляют. Как минимум – табак, а вы этого не ожидали. Второй пить явно не следовало, – она засмеялась. 

– Обопритесь на меня и пошли потихоньку. 

– Куда? 

– Спать. – Я погладил ее по волосам и поставил на ноги. 

– Что ж, пойдемте. Какая у меня может быть теперь репутация в ваших глазах!.. 

Тему эту я развивать не позволил и медленно повел ее к себе. По дороге рассказывал нечто про Сибирь, тайгу, тамошние нравы, но она, как мне кажется, не очень слушала. 

Комната моя была на втором этаже, и восхождение представило дополнительные трудности. Но мы их преодолели. Мне только пришлось плотнее прижать ее к себе. 

Дома был, слава богу, относительный порядок. Объяснил ей – где что, и усадил на свободную кровать. Она тут же сбросила босоножки и улеглась, свернувшись калачиком. Накрыв ее простыней, я тихонько выбрался на улицу, хлебнув по дороге прямо из баллона изрядную толику. 

Проснулся рано и, стараясь не потревожить, отправился на пляж. Когда вернулся, ее уже не было. Не видел ее и весь день. Зайти к ней показалось мне неудобным. На следующий день я узнал, что она все-таки уехала. Откровенно говоря, я испытал некоторое облегчение. Поплескавшись и побродив по окрестностям, через недельку вернулся домой и снова окунулся (можно – погрузился) в привычную работу. Начался очередной учебный год. 

_____ 

Работу свою я любил, хотя Валентина этого, к примеру, понять не могла. Для меня она осмысляла жизнь. А то, что мои студентки звезд с неба не хватали, меня не смущало. Как ни странно, но даже напротив. Объяснить им порой далеко не простые вещи, чтобы они поняли, доставляло мне удовольствие. А отводить душу в ином направлении я мог с ребятами, которые вертелись у меня в лаборатории и были истинными любителями своего дела. 

Заканчивал я свои дела на работе обычно к четырем. Обедать отправлялся теперь к маме с папой. Потом с Мишуней мы не спеша двигались домой. Если никуда не собирался, то читал, возился с сыном, смотрел телевизор. Затем следовали ритуальные омовения, и Мишка отправлялся спать, а у меня появлялось уж совершенно личное время. Чаще всего опять читал. Если собирался куда-нибудь, то с первого этажа призывалась баба Маня и вполне успешно возилась с Мишкой, ожидая моего прибытия. За что платил, конечно. 

В первую же субботу нанес визит Валерию Николаевичу. Главная новость состояла в том, что Валентина на днях возвращается. Как ей там удалось открутиться? Я, в общем-то, был рад. Попытка В. Н. достать из буфета рюмки окончилась плачевно. Вся дверца вывалилась, едва он за нее взялся. Пока я ее чинил, В. Н. развлекал меня экспромтом о ветхости. 

– Все на свете подвержено разрушению своей вещно данной определенности… 

Звучало возвышенно и почти патетически. Попытался снизить велеречивость пассажа. 

– Проще сказать – всё ветшает. 

В.Н. порылся на столе, по-видимому, в поисках источника вдохновения. Нашел и зачитал мне следующее: «Острие стрелы времени ранит всё сущее, и оно ветшает. У ветхости нет обратного хода. Ветхость, обращая наше внимание на конечность существования всего сущего, есть признак временности. Само время открывается человеку в созерцании ветхости сущего и поэтому задевает какие-то струны его души». 

– И что дает облечение прописных истин в столь туманно-звучные словеса? – спросил я, завинчивая очередной шуруп. 

– Зря вы так! Удачно найденная поэтом метафора позволяет порой кратчайшим путем приблизиться к сути вещей! 

– Согласен, но она же может преотличнейшим образом заморочить вам голову. 

– «Стрела времени» – разве плохо звучит? 

Потом мы сели за шахматы. А потом я поехал за Мишкой, которому уже пора было отправляться спать. Еле управился с сыном, которому спать почему-то совершенно не хотелось. Себе я в таких случаях (довольно редких) рекомендую почитать Библию или послушать нечто классическое через наушники. Парадоксальным является то, что и библейские истории, и особенно музыкальную классику я воспринимаю с большим интересом, а поди ж ты! – Засыпаю довольно быстро. Но для Мишки такие приемы явно не годились, так что пришлось, не оригинальничая, выдавать сказки. Стыдно признаться, но в этом жанре, а особенно в устном исполнении, я не силен. 

Когда мой буйный отпрыск наконец угомонился, позвонил Лене. Пригласила на концерт. Её приняли в основной состав оркестра. Беседа была очень милой и без рискованных воспоминаний. Пригласил её после концерта в ресторан. Потом позвонил Володе (моя палочка-выручалочка во всех сложных житейских ситуациях). Все лето обеспечивал меня билетами. Надо сказать, что летом это нешуточная проблема в нашем государстве. Пообещал билеты на неких московских гастролеров. Заказал два, имея в виду уже Лену. В субботу отправился в филармонию. Лена в черном вечернем платье и с какой-то необычайной прической смотрелась хорошо. Играли тоже вполне прилично. После концерта пошли ужинать в ресторан. Терпеть не могу наши провинциальные рестораны. За всю свою жизнь только один раз с приятностью провел время в каком-то Ленинградском заведении. У нас раздражает буквально всё: и нагловатые официанты, и дурацкая громыхающая музыка, но больше всего – публика. Для преобладающего большинства рядовых граждан рестораны с их запредельными ценами были недоступны. Разве что в виде исключения, а посему завсегдатаями у нас, по преимуществу, кавказцы, торгующие цветами, и еще бог знает чем, да местное жулье разных уровней. Весьма малопривлекательная публика. 

После ресторана поехали ко мне, и все у нас было хорошо. Впрочем, к пяти утра пришлось везти домой. Но это в порядке исключения. Отныне субботы мы проводили вместе. Все было бы вполне комфортно, но при редких моих посещениях Лены, меня принимали в качестве потенциального жениха и даже намекали, что процесс надо бы ускорить. Повторялась история с Валентиной. По-моему, Лена вышла бы за меня замуж, так сказать, бестрепетно. Я этого по-прежнему не понимал. Как я уже говорил где-то раньше, по моим понятиям, любовь должна присутствовать. Любовь, а не чисто сексуальное влечение и всякие там меркантильные соображения. Может быть, это и не всегда так уж рационально. Ведь любовь и впрямь порой бывает слепа. И когда этот «охмуреж» проходит (а в той или иной степени он проходит всегда), вдруг обнаруживаешь у своей милой такие черты и качества, что впору за голову хвататься и бежать куда подальше. Но, рассматривая природу человеческую несколько шире, видишь, что алогичность, иррациональность некоторых поступков непрерывно вторгаются в нашу жизнь, в нашу духовную и практическую деятельность, а посему есть часть нашей сущности. Они не устраняют и не подменяют логику, рациональность наших поступков, но образуют с ними некий единый комплекс, и это фундаментальная специфика человека. 

И все же любовь, на мой взгляд, необходима для продолжительной совместной жизни. Вот Зою я любил. Мне всегда даже просто видеть ее было приятно. А с Валентиной приятно в постели. После чего мне чаще всего хотелось, чтобы она удалилась. Объяснять женскую позицию в этом вопросе мне не хотелось, поскольку выглядела она, на мой взгляд, несколько легкомысленно. Или я чего-то недопонимаю? У меня вообще нет такого ощущения, что все-то я правильно понимаю и, соответственно, правильно поступаю. Отнюдь. Меня почти всегда можно переубедить. Были бы аргументы весомы. Но, в конце концов, как-то поступать ведь приходиться! И на основе того понимания, которое есть! Других способов существования, по-моему, просто не существует. Конечно, в действительности всё сложней. Есть фактор степени чувств, и возраст вносит свои поправки, но это уже из энциклопедии или вообще научных трудов. Мне кажется, что Наташу я люблю, но ее ли? Ведь недостаток информации мозг запросто компенсирует удобными фантазиями. Но человек она твердый, тут уж точно. И желанный. Причем не только в постельном смысле. 

А еще через недельку вечерком позвонил Валериан Николаевич и передал трубку Валентине. 

– Какими судьбами? 

– Уволилась. Отпустили с миром. 

– Ирка как-то звонила – предупреждала, что скоро приедешь. 

– Ну, раз Ирка звонила, значит ты в курсе всех моих дел. Ужасно трепливая девка. 

– Насчет всех – я не поручусь, но приблизительно… 

– Осуждаешь? 

– Ни в коем случае. Взрослый человек вправе сам решать свои дела. Ничего уголовного ты, по-моему, не совершала. 

– Нет, конечно. Больше в области нравственности. 

– Как у тебя с работой? 

– Как всегда заботишься? Как это с Зойкой так получилось! 

– Бывает. На душе паскудно, но жаловаться некому. 

– Сын уже большой? 

– Да. Уже разговаривает. Как раз время подходит его купать и спатки. 

– И это ты все один делаешь? 

– Один. 

– Очень любопытно было бы посмотреть. С трудом могу себе представить. Он у тебя в яслях? 

– Нет. С бабушкой и няней. 

– Нехорошо, что ты один. 

– Ты-то тоже одна! 

– Потому и говорю. Со знанием дела. Я тут тебе денег задолжала. Спасибо огромное. Скоро, наверное, не отдам. Ты уж извини. 

– Не бери в голову. Давай лучше придумаем, куда тебя приткнуть на работу. У нас это не так-то просто. Сама знаешь. 

– Давай я сначала сама попробую. 

– Должен с тобой попрощаться. Сын кушать требует. 

– Слушай, я должна все это увидеть. Ничего, если я к тебе зайду на часок? 

– Конечно, двигай. Рад буду повидать. Мы ведь уже года полтора не виделись. 

Она пришла минут через тридцать. Изменилась сильно. Лицо как-то огрубело, приобрело властные черты, которые раньше только намечались. Молодая энергичная женщина. Определенную категорию мужчин такие отпугивают, несмотря на хорошую фигуру. Повозились с Мишкой, который продемонстрировал все свои достижения, то есть отлично поел, немного поговорил и с удовольствием полез ванну. Но попытка тети Вали взять его на ручки не удалась. Уложили спать. Потом позвонила мама с инспекторской проверкой. Заверил, что покормили и искупали. Потом мы засели за технику. У Валентины была набросана статья, которую требовалось дополнить. Сие поручалось мне. Не очень охота было возиться, но все же я принял на себя определенные обязательства. Во-первых, какое-то продвижение в технике. Во-вторых, престижный момент. На работе это производило впечатление. Особенно на начальство. Потом мы поужинали, и идти домой стало поздно. Я не мог ее провожать, оставляя своего малого одного. Самой ей идти не хотелось. Да и развезло ее после пары рюмок. В общем, положение было безвыходное. Постелили ей в гостиной и завалились спать. Под утро она, правда, подвалила ко мне. Когда мы встали, спокойно заметила: «Пусть это тебя ни к чему не обязывает». Немного погодя добавила: «И меня тоже. Ты – единственный мужчина, которому я доверяю и которого по-братски люблю. Гибрид брата и любовника». Что-то новенькое, но размышлять в утренней спешке было некогда. Посмеялись, но ситуация устраивала обоих. Меня во всяком случае. Бремя страстей человеческих мы себе облегчили. 

___ 

С приездом Валентины жизнь обрела несколько иную конфигурацию, но в новом качестве ничего принципиально нового не наступило. Теперь раз в неделю мы собирались и решали с Валентиной дела технические. Она была настроена очень решительно. Ей нужна была кандидатская диссертация. На работу она устроилась действительно без моей помощи. Имея среднее техническое образование, работала сменным инженером. Зарплата довольно жалкая, но ведь у всех примерно так! Инженером ее поставили с учетом записей в трудовой книжке, где было отмечено, что в Казахстане она работала заместителем начальника смены. 

Отношения с Леной шли «по затухающей», хотя жаловаться нам было не на что. По субботам мы по-прежнему выходили в свет, но я замечал, что в разных компаниях начинаю Елену несколько тяготить. Женщине нужно было выходить замуж, и провожать домой ее порой следовало не мне. Со мной перспектив на замужество не было практически никаких. Если такую монотонную жизнь и прерывало какое-нибудь событие, то, как правило, отнюдь не положительное. Кстати, жалобы на монотонность, будь они представлены на суд рядового гражданина нашей страны, могли вызвать и недоумение. А чего вы собственно хотите? Стрельбу и погони? Напряженную борьбу в научной сфере? Или карьерные баталии? Так ведь это дано далеко не всем и не всем доставляет удовольствие. 

Но вернусь к своей жизни и ее монотонности. Конечно, были и всплески. Однажды, после посещения Валериана Николаевича Валентина увела меня к себе. 

– Знаешь, у меня неприятности. Вот! – и протянула мне судебную повестку. 

– И что же ты такого натворила? 

– Опять сошлась со своим бывшим преподавателем и не испытываю при этом никакого смущения. 

Я ухмыльнулся и ждал продолжения. Уже серьезным голосом добавила: 

– Требуют возврата всех денег, выданных при направлении на работу. Подъемные и еще чего-то. Куча денег! 

Для меня это были деньги небольшие, но избыточной наличности мало, а брать деньги со срочного вклада в сберкассе не хотелось. К тому же главный преобразователь золота в наличность – зубной техник, был в отпуске. Организовывать новые каналы не хотелось из соображений безопасности. Проще всего было что-нибудь продать. Возня! Да и «светиться» не хотелось. А в повестке было сказано, что Вальку вызывают в суд по вопросу… Так может быть, вопрос можно как-то урегулировать? Отработала же она два года и не сбежала, а была отпущена с миром! Решили пойти в суд. Приняла нас сама судья – дама пожилая и весьма злобной наружности. Все наши разглагольствования она пресекла самым решительным образом и одной только короткой фразой: «Платить будете?» Я понял, что дальнейшие переговоры бесполезны, и мы удалились. Почему-то я вдруг обратил внимание, что Валентина скверно одета. 

– Ладно, – говорю, – задача будет решаться следующим образом… 

Короче говоря, отнесла Валентина в комиссионку кулон с какими-то камешкам! И получила весьма приличную сумму. Почти три сотни, которые остались после всех выплат, я вручил ей на текущие расходы. 

– Ладно, – спрятала деньги в сумочку, – это в счет моего долга. 

– Это тебе от меня подарок. Тебе нужен деловой костюм и новые туфли. 

– Берешь меня на содержание? 

– Взятку даю. Правда, еще не придумал за что. 

Засмеялась. Поцеловала меня в щеку. 

– Спасибо. Ты верный друг. 

Еще через недельку очередной всплеск. Секретарь директора просит зайти к шефу. Быстренько перебираю свои прегрешения. Хорошего, конечно же, ничего не жду, но и дрожи в конечностях не испытываю. До чего хорошо быть материально независимым! Однако наверняка какая ни будь неприятность. Продолжаю перелистывать дни прошедшие. Был вечер в связи с началом учебного года. Вроде без шумовых эффектов. Была малоприятная процедура пересдачи задолженностей. Все прошло в полном соответствии с достигнутой весной договоренностью. Впрочем, не весной, а летом. В колхоз, кого надо и можно было, уже отправили. Меня нельзя – у меня выпускные группы. А, черт с ним. Вперёд! 

В кабинете всё как обычно. Оказывается, дело в том, что одной девице всё же нужно поставить тройку. Это значит, снова экзамен с заранее известным результатом. Сдерживаю естественное желание послать шефа куда подальше. Дело еще в том, что девица всем известна своей разболтанностью, чтобы не сказать – наглостью. Сдерживаюсь. Понимаю, что зря директор от меня такой жертвы не потребует – на него изрядно надавили. Начинаю торговаться. 

– Владимир Кириллович, но уж очень она нагло себя ведет. И потом, вполне может возникнуть ситуация, что она вообще ничего отвечать не станет. Как тогда? Кто за ней стоит? 

– Валентин Николаевич, зачем вам лишняя информация? Одно могу гарантировать: если мы ее выставим, то комиссия из обкома партии нам гарантирована. Причем, с выводами еще до проверки. 

– Нельзя ли попросить дать ей накачку, чтобы хоть не болтала лишнего? 

– Сложно, но попробую. Мне ведь не начальство звонит, а секретари. Попробую. 

На том и расстались. 

Накачку девица, видимо, получила, и тройку я ей поставил. Приличия были соблюдены. Шеф, встретив в коридоре, пожал руку – это по обыкновению, и сказал «спасибо» – это уже сверх обыкновения. Что ж, ему тоже спасибо. Он мог оформить это все куда грубее. 

Вот всплески нашей монотонности. 

А еще дней через десять получил письмо от Наташи. Откровенно говоря, не ожидал. Читать письмо не стал. Сначала уложил Мишуню спать. Потом прикинул, что там у меня завтра за темы? – Демонстрировал себе выдержку. Потом, наконец, взял в руки письмо. Я ей последний раз писал больше месяца назад. Посмотрел на штемпели – шло письмо десять дней! С чего бы это она про меня вспомнила? Открыл и прочел. Даже не письмо, а скорей записка. «Может, ты и прав, и мы могли бы быть вместе, но, согласись, что после суточного знакомства не ломают так круто свою жизнь, не бросают всё. И хотя я о тебе многое уже узнала, но все же этого недостаточно. Да и люди мы очень уж разные. Я один раз обожглась – больше не хочу, хотя ты совсем другой человек. Иногда вспоминаю о тебе. Рисковый ты парень! Но держался хорошо. А один из банды все же помер. Рыжий, что в тебя стрелял. Но никто не переживает. Скорей наоборот. Но все же приезжать тебе к нам не надо. Уж очень рискованно. Будь здоров. Как твой сынок поживает? Пришли его фото. А что дальше будет – время покажет. С уважением – Наталья».  

Вот, значит, в чем дело. Человека я загубил. И как самочувствие? Ведь смертный грех! Нет, не чувствую никакой вины. Он хотел убить меня, пытался, но не сумел. Не пожалел, или что там, а просто не сумел. Со второго выстрела наверное попал бы. Что ж, хорошо еще без милиции обошлось. А Наташино письмо обнадеживает. Только что она в действительности за человек? Ведь и впрямь мало знакомы. Со временем такие качества могут обозначиться, что за голову схватишься. И это взаимное притяжение куда-то исчезает, и… рядом с тобой совершенно чужая и нисколько не нужная тебе женщина – брр! Но надо было отвечать. А что? Додумать я не успел – телефонный звонок. Как и все нормальные люди, я терпеть не могу, когда меня тревожат в такое время. Звонил телефон теперь вообще всё реже и реже. С родителями я только что расстался. Мишкины приятели еще до телефона не доросли. С Леной мы расстались, а Валин день был вчера! Однако звонил, и пришлось встать с насиженного места, отложив чтиво. Звонил некто Кацнельсон. Кто это – я понятия не имел. 

– Валентин Николаевич, очень хотелось бы продолжить нашу беседу по еврейскому вопросу. Если помните, у Сергея Николаевича мы уже кое-какие проблемы обсуждали. Ваша логика показалась мне убедительной. Да и вообще, не много у меня знакомых, с которыми я мог бы об этом говорить. А мне это, естественно, интересно. Если вам тоже, то мы могли бы встретиться и поговорить в порядке исключения не о судьбах русского народа. 

Стоп! Я, кажется, понял, кто это! Если что меня интересовало мало, так это еврейские проблемы. Не по каким-то особым причинам. Вопрос о судьбах евреев и государства Израиль вполне достойная обсуждения тема, но уж как-то очень неожиданно. В ряду проблем, для меня актуальных, куда важней была статья, которую Валентина из меня выжимала, и еще много чего. До евреев очередь как-то не доходила. Но почему бы и нет? Не так уж я занят! Ладно, пусть будут евреи. 

– Изя, можно поговорить, но сложность в том, что по вечерам у меня сынишка на руках, и подвижность моя ограничена. 

– Вы что, один живете? А где жена, родители? 

– Мой сын и так весь день на бабушкином попечении. Надо же дать старикам отдохнуть от любимого внука. Если хотите, заезжайте ко мне. Вы, кажется, обитаете где-то по соседству? – Договорились на завтра. 

Когда он пришел, было уже около семи. Мишку забрали в гости к Гоше с условием вернуть к девяти в целости и сохранности. Обычно еще и накормят, поскольку Гоша ест плохо, чего про моего Мишку не скажешь. А за компанию… глядишь, и Гоша поест. 

Я таких идей не разделял, но и свои не навязывал. У нас в гостях Гоша ел вполне нормально. А вот Гошина мама мне нравилась, и если бы на нынешний вечерок заменить ею Изю, то было бы очень неплохо. Но это мне на данном этапе «не светило». Пришлось заняться гостем. Ему был предложен кофе в супер-кофейнике, автоматически поддерживающем после закипания заданную температуру, – производство и подарок моих лаборантов. Сигары «Джульетта», коньяк и Шартрез. Изя сострил, что в таком оформлении он готов обсуждать даже проблемы племени Дагонов. Я подумал, что это может быть даже и интересней, но промолчал. После первой Изя спросил: «Что вас в еврейских проблемах интересует больше всего?» Сказать правду было бы невежливо, а посему я выдал: «Уникальность ситуации». 

– Со знаком плюс или минус? 

– Смотря для кого. Для арабов, так явно с минусом. 

– А что они, собственно, потеряли? – Я не специалист по ближнему востоку, я верхогляд и к тому же, как и большинство людей, внушаем. Но обсуждать и доказывать самоочевидные вещи мне неинтересно. Неужели все же придется? 

– Знаете, сначала договоримся о беспристрастности. Спорить с зашоренным человеком, а тем более с фанатиком-ортодоксом – полная бессмыслица. Хотя эту зашоренность и, тем более, фанатизм принимать во внимание приходиться. 

– Согласен. 

– Тогда распределим роли: вы еврей, а я араб. Нет возражений? 

– Ну, пусть так. Вопрос первый. Имеют ли евреи право на свое государство? 

– Теоретически – безусловно, хотя не они одни живут в рассеянии. А практически это зависит от того, как это абстрактное право реализуется практически, кто, чем и сколько за это заплатит. Главная идея сионизма всех оттенков понятна. Ее поддержал даже такой антисемит, как царь Николай, которого (моя бы воля!) я расстрелял бы вторично. Но вот беда! Там уже живут другие люди! Живут, по историческим меркам, так давно, что считают эту землю своей. Хорошо бы получить их согласие. 

– Позвольте, но евреи там тоже присутствовали! 

– По моим сведениям, перед войной их там было от силы тысяч двести- триста, тогда как арабов – миллионы. И, согласно концепции сионистов, съехаться туда должны были еще миллионы евреев. Это неминуемо приводит к вытеснению арабов, хотя есть и какое-то количество свободных земель. Пустыни по преимуществу. Но арабов никто спрашивать не стал. И вы находите нечто необычное в арабском сопротивлении? 

– Позвольте, но, во-первых, это исконно еврейские территории. А, во- вторых, юридически создание государства Израиль санкционировано ООН. 

Он допил кофе, затянулся сигарой и ждал моего ответа. 

– Ваши аргументы не выдерживают критики. Что значит исконно? И когда это было? И, далее: а до евреев там, что, было безлюдное пространство? Ведь нет же! Там жили другие племена, которых евреи частично вытеснили, частично уничтожили, а частично их потомки дожили до наших дней. Само название Палестина, между прочим, дали стране филистимляне. Так что многие нынешние арабы потомки тех самых племён. Итак, со сроком давности тоже сложности.  

Конечно, можно сослаться на бога, который предал их в руки избранного народа, но высшие силы лучше не трогать. Для арабов Иегова не авторитет, а Аллах ничего, как известно из Корана, евреям не дарил. И потом, что начнется в современном мире, если мы попытаемся восстанавливать политическую карту сообразно тому, как она выглядела пару тысяч лет тому назад? Это же полный nonsens! Славяне, между прочим, жили некогда на территории современного Берлина. Но вот для евреев почему-то нужно сделать исключение. Почему? Теперь про ООН. В те времена решения принимали мировые державы. На этот раз случилось почти невероятное: интересы Сталина и Америки как будто совпали. Думаю, что Сталин совершил политическую ошибку. Остальные государства следовали за мировыми державами. Согласно Библии, ошибался даже бог. Что уж говорить про ООН! 

– Так вы считаете, что создание государства Израиль – это политическая ошибка? 

– Не забывайте – я араб! Мне нет дела до моральных красот идей сионизма. К тому же я знаю, что моральная красота идей возможна и при отсутствии в них не то, что логики, но даже и простого здравого смысла. Если быть более точным, то ошибка – это создание его так, как это было сделано. С другой стороны, я признаю, что сделанное даже ошибочно не обязательно требует переделки, возврата на исходные позиции. Всё, опять-таки, зависит от конкретных обстоятельств. У нас, например, депортировали калмыков. Это была безусловная ошибка, но ее исправили. Исправить ошибку с созданием государства Израиль сегодня невозможно. 

– Но если вы, образованный араб признаете неизбежность существования Израиля, то почему вы его терроризируете? 

– Потому что в арабском мире есть другие силы и у них свои интересы и свое видение событий. Это религиозные экстремисты. А что арабские, что еврейские ортодоксы – это не те люди, которых можно убедить в чем-то, противоречащем их взглядам. Это экстремисты – представители выдворенных коренных жителей, которые ютятся в лагерях Ливана и Сирии. 

– Позвольте, но они покинули свои дома из страха возмездия или под влияние ложной пропаганды самих арабских лидеров! 

– Полноте! И вы в это верите? Но даже если это так, почему же их не пускают обратно? А дело в том, что если бы они остались, то государство Израиль попало бы в сложное положение. Широко прокламируя свои демократические, и даже социалистические принципы (на что Сталин, по-видимому, и купился), как они смогли бы править демократическими методами, если большинство народа – арабы их просто ненавидят? Так что они вынуждены были их тем или иным путем выдворить. Теперь же не желая себе лишних неприятностей, они не позволяют им вернуться. Вполне логично. Можно понять евреев, которым надоело мыкаться по свету и терпеть антисемитизм, которого нет, кстати говоря, только там, где нет евреев. Но следует понимать и арабов! 

– И что в итоге? 

– Кровавый исторический тупик. Мирного решения вопроса в ближайшее время ожидать, как я понимаю, не приходится. 

– Из вас мог бы получиться неплохой проарабский идеолог, – в тоне его сквозило раздражение. Я, кажется, перестарался. 

– Давайте поменяемся. 

– То есть? 

– Я теперь буду евреем, а вы… Но араб из вас не  

получится, так что просто послушайте проеврейского идеолога. 

– Мы, евреи, живем на этой земле тысячи лет. Мы  

пережили здесь эпохи подъема и упадка. Побед и поражений. Мы пережили римлян. Ведь даже после страшного поражения последнего восстания Бар-Кохбы и массового изгнания населения в сто восьмом году нашей эры часть населения все же осталась, а еще большая часть вернулась позже на свою родину. Мы пережили византийцев, арабов, завоевавших эту землю в седьмом веке и частично осевших здесь. Потом были турки, и, наконец, англичане со своим мандатом. Нас терроризировали, а порой просто пытались уничтожить, но мы сопротивлялись и выстояли. Выстояли девятнадцать веков гонений и притеснений и выстояли бы еще столько же, если бы было нужно. Сюда вернулись потомки изгнанных некогда, и это их право. Но мы признаем и ваше право на эту землю. В полном соответствии с резолюциями ООН. Мы признаем исторические реалии, даже если они нам поперек души. Ваши мечети стоят на развалинах наших храмов. Вы считаете своими города, которые являются святынями для всех иудеев и христиан. Таковы реальности и мы, повторяю, их принимаем. И все, чего мы хотим, так это чтобы и вы признали реальности, признали наше право на эту землю. И если мы в одиночку выстояли девятнадцать веков, то сегодня, имея в союзниках преобладающее большинство цивилизованных стран мира, выстоим и подавно. А если вы, подстрекаемые экстремистами и религиозными фанатиками, не примете реалий историй, то тем хуже для вас. Да живет в веках эрец Израиль! Лехаим! – с этими словами я театральным жестом поднял и выпил свою рюмку. Изя, слегка ошеломлённый моей патетикой, молча смотрел на меня. На лице чуть склоненной головы играла полуулыбка с явным оттенком одобрения. Наконец, как бы спохватившись, он тоже выпил. 

– Откуда такая эрудиция? 

– Особой эрудиции не вижу, но историю древнего востока я, конечно, читал. Прочел и историю евреев. 

– У вас есть? Дайте почитать. 

– Нету. Но у меня знакомый старик есть. Подпольная кличка – «Радист». Почти всю жизнь провёл на островах Заполярья. Туда на зимовку берут разные книги, а циркуляры об их уничтожении не доходят. Вот он и привез кое-что нам недоступное. Вместе с медвежьими шкурами. 

– Не продаст? 

– Вряд ли. Но спросить могу. 

– Если подвести баланс всему, что вы сказали, то он явно проеврейский. Я прав? 

– Пожалуй, хотя и проарабские аргументы тоже следует принимать во внимание: народ, попавший в такую заварушку, мне искренне жаль. 

– Вы не обидитесь, если скажу, что в такой способности к высказыванию с чувством убежденности взаимоисключающих суждений есть что-то циническое? 

Я задумался. Пожалуй, что-то и есть, но признаваться мне не хотелось. 

– Это же игра? Что до аргументов, то они, по большей части, остаются справедливыми. А вы предпочли бы четкое перечисление pro и contra с четко определенными выводами? Можно и так, конечно. 

Выпили еще ликеру, закусили шоколадом. Я почувствовал, что Изю малость развезло. Немного помолчали. 

– Тускло живем! – он затянулся остатками своей сигары и откинулся в кресле. 

– А вас на подвиги тянет? 

Он как-то с удивлением глянул на меня, и, внезапно переходя на «ты» и словно не замечая моей реплики, продолжил. 

– А тебя не раздражает, что каждый день одно и тоже? Годами! К тому же – вечно не хватает денег! Вечная погоня за дефицитом! Как куда идти – всегда одно и то же нытье: нечего надеть. Просто жизнь отравляет. 

– А работа не отвлекает? 

– Понимаешь, сижу за кульманом. Специалист я средней квалификации, да еще с такой фамилией! Рутина. У тебя веселей? 

– Веселей. Хотя, конечно, пятый раз один и тот же курс читать немного нудно. Но люди разные, и это интересно. К тому же, в лаборатории химичим всякие электронные пустячки. 

– Завидую. Мне до смерти перемен хочется. Податься что ли в Израиль? Теперь выпускают понемножку. Но ведь пока уедешь – все нервы вымотают. И с работы попрут. 

– Ты думаешь там лучше? 

– Материально – конечно. Главное, работу найти. Но для меня самое главное – обстановку сменить. Может в Штаты податься? – он замолчал и налил себе еще. В дверь позвонили, и явился мой Мишка с соседкой. Я уже знал, что зовут ее Вика. 

– Поел, попил и набегался, – доложила она с порога. Я хотел пригласить ее зайти, но видно и у меня реакция стала замедленной. Прежде чем собрался рот открыть, она уже исчезла. Изя сразу засобирался, а я запустил свое чадо в ванну. Купаться – это у нас любимое занятие. Потом был контрольный звонок мамы, и лапушка моя пошёл спать. 

Я навел порядок и сел поразмышлять. Под впечатлением последнего Изиного заявления насчет «тускло живем». Так ведь, ярко жить – и личностью надо быть яркой! Или нет? Скажем, у оперативника из «уголовки» яркая жизнь? Тут специфика работы. Ну, а если ты от природы не яркий? В конце концов, не всем ведь дано! А вот если не дано, с одной стороны, а жить ярко очень хочется, с другой? Скажем, мечтаю править чуть не миром, а «тяну» на помощника бухгалтера. И как тогда? Во что мое недовольство миром выльется? Будет стимулом и движущей силой или отравой жизни? Н-ннда! 

Чувствую, что великих прозрений сегодня явно не ожидается… 

____ 

Ночью меня поднял телефон.Успел подумать – если это Ирка, то я ей сейчас выдам! 

Но звонила Наташа. Сна как не бывало. Слышимость отвратная, но понять, в общем-то, можно. 

– Валентин, у меня тут такие дела, что уезжать нужно. А куда мне ехать – не решу. 

– Наташа, как куда? Ко мне! И чем скорей – тем лучше. Постарайся, чтобы никто не узнал, куда едешь. Бери дочку и приезжай. Как у тебя с деньгами? Телеграмму дай – я встречу. Все у нас будет хорошо. 

– Валентин, я не жить с тобой к тебе приеду. Ты это запомни. Сложилось так, что надо уезжать, а ты вроде обещал помочь, если что. 

– Ты приезжай. Неволить тебя никто не станет. Да ты и человек не такой. А помогу во всем, что обещал. В этом не сомневайся. 

– Лады. Жди телеграммы. 

На этом связь прервалась. 

Было о чем подумать. Ее заявлению, что она не жить со мной едет, я тогда особого значения не придал. Наташа, по моим о ней представлениям, примерно так и должна была сказать. 

Телеграмма пришла через три дня. Очень лаконичная. Дата, номер рейса, подпись – Наталья. 

___ 

Осень. Погода мерзость. Темнело. Увидел ее сразу – рост, стать, прическа. Пытался обнять – протянула руку. Предполагаемый вариант отношений не срабатывал, и следовало перестраиваться. 

– Очень рад тебя видеть, – восторженность убрал, радость приглушил. Усмехнулась. Пошли получать багаж. Молча ждали, пока внушительный чемодан и сумка проплыли мимо нас. Подхватили и пошли к машине. 

– Твоя машина? 

– Моя. 

– Дома у тебя кто? 

– Никого. 

– А сын? 

– Вот сейчас заедем к родителям и заберем, – я как-то тоже перестроился с лирического на деловой тон. – Так что случилось у тебя? 

Ответила не сразу. 

– Когда Серёга помер, угрожать стали. Сами-то тоже покалечились немало. Теперь вышли из больницы. 

– Понятно. Ты думаешь, можно с ними было иначе? Стрельбу-то они начали. Я их знать не знаю. Второй раз вижу. 

– А первый когда? 

– Часа за два до того. Да и то издали. 

Усмехнулась. Я понял, ясного представления она обо мне еще не составила. И если я хочу, чтобы она осталась со мной, мне еще предстоят некие испытания. Что ж, посмотрим. Одно несомненно: помочь я ей обязан. 

– Дочку почему не привезла? 

– Вот осмотрюсь, устроюсь как-то. 

Уже подъезжая к дому родителей, сказал: «Очень я рад тебя видеть». Глянула искоса. Ничего не ответила. Подъехали. Остановил машину. 

– Подойдешь со мной или подождешь в машине? 

– Подожду. 

Не удержался и заметил: «У нас не стреляют». Вернулся скоро с Мишкой на руках. Мама хотела оставить его у себя, но я понимал, что сын мне сегодня необходим. 

Дома тепло, уютно. Мишка сразу побежал к себе за игрушками. Наталья обошла все комнаты. Увидела двухэтажную детскую кроватку. 

– Кто еще спит тут? 

– Для твоей приготовил. 

Закончив осмотр, уселись в гостиной. Я на тахте. Она в кресле, напротив. 

– Красиво у тебя! А кто хозяйство ведет? 

– В основном сам управляюсь. Баба Маня с первого этажа помогает, немного мама. 

– Вот так один и живешь? 

– Вот так один и живу. С сыном. Это, на мой вкус, лучше, чем абы с кем. Прибежал Мишка и, спрятавшись за папиной спиной, принялся разглядывать незнакомую тетю. Наташа ему улыбнулась. Первый раз за все время. Напряженность несколько спала. 

- Пойдём, покормлю, – она встала, – Привезла тут кой чего. Куда положить-то? 

Смотрю на нее, и как-то даже не верится. Невзирая даже на некоторую суровость или, правильнее сказать, отчужденность, смотрится очень даже… слова не подберу. Узкое, слегка скуластое лицо, высокая грудь, темные волосы до плеч. Хорошо смотрится! 

– Наверное, это с моей стороны эгоистично, и цена высока, но уж так мне приятно видеть тебя вот такой и на этом самом месте… 

Усмехнулась. Уже как-то добрей. Или мне показалось? 

– Распорядок у нас на завтра такой: с утра везу малого к бабушке. Туда же его няня приходит. Потом еду на работу. Часа в полтретьего освобождаюсь и занимаюсь твоими проблемами. Твои планы какие? 

– Какие мои планы. На работу надо устраиваться. 

– С работой в городе так: сначала нужна прописка, а уж потом работа, но и прописку без работы не дают. Мы с тобой начнем с прописки. Это потребует времени и некоторых усилий. 

– Отвезешь меня в городской отдел образования. 

– Отвезу, конечно, но сама ты ничего не сделаешь. Впрочем, тебе полезно будет в этом убедиться. 

– Поглядим. У вас посуду-то как моют? 

– Да вот горячая вода. Тебя на трудовые подвиги тянет? Ну, давай. А я позвоню друзьям по твоему делу. 

Оставил ее мыть посуду и пошел звонить Володе. Двери бросил открытыми. Пусть послушает. 

Набрал Володю. 

– Подруга моя приехала. Из Сибири. Хочет на работу устроиться, но прописка нужна. 

– Регистрируйтесь, и какие проблемы? 

– Замуж она за меня не собирается. 

– Зачем тогда приехала? 

– Есть причины. Встретимся – расскажу. 

– Подходи – подумаем, что можно сделать. Она там выписалась? 

– Наташа, ты там выписалась? 

– Да. 

– И чего бы вам не пожениться? Она как смотрится? 

– На мой взгляд, она прелесть. 

– Ладно. Завтра позвони на службу. Встретимся – поговорим. 

Наташа вышла из кухни. 

– Нас завтра приглашают насчет прописки. 

– Сначала схожу в отдел образования. 

– Ты чемоданы распакуй, – взял ее за руку и подвел к двойному платяному шкафу, который стоял в спальне. От Зоиной одежды осталось немного. Несколько платьев, свитерочки и всякое такое. Много места занимала шубка. 

– Это твоей жены? 

– Мне было бы приятно видеть тебя в этом. 

– Меня бы спросил. И что бы твоя жена сказала? 

– Моя жена была хорошим человеком. Она сказала бы: носи, на здоровье, и будь счастлива. 

Оставил ее одну возиться с вещами. Сел просматривать завтрашние лекции. Через некоторое время она вышла в спортивном костюме – том самом. Я отложил свои бумаги и повернулся к ней. 

– У тебя завтра лекции? 

– Как обычно. 

– Сможешь меня утром подвезти, куда я просила? 

– Можно, но встать придется немного раньше. 

– Прибежал Мишка и полез на руки. 

– А к тете Наташе пойдешь? – К тете Наташе он не захотел, но поглядывал на нее весело. Она протянула к нему руки и поманила каким-то особо нежным голосом, которого я еще от нее не слышал. Но Мишка только крепче вцепился в папу. Я сказал, что пора его купать. Купанье проходило, как обычно, бурно. Наташа стояла в дверях и наблюдала всю эту картину. Вытерлись, надели пижамку и отправились в кроватку. На прощанье поцеловал чадо свое ненаглядное, а тете Наташе мы помахали ручкой. 

Снова уселись в гостиной. 

– А ты хороший отец! 

Я неопределенно пожал плечами. У меня было ощущение, что тест по сыну прошел успешно. 

– Если хочешь купаться, то там, в ванной всё найдешь. Спать будешь здесь, а я в спальне, с мальчиком. Пойду перед сном почитаю что-нибудь. Принес ей постельное белье и пожелал спокойной ночи. Несколько погодя она зашла и взяла что-то из шкафа. Слышал, как она мылась. Потом легла. Я одолел страниц десять, которые помогли мне оторваться от мыслей про Наташу, которая вот – рядом. От всего сегодняшнего дня, с его необычной напряженностью, от мыслей насчет дня завтрашнего.  

Проснулся от Мишкиного кряхтения. Включил ночник и посадил сына на горшочек. Всё шло обычным порядком. Чуть скрипнула дверь и вошла Наташа. В длиннющей ночной рубашке. 

– Что тут у вас? 

– Да ничего. На горшочек попросился. Посмотри, он не успел намочить? 

Послушно исследовала Мишкину постельку. 

– Вроде сухо. 

– Ну и отлично. Спим дальше, – положил его в кроватку. 

Неужели он тебя разбудил? 

– Да нет. Я все равно не спала. 

Глянул на часы – пол второго. Задал не самый разумный вопрос. 

– Почему не спишь? Что-то тревожит или просто много новых впечатлений? 

Глянула на меня, чуть усмехнувшись, и молча вышла из комнаты. Было слышно, как она легла. Вышел за ней и присел на постель в изголовье. Погладил ее по волосам. 

– Спи спокойно. Я буду считать, что мне опять в жизни повезло, если ты останешься со мной. 

Высвободила из-под одеяла руку и убрала мою. 

– Иди спать, – сказала с очевидным раздражением. 

Ну что ж… Пошел к себе досыпать. 

______ 

Когда я утром проснулся, она была уже на ногах. Позавтракали. Потом я забросил Мишку к родителям, а Наташу в Управление народным образованием. Чуть не опоздал к звонку. После окончания второй пары, выпроводив студентов из лаборатории, уселся в лаборантской за свой стол перекусить. Приход Наташи меня крайне удивил. 

– Как ты меня нашла? 

Усмехнулась. 

– Ну что тебе сказали? 

– Ты был прав. В деревню – пожалуйста, хоть завтра. 

Помог снять пальто. Пододвинул стул. Она села. 

– Поешь со мной. Или пойдешь домой? У меня еще одна пара. 

– Можно я посижу здесь? 

– Конечно, но тебе надо поесть. 

– Ничего со мной не сделается. А ты ешь. Тебе еще работать. 

Заботится! Что-то новое. Слушать ее я не стал, а подвинул бутерброд с котлетой и налил кофе из термоса. 

– Давай по-семейному. Перекуси. 

Уговорил! 

– Ты любишь свою работу? 

– В общем-то да, хотя иногда хочется чего-нибудь новенького. Может быть, в институт перейду. 

Зашел мой лаборант, и мы стали отбирать плакаты к лекции. На следующей перемене зашел в лаборантскую. Она сидела на прежнем месте и читала какой-то журнал. Я подумал: красивая женщина! Но что-то у нас не клеится. 

– Не скучно? Потерпи еще один урок. 

Домой некоторое время шли молча. Наконец я спросил:  

- Ну что ты решила? Будем организовывать прописку? Надо решать. Мой приятель просил сегодня позвонить. 

Она молчала. Я начал немного злиться. 

– Проще всего было бы, если бы ты вышла за меня замуж. Но у меня такое ощущение, что я тебя несколько разочаровал. Что ж, насильно мил не будешь, это я понимаю, но на мою помощь всегда можешь рассчитывать. 

С полквартала молчала. 

– Не понимаю, зачем я тебе? У вас, гляжу, столько красивых девушек! 

– В том-то и дело. Были бы чувства – не было бы вопроса. Но, может быть, не будем спешить? Поживем – разберемся. На работу тебя устрою, дочку привезешь. 

Она молчала. 

Вечером позвонил приятель – собиралась компания в театр. Сказал, что посоветуюсь с подругой и перезвоню. Наташа пожала плечами и сказала, что ей не в чем идти. Вынул из шкафа и разложил на диване Зоины платья. Испытывал при этом изрядное внутреннее напряжение: ну, сейчас она мне выдаст! Но пронесло: отобрала два и пошла в спальню. Думаю, что примерять. Довольно долго она это делала. Наконец вошла. Хороша! Ах, как хороша! Говорит, что немного узковато, но со стороны казалось, что только лучше подчеркивает фигуру. 

– Как тебе хорошо в нем! Что значит – красивая женщина! Что ни оденет – во всем хороша. 

Она слегка покраснела. Лед, кажется, тронулся. Подошел и обнял за талию. Мягко отстранилась. 

– Машинка у тебя швейная есть? 

Села что-то пороть и шить. Мишка залез-таки на верхнюю кроватку, но опуститься не мог и уже начал хлюпать носом. Пришлось выручать. Потом он залез под стол и пытался вылезти между Наташей и машинкой. Наташа смеялась. Потом вытащила его, взяла на руки и закружила по комнате. Мишка был в полном восторге. Ну, прямо тебе домашняя идиллия! Воспользовался моментом, обнял их обоих и по очереди поцеловал. 

– Возьми его, пока я не закончу. 

Потом ужинали. Потом купали Мишку. Уже вдвоем. – Вот-вот! – подумал я. Верной дорогой идете, товарищи! Когда Мишку, наконец, уложили, Наташа тоже прилегла на тахту. Бессонная ночь, по-видимому, сказывалась. 

– Ты не против, я, наверное, тоже лягу. До того спать хочется! 

Я, разумеется, был не против. Переместился со своими книжками на кухню. Странная какая-то ситуация. Через часок подошел к ней. Спит. Поцеловал в голову. Никакой реакции. 

Утром все по регламенту. Сказала, что пойдет, посмотрит город и к двум часам вернется. Когда я пришел, она действительно была дома. В домашнем халате. Усадила меня за стол и накормила. Была оживлена и делилась своими впечатлениями о городе. Но когда мы поехали за Мишкой, подняться к родителям не захотела. 

Вечером отправились в театр. Ничего особо выдающегося. Во время антракта впервые взял ее под руку. Собрались приятели со своими дамами и завязался весьма оживленный диспут. Сверкала эрудиция, мелькали имена авторитетов, актеров, режиссеров. Наташа молча слушала. 

Домой приехали сравнительно рано. Попили чаю. Снова напряженный момент отхода ко сну. Молча достала свое белье и постелила в гостиной. Когда я проходил к себе, она уже лежала в постели. Спокойной ночи мне пожелала. 

Через часок и я лег спать. По давней привычке проверил все краны. Подошел к Наташе – вроде спит. Наклонился и поцеловал в щеку. В ответ услышал резкое: «Не надо». Что слова? Главное тональность. Тональность была сродни ледяной воде. 

– Спи спокойно. – Резко встал и ушел к себе. Немного рассердился. Конечно, долго не мог заснуть. Странная женщина. Но «странная» мне нужна ли? Впрочем, виноград у лисы тоже был зелен. С этим и заснул. Проснулся в темноте, почувствовав чье-то присутствие. Хотел проигнорировать, хотел сказать что-то резкое, но тут она прильнула ко мне. Мыслительная часть куда-то исчезла, и все было чудесно. Ни единого слова. 

Утром меня ждал завтрак. Мишка в этот день остался у бабушки. В удобный момент привлек ее к себе и поцеловал. Чуть улыбнулась и, освободившись от моих рук, стала разливать чай. Пока я разделывался с завтраком, сообщила мне, что назначили к десяти часам в том же наробразе. Я вникать не стал. Перед уходом еще раз ее поцеловал и убежал на работу. Что ж, разные бывают люди, но все вроде движется в нужном направлении. 

Я ждал, что она снова зайдет за мной на работу, но не зашла. Дома обнаружил записку: «Прощай. Не сладится у нас. Я уехала по направлению в деревню. Спасибо за гостеприимство. Поцелуй за меня Мишеньку. – Наталья». 

Чудеса, да и только! Впрочем, никаких чудес. Такой вот человек. Не нравится – отойди. Нравится – борись, добивайся. 

На следующий день поехал в этот самый наробраз и без труда выяснил, куда направили Наталью Ильиничну Плетневу. От города часа два на машине. До воскресенья никаких достойных упоминания событий. Выехал рано и часам к десяти был на месте. Нашел быстро: стирка, вид соответствующий – очаровательно милый. Улыбнулся ей. 

– Найдешь минут пять для меня? 

Завела в комнатенку. Темновато. Сели. 

– Наташа, ты приняла решение, и я его уважаю. Надеялся на другое, но… 

Смотрит серьезно и холодно. Впервые потерпел столь сокрушительное поражение. Видно, сам виноват. 

– Я по другому делу. Мой долг помочь тебе. И не только потому, что я люблю тебя… – вскинула глаза, и на лице появилась, как мне показалось, чуть насмешливая гримаска. 

– Зарплата у тебя ерундовая, а ты должна еще посылать домой и за квартиру… Я тут привез немного денег тебе на обустройство и впредь хочу тебе давать еще по сотне в месяц. 

– За что это? Ничего мне от тебя не нужно! 

– Нужно, Наташенька. Иначе ты будешь в трудном положении, и мне будет совестно, тебя же это ни к чему не обяжет. Замуж выйдешь, или как-то прибогатеешь – тогда можно и без меня. 

Улыбнулась как-то печально. 

– От тебя мне ничего не нужно, но спасибо за заботу. 

– Обидно слышать. Я ведь тебе жизнь в какой-то степени порушил, и мой долг помочь. Ты ведь мне помогла не задумываясь! Поверь, для меня деньги это не такие уж большие, а на душе будет спокойней. 

Встала. 

– Обидеть тебя не хотела. Ты хороший человек. На что только ваши девки смотрят? Но денег от тебя я не возьму. – Снова посуровела лицом. 

– Что же мне с тобой делать? Хотел тебя в городе устроить – ты не хочешь. Хочу тебе по-дружески помочь материально – опять нет. Я ведь никаких условий не ставлю! Живи себе с кем хочешь, кого полюбишь. 

Молчит. Встал и я. Незаметно кладу под какую-то книжку пятьсот рублей.  

– Ничего у меня с тобой не получается. Унижаться и умолять не стану. Прощай. Если в чем нужда – адрес знаешь. – С этим вышел и отбыл. И не оглянулся. Трудно мне ее понять. То ли я дурак, чего исключить нельзя. То ли она уж такая своеобразная. Да бог с ней. Переживем. 

Деньги вернула по почте. 

____ 

Следующие два месяца прошли обычно. Новый год отметили. Что-то ни в какие компании мне не хотелось. После концерта в филармонии отправился к родителям. У них были гости. Для приличия посидел немного. Забрал сонного Мишуньку и укатил домой. 

Дома встретил новый год с бутылкой и телевизором. Иногда звонил телефон, и меня поздравляли. В основном мои учащиеся. Потом мне надоело отвечать, и телефон я выключил. Где-то часа в два не выдержал телевизионного веселья и заснул. 

Примерно через месяц возвращался я вечером домой от приятеля. Темно и холодно. На этот субботний вечер у меня еще были кое-какие планы. Мишка у бабушки, так что полная свобода. Не успел раздеться, как звонок в дверь. Не сразу узнал её и несколько растерялся. 

– Заходи! Какими судьбами? Раздевайся. Рад тебя видеть. 

Чинно разделась, прошла в комнату. 

– Замерзла, тебя ожидаючи. 

– Правда? Но ты же не предупредила! 

Что это, интересно, приключилось, что она вдруг заявилась? 

– Как работается? Как живется? – уселся напротив. Милое лицо с отнюдь не суровым выражением. Ну, чудеса!  

– Надеюсь, ничего плохого не случилось? 

– Работается хорошо. Живется – не очень. За дочкой скучаю. 

– Почему не берёшь к себе? 

– Условий нет. Решила вот тебя навестить, – усмехнулась. 

– Ладно, говори какие проблемы? Как я понимаю, если не  

проблемы, то вряд ли ты ко мне пожаловала, Но твои проблемы – это мои проблемы. Выкладывай. 

Пока она, видимо, собиралась то ли с духом, то ли с мыслями, я разглядывал ее. В белом свитерочке в обтяжку смотрелась хорошо. По-моему – это тот самый, в котором она была, когда мы первый раз встретились. 

– Ты прав. Кабы не проблемы, не приехала бы. Беременна я. 

Ну, ошарашила! Я даже как-то и онемел. Да и что тут скажешь! Но надо держать удар. Чуть придя в себя, все же спросил: «Сколько месяцев?» 

– Шестьдесят восемь дней. Сам можешь посчитать. 

Еще один удар. Но уже не больно. Некоторое время молчим. Наконец я спохватываюсь, что столь долгое молчание становится неприличным, и выдаю монолог. 

– Кажется, понимаю проблему. Зачем тебе ребёнок от нелюбимого человека? Своей вины не чувствую, но ты уж так не переживай. Всё я устрою. Скажи только, когда сможешь лечь в больницу, и все будет на высшем уровне. Даже без боли. Никто и не узнает. После операции поживешь у меня пару дней, оправишься и – без проблем. 

Молчит. 

– Только не молчи. У меня от тебя голова кругом. Зачем ты поехала в деревню? Почему ушла от меня? 

– Если бы ты сказал то, что сказал в деревне, не ушла бы. 

До меня что-то начало доходить. Боже мой! Ну и дурак! Она человек из несколько иного мира! Там еще не было, как она когда-то сказала, сексуальной революции. Я смотрел на нее, а мысли появлялись и стремительно заменились следующими: хочу быть с ней? Хочу, но побаиваюсь. Вот чертов обыватель! Она – прелесть. Она в смятении. Всё. Больше молчать нельзя! 

– Наташа, неужели нужны были еще какие-то слова? 

– Обязательно. Я их уже успела наслушаться и цену им знаю – не велика. Но без них нельзя Тебе я поверю. Может быть, я в твоих глазах дура провинциальная, но уж какая есть. 

Она сидела выпрямившись, скулы пылали. Вся в напряжении. Сейчас встанет и уйдет. Что ж, надо играть по ее правилам. И не так уж они неверны! Ну, вперёд! Встал, подошел к ней, взял ее руки в свои и по очереди поцеловал. 

– Наташенька, я люблю тебя и прошу выйти за меня замуж. 

Она молча смотрела на меня. Что я еще не сделал? Поднял ее из кресла и крепко прижал к себе. Она положила голову мне на плечо и тоже обняла меня. Так мы стояли довольно долго, и я чувствовал, как мое тело наполняется желанием, но это казалось мне совершенно неуместным. Наконец она подняла голову и очень серьёзно сказала: «Я тоже люблю тебя и выйду за тебя замуж». И мы первый раз поцеловались, Мыслей почти не осталось. Мелькнула фраза: «Классика, век девятнадцатый». Зазвонил телефон. Мы посмотрели друг на друга и почему-то рассмеялись. 

Звонил Изя Кацнельсон, приглашал в гости. Я глянул на часы. Было всего-то восемь часов. 

– Понимаешь, жена приехала, так что мы сегодня дома… 

_____ 

Бросать школу в середине учебного года нельзя. Эта позиция была у моей жены абсолютной. И, таким образом, жили мы от пятницы до пятницы. В воскресенье вечером она уезжала в свою деревню. 

В первую же субботу мы подали заявление в ЗАГС и через месяц расписались. Впрочем, этот формальный акт был для нашей реальной жизни малозначим. Любящей и заботливой женой она стала как-то сразу. Но наличие бумажки дало мне основание позвонить ее директрисе, и через неделю жену мне вернули. 

Володя устроил прописку. Впрочем, его помощь носила символический характер – жену прописать обязаны были и по закону. А все же приятней, чем стоять в присутственных местах, просто отдать все документы Володе и получить обратно новый паспорт уже и с пропиской. Меня иногда даже пугала моя зависимость от Володи. И хотя я почти всегда оплачивал в той или иной форме его услуги, но в наше время сама возможность заплатить и получить требуемое, причем в широком диапазоне – от билетов на поезд до прописки, дорогого стоила. 

Съездила Наташа домой и привезла дочурку. Очень симпатичное существо трех с половиной лет. И покатилась жизнь с легким перестуком на неизбежных житейских колдобинах, которые есть в жизни в целом, даже и благополучной. Все эти мелкие, а порой казавшиеся в прошлом и не такими уж мелкими, неприятности как бы стирались в памяти, тускнели, и если постепенно и не исчезали вовсе, то остроту и хоть какую-то значимость теряли. 

Жена моя оказалась уж очень ревнивой. Но, надо отдать ей должное: убедившись в беспочвенности своего очередного выброса ревности, старалась как-то его скомпенсировать и порой довольно приятными способами. 

Не часто, но болели дети. Их теперь стало трое. Все это сопровождалось естественными тревогами. Все чаще стали болеть мои старики. В связи с этим был произведен обмен соседней по нашему этажу квартиры на родительскую. Теперь весь этаж был наш, чем мы не замедлили воспользоваться, отгородив лестничную площадку и установив одну общую входную дверь. Это давало возможность малышне запросто бегать к бабушке с дедушкой в гости. К тому же, если приходили гости, то детвору отправляли спать к родителям, чему они были всегда несказанно рады. 

Две нерадостные мысли засели в моей голове. Одна – это воспоминания о Зое. Они всегда сопровождались чувством вины за то, что я вот жив и благополучен, а ее нет. За занявшую ее место Наташу, с которой мне так хорошо живется, с которой я как бы изменяю ей, ее памяти. Пожалуй – это было не совсем нормально и смахивало, на мой взгляд, на какую-то психическую аномалию. Правда, профессор, связи с которым моя лаборатория не теряла, заверял меня, что страшного ничего нет и, как он выразился, «с этим можно жить». Его реакция была мне понятна. Он ежедневно общался с людьми, про состояние которых так сказать нельзя было никак. Поскольку других нарушений психики ни я, ни окружающие вроде бы не замечали, я тоже перестал тревожиться. И появление Зои у меня в памяти, и даже какие-то приступы нежности к ней воспринимал теперь совершенно спокойно, психического равновесия не теряя. 

Второе тревожащее меня обстоятельство, как это не покажется, может быть, странным, было политическое состояние страны, ее экономики. Тут, конечно, сказывались дебаты с людьми из окружения Валериана Николаевича. Вносили свой вклад и зарубежные радиоголоса, когда удавалось их услышать сквозь вой глушителей. Моя убежденность в том, что все плохое в нашей жизни вторично, не главное, а главное – это новый политический строй, новые (по идее) человеческие отношения, постепенно разрушались. Я все больше убеждался в каком-то одряхлении системы, в ее, так сказать, несоциалистической сущности. Политическая пропаганда – сплошь ложь и демагогия. Низкий жизненный уровень населения, перебои со снабжением, неизменно низкое качество большинства товаров по сравнению с зарубежными – это все было перед глазами каждодневно. Имелись, конечно, и позитивные моменты, но многие из них были основаны на внутренних источниках информации, а им мы верили все меньше и меньше. Мне казалось, что вечно так продолжаться не может. Ну, и что же с нами будет? Во что все это выльется? Впрочем, утешал я себя, еще не завтра. Впереди наверняка по крайней мере десятилетия. Так мы тогда думали. Мы – это те, кто вообще над нашими политическими перспективами задумывался. Таких было преобладающее меньшинство. 

______ 

Весной Валентина вышла замуж и почти одновременно защитила диссертацию. Наташа к ней относилась настороженно – женской интуиции можно только позавидовать. Свадьбы, как таковой, не было, но на ужин нас пригласили. Там Наташа познакомилась с Валерианом Николаевичем, и старик ее очаровал. Знакомство моей жены с Изей было забавным. Мы встретились в театре. Наташа стояла отдельно и о чем-то оживленно беседовала с приятельницами – сотрудницами из детского дома, где она устроилась на работу. Не помню уже, как разговор перешел на женщин, но, указав на Наташу, из озорства спросил: «А как тебе эта?» Оценивающе оглядев объект, Изя изрек: «Высокий класс! Ты с ней знаком? Познакомь меня. Какие ноги!..» Уловив Наташин взгляд, я жестом подозвал ее. Глядя на приближающуюся жену с чисто мужским удовлетворением отметил, что и впрямь хороша! Изя, по-моему, уже начал что-то понимать. 

– Познакомься. Это тот самый Изя, с которым мы так долго говорим по телефону. 

По дороге в зрительный зал Изя ухмыляясь прошипел мне в ухо: «Ну, старик, подставил. Ладно, я это тебе припомню». 

В гости к Изе мы ходили вдвоем. С его женой она даже подружилась. А к Валериану Николаевичу она отпускала меня одного. Иногда, правда, позванивала и выходила встречать – перед сном полезно прогуляться на свежем воздухе. Я однажды сострил цитатой из недавнего спектакля, сказав, что скорей всего мы идем подышать вечерним бензином. 

Как-то позвонила Валентина. Наташа укладывала детвору спать. Я листал какие-то технические журналы. 

– Как дела? 

– Все вроде бы нормально. 

– Чем ты сейчас занят? Небось изучаешь древнеегипетское искусство? 

Я засмеялся. 

– Нет, как раз читаю технику. 

– Когда закончишь диссертацию? 

– По-видимому, летом. Защита, ориентировочно, в октябре. А как у тебя с работой? 

– Пока никак. Пытаюсь устроиться в университет. Ужасно мало платят. Но я не поэтому тебе звоню. Дед плох. Почти не встает. Зашел бы! 

– Зайду обязательно. Что врачи говорят? 

– По-моему, они исчерпались. 

– Грустно. Зайду в пятницу вечером. Как семейная жизнь? 

– Могла бы быть и лучше. Помни, я тебе не звонила, и ты ничего не знаешь. 

Зашла Наташа. 

– Валентина звонила? 

– Да, «пилила» насчет диссертации. Говорит, дед плох. Обещал зайти в пятницу. Можем? 

– Знаешь, если бы я могла чем помочь! Иди уж сам. И не сиди долго – это его утомляет. 

Открыл мне Валин муж – щуплый мужчина лет сорока. По Валиным рассказам – толковый инженер и заведующий лабораторией. На заводе – это солидная должность. Мы поздоровались, и он ушел к себе. Из комнаты В. Н. раздавалась знакомая печальная музыка. Пока снимал и вешал плащ, вспомнил: Шостакович, трио памяти Солертинского. Старик с закрытыми глазами лежал одетый на кровати. По-видимому, слушал. Тихонько сел и тоже погрузился в музыку. Над кроватью на большом листе ватмана укреплены десятка два фотографий. Большими буквами сверху написано: «Все, кого помню и любил». Грустно. И музыка, и этот симпатичный дед, еще недавно такой оживленный и насмешливый. Открыл глаза и увидел меня. Поздоровались. Он при этом чуть приподнялся, выключил музыку и снова лег. 

– Извините, что не встаю. Всякие движения плохо сказываются на сердце. Кажется, финиширую. 

Слушать это было тяжело. 

– Почему вы не в больнице? 

– Знаете, не приглашают. Они не всесильны. К тому же у меня как-то пропало желание сопротивляться. Лучше расскажите про свои дела. Где вы раздобыли такую красивую жену? Валентина говорит, что вы ее из Сибири вывезли. Вот и моя внучка замуж вышла! Очень, знаете, хороший человек! 

– Валерий Николаевич, об этом потом. Завтра вас заберут в больницу. Или, если профессор разрешит, к вам будут приходить домой ставить капельницы… 

– Валентин, не надо. Нужно смириться с неизбежным. Это же вполне естественное событие в семьдесят четыре года! Вот, взгляните, сколько хороших людей! – он показал на фотографии, – Их нет, а о большинстве из них никто уже и не вспоминает. Сейчас, по-видимому, моя очередь, и ничего тут не поделаешь. 

– Пусть это скажет профессор. 

– Пусть. Делясь с вами опытом, скажу: премерзкое состояние. Но бог с ним! Что вы собираетесь в жизни делать? 

– Да ничего особенного. Плыть по течению. Работать, детей воспитывать. Мне, как и большинству людей, не много дано. Что я могу такого сделать? Валентина считает, что я должен защитить диссертацию. Ну, стану кандидатом наук. Умней не стану. Может быть, в институт перейду. Люблю свою работу, – пожал плечами, – Людям моего масштаба ничего сверхординарного не светит. Я и так успел по случаю побывать в ситуациях необычных. Но семья, дети – за это платить надо. Ни рисковать, ни в какие авантюры пускаться я уже не имею права. Да и какие там нынче авантюры? Криминальные? Валентина – это другое дело. У человека выдающиеся способности. На таком основании и развернуться можно, и жизнь интересно прожить. Вот и вы, наверное, прожили жизнь интересную! И, даст бог, как говорится, ещё поживёте. 

– К сожалению, ничего уж такого интересного припомнить не могу. Преподавал, как и вы. Ну, разве что материи несколько более сложные. А в остальном – ни больших неприятностей, ни больших достижений. Написал пару книжонок да десяток статей. Утерял семью. Не могу сказать, что прожил яркую жизнь. Делал, что мог, а мог не так уж много. А теперь, когда ни сил, ни желаний не осталось, дальнейшее пребывание на этом свете смысла уже не имеет. 

– А на том? 

– Посмотрим, но очень сомневаюсь. Нет, если бы не подвело сердце – можно бы и еще посуществовать, так сказать, в созерцательном режиме. Но сами желания ведь тоже носят физиологический характер, а посему тоже подвержены разрушению, распаду. И вот, когда это происходит, то наступает то, что называется естественным концом. Уже без всяких сожалений. 

– Должен с вами согласиться. Однако войдите в положение близких вам людей! Ведь вполне возможна и такая логическая конструкция. Ухудшение состояния здоровья носит обратимый характер. Но скверное состояние продуцирует соответствующие мысли, которые еще больше ухудшают состояние здоровья. Возникает порочный круг. Он и впрямь может привести к летальному исходу. Вероятность ваших выводов не стопроцентна, а посему нужно попытаться этот круг разорвать. Есть возражения? 

Он молчал. Потом устало произнес: 

– Теоретически вы правы. Но это должны были сказать не вы. 

– Она и сказала. Я просто ретранслирую. Но не выдавайте меня, пожалуйста. 

После чего я пошел звонить профессору. 

Когда, договорившись обо всем, вернулся, В. Н. уже сидел. Профессор меня не очень обнадежил относительно его состояния, но сказал, что сделают все возможное. Он знал, что когда я прошу, то плачу. 

– По классическим литературным канонам уходящий в вечность, умудренный знаниями и опытом старец должен изречь некую итоговую мудрость. Что-нибудь из области высоких материй, – он ухмыльнулся, – но до меня это проделало столько величайших мудрецов, что сказать что-то новое на моем уровне просто невозможно. 

– Но ведь говорили разное! Есть выбор. Кроме того, кажется, Аристотель писал, что некоторые истины нелишне повторять. И, наконец, суждения великих вряд ли стали достоянием широких масс, а посему смело можете изрекать, – я пытался перевести его монолог в шутливое русло. Но он говорил серьёзно. 

– Вы не масса, не скромничайте. Если не по глубине, то уж по широте интересов, безусловно. Кстати сказать, я с Валентиной не согласен. Она говорит, что если бы вы не разбрасывались, а сосредоточились на чем-то одном, то, безусловно, были бы весьма успешны. Я полагаю, что есть умы настроенные именно в ширину. Преподаватель, пожалуй, и должен быть таким. Но, возвращаясь к итогам, хочу отметить, что в мире очень много разномасштабного зла. Иногда это зло как бы объяснимо. Ну, к примеру, собственной выгодой. Но есть зло не спровоцированное совершенно, необъяснимое логически. Что-то такое в мозгу у некоторых homo sapiens, что дает им ощущение удовлетворения от содеянного зла. В общем, зла много. Может быть, нормальных и добрых больше, но зло агрессивно, что и создает ощущение его преобладания. Вот почему так ценима доброта. 

Есть люди, добрые как бы от природы. Или так сложились обстоятельства, формирующие личность. Но есть добрые от ума, от осознания необходимости доброты. Образованный человек обязан быть добрым. Если само не идет, заставлять себя. Да, должен обязательно стараться быть добрым и творить добро. И это большая ценность, знаете ли. 

Я чувствовал, что надо сворачивать беседу, но не ответить просто не мог. 

– В общем-то, должен с вами согласиться, но не так оно все просто в реальной жизни. Уж очень добро и зло связаны между собой, переплетены. Конечно, когда у вас человек хлеба просит, а вы ему в руку камень суете, то тут все предельно ясно. И так же просто, если дали хлеба. Но в жизни гораздо больше ситуаций, когда все куда как сложней! И нет весов или каких других приборов, чтобы подвести итоговый баланс поступку. Порой зло необходимо сегодня для многократно большего добра завтра. Вспомните революцию! Или наоборот, контрреволюцию. Когда революция на исходе и не удалась, тогда абсолютно необходимо как можно скорей прекратить смуту, остановить разрушение экономики, бессмысленную гибель людей. Для этого нужны порой жесточайшие меры. Вспомните историю! Вот Столыпин ввел военно-полевые суды, и они повесили, кажется, до трех тысяч человек. Но смута, уже бессмысленная, быстро прекратилась, и Россия достигла в исторически кратчайший срок больших успехов в хозяйственной жизни. Так кто Столыпин? Злодей или наоборот? 

– Да, да, действительно бывает сложно. Но достаточно и простых ситуаций, где и среднему уму всё понятно. Вот я вам доброту и завещаю. Пожалуй, лягу. Большое спасибо за пластинки. Читать мне уже трудновато, но музыку еще воспринимаю. И еще – спасибо, что не забываете. Одиночество, выключенность из жизни – одно из тягчайших обстоятельств старости. 

Я ретировался. 

Он умер через неделю в больнице, ночью, от очередного сердечного приступа, даже не позвав на помощь. 

Его смерть заметно сужала круг моего общения и наводила на извечные для людей мысли о жизни, смерти, смысле существования. Бродя по кладбищу после похорон, моя, пока еще безотказная память выдавала мне суждения по этим вопросам тех гениев, с чьими трудами я успел ознакомиться. Но суждения эти либо были для меня неприемлемы, поскольку примешивали в проблемы нечто трансцендентное, либо представлялись какими-то плоскими и гениев недостойными. В своём человеческом эгоизме нам хотелось бы быть значимыми, служить некой великой цели и жить если не вечно, то хотя бы столько, сколько хочется. А великие умы говорят, что ни цели, ни смысла в жизни нет, и все это простой (а может быть – сложный) естественный процесс, наподобие ветра или дождя. Согласитесь – очень малоприятное утверждение. Некоторые (и тоже незаурядные) говорят, что в макромасштабе разум – это орудие самопознания природы. А зачем это ей? И вообще – в таком суждении просматривается некая персонификация природы, то есть нечто снова вроде бога. Если перевести вопрос в другую плоскость – как жить? – то и здесь ответы гениев несколько удручают. «Правильно» – говорит Аристотель. К сему утверждению следовало бы приложить многотомник с пояснениями, что это значит в бесчисленных конкретных ситуациях. Гёте – еще один несомненно великий ум, говорит, что следует стремиться к наибольшему самовыражению, дабы получить от жизни максимум удовольствия. До понимания такого я очевидно еще не дорос. В человеке природой столько всего заложено, и нередко доминирует такая мерзость, что упаси боже для окружающих его полного самовыражения. Тираны и диктаторы разных времен дали тому множество примеров. Не говоря уже о рядовых негодяях. Серьезно полагаю, что и впрямь никакого смысла в жизни нет. А жизнь за гробом, потусторонняя – гипотеза столь же завлекательная, сколь и сомнительная. Козырный туз всех религий. Ну а вне религии? Все в человеке противится исчезновению его из памяти оставшихся. И он протестует, как может. Пытается продлить свое существование в памяти людской, пытается любыми путями войти в число тех, кого помнят. И если не вечно, то хоть долго. Пытается какими-то свершениями, если они ему удаются, книгами, картинами, памятниками на могилах. Надежней всего – это талантливые письмена. Как это у Шекспира: 

«…Пусть опрокинет статуи война. 

Мятеж развеет каменщиков труд. 

На врезанные в память письмена 

Бегущие столетья не сотрут». 

Но нам, людям простым и бесталанным, остается жить без особого смысла, просто так. Потому что родились. Жить, по возможности, правильно, в меру нашего понимания, как это. И исчезнуть из бесконечной жизни, не оставив видимого следа в памяти следующих поколений. 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 

Пшёнка. 

Рассказ. 

Борис Сподынюк. 

Не, ребята, шоб я так жил, но я с кем угодно могу поспорить, что только человек, родившийся и выросший в Одессе, или долго в ней проживший знает, что такое «Пшёнка». 

Уже слышу хор возмущённых голосов, которые говорят что «пшёнка» это зерно из пшена либо пшённая каша. Они, конечно, со своей стороны правы, но только Одесситы знают, что это не так. Когда Одесситу говорят «Пшёнка» у него в воображении не пшённая каша или мешок пшённого зерна, а кукурузный початок молочно-восковой спелости сваренный, прямо, в нежнейшей как листья салата, кукурузной листве. Этот початок вам достанут из ведра, укутанного тряпками, чтобы пшёнка не остыла, развернут листья и посыпят крупной солью. И вы вопьётесь в сладкие кукурузные зёрна зубами ощущая восхитительно сладкий вкус сока молоденьких кукурузных зёрен, растворяющих у вас во рту крупную соль и создающих необыкновенно пикантный вкусовой букет, заставляющий вас любить это блюдо, которое только Одесситы называют «Пшёнкой». 

Я, будучи ещё в нежном детском возрасте, постоянно приставал к старому еврею дяде Моне, который вступив в преступный сговор с нашим дворником, одноглазым Лёней, организовал торговлю пшёнкой в фасадной нише нашего дома, стоящего на углу улиц Семинарской и Канатной. Дворник, откуда-то, организовал доставку початков кукурузы мешками, а дядя Моня их варил и продавал.  

Так вот, как сыну интеллигентных родителей, мне было интересно, почему дядя Моня называет кукурузу пшёнкой. А дядя Моня, как всякий уважающий себя еврей, основательно картавил и, однажды, будучи в хорошем настроении, сказал мне фразу, которую я запомнил на всю жизнь. 

– Слышишь ты, – сказал он мне, – молодой пгидугок, мне легче сказать сто газ «пшёнка» чем один газ ку-ку-гу-за. Ты понял меня, шпана канатская? 

И я его понял. В Одессе, всегда, жило много евреев, которым было легче сказать сто раз «пшёнка» чем один раз кукуруза.  

Зато так вкусно, как дядя Моня, в Одессе редко кто варил пшёнку. Продавал он початки по двадцать пять копеек за штуку, и сам он, и одноглазый дворник Лёня очень были довольны своим бизнесом. И тот и другой были людьми не жадными и, зачастую, угощали нас, пацанов, горячим и вкусным початком просто так, без всякой оплаты. 

Прошло много лет. И дворник Лёня и дядя Моня ушли в мир иной, но их бизнес в Одессе продолжает процветать. Каждый Одессит, проходя по улице и видя, что продают пшёнку, обязательно, купит по початку себе, жене и всем своим детям. И они, всей семьёй, будут идти по улице, с удовольствием и не стесняясь обгрызая початки молодой и горячей пшёнки и наслаждаясь её вкусом. И никто, и никогда не посчитает в Одессе это признаком дурного тона. 

Я, уже, отслужил армию, окончил институт и работал главным механиком Одесской межобластной специальной научно-реставрационной производственной мастерской. Это предприятие было предназначено для производства реставрационных работ по зданиям и сооружениям представляющим собой памятники истории и архитектуры. Всё-таки, не всё было плохо при советской власти.  

В один прекрасный день нам было открыто финансирование на реставрацию Белгород-днестровской крепости. И я, как главный механик мастерской, поехал в Белгород-днестровск, чтобы на месте определить, какую строительную технику нужно установить на объекте, как запитать электроэнергией объект и так далее и тому подобное. 

Прорабом на этот объект был назначен Вася Кобылинский, местный житель, окончивший строительный институт. Я позвонил ему, предупредил, когда по времени я буду и попросил, чтобы он подготовил для меня вопросы, которые я должен решить на его объекте. Вася был парень простой, гостеприимный и наряду с производственными вопросами, приказал наловить знаменитых Белгород-днестровских голубых раков (голубые они по цвету, просьба не ассоциировать раков по другим качествам или наклонностям), купил ящик темного мартовского пива, на бутылках которого стоял знак качества, притащил из дома шикарный почерёвок. 

Пока, мы с ним ходили по объекту и решали вопросы механизации строительных работ и электрификации объекта, голубые раки, в большом ведре, с добавленным к ним сельдереем, укропом и петрушкой, и несколькими головками сладкого, салатного лука, сдобренные необходимым количеством соли и чёрного перца, превратились в ярко-красных и пахли так, что любое напоминание о работе, тут же, становилось несовместимым с этим запахом. И по старой русской поговорке гласящей, что пиво без водки – выброшенные деньги, пару бутылок водки Вася предусмотрел тоже. 

Соответственно, после того как я определился, что моему отделу нужно сделать на этом объекте, Вася, как гостеприимный хозяин, пригласил меня и водителя бортового УАЗика на котором я приехал, к столу, который был установлен прямо под крепостной стеной на берегу Белгород-днестровского лимана. За этим столом пьющих было четыре человека, водитель УАЗа не пил и наслаждался раками, а я, Вася и два его бригадира отдали должное и водочке с почерёвком и пиву с раками. 

Короче, назад выехали спустя пару часов, а это уже было около четырёх часов дня. До Одессы от Белгород-днестровска немногим больше ста километров, так что с учётом остановок, я планировал быть дома не позже семи часов вечера. Когда мы проехали Каролино-Бугаз и Затоку и выехали на дорогу на Роксоланы, пиво и водка, выпитые мной, попросились наружу. Я дал команду водителю остановиться и мы вдвоём углубились в джунгли, состоящие из высоких стеблей посаженной кукурузы, початки которой достигли, уже, молочно-восковой спелости. 

Углубившись в кукурузу, мы ощутили незабываемо сладостные минуты облегчения организмов от излишней жидкости, и, уже, собрались выходить к машине, как взгляд мой упал на початок кукурузы с коричневой бородкой, что говорило о его кондиции. Я, вдруг, ужасно захотел пшёнки, и хотя никогда такого не делал раньше, неожиданно для самого себя, выломал шесть крупных початков. Держа их в руках, мы с водителем пошли к машине. Только, мы вышли из кукурузных джунглей, как увидели около машины находящихся рядом охранника этого поля и майора милиции сидевшего на мотоцикле.  

Бежать назад в кукурузу или выбросить початки уже не было возможности и нас, как злостных воришек грабящих колхозные поля, арестовали и повезли на гарман (колхозный ток) Роксоланского колхоза. Там кладовщик взвесил и принял от нас шесть кукурузных початков, общим весом в один килограмм двести граммов, и выдал соответствующую квитанцию.  

Затем водителя отпустили, так как у него в руках ничего не было и он, по моей команде, уехал в Одессу, а меня, до утра, посадили в камеру предварительного заключения в Овидиопольском отделении милиции. Утром меня отведут в суд, где судья будет решать, что же ему делать со мной. Овидиопольский суд находился в том же здании, что и милиция. 

Дежурный сержант милиции, который и дежурил по РОВД и охранял меня, чтобы я не сбежал, оказался общительным и добрым мужиком. Он рассказал мне, что майор милиции который задержал меня, является районным начальником и что он, вместе с Роксоланским председателем колхоза, украли более пятидесяти тонн кукурузы и для сокрытия такой потравы колхозного имущества искали козла отпущения на которого и ещё сотню таких же списать то, что сами они украли. Мало того, начальник милиции пригласил фотокорреспондента, чтобы тот сфотографировал меня, и моё фото, как крупного расхитителя социалистической собственности, поместили бы в районную газету.  

Все в Овидиополе знали о художествах начальника милиции и председателя Роксоланского колхоза, поэтому сержанту стало меня жалко. Он мне посоветовал ровно в девять прийти в суд, и оплатить штраф, который выпишет мне местный судья. После оплаты штрафа судья даст постановление об освобождении меня из-под стражи. Получив это постановление, сержант отпустит меня, и фотографирование, корреспонденты местной газеты меня уже не застанут. Поскольку, я уже буду с определением суда, и с оплатой штрафа меня никто задержать не имеет права.  

Но, у меня денег при себе было не более трёх рублей, а штраф судья мог закатать до ста пятидесяти рублей, то есть месячной моей заработной платы. 

Тогда, я попросил сержанта отпустить меня под честное слово до девяти утра следующего дня. Я смотаюсь домой в Одессу, возьму денег и, к девяти утра, буду у него в камере. Сержант поверил мне, и я, тут же, побежал на автобусную остановку. Но, к сожалению, последний автобус на Одессу уже ушёл, было около десяти часов вечера. 

У меня остался только один выход, прийти на трассу и голосовать проезжающим в сторону Одессы автомашинам. Мне повезло, меня подобрал довольно словоохотливый мужичок, который на своём «Москвиче» ехал из Молдавии. Он поставил мне условие, чтобы я с ним разговаривал, а то он сильно устал и засыпает за рулём. Меня это условие устроило, и весь путь до Одессы я его развлекал анекдотами. Подвёз он меня почти до самого дома. 

Дома жена меня встретила без энтузиазма и смягчилась, только, после того, как я рассказал ей о причине своей задержки. Путём тщательного поиска по домашним сусекам, мы наскребли сорок рублей, причём три рубля были мелочью. Пришлось идти к соседям и одалживать ещё сто десять рублей. Соответственно, жена пилила меня по этому поводу до утра.  

Утром, чтобы не нарваться на продолжение вечерней лесопилки, я выскользнул из-под её бока в шесть часов утра, и в половине седьмого был на авто вокзале. В милиции Овидиополя я был в половине девятого. Сразу, после моего прибытия, сержант позвонил судье и договорился, чтобы моё дело рассматривалось первым.  

Так оно и произошло. Ровно в девять часов я предстал перед судьёй, просмотрев моё дело, он квалифицировал его, как мелкое хулиганство и оштрафовал меня на тридцать рублей. Как, потом, я узнал, что до хищения социалистической собственности я не дотянул триста граммов, то есть статья о хищении социалистической собственности начиналась с хищения более полутора килограмм. 

Я, тут же, в сберкассе рядом с судом, уплатил штраф и квитанцию предоставил судье. Тот, сразу же, выдал мне постановление об освобождении из-под стражи и в половине десятого я, уже, сидел в автобусе, который резво пожирал километры по направлению Одессы. 

Через некоторое время я появился в Овидиополе и разыскал того сержанта милиции, который поверил под моё честное слово и избавил меня от более серьёзных неприятностей. В то время, даже, в милиции встречались благородные люди,и мы с этим сержантом стали друзьями. И много лет, при наших встречах, мы вспоминаем, до чего может довести человека любовь к пшёнке. 

Зато теперь, когда, гуляя по городу, я покупаю себе, дочке и жене початочки горячей и удивительно вкусной пшёнки за двадцать пять копеек за штуку, я, всегда, помню, что каждый такой початок, при определённых обстоятельствах, может стоить шесть рублей и кучу потраченных нервов. И шо бы вы не говорили, таки, в этой истории есть глубокий воспитательный смысл. 

Меня, теперь, калачом не заманишь на чужое поле. Шоб я так жил. 

Конец. 

Гномы «присели на дорожку», по старинному обычаю постучали полчасика касками по рельсам откатного пути и направились к дому. Наконец-то!  

Как их звали-то?  

А так ли это важно? Ну, например: Первый, Второй, Третий, Четвёртый, Пятый, Шестой и Седьмой. Не оригинально? Ну, не сумеем мы произнести и написать их имена. Спорим?  

Да не спорьте, поверьте старику на слово, тем более, что самое интересное впереди.  

Кстати, они так и шагали по дорожке: Первый, самый старший, впереди, а Седьмой, как самый младший, замыкающим. Седьмого ещё называли Маленьким, но не за рост (гном и есть гном, у них ценности другие), а потому, что он только-только сотенку прожил. Шли они, рабочий день обсуждали (кто сколько наколупал камешков драгоценных, сколько теперь у них всего и какие меры нужны, чтобы это богатство сохранить), шутили (потому что Четвёртый урчал животом от голода на мотив «Янки-Дудля»), прикидывали, что на ужин сварганят (грибов набрать по дороге или картошки в деревне на крайнем огороде накопать, в костре запечь …и с сольцой?). Возмущались привычно, что они камни драгоценные добывают, а при этом всегда кушать хочется, приходится и в деревне приворовывать. И никому «наверху» за это ничего не бывает. Песни пели и грустные, и бодрые: «Из-за воровства на стержень», «Эх, да ну, на…» (собственного сочинения), «По диким горам, забивая…», «Над гранитом тучи ходят хмуро». Третий привычно бурчал под нос страшные гномьи ругательства, если усталыми ногами за корни запинался или веткой по носу получал. Маленький задерживался с каждой улиткой, а потом догонял вприпрыжку. Зашли всё-таки на заветную полянку, набрали всяких грибов, в том числе и мухоморчиков (стол украсить и от мышей противных).  

Наконец и милый дом!  

С распахнутой настежь дверью!  

?????????????  

Первый строго спросил:  

- Ну, и кто сегодня последним уходил?! Почему двери не заперты? Этак заходи, кто хочешь, бери, что хочешь!  

Четвёртый в унисон со своим желудком закричал:  

- Не виноватый я! Запер, как положено! Что ж это, братцы: чуть что – сразу я виноват?!  

Второй, самый расчетливый, сказал, подумав:  

- А может, там медведь? Пусть Четвёртый посмотрит, раз дежурит сегодня!  

Четвёртый опять закричал (ох, не может он спокойно говорить!):  

- Опять я?! А если этот грызли загрызёт меня? Как хотите – не пойду!  

Так стояли, препирались, пока не выдержал Маленький. Нос за косяк дверной сунул, посмотрел одним глазком, понюхал.  

- Нет там никакого медведя… вроде бы.  

- Ну, другое дело тогда!  

Это Четвёртый рогатый сучок наперевес взял и за дверь шагнул. Не очень смело. Маленьким шажком. Спиной вперёд. C закрытыми глазами.  

Потом его минуту не слышно было.  

Потом он со страшным криком выскочил:  

- Братцы, да что же это?!...  

Тут уж все ломанулись.  

В домике было две комнаты: одна с очагом – столовая и гостиная одновременно, другая – спаленка. Мужики – они и есть мужики: посуда не мытая на столе с утра, веник посреди комнаты, стулья – который как…. Стоп! Стулья все опрокинуты, тарелки передвинуты, хлеба краюшка неполная на блюде лежала – пропала! И дверь в спаленку неплотно прикрыта! Заглянули (с опаской, конечно же). Крайние постели все переворошены, а на последней… девчонка рыжая сидит, глаза протирает. Ох, и грязная! Нечесаная! Сопля зелёная под носом.  

Третий (ну чего он всё бурчит-то?) выразился:  

- Чего-то девки к нам повадились! … Зачастили!  

Пятый, сентиментальный добряк по натуре, слезу пустил:  

- Бедненькая…. Неухоженная какая….  

Первый на правах старшего, сведя брови, но не грозно, а забавненько, хоть со строгостью в голосе, но опять не страшно, потому что голоса у гномов тоненькие, спросил:  

- Откуда, куда, зачем? Как звать – величать? Чья? Что надобно? Не слышишь, что ли, замарашка? Звать как, спрашиваю?  

- Машенька.  

- Эвон оно как, значит! Это ж оно, с точки зрения аспектов банальной эрудиции и инвариантного мышления, как же ж получается, что сущность с формой не коррелирует?  

Это Шестой «закрутил». Он не умнее прочих был, просто начитанный и память хорошая.  

Маленький высунулся было из-за спин, да его быстро назад запихали: нечего на срамоту такую смотреть! Правда и он пискнуть успел:  

- А Белоснежке ты кем приходишься?  

- Не знаю я никаких Белоснежек! Я сама по себе!  

Первый всё-таки разговор на себя «вырулил», чтобы авторитета не терять:  

- А чья будешь-то?  

- Бабкина я. Замуж хочу, а бабка не пущает, зар-р-раза! Убёгла я от неё! Всё бы ей только грядки полоть да полы скоблить. Доколе? Надоело!  

- Замуж? А лет-то тебе….  

- Четырнадцать уже! … Скоро! … Зимой! … Следующей!  

- Витенька, – елейным голосом произнёс Альберт Николаевич, – литератор хренов, ты что принёс? Тебе сегодня к восьми ноль – ноль что было велено сделать? Уволю, нафиг! Без выходного пособия уволю и обещаю, что больше ты работы у нас в городе не найдёшь!  

- Дак…. А чо? Нормальный сценарий! Ну, мелочи могу подработать, если хотите. Нормальный же сценарий. А? Альберт Николаевич? Хороший сценарий. Чо не так-то?  

- Витенька, мы чем, по-твоему занимаемся?  

- Ну, рекламой занимаемся.  

- Это мы, Витенька, занимаемся рекламой. А ты, полудурок, занимаешься фигнёй! Вместо работы! Тебе было велено написать сценарий для рекламы колготок! Мы что, семь гномов твоих в колготки оденем?! Мы всех их в колготки оденем! И пакетики на грудь вместо ордена! Сейчас скажу, чтобы и для тебя колготки приготовили! Ты у меня Машеньку свою сыграешь! В колготках на босу ногу!  

Костюмерша Эльвира, угадав в начавшихся криках за стеной очередной «гениальный ход» босса, срочно побежала звать «народ» в примерочную. Когда через полчаса красные от разговора Альберт Николаевич и Витенька вышли на съёмочную площадку, перед ними, как солдаты перед фельдмаршалом, «во фрунт», стояли семь гномов с розовыми щеками и носами, в красных полосатых «буратиновских» колпаках, разноцветных ярких кафтанчиках с пришпиленными упаковками от колготок и в колготках вместо нормальных гномовских штанишек. Альберт Николаевич, опешив, молча опустился на свой рабочий стул и впервые не смог произнести ни слова, только тыкал пальцем в направлении Витеньки и мычал. Догадливая Эльвирочка с улыбкой достала из-за спины легкомысленный сарафанчик, и ещё одни колготки. Для Витеньки.  

Вальяжный молодящийся коммерческий директор фирмы «Gard Incorporatid», источая аромат элитного парфюма и утреннего коньяка, гнусавил «по-великосветски»:  

- Альберт Николаевич! Ну, Альберт Николаевич! Мы, признаюсь, обратились именно к Вам в силу исключительно признательности Вашего таланта и умения нестандартно подходить к ситуациям. Но чтобы вот так…. Революционно. Непредсказуемо. Не ожидал!  

…Альберт Николаевич смущенно заёрзал в кресле. Собственно, вопросы революционности его сейчас занимали мало. Возьмёт ли заказчик материал?..  

- Нет, Альберт Николаевич! …Нет! …Вы, определённо, талант! Даже где-то гений рекламного дела! Да, мы берём это!  

- Пуся! Пуся, глянь, какая прелесть! Посмотри, какие они прозрачные! Пуся, ты когда-нибудь видел Машеньку с небритыми ногами? Я от смеха сейчас сдохну, Пуся! Пуся, ты не обращаешь на меня никакого внимания!  

- Ой, Вика, дорогая моя, я так устал! Дай мне минутку покоя! Нравится – купи! Что у тебя, бабусек нет? Возьми там, в кабинете. Бумажник в барсетке на столе. И капни мне виски. Льда не надо! Благодарю, дорогая!  

- Коля! Коля, проснись! Коля, ты мне на день рожденья те духи купил уже? И не покупай, Коля. Я колготки хочу. Коля, ты слышишь? Коля!!!  

Пока остальные копали картошечку, Шестой подобрался к низкому окошку и заглянул любопытным глазом в щёлочку между занавесками. Как раз напротив щелочки на экране телевизора семь гномов в дурацких женских колготках выталкивали из домика сопливую девчонку в таких же, как у них, колготках, а перед домиком на коне уже поджидал Принц. Тоже в колготках. По дороге домой гномы шумно обсуждали человеческую глупость, только второй рассудительно сказал:  

- Братцы, они же нас не видели никогда! Откуда им знать, что мы носим?  

…Наконец и милый дом!  

С распахнутой настежь дверью!  

?????????????  

Первый строго спросил:  

- Ну, и кто сегодня последним уходил?! Почему двери не заперты? Этак заходи, кто хочешь, бери, что хочешь!  

Четвёртый в унисон со своим желудком закричал:  

- Не виноватый я! Запер, как положено! Что ж это, братцы: чуть что – сразу я виноват?!...  

…Никто не виноват. Просто «жизнь такая»! Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь! Мысли и вещи. Глобальные идеи и отрасли промышленности. Страны и континенты. Народы, нации и … просто «электорат».  

А про гномов в этой суете – не каждый и догадывается. Маленькие они, и никто их не видит. Только если на телеэкранах, придуманных наспех, в дурацких колготках «на босу ногу»!  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.  

. Золото. 

Жизнь без жены с полугодовалой крохой могла превратиться в кошмар, но спасали родители. Им в помощь я нанял няню. Иногда забирал мальчонку на ночь к себе. На мое счастье спал он хорошо, хотя пару раз вставать к нему ночью приходилось как минимум. Это было не легко, но как-то не в тягость. Лапушку эту малую я обожал безмерно. Доктора и сестры нашей районной детской поликлиники относились ко мне прямо-таки восторженно – другого слова и не подберу, хотя особо помочь не могли. Видя, что родителям тяжело, я нанял еще одну няню во вторую смену. Иногда она пребывала у родителей, иногда у меня. Почтенная старушка, с которой мы скоро подружились. 

Так протекала жизнь, в центре которой был Мишка. Конечно, можно было устроить его в дом ребенка, или в ясли, но против этого мои родители возражали категорически. Мне тоже не хотелось доверять сына попечению этих заведений. По крайней мере, пока не подрастёт. В воскресенье мы гуляли с ним вблизи дома, умиляя окрестных женщин. Особенно пожилых. Заверяю, что проблемы смысла жизни в этот нелегкий для меня период (это при двух-то нянях!) у меня не возникали. Человек, на мой взгляд, запроектирован для работы, для решения проблем текущих и мировых – тут уж кому что выпадет. Конечно, для преобладающего большинства это были мелкие проблемы повседневной жизни, и вся эта жизнь больше походила на какую-то суетню. Но уж так оно сложилось в этом мире, на нашей планете, в этом участке Вселенной. 

______ 

Начиналась какая-то избирательная компания, и все мы – преподаватели – становились, чуть ли не автоматически, агитаторами. Следовало обойти выделенные тебе дома (правильнее было бы сказать – закрепленные за тобой). Уточнить избирательные списки, оставшиеся с прошлой избирательной компании. А самое главное – нужно было обеспечить явку чёртовых избирателей в пункт голосования. Конечно, до ста процентов явки дело не доходило, но именно это от тебя требовали. Причем уйти, не добившись результата, несчастный агитатор не смел под угрозой весьма больших неприятностей. Примерно таких же, какие ждали его, если бы он вообще вздумал от этой общественной нагрузки отказаться. Поскольку отсутствие требуемых свыше девяноста девяти процентов могло плохо сказаться на самой избирательной комиссии, куда обычно входило начальство, то они задачу решали довольно просто: к концу дня бросали в урну для голосования оставшиеся бюллетени. Разумеется, от агитатора требовалось агитировать, то есть что-то такое говорить во славу внесенного в списки кандидата (кстати, внесенного в единственном числе, так что, строго говоря, само слово «выборы» было не совсем уместным). Но никто, конечно, никакой агитацией не занимался. Избирателям объясняли, что «надо, товарищи! Сами понимаете – не маленькие». «Товарищи», как правило, все понимали, и агитация на этом обычно завершалась. И все-таки, даже и без агитации – это был труд, и, главное, ответственность. А ну как именно в этот день мужики запили, или все семейство уехало бог знает куда! Но избирательной комиссии на все эти частности было наплевать. Не проголосовали – значит, агитатор плохо сработал. Ему и накостылять при подведении итогов! 

Классики марксизма-ленинизма утверждали, что без социалистической демократии социализм вообще невозможен. Выборы – основной инструмент этой самой демократии. Характер организации плюс хитрый трюк с единственным кандидатом превращали наши выборы в фарс. 

В общем, такая у нас была демократия, такой был социализм. Я так много об этом, потому что читающий эти строки, сегодняшний житель России, просто не поймет, в чем были наши проблемы! Вся эта «липа» с выборами была штукой весьма противной, если задуматься. Но большинство уже привыкло и не задумывалось. Ну, а кто задумывался, и что-то вякал, – привлекал внимание главной опоры режима – КГБ. И хотя времена были уже сравнительно либеральные, то есть никого уже не расстреливали и профилактики ради в лагеря не отправляли, но выпереть с работы могли запросто. А кто пробовал и впрямь «шуметь», тех таки сажали. Кстати, не хотелось бы, что бы кто-то подумал, что нынешние выборы со многими кандидатами приводят меня в восторг. Тоже обман и всяческие фальсификации, хотя и несколько иного рода. Не столь наглые всё же. 

Но это я, повторяю, отвлекся. Что до моей работы на этом поприще, то я старался извлечь из своей агитационной деятельности хоть что-нибудь интересное. Ведь знакомишься с множеством людей! Район мой был, по преимуществу, одноэтажный. Разного достатка попадались люди, но, по преимуществу, бедные, то есть рядовые низкооплачиваемые работяги. Интересных людей среди них было мало. Да и желающих откровенничать с агитатором – представителем власти – находилось не много. Но несколько колоритных фигур я все же отыскал. Больше всего меня поразил пожилой мужчина, которого я про себя назвал «Радистом». Да он и был в прошлом профессиональным полярным радистом. Большую часть жизни провел на островных метеостанциях заполярного круга. Пробиться к нему было сложно. Он жил во флигеле, во дворе частного дома, но двери не открывал и вообще никак не отзывался. Там обитало несколько семей. С одной милой дамой, муж которой вечно где-то плавал, я наладил весьма тесные отношения. Уже после моего второго прихода, мы с ней, помниться, что-то пили. Вот через нее я и проник к «Радисту». По-видимому, она с ним предварительно оговорила все условия. А может быть, ситуация была вполне штатной! Пароль знала только Анастасия Петровна, которую я к тому времени уже звал Настей. Чуть старше меня, двое детей. Главным материальным аргументом была бутылка портвейна 0,8. Но зрелище, которое мне открылось, стоило большего: из двух комнатёнок одна была превращена в полярную палатку. Собственно, палатка из грубой подбитой мехом парусины была подвешена на тросах к потолку. Сняли обувь, откинули полог и пролезли во внутрь. Темень. Над столиком в углу слабосильная в металлическом стакане лампёшка бросала тусклый круг света на какие-то стаканы и остатки еды. Вдоль стенки на специальной, бог знает как укрепленной полке выстроился ряд не то приемников, не то передатчиков со светящимися шкалами. Попискивала морзянка. С лежанки поднялся хозяин. Разглядеть его лицо в этом полумраке было трудно. Я представился, и мы расположились на каких-то ящиках, тоже обитых чем-то мехоподобным. Вручил 0,8, рассказал про выборы. Обещал прибыть. «А нет, так Настюхе паспорт дам – она проголосует». Такое у нас практиковалось запросто. Выпили по полстакана, и он заторопился: «Вы посидите чуток, а я за хлебом сбегаю». Мы перебрались на лежанку, которая тоже была, по-видимому, составлена из ящиков, покрытых каким-то мехом. В самый разгар моей индивидуальной пропагандистской деятельности (в журнале учета работы агитаторов я именно так и записал) один из аппаратов вдруг зашипел и начал довольно громко звать Петровича на связь… 

Минут через тридцать Настя ушла, а мне велела Петровича не дожидаться и через пяток минут отчаливать. 

Запомнился мне еще дед – бывший военнопленный. Служил банщиком в офицерской бане вермахта. Для удобства господ офицеров баня была состыкована с офицерским же борделем. После распития опять таки портвейна, пошли такие подробности, что даже с учетом минувшей сексуальной революции, повторять их неловко. 

Было и еще несколько интересных личностей, но общее впечатление от знакомства с жизнью, так сказать, «широких масс» было тягостным. Убогий быт, грязь и просто нищета. И, конечно же, алкоголизм. Разумеется, я понимал, что где-то, сравнительно недалеко, в больших домах и светлых квартирах живут разного рода ответственные работники и просто каким-то образом относительно хорошо зарабатывающие люди. Там новая мебель, ковры и прочие причиндалы благосостояния, но большинства они не составляли. Однако бог с ним. Вернусь к собственным проблемам. 

___  

Было уже довольно тепло. Я валялся на тахте и что-то читал. Мишка ползал по полу и всё норовил встать. Когда он рядом, особенно не почитаешь, но меня это не тяготило. Зазвонил телефон. Нынче он звонил не часто. Секретарь нашей партийной организации! Сроду он мне домой не звонил. Но поймать меня теперь на работе было действительно затруднительно. 

– Валентин Николаевич, дорогой! В колхоз нужно ехать! Партийное бюро утвердило тебя командиром студенческого отряда. 

Мне очень хотелось сказать ему, что я думаю по весьма широкому кругу вопросов, включая принудительные отправки студентов на сельхозработы, но как раз недавно я перечел в Евангелии относительно того, что не следует метать бисер перед некоторыми животными, а посему ответил довольно миролюбиво. 

– Мы вот с вами говорим, дорогой Семен Михайлович, а мой Мишка по полу ползает, и оставить его одного я, как вы понимаете, никак не могу. 

– Как-нибудь уж вы этот вопрос решите. У вас ведь две бабушки! Что ж они – за внуком не присмотрят? 

– Мои родители весьма пожилые и больные люди. Я не могу заставить их еще и с внуком возиться. Им его просто поднять на руки тяжело! А с родней покойной жены я отношений не поддерживаю. Внуком своим они просто не интересуются. Если на вас давят «сверху» (в чем я очень сомневался), то объясните ситуацию. Не поверю, чтобы вас не поняли… – тут мой сын заревел, и я, воспользовавшись этим, разговор прервал. Никто на них конечно не «давит». Их просто раздражает, что мне от колхоза всё время удается увиливать. Можно понять людей, но бросать сына мне действительно очень не хотелось. 

На завтра меня вызвал директор. Разговор был короткий. Я снова объяснил ситуацию (как будто он её не знал!). В ответ услышал: «Вы всегда со вниманием относились к моим советам. Я понимаю вашу ситуацию, но всё же найдите возможность поехать. За четыре года вы не ездили ни разу, а это уже вызывает недовольство в коллективе, и не считаться с ним я не могу. 

– В кратковременные командировки в колхоз я выезжал три раза. Сейчас же ситуация действительно трудноразрешимая. Думаю, что коллектив ее поймет. 

Он улыбнулся, развел руками: дескать, сделал для вас все, что в моих силах, и я откланялся. 

При распределении нагрузки мне уменьшили количество часов, а значит и зарплату. Такие вот у нас были меры воздействия на строптивых, не улавливавших веления времени. Или кое-что похуже. 

Конечно, пока что для меня пятьдесят рублей в месяц не имели существенного значения, но какой-то неприятный осадок остался. Можно было бунтовать через профсоюз или тот же партком, но, поговорив кое с кем, я понял, что это бесполезно. С другой стороны, выказывать безразличие к деньгам противоестественно и даже подозрительно. Проблемы! 

___ 

Наконец начались каникулы, а у меня, соответственно, отпуск. Родители уехали в свой Трускавец. Мама очень беспокоилась, как я один с Мишкой управлюсь. Обещала звонить через день. И вот мы с сыном остались одни. Не так, чтобы уж совсем одни – одну няню я все же оставил. Да и с первого этажа поддержка мне была всегда обеспечена, но все же страшновато. Звонил как-то Зоиным предкам, но кроме пустых охов и ахов никаких конструктивных предложений не последовало. Даже какого-то желания просто повидать внука я не обнаружил. А время шло, и все у нас было вроде бы благополучно. Утром мы выезжали на набережную. Держась за коляску, Мишка стоял на ногах вполне твердо. Вечерами я обычно сидел дома. Если выбирался куда-нибудь, вызывал свою няню. Иногда вызывал ее с утра, а сам отправлялся в библиотеку или за продовольствием. После чего с первого этажа вызывалась баба Маня и варила нам что-то на пару дней. Если являлись гости (что бывало довольно редко), то на первый этаж отправлялся Мишка. 

Как-то позвонила Люба. Она снова в городе. Верхний этаж сдала какому-то майору, и это ей материально жизнь существенно облегчило. А в деревне скука и слово молвить не с кем. Вопрос о моей поездке как-то и не возник. Я даже удивился! Понимает, видимо, что мне пока что не до того. Пару раз наведывался к Валерию Николаевичу. Чувствовал он себя скверно. Звонил профессору и понял, что медицина (наша, по крайней мере) исчерпала себя, и остается только уповать… На что уповать? На кого уповать? Преотвратнейшее состояние и обреченного, и его окружающих. Это из тех тёмных сторон жизни, которые редко попадают на страницы литературы. Впрочем, серьёзно судить об этом мне из-за «железного занавеса» было не очень-то серьезно.  

Как-то из своего Уральского далека позвонила Ирка. Конечно же, по служебной связи. Поохала насчет Зоечки, а потом вывалила на меня очередной ворох совсем мне не нужных сведений. Ученики порой забывают, что им на смену приходят следующие поколения со своими проблемами, и интересы ушедших для преподавателя уже не так актуальны, а то и вовсе малозначимы. Я слушал в пол-уха, пока она не добралась до Валентины и ее «подвигов» на сексуальной казахстанской ниве. Ирка с упоением живописала подробности, но вкратце суть сводилась к тому, что с телеграфа Валентину перевели в эксплуатационный узел связи, где она довольно быстро продвинулась по службе, но повторилась очередная шумная история с кем-то из начальства, и т. д. Ну, Валентина! Замуж бы тебя, так нет же! Под конец Ирка обещала прибыть самолично в отпуск и решить все мои семейные проблемы. Благо, свои она уже вроде бы решила. 

Через две недели снова позвонила Люба. На этот раз с «золотого вопроса» и начала. 

– Если ты не можешь поехать, то дай нам с Анатолием карту, и мы сами поедем. У него как раз отпуск скоро. 

– Анатолий – это кто такой? 

– Это майор тот, которому я квартиру сдавала. 

– Уже Анатолий? Ты, случаем, не замуж за него собираешься? 

– Сначала развод надо получить. Хорошо бы раньше с делом-то закончить. 

– Ты что? И ему все рассказала? Опять растрепалась? И урок тебе не впрок. Тогда вот что, дорогая. Забудь обо всем. Я тебя больше знать не знаю. И не звони больше. И про все эти сказки с золотом, картами забудь навечно. Не было никаких карт. Болтовня всё это. Прощевай. 

Телефон еще звонил, но кончилось тем, что я его попросту выключил. Ситуация и впрямь возникала полу анекдотическая. Что-то в ней было даже чеховское: «Мы с Ванечкой…» 

Майор позвонил через день. Кажется, мне удалось посеять в нем некоторые сомнения относительно достоверности всей этой истории с золотом, некой картой. Во всяком случае, больше мне никто не звонил. На душе было немного противненько, поэтому, когда через неделю Люба все же дозвонилась и принялась каяться, я даже обрадовался. Оказалось, что майор уже успел ее бросить и вернулся к семье, а она вот опять «одна-одинешенька». И некому о бедной женщине позаботиться. Я сказал, что если займусь этим вопросом и что получится, то и ее не забуду, но что бы голову мне больше не морочила и попыталась бы все же язык на привязи держать. На том и порешили. 

___ 

Одиночество давило на психику весьма ощутимо. Я понимал, что ничего не изменишь, никого не воскресишь, и надо идти «в люди». Но каждый раз, когда меня куда-то звали, что-то во мне противилось, какая-то возникала протестная сила, торможение какое-то, и чаще всего никуда я не шел. Голова уже пухла от прочитанного. Кроме Мишки ничего меня глубоко не задевало. Я подумал, что время все сгладит, успокоит, отвлечет, но вот не сглаживало, не отвлекало. Мало, правда, прошло еще этого целительного времени. Да и не хотелось мне, по правде говоря, ничего забывать и вообще – исцеляться. А чего хотел – представлял себе довольно смутно. Во время длительных прогулок с сыном, дремавшим в своей коляске, пришел все же к выводу, что надо чем-то заняться, чем-то отвлечься. Чем-то, что заставило бы не только переменить обстановку, но и пережить какой-то стресс, какую-то, может быть, и опасность. Особо рисковать из-за Мишки я не мог, ну, да понадеемся на извечное русское «авось». 

Через два дня после приезда родителей, я вылетел в Сибирь. 

_____ 

Встряска. 

Круг деятельности в самолетах у меня стандартизован. Или читаю, или общаюсь с соседями, или сплю. Последнее – чаще всего. Читать не хотелось, на общение с соседкой я был не настроен, так сказать, в принципе. Откинулся в кресле и заснул. Помнится, последняя мысль была о стюардессах: смотрелись они несколько необычно. Чувствовалась в их подборе определенная тенденция. Все девочки рослые, стройные, но отнюдь не тростиночки. Даже в лицах что-то общее – все немного скуластые. Что-то нерусское. Сибирячки! 

Прилетели, получили багаж, а дальше нужно было добираться поездом. К моему удивлению, билеты взял без всяких проблем. Передо мной в очереди к кассе стояла молодая женщина, очень похожая на только что виденных мною стюардесс. Ну, разве, что не такая высокая. В темно-сером строгом костюме, в белом облегающем свитерочке, темноволосая. Лицо милое, слегка озабоченное. Поскольку мы стояли рядом, то не заметить меня она, конечно, не могла. Взяв билет, пошел к выходу и снова увидел ее. Что-то она прятала в сумочку. Рядом стоял внушительный чемодан. Билет она взяла до следующей станции после моей. Попутчица. У меня мелькнула чисто прагматическая мысль: приезд с такой девушкой был бы отличным прикрытием. К тому же, она миловидна, хотя и не совсем того типа, который мне обычно нравился. Вздохнул поглубже и обратился к ней. 

– Здравствуйте. Я случайно заметил, что вы едете почти туда же, куда и я. Скажите, пожалуйста, вы местная? То есть я хочу сказать – из тех мест? 

Пауза. Внимательный оценивающий взгляд. Видимо, решала задачу: хочет познакомиться (на входящем в моду сленге – «клеится») или действительно какие-то проблемы? Наконец комплекс ощущений от моей личности привел ее к мысли, что, не исключено, человеку действительно нужна какая-то помощь. 

– Да, я из этих мест. А вы туда по какому делу? – Очень приятный голос! 

– Никакого дела у меня нет. Это я отпуск так провожу. Брат мой в лагере тут сидел – много рассказывал. Захотелось посмотреть на эти места. 

Она молча пожала плечами: дескать, в чем же проблема? Я продолжал очень серьезно. 

– Сам я с юга. Работаю преподавателем. Брат говорил, что люди у вас не такие, как у нас. 

Она подняла чемодан, и мы пошли к выходу на привокзальную площадь. 

– Вы, может быть, заняты, а я вас отвлекаю?  

Что-то коряво у меня получается. Кажется, сейчас будет полный «отлуп». Но она ответила вполне по-дружески. 

– Да нет! До поезда еще часа три. Можем посидеть в скверике. 

Ура! Попытался взять у нее чемодан, но она мои услуги резко пресекла. Сели на скамейку, которая когда-то была зеленой. 

– Люди у нас как люди. Не знаю, какие у вас. 

– А можно снять комнату или хоть угол на пару дней? 

– Конечно, вы не первый, кто сюда приезжает. 

– И еще скажите и уж извините, если невпопад. У вас там в тайге безопасно? 

– А вы боитесь? – В ее словах прозвучал вызов. 

– Если есть опасность, я предпочел бы о ней знать. Может меры какие принял бы! 

Она посмотрела на меня и усмехнулась. 

– В общем-то спокойно, но без ружья далеко в тайгу не ходят. 

Засмеялась. 

– Я вам свое ружье одолжу, но вы стрелять-то умеете? 

Я посмотрел на нее и не сразу произнес: 

– Все-таки сибирские девушки отличаются от наших. А стрелять я умею. В армии научили. Стреляю из чего угодно. 

Тут я малость прихвастнул. Из системы «Град» или корабельных пушек не стрелял. Из торпедных аппаратов тоже. Она покачала головой. 

– По вас не скажешь. А чем же девушки у нас отличаются? 

– Ну, какие-то более самостоятельные, что ли, рослые. Под горячую руку, наверное, лучше не попадаться. 

Засмеялась. Она хорошо смеялась. Как-то открыто и в то же время сдержанно. И тут до меня дошло, что она очень хороша собой! Почему-то захотелось сказать: настоящая женщина! Вроде бы другие – не настоящие. 

– У меня, – говорю, – предложение: давайте немного походим – город посмотрим, потом поедим на дорожку. Глядишь, три часа и пролетят! 

Она как-то неопределенно пожала плечами. 

– Пойдемте. Да тут смотреть-то особенно нечего. Никаких, знаете, памятников архитектуры или чего такого примечательного. 

Мимо прошли подростки, безобразно ругаясь. 

– Да, сквернословят как везде. 

– Может еще и почище. 

В голосе ее мне почудилась грусть. 

– Пойдемте! Еще насидимся в поезде. 

Я встал и снова взял ее чемодан. На этот раз она не возражала. 

– Где тут у вас базар? 

– Совсем рядом, но что на базаре-то интересного? 

– Что продают, чем люди живут. Я, к примеру, очень хорошо знаю свой базар, а у вас что? Кедровые орехи? 

Она улыбнулась, и мы пошли. Откровенно говоря, я не очень преуспевал в желательном мне направлении. Хотя деловая его составляющая явно начала уступать составляющей сексуальной – почему-то очень не люблю это слово. 

На базаре было пустынно. Из мною ранее неизведанного был турнепс, но вид у него был какой-то неаппетитный. Моя новая знакомая обещала угостить меня им дома. Каким это образом я даже не понял. Потом и она это поняла и поправилась: «В деревне». 

Тир! Я воспрянул духом. В нашем затухающем и поминутно обрывающемся диалоге это был шанс. Зашли. Посетители отсутствуют. Какой-то старикан с ленивой небрежностью подал мне разболтанное духовое ружье. Правда, безропотно заменил его по моей просьбе. Первые три выстрела я счёл пристрелочными, поскольку промазал. Зато семь последующих выдал без промаха. Она выдала два из четырех. Расплатившись, вышли. 

– Очень давно не стрелял. Кабы мой сержант увидел – сказал бы пару слов. 

– А что вы преподаете? 

– Технические дисциплины: электронику, вычислительную технику. А вы? 

– Всего понемножку. Больше литературу, русский язык. У нас восьмилетка. Снова наступил опасный перерыв в общении. Мы как раз остановились у некоего подобия ресторана. 

– Зайдем, поедим на дорогу? 

– Нет. Я, пожалуй, пойду. 

Что-то говорить и тем более возражать я не стал. Подал руку и на прощанье представился. Ее звали Наташей. 

За столиком, в ожидании заказа, я размышлял о своем поражении. И впрямь, ну зачем я ей нужен? Красивая девушка, безусловно замужем. К флирту с первым встречным совершенно не расположенная. На кой чёрт я ей сдался? А об отсутствии у меня способностей профессионального соблазнителя я уже давно убедился. Что ж… Реальности нужно принимать спокойно. 

Поев нечто бифштексоподобное (ну и слово!) и запив желтоватой мутью под названием «чай», пошел побродить по городу. Однообразные бревенчатые двухэтажные дома. Изредка – безликие пятиэтажки, и уж совсем редко облезлые старинные особняки с множеством «архитектурных излишеств». В магазинах еще более пусто, чем у нас. Зато и очередей нет. Очередь была только в большом гастрономе за водкой. В одни руки давали не больше двух бутылок. Зачем-то взял и я. В деревне может пригодиться. Из чего они, интересно, самогон гонят? Может, как раз из этого турнепса? 

В киоске запросто купил «Иностранную литературу». У нас это куда сложней! Послонявшись еще немного, поплелся на вокзал. Устроился на перронной скамейке и начал перебирать впечатления дня. Наташа. Какая приятная женщина! Чувствуется, что учительница. Что ж, придется работать без прикрытия. Достал журнал и погрузился в «Замок». Кафку у нас печатали очень скупо. 

Она подошла примерно через полчаса и села рядом. 

– Что это вы с таким интересом читаете? 

Я показал. 

– О чем это? 

– Очень трудный вопрос. 

Минут десять я разглагольствовал о творчестве Кафки. Понял, что в ее мире кафкианских ситуаций, пожалуй, не бывает. Становилось жарко. Она встала и сняла с себя пиджак. Глянув на ее фигуру, я простил ей и Кафку, и Лорку, и почти всю западноевропейскую литературу. Кстати, Лорка в журнале был, и я ей его прочел. Понравилось. Тогда я прочел ей на память еще что-то из Лорки и удостоился похвалы: «С вами так интересно!» Достала из сумки журнал, раскрыла его и положила мне на колени. Сикстинская мадонна Рафаэля. Довольно скверная репродукция. 

– Скажите, вот вы, по всему видно, образованный человек. Я понимаю, что красиво, но не настолько же, сколько об этом говорят! Объясните, пожалуйста, что тут такого особенного? 

Долго вглядывался в дряную репродукцию, пытаясь восстановить в памяти реальную цветовую гамму. Я много знал про эту картину, и меня хватило минут на десять. Говорил с искренним чувством, проникновенно. Что уж тут скажешь? Ведь действительно прекрасно и по форме, и по содержанию. Я даже как-то расчувствовался, и она это, по-видимому, почувствовала тоже. 

– Как хорошо, что я вас встретила! Такого я еще никогда не слышала. Вот бы вы у нас в школе выступили! 

– Я же не профессионал. Технарь я. Техникой занимаюсь. 

Чуть наклонив голову, она смотрела на меня не отрываясь. Мне стало как-то неловко. К счастью, подали наш состав, и мы пошли садиться. Ветерок трепал ей волосы. Она была чудесно сложена, и смотреть на нее живую было даже приятней, чем на всемирно знаменитую мадонну Рафаэля. 

Когда мы очутились одни в купе, я сказал: «При некоторых обстоятельствах вы могли бы слушать такое каждый день». 

Она достала снова журнал с репродукцией и, видимо, приготовилась увидеть то, что я столь темпераментно рассказывал. Удивленно посмотрела на меня. 

– Пока не надоест, – добавил я. 

– Это как же? 

– Но для этого вам пришлось бы выйти за меня замуж. 

Она засмеялась и покраснела. 

– Мужа своего я давно прогнала, но что скажет ваша жена? 

– Моя покойная жена была ко мне искренне привязана. Думаю, она бы мой выбор одобрила. 

Она смотрела на меня и смущенно улыбалась. 

– Выйдите, пожалуйста, я переоденусь. 

Когда она вышла в спортивном костюме, я сказал, что теперь моя очередь. Особенно переодевать было нечего. Сменил туфли на кеды и натянул спортивные брюки. Когда я вышел, то застал довольно неприятную картину: какой-то типчик, в изрядном подпитии, держал ее за руку, которую она безуспешно пыталась высвободить. Лицо её было искажено. Блондин в усиках что-то говорил, слащаво ухмыляясь. Удача! – мелькнуло в голове. 

– Отпусти девушку и извинись. 

Он глянул на меня, видимо соизмеряя ширину наших плеч. Наконец, скривив губы, прошипел: «Пшёл отсюда!..» Странно. Впечатления хлюпика я не производил. По-видимому, малый перебрал изрядно. Руку он ее не выпустил, и это давало мне определенные преимущества. Я двинул ему в подбородок, надеясь, что затылком о стенку он догадается удариться сам. Кажется, я перестарался. Глаза у него помутнели, и он начал сползать на пол. 

– Наташа, зайди в купе и быстро собери вещи. 

Она послушалась, а я пошел за проводником. Скандал, а тем более драка были мне совершенно ни к чему. Проводник только глянул и тут же постучал в ближайшее купе. Оттуда выглянул какой-то тип. Увидев блондина, который и не пытался подняться, засмеялся и, сказав что-то невидимым мне приятелям, пошел по проходу. Вышел еще один парень, в майке, и вместе они поволокли блондина к себе в купе. Я тоже ретировался. 

– Наташа, кажется, нам лучше сойти. Их много, и дело может кончиться серьезной дракой. 

– А здорово вы его! 

Я пожал плечами. 

Быстро собрались и перебрались в тамбур соседнего вагона. 

Было уже сумеречно, когда мы очутились в помещении маленького вокзальчика. До следующего поезда еще пять часов. Немного погуляли по пустынному перрону, но становилось прохладно. Наверное, ничто так не сближает мужчину с женщиной, как ночь, проведенная вместе. Пусть даже на жесткой вокзальной скамейке. Наташа спала на моем плече. Я обнимал ее, получая огромное наслаждение. 

Дежурный по станции прошел мимо и, натягивая фуражку, кратко обронил: «Ваш прибывает». Пришлось будить. Она не сразу приходила в себя. 

– Хочешь, я тебя отнесу на руках? 

3асмеялась, и мы побежали на посадку. 

Было еще темно. Зашли в какое-то купе и уселись на нижней полке. Судя по храпу, мы тут были не одни. Я обнял ее за плечи, привлек к себе и сказал: «Можешь продолжать спать». Она тихонько засмеялась, но продолжала сидеть, прижавшись ко мне. Через некоторое время заметила: «Сон пропал. Слушай, у меня в той деревне тетка дальняя. Я тебя могу к ней пристроить. Потом доеду на «попутке». 

– Спасибо. Жаль, однако. 

– Чего жаль-то? 

– Что ты уедешь. Можно я потом к тебе заеду? 

– Это когда потом? 

– Дня через два, я полагаю. 

– Знаешь, – она высвободилась из моих объятий, – у нас сексуальная революция еще не произошла. А мне здесь жить и работать! 

– Ну не можем же мы просто так взять и расстаться? 

Она молчала. 

– Я все равно приеду, а то всю жизнь себе не прощу. 

– С кем сына-то оставил? 

– С родителями. 

Помолчали. 

– Я немного поспала, а теперь ты поспи. 

– Да что уж тут спать! Расскажи мне о себе. 

– Так и рассказывать нечего. Институт закончила, мужа прогнала и домой вернулась. Год проработала. Мать у меня. Отец из ссыльных был. Умер. Дочке третий год. С мамой она. Полдня школа, полдня матери по хозяйству помогаю. Вечером – тетрадки и телевизор. И так каждый день. 

– Почему такая видная женщина не замужем? Или у тебя есть кто? 

– Да нету никого. В деревне нынче из неженатых детишки только да пьяницы. А у вас что, женщин не хватает? – в голосе у нее появилась какая-то резковатость. 

– Скорей наоборот. 

– Ко мне, значит, по привычке тянешься? 

Я молчал, собираясь с мыслями. 

– Мне кажется, что если свободный от обязательств мужчина встретит тебя и не потянется, так его лечить надо. Это раз. Я, как ты наверное заметила, не тот, от которого женщины шарахаются… 

Услышал, как она усмехнулась. 

– Уж поверь на слово, что с кем время провести я всегда найду. Но у нас же с тобой не об этом речь! 

– Ты думаешь? 

– А, в общем, не обязательно все словами описывать. Нравишься ты мне. Оттолкнешь – ну, что поделаешь! Не пропаду, конечно. Не судьба значит. Ничего ведь необычного. Одинокому мужчине глянулась красивая женщина. Вот и потянулся. Тому рыжему ты тоже глянулась. Наверное, зря я его так сильно… 

– Мне ты тоже глянулся, а то сидела бы я сейчас с тобой. Но ведь я тебя не знаю, и ты меня не знаешь. Мало каким человек может казаться! Расскажи мне про свою жену. 

– Нет. Извини, это тема закрытая. 

– Понимаю. Прости. 

– Сыну твоему сколько лет? 

– Годик скоро. Такой славнющий! 

Было довольно прохладно. Мы шли редколесьем в сером сумраке. Наташа спросила: «У тебя документы какие с собой есть?» Не очень приятный вопрос, но ответил спокойно. 

– Конечно. Паспорт, пропуск на работу. Удостоверение члена общества «Знание». – Это ее обрадовало больше всего. 

– Лекцию какую-нибудь прочесть у нас в клубе сможешь? 

– Конечно. Без проблем. Могу что-нибудь антирелигиозное, могу о международном положении. Только на кой черт людям это нужно? Никто же не придет. 

– Деревни ты нашей не знаешь. К нам редко кто приезжает. Придут на нового человека посмотреть. Кем же мне тебя тетке-то представить? Врать не люблю. Ладно, скажу – учились вместе, и приехал ты к нам лекции читать. Тут не очень-то повыступаешь. Во всей деревне почитай и тридцати человек не наберется. А наше село большое. 

Лесок внезапно кончился, и мы очутились на краю деревни. Наташа высвободила свою руку и взяла у меня чемодан. Теперь мы шли по улице. Деревянные почерневшие дома стояли на довольно большом расстоянии друг от друга. 

– Если хочешь, я за тобой на мотоцикле приеду. Ты мотоцикл водишь? 

– Вожу, хотя давно не ездил. У меня машина. Приезжай, конечно. Очень буду рад. 

– Послезавтра утром приеду. 

– Сколько тетке заплатить надо? 

– Сама не знаю. Наверное, ничего не надо. 

– А магазин тут есть? 

– Три раза в неделю открывают. 

Хлеб привозят, крупы кой-какие. Старики тут в основном живут. 

Дом обычный, бревенчатый, очень старый. Тетка в радости. Немного поели. Я достал бутылку и консервы. Потом вышли с Наташей погулять. До ее поезда еще долго, а попутки, тетка сказала, сегодня навряд ли будут. За селом метрах в пятистах начиналась зона. Обрушенные бараки, обрывки колючей проволоки. В голове у меня карта, и все вокруг понемножку становится на свои места. 

– Может зря мы это? 

– Ты по поводу моего приезда к вам? 

– Да. Может не надо? 

– Мне надо. Даже очень. Тебя неволить не могу, а то просто увёз бы, и весь сказ. 

Она засмеялась. 

– Так я тебе и далась. 

Она была уже не в городских туфлях, а в стареньких кедах. Подала мне руку и пошла по поваленному стволу. Где-то с метровой высоты спрыгнула, но я поймал ее в воздухе. Немного понес на руках (было, было!) Когда опустил, с усмешкой посмотрела на меня, но ничего не сказала. 

– Пожалуйста, обязательно приезжай. 

Молчит. 

После ее отъезда завалился спать. На ужин допили мы с теткой Полиной бутылку, и снова заснул. Тетка пыталась расспрашивать. Главное, что ее интересовало, – это мои с Наташей отношения. Туманил, как мог. Наташу она хвалила, но считала, что жизнь в деревне для нее погибель. «Замуж девке надо, а какие у нас женихи нонче? Кто побойчее, все в город умотали». 

Проснулся как бы толчком. Тихонько выбрался на улицу. Темно, звезды. Иду по той же дороге, по которой вчера гуляли с Наташей. Стараюсь не шуметь, хотя опасности не ощущаю. Интересно. Столько приключений! Слева внизу зачернели бараки – остатки лагеря. Становилось понемногу светлей. Зона сплошной вырубки кончилась. Началось мелколесье. Примерно через полчаса показался мой главный ориентир – нависшая над речкой скала. Достал карту и начал спускаться к реке. Нашел быстро, но копать не стал. Отошел метров на пятьдесят и затаился между деревьев. Никого. Тихо. Минут через десять приступил к делу. Пистолет положил рядом и накрыл тряпочкой. Наган Саркисыча за поясом. Звякнуло. Обкопал со всех сторон и с трудом вытащил солдатскую фляжку. Проверять не стал – вес был достаточно убедителен. Спрятал в торбу. Закопал и заровнял. Снова прислушался. Вроде никого. Как-то уж очень все просто получается!.. Снова пошел по склону. Стало совсем светло. Вот тут-то и могли перехватить. Вчера тетка рассказывала, что приезжают сюда бывшие зеки и вот так же ищут захоронки. Так что про меня догадаться не сложно. 

Внизу снова показался лагерь. Залег в небольшую лощинку и стал наблюдать. Ну, прямо тебе игра в какую-нибудь «Зарницу». Сверху всё отлично просматривалось. Уже хотел идти дальше, как увидел их: трое, растянулись цепочкой. В руках ружья. Достал свою складную подзорную трубку. Ну и рожи! У того, что по центру, – нарезной карабин. Против него мой ТТ – пустяк. До ближайшего было меньше ста метров. Почему они не прочесывают выше? И в тот же момент я почувствовал, что и справа от меня кто-то идет. Отполз в центр уж очень мелкой лощинки и замер, сжимая рукоятку пистолета. – Прошел мимо! Через несколько минут выглянул, но увидел только спину и приклад ружья. Больше вроде никого. Выполз и стремительно побежал… 

Тетка Полина встретила меня в воротах. В каждой руке по корзине. В одной ягоды, а что в другой – не разглядел. Подхватил свой рюкзак и побежал за ней вдогонку к станции. Билет – без проблем. На всякий случай записал ее адрес и оставил записку Наташе. Поезда нет, и напряжение ожидания нарастало. Вдруг послышался нарастающий треск мотоцикла. Через минуту на перрон, в куртке и шлеме, въехала Наташа. Я кинулся к ней. На лице милая улыбка. Я даже про своих преследователей забыл! Собственно, преследователи они, или нет, мне тоже достоверно неизвестно. 

– Знаешь, я договорилась обо всем. Если не раздумал – поехали 

. – Понимаешь, их четверо. У одного нарезной карабин. Мне не выстоять. Если можешь, подвези до следующей станции. По дороге поговорим. 

Несколько секунд она молчала, видимо переваривая услышанное. 

– Садись. 

Пока я надевал рюкзак, завела машину. 

Мы неслись по таежной грунтовке, и нас изрядно швыряло. Разговаривать было практически невозможно. Времени прошло изрядно, когда сквозь деревья я увидел еще один мотоцикл. В том, что это они, сомнений не было. По-видимому, Наташа их тоже заметила. Впервые за всю поездку крикнула мне в пол-оборота: «Они?» 

– Похоже. 

Прибавила газу. Оглянувшись, я увидел их. Теперь они шли прямо за нами. Сомнений уже не оставалось никаких. Парень с карабином сидел в коляске и держал его на весу одной рукой. Второй держал в руке двустволку. Наташа тоже на мгновенье обернулась. Они нагоняли нас и что-то кричали. Я с трудом снял рюкзак и поместил его спереди себя. Грохнул выстрел, и пуля просвистела в опасной близости от моего правого уха. Я заорал: «Сбрось газ!..» 

Они стремительно приближались. Когда осталось метров пятнадцать, крикнул: «Пригнись!» Резко повернувшись, выбросил руку с пистолетом в их сторону и открыл, как нынче говорят, огонь на поражение. Дальше все произошло стремительно: почти одновременно полыхнуло из стволов двустволки, и брызнули осколки розового шлема водителя. Я достреливал обойму, но это было уже не нужно. Их машина резко взяла вправо и на полном ходу врезалась в дерево. Мы продолжали нестись. Наташа оглянулась и, не увидев погони, сбавила скорость. Замелькали избы, потом пристанционные постройки. Машину она остановила у какой-то будки. Я молча слез с седла. Она тоже. Мы стояли друг против друга. Молча. 

– Прости, что втянул тебя в такие неприятности. Говоришь, в общем, спокойно у вас? – я ухмыльнулся. Она молчала, разглядывая меня в упор. Дружелюбием от этого молчания не веяло. 

– Пожалуй, у меня не было другого выхода. На добрых людей они не похожи. 

Она продолжала молча меня разглядывать. 

– Послушай, я ведь ни в чем не виноват и вижу их второй раз. Это они первыми открыли стрельбу. Что мне оставалось делать? 

Она продолжала упорно молчать. 

– Наташа, не молчи! – я сунул руку в карман и зачем-то достал свой пропуск. Она глянула и, видимо, прочла. 

– Если будут какие неприятности – приезжай немедленно! Я все устрою. С дочкой приезжай. Если неприятностей не будет – все равно приезжай. Твой адрес у меня есть, и я обязательно напишу тебе. Не хочу тебя терять. Особенно после этого. Ты ведь мне жизнь спасла! О деньгах не думай – пришлю сколько потребуется… 

Она как-то странно сжала губы и начала садиться. Я быстро писал свой адрес. Взревел двигатель. 

– Иди скорей. Твой поезд подходит. 

Я догнал ее на повороте и сунул адрес в карман куртки. Потом развернулся, побежал к перрону – поезд уже подходил. Дальше все не интересно. Домой добрался без всяких приключений. 

____ 

Уже в день приезда я гулял с Мишенькой, и все происшедшее казалось мне сном дурным. Наиболее яркими впечатлениями были посвист пули вблизи правого уха и впечатление от Наташи. Первое представляло сложную комбинацию приятного с неприятным. Был на волосок от гибели (будоражит психику) и сравнительно благополучно ушел от неприятностей. Пребываю нынче в комфортной нестреляющей зоне. Что до Наташи, то мне она представлялась не просто красивой, статной женщиной, но и личностью, внушающей симпатию и уважение. И что мне с ней дальше делать? Хотелось затребовать ее немедля, но ведь меньше суток знакомства! Правда, – какие сутки! А до конца отпуска еще оставалось пару недель, и их можно было использовать!.. 

____ 

На следующий день пошел в филармонию. Какой-то солист из Москвы. Получил большое удовольствие. Исполняли третий фортепьянный концерт Бетховена. Времена, правда, уже не те, и победительная поступь человечества, неотвратимость торжества всего светлого уже не кажутся столь убедительными, по крайней мере, в обозримом будущем, но вот печалей и трагедий у нас и нынче даже в избытке. А в третьем концерте есть всё. Второе отделение было для меня сложней. Мои отношения с Вагнером как-то не сложились. И не из-за Гитлера, который его очень любил. Подумаешь! – Гитлер и Достоевского почитал! Просто столь возвышенно-патетический и масштабный образ мышления в музыке мне не импонирует. Предпочитаю нечто камерное. Впрочем, отдельные фрагменты просто великолепны, но вот целостного восприятия у меня нет. 

При выходе наткнулся на знакомую компанию. Пригласили в гости. У нас, говорят, как раз одна девушка без пары. Познакомили с девушкой. Преподает в музыкальном училище. Блондинка, с тонкими чертами лица и несколько великоватым носиком. Лена. Мне было как-то все равно. Сидеть дома одному не хотелось. Завязался вежливый разговор о концерте. Довольно самонадеянно я заявил, что пора бы нашему оркестру немного встряхнуться. А кое-кого я бы просто выставил. Да и солист приезжий не слишком выкладывался. 

– Да вы суровый критик! А кого выгоним? 

– Из скрипичной группы кое-кого. 

– Вас успели проконсультировать или вы действительно так тонко чувствуете? Вы, кажется, преподаете электронику? Но, знаете, я с вашей критикой вынуждена согласиться. 

– А откуда вы про меня знаете? Мы вроде бы никогда не встречались… 

– Говорили как-то про вас. Пытались меня за вас посватать. 

– Но вы отчаянно противились. И надо же вам сегодня так неудачно попасться! 

Она засмеялась, глянула на меня эдаким сканирующим взглядом и заметила: «Ничего страшного. Я думаю – всё будет без проблем» 

– Ну, если вы уже признались, что вас за меня сватали, то наберусь смелости спросить: почему такая милая и стройная до сих пор не замужем? 

– Я и сама задумываюсь. Абы за кого не хочется, а принца все нет и нет. А может быть, что-нибудь на гормональном уровне! 

Она улыбалась. Приятная девушка! 

– Что ж, – сказал я, – пара смелых экспериментов могла бы дать четкий ответ по этой проблеме. 

Она покосилась на меня и ничего не ответила. 

– Давайте зайдем в «гастроном» и возьмем что-нибудь к столу.  

Зашли. При ярком свете моя спутница все равно смотрелась хорошо. Она была всего на полголовы ниже меня, и с такой тонкой талией, что мне захотелось тут же ее обнять. Я взял пару бутылок вина и конфет. Купили какую-то ужасную сиреневую сетку и сложили в нее свое имущество. Когда мы вышли, я сказал по своему обыкновению: «Позвольте предложить, сударыня, вам руку!» Она взяла меня под руку, и мне это было приятно. 

– Давно что-то никто со мной стихами не разговаривал. И смотрели вы на меня как-то странно в магазине! Какие-нибудь злокозненные намерения? 

– Если желание обнять девушку за ее сверх тонкую талию – это нечто злокозненное, то да. 

Она засмеялась. 

– Нет, это еще в пределах. А с кем остался ваш сын? 

– Вы и про сына знаете? Сын, надеюсь, мирно спит под присмотром бабушки. 

– А он ночью не беспокоит вас, или опять бабушка? 

– Чаще всего мы с ним по ночам одни. Бывает, беспокоит, но что поделаешь! Терплю. Любовь – это еще и терпение. 

– Вы его очень любите? 

– Это вас удивляет? Сами-то вы любовь к своему ребенку, небось, считаете вполне естественной! 

– Ну, я женщина. Мужчины далеко не все таковы. 

– Перед вами пример вашего бывшего мужа? Но им ведь все мужское население не исчерпывается! 

– Кстати, а вы откуда про меня все знаете? 

– Если обещаете не сердиться – признаюсь. 

– А это для вас так важно? 

– Да. 

– Странно. Мы и знакомы-то меньше часа. Так откуда? 

– Я просто угадал. 

– Да вы опасный человек! 

– Только не для вас. Слушайте, а куда мы идем? 

– Не беспокойтесь, я вас не брошу. Сейчас будем на месте. Кстати, я далеко не красавица, так что как прикажете понимать ваши любезности? 

– Я мог бы сослаться на вежливость, галантность, если хотите, но в данном случае это не так. Просто природа такой вариант предусмотрела. 

– Что именно? 

– Чтобы и не красавицы тоже нравились, были дороги и любимы. 

– Вот мы и пришли, – сказала она, резко меняя тему. 

На двери висела табличка: «Доцент Вайсман С. Н.». Я как-то не отреагировал на еврейскую фамилию. Национальность моих знакомых всегда интересовала меня в последнюю очередь, хотя отдавал себе отчет, что за этим порой стоит то, что называется национальными особенностями, которые вовсе не всегда приятны. 

Открыл сам Сергей Николаевич и провел в комнату, где за столом сидело двое средних лет мужчин и две молодые женщины. Несмотря на открытые окна, было изрядно накурено. Количество винных бутылок меня тоже несколько удивило. Познакомились со всеми. Нам налили по полстакана. Почему-то все молчали. 

– Мы прервали какую-то дискуссию? 

– Валентин Николаевич близкий друг Валериана Николаевича, который всегда очень тепло о нем отзывается. 

Мужчина лет тридцати, который представился Изей, сказал:  

– Ну, вот вам случай получить суждение со стороны вполне порядочного интеллигентного человека. Валентин Николаевич, вы, простите, не антисемит? 

– Помилуйте! 

– А как вы вообще относитесь к антисемитизму? 

– Примерно так же, как к русофобии. Я плохо понимаю, что человека можно не любить только за то, что он, скажем, турок, или еврей. Но я помню, что за каждой национальностью стоят какие-то национальные особенности и вполне допускаю, что кому-то они могут не нравиться или наоборот. 

– Другими словами, вы, не будучи сами антисемитом, допускаете, считаете, так сказать, законным национальное взаимонеприятие и, в том числе, конечно, и антисемитизм. 

– Ни в коем случае я этого не считаю. Это – ниже пояса. Чтобы никого не задевать представьте себе, по Фазилю, что живут некие эндурцы. С весьма характерными национальными особенностями и обычаями. Вы будете считать меня недостойным человеком, если я не полюблю эндурцев? 

– Главное – это в чем такая нелюбовь будет выражаться, – вмешался Сергей Николаевич. 

– Совершенно верно. Они мне могут быть очень даже неприятны, но если кто-то попытается их травить или уничтожать, я буду протестовать изо всех сил. 

– А если ваша дочь захочет выйти замуж за эндурца? – это вмешалась одна из женщин. Кажется, ее звали Нина. 

– Да, я буду не в восторге. Но надо все же разбираться конкретно. Я знавал эндурцев – замечательных людей. Во всяком случае, без тех неприятных особенностей, которые меня раздражают. Последнее слово было бы за моей дочкой, но я сопротивлялся бы как мог ее переезду на жительство в Эндурию, где эти особенности господствуют. Учтите, я просто высказываю свое мнение и никому его не навязываю. 

– Значит вы не хотели бы, чтобы ваша дочь вышла  

замуж за еврея и уехала с ним в Израиль, – это вступила уже другая дама. Вообще, мне этот разговор переставал нравиться. Чего они ко мне прицепились?  

– Не могу ответить. Евреи, между прочим, бывают разные.  

Как и представители других национальностей. В диапазоне от высокопорядочных и благородных, до отпетых мошенников и прохиндеев. Это, во-первых. А, во-вторых, я плохо представляю себе жизнь в Израиле. Если там и впрямь засилье раввинов, то не хотел бы. Галаха, гиюр мне не нравятся. 

– У евреев вы тоже видите неприятные вам черты? 

– Разумеется. Как и у русских. Про немцев и англичан говорить не буду, поскольку ни в Германии, ни в Англии не жил, но нисколько не сомневаюсь, что и там живут люди разные. 

– А среди евреев вы жили? – тон беседы становился все напряженнее. 

– Я воспитывался в еврейской семье. Немного говорю на идешь. Дело в том, что мой отчим еврей. Он меня вырастил, я его очень люблю, хотя мы бывает и «скубёмся» по политическим вопросам. 

– А ваша мама? – Они вцепились в меня не на шутку, и мне захотелось их позлить. 

– Моя мама – пример несовершенства Галахи. Судите сами! Моя прабабка-еврейка была замужем за литовцем. Ее дочь – моя бабушка, за русским. Мой родной отец – украинец. Спрашивается, какой она и я национальности? Но, как вы знаете, по законам государства Израиль я считаюсь евреем и имею право на репатриацию… хотя, какой же я еврей? 

Оля засмеялась. Но они не унимались. 

– И все-таки, – продолжал Изя, – что же вас не устраивает в ваших еврейских родственниках? 

– Трудно говорить о родственниках. Я их люблю и не могу быть беспристрастным, но даже они проявляли сердившее меня высокомерие по отношению к «гоям». Будучи, кстати, сами очень простыми людьми и почти все без мало-мальски серьезного образования. Еврейский народ, волею исторических обстоятельств, был поставлен в кошмарные условия и, чтобы выжить, должен был развить в себе особые черты и качества. Не все из них, с точки зрения интеллигентного человека наших дней, приятны. Вспомните Маркса, и что он говорил о евреях! А голова у этого еврея работала очень хорошо. 

– Друзья, – вмешался, наконец, Сергей Николаевич, – хватит о евреях. 

– Действительно, – добавил я, – вы явно не поддерживаете Губермана, который, как вы помните, утверждал, что где только сойдутся пару евреев, там обязательно пойдет речь о судьбах русского народа. 

Занялись русским народом. Потом Сергей Николаевич оседлал любимого конька – футурологию, и к двенадцати мы начали расходиться. Аж голова гудела. В общем, что хотел, то и получил. 

Проводил Лену домой. Сказала, что я достойно сражался. Между прочим, сообщила мне, что отец ее – донской казак, а мать… еврейка. На меня это не произвело ровным счетом никакого впечатления. Приятная молодая женщина. Обменялись телефонами. Я обещал позвонить, но узнал, что завтра она уезжает с дочкой на море. Володя достал мне билеты на послезавтра. Договорились встретиться уже на побережье. 

Дома меня ждала телеграмма: «Все живы жалоб нет живи спокойно прощай Наталья». Нн-даа. Странно, однако. Ведь на полной скорости врезались! Все, наверное, по больницам! Но – молчат. Видно, сошло за дорожное происшествие. Но что будет с Наташей, когда они оклемаются? 

Переоделся, сел чистить пистолет и думать. Не очень красивые оттенки в этой истории. Вроде как, использовал женщину для своих утилитарных нужд и был таков. В действительности – это не совсем так, но какой-то привкус неприятный даже у меня есть. Хорошо, кабы какая-нибудь тюха. Такой и заплатить можно бы. А тут – Наташа. Личность! Мне очень понравившаяся личность. В памяти вдруг возникли слова из популярного шлягера (мне, кстати, очень нравившегося):  

«Ах, какая женщина! 

Какая женщина? 

Мне бы такую!» 

Так в чем же дело? Дело в ней. Вполне могу себе представить, как ее теперь от меня подташнивает. И ведь не без оснований. Хотя особых подлостей я ведь не совершал! Формально, так вообще никаких. И вообще: «Кто без греха – кинь в неё камень». В меня то есть. 

Собрал пистолет, протер. Завтра упрятать все это хозяйство подальше. Перед внутренним взором снова мелькнули брызнувшие осколки розового мотоциклетного шлема. – Повезло! Мог ведь и в лоб влепить. Поднял трубку и продиктовал телеграмму: «Очень скучаю приезжай всё у нас будет хорошо жду и надеюсь отвечай твой Валентин». «Ах, мне бы такую!». Как она тогда на меня смотрела! Человек открылся ей неожиданно с другой стороны, и она не могла сходу решить, с хорошей или с плохой? Последнее, что прозвучало перед уже полным провалом в сон: «И в на кольцах узкая рука…». Причем здесь..? 

. 

Утром все о том же. Не было у меня другого выхода! Они, вероятней всего, пристрелили бы нас! А может и нет, но не проверять же? В доброту и снисходительность людей, стреляющих в тебя, верится как-то слабо. Весь день провел с Мишкой. На следующее утро улетел на Юг. 

______ 

Горные дороги переношу не очень хорошо, но пока я спускался к разбросанным в долине домикам, всё прошло. Пустынно. Видимо все на пляже. Вот оставлю у Лены вещи и тоже отправлюсь на пляж, на поиски. Зашел в симпатичный дворик, поднялся на опоясывающую дом веранду. – Никого. Начал обходить по веранде дом по периметру и вдруг услышал ритмичное поскрипывание кровати. Окна были открыты и ветерок трепал шторы, то приоткрывая, то закрывая для обозрения комнаты. Моя Лена была распластана на широченной кровати, а над ней напряженно трудился некто мускулистый и черноволосый. Н-даа. Впечатление было шоковое. На какое-то мгновение глаза на ее искаженном лице в изумлении расширились, но в тот же миг занавес опустился, и я стремительно ретировался. 

Квартиру с питанием нашел довольно быстро. Вместо койки снял всю комнату, перекусил и, переодевшись, отправился на пляж. Зрелище, невольно подсмотренное мной, было неприятно. Ничем она мне не была обязана, но ведь знала, что я сегодня приезжаю! Как-то не вязалось всё это с её обликом, с впечатлением, которое она на меня произвела. Но я старался выкинуть увиденное из головы. В конце концов – дела житейские, и нечему тут изумляться. 

Под вечер я развлекался, прыгая с волнореза. Вынырнув в очередной раз и, подымаясь по ржавым ступенькам, столкнулся с Леной, как говорится, лицом к лицу. Видимо, она поджидала меня. Мне стало неловко и, бодрым голосом имитируя радость, я воскликнул: «Какая встреча!», – но не удержался и усмехнулся. Она скривила губы и, натужно улыбаясь, сказала: «Ну что поделаешь, бывает! Кто бы ожидал от такой скромной женщины, как я?» 

– Ну, мы и сами себя не очень-то знаем. Не зря ведь говорят, что в тихом омуте черти водятся. К тому же обстоятельства бывают разные. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что ничего я не видел и не слышал? 

– Я понимаю, что ничего уже не изменишь, но ужасно стыдно и обидно. Меньше всего я этого хотела. Этот тип набросился на меня, а я не оказала достаточного сопротивления. Согрешила с ним, хотя предпочла бы с вами. 

Засмеялась и, повернувшись ко мне спиной, медленно пошла прочь. Ну что я мог поделать? Вся эта картина снова промелькнула перед моими глазами, и я прыгнул в воду. 

Утром сбегал на почту, но ничего для меня не было. С соседями я договорился, что если какая корреспонденция, то тут же ее мне пересылать! Весь день прошел в приятном ничегонеделании. Море, дневной сон, лесом покрытые холмы. В лесу же я написал Наташе письмо и в тот же день отослал его. Потом читал что-то из классики – в поселке оказалась очень не плохая библиотека. Когда стемнело, народ повалил на танцы, а у кого уже было слажено – на лесистые взгорья. Мне всё это было неинтересно, а посему после ужина я направился к морю. Равномерный шорох волн убаюкивал, навевал мысли о бренности нашей суетной жизни и т. д. Безбрежный простор тоже действовал умиротворяющею. Впрочем – это все сугубо личное. Вполне допускаю в аналогичных условиях совершенно иной набор мыслей. Несмотря на темень, в одинокой фигурке на краю волнореза определил Лену. Нарушать ее одиночество я не стал, но когда она проходила мимо, все же окликнул. Подошла и села рядом. К моему изумлению, от нее сильно пахло спиртным – вино тут продавали повсюду. Мне показалось, что она в сильном подпитии. Это было уж очень неожиданно. Неужели так переживает из-за моего невольного вторжения в ее личную жизнь? Как человека успокоить? Начал я, по-моему, не очень удачно. 

– Как проходит адаптация? Где дочурка? Что-то я вас и на пляже не видел? 

Ответила она не сразу. 

– Мне, наверное, придется уехать домой. Этот тип преследует меня, и у него, по его логике, пожалуй, есть на то основания. 

Немного помолчав, добавила: «Так ждала этой поездки, и так все неудачно складывается». 

– Действительно обидно. А вы перебрались бы в другое место. 

– Я уже думала об этом, но заплатила хозяйке вперед, и просто денег не хватит. А дочка! Мы тут скооперировались и дежурим по очереди со всеми детьми. Остальные гуляют. Вот и я сейчас тоже гуляю. Прячусь от своего… любовничка, – последние слова она произнесла с запинкой. 

– Послушайте, а почему бы вам – женщине легкомысленной – не сменить себе поклонника? Я даже предложил бы свою кандидатуру. Вполне безобидную на данном этапе. 

– Что вы? Он же может драться полезть! 

Тут она была права, и эти неприятности были мне совершенно ни к чему. Опять припомнил Талейрана, который предостерегал от следования первому порыву сердца, как самому благородному и нерасчетливому. Но мне было ее жаль. К тому же, она мне нравилась. Да и слово было сказано. Наташа была где-то в ирреальном далеке, а эта милая интеллигентная молодая женщина была совершенно реальна, сидела рядом, хоть руку протяни. 

– Он, конечно, мерзавец, но и я хороша! Стоит расслабиться на минутку и вот… – ее качнуло, и она заплакала. Попыталась встать, но я, ухватив ее за талию, посадил на место. 

– Вот видите! Я таки осуществил свои злокозненные намерения! Леночка, в таком виде никуда идти нельзя. Идемте ко мне. Я занимаю целую комнату один. Уложу вас спать. Неприкосновенность личности на сегодняшнюю ночь фирма гарантирует. А утром, на рассвете, как и положено классической блуднице, вернетесь домой и подумаете, что делать дальше. Говоря все это, я продолжал держать ее за талию, и она покорно прислонилась ко мне. 

– Представляю, что вы должны обо мне думать. 

– Ничего особенного. Для компенсации расскажу вам про себя что-нибудь не слишком благородное. В жизни чего только не бывает! А думаю я, что вы милая и славная, но вот вляпались в неприятность, и нужно вас выручать. Кстати, и деньгами могу ссудить, если согласитесь принять их от меня без лишних слов, а просто по-дружески. 

Помолчали. 

– Вы не женитесь в память о вашей жене? 

Такой зигзаг женской мысли был совершенно неожиданным. Кажется, с романтизмом вышел перебор. 

– Да нет. Я реалист и понимаю, что ее уже нет. Просто не встречаю женщину, с которой хотелось бы не только вместе спать, но и жить. Да и с ребенком моим далеко не каждая захочет возиться. 

Пытаясь повернуть все в менее серьезные сферы, добавил: «От вас так завидно пахнет хорошим вином, что и мне захотелось выпить». Положила голову мне на плечо и сказала: «Я и впрямь как-то не рассчитала! Подумаешь, стакан сухого вина выпила! 

-- Эти мерзавцы туда что-то добавляют. Как минимум – табак, а вы этого не ожидали. Второй пить явно не следовало, – она засмеялась. 

– Обопритесь на меня и пошли потихоньку. 

– Куда? 

– Спать. – Я погладил ее по волосам и поставил на ноги. 

– Что ж, пойдемте. Какая у меня может быть теперь репутация в ваших глазах!.. 

Тему эту я развивать не позволил и медленно повел ее к себе. По дороге рассказывал нечто про Сибирь, тайгу, тамошние нравы, но она, как мне кажется, не очень слушала. 

Комната моя была на втором этаже, и восхождение представило дополнительные трудности. Но мы их преодолели. Мне только пришлось плотнее прижать ее к себе. 

Дома был, слава богу, относительный порядок. Объяснил ей – где что, и усадил на свободную кровать. Она тут же сбросила босоножки и улеглась, свернувшись калачиком. Накрыв ее простыней, я тихонько выбрался на улицу, хлебнув по дороге прямо из баллона изрядную толику. 

Проснулся рано и, стараясь не потревожить, отправился на пляж. Когда вернулся, ее уже не было. Не видел ее и весь день. Зайти к ней показалось мне неудобным. На следующий день я узнал, что она все-таки уехала. Откровенно говоря, я испытал некоторое облегчение. Поплескавшись и побродив по окрестностям, через недельку вернулся домой и снова окунулся (можно – погрузился) в привычную работу. Начался очередной учебный год. 

_____ 

Работу свою я любил, хотя Валентина этого, к примеру, понять не могла. Для меня она осмысляла жизнь. А то, что мои студентки звезд с неба не хватали, меня не смущало. Как ни странно, но даже напротив. Объяснить им порой далеко не простые вещи, чтобы они поняли, доставляло мне удовольствие. А отводить душу в ином направлении я мог с ребятами, которые вертелись у меня в лаборатории и были истинными любителями своего дела. 

Заканчивал я свои дела на работе обычно к четырем. Обедать отправлялся теперь к маме с папой. Потом с Мишуней мы не спеша двигались домой. Если никуда не собирался, то читал, возился с сыном, смотрел телевизор. Затем следовали ритуальные омовения, и Мишка отправлялся спать, а у меня появлялось уж совершенно личное время. Чаще всего опять читал. Если собирался куда-нибудь, то с первого этажа призывалась баба Маня и вполне успешно возилась с Мишкой, ожидая моего прибытия. За что платил, конечно. 

В первую же субботу нанес визит Валерию Николаевичу. Главная новость состояла в том, что Валентина на днях возвращается. Как ей там удалось открутиться? Я, в общем-то, был рад. Попытка В. Н. достать из буфета рюмки окончилась плачевно. Вся дверца вывалилась, едва он за нее взялся. Пока я ее чинил, В. Н. развлекал меня экспромтом о ветхости. 

– Все на свете подвержено разрушению своей вещно данной определенности… 

Звучало возвышенно и почти патетически. Попытался снизить велеречивость пассажа. 

– Проще сказать – всё ветшает. 

В.Н. порылся на столе, по-видимому, в поисках источника вдохновения. Нашел и зачитал мне следующее: «Острие стрелы времени ранит всё сущее, и оно ветшает. У ветхости нет обратного хода. Ветхость, обращая наше внимание на конечность существования всего сущего, есть признак временности. Само время открывается человеку в созерцании ветхости сущего и поэтому задевает какие-то струны его души». 

– И что дает облечение прописных истин в столь туманно-звучные словеса? – спросил я, завинчивая очередной шуруп. 

– Зря вы так! Удачно найденная поэтом метафора позволяет порой кратчайшим путем приблизиться к сути вещей! 

– Согласен, но она же может преотличнейшим образом заморочить вам голову. 

– «Стрела времени» – разве плохо звучит? 

Потом мы сели за шахматы. А потом я поехал за Мишкой, которому уже пора было отправляться спать. Еле управился с сыном, которому спать почему-то совершенно не хотелось. Себе я в таких случаях (довольно редких) рекомендую почитать Библию или послушать нечто классическое через наушники. Парадоксальным является то, что и библейские истории, и особенно музыкальную классику я воспринимаю с большим интересом, а поди ж ты! – Засыпаю довольно быстро. Но для Мишки такие приемы явно не годились, так что пришлось, не оригинальничая, выдавать сказки. Стыдно признаться, но в этом жанре, а особенно в устном исполнении, я не силен. 

Когда мой буйный отпрыск наконец угомонился, позвонил Лене. Пригласила на концерт. Её приняли в основной состав оркестра. Беседа была очень милой и без рискованных воспоминаний. Пригласил её после концерта в ресторан. Потом позвонил Володе (моя палочка-выручалочка во всех сложных житейских ситуациях). Все лето обеспечивал меня билетами. Надо сказать, что летом это нешуточная проблема в нашем государстве. Пообещал билеты на неких московских гастролеров. Заказал два, имея в виду уже Лену. В субботу отправился в филармонию. Лена в черном вечернем платье и с какой-то необычайной прической смотрелась хорошо. Играли тоже вполне прилично. После концерта пошли ужинать в ресторан. Терпеть не могу наши провинциальные рестораны. За всю свою жизнь только один раз с приятностью провел время в каком-то Ленинградском заведении. У нас раздражает буквально всё: и нагловатые официанты, и дурацкая громыхающая музыка, но больше всего – публика. Для преобладающего большинства рядовых граждан рестораны с их запредельными ценами были недоступны. Разве что в виде исключения, а посему завсегдатаями у нас, по преимуществу, кавказцы, торгующие цветами, и еще бог знает чем, да местное жулье разных уровней. Весьма малопривлекательная публика. 

После ресторана поехали ко мне, и все у нас было хорошо. Впрочем, к пяти утра пришлось везти домой. Но это в порядке исключения. Отныне субботы мы проводили вместе. Все было бы вполне комфортно, но при редких моих посещениях Лены, меня принимали в качестве потенциального жениха и даже намекали, что процесс надо бы ускорить. Повторялась история с Валентиной. По-моему, Лена вышла бы за меня замуж, так сказать, бестрепетно. Я этого по-прежнему не понимал. Как я уже говорил где-то раньше, по моим понятиям, любовь должна присутствовать. Любовь, а не чисто сексуальное влечение и всякие там меркантильные соображения. Может быть, это и не всегда так уж рационально. Ведь любовь и впрямь порой бывает слепа. И когда этот «охмуреж» проходит (а в той или иной степени он проходит всегда), вдруг обнаруживаешь у своей милой такие черты и качества, что впору за голову хвататься и бежать куда подальше. Но, рассматривая природу человеческую несколько шире, видишь, что алогичность, иррациональность некоторых поступков непрерывно вторгаются в нашу жизнь, в нашу духовную и практическую деятельность, а посему есть часть нашей сущности. Они не устраняют и не подменяют логику, рациональность наших поступков, но образуют с ними некий единый комплекс, и это фундаментальная специфика человека. 

И все же любовь, на мой взгляд, необходима для продолжительной совместной жизни. Вот Зою я любил. Мне всегда даже просто видеть ее было приятно. А с Валентиной приятно в постели. После чего мне чаще всего хотелось, чтобы она удалилась. Объяснять женскую позицию в этом вопросе мне не хотелось, поскольку выглядела она, на мой взгляд, несколько легкомысленно. Или я чего-то недопонимаю? У меня вообще нет такого ощущения, что все-то я правильно понимаю и, соответственно, правильно поступаю. Отнюдь. Меня почти всегда можно переубедить. Были бы аргументы весомы. Но, в конце концов, как-то поступать ведь приходиться! И на основе того понимания, которое есть! Других способов существования, по-моему, просто не существует. Конечно, в действительности всё сложней. Есть фактор степени чувств, и возраст вносит свои поправки, но это уже из энциклопедии или вообще научных трудов. Мне кажется, что Наташу я люблю, но ее ли? Ведь недостаток информации мозг запросто компенсирует удобными фантазиями. Но человек она твердый, тут уж точно. И желанный. Причем не только в постельном смысле. 

А еще через недельку вечерком позвонил Валериан Николаевич и передал трубку Валентине. 

– Какими судьбами? 

– Уволилась. Отпустили с миром. 

– Ирка как-то звонила – предупреждала, что скоро приедешь. 

– Ну, раз Ирка звонила, значит ты в курсе всех моих дел. Ужасно трепливая девка. 

– Насчет всех – я не поручусь, но приблизительно… 

– Осуждаешь? 

– Ни в коем случае. Взрослый человек вправе сам решать свои дела. Ничего уголовного ты, по-моему, не совершала. 

– Нет, конечно. Больше в области нравственности. 

– Как у тебя с работой? 

– Как всегда заботишься? Как это с Зойкой так получилось! 

– Бывает. На душе паскудно, но жаловаться некому. 

– Сын уже большой? 

– Да. Уже разговаривает. Как раз время подходит его купать и спатки. 

– И это ты все один делаешь? 

– Один. 

– Очень любопытно было бы посмотреть. С трудом могу себе представить. Он у тебя в яслях? 

– Нет. С бабушкой и няней. 

– Нехорошо, что ты один. 

– Ты-то тоже одна! 

– Потому и говорю. Со знанием дела. Я тут тебе денег задолжала. Спасибо огромное. Скоро, наверное, не отдам. Ты уж извини. 

– Не бери в голову. Давай лучше придумаем, куда тебя приткнуть на работу. У нас это не так-то просто. Сама знаешь. 

– Давай я сначала сама попробую. 

– Должен с тобой попрощаться. Сын кушать требует. 

– Слушай, я должна все это увидеть. Ничего, если я к тебе зайду на часок? 

– Конечно, двигай. Рад буду повидать. Мы ведь уже года полтора не виделись. 

Она пришла минут через тридцать. Изменилась сильно. Лицо как-то огрубело, приобрело властные черты, которые раньше только намечались. Молодая энергичная женщина. Определенную категорию мужчин такие отпугивают, несмотря на хорошую фигуру. Повозились с Мишкой, который продемонстрировал все свои достижения, то есть отлично поел, немного поговорил и с удовольствием полез ванну. Но попытка тети Вали взять его на ручки не удалась. Уложили спать. Потом позвонила мама с инспекторской проверкой. Заверил, что покормили и искупали. Потом мы засели за технику. У Валентины была набросана статья, которую требовалось дополнить. Сие поручалось мне. Не очень охота было возиться, но все же я принял на себя определенные обязательства. Во-первых, какое-то продвижение в технике. Во-вторых, престижный момент. На работе это производило впечатление. Особенно на начальство. Потом мы поужинали, и идти домой стало поздно. Я не мог ее провожать, оставляя своего малого одного. Самой ей идти не хотелось. Да и развезло ее после пары рюмок. В общем, положение было безвыходное. Постелили ей в гостиной и завалились спать. Под утро она, правда, подвалила ко мне. Когда мы встали, спокойно заметила: «Пусть это тебя ни к чему не обязывает». Немного погодя добавила: «И меня тоже. Ты – единственный мужчина, которому я доверяю и которого по-братски люблю. Гибрид брата и любовника». Что-то новенькое, но размышлять в утренней спешке было некогда. Посмеялись, но ситуация устраивала обоих. Меня во всяком случае. Бремя страстей человеческих мы себе облегчили. 

___ 

С приездом Валентины жизнь обрела несколько иную конфигурацию, но в новом качестве ничего принципиально нового не наступило. Теперь раз в неделю мы собирались и решали с Валентиной дела технические. Она была настроена очень решительно. Ей нужна была кандидатская диссертация. На работу она устроилась действительно без моей помощи. Имея среднее техническое образование, работала сменным инженером. Зарплата довольно жалкая, но ведь у всех примерно так! Инженером ее поставили с учетом записей в трудовой книжке, где было отмечено, что в Казахстане она работала заместителем начальника смены. 

Отношения с Леной шли «по затухающей», хотя жаловаться нам было не на что. По субботам мы по-прежнему выходили в свет, но я замечал, что в разных компаниях начинаю Елену несколько тяготить. Женщине нужно было выходить замуж, и провожать домой ее порой следовало не мне. Со мной перспектив на замужество не было практически никаких. Если такую монотонную жизнь и прерывало какое-нибудь событие, то, как правило, отнюдь не положительное. Кстати, жалобы на монотонность, будь они представлены на суд рядового гражданина нашей страны, могли вызвать и недоумение. А чего вы собственно хотите? Стрельбу и погони? Напряженную борьбу в научной сфере? Или карьерные баталии? Так ведь это дано далеко не всем и не всем доставляет удовольствие. 

Но вернусь к своей жизни и ее монотонности. Конечно, были и всплески. Однажды, после посещения Валериана Николаевича Валентина увела меня к себе. 

– Знаешь, у меня неприятности. Вот! – и протянула мне судебную повестку. 

– И что же ты такого натворила? 

– Опять сошлась со своим бывшим преподавателем и не испытываю при этом никакого смущения. 

Я ухмыльнулся и ждал продолжения. Уже серьезным голосом добавила: 

– Требуют возврата всех денег, выданных при направлении на работу. Подъемные и еще чего-то. Куча денег! 

Для меня это были деньги небольшие, но избыточной наличности мало, а брать деньги со срочного вклада в сберкассе не хотелось. К тому же главный преобразователь золота в наличность – зубной техник, был в отпуске. Организовывать новые каналы не хотелось из соображений безопасности. Проще всего было что-нибудь продать. Возня! Да и «светиться» не хотелось. А в повестке было сказано, что Вальку вызывают в суд по вопросу… Так может быть, вопрос можно как-то урегулировать? Отработала же она два года и не сбежала, а была отпущена с миром! Решили пойти в суд. Приняла нас сама судья – дама пожилая и весьма злобной наружности. Все наши разглагольствования она пресекла самым решительным образом и одной только короткой фразой: «Платить будете?» Я понял, что дальнейшие переговоры бесполезны, и мы удалились. Почему-то я вдруг обратил внимание, что Валентина скверно одета. 

– Ладно, – говорю, – задача будет решаться следующим образом… 

Короче говоря, отнесла Валентина в комиссионку кулон с какими-то камешкам! И получила весьма приличную сумму. Почти три сотни, которые остались после всех выплат, я вручил ей на текущие расходы. 

– Ладно, – спрятала деньги в сумочку, – это в счет моего долга. 

– Это тебе от меня подарок. Тебе нужен деловой костюм и новые туфли. 

– Берешь меня на содержание? 

– Взятку даю. Правда, еще не придумал за что. 

Засмеялась. Поцеловала меня в щеку. 

– Спасибо. Ты верный друг. 

Еще через недельку очередной всплеск. Секретарь директора просит зайти к шефу. Быстренько перебираю свои прегрешения. Хорошего, конечно же, ничего не жду, но и дрожи в конечностях не испытываю. До чего хорошо быть материально независимым! Однако наверняка какая ни будь неприятность. Продолжаю перелистывать дни прошедшие. Был вечер в связи с началом учебного года. Вроде без шумовых эффектов. Была малоприятная процедура пересдачи задолженностей. Все прошло в полном соответствии с достигнутой весной договоренностью. Впрочем, не весной, а летом. В колхоз, кого надо и можно было, уже отправили. Меня нельзя – у меня выпускные группы. А, черт с ним. Вперёд! 

В кабинете всё как обычно. Оказывается, дело в том, что одной девице всё же нужно поставить тройку. Это значит, снова экзамен с заранее известным результатом. Сдерживаю естественное желание послать шефа куда подальше. Дело еще в том, что девица всем известна своей разболтанностью, чтобы не сказать – наглостью. Сдерживаюсь. Понимаю, что зря директор от меня такой жертвы не потребует – на него изрядно надавили. Начинаю торговаться. 

– Владимир Кириллович, но уж очень она нагло себя ведет. И потом, вполне может возникнуть ситуация, что она вообще ничего отвечать не станет. Как тогда? Кто за ней стоит? 

– Валентин Николаевич, зачем вам лишняя информация? Одно могу гарантировать: если мы ее выставим, то комиссия из обкома партии нам гарантирована. Причем, с выводами еще до проверки. 

– Нельзя ли попросить дать ей накачку, чтобы хоть не болтала лишнего? 

– Сложно, но попробую. Мне ведь не начальство звонит, а секретари. Попробую. 

На том и расстались. 

Накачку девица, видимо, получила, и тройку я ей поставил. Приличия были соблюдены. Шеф, встретив в коридоре, пожал руку – это по обыкновению, и сказал «спасибо» – это уже сверх обыкновения. Что ж, ему тоже спасибо. Он мог оформить это все куда грубее. 

Вот всплески нашей монотонности. 

А еще дней через десять получил письмо от Наташи. Откровенно говоря, не ожидал. Читать письмо не стал. Сначала уложил Мишуню спать. Потом прикинул, что там у меня завтра за темы? – Демонстрировал себе выдержку. Потом, наконец, взял в руки письмо. Я ей последний раз писал больше месяца назад. Посмотрел на штемпели – шло письмо десять дней! С чего бы это она про меня вспомнила? Открыл и прочел. Даже не письмо, а скорей записка. «Может, ты и прав, и мы могли бы быть вместе, но, согласись, что после суточного знакомства не ломают так круто свою жизнь, не бросают всё. И хотя я о тебе многое уже узнала, но все же этого недостаточно. Да и люди мы очень уж разные. Я один раз обожглась – больше не хочу, хотя ты совсем другой человек. Иногда вспоминаю о тебе. Рисковый ты парень! Но держался хорошо. А один из банды все же помер. Рыжий, что в тебя стрелял. Но никто не переживает. Скорей наоборот. Но все же приезжать тебе к нам не надо. Уж очень рискованно. Будь здоров. Как твой сынок поживает? Пришли его фото. А что дальше будет – время покажет. С уважением – Наталья».  

Вот, значит, в чем дело. Человека я загубил. И как самочувствие? Ведь смертный грех! Нет, не чувствую никакой вины. Он хотел убить меня, пытался, но не сумел. Не пожалел, или что там, а просто не сумел. Со второго выстрела наверное попал бы. Что ж, хорошо еще без милиции обошлось. А Наташино письмо обнадеживает. Только что она в действительности за человек? Ведь и впрямь мало знакомы. Со временем такие качества могут обозначиться, что за голову схватишься. И это взаимное притяжение куда-то исчезает, и… рядом с тобой совершенно чужая и нисколько не нужная тебе женщина – брр! Но надо было отвечать. А что? Додумать я не успел – телефонный звонок. Как и все нормальные люди, я терпеть не могу, когда меня тревожат в такое время. Звонил телефон теперь вообще всё реже и реже. С родителями я только что расстался. Мишкины приятели еще до телефона не доросли. С Леной мы расстались, а Валин день был вчера! Однако звонил, и пришлось встать с насиженного места, отложив чтиво. Звонил некто Кацнельсон. Кто это – я понятия не имел. 

– Валентин Николаевич, очень хотелось бы продолжить нашу беседу по еврейскому вопросу. Если помните, у Сергея Николаевича мы уже кое-какие проблемы обсуждали. Ваша логика показалась мне убедительной. Да и вообще, не много у меня знакомых, с которыми я мог бы об этом говорить. А мне это, естественно, интересно. Если вам тоже, то мы могли бы встретиться и поговорить в порядке исключения не о судьбах русского народа. 

Стоп! Я, кажется, понял, кто это! Если что меня интересовало мало, так это еврейские проблемы. Не по каким-то особым причинам. Вопрос о судьбах евреев и государства Израиль вполне достойная обсуждения тема, но уж как-то очень неожиданно. В ряду проблем, для меня актуальных, куда важней была статья, которую Валентина из меня выжимала, и еще много чего. До евреев очередь как-то не доходила. Но почему бы и нет? Не так уж я занят! Ладно, пусть будут евреи. 

– Изя, можно поговорить, но сложность в том, что по вечерам у меня сынишка на руках, и подвижность моя ограничена. 

– Вы что, один живете? А где жена, родители? 

– Мой сын и так весь день на бабушкином попечении. Надо же дать старикам отдохнуть от любимого внука. Если хотите, заезжайте ко мне. Вы, кажется, обитаете где-то по соседству? – Договорились на завтра. 

Когда он пришел, было уже около семи. Мишку забрали в гости к Гоше с условием вернуть к девяти в целости и сохранности. Обычно еще и накормят, поскольку Гоша ест плохо, чего про моего Мишку не скажешь. А за компанию… глядишь, и Гоша поест. 

Я таких идей не разделял, но и свои не навязывал. У нас в гостях Гоша ел вполне нормально. А вот Гошина мама мне нравилась, и если бы на нынешний вечерок заменить ею Изю, то было бы очень неплохо. Но это мне на данном этапе «не светило». Пришлось заняться гостем. Ему был предложен кофе в супер-кофейнике, автоматически поддерживающем после закипания заданную температуру, – производство и подарок моих лаборантов. Сигары «Джульетта», коньяк и Шартрез. Изя сострил, что в таком оформлении он готов обсуждать даже проблемы племени Дагонов. Я подумал, что это может быть даже и интересней, но промолчал. После первой Изя спросил: «Что вас в еврейских проблемах интересует больше всего?» Сказать правду было бы невежливо, а посему я выдал: «Уникальность ситуации». 

– Со знаком плюс или минус? 

– Смотря для кого. Для арабов, так явно с минусом. 

– А что они, собственно, потеряли? – Я не специалист по ближнему востоку, я верхогляд и к тому же, как и большинство людей, внушаем. Но обсуждать и доказывать самоочевидные вещи мне неинтересно. Неужели все же придется? 

– Знаете, сначала договоримся о беспристрастности. Спорить с зашоренным человеком, а тем более с фанатиком-ортодоксом – полная бессмыслица. Хотя эту зашоренность и, тем более, фанатизм принимать во внимание приходиться. 

– Согласен. 

– Тогда распределим роли: вы еврей, а я араб. Нет возражений? 

– Ну, пусть так. Вопрос первый. Имеют ли евреи право на свое государство? 

– Теоретически – безусловно, хотя не они одни живут в рассеянии. А практически это зависит от того, как это абстрактное право реализуется практически, кто, чем и сколько за это заплатит. Главная идея сионизма всех оттенков понятна. Ее поддержал даже такой антисемит, как царь Николай, которого (моя бы воля!) я расстрелял бы вторично. Но вот беда! Там уже живут другие люди! Живут, по историческим меркам, так давно, что считают эту землю своей. Хорошо бы получить их согласие. 

– Позвольте, но евреи там тоже присутствовали! 

– По моим сведениям, перед войной их там было от силы тысяч двести- триста, тогда как арабов – миллионы. И, согласно концепции сионистов, съехаться туда должны были еще миллионы евреев. Это неминуемо приводит к вытеснению арабов, хотя есть и какое-то количество свободных земель. Пустыни по преимуществу. Но арабов никто спрашивать не стал. И вы находите нечто необычное в арабском сопротивлении? 

– Позвольте, но, во-первых, это исконно еврейские территории. А, во- вторых, юридически создание государства Израиль санкционировано ООН. 

Он допил кофе, затянулся сигарой и ждал моего ответа. 

– Ваши аргументы не выдерживают критики. Что значит исконно? И когда это было? И, далее: а до евреев там, что, было безлюдное пространство? Ведь нет же! Там жили другие племена, которых евреи частично вытеснили, частично уничтожили, а частично их потомки дожили до наших дней. Само название Палестина, между прочим, дали стране филистимляне. Так что многие нынешние арабы потомки тех самых племён. Итак, со сроком давности тоже сложности.  

Конечно, можно сослаться на бога, который предал их в руки избранного народа, но высшие силы лучше не трогать. Для арабов Иегова не авторитет, а Аллах ничего, как известно из Корана, евреям не дарил. И потом, что начнется в современном мире, если мы попытаемся восстанавливать политическую карту сообразно тому, как она выглядела пару тысяч лет тому назад? Это же полный nonsens! Славяне, между прочим, жили некогда на территории современного Берлина. Но вот для евреев почему-то нужно сделать исключение. Почему? Теперь про ООН. В те времена решения принимали мировые державы. На этот раз случилось почти невероятное: интересы Сталина и Америки как будто совпали. Думаю, что Сталин совершил политическую ошибку. Остальные государства следовали за мировыми державами. Согласно Библии, ошибался даже бог. Что уж говорить про ООН! 

– Так вы считаете, что создание государства Израиль – это политическая ошибка? 

– Не забывайте – я араб! Мне нет дела до моральных красот идей сионизма. К тому же я знаю, что моральная красота идей возможна и при отсутствии в них не то, что логики, но даже и простого здравого смысла. Если быть более точным, то ошибка – это создание его так, как это было сделано. С другой стороны, я признаю, что сделанное даже ошибочно не обязательно требует переделки, возврата на исходные позиции. Всё, опять-таки, зависит от конкретных обстоятельств. У нас, например, депортировали калмыков. Это была безусловная ошибка, но ее исправили. Исправить ошибку с созданием государства Израиль сегодня невозможно. 

– Но если вы, образованный араб признаете неизбежность существования Израиля, то почему вы его терроризируете? 

– Потому что в арабском мире есть другие силы и у них свои интересы и свое видение событий. Это религиозные экстремисты. А что арабские, что еврейские ортодоксы – это не те люди, которых можно убедить в чем-то, противоречащем их взглядам. Это экстремисты – представители выдворенных коренных жителей, которые ютятся в лагерях Ливана и Сирии. 

– Позвольте, но они покинули свои дома из страха возмездия или под влияние ложной пропаганды самих арабских лидеров! 

– Полноте! И вы в это верите? Но даже если это так, почему же их не пускают обратно? А дело в том, что если бы они остались, то государство Израиль попало бы в сложное положение. Широко прокламируя свои демократические, и даже социалистические принципы (на что Сталин, по-видимому, и купился), как они смогли бы править демократическими методами, если большинство народа – арабы их просто ненавидят? Так что они вынуждены были их тем или иным путем выдворить. Теперь же не желая себе лишних неприятностей, они не позволяют им вернуться. Вполне логично. Можно понять евреев, которым надоело мыкаться по свету и терпеть антисемитизм, которого нет, кстати говоря, только там, где нет евреев. Но следует понимать и арабов! 

– И что в итоге? 

– Кровавый исторический тупик. Мирного решения вопроса в ближайшее время ожидать, как я понимаю, не приходится. 

– Из вас мог бы получиться неплохой проарабский идеолог, – в тоне его сквозило раздражение. Я, кажется, перестарался. 

– Давайте поменяемся. 

– То есть? 

– Я теперь буду евреем, а вы… Но араб из вас не  

получится, так что просто послушайте проеврейского идеолога. 

– Мы, евреи, живем на этой земле тысячи лет. Мы  

пережили здесь эпохи подъема и упадка. Побед и поражений. Мы пережили римлян. Ведь даже после страшного поражения последнего восстания Бар-Кохбы и массового изгнания населения в сто восьмом году нашей эры часть населения все же осталась, а еще большая часть вернулась позже на свою родину. Мы пережили византийцев, арабов, завоевавших эту землю в седьмом веке и частично осевших здесь. Потом были турки, и, наконец, англичане со своим мандатом. Нас терроризировали, а порой просто пытались уничтожить, но мы сопротивлялись и выстояли. Выстояли девятнадцать веков гонений и притеснений и выстояли бы еще столько же, если бы было нужно. Сюда вернулись потомки изгнанных некогда, и это их право. Но мы признаем и ваше право на эту землю. В полном соответствии с резолюциями ООН. Мы признаем исторические реалии, даже если они нам поперек души. Ваши мечети стоят на развалинах наших храмов. Вы считаете своими города, которые являются святынями для всех иудеев и христиан. Таковы реальности и мы, повторяю, их принимаем. И все, чего мы хотим, так это чтобы и вы признали реальности, признали наше право на эту землю. И если мы в одиночку выстояли девятнадцать веков, то сегодня, имея в союзниках преобладающее большинство цивилизованных стран мира, выстоим и подавно. А если вы, подстрекаемые экстремистами и религиозными фанатиками, не примете реалий историй, то тем хуже для вас. Да живет в веках эрец Израиль! Лехаим! – с этими словами я театральным жестом поднял и выпил свою рюмку. Изя, слегка ошеломлённый моей патетикой, молча смотрел на меня. На лице чуть склоненной головы играла полуулыбка с явным оттенком одобрения. Наконец, как бы спохватившись, он тоже выпил. 

– Откуда такая эрудиция? 

– Особой эрудиции не вижу, но историю древнего востока я, конечно, читал. Прочел и историю евреев. 

– У вас есть? Дайте почитать. 

– Нету. Но у меня знакомый старик есть. Подпольная кличка – «Радист». Почти всю жизнь провёл на островах Заполярья. Туда на зимовку берут разные книги, а циркуляры об их уничтожении не доходят. Вот он и привез кое-что нам недоступное. Вместе с медвежьими шкурами. 

– Не продаст? 

– Вряд ли. Но спросить могу. 

– Если подвести баланс всему, что вы сказали, то он явно проеврейский. Я прав? 

– Пожалуй, хотя и проарабские аргументы тоже следует принимать во внимание: народ, попавший в такую заварушку, мне искренне жаль. 

– Вы не обидитесь, если скажу, что в такой способности к высказыванию с чувством убежденности взаимоисключающих суждений есть что-то циническое? 

Я задумался. Пожалуй, что-то и есть, но признаваться мне не хотелось. 

– Это же игра? Что до аргументов, то они, по большей части, остаются справедливыми. А вы предпочли бы четкое перечисление pro и contra с четко определенными выводами? Можно и так, конечно. 

Выпили еще ликеру, закусили шоколадом. Я почувствовал, что Изю малость развезло. Немного помолчали. 

– Тускло живем! – он затянулся остатками своей сигары и откинулся в кресле. 

– А вас на подвиги тянет? 

Он как-то с удивлением глянул на меня, и, внезапно переходя на «ты» и словно не замечая моей реплики, продолжил. 

– А тебя не раздражает, что каждый день одно и тоже? Годами! К тому же – вечно не хватает денег! Вечная погоня за дефицитом! Как куда идти – всегда одно и то же нытье: нечего надеть. Просто жизнь отравляет. 

– А работа не отвлекает? 

– Понимаешь, сижу за кульманом. Специалист я средней квалификации, да еще с такой фамилией! Рутина. У тебя веселей? 

– Веселей. Хотя, конечно, пятый раз один и тот же курс читать немного нудно. Но люди разные, и это интересно. К тому же, в лаборатории химичим всякие электронные пустячки. 

– Завидую. Мне до смерти перемен хочется. Податься что ли в Израиль? Теперь выпускают понемножку. Но ведь пока уедешь – все нервы вымотают. И с работы попрут. 

– Ты думаешь там лучше? 

– Материально – конечно. Главное, работу найти. Но для меня самое главное – обстановку сменить. Может в Штаты податься? – он замолчал и налил себе еще. В дверь позвонили, и явился мой Мишка с соседкой. Я уже знал, что зовут ее Вика. 

– Поел, попил и набегался, – доложила она с порога. Я хотел пригласить ее зайти, но видно и у меня реакция стала замедленной. Прежде чем собрался рот открыть, она уже исчезла. Изя сразу засобирался, а я запустил свое чадо в ванну. Купаться – это у нас любимое занятие. Потом был контрольный звонок мамы, и лапушка моя пошёл спать. 

Я навел порядок и сел поразмышлять. Под впечатлением последнего Изиного заявления насчет «тускло живем». Так ведь, ярко жить – и личностью надо быть яркой! Или нет? Скажем, у оперативника из «уголовки» яркая жизнь? Тут специфика работы. Ну, а если ты от природы не яркий? В конце концов, не всем ведь дано! А вот если не дано, с одной стороны, а жить ярко очень хочется, с другой? Скажем, мечтаю править чуть не миром, а «тяну» на помощника бухгалтера. И как тогда? Во что мое недовольство миром выльется? Будет стимулом и движущей силой или отравой жизни? Н-ннда! 

Чувствую, что великих прозрений сегодня явно не ожидается… 

____ 

Ночью меня поднял телефон.Успел подумать – если это Ирка, то я ей сейчас выдам! 

Но звонила Наташа. Сна как не бывало. Слышимость отвратная, но понять, в общем-то, можно. 

– Валентин, у меня тут такие дела, что уезжать нужно. А куда мне ехать – не решу. 

– Наташа, как куда? Ко мне! И чем скорей – тем лучше. Постарайся, чтобы никто не узнал, куда едешь. Бери дочку и приезжай. Как у тебя с деньгами? Телеграмму дай – я встречу. Все у нас будет хорошо. 

– Валентин, я не жить с тобой к тебе приеду. Ты это запомни. Сложилось так, что надо уезжать, а ты вроде обещал помочь, если что. 

– Ты приезжай. Неволить тебя никто не станет. Да ты и человек не такой. А помогу во всем, что обещал. В этом не сомневайся. 

– Лады. Жди телеграммы. 

На этом связь прервалась. 

Было о чем подумать. Ее заявлению, что она не жить со мной едет, я тогда особого значения не придал. Наташа, по моим о ней представлениям, примерно так и должна была сказать. 

Телеграмма пришла через три дня. Очень лаконичная. Дата, номер рейса, подпись – Наталья. 

___ 

Осень. Погода мерзость. Темнело. Увидел ее сразу – рост, стать, прическа. Пытался обнять – протянула руку. Предполагаемый вариант отношений не срабатывал, и следовало перестраиваться. 

– Очень рад тебя видеть, – восторженность убрал, радость приглушил. Усмехнулась. Пошли получать багаж. Молча ждали, пока внушительный чемодан и сумка проплыли мимо нас. Подхватили и пошли к машине. 

– Твоя машина? 

– Моя. 

– Дома у тебя кто? 

– Никого. 

– А сын? 

– Вот сейчас заедем к родителям и заберем, – я как-то тоже перестроился с лирического на деловой тон. – Так что случилось у тебя? 

Ответила не сразу. 

– Когда Серёга помер, угрожать стали. Сами-то тоже покалечились немало. Теперь вышли из больницы. 

– Понятно. Ты думаешь, можно с ними было иначе? Стрельбу-то они начали. Я их знать не знаю. Второй раз вижу. 

– А первый когда? 

– Часа за два до того. Да и то издали. 

Усмехнулась. Я понял, ясного представления она обо мне еще не составила. И если я хочу, чтобы она осталась со мной, мне еще предстоят некие испытания. Что ж, посмотрим. Одно несомненно: помочь я ей обязан. 

– Дочку почему не привезла? 

– Вот осмотрюсь, устроюсь как-то. 

Уже подъезжая к дому родителей, сказал: «Очень я рад тебя видеть». Глянула искоса. Ничего не ответила. Подъехали. Остановил машину. 

– Подойдешь со мной или подождешь в машине? 

– Подожду. 

Не удержался и заметил: «У нас не стреляют». Вернулся скоро с Мишкой на руках. Мама хотела оставить его у себя, но я понимал, что сын мне сегодня необходим. 

Дома тепло, уютно. Мишка сразу побежал к себе за игрушками. Наталья обошла все комнаты. Увидела двухэтажную детскую кроватку. 

– Кто еще спит тут? 

– Для твоей приготовил. 

Закончив осмотр, уселись в гостиной. Я на тахте. Она в кресле, напротив. 

– Красиво у тебя! А кто хозяйство ведет? 

– В основном сам управляюсь. Баба Маня с первого этажа помогает, немного мама. 

– Вот так один и живешь? 

– Вот так один и живу. С сыном. Это, на мой вкус, лучше, чем абы с кем. Прибежал Мишка и, спрятавшись за папиной спиной, принялся разглядывать незнакомую тетю. Наташа ему улыбнулась. Первый раз за все время. Напряженность несколько спала. 

- Пойдём, покормлю, – она встала, – Привезла тут кой чего. Куда положить-то? 

Смотрю на нее, и как-то даже не верится. Невзирая даже на некоторую суровость или, правильнее сказать, отчужденность, смотрится очень даже… слова не подберу. Узкое, слегка скуластое лицо, высокая грудь, темные волосы до плеч. Хорошо смотрится! 

– Наверное, это с моей стороны эгоистично, и цена высока, но уж так мне приятно видеть тебя вот такой и на этом самом месте… 

Усмехнулась. Уже как-то добрей. Или мне показалось? 

– Распорядок у нас на завтра такой: с утра везу малого к бабушке. Туда же его няня приходит. Потом еду на работу. Часа в полтретьего освобождаюсь и занимаюсь твоими проблемами. Твои планы какие? 

– Какие мои планы. На работу надо устраиваться. 

– С работой в городе так: сначала нужна прописка, а уж потом работа, но и прописку без работы не дают. Мы с тобой начнем с прописки. Это потребует времени и некоторых усилий. 

– Отвезешь меня в городской отдел образования. 

– Отвезу, конечно, но сама ты ничего не сделаешь. Впрочем, тебе полезно будет в этом убедиться. 

– Поглядим. У вас посуду-то как моют? 

– Да вот горячая вода. Тебя на трудовые подвиги тянет? Ну, давай. А я позвоню друзьям по твоему делу. 

Оставил ее мыть посуду и пошел звонить Володе. Двери бросил открытыми. Пусть послушает. 

Набрал Володю. 

– Подруга моя приехала. Из Сибири. Хочет на работу устроиться, но прописка нужна. 

– Регистрируйтесь, и какие проблемы? 

– Замуж она за меня не собирается. 

– Зачем тогда приехала? 

– Есть причины. Встретимся – расскажу. 

– Подходи – подумаем, что можно сделать. Она там выписалась? 

– Наташа, ты там выписалась? 

– Да. 

– И чего бы вам не пожениться? Она как смотрится? 

– На мой взгляд, она прелесть. 

– Ладно. Завтра позвони на службу. Встретимся – поговорим. 

Наташа вышла из кухни. 

– Нас завтра приглашают насчет прописки. 

– Сначала схожу в отдел образования. 

– Ты чемоданы распакуй, – взял ее за руку и подвел к двойному платяному шкафу, который стоял в спальне. От Зоиной одежды осталось немного. Несколько платьев, свитерочки и всякое такое. Много места занимала шубка. 

– Это твоей жены? 

– Мне было бы приятно видеть тебя в этом. 

– Меня бы спросил. И что бы твоя жена сказала? 

– Моя жена была хорошим человеком. Она сказала бы: носи, на здоровье, и будь счастлива. 

Оставил ее одну возиться с вещами. Сел просматривать завтрашние лекции. Через некоторое время она вышла в спортивном костюме – том самом. Я отложил свои бумаги и повернулся к ней. 

– У тебя завтра лекции? 

– Как обычно. 

– Сможешь меня утром подвезти, куда я просила? 

– Можно, но встать придется немного раньше. 

– Прибежал Мишка и полез на руки. 

– А к тете Наташе пойдешь? – К тете Наташе он не захотел, но поглядывал на нее весело. Она протянула к нему руки и поманила каким-то особо нежным голосом, которого я еще от нее не слышал. Но Мишка только крепче вцепился в папу. Я сказал, что пора его купать. Купанье проходило, как обычно, бурно. Наташа стояла в дверях и наблюдала всю эту картину. Вытерлись, надели пижамку и отправились в кроватку. На прощанье поцеловал чадо свое ненаглядное, а тете Наташе мы помахали ручкой. 

Снова уселись в гостиной. 

– А ты хороший отец! 

Я неопределенно пожал плечами. У меня было ощущение, что тест по сыну прошел успешно. 

– Если хочешь купаться, то там, в ванной всё найдешь. Спать будешь здесь, а я в спальне, с мальчиком. Пойду перед сном почитаю что-нибудь. Принес ей постельное белье и пожелал спокойной ночи. Несколько погодя она зашла и взяла что-то из шкафа. Слышал, как она мылась. Потом легла. Я одолел страниц десять, которые помогли мне оторваться от мыслей про Наташу, которая вот – рядом. От всего сегодняшнего дня, с его необычной напряженностью, от мыслей насчет дня завтрашнего.  

Проснулся от Мишкиного кряхтения. Включил ночник и посадил сына на горшочек. Всё шло обычным порядком. Чуть скрипнула дверь и вошла Наташа. В длиннющей ночной рубашке. 

– Что тут у вас? 

– Да ничего. На горшочек попросился. Посмотри, он не успел намочить? 

Послушно исследовала Мишкину постельку. 

– Вроде сухо. 

– Ну и отлично. Спим дальше, – положил его в кроватку. 

Неужели он тебя разбудил? 

– Да нет. Я все равно не спала. 

Глянул на часы – пол второго. Задал не самый разумный вопрос. 

– Почему не спишь? Что-то тревожит или просто много новых впечатлений? 

Глянула на меня, чуть усмехнувшись, и молча вышла из комнаты. Было слышно, как она легла. Вышел за ней и присел на постель в изголовье. Погладил ее по волосам. 

– Спи спокойно. Я буду считать, что мне опять в жизни повезло, если ты останешься со мной. 

Высвободила из-под одеяла руку и убрала мою. 

– Иди спать, – сказала с очевидным раздражением. 

Ну что ж… Пошел к себе досыпать. 

______ 

Когда я утром проснулся, она была уже на ногах. Позавтракали. Потом я забросил Мишку к родителям, а Наташу в Управление народным образованием. Чуть не опоздал к звонку. После окончания второй пары, выпроводив студентов из лаборатории, уселся в лаборантской за свой стол перекусить. Приход Наташи меня крайне удивил. 

– Как ты меня нашла? 

Усмехнулась. 

– Ну что тебе сказали? 

– Ты был прав. В деревню – пожалуйста, хоть завтра. 

Помог снять пальто. Пододвинул стул. Она села. 

– Поешь со мной. Или пойдешь домой? У меня еще одна пара. 

– Можно я посижу здесь? 

– Конечно, но тебе надо поесть. 

– Ничего со мной не сделается. А ты ешь. Тебе еще работать. 

Заботится! Что-то новое. Слушать ее я не стал, а подвинул бутерброд с котлетой и налил кофе из термоса. 

– Давай по-семейному. Перекуси. 

Уговорил! 

– Ты любишь свою работу? 

– В общем-то да, хотя иногда хочется чего-нибудь новенького. Может быть, в институт перейду. 

Зашел мой лаборант, и мы стали отбирать плакаты к лекции. На следующей перемене зашел в лаборантскую. Она сидела на прежнем месте и читала какой-то журнал. Я подумал: красивая женщина! Но что-то у нас не клеится. 

– Не скучно? Потерпи еще один урок. 

Домой некоторое время шли молча. Наконец я спросил:  

- Ну что ты решила? Будем организовывать прописку? Надо решать. Мой приятель просил сегодня позвонить. 

Она молчала. Я начал немного злиться. 

– Проще всего было бы, если бы ты вышла за меня замуж. Но у меня такое ощущение, что я тебя несколько разочаровал. Что ж, насильно мил не будешь, это я понимаю, но на мою помощь всегда можешь рассчитывать. 

С полквартала молчала. 

– Не понимаю, зачем я тебе? У вас, гляжу, столько красивых девушек! 

– В том-то и дело. Были бы чувства – не было бы вопроса. Но, может быть, не будем спешить? Поживем – разберемся. На работу тебя устрою, дочку привезешь. 

Она молчала. 

Вечером позвонил приятель – собиралась компания в театр. Сказал, что посоветуюсь с подругой и перезвоню. Наташа пожала плечами и сказала, что ей не в чем идти. Вынул из шкафа и разложил на диване Зоины платья. Испытывал при этом изрядное внутреннее напряжение: ну, сейчас она мне выдаст! Но пронесло: отобрала два и пошла в спальню. Думаю, что примерять. Довольно долго она это делала. Наконец вошла. Хороша! Ах, как хороша! Говорит, что немного узковато, но со стороны казалось, что только лучше подчеркивает фигуру. 

– Как тебе хорошо в нем! Что значит – красивая женщина! Что ни оденет – во всем хороша. 

Она слегка покраснела. Лед, кажется, тронулся. Подошел и обнял за талию. Мягко отстранилась. 

– Машинка у тебя швейная есть? 

Села что-то пороть и шить. Мишка залез-таки на верхнюю кроватку, но опуститься не мог и уже начал хлюпать носом. Пришлось выручать. Потом он залез под стол и пытался вылезти между Наташей и машинкой. Наташа смеялась. Потом вытащила его, взяла на руки и закружила по комнате. Мишка был в полном восторге. Ну, прямо тебе домашняя идиллия! Воспользовался моментом, обнял их обоих и по очереди поцеловал. 

– Возьми его, пока я не закончу. 

Потом ужинали. Потом купали Мишку. Уже вдвоем. – Вот-вот! – подумал я. Верной дорогой идете, товарищи! Когда Мишку, наконец, уложили, Наташа тоже прилегла на тахту. Бессонная ночь, по-видимому, сказывалась. 

– Ты не против, я, наверное, тоже лягу. До того спать хочется! 

Я, разумеется, был не против. Переместился со своими книжками на кухню. Странная какая-то ситуация. Через часок подошел к ней. Спит. Поцеловал в голову. Никакой реакции. 

Утром все по регламенту. Сказала, что пойдет, посмотрит город и к двум часам вернется. Когда я пришел, она действительно была дома. В домашнем халате. Усадила меня за стол и накормила. Была оживлена и делилась своими впечатлениями о городе. Но когда мы поехали за Мишкой, подняться к родителям не захотела. 

Вечером отправились в театр. Ничего особо выдающегося. Во время антракта впервые взял ее под руку. Собрались приятели со своими дамами и завязался весьма оживленный диспут. Сверкала эрудиция, мелькали имена авторитетов, актеров, режиссеров. Наташа молча слушала. 

Домой приехали сравнительно рано. Попили чаю. Снова напряженный момент отхода ко сну. Молча достала свое белье и постелила в гостиной. Когда я проходил к себе, она уже лежала в постели. Спокойной ночи мне пожелала. 

Через часок и я лег спать. По давней привычке проверил все краны. Подошел к Наташе – вроде спит. Наклонился и поцеловал в щеку. В ответ услышал резкое: «Не надо». Что слова? Главное тональность. Тональность была сродни ледяной воде. 

– Спи спокойно. – Резко встал и ушел к себе. Немного рассердился. Конечно, долго не мог заснуть. Странная женщина. Но «странная» мне нужна ли? Впрочем, виноград у лисы тоже был зелен. С этим и заснул. Проснулся в темноте, почувствовав чье-то присутствие. Хотел проигнорировать, хотел сказать что-то резкое, но тут она прильнула ко мне. Мыслительная часть куда-то исчезла, и все было чудесно. Ни единого слова. 

Утром меня ждал завтрак. Мишка в этот день остался у бабушки. В удобный момент привлек ее к себе и поцеловал. Чуть улыбнулась и, освободившись от моих рук, стала разливать чай. Пока я разделывался с завтраком, сообщила мне, что назначили к десяти часам в том же наробразе. Я вникать не стал. Перед уходом еще раз ее поцеловал и убежал на работу. Что ж, разные бывают люди, но все вроде движется в нужном направлении. 

Я ждал, что она снова зайдет за мной на работу, но не зашла. Дома обнаружил записку: «Прощай. Не сладится у нас. Я уехала по направлению в деревню. Спасибо за гостеприимство. Поцелуй за меня Мишеньку. – Наталья». 

Чудеса, да и только! Впрочем, никаких чудес. Такой вот человек. Не нравится – отойди. Нравится – борись, добивайся. 

На следующий день поехал в этот самый наробраз и без труда выяснил, куда направили Наталью Ильиничну Плетневу. От города часа два на машине. До воскресенья никаких достойных упоминания событий. Выехал рано и часам к десяти был на месте. Нашел быстро: стирка, вид соответствующий – очаровательно милый. Улыбнулся ей. 

– Найдешь минут пять для меня? 

Завела в комнатенку. Темновато. Сели. 

– Наташа, ты приняла решение, и я его уважаю. Надеялся на другое, но… 

Смотрит серьезно и холодно. Впервые потерпел столь сокрушительное поражение. Видно, сам виноват. 

– Я по другому делу. Мой долг помочь тебе. И не только потому, что я люблю тебя… – вскинула глаза, и на лице появилась, как мне показалось, чуть насмешливая гримаска. 

– Зарплата у тебя ерундовая, а ты должна еще посылать домой и за квартиру… Я тут привез немного денег тебе на обустройство и впредь хочу тебе давать еще по сотне в месяц. 

– За что это? Ничего мне от тебя не нужно! 

– Нужно, Наташенька. Иначе ты будешь в трудном положении, и мне будет совестно, тебя же это ни к чему не обяжет. Замуж выйдешь, или как-то прибогатеешь – тогда можно и без меня. 

Улыбнулась как-то печально. 

– От тебя мне ничего не нужно, но спасибо за заботу. 

– Обидно слышать. Я ведь тебе жизнь в какой-то степени порушил, и мой долг помочь. Ты ведь мне помогла не задумываясь! Поверь, для меня деньги это не такие уж большие, а на душе будет спокойней. 

Встала. 

– Обидеть тебя не хотела. Ты хороший человек. На что только ваши девки смотрят? Но денег от тебя я не возьму. – Снова посуровела лицом. 

– Что же мне с тобой делать? Хотел тебя в городе устроить – ты не хочешь. Хочу тебе по-дружески помочь материально – опять нет. Я ведь никаких условий не ставлю! Живи себе с кем хочешь, кого полюбишь. 

Молчит. Встал и я. Незаметно кладу под какую-то книжку пятьсот рублей.  

– Ничего у меня с тобой не получается. Унижаться и умолять не стану. Прощай. Если в чем нужда – адрес знаешь. – С этим вышел и отбыл. И не оглянулся. Трудно мне ее понять. То ли я дурак, чего исключить нельзя. То ли она уж такая своеобразная. Да бог с ней. Переживем. 

Деньги вернула по почте. 

____ 

Что происходит с принцессами потом, когда кончаются сказки?  

______________  

- К королю нельзя! Король решает государственные вопросы.  

- Нет! К королеве тоже нельзя. Королева у короля, на совещании.  

Десяток придворных потолкались с постными лицами в приёмной ещё пару минут и разошлись. К войне готовиться? К празднику? Ничего не понятно!  

- Милочка, я как отец утверждаю: до хорошего эти кегельбаны и бильярды не доведут! Женить его пора! К управлению государством привлекать пора! Преемник он или не преемник?  

- Папусик, мальчику всего двадцать. Какое управление? Какой преемник? Если он сейчас не наиграется, не погуляет, когда ему этим заниматься? Мы с тобой когда последний раз отпуск вместе брали? Я в Италию хочу! В Индию! К слонам! К морю! На Папу римского посмотреть! А ты меня даже к маме в Амстердам не можешь свозить: постоянно занят, постоянно усталый, постоянно не выспавшийся. Посмотри в зеркало: тебе можно дать за сорок, а ведь только позавчера тридцать девять праздновали!  

- Дорогая, я в его возрасте….  

- Фи, пуся! Когда это было? Ты бы еще дедушку своего в пример привёл! Кстати, у меня карета совсем старая! Я по два года в одной карете ездить не желаю! Посмотри, у министра финансов министерша за год по три меняет, а ведь ты – король!  

- Розалия, ты же прекрасно знаешь, что деньги нам сейчас нужны на более важные дела, на государственные, с твоего позволения, нужды!  

- Ага, конечно: ты у пруда с треснутой бамбуковой удочкой сидишь в старом дождевике, так полагаешь, и жена обойдется хламом и обносками! Третьего дня к финским послам выйти постеснялась: на обоих чулках «стрелы». Туфли на бал у первой фрейлины одалживала. Позор! Обидно, между прочим, за Державу, которая первое… ну ладно, второе в королевстве лицо не может обеспечить приличествующими оному лицу средствами. Я Сорбонну заканчивала, а эта выскочка, финминистерша, даже в ПТУ не училась! Кстати, я вчера выскочила вечерком подышать и где-то серёжку бриллиантовую обронила. Вели выдать мне новые!  

- Роза, в Гохране золотой запас государства, а не ювелирная лавка!  

- Папик, а ведь ты меня не любишь, признайся?! Карета – рыдван старый: ты не меня, ты лилии позоришь, королева без….  

- Ну хорошо, закажем новую карету! Но в уши вдень … те серьги, которые на тебе в нашу первую встречу были. Для меня. А, радость моя?  

- Тю-у-у! Ты ещё попроси меня по дворцу ходить в стёртых шлёпанцах, потому что я их носила в восемнадцать лет! А?! Ну что за логика?! Кстати, я отшлёпала дочку садовника: она назвала меня «артефактом»! И это ещё не факт, что о королеве, которую муж не в состоянии нарядить, не шепчутся в каждом курятнике королевства!  

- Дорогая, у меня нет личного состояния, но нам предоставляется абсолютно всё, что положено королевской семье, и министр финансов лично следит за этим, поверь мне. У него всё записано. Государственные расходы на содержание дворца, армии… да ведь мы уже говорили об этом?!  

- Х-ха! Когда я выходила за тебя замуж, то думала, что у меня будет личная жизнь, королевская, между прочим! Я думала, что у меня будут наряды, украшения…. Оказывается, всё, что на мне – это «государственная собственность»! Может быть и ты тоже «государственная собственность», а не король своего королевства, не муж мне? А я сама…? Боже мой, у меня ничего нет, как у последней служанки! Кто позаботится о бедной королеве, а не о каком-то там «народе»?!  

- Ну, в некотором роде, и мы с тобой – слуги своего народа. Ведь это народ нас кормит. Значит, заботясь о своём народе, король заботится о себе, о королевской семье.  

- Кстати, позаботься, чтобы «народ» растопил завтра печи во дворце. А то «его народное величество» начала мёрзнуть по ночам! А ты обо мне совсем не думаешь. Тебе на меня вообще наплевать! …Слушай, за что ты меня так ненавидишь? Ты же надо мной с первого дня издеваешься...!  

- О, господи! Опять! Ну я же говорил тебе, что та горошина, которую я положил тебе под ДВЕНАДЦАТУЮ перину, была совсем крошечной! Розалия, сердце моё, ты опять ушла от разговора про сына!  

- Дядь Вась! А сколько тебе по-настоящему?  

- Дядь Вась, а, правда, ты хана Кучума помнишь?  

- Дядь Вась, расскажи про Лжедмитрия и прекрасную Марию Мнишек!  

Пока молодёжь, как обычно, приставала со своими глупостями к Бригадиру, я еще раз выверил и вымерил маршрут по узловым точкам, проверил для надёжности ориентиры по Справочнику, осмотрел приспособления и оборудование. Собственно, можно и выходить.  

В этот раз группа была усилена молодёжью: особая ответственность для меня, как руководителя. Дурная сила требует выплеска, а внешняя реакция на не мотивированное вмешательство часто не адекватна первичному посылу. Проще сказать, не всегда откликнется так, как аукнется.  

В группе нас семеро. На мне общее руководство, психологический климат, навигация и еще тысяча мелочей. Дядя Вася, бригадир, технический руководитель. Еще в группе три брата – диггера из восточного района (близняшки Влад, Стас и Велимир) и два юнца – стажера: Костик и Витюня. Официальная, озвученная задача – проверка реальности золотоордынского разъезда, заблудившегося в подземельях еще при Иване Грозном. Вполне серьезная задачка, если учесть интерес нынешних столичных властей к организаторам последних терактов. Неофициальная задача, она же – главная: решить проблему последних обрушений. Конечно, странно, если за последние полгода крыш и стен обвалилось столько же, сколько за десятилетие до этого. Официальная задача широко освещена в прессе, неофициальную знаем только мы с дядей Васей. Маршрут разработан в РАН и Правительстве, но вообще-то мне дан карт-бланш.  

- Пошли, ребятки! Разговоров поменьше, смотреть в оба, от группы – ни на шаг!  

Ребятки они, думаю, те ещё: простые люди к нам не попадают. Все либо непризнанные гении, либо герои – освободители.  

Человек без опыта вряд ли выделит из нашего разговорного балагана рациональное зерно, очень уж балаган балаганистый. И еще это желание любой серьезный вопрос осветить с юморком, немножечко гипербилезировать, добавить толику героики, лихости…. Не зря к нам конкурс, как в Думу.  

Запускаю шагомер: куда мы без этого чуда техники? Рюкзаки на плечи! Дядя Вася – в голову экспедиции, я – в хвост, чтобы не потерять никого. Тронулись! Ах, да! Еще тампоны в нос особо чувствительным! Нет таких? Но масочки-то изолирующие наготове держите, мало ли что….  

Ребята допекли дядю Васю, и он завёл одну из своих историй, как они с Грозным библиотеку прятали. Вместе с планом подземелий. И как потом это дело хорошо отметили, что потом вспомнить не могли даже примерного места.  

Я эту историю уже раз в тысячный слышал и никогда не догадывался спросить, зачем же они план-то заныкали? А тут вдруг Костик ущучил тонкое место. Но дядя Вася – это же монстр баек. Он юнцу доходчиво объяснил про царскую волю, которой простой народ противиться не может по определению, потому что это уже дикий и бессмысленный беспредел, бунт. А с бунтовщиками что делают? Правильно, усекают!  

Вот здесь по плану первый поворот. Ставлю на стене время: если плутанём (кто застрахован?), сообразим, откуда – куда – зачем. Карандаш отменный: пишет на всём, написанное не смывается и неделями светится даже в бледном сумраке ярким зеленоватым светом. На этот раз «захвост Николай», как все зовут нашего завхоза, сам предложил, да еще парочку дал для «мало ли чего». Молодняку бы этих карандашей – все стены бы «наскальной живописью» покрыли. Хрен бы тогда сориентировался в этих «катакомбах»! Вперёд! Пошевеливайтесь, ребятки!  

Первая «точка» на карте: Малая Востроженка. В мае сразу два дома своих жильцов похоронить пытались. Говорят, размыло фундаменты из прорвавшейся магистрали горячей воды. Провал диаметром в два десятка метров. Засыпали четверо суток. Полторы тысячи кубов грунта завезли. Никто не удосужился посчитать, что за яму заполнили. А ведь это пять метров глубины. Куда же вода, даже горячая, этакий объём грунта переместила? Вот она, пробочка эта свежая! Грамотно сделали, даже краешек, из туннеля видимый, заглажен вровень со стеночкой. Как представишь, что в трёх метрах над нами такущая тяжесть – дурно делается. Дома – то те снесли, а вместо них огромный торговый центр отгрохали из бетона. Кстати, пять метров…. Так глубоко трубы и не зарывают!  

- Дядь Вась! Просвети «пробку», замерь плотность грунта, попробуй уточнить время закладки и всё такое. И вот это заглаженное место – с особым вниманием! Работаем, хлопцы!  

Такое ощущение, будто ходит кто рядом с нами в мягкой обуви. А иногда звуки похожи на цокот подков и конское фырчанье. Может, и золотоордынцы! Чему удивляться: город под городом. И растёт нижний вместе с верхним. Даже мы, диггеры столичные, полного плана не имеем. Иногда стеночка какая – нибудь древняя обрушится, а там проход. Кто делал? Когда? Куда? Для чего? По некоторым проходам на тройке проехать можно! Больше, конечно, таких, куда и протиснуться – только бочком. Вообще, ребёнку известно: Москву из конца в конец под землёй пройти можно. Даже без метротоннелей.  

- Готовы? Молодцы! Дальше двигаемся! Теперь вот сюда: этим коридорчиком до четвёртого разветвления, сворачиваем налево и опять прямо полтора километра….  

Вторая «точка». Тут – крыша. Рухнула прямо на развлекающийся люд, как будто кто-то стены раздвинул, и ей упираться стало не на что. Оба-на! Кто же это такой зальчик сделал? И зачем? Место – опаснейшее: только посередине твёрдоскальный «стол», он-то всё и держит.  

- Дядь Вась! Прикинь, на сколько тут прочности хватит? По времени с постоянной нагрузкой и по нагрузке запас, если есть.  

- Хлопцы, скоренько обмеры! Не нужно рулеток, шагами меряйте!  

Те же полторы тысячи кубов! Запишем в протокол! Теперь петлёй почти до точки старта и – на север. Пошагали! Без критики, господа! Маршрут оптимальный, чтобы с одного прохода все точки захватить! Костик, Витюня, что за детство? На стенах пишу только я! Как не вы? Близнецы, кто на стенах объём высчитывал? Ага, «дядь Вась» виноват! Дядь Вась от своей техники «до ветра» отойти не успевает! А я вообще карандашом пишу! Вот тут, кстати, ошибочка, поэтому «итого» значительно поменьше будет!  

Кто же это цокает и фыркает за нами? Не хватало еще «скелетов в шкафу»!  

… «Точка» семь. Те же минус полторы тысячи кубов грунта. Близнецы еле волочат ноги, но не жалуются. Конечно, золотоордынцы были бы им интереснее, но нам с дядей Васей такую уйму техники – вдвоём… чокнуться! Хорошо японцам: тот же функционал у них в одном чемоданчике. А наша фирма себе такую роскошь не может позволить! Отсюда – людской балласт.  

Интересно, сколько дядя Вася им еще мозги пудрить будет? От времен Калиты уже до гражданской войны добрался. Рассказывает, как с Железным Феликсом бриллианты для диктатуры пролетариата спасали. Жалко молодёжь! После этих рассказов такой бардак в голове! Рассказывали, что неделями хан Гирей на тачанке снился, с Чапаевым вдоль по Уралу заплыв делали «на силу воли», с Керенским в платья наряжались и макияж революционный учились делать.  

… «Точка» девять. Чего тут проверять? Опять минус полторы. Тысячи, конечно. Не баксов, кубов!  

… Чего меня туда потянуло?  

- Хлопцы, вы на часы смотрели? Мы почти сутки на ногах! Привал на три минуты!  

- Дядь Вась, к «десятой» бесполезно идти, согласись? Мы с тобой, не сговариваясь, хором скажем, что там увидим! Посмотри-ка на карту: академики такую загогулину нам нарисовали, что без поллитры не… ну и что же ты молчал? Давай по пятьдесят на нос – пойдём ходче! А я думаю, как ты языком работать не устанешь? …Слушают, …верят. Фиг они тебе верят! Хихикают про себя! Ты лучше посмотри: мне эту академическую загогулину вот так продолжить хочется! Если не только по координатам, а и по датам ЧП расположить, то просматривается…, интересная штука просматривается! Был бы я террористом, следующий шаг сделал бы … сюда. Поэтому не пойдём мы на «десятую», проверим вот этот коридорчик!  

Вот уж тут фырчало, так фырчало! И цокало! Коридорчик, туннель то есть, был запущенным донельзя: стены выкрашивались, под ногами хлюпала полуразложившаяся зелень.  

- Ни кляпА себе?!  

Дядя Вася остановился, на него наткнулись близнецы, на близнецов стажеры, на стажеров я.  

- Это что за членистоног?  

- Дядь Вась, отойди в сторонку, не вижу! Ага! Оно-то и фырчало, и цокало! Оно и сейчас фырчит и цокает, ни на кого внимания не обращает, делает своё дело. Неплохой такой зальчик получается! Опять на поверхности можно катаклизма ждать. Налей-ка еще, дядь Вась, тут подумать надо!  

Чего тут думать? Я это чудо – юдо сразу узнал: по фоткам, по карикатурам, по шаржам. Просто паузу держал для солидности. Влад, Стас и Велимир то мне в глаза заглядывали, то на чудище пялились. Молодцы ребята, никакой паники, «дают работать»! Ценное качество для диггеров. Наконец я решил, что приличия соблюдены, авторитет поднят на нужную высоту, молодёжь готова.  

- Это, братцы мои, обыкновенная мафия!  

- Что мы, мафии не знаем? У мафии длинные руки! А это …многочлен какой-то!  

- Это она, мафия, с чиновничьими структурами срослась!  

Потом помолчали, дядя Вася еще осчастливил по одной…. Дядя Вася всё просекает на ходу!  

Меньше всех поняли стажеры.  

- А землю-то она куда? Зачем ей?  

Дядя Вася только рукой махнул:  

- Чего ж не понять? Это она Родиной торгует, гадюка! Надо Соответствующие Структуры оповестить. Срочно!  

Костик с Витюней сказали хором:  

Она и на стенах считала. И не ошибка это была, а просто обман: обмер и обвес!  

… Уже через неделю мы с дядей Васей водили группу туристов из Саратова «в кремлёвские застенки». В составе группы были представители крупного бизнеса, видные шоумены, словом, саратовская олигархическая элита, сливки общества. Они слушали пояснения с открытыми ртами, как дети. Еще бы, дядя Вася – это же …настоящая диггерская легенда!  

А конкурс к нам теперь вообще запредельный. Видимо, «наши» близнецы со стажерами, не удержались, «расплескали». Наверняка, еще от себя присочинили, болтуны!  

(http://x-files.org.ua/articles.php?article_id=1967&source=subscribe) 

Экзамены закончились. Выпускники, в том числе и Клава, разъехались по домам. На рассвете прибыли. Никто нас не встречал. Уже выходя на привокзальную площадь, увидели бегущую навстречу Клавку. 

Облезлый двухэтажный дом. Второй этаж. Довольно чистая лестница. Нас ждали. Зоя сказала: «Знакомьтесь, мой муж, Валентин Николаевич, можно просто Валентин». Отец пожал мне руку первым. Потом мать. Что-то сказали, но я не упомнил. Все было как-то напряженно. Только Клава, была весела и естественна. 

Прошли в комнаты. Зоя с Клавой в спалъне распаковывали подарки. Родители приступили к допросу. Достал фото своих, ответил на все вопросы. В итоге понял, что отец ко мне проникся, а мать все еще чем-то недовольна. Ну, да, как говорится, бог с ней. 

Женщины переместились на кухню, а мы с Федором Ивановичем вышли во дворик покурить. Мне очень хотелось понять, как в такой простой семье вместе с Клавой выросла столь тонкая особа, как моя жена? Мы курили и попивали из моей фляжки. 

– Мать всё серчает, что Юрку бросила. Уж очень они с Ольгой их поженить мечтали. Подруга она её. А оно видишь, как получилось! И Зоя не такая, что её заставить, или там уговорить можно. А по мне, так пусть только будет счастлива. Оно даже лучше, что вы старше. Они с Юркой-то одногодки. Пацан ещё. 

После завтрака пошли с визитом к бабушке. Потом к тётке. Вечером пришли гости. Было шумно, скучно. Кричали «горько», и мы с удовольствием целовались. Я старался, как мог, держаться в режиме сдержанного доброжелательства, и хотя пить пытался по минимуму, но в итоге все же слегка «поплыл». 

Проводили гостей и вышли проветриться. От уборки и мытья посуды нас освободили. Куда-то мы шли по плохо освещенным или просто темным проулкам – я не очень ориентировался. В каком-то скверике целовались. Хмель постепенно выветривался. Тесно прижавшись друг к другу, мы медленно возвращались домой. У самого дома дорогу нам заступил шагнувший из тени парнишка. 

– Что, теперь с ним милуешься? А меня как не было! – он был сильно возбужден и изрядно выпивши. Я сразу понял, что это, по-видимому, тот самый Юра. Ситуация мало приятная, и грозила перерасти в драку. Ужасно неприятно. Зоя загородила меня собой и звонким голосом сказала: «Юра, веди себя достойно». Я внимательно следил за его руками. Свет от фонаря падал ему в лицо. 

– Отойди, Зойка! Я с ним сейчас разберусь. 

– За что? – крикнула Зоя. – Он даже и не знал о твоем существовании! Это мой выбор. Понимаешь – мой! 

– Ты ж слово дала меня дождаться! Сучка ты, сучка! – он захлебывался от отчаяния и злобы. Мне было его искренне жаль. Я больше, чем кто-либо, мог оценить, что он потерял. Мы попытались его обойти, но он схватил Зою за плечи и отшвырнул к заборчику. Всё. Ждать, пока он примет боевую стойку и поприветствует меня, я не стал – правой двинул его по челюсти. Отшатнувшись, он с криком бросился на меня. Резко уйдя вправо, я отбросил его ударом в плечо. Сильный удар в грудь, и он отлетел к забору, но через секунду снова бросился на меня. Деваться было некуда. Остановила меня Зоя, повиснув на мне. Юра хрипел на земле. 

– Извини, Юра. Мне очень жаль, что так получилось, но что уж тут поделаешь? Так вот сложилось. 

Разглагольствовать дальше Зоя мне не дала и потащила почти бегом домой. Дома провели тщательный осмотр, но кроме порванной рубашки и небольшой ссадины ничего на мне не обнаружили. Отец побежал к месту сражения, а мы быстро собрались в дорогу. Мать охала и ахала, Зоя была бледна и сосредоточена, и только подвыпившая Клавка посмеивалась. 

Отец пришел скоро – Юры на месте не обнаружил, так что можно было предполагать, что ничего такого я с ним не сделал. 

Отец повел нас на станцию, и буквально через пятнадцать минут мы уже ехали домой в пустом купе литерного скорого. Молча сидели, прижавшись друг к другу в покачивающемся вагоне. Потом Зойка сказала: «А здорово ты его отметелил!» 

– Я не тронул бы его, если бы он тебя не ударил. 

– Он неплохой парнишка. Просто сильно выпил. И потом, он как-то и прав по-своему. Я уже говорила тебе… мне стыдно было, когда я обнаружила... Ну, никаких чувств, кроме чисто дружеских. 

Обняв меня, она вдруг сказала: «Защитничек ты мой дорогой!» 

Следующий день был, конечно, скомкан. Впрочем, и дел никаких особых не было. 

Зоя звонила домой. Клава сказала, что прибегала Юркина мать и было много шума, так что очень хорошо, что мы уехали. Я немного почитал. Зойка повозилась на кухне, и мы снова очутились в постели. Вечером пошли в кино. И все-таки осадок остался от этого происшествия неприятный. Вроде и не виноват ни в чем, а неприятно. 

МЕЛКИЕ НЕПРИЯТНОСТИ 

На следующий день я пошел на работу «подчищать» дела в преддверии отпуска. На проходной сказали, что меня срочно просил зайти директор. Ничего хорошего это, конечно, не предвещало. По моему предмету было девять двоек. Многовато. Секретарша Нина Павловна дружески подмигнула: «Ждет». 

Директор наш, Виктор Павлович Кутузов, мужик симпатичный, потому что умен, к тому же ко мне относится очень хорошо. Представителен, элегантен. Мог бы, на мой взгляд, командовать чем-то посолидней техникума.  

Обычное: «Присаживайтесь, курите». Курю редко, но закурил. 

– Валентин Николаевич, что будем делать с таким количеством двоек? 

– Двоек много, но они отнюдь не неожиданные. Двойки у них и по другим предметам. Консультациями и нотациями они были обеспечены вполне. Письма родителям написаны. Собрание с участием заведующего отделением проведено. Бездельники и малоспособные получили, в общем-то, что заслужили. Осенью попробуют пересдать. Если есть острая необходимость в других решениях, отнесусь с пониманием, поскольку в этой деле вам доверяю полностью. 

Он широко улыбнулся и молча смотрел на меня. 

– А что конкретно вы могли бы предложить? 

– Нет уж, Виктор Павлович, предлагать должны вы, поскольку вся информация у вас. Я не знаю общей успеваемости, процента относительно прошлого года и прочих показателей. 

– Сколько из них абсолютно безнадежны? 

– Двое. 

– Давайте поставим остальным тройки, а осенью они вам пересдадут. 

– Если вы считаете, что это необходимо, то так и сделаем. Шума на педсовете не будет? 

– Да что вы! – встал и подал руку, – Спасибо за помощь и понимание ситуации. Всё между нами. 

Сказать, что такие номера доставляют удовольствие, нельзя. Но что мы можем сделать? Слишком многое пришлось бы изменить в стране, чтобы можно было жить без этой лжи. 

Проделал все манипуляции с бумагами и отбыл в библиотеку. 

В публичке застал приятную пустынность. Через несколько минут рядом присела Валентина. 

– Говорят, тебя можно поздравить? 

– Пожалуй, можно. 

– Я видела ее. Действительно симпатичная. 

– Ты будешь поступать в университет? 

– Нет, надо работать. 

– Как здоровье дедушки? 

–Неважное. Вовке дали пять лет. 

– Если бы он не трогал тебя, это обошлось бы ему куда дешевле. Ты его жалеешь? 

– Я его мать жалею. 

–Тогда всех подонков надо освобождать – у всех матери. У меня к тебе предложение. 

– Какое? 

–Поступай в университет. О материальной стороне я позабочусь. 

– А что скажет твоя жена? 

– Это мои проблемы. И не думай, что мое предложение-это реакция на укоры совести или что-то в этом роде. 

Ничего выходящего за рамки обычных человеческих отношений я не делал. Ты это знаешь лучше всех. 

Собрала свои книги и, уходя, обронила: «Спасибо. Позабочусь о себе сама». 

– Стой. Обещай посоветоваться с Валерианом Николаевичем! 

Пожала плечами и ушла. Действительно. Объяснить жене было бы трудно, а за ее спиной я бы этого делать не стал. Мы с Зоей очень дружны. Смешно сказать, даже во сне держимся за руки. Но предложить Валентине я был должен. Или нет? Так или иначе, но ощущения малоприятные. 

Дома Зои не было, зато звонил телефон. Пока я зашел, звонки прекратились. Как-то непроизвольно засунул руку под крышку стола и обнаружил, что тумблер моей автозаписывающей системы включен на запись. Вроде бы я его отключил! Магнитофон уже давно использовался для своих естественных целей, но когда прекратились записи телефонных разговоров? Нашел эту кассету и поставил на прослушивание. Довольно долго было тихо, и я уже хотел отключиться, как вдруг раздался характерный щелчок снимаемой трубки. До этого все было стёрто. Приятный Зоин голос произнес: «Я слушаю?» Ответила Ирка. «Привет! Это я. Где сам?» 

– В библиотеке. 

– Ну, как у вас? 

– Все хорошо. Иногда даже не верится, как хорошо! 

– Теперь трахаешься сколько влезет? 

Зойкин смех. 

– Ты ж так хотела, чтобы по любви и в законном браке! Всё имеешь. 

Зойкин смешок. 

– Всё имею. 

– Довольна? 

– Очень. 

– Как он в постели? 

– Всё хорошо. 

–Повезло тебе. Он, по-моему, от тебя без ума. 

– Мне с ним хорошо. 

– А как с Юркой? 

– Да что вы все о Юрке! Нормальный парень, устроится. Ты-то что беспокоишься? Имеешь интерес? Требуется мое разрешение? 'Мне он совершенно не интересен. 

– Знаешь, откровенно сказать, я тебе завидую. Всё получила сразу. И мирового мужа, и квартиру, и машину. 

– Так получилось. Помнишь, а ты говорила, что таких недотрог ничего хорошего не ждет. 

– Это случай. Да мы с Клавкой. 

– Вам, конечно, спасибо. 

– Ну, расскажи, как там у вас в постели? Даешь по всякому? 

– Ирка, прекрати. Это дела семейные. Хоть я и замужем, но ты могла бы... Все. Он идёт. Пока. 

Щелчок положенной трубки. Молодец Зойка! 

Снова сигнал вызова. 

– Алло, Зоя – это ты? 

– Здравствуй мама. 

– Ну, как дела? Живешь с Валентином? 

– Мама, он мой муж! С кем же мне жить? 

– Когда расписались-то? Могла бы матери позвонить. 

– Мама, ты меня так изругала в последний раз, что и звонить не хотелось. Мы ж вам на следующий день звонили, или ты не помнишь? 

– Конечно, изругала! А какой матери понравится, что при живом женихе дочка с другим любовь крутит? Как я теперь Ольге в глаза посмотрю? 

– Так значит, чтобы тебе приятно было Ольге в глаза смотреть, я должна от своего счастья отказаться? 

– Так вы же с Юркой всё порешили, и обмыли мы это дело! Не, дочка – это не хорошо. 

– Мама, хватит об этом. Всё теперь в прошлом. Если вы мне счастья желаете, то радоваться должны. А вам важнее, что Ольга скажет, да как соседи посмотрят. Вы ж его ещё и не видели! 

– Ну, ладно. Денег-то прислать? 

– Ничего не нужно. Мой муж зарабатывает достаточно. Мне тут всего накупил. 

Дальше я слушать не стал. Понимаю – не очень порядочно подслушивать чужие разговоры. Но! Сочувствую искушению всяческих спец. служб. Порой так легко решаются довольно сложные проблемы! Как же с моральными нормами? Сложно. Вот сейчас дослушаю и решу. Свои разговоры слушать было неинтересно, и я их «перелистнул». Ага! А это голос Валентины: «Передайте Валентину Николаевичу, что Володе дали пять лет». 

– Передам. Я в курсе дела. 

– Вот как? Я хочу сказать, что завидую вам и желаю счастья на многие годы. Он хороший человек, надежный… – Отбой. 

Почему Зоя мне ничего не оказала? 

Снова звонок. Женский голос: «Мне Валентина Николаевича!» 

– Его нет. Что передать? 

– Я еще позвоню. Жена Володи, скажете. 

И это не передала! Странно. Надо будет зайти. Но почему она мне не передала? На этом записи кончались. Все стёр и лёг читать. 

Зоя пришла часа через два. Присела рядом.  

– У нас новости. Я беременна. 

– Это прекрасно! – и я поцеловал ее. 

Большие неприятности.. 

Наступило лето. И хотя официально я числился еще на работе, но дел особых не было. Сижу в библиотеке или читаю дома. Жена заканчивает сессию и довольно успешно. Правда, все чаще болит голова. – От перегрузки, по-видимому. Приятель предложил напечатать очередную статью, что очень кстати. Приличия ради знакомлюсь с ее содержанием. Статья большая. Платят хорошо. Что ж – это может объяснить мои повышенные расходы перед лицом общественности. Статья мне не нравится – уж очень благостная. Пытался возражать и править, но мне дали понять, что все согласованно и «так надо». Магические слова! Приходится уступить. Жене говорю полу правду. Неопределенно пожала плечами. 

Вечерами у нас тишина. Читаем. Жена в умопомрачительном халатике на тахте, а я в кресле под торшером. Иногда мою милую «прорывает» и она что-нибудь читает мне вслух. Чаще всего стихи. Умилительные картинки! Как-то я заметил, что все у нас так хорошо, что даже подозрительно и почему-то страшновато. На ее лице явное недоумение. «Знаешь, – говорю, – у меня такое ощущение, что как бы чего не случилось. Так сказать, для компенсации. Если надо любимый перстень в море бросить, то я готов. Веры только не хватает». – Поняла. 

– Но это же не обязательно! 

– Конечно. Просто по статистике маловероятно. 

И чего было болтать? Только тревогу в человеке посеял. Постарался развеять. Решили для оживления жизни пригласить в гости ее подругу с мужем. Мне это, откровенно говоря, совершенно не нужно, но – не велика жертва на алтарь семейного благополучия, а, точнее, душевного комфорта моей жены. 

Через пару дней пришли гости. Конечно, на мой взгляд лучше бы мужа оставили дома, но… Пришлось занимать офицера разговорами, поскольку девочки скрылись в спальне. Разговор не клеился, и я предложил шахматы. Сработало к взаимному удовлетворению. Играет неплохо, но я выигрывал. Потом пили коньяк, потом чай с тортом. Даже танцевали. Я обнаружил, что, когда танцуют с моей женой, я удовольствия не получаю. В общем, по-моему, я добросовестно отработал. Напоследок вызвали им такси, и на сём вечер благополучно завершился. 

Уже ложились спать, когда раздался звонок по телефону. Володи покойного жена. Говорит, что надо встретиться. Договорились на завтра. Все бы ничего, но разговор она закончила так: «Тут мой друг будет. Я ему все рассказала – мы сейчас вместе живем. Женщина в этом деле – какой тебе помощник? А он мужик бывалый». 

Я промолчал. 

Итак, информация начинает расползаться. Это требует анализа. Но, по причине коньяка с анализом не получалось, и я решил сначала с мужиком познакомиться. К тому же, жена вернулась от соседки. 

Утром Зоя проснулась с головной болью. Странно. Пил я, а голова болит у нее. Скорее бы заканчивала сессию и – в отпуск. 

Вечером отправился на встречу. 

Володя умер, но дом стоял на месте. Люба усадила меня за стол на кухне, и тотчас вышел мужчина. Лет сорока, худощавый, с усиками и глубокими морщина ми на лице. Неприятный мужик с каким-то уголовным душком. Сел ни слова ни говоря, напротив и принялся меня бесцеремонно разглядывать. Люба села с ним рядом. После довольно продолжительного молчания я сказал: «Ты, Люба, слово нарушила. Ведь договорились – посторонних не впутывать, а ты растрепалась». 

– Так я ж для пользы дела! Помощник вот будет… 

– Пустое говоришь. Меня ведь не спросила! Кто тебя просил болтать? Ты бы еще для пользы дела объявление в газету дала. Мне Володя поручил за женой доглядывать, помочь, если что, одинокой с ребенком. А он только умер, а у тебя уже другой. Вот пусть он тебе и помогает, – я кивнул на усатого, – С этого часа я знать ничего не знаю. Вот дом получила в наследство – радуйся. Если еще что не ясно – спрашивайте, а нет, так я пойду. 

Тут заговорил усатый. 

– Ты это брось! Тебе было сказано – половину жене отдать? – говорил он с хрипотцой и растерянным не казался. 

– Вот что, – сказал я, – как я сказал – так и будет. Никто мне ничего не говорил, и знать я ничего не знаю. 

– Ты это брось! – в голосе у него появилась жесткость и угроза. – Говорил, не говорил, – отдашь половину, а то сильно пожалеешь. Еще и вторую принесешь. 

– Как величать-то? 

– Для тебя – Николай Константинович. 

– Так вот, Николай Константинович, вы тут человек совершенно посторонний. Первый раз вижу. А может и последний. Не встревали бы не в свое дело. 

– Это я для тебя посторонний, а для ней и вовсе нет. Живем мы с ней, и замуж за меня она пойдет. И долю нашу ты нам как миленький отдашь. 

– Долю чего? – я насмешливо глянул на него. 

– Золота Володькиного, понял! – он сорвался на крик. — А не то худо будет! 

– А в зону снова попасть не боишься? 

Он вскочил и кинулся на меня. Стол отлетел в сторону. Я сидел спиной к стене и чего-то подобного ожидал. Ударом ногами отбросил его к противоположной стене. Вскочил, прикрываясь стулом, переместился к выходной двери. 

– Люба, – говорю, – может, выйдешь? А мы тут с другом Колей поговорим малость «за жизнь»? 

Он медленно продвигался ко мне, держа правую руку за спиной. Я сунул руку под полу куртки. 

– Коля, ножик достанешь или что еще – положу на месте. 

Он остановился. Тут Люба как будто пришла в себя и кинулась к нему. 

– Костя, ну что вы затеяли? Вам бы договориться по-хорошему, а вы в драку! Давайте сядем спокойненько. Счас я… – она кинулась к буфету, доставая бутылку и рюмки, не переставая при этом говорить. 

– Вы же, Валентин Николаевич, сами говорили, что помощник нужен? Вот Костя и будет заместо меня! Ну что с бабы толку в таком деле-то? Я стремительно прокручивал ситуацию. Покойный Володя неизвестно зачем растрепал Любе, Люба этому Косте-Николаю – типу явно уголовному. Такой вцепится как клещ. А пойдем в тайгу, как только свое получит, тут же постарается меня прикончить и забрать всё. И что делать? Убрать его первым? легко сказать! Но, во всяком случае, нужно явить миролюбие и готовность делиться. Ну и вляпался! Ухмыльнулся и сел за стол. Сбоку. Он сел напротив. – «Давай, – говорю, – спокойней и на основе взаимного интереса». 

– У меня большой интерес, чем это ты меня положить хотел? 

Я кивнул на Любу, которая нарезала сало. 

– Любаня, – улыбаясь сказал Костя, – выдь на минутку, слово сказать надо. 

Вздернула брови и, положив ножик, направилась к двери. 

–Только вот что, Константин, резких движений ты все ж не делай, лады? А то ж мне нового напарника искать придется. 

С этими словами я выхватил наган и направил на него, придерживая на всякий случай стол другой рукой. 

– Ого! – Заулыбался Костя, – а стрелять ты тоже умеешь? 

– С десяти шагов, в какой глаз скажешь, в такой и попаду. 

Он покрутил головой. Я спрятал наган и, разливая водку, сказал: «Тебе меня беречь и холить нужно! Что ты без меня?» 

– И то! Любаня, заходи. 

Но она не зашла. Обиделась, видно. 

Выпили за «мир во всем мире». После чего я произнес краткую программную речь. 

– Дело, как мне мой покойный друг Володя описывал, не такое уж простое. Главное – люди там, понимаешь, подозрительные. И бесцеремонные. Обобрать могут и порешить заодно. Так что пустыми туда ходить негоже. Что до доли, то Володя просил жене помочь, а не половину отдавать. Так что моя доля – две трети. Выезжаем в конце июля. О деталях еще поговорим. Подумайте. Болтать совсем не надо. Через неделю зайду или звони. 

Он молчал. Я попрощался и вышел. В голове настойчиво крутились две мысли, перехлестывая друг друга: ну и вляпался же я! А зачем мне все это нужно? Потом все перекрыла другая: как бы это от него избавиться? 

_____ 

Пару дней спустя мы сидели, по обыкновению, дома. Было около восьми. Оторвавшись от чтива, я заметил, что жена тоже не читает, а просто лежит, спрятав лицо в ладони. Ну, задумался человек над чем-то. Снова уткнулся в своё. Минут через двадцать опять глянул и увидел, что позу она не изменила. Заснула? Тихонько присел рядом. 

– Ты не спишь? 

– Нет. 

Ответ четкий. 

– Как ты себя чувствуешь? 

– Нормально. – В голосе раздражение. Подумал – может, ей просто скучно? Ведь совсем ещё молодая женщина! 

– Может быть, выйдем – сходим куда-нибудь? 

– Куда? 

– В театр и филармонию уже поздно. Можно в кино. Можно просто так пройтись, а хочешь – в ресторан? 

– Никуда не хочу. – Все то же раздражение в голосе. Понимаю, что лучше оставить человека в покое, но как-то непроизвольно спрашиваю: «Что с тобой? Тебе неможется?» – Не ответила. Читать мне сразу расхотелось. Сижу, гляжу на это очень милое существо с тревожным чувством. Что-то происходит. Начал продумывать ситуацию с этим Костей. Еще можно выйти из игры. Просто отдать им карту. Ситуация из «Острова сокровищ». Жалко отдавать столько денег. Очень хочется самому все сделать. Опасно, но захватывает. Вспоминаю его оскал и руку за спиной. С ножом, по всей вероятности. Явный уголовник. Он и на Любу-то вышел ради денег. Теперь не отцепится. Что бы придумать? Встала и с каменным лицом направилась в ванную. Через несколько минут всё так же молча постелила и легла спать. Как-то странно всё это. 

Утром никаких следов. Весела, доброжелательна. Спрашиваю: «Что это вчера было?» 

– Плохое настроение. 

– Какие-то причины? 

– Да нет! Просто накатило что-то. Может у человека просто так испортиться настроение? 

– Думаю, что теоретически может, а практически – так скорей нет. 

– Будем считаться с фактами? 

– Конечно. 

Дальше мы эту тему не развивали. Я отправился повозиться с машиной, а она «села на телефон». Пожалел, что автозапись выключена. 

Под вечер обсуждали – куда поедем в отпуск. Решили начать с моих родителей. Потом в Москву, где она еще не была. Потом зазвонил телефон. В первый момент я ушам своим не поверил – звонил Валериан Николаевич. Сказал, что перейду к другому телефону, а Зойке предложил послушать, – поскольку она была в курсе дела (в моем варианте, разумеется). Произошел такой разговор. 

– Слушаю вас, Валериан Николаевич. 

– Не очень-то мне легко звонить вам, но, по зрелому размышлению и с учетом последней информации о поведении моего племянника, я пришел к неутешительному для себя выводу, что был не прав в нашем споре, а посему приношу вам свои извинения. Буду очень рад, если сочтете возможным посетить меня вместе с женой. Потолкуем о чем-нибудь интересном. 

– Как ваше самочувствие? 

– Без особых изменений. Подвижность моя весьма ограничена, и такому собеседнику, как вы, был бы очень рад… 

Что было говорить? Знал бы он все, так вряд ли бы извинялся. Но пора отвечать 

– Принимаю ваши извинения. Возможно, мы с женой навестим вас до отъезда в отпуск. Если не секрет, что убедило вас в моей правоте? Более тщательный анализ ситуации, или всплыли новые факты? 

– И то, и другое. На суде он вел себя недостойно. Всех предал. Зачитывали письмо командира части. Стыдно было слушать. Примерно так же звучали и отзывы товарищей по службе. Всё это ужасно. Я столько сил вложил в его воспитание, а вырос тупой и наглый себялюбец, начисто лишенный совести и гражданственности. Я уже не говорю об элементарной порядочности. А ведь всё это вроде бы было! Но с какой легкостью ушло! Мне кажется, что я в духе времени недооценил наследственный фактор. Не хочется вдаваться в подробности. Валентина собирается на работу в Казахстан. Приходите! Буду чрезвычайно рад вас видеть. И еще раз прошу меня извинить. 

– Ты как всегда оказался прав, – заметила моя жена, и тон ее мне не понравился. Опять начиналось что-то непонятное. 

– К сожалению, я далеко не всегда бываю прав. А в этой  

ситуации так особенно. Не надо было вмешиваться в чужую жизнь. 

Если бы это было возможно, я пребольно дернул бы себя за язык. Ведь она сейчас спросит, о каком вмешательстве идет речь? К счастью, не спросила. 

– Это из-за Валентины ты его? За то, что он ее побил? 

– Что «я его»? Мне вменяется в вину, как я тебе рассказывал, что я отказал в помощи, когда его уже взяли. 

– А что ты, собственно, мог сделать? 

– Вот именно. Но я отказался принципиально. 

К счастью, ее мысли были заняты чем-то другим, и дальнейшего развития эта тема не получила. 

– Мы зайдем к нему? В сущности, он славный старикан и очень интересный собеседник. 

Ответ прозвучал резковато. 

– Иди, если тебе это доставляет удовольствие. Что я там буду делать? С Валентиной впечатлениями обмениваться о том, как она с тобой спала? 

Это был первый конфликт в нашей семейной идиллии. Я чувствовал себя прескверно. По-видимому, прорывалось накопленное недовольство. Или это результат беременности? 

– Зоенька, чем ты недовольна? 

– Да ничем. – И она ушла на кухню мыть посуду. 

Тут было над чем подумать. Что-то не так, а что – совершенно не понятно. Конечно, всегда хорошо быть не может, но, очевидно, есть какая-то конкретная причина! Или нет? По-видимому, первый период совместной жизни, когда над всем довлеет чувственность, прошел. Начинает проявляться разница в личных привязанностях, оценках. Но почему так резко? Закончив кухонные дела, она прошла в спальню. Я включил музыку и просматривал технический журнал. Обронила походя: «Вот-вот! Тебе кроме книг ничего и не нужно». Мне это показалось крайне несправедливым. Ведь и она часами лежала, уткнувшись в книгу! Но какой справедливости можно ожидать от раздраженной женщины? Немного погодя зашел в спальню, Зоя укладывала вещи в чемодан. 

– Я хочу пожить пару дней дома. 

Ничего себе! Что же я проглядел? 

– Ты надолго? 

– Не знаю. Я тебе позвоню. 

– На какой поезд ты собираешься? 

– Еще не знаю. Какой подвернется. 

– Я пойду, выведу машину. 

– Не надо. Не провожай меня. Вызови такси. 

После ее отъезда я почувствовал, что что-то во мне надломилось. Я растерялся. Уж очень неожиданно всё это было! Поразмыслив, позвонил её родителям. Трубку взяла Клава. Я спросил: «Клава, ты мне друг?» 

– Конечно! А что приключилось? 

– Зоя вдруг, без всякого видимого повода собрала вещи и уехала домой. Ни ссоры, ни даже чего-нибудь подобного. У меня круги перед глазами и полное непонимание происходящего. К тому же она беременна. Прошу, выясни по возможности, что происходит, и позвони мне. Звони не с домашнего. За мной, ты знаешь, не пропадет. 

– Вот это да! А каким поездом она едет? 

– Понятия не имею. Села на такси и укатила. Не хотела даже, чтобы я её провожал. 

– Валентин Николаевич, вы не сильно переживайте. У ней это бывает. Я все узнаю и позвоню. 

– Ладно. Звони с междугородки. И никому ничего не говори. Пока. 

Что я еще мог сделать? Правда, фраза «у нее это бывает» меня встревожила. Что бывает? Какое-то психическое расстройство? Ничего себе! Теперь мне уже не казалось, что все у нас идеально хорошо. Утром снова позвонил. Подошла мать. Я спросил, как Зоя доехала. Всё, говорит, хорошо. Только умаялась, видать, в дороге и сейчас спит. 

– У нас ребенок будет. Она на третьем месяце. 

– Ну, и слава богу. Внучка значит будем ждать. 

Попрощались по родственному. В общем, и тут полная перемена программы. Вечером позвонила Клава. 

– Валентин Николаевич, вы не переживайте! Это у нее болезнь такая. Мы думали, – все прошло, а оно снова. У ней это в полнолуние чаще. Раздражительная делается очень, а так больше ничего. Она уже отошла. Теперь ей ужас как неловко. А тут ещё мать накинулась – она теперь за вас горой! Ты что, – говорит, – ополоумела? От такого мужа уходить? Он тя только что на руках не носит! Не будь дура! А она говорит, – сама не знаю, что нашло. Теперь, говорит, стыдно возвращаться. Может к врачу её сводить? Мать водила к нашим. Говорят, что ничего серьезного. Пройдет с годами. А вот не прошло же! А можно я на пару деньков приеду? Мне через две недели на работу. 

– Вот ты с ней и приезжай. 

– У ней денег нету. Говорит, взять забыла. 

– Я деньги завтра вышлю телеграфом. Тебе особо – в связи с окончанием и вообще… 

– Ой, спасибо. Мы дня через два приедем. 

Долго ходил по комнатам обдумывая ситуацию, но набрел на мысль из совершенно другой области. Тут же позвонил капитану Володе. Договорились быстро. Система оплаты прежняя. 

_____ 

Вечером пошел в гости к Валериану. Еще раз выслушал извинения. В гостях был все тот же Сергей Николаевич, и обсуждались, как обычно, весьма масштабные проблемы. В частности, как мне поначалу показалось, вполне просоветские. Речь шла о заявлении Папы Римского, что современные Западные демократии движутся к тоталитаризму, а сама демократия на Западе стала мифом и прикрытием безнравственности. Я заметил, что критика такого рода начинает распространяться даже среди правящей элиты. По-видимому, кризис капитализма, несмотря на огромные достижения в материальном производстве, – это реальность. Но, – заметил С. Н., повернувшись ко мне, – никто не предлагает взамен социалистическую альтернативу. Об этом среди серьезных ученых нет и речи. О необходимости рыночной экономики говорят сейчас даже социалисты. Но макро-перспективы туманны. Многие философы ставят под сомнение даже парадигму перманентного прогресса. 

– Но тогда получается, что наш вариант их не устраивает, а их ведет к чуть ли не глобальному кризису. Как-то нелогично, – это Валентна, появления которой я даже не заметил. 

– Что же тут парадоксального? История на месте не стоит. Вполне может возникнуть нечто третье! Или последует очередное изменение капитализма. Они уже и сейчас кое-что у нас заимствуют. – Я говорил не очень уверенно. 

– Совершенно верно, – поддержал меня С. Н., – Даже сегодняшнее постиндустриальное общество существенно отличается от того, что было лет 20 назад. И, повторюсь, наш «реальный социализм» никем в качестве модели будущего мироустройства всерьез не принимается. Нам вообще предрекают скорый уход с исторической арены. 

– Ну, это они делают уже сколько лет! – Валентина пожала плечами. 

– К сожалению, – заметил С. Н., – реальность, которую мы наблюдаем, ни о чем хорошем не говорит. Еще 1848 году французский экономист Мишель Шевалье писал: «Социализм, если реализовать его на практике, привел бы к угнетению лучших натур посредственностями, активных, умных и добросовестных – эгоистами, дураками и лодырями». Оглянитесь вокруг! Разве не это вы видите? Пусть у вас мало опыта, но генеральный-то секретарь у всех на виду! 

Я почувствовал холодок в сердце. За такие слова, дойди они «куда следует», можно было очень жестоко поплатиться. Но я промолчал. Фигура нашего верховного правителя была действительно гротескна. А в газетах молотили такой вздор и брехню, что и читать было неприятно. 

– Еще Чаадаев писал, что «судьба России – давать миру уроки своего горького опыта», – Валериан Николаевич отпил из своей рюмки, – Так получилось, что Россия дала поставить на себе страшный социалистический эксперимент. 

Вот так они всегда. С чего бы ни начинали, заканчивают ярой антисоветчиной! Мне с моими нынешними проблемами еще только вызова в КГБ не хватало. 

Валентина шумно встала и пошла к себе. Я извинился и последовал за ней. Когда мы остались одни, она спросила: «Ты думаешь, они правы?» 

– Трудно сказать. Ведь объективные показатели нам недоступны. 

– А мне кажется, что в этом много старческого брюзжания. 

– Не скажи. Всяческого дерьма в нашей жизни действительно предостаточно. Но будем надеяться, что хоть в главном мы не ошибаемся.  

Развивать эту тему мне не хотелось. Она словно почувствовала и спросила, что у меня дома? 

– Да ничего такого. Завтра Зоя приезжает от своих. Когда тебе ехать? До Казахстана же чертовски далеко! Кстати, мое предложение остается в силе. 

– Спасибо. 

Когда я вернулся, Валериан Николаевич цитировал Упанишады: 

«Кто вас будет учить, что Нирвана – 

Прекращенье всего – тот солжет. 

Будет так же не прав, кто вам скажет, 

что в Нирване вновь жизнь потечет…» 

Это напоминает Лао Цзы: «Невыразимость – глубинное свойство истины». 

Следующие два часа были посвящены Восточной философии. 

____ 

Поздно вечером позвонила Люба и просила прийти завтра к двум, чтобы окончательно договориться. Я тут же перезвонил капитану Володе. Ровно в 14 часов подъехал к Володиному дому. За углом стоял милицейский УАЗик. Зашел в дом, Константин сидел на том же месте, где я его оставил в прошлый раз. Люба – хмурая и даже вроде бы заплаканная, сидела рядом с ним. Когда я зашел, спросила: «Мне выйти?» Я посмотрел на Константина, но он как-то не отреагировал. 

– Да зачем же, посиди с нами. 

Она благодарно на меня глянула и повернулась к нему. Посидели немного молча, а потом Константин как-то напыщенно сказал: «Мы твое предложение принимаем, на одну треть согласные. Когда едем то?» 

Ну да, ты конечно согласен, потому как надеешься взять всё – это мне понятно. Вслух сказал: «Как соберемся – так и поедем. Поспешать надо, Холодает там рано. Давайте недели так через две. Как с оружием? Двустволка нужна, легальная. Официальная версия – туристский поход. Предлагаю Любу взять с собой». 

– Ну да, а дите я куда дену? 

– К матери отвезешь. 

В этот момент раздался резкий стук в дверь. Вошли трое в милицейской форме. Я заметил, как сразу напрягся Костя. 

– Проверка паспортного режима, – сказал один из вошедших. Я молча протянул пропуск. Заметил, как один из милиционеров зашел Косте сзади. Сидел он неподвижно. Мой пропуск лейтенанта не удовлетворил. Костя процедил: «Здесь нету у меня документов. На другой квартире». 

– Тогда проехали в отделение. 

Стоявший около меня старшина достал наручники и двинулся ко мне. 

– Это зачем? Я что – сопротивляюсь? 

В дверях появился еще один милиционер. Я пожал плечами и протянул старшине руки. В наручниках первый раз. Не очень приятные ощущения. Потом наручники надели Константину. Он тоже не сопротивлялся. В отделении дежурный, посмотрев на мой пропуск, рассортировал нас по кабинетам. Меня повели на второй этаж. За столом сидел Володя. Как только сопровождавший вышел, ухмыльнулся и снял с меня наручники 

– Ну как, доволен? 

– Все отлично, – я полез в карман и достал конверт. – Разберитесь с этим Костей. Кто такой? Документов у него не оказалось. 

Володя отвез меня к моей машине и обещал вечерком позвонить. Вечером действительно позвонил. 

– А знаешь, интуиция тебя не подвела. Этот мужик – Парин Константин Васильевич – в розыске. Тебя не заложил. Друг, – говорит, – покойного Володи. Встретились случайно, и знать он тебя не знает. 

– Всё правильно. Ты ему поверь. Зашел жену приятеля покойного проведать и если что – помочь. 

– Будет исполнено. Если еще что – обращайтесь. За бдительность и помощь милиции благодарю. 

– На сколько сядет? 

– Если по совокупности, так не меньше десятки. Устраивает? 

– Вполне.  

____ 

На следующий день приехали девочки. Зоя совершенно в норме. Клава скоро убежала и обещала прийти не позже полуночи. Дали ей ключи и отправились в постель. Меня не оставляла настороженность, но все было нормально. Я лежал на спине, заложив руки за голову, и думал о моих делах. Не очень весёлых. Девушка, дремавшая рядом, была мне очень дорога. Меня охватывало чувств нежности при одной мысли о ней. Но помнил и потрясшее меня чувство отчужденности, которое она испытывала ко мне тогда. Всего несколько дней тому назад. И никогда я уже этого не забуду. Настороженность будет теперь всегда со мной. Но это могло повторяться, прогрессировать! И надо же – какое невезение! А дети? У нее явно что-то с психикой, но как это отразится на детях? А мне так хотелось детей! Что же делать? Оставить ее – это выше моих сил. Такое нельзя себе представить ни в каком случае. Как она будет жить? Сможет ли работать? А может быть, все это обычный нервный срыв, результат перегрузки? Обычный! Не очень уместное определение, Клава говорила: давно уже не было ничего подобного. Но есть же медицина! Что-то же она может? Завтра же к врачу. 

Утром, когда я проснулся, она уже встала и готовила нам завтрак. Когда все сели за стол, я сказал: сегодня в одиннадцать идём к врачу. 

К моему удивлению никаких возражений не последовало. За столом Клавка щебетала, повествуя о своих вчерашних похождениях, за что я был ей очень благодарен. В одиннадцать поехали в поликлинику. К моему удивлению, очереди к этому врачу не было. Мой рассказ не занял много времени. Потом меня выставили и допрашивали Зою. Потом нас вместе. 

– По-моему – это следствие перегрузки нервной системы. На всякий случай направляю вас на консультацию к профессору в областной диспансер. 

Я понимал, что просто так к профессору не направляют. Вечером позвонил к сослуживице, муж которой был доцентом в мед.институте. Обещал помочь. Я сказал, что, хотя направление у меня есть, но предпочел бы, чтобы визит носил частный характер, Уже через двадцать минут мне перезвонили, чтобы мы пришли завтра. Пока я звонил и договаривался, сестры сидели рядом и наблюдали мою активность. Общего между ними было очень мало. 

На следующий день из библиотеки я поехал к Любе. Увидев меня, она прижала руки к груди и с удивлением воскликнула: «Так тебя отпустили?» 

– А за что меня сажать? Я же не уголовник какой? 

Сели за стол, и Люба рассказала, что только пришла от следователя. Свидания с Константином не разрешили. Его отправляют куда-то в лагерь, откуда он сбежал. Вид у Любы был жалкий. 

– Выбрось его из головы. Про меня спрашивали? 

– Спрашивали. Я сказала, что знакомый покойного мужа. Проведать зашёл. Сказали, разберутся. Ты прости меня за Константина. Я ж не знала, что он уголовный. Прости. Дура я и есть. 

Спросил, на что она живет? Говорит – последние гроши проживает, что после Володи оставались. 

– А Константин на что жил? 

Она потупилась, 

– Дом вот хотели продать. 

Все было понятно. 

– А откуда этот Костя вообще взялся? 

– Зашел как-то. Говорит, друг Володин. Служили, вроде, вместе. Ну, а потом… – она совсем замолчала. Я достал сотню и положил на стол. 

– Трать, – говорю, – потом еще подкину. Володя же просил присмотреть и помочь, если что. Будь осторожна. Константин этот тебя дружкам своим может сдать, так что, тут еще запросто Володины «сослуживцы» могут появиться. Гони всех. И вообще – ты ничего не знаешь. 

Помолчав, она сказала: «Да уж, один раз облажалась. Учёная теперь. 

– Пошел я. Мне жену к профессору везти. Болеет у меня жена. Можем в это лето и не успеть за заначкой. 

Уже в машине я подумал в очередной раз: а на кой чёрт я так рискую? У меня же и того, что есть, надолго хватит. А «влететь» с этим золотом можно капитально. Но понимал, что остановиться уже не смогу. То ли авантюрная жилка открылась? То ли просто жадность? 

______  

У профессора внушительная очередь. Сестра взяла наше направление, и через одного человека нас вызвали. Меня не пустили. Потом позвали. В общем, обычная процедура. В заключение профессор сказал, что ничего острого он не видит, выдал кучу рекомендаций и кое-что из лекарств. Просил зайти осенью. Потом уже, мне наедине: «Хочу, вас предупредить, что возможен и другой диагноз. Наблюдайте за ее поведением. Возможно, осенью её придется положить на более тщательное обследование». 

Диагноз вертелся у меня на кончике языка, но произнести я не решился. Он тоже. Молча положил на стол конверт и раскланялся. Сели в машину и поехали домой. Всё, – говорю, – теперь нас ничего не держит. Едем к предкам. Она вдруг расплакалась. 

– Милая, у тебя нет никаких оснований! Сам профессор тебе это сказал! А он, говорят, блестящий клиницист. 

– Но ты не скажешь, что он тебе наедине говорил! 

– Ничего особо секретного. Сказал, что пока ты не отдохнешь и не окрепнешь, я должен относиться к тебе бережно, не дебоширить, не устраивать семейных сцен и каждое утро целовать тебя в шейку не менее трех раз. По-моему, мы и так придерживаемся этих правил. 

Она улыбнулась сквозь слезы и положила голову мне на плечо. 

– Спасибо тебе за всё. Больше не буду плакать. Едем отдыхать. 

____ 

Хотели лететь, но потом решили – поездом. У Зои начались неприятные ощущения в связи с беременностью. В купе вместе с нами сел бородатый мужчина лет сорока, с женой. Как я и предположил – священник, и не низшего ранга. Познакомились легко. Воспринимались они как милые интеллигентные люди. Батюшка достал коньяк. Выпили немного за знакомство. Женщины вышли в коридор поболтать, а мы остались и, разумеется, заговорили о религии. Мне было очень интересно поговорить с образованным и искренне верующим человеком. Раньше я полагал, что это несовместимо, но теперь, под влиянием Валериана Николаевича, понял, что ошибался. И вообще пришел к выводу, что не так всё просто. Но в агностики я всё же не перешел. Просто перестал быть вульгарным атеистом. Я уже понял, что некоторые формы веры экуменистического толка совместимы и с высокой культурой, и с глубокими знаниями в области, например, квантовой физики. Это я все ему изложил. Конечно, не бог весть какие достижения, но примите во внимание, под каким идеологическим прессом мы жили! Я сказал, что могу понять веру в нечто сверхразумное, в нечто, представляющее Вселенную куда сложнее, чем наше сегодняшнее о ней представление. Но ряд положений совершенно не укладываются в моей голове! И уж совершенно не приемлю, когда серьезные люди с пеной у рта отстаивают ценности и истинность только своей конфессии, поливая грязью иные. Не могу понять сочетания свободы воли, якобы дарованной людям, и повторяемого ежечасно, что всё в руках божьих, что господь контролирует каждого, и что волос не упадет без воли божьей. Но тогда как же быть с ответственностью за всю мерзость мира? В моих представлениях не вяжутся утверждения разных иерархов, зачастую противоречащих друг другу, хотя многие из них – «столпы церкви»! Не находят объяснения в рамках веры и многочисленные несуразности и разночтения в Священных книгах, редактированных многократно, переводимых неточно. И еще много чего. 

– Поймите, как я рад встретить человека, могущего объяснить, «пролить свет» и прочая. Верующих и мыслящих я в жизни своей еще не встречал. 

Он молча слушал. Потом осведомился, сколько мне лет. Узнав, что почти двадцать девять, усмехнулся и заметил, что ему вот уже сорок девять, и всю свою сознательную жизнь он посвятил изучению, в частности, и этих вопросов. 

– Ну, – заметил я, – значит, мне вас сам бог послал. 

– Из уважения к Создателю, не следует имя Божие упоминать всуе. 

– Значит, вы всерьез убеждены, что наш мир, Вселенная – созданы Богом? 

– Разумеется! А вы полагаете – кем? 

– Я полагаю, что они существуют вечно и вечно пребудут. 

– И вам не трудно это представление о вечном, никем не сотворенном мире? 

– Не более, чем представление о вечно существующем Боге и его возможностях сотворения Вселенной из ничего. 

– Что ж, – сказал он с некоторой насмешливой печалью в голосе, – надо признать, что сложности соизмеримы. 

– Ну, а что вы думаете о множественности религий? 

– У каждого народа религия оформилась в соответствии с определенными историческими обстоятельствами. Вот повсеместность религий подтверждает мысль о ее внутренней потребности. Преобладающее число религий несет в себе потенции добра, любви, нравственности. Есть, правда, религии-извращенцы. 

– Например, католическая. 

– Ну что вы! 

– А разве костры инквизиции, избиение альбигойцев, протестантов, насаждение христианства насилием хотя бы отдаленно напоминают заветы Христа? Или приканчивали из любви к ближнему, которого полюбили, как самого себя? Или все это спишем на козни дьявола? Тогда поразительно безразличие бога к судьбам людским. Как вообще понимать выражение: «Всё в руках божьих!» И как же тогда со свободой воли? 

– Это действительно понять не просто. Существует наука с тысячелетними традициями – богословие. Она занимается этими вопросами. Как и наука светская, богословие еще далеко от решения всех вопросов. Порой даже пересматривает свои прежние установки. Да, на некоторые вопросы мы пока не знаем ответов. Но верующий ощущает присутствие Бога вне зависимости от различных теологических построений. И эти ощущения говорят ему, что Бог присутствует в любви, в истине, в красоте. Он присутствует перед лицом зла и неправды, но не как каратель, а как совесть, как тот, к кому можно уйти от ужасов, безобразий и жестокости мира. А суд Божий будет в конце времен. Будет пренепременно. 

Я смотрел на него со смешанным чувством. Сквозь мягкость облика и манер проглядывала абсолютная убежденность, и в речи проскальзывали еле заметные покровительственные нотки. Дискуссия не состоялась – подумал я с сожалением. Видимо, что-то такое отразилось на моем лице, и он продолжил. 

– Будем откровенны. Я кажусь вам самодовольным недоумком, а вы мне – человеком, искалеченным атеистическим воспитанием. Вам кажется, что я попросту ухожу от обсуждения конкретных проблем и якобы очевидных «нелепостей» Священного Писания из-за отсутствия достойной аргументации. Поверьте – это не так, хотя обидных нелепостей и даже глупостей за минувшие века наворочено и впрямь немало. Более того, кажущиеся мне и ряду других, размышляющих на эти темы идеи неверными, официальной церковью продолжают приниматься за истинные. Это касается и конфессионального множества, и толкования ряда мест Библии и, будем уж совсем откровенны, ряда ужасных дел, сотворенных церковью. Я ведь не хуже вас знаю, что католические «ученые» объявили телескоп Галилея «дьявольским орудием», а первопечатник российский Федоров принужден был бежать из Москвы, т. к. печатню его разгромили по наущению церковников. Везде действуют люди, наделенные свободой воли и зависящие от исторических, а то и просто конкретных обстоятельств. Придет время, и воссияет истина, поверьте. И точно так же, как строение Вселенной может оказаться куда сложнее представляемого ныне, так и идея Бога, может статься, выглядит совсем не так, как это представляют себе нынче даже вполне искренне верующие священнослужители. Всему свое время. Смена парадигмы миропонимания грядет несомненно, и появятся ответы на многие мучающие нас с вами вопросы. 

И, словно ожидавшие завершения серьезных разговоров, зашли наши женщины, разом нарушив своим щебетанием атмосферу серьезности беседы. Но батюшка еще не все сказал, и жена сразу уловила это. Хотела было снова под каким-то предлогом выйти, но он удержал ее рядом с собой. Тогда и моя жена тесней придвинулась ко мне, а батюшка продолжал. 

– Большую ошибку совершают наши власти, насаждая примитивный атеизм, подчеркивая только лишь классовый характер религии, ее служебную правящим классам роль. Это нарочитое упрощение и даже вульгаризация проблемы, к которой так склонны нынешние марксисты. Непреходящее таинство бытия, трагедия смерти, быстротечность жизни, страдание – всё это не обусловлено социально и касаемо всех людей, всех слоев общества. Вот почему, повторяю, сведение религии только к защите интересов власть предержащих есть грубое упрощение. Что ж, с этим нельзя было не согласиться, хотя кое-что можно бы и возразить. Но интересна была реакция его жены.  

– Ох, Василий! Договоришься ты, что опять тебя вызовут!!! И те, и эти. 

– Поверь мне, матушка, молодой человек не из этой епархии. 

– А из твоей епархии мало тебя закладывали? – Я вмешался. 

– Большое спасибо за беседу. Мысли ваши очень даже современны, и, как я читал, циркулируют в Западном мире весьма интенсивно. Я сужу об этом по той критике, которой они подвергаются в наших изданиях. Жаль – не могу с ними ознакомиться подробней. В отношении меня можете быть совершенно спокойны, но, в принципе, жена ваша, к сожалению, права. Об одних я уже не говорю, но и рептильность представителей нынешней нашей церкви уважения не внушает. 

Я думал, что на этом религиозная тема исчерпана. Мы пообедали. Потом до вечера читали, дремали. Было жарко. Кондиционеры как обычно не работали. Уже под вечер мы с батюшкой вышли в тамбур покурить и хоть немного охладиться. Глядя в оконную темень, он вдруг заговорил. 

– То, что народ воспитывают в духе атеизма, вина не только большевиков. Таким был нравственный идеал нескольких поколений европейских просветителей-гуманистов. Изведав этот путь сполна, нынешний человек снова впал в сомнения. Страх перед миром, отсутствие достойных идеалов, извечный ужас конца толкают кого к оккультизму, кого в разного рода экзотические секты, кого к самому широкому набору пещерных суеверий. 

– Но в старые, конфессии приток не наблюдается. 

– Почему же? Магометане не жалуются. Адептов ислама ничуть не убавляется. Скорее напротив. Что до христианства, то куда страшнее упадок качества веры. Религия наша делается все меньше значимой в жизни людей, все больше обрядовой, поверхностной. Это касается и протестантов, и католиков. Да и ислам используется больше как ширма для решения вопросов политических, 

– Но ведь вы сами в значительной степени этому содействуете! Уровень образованности в развитых странах куда как возрос, а вы все толкуете про шесть дней творения, Адама и Еву, и менее шести тысяч лет со дня сотворения мира! Кто же в эту, простите, чепуху сегодня верит? Чего вы можете ожидать в ответ? На фоне творящегося в мире существование бога представляется весьма сомнительным. Даже известная козырная карта – жизнь после смерти – представляет собой сегодня весьма сомнительную гипотезу. И уж меньше всего христианскими заповедями руководствуются в бизнесе. Да и вообще в практической жизни. Мир Западный уже давно живет так, словно никакого бога и нет. Скорей уж дьявол. 

Открылась дверь, и вошел проводник. На этом наша беседа закончились. Мы спали, когда они сошли. На столе осталась записка: «Благодарим за случай познакомиться. Буду молить Господа, дабы ниспослал семье Вашей благополучие. Я, как видите, всё своё толкую. С уважением – отец Василий с супругой». 

______ 

Дома всё на месте. 

После смерти дедушки родные остались совсем одни в большой двухкомнатной квартире, и жизнь их протекала без особых треволнений. Воспитанием моим занималась в основном бабушка, а вечно занятые родители принимали во мне участие как бы на вторых ролях. Это были люди высокопорядочные, с высшим советским образованием. Как раз те, которых Солженицын по справедливости называл «образованщиной». Конечно, по своей культуре они были куда выше Зоиных родителей. Рядовая советская интеллигенция. Зое мои предки очень понравились. По-моему, это было взаимно. Что ж, – думал я, – прекрасно! Дал матери денег, чтобы они с отцом съездили в Трускавец, что им обоим было весьма полезно. Мама деньгам очень удивилась. По ее представлению, я должен был при своей зарплате если не бедствовать, то еле сводить концы с концами. И уж, во всяком случае, не роскошествовать. Я плёл что-то про свои побочные заработки. Мама расспрашивала Зою, как мы живем, как ладим. Зоя выразилась в превосходных степенях, и мама с папой просто цвели от радости. Да оно и так все было видно! Вечерами водил Зою к морю – солнце ей профессор запретил. На нашей лодочной станции меня еще помнили, так что лодку всегда давали. В первый приход шкипер Витька подмигнул и осведомился, где я такую кралю подцепил? Иногда был сильный прибой, и тогда я выносил Зою из лодки на руках. 

Поехал на кладбище к бабушке с дедушкой. Хотел один. Хотел поплакаться бабушке, с которой был очень дружен. Окунуться в прошлое, снова почувствовать себя маленьким мальчиком под надежной бабушкиной защитой, немного выпить. Но отказать жене, конечно, не мог. «Я с тобой!» – а глаза говорили: я ведь всегда с тобой! Мы ведь вместе! – Ну конечно! Мы теперь всегда вместе. И вместе сидели на бабушкиной могиле в безлюдье еврейского кладбища. Я рассказывал ей, какая у меня была замечательная бабушка. Была… 

Перед отъездом устроили прощальный вечер. Пришлось наведаться на местный рынок – Привоз. Там действительно всё было, а цены меня не очень смущали, чем опять удивлял свою маму. 

С папой мы проанализировали наше внутреннее и международное положение. Папа – член партии, всю жизнь был пропагандистом. Работал начальником планового отдела крупного предприятия, но всегда считал своим долгом внедрять в умы слушателей коммунистические идеи. И вообще, был, как говорили в то время, «верным сыном партии». Какой, не упоминалось, поскольку была всегда одна: Коммунистическая партия Советского Союза. Мнения наши по ряду вопросов существенно расходились, но заострять разногласия я не старался, а в конечной победе социализма мы с ним в то время оба не сомневались. Мама во всем следовала за папой, хотя и не была столь фанатичной. В связи с ее приближающимся переходом на пенсию, я предложил подумать о переезде к нам. Заключительным действом стало посещение нашего «толчка», который, как и во всех приморских городах, был богатейший. Ведь сравнение шло не с Западными супермаркетами, а с местными универмагами! Купили много чего как Зое, так и маме, чем в очередной раз повергли родителей в недоумение по поводу столь неумеренных, по их понятиям, трат. Когда же я передал отцу на сохранение пачку облигаций «Золотого займа» – удивление достигло предела. Но было уже не до объяснений. Мы отбыли домой. ___ 

Домой прибыли на рассвете, что было хорошо, поскольку уж слишком много с нами было багажа. Ворующую часть населения это могло подвигнуть на нехорошие поступки. 

Дома нас ждали новости. Клава вышла замуж! Свадьба прошла без нас, чему я был очень рад. Зоя занялась свадебным подарком. Самочувствие ее снова ухудшилось. Начались головные боли. Снова волнами накатывала раздражительность. Правда, теперь она пила транквилизаторы, и внешне все обстояло спокойно. Позвонила Люба. Она решила переехать к матери в деревню, а дом продать. Матери нужна была помощь по хозяйству, а сама Люба на своей швейной Фабрике зарабатывала очень мало. Я предпочел не вмешиваться в ее проблемы. Спрашивала, собираюсь ли я по Володиным делам, но из-за Зои я, конечно, никуда уехать не мог. Потом был звонок от капитана Юры. Юрию Андреевичу присвоили майора, в связи с чем мы с Зоей были приглашены в ресторан. Про Зою я объяснил, но самому придется пойти. Очень полезное знакомство! Еще через пару дней звонок из райкома партии. Звонил мой приятель и зав. Каким-то отделом Вилор. Очень обрадовался, что я в городе, и сообщил о поручении прямо-таки экзотическом. В соответствии с каким-то там постановлением городского комитета партии, подлежали проверке торговые предприятия. Меня назначили руководить группой по проверке крупнейшего кондитерского магазина. На все мои протесты ответ был один: «Надо помочь райкому. Доверить столь ответственное дело можно только самым надежным и проверенным лицам». Ну что тут возразишь? Тем более, что дел-то на один вечер. Согласился. Дело оказалось забавным, и о нем стоит рассказать подробней. На следующий вечер нас собрали на инструктаж. Под мое начало поставили пять милых девушек. Задача заключалась в проверке наличного товара. Дальше события разворачивались следующим образом. На следующий день в семь часов вечера мы неожиданно нагрянули в магазин. И началось! Вы представьте себе, что означает эта проверка наличного товара. Пришлось перевесить все конфеты, торты, пирожные! Персонал был предупредителен, любезен. Ну, разумеется, их предупредили заранее, и всё сошлось до последней шоколадки. Четыре часа непрерывной работы! Наконец все кончено, и мы подписали соответствующие бумаги. Но просто так уйти нам не дали. Девушек завели в подсобку и навалили им конфет шоколадных не меряно. А меня директор магазина завел в свой кабинет, и мы угостились очень даже неплохим коньяком, закусывая шоколадом. Какие тут комментарии? 

В связи с предстоящим расширением семейства, начали подумывать о расширении жилья. Повез жену смотреть Любин дом. Ей он понравился. Володя внутри все делал своими руками, и было видно, что для себя делал. Цена, однако, даже для нас была огромной. На следующий день приехала Клава. Внешне изменилась заметно. Как-то раздобрела что ли? Приехала занимать у нас деньги. Жить негде, и решено строиться. Сумма весьма внушительная. Я нисколько не сомневался, что деньги нам никогда не отдадут. У Зои на этот счет тоже не было никаких иллюзий. В общем, Зоя ей денег не дала. Обида страшная. Шуму и всяких неприятных слов было сказано множество. Я помалкивал. Зоя пыталась что-то объяснять, но у той один ответ: мне надо, а у вас есть. Сильно хлопнула дверью и ушла. У Зои разболелась голова, в ход пошли таблетки. Ужасно неприятно все это. 

Еще по приезде звонил Валериану – обычный разговор. Приглашал, как всегда, в гости. Узнал, что Валентина работает на телеграфе и получает семьдесят рублей! Прожить на это, конечно, невозможно. Задумаешься тут о достижениях реального социализма! 

Сегодня позвонила сестра Валериана. Ему очень плохо, но в больницу не хочет. Может быть, я приду – уговорю! Пошел. По дороге зашел на почту и прихватил бланк почтового перевода. 

Валериан Николаевич лежал, и вид у него был прямо-таки скверный. Спрашиваю, что изменилось в его состоянии? – Почти непрерывная боль в сердце и разных степеней одышка. 

– На инфаркт проверяли? 

– Да. Нет никакого инфаркта. Просто сильно изношенное сердце. 

– Почему не хотите в больницу? Там капельницы, могут существенно облегчить состояние. 

– Хватит, пожалуй. 

– Чего хватит? 

– Жить. 

– Простите, но есть более безболезненные способы перехода в мир иной. Ведь что с вами может быть дальше – живописать? 

– Еще Плиний сказал, что возможность умереть, когда захочешь, лучшее, что боги даровали человеку в его полной страданий жизни. 

– Я не спорю с Плинием. Более того – я совершенно с ним согласен. Я только против избранной вами технологии процесса. К тому же вы вполне успеете это осуществить потом, если и впрямь ничего не поможет. А сейчас нужно в больницу. Где направление? 

Я вызвал «скорую» и зашел к Анне Николаевне. Под мою диктовку она заполнила бланк почтового перевода Валентине на 200 рублей. 

В больницу мы поехали все вместе. В предусмотрительно захваченном белом халате пошел искать и нашел лечащего врача. Имел с ним содержательную беседу. Он обещал, я обещал. 

____ 

Дома Зоя встретила с головой, замотанной полотенцем. Сильная головная боль – таблетки уже не помогают. Позвонил профессору. На мое счастье он оказался дома, хотя и в отпуске. Обещал содействие в госпитализации и личное участие. Я напомнил, что предполагаю частный характер его услуг. На завтра Зою положили в клинику с очень неприятным названием. Собственно, следовало начать с невропатологии, но я понимал невысказанный в прошлый раз диагноз профессора. Знал также, вялотекущая шизофрения, в сущности, не лечится. В общем, деваться было некуда. 

Последующие дни протекали однообразно. Приближался учебный год. Почти весь день читал. Через день ездил к Зое, но до воскресения никого не пускали и только принимали передачи. Из её записок следовало, что что-то колют. Лечат, в общем. 

По дороге домой заехал к своему «автомобильному деду». Возня с моей развалюхой мне начинала надоедать. Дед обещал поменять ее на нечто более приличное. Показал «Жигуль». В очень хорошем состоянии: «Гони пять тысяч, и он твой». Пашка (зять) уладит все бумаги». Очень захотелось! Пять тысяч – могу, но что скажут люди? Выход подсказал тот же Пашка. Выход своеобразный – купить у него за семь тысяч облигацию, на которую пал выигрыш как раз в пять тысяч. Наверное, сегодня такая махинация покажется верхом идиотизма, но тогда она казалась вполне разумной – за две тысячи рублей я получал возможность легально, не привлекая внимания, потратить пять. А в действительности – еще больше, потому что – ну кто же будет с такой уж точностью учитывать мои расходы? Еще пара «николаев» уплыла к протезистам, и я стал обладателем почти новой машины! Забавно! Теперь следовало пустить слух о невероятной удаче и получить деньги в ближайшей сберкассе. Из головы у меня не шли слова, сказанные доцентом-экономистом на одном из наших диспутов у Валериана: «Если есть капитал, не держите его исключительно в рублях. Экономический крах системы неизбежен». Даже если они правы, так сказать концептуально, то все это, пожалуй, еще не скоро. Конечно, главным делом человека в жизни является устройство своей судьбы. Но бывают моменты, когда приходится задумываться над судьбами если и не мира и всего человечества, то хоть своей страны! Хотя бы потому, что это неизбежно повлияет на твою же судьбу. Но нужно ли это делать сегодня? Вроде бы никаких макропризнаков! Или все эти предсказываемые катаклизмы лишь в исторической перспективе? Черт его знает. Ни достоверной информации, ни аналитических способностей в достаточной мере у меня нет. Интуиция тоже молчит. Остается плыть по течению и делать как все, то есть решать свои личные проблемы на свой страх и риск: знаменитое русское «авось»! 

Вечером позвонила Зоя – как-то пробилась к телефону. Все нормально – глотает, колют, скучает. К самому страшному – своему окружению психов – уже как-то адаптировалась. Но вообще-то жуть. И как это все скажется на ребенке? Он же тоже все это ощущает? А как там пахнет!  

– Держись, моя дорогая, оно не липнет. Зато впечатлений у тебя! – Надолго хватит. 

– Да. впечатлений масса. Я никогда не думала, что столько чокнутых. Знаешь, большинство женщин из-за, всяких неудач в любви. 

– Вот уж что тебе не угрожает! 

– Да? А почему меня сюда заперли? Есть ведь неврологическое отделение… 

– Говорят, что профессор во всем этом разбирается лучше всех. Уж потерпи. Выписывать не собираются? 

– Что-то незаметно. Моя врачиха подолгу со мной беседует. Может, надо ее как-то поощрить? 

– Сделаем. Мог бы и сам догадаться. Звонила Клавка. Спрашивала про тебя. Говорит, предки волнуются. В воскресенье приедет тебя навещать. 

– Как у нас с деньгами? 

– Как обычно. Расходы значительно превышают доходы. Но резервы есть. Ты же знаешь! Крестик сдал в комиссионку. Получил четыре сотни. 

– Знаешь, а малыш подает признаки жизни, толкается. 

– Не больно? 

– Напротив, приятно. Я его уже очень люблю. А ты? 

– И я, конечно. 

– Ну, до воскресенья. Пока. 

После разговора уселся на балконе с бутылкой ликера. Невеселые мысли. Как это все отразится на ребенке? И что вообще дальше будет с Зоей? – с тем и заснул. 

Клавка приехала в воскресенье очень рано. Как ни в чем не бывало! С мужем поссорилась и снова живет у родных. Что-то уж очень быстро это у нее! 

Новая машина ее поразила: «Говорили – денег нет!» 

– Клава, да она же старая! Та уж совсем развалилась. 

Надулась. 

____ 

Зоя сильно заторможенная. Видно, напичкали транквилизаторами. А ребенок? Потом я оставил сестер поболтать, а сам уселся в машине читать. Клавка пришла заплаканная: «Зойка как пришибленная!» 

– Это ничего. Колоть перестанут – пройдет. 

– Может, не надо было ее туда? Там же все психи! 

– Выбора не было. Нормальный человек не свихнется, но приятного, конечно, мало. 

Клава заспешила на вокзал. Дал ей на билет. В ответ услышал: «Дал бы ты мне сотню!» 

Я промолчал. 

После обеда поехал к Валериану в больницу. Нашел его весьма окрепшим. В двухместной палате, куда его поместили моими стараниями, лежал еще один «зубр». Заместитель редактора какого-то периодического издания. Еще в коридоре слышал, как они собеседовали на весьма повышенных тонах. Интересно, что там сегодня дебатируется? 

Когда я зашел, В. Н. сказал: «Продолжайте, продолжайте, Александр Матвеевич. Этот молодой человек достаточно эрудирован и обожает такие споры. При нем, к тому же, можно быть совершенно откровенным. Речь у нас идет о завершении очередной эпохи. Как вы полагаете, Валентин Николаевич, это действительно так? 

Переход от сугубо бытовых проблем в столь возвышенные сферы был резковат, но я ответил сходу. 

– Вообще-то этот процесс может длиться столетиями. Но, наверное, в наше время это произойдет стремительными темпами. В соответствии с нынешней скоростью развития производительных сил. 

– Вот именно! – отозвался редактор. 

– Я полагаю, что признаков много, но разве мы не указываем хотя бы приблизительно общее направление перемен? 

– Дело в том, что молодой человек продолжает верить в победу социализма нашего толка во всемирном масштабе. 

– Это, простите, очень сомнительно. Нет никаких серьезных признаков, что нынешний капитализм трансформируется в наш так называемый «реальный социализм». Абсолютно никаких признаков! Несмотря на ряд заимствованных у нас элементов. 

– Но хотя у них ряд несомненных успехов в экономике: сглаживание кризисов, огромные достижения в уровне жизни – есть множество нарастающих неприятностей в нравственной сфере, поп-культуре, наркомании, в распределении материальных благ. Особенно остро эта проблема стоит в отношении севера и юга планеты. Всё это подтверждается рядом цифр. Не помню их на память, но, в принципе, они и вам, наверное, известны. Большинство бедных стран мало что получили от нынешнего технического прогресса. Это ли не стимул перехода к новому общественному строю? 

– Во многом вы правы, но и нам ведь особенно похвастатъся нечем. Если конечно не врать – это мы умеем отлично. У нас низкий рост производительности труда. И дело не в отдельных плохо руководимых предприятиях. Аналогичные негативные процессы идут и в других социалистических странах. Даже в тех, которые нам политически враждебны. Я имею в виду Китай. Амальрик в своей статье «Доживет ли СССР до 1983 года», может быть, и ошибся с датой, но вряд ли в принципе. 

– Отмеченные вами недостатки капитализма, с его рыночной экономикой, справедливы, но не обязательно смертельны. А вот дефекты нашей системы именно принципиальны. – Валерий Николаевич от возбуждения даже сел в своей койке. 

– Строго говоря, – продолжал Александр Матвеевич, – никакого социализма у нас нет. Делать то, что они делают, наших руководителей заставляли обстоятельства. В этом смысле термин «реальный» очень точно отражает происшедшее. 

– Значит, по-вашему, капитализм победит? 

Его ответ был мне и так ясен, но хотелось, как говорится, поставить точки над «и». 

– Это несомненно. Сложность ситуации в том, что будущий победитель сам тяжело болен. И, может быть, смертельно. Это и предопределяет неизбежность его трансформации. 

– В чем же главная болезнь? 

– Это очень сложный вопрос. Главное, как говорят серьезные западные экономисты и философы, состоит в том, что принцип эффективности производственной и иной деятельности продолжает определяться прибыльностью, а это далеко не всегда соответствует общечеловеческим интересам. К тому же, в развитых странах капитализм законодательно во многом ограничен. Это уже не прежний «дикий» капитализм. Что же касается его деятельности в транснациональных масштабах, то таких ограничений нет, и это порождает множество проблем, приводящих порой к региональным кризисам и даже мировым. Но я не думаю, что задачи эти не решаемы. Есть и другие проблемы, достаточно сложные. Но речи об уничтожении капитализма нет уже хотя бы потому, что серьезных альтернатив ему пока что нет, а возможности преобразований далеко не исчерпаны. 

От всего этого у меня в голове начало мутиться. Я не разбирался в этих вопросах столь глубоко. Интересно бы узнать – откуда у него такая информация? Я знал, что есть закрытые для широких слоев издания, но до меня они не доходили. 

– Ужасно хочется задать вам бестактный вопрос. Как при таком образе мыслей вы редактируете наши официальные издания? 

– Примерно так же, как вы читаете свои антирелигиозные лекции или убеждаете своих студентов, что все стоящее изобретено в России. Могу перечень продолжить. Для нас это способ выживания. Когда-нибудь будем испытывать от этого изрядную неловкость… 

У меня на языке вертелся еще один вопрос, но я все же удержался. Мне хотелось спросить, как он рискует при постороннем, в сущности, человеке высказывать такие мысли? Правда, времена были уже сравнительно либеральные, но все же! Дальнейшая дискуссия была прервана сестрой, которая пришла делать уколы. Я ретировался. На прощание В. Н. подал мне записку от Валентины. 

Нашел лечащего врача, с которым уже был знаком. Ничего хорошего он мне не поведал. Облегчение, которое я наблюдал, – результат интенсивной терапии, но заметного последействия не ожидается. Слушать это было грустно. 

Валентина писала, что отлично понимает, от кого деньги, и благодарит: «Когда-нибудь отдам…». Занимается, и выслала мне одну статью, которую нужно дописать и с помощью В. Н. Опубликовать. Попытается поступить в аспирантуру. «Спасибо за дедушку!». 

Заехал на почту и перевел ей уже «открытым текстом» сотню. Дома лежал на тахте и пытался разобраться в услышанном. От посещения В.Н. у меня осталось такое ощущение, будто я на лекции побывал. 

_____ 

Неделя пролетела незаметно. Снова приехала Клава, но теперь с мамой. У Зои всё без заметных изменений. Головные боли. 

Дома женщины принялись за меня. У Клавы семейная жизнь не ладится по причине отсутствия своего жилья. Решили строиться, но на это нужны были не малые деньги! 

– Одолжите Клаве пятнадцать тысяч!- (моя зарплата примерно за 5 лет) 

Никакого желания одалживать им такие большие деньги у меня нет. Теща расположилась в кресле напротив. Клава встала у нее за спиной и, улыбаясь предельно мило, они принялись меня умолачивать. 

– Валентин Николаевич, ну почему вы не хотите помочь Клаве? Ведь у ней вся семейная жизнь рушится! 

– Потому что это очень большие деньги для нас. Потому что, в связи с Зоиной болезнью и предстоящим рождением ребенка, нам предстоят большие расходы. Ведь на одну мою зарплату нам не прожить! Вы, Нина Федоровна, прекрасно все это понимаете. Ведь Зоя дома должна будет с ребенком сидеть! 

То, что я говорил, было совершеннейшей правдой, но главное, все же, состояло в том, что мы нисколько не сомневались: деньги нам не вернут. Но этот вопрос подымать не стоило. 

– У ней вся семейная жизнь разрушается! – снова повторила теща. 

– Очень жаль, конечно, но тут я помочь не могу. 

– Ну, дайте ей меньше. Сколько можете. Они за свадьбу задолжали – расплатиться не могут. 

Меня загоняли в угол. Вся эта сцена делалась неприятной до отвращения.  

– Нина Федоровна, мы Клаве помогли изрядно. Зоя ее приодела, но содержать Клаву мы не можем, не обещали и не будем. Когда деньги на свадьбу занимали, ведь думали с чего отдавать? Зоя ведь ничего не обещала? 

– Ну, получилось так! Клава сказала – Зоя поможет. 

– Как же она могла так говорить? Ведь это же неправда! 

– Правда – неправда, но теперь выручать то надо! Одолжите хоть две тысячи! 

– Подъедемте к Зое, вы же все равно собирались. Если Зоя разрешит, я одолжу ей эти деньги. 

День был неприёмный, но передачи разрешались. Кормили в наших больницах скверно. Присовокупив к передаче трояк, я обеспечил быстрый ответ. К моей записке Клава дописала: «Зоичка, милая, выручи. Скажи Валентину, чтобы дал мне две тысячи. За свадьбу мы задолжали, а отдавать не с чего! Мама тоже тебя просит». Ответ пришел быстро: «Клава, не путай нас в свои дела. Чем могли – тебе помогли. Одели и обули. Ты теперь человек работающий, при муже. Решай свои вопросы сама». 

Тут Клавка дала волю своим чувствам! Из всего потока брани меня больше всего задело «жиды паскудные». Решив, что с меня хватит, я сказал: «Клава, дорогу в наш дом забудь. Нина Федоровна, садитесь, пожалуйста, в машину. Я вас к вокзалу подброшу». 

Клавка рыдала, мать ее успокаивала, Сквозь всхлипы я слышал отдельные фразы: «Ну, мне ж сёдни беспременно отдавать надо! Я ж Стёпе божилась, что деньги привезу! Как же я без денег вернуся?» и еще что-то в таком же роде. Отвратительная сцена. 

Сел в машину и завел мотор. От Клавкиной наглости меня всего выворачивало. Ну конечно, я мог дать ей эти две тысячи, но из меня их просто- таки насильно вытягивали. Теща, оставив всхлипывающую, Клавку, кинулась ко мне. 

– Валентин, ну богом тебя прошу, дай ты ей денег! Я тебе отдам. 

Но меня уже заело. 

– Если хотите, чтобы я подвез вас, садитесь, пожалуйста, в машину. Никаких денег Клава больше никогда не получит. А после всей той брани, что я сейчас выслушал в наш адрес (это, как я понимаю, она в благодарность за все, что Зоя для нее сделала), пусть впредь и близко ко мне не подходит. 

– Ну, езжай себе. Без тебя дорогу найдем. 

Я и уехал. 

Дома сразу выпил полстакана, но всё равно было мерзко. 

____ 

Зою выписали уже после начала учебного года. Врач при выписке сказала, что, по всей видимости, это функциональное расстройство, вызванное нервными перегрузками, и все должно пройти. Особенно после родов. А продолжение медикаментозного лечения сейчас может оказаться вредным для ребенка. Я зашел к профессору, и он повторил все слово в слово. 

– Профессор, но я же наблюдал типично психическое отклонение! 

– Ну, согласитесь, что опыт ваш невелик. Делать серьезные выводы по одному не слишком явному случаю было бы преждевременно. Понаблюдайте.  

– Быть может, что-то давит ее на подсознательном уровне? 

– Знакомы с Фрейдом? Но вы ведь знаете, как у нас относятся к фрейдизму? В общем, сейчас все относительно благополучно. Годик посидит с ребенком и, возможно, все забудется. А если возникнут проблемы – мы всегда к вашим услугам. 

Оставив пакет с шоколадным тортом и коньяком, я отбыл. 

_____ 

Зоя оформила академический отпуск и занималась дома. От ее родителей ни слуху, ни духу. Зоя как-то позвонила, но мать с ней говорила довольно сухо. Сказала, что отец к нам в гости собирается. Зато мои родители уже оба были на пенсии, и мы начали процесс обмена квартир в связи с их переездом к нам. Это дело требовало времени. Жизнь пошла обычным порядком. Зое, конечно, было скучновато, и она ходила по подругам, но статусы были уже разные, и общение с подругами сходило на нет. 

Ее отец приехал через неделю. Распили мы с ним бутылочку, и он, без лишних околичностей, перешел к делу. А дело все то же: Клаве нужны деньги. 

–Зоя, ты почему же сестре помочь не хочешь? – Господи, опять все сначала!  

– Папа, я ей, по-моему, ничего не должна. Что могла – для неё сделала, но оплачивать ее расходы, да еще в таких размерах? Ты что, смеешься? 

– Так она же одолжить просит! 

– А с каких доходов она станет отдавать? Ты работаешь. Мама работает. У вас такие деньги есть? 

– Да нет у нас! Сама знаешь.  

– А у них откуда появятся? 

– Клавка говорит, что у вас денет много. 

– И мы, значит, должны их ей отдать. Сдурела она что ли? 

– Ей муж сказал: «Не достанешь денег – уходи». 

– Да такого мужа гнать надо в три шеи! В общем, так: больше этот вопрос не поднимайте. Покупать Клавке мужа мы не будем. 

– Ну, хоть на свадьбу-то можешь дать? 

– А с какой такой стати? Я ее обула, одела, она меня за это, вместо «спасибо», поносит на чем свет стоит, а я, значит, должна ей еще за это свадьбу оплачивать? Ну, сам посуди? 

Допили мы бутылку, и на следующий день отец уехал. После его отъезда Зоя сказала: «Ты прости меня за моих родных. Такие люди». 

– Не то удивительно, что такие люди. Еще и не такие бывают. Ты лучше объясни, почему ты не такая, а из той же семьи? Просто не верится! 

– А что тебя удивляет, что люди бывают разные даже в одной семье? Я всю жизнь любила читать, а Клава терпеть не могла книжки. Да и наследственность разная! А помнишь, я тебя спрашивала? Вначале все хорошо, а потом браки распадаются. Ты тогда говорил, что причины бывают самые разные. 

– Что ты хочешь этим сказать? Что твои родные могут нас развести? Думаю, это им не удастся. 

– Конечно. 

Она подошла и обняла меня. 

– Не удастся, но за что тебе такое родство? 

– Не боись. Перетерпим. Противно, но не страшно. 

Но на этом неприятности с Зоиным семейством не кончились. Через пару дней Зоя обнаружила, что пропало кое-что из ее вещей. Озлилась моя жена ужасно. Главное, что ее сердило, так это бесполезность кражи. Клава была на два размера больше при том же росте. Но удержать свою жену от звонка домой я так и не сумел. Ужасно неприятный был разговор сначала с Клавой, а потом и с матерью. Кончилось все тем, что мать сказала: «Да подари ты ей тряпки эти, все одно, она их растянула да заносила. Чай не обедняете! 

– Мне, мама, перед мужем стыдно, что у меня сестра – воровка. Чтоб и ноги ее в моем доме не было! 

– Ну, не серчай так. Она же молодая, ей тоже хочется, а взять-то где? А мне сказала – Зоя разрешила. 

Потом Зоя плакала, а я ее утешал в том смысле, чтобы плюнула на всё это. 

____ 

Жизнь потекла ровно, без каких либо существенных событий. С утра я уходил на занятия. Освобождался обычно часам к трем. Зоя тоже начала ходить на занятия, хотя и не на все лекции. Наобщавшись днем с большим количеством людей, вечерами мы с удовольствием оставались вдвоем. Изредка приходил кто-то из Зоиных подруг. Тогда они запирались в спальне и о чем-то тараторили. Я обычно что-нибудь читал. Изредка возился в своем гаражике с машиной. По субботам мы устраивали «выход в свет». Чаще всего в кино. Реже в филармонию или театр. Еще реже в гости. Животик у нас рос и, соответственно, у Зои уменьшалось желание это демонстрировать. Я по-прежнему считал, что с женой мне повезло сказочно, хотя страх вдруг обнаружить другую Зою, озлобленную и совершенно чуждую – где-то во мне гнездился. 

Однажды сосед по лаборатории пригласил отметить день рождения его лаборанта – Сан-Саныча. Маленький, щуплый, улыбчивый. Бывший военный, авиационный механик и мастер на все руки. Большой любитель выпить в компании. Я очень редко принимал участие в таких мероприятиях, но Сан- Санычу отказать не мог, хотя и получил приглашение через третье лицо. Тут же послал своего лаборанта Толика за водкой, колбасой и огурцами. Колбаса, единственно наличествовавшая в городе в свободной продаже, была ужасной. Почему-то называлась она «эстонской». Для такого симпатичного народа даже оскорбительно. Со временем это поняли, по-видимому, и «наверху», после чего малосъедобный продукт назвали «казачьей». За что теперь казаков? Не иначе за поддержку царского самодержавия во времена оные. 

Посидели, выпили, поболтали. Разговоры, в основном, на внутритехникумовскую тематику. Я как-то в стороне от всего этого. Уже не помню в связи с чем, но добрались и до меня. Сан-Саныч, как всегда улыбаясь, заявил: «Вот у нас самый счастливый человек! Студенты его любят. Начальство уважает. Квартира есть, машина есть, и жена – красавица». Кто-то добавил: «А всё деньги!» Это уже было неприятно, хотя отчасти и справедливо. Может быть, потому и неприятно? Я молчал, пытаясь улыбаться. Зависть. Что ж, естественное человеческое чувство. Своей вины я как-то не ощущал, но неприятно. Что-то нужно было сказать. 

– В чем-то повезло, бывает. 

Чувствовал, что сейчас начнутся расспросы. Врать не хотелось, но и правду говорить было опасно. На крайний случай, если, не приведи бог, дело примет публичный характер, я мог доказать передачу мне денег Саркисычем через сберкассу. Соответствующие записи, полагаю, сохранились. Но меньше всего мне хотелось объясняться публично по этому вопросу. Выручила жена: я сидел к двери спиной, когда кто-то постучал. Саныч пошел открывать, и я услышал, как он громко сказал: «Здесь, здесь!» 

Обернувшись, увидел милый овал лица и смущенную улыбку. 

Идя домой, Зоя явно старалась изображать жену, ведущую пьяненького непутевого мужа. Зря, конечно. На ногах я держался вполне твердо и сказал ей об этом. 

– Опыт домашней жизни. Мать так отца домой приводила, – немного помолчав, добавила, – Ты извини, что я за тобой пришла. Обычно же звонишь, когда задерживаешься! Уже ведь седьмой час! 

Черт возьми! И впрямь пересидел! На что только время угробил! 

– Понимаешь, я и так избегаю всякого такого, но люди обижаются. Вроде как неуважение выказываю. Много о себе полагаю. А что не позвонил – извини. Как-то время незаметно пролетело. Уже у самого дома она сказала: «Знаешь, у меня, оказывается, никого кроме тебя нет. Куда-то вся родня подевалась!» 

– Позвони. 

– Да что-то не очень ласково со мной мама разговаривает. Все хотят меня виноватой сделать. 

– Видишь, от денег не одни только радости. Поменьше надо было высовываться. У нас ведь могут и вызвать «куда следует». Психологически всё оно понятно: бедно живут люди, и мы своим благополучием зависть вызываем. Тем более, что деньги наши случайные, не заработанные. Наверное, это особо раздражает. Они себя спрашивают: «За что это им? И почему не мне?» Удивляюсь, что еще не донесли. Как бы они радовались, если бы у нас деньги отобрали! 

– А могут? 

– Думаю, что нет, но испытывать судъбу очень бы не хотелось. Особенно по части золота. Оно ведь без свидетелей ко мне перешло, а дедова бумажка, с юридической точки зрения, не многого стоит. 

Уже дома, расположившись в кресле, спросила: «А где другие деньги берут?» 

– Кого ты имеешь в виду? Преобладающее большинство – что зарабатывает, то и имеет. Профессура, к примеру, и высокие начальники не плохо зарабатывают. Большинство же из имеющих деньги – ворует. Откуда деньги у вашей Ольги? Она же в магазине работает простым продавцом! Практически нет ни одного магазина, где не воровали бы. Вынуждены воровать и все колхозники. Иначе в преобладающем большинстве колхозов просто не прожить. Плохо тем, у кого украсть нечего. Преподавателям, например, или врачам. Ты знаешь, сколько получают мои выпускники? Обычно 70–80 рублей! Это узаконенная нищета. 

– Как-то ты зло об этом… 

– Потому что – это обидная правда. 

Долго молчали. 

– А почему у нас так? Ведь за границей, говорят, получают больше! 

– Смотря где. В развитых странах – конечно. А где-нибудь в Иране или в Бразилии – так еще меньше. 

– Но мы же развитая страна! 

– У нас низкая производительность труда и  

огромные непроизводительные расходы! Ведь в  

военном отношении мы противостоим почти  

всему миру. А низкая производительность у нас из-за дурацкой системы оплаты труда. Люди не очень-то заинтересованны хорошо работать. Как бы я хорошо ни читал лекции, мой туповатый коллега получает не меньше. У нас во многом действует уравниловка…- Я почувствовал, что сбиваюсь на лекторский тон. Продолжать мне не хотелось. 

____ 

Нас пригласили на свадьбу Зоиной подруги. Мне не очень-то хотелось, но Зое это было нужно. Может быть, даже неосознанно. Ей хотелось продемонстрировать себя – красивую, хорошо одетую, при статном любящем муже. А может быть и показать кое-кому из своих бывших поклонников, – что не зря она ими пренебрегала. Что никакая она не недотрога-дурочка, а искала то, что ей было нужно и – вот, пожалуйста, можете полюбоваться – нашла. Некоторая незадача с мужем все же была. Уж очень скромное положение он занимал, а потому не ясно было с источниками благосостояния. У мужа в активе были только две статьи в университетском сборнике и две в местной газете. Подписи. Была еще, правда, медаль ВДНХ за одну электронную штучку, но это уж вовсе на слух не котировалось. Одет я был в дорогой костюм и прочее, но особой чувствительности к этому не испытывал, хотя помнил, как в свое время изменилось отношение ко мне женщин, когда я вдруг стал хорошо одеваться. Так как мне было скучновато, а жена моя оживленно разговаривала с соседкой, то я принялся обсуждать сам с собой эту тему. Откуда такая нетребовательность в одежде? Ведь в глазах большинства, а особенно женщин, я явно проигрываю из-за этого! Сколько раз приходилось слышать: «Ах, как он одевается!» Не про себя, разумеется. Так в чем же дело? Можно понять Эйнштейна, который ходил в старом свитере. Он мог себе это позволить. Пренебрежение к одежде более чем компенсировалось его внутренним содержанием, глубоким интеллектом. В украшении своей внешности он просто не нуждался, а отсюда и безразличие в этом вопросе. Впрочем, такой подход к внешнему оформлению своей личности вовсе не обязателен. Гёте, например, был достаточно гениален, но за своей внешностью следил весьма тщательно. И вообще, общеизвестно, что «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Но спустимся с высот гениев ко мне. По своим интеллектуальным возможностям, способностям я, разумеется, далеко не Эйнштейн. Чем же вызвана моя нетребовательность к своему, так сказать, облику? Почему мне достаточно не выделяться? В особой скромности я тоже не замечен. Инстинктивное стремление к единству формы и содержания? Смешно. Чаще ведь напротив. Формой пытаются прикрыть (скомпенсировать!) нехватку содержания. В общем, по-видимому, так у меня хромосомы сложились. Или гены. А может быть – это реакция психики на хроническую бедностъ, перешедшая в привычку? Не дойдя до корней, до четких выводов, я вдруг подумал, что жена моя в этом отношении совершенно нормальная женщина – любит и умеет красиво одеваться. Смотреть на нее в этом аспекте весьма приятно. Тут мысль моя сделала еще один резкий поворот, и я подумал, что экспедиция за Володиным золотом, пожалуй, неизбежна. А свадьба между тем продолжалась по своим каким-то правилам. Изрядно подвыпив, начали петь песни. Народ, по преимуществу, молодой – сокурсники по университету, и было очень приятно, что и мне их песни нравились. Нравилось мне и то, что с моей женой никто не танцует. Ну, в силу очевидных обстоятельств. 

В двенадцать нам вызвали такси, и мы чинно отбыли. 

Такси, естественно, подвезло нас прямо к дому. Пока я расплачивался, Зоя прошла к воротам, открыла калитку и прошла во двор. Идя за ней, я увидел в тени дома группу парней. Ситуация сразу мне не понравилась. И действительно – они двинулись мне навстречу, отрезая дорогу к калитке. Острое чувство надвигающейся опасности. Их лица я различал плохо. Один был высокий и крупный. Двое пониже и мельче. 

– Разрешите пройти. 

– Погоди, не спеши. Закурить не найдется? 

Начинается. Никакой оригинальности. 

– Не курю. Дайте пройти! 

Один из них начал заходить мне за спину. Всё. Дальше ждать становилось опасно. Кое-что я умел – в армии научили. К тому же я пару лет посещал нашу секцию самбо. Моя первая задача была уменьшить число нападавших. Собственно, никто еще не нападал, но в их намерениях я почему-то не сомневался. Выдохнув «ах!», я изо всех сил ударил левого от меня ногой в живот. Не очень по-джентельменски, но когда ночью трое на одного – не до того. Еле успел отскочить, так как двое тут же кинулись на меня. Уворачиваясь и отбегая, я старался пробиться к воротам. С высоким мы обменялись ударами, но без заметных последствий. Следующим ударом в грудь мне удалось отбросить его от себя. Низкорослый почему-то не воспользовался ситуацией и никак себя не проявил. Воспользовавшись этим, я снова вырвался на оперативный простор. Когда высокий подскочил, в руке его блеснул нож. Дело оборачивалось для меня совсем нехорошо. В этот момент грохнул оглушительный выстрел! При вспышке я увидел Зою, которая выпалила из нашей новой двустволки. Оба нападавших оглянулись, и я не замедлил этим воспользоваться, нанеся низкорослому сильнейший удар в лицо. Как выяснилось потом, я сломал ему нос. Высокий, обернувшись, пырнул меня ножом. Его руку я успел перехватить; кисть он мне все же зацепил. Схватив его левую руку, попытался ударить головой в лицо. В этот момент грохнул второй выстрел. Выронив нож, мой противник с воплем присел и схватился за ногу. Зоя с уже разряженным ружьем стояла рядом в весьма воинственной позе.  

– Быстро вызови милицию! 

Она побежала в дом, а я, выхватив у нее ружье, начал оценивать обстановку. Первый, которого я ударил ногой, так и сидел на корточках у стены, держась за живот. «Длинный» сидел на земле, держась за ногу, матерясь и стеная. Третий стоял, задрав голову, пытаясь унять кровотечение. На улицу выскочил сосед по этажу – Гена, помощник машиниста электровоза. Я отдал ему ружье и зажал располосованную кисть. 

– Это они на тебя втроём? 

–Гена, ты же видишь? Сейчас милиция приедет – будешь свидетелем. 

– А с ружья – это их Зойка стрельнула? 

– Она. 

–Ну, баба у тебя, молоток! 

Да, кабы она не подоспела, досталось бы мне почище. 

Полыхнули фары и из-за угла вывернул милицейский УАЗик. Что-то уж очень быстро. 

– Это я их вызвал. Зойка, когда за ружьем бежала, мне сказала, что напали. 

Трое ментов выскочили из резко затормозившей машины и двинулись к нам. Потом приехала «скорая». 

Писали протокол. Уже из отделения я позвонил Володе. После его беседы с дежурным, протокол переписали. Минут через двадцать он приехал, за что я был ему очень признателен. Гена письменно подтвердил факт хулиганского нападения. Приобщили к делу нож. Телесные повреждения я им нанес весьма серьезные, так что мог встать вопрос о превышении самообороны. Выручил не только Володя, но и моя кровоточащая рука. Да и Зойкина беременность производила на следователя благотворное впечатление. В общем, после недолгих хождений в милицию, для нас все закончилось вполне благополучно. Я, разумеется, отблагодарил. «Длинный», за которым многое уже числилось, получил три года. Остальные схлопотали по два года «химии», то есть принудительных работ на неких химических предприятиях. Была и такая мера наказания в те времена. Несмотря на все мои попытки, скрыть это ночное приключение от широкой общественности не удалось. Впрочем, поахали и успокоились. А вот на Зою я смотрел теперь несколько иными глазами. Зоя с ружьем, стреляющая в человека, не соответствовала прежней Зое. Какая-то твердость в ней замечалась и раньше, какая-то горделивость. Просто ситуации для проявления некоторых черт характера наша повседневность не всегда предоставляет. Жизнь можно прожить и не узнать до конца, что в тебе заложено, на что ты способен. Теперь, глядя на жену, я видел ее в полумраке ночной улицы, с горделиво вскинутой головкой, изрядно выпирающим животом и… с ружьем в руках! Впечатляющая картинка! Возникал целый поток литературных и художественных ассоциаций – от Делакруа до иллюстраций к рассказам О'Генри. 

____ 

Родители приехали за месяц до рождения Мишки. Родила Зоя вполне благополучно. Приезд моих был очень кстати. Вообще-то бросить привычный круг общения, сам город, в котором провел почти всю жизнь, – это был поступок почти героический. Особенно для мамы. Папа быстро нашел себе круг и деятельности, и общения. В домовой партийной организации, куда входили все пенсионеры, дел было предостаточно. С мамой было сложней, но Мишка всех обеспечил работой. Я тоже гулял с ним почти каждый день и, признаюсь, очень любил таскать его на руках. Зоины родители приехали разок, и больше мы их не видели. Изредка Зоя звонила домой. Появилась новая и не иссякающая тема для разговоров – всё тот же Мишка. Клавка развелась с мужем и, кажется, снова собиралась замуж, но нам это было неинтересно. Однажды она позвонила и сказала, что Зоина школьная подруга просит разрешения позвонить нам по какому-то делу. Это надо же? Разрешения позвонить! Хорошо нас там разрекламировали! Днем действительно позвонили. Вечером Зоя мне рассказала, что у её подруги сыночек четырех лет тяжело заболел – опухоль в мозгу. Просит разрешения остановиться у нас, если сразу в клинику не положат. 

– Я сказала, чтобы приезжали. Ты не возражаешь? 

Я, конечно, не возражал. Такая беда у людей – разумеется, нужно помочь. 

Утром поехали встречать на вокзал. Молодая семья. Муж – комбайнер. Рослый красивый парень. Армию отслужил, женился, и вот такая беда. Мальчонка славный, белобрысый, грустный. Его мама Нина трогательно озабочена своим несчастьем. В общем, безрадостная история. 

Я позвонил знакомому доценту, и он обещал содействие. Может и зря звонил, но подстраховался. Потом повез их в клинику. Приняли без проволочек. Теперь у нас появилась новая забота – каждый день возить еду. Но мне это было не в тягость. Операция прошла успешно, и через десять дней я уже отвозил их снова на вокзал. Нас трогательно благодарили. Как обычно в таких случаях, испытываешь чувство неловкости. 

Позвонил Валериан Николаевич. Голос сравнительно бодрый, и даже в гости пригласил! Но когда я пришел, то увидел, что дела его весьма неважны. Дома никого не было, и он еле дотащился до входной двери. Отдышавшись, заметил: «Тривиальная мысль, но старость – это действительно мерзко». 

Возразить, конечно, было нечего. Состояние ужасное, и помочь ничем не могу. В теории все просто: смерть всего живого неизбежна. Спорить тут не приходится. Но на практике! Эта ужасная технология ухода. И словно откликаясь на мои мысли, он сказал: «Логичней всего было бы самому прекратить эти мучения. Я уверен, что в будущем все это будет нормализовано и узаконено. Но будет о болячках. Расскажите, что новенького, как съездили к своим?» 

Я рассказал про отца Василия, с его явными отклонениями от ортодоксии. 

– Конечно, – заметил В. Н. – религия в своих канонических формах уже не соответствует новым условиям. Своими догмами она сама себя загоняет в угол. Это ислам пока еще процветает, паразитируя на отсталости народов Востока. 

Чувствовалось, что ему уже не до серьезных разговоров и поддерживает беседу он больше ради меня. Я же чувствовал себя растерянным. И чем больше я проникался его ситуацией, тем скверней становилось у меня на душе. Тупик. Человеческая трагедия. И сколько ни тверди себе, что так устроена жизнь, что нет исключений, что придет, несомненно, и твой черед хрипеть перед концом – легче от этого ничуть не делается. Собственно, главная проблема не в самой смерти, а в отсутствии ощущения ее необходимости. Суть дела в неравномерности износа организма. Вот передо мной человек, у которого износилось сердце (или печень, почки, легкие и т. д.) Но мозг еще в значительной степени работоспособен, а, стало быть, умирать не хочет. Наверное, прав был Мечников, когда говорил, что при действительно естественной смерти, при полном и равномерном износе всех органов умереть хочется, как заснуть. И никаких трагедий. А в будущем, по-видимому, можно будет сделать человека бессмертным. В сущности, личность – это комплекс воспоминаний, привычек, то есть нечто информационное. Сохраните эту информацию, пусть даже в другой форме, и личность останется, поскольку останется осознание своего Я. Такие примерно мысли проносились в моей голове в то время, пока В. Н. мне что-то доказывал. Когда я включился, то понял, что речь идет уже о Фрейде, о сексуальной революции. После недолгих дебатов мы осудили эту, с позволения сказать, революцию, хотя какие-то изменения в сексуальном поведении людей, в соответствии с изменениями условий существования, конечно неизбежны. Идея Фрейда о подавлении сексуальных желаний как источнике тяжелых неврозов нам тоже показалась сомнительной. И уж во всяком случае, далеко не универсальной. На нынешнем «гнилом Западе» – полная сексуальная раскованность и свобода, но неврозов, вроде как, меньше не стало. В общем, с Фрейдом мы разобрались. Я не уверен, что все эти рассуждения строго научны, но дебаты нужно было сворачивать, поскольку сил у Валериана Николаевича уже совсем не осталось. 

Домой я ехал в подавленном состоянии, но ничего конструктивного для облегчения его участи придумать не мог. 

Дома застал жену с очередным приступом головной боли и решил начать действовать. И надо же! В этот же вечер мне позвонил сам профессор! Я очень удивился и его звонку, и такому совпадению! Но все объяснилось просто. Профессору нужен был прибор, который купить очень сложно. Так не мог бы я силами своей лаборатории его изготовить? Ну, разумеется, я мог. Изложил ему свои проблемы, и мы тут же договорились о встрече. 

Профессор принял меня очень тепло. Сначала мы обсудили его просьбу и составили что-то вроде технического задания. Потом обсудили мои дела. Немного подумав, он посоветовал положить ее на исследование в нейрохирургическое отделение. Я внутренне вздрогнул, поскольку понимал, что это означает. Все формальности по ее устройству в эту клинику он обещал утрясти незамедлительно. Я сказал, что Зоина мать хочет ее показать некой знахарке или экстрасенсу. Спросил, как он к этому относится? 

– При условии, что это не заменит помещения её в нейрохирургию, я не возражаю. 

Удивление на моем лице, по-видимому, было замечено. 

– Должен вам признаться, что встречался с людьми, которые действительно обладали необъяснимыми на сегодня наукой качествами. Особенно в области диагностики. Знаю это не с чьих-то слов, а из собственного опыта. Сегодня это, мягко говоря, не поддерживается официальной наукой. Разговор у нас доверительный, поэтому позволю себе заметить, что не считаться с фактами ведь нельзя! Конечно, на этой стезе подвизается масса шарлатанов, но суть дела от этого не меняется. Механизм такой диагностики мне не ясен. Доступная нам зарубежная литература тоже однозначных ответов не даёт. А у нас сегодня все они числятся в шарлатанах. Так решать проблему, конечно, проще всего, но дело не так просто. Далеко не так просто. 

– Значит, массовое увлечение на Западе всякими не врачебными методами лечения имеет под собой основание? Я читал, что в Париже приемных дипломированных врачей даже меньше, чем у всей совокупности этих разного рода целителей. И это в одной из самых развитых и благополучных стран! 

– Сложный вопрос, – он откинулся в своем кресле, вертя в руках авторучку. Немного помолчав, повторил: 

– Сложный вопрос. Тут переплетается возможность довольно широких масс платить с неспособностью современной науки решать все проблемы достаточно успешно. Конечно, прогресс за последнее десятилетие огромен, но и нерешенных проблем масса. Отчаявшиеся идут к целителям. 

– Но, по такой логике, раньше этих целителей должно было быть еще больше! Однако всплеск именно сейчас, невзирая на отмеченный вами прогресс в науке и образовании. 

– Не следует переоценивать общее образование вообще, а широких масс – в особенности. Школа ведь дает изрядно упрощенную картину мира и не очень учит думать, высшее же образование чаще всего носит узко профессиональный характер и вполне совместимо и с верой в бога, и с самыми примитивными суевериями. И, наконец, сама наука на перепутье. Явно, знаете, грядут большие изменения в миропонимании. Все большее число представителей ученого сообщества начинает серьезно относиться ко всяческим паранормальным явлениям. Но по части лечения эти целители очень слабы. Даже те, которые преуспевают в диагностике. 

Он достал откуда-то бутылку коньяка, пару рюмок и горсть шоколадных конфет. Не спрашивая моего согласия, разлил и подал одну из них мне. 

– Угощайтесь. Отличный коньяк. Пить мне не следовало, потому что я был за рулем, но отказаться не посмел. Коньяк действительно был отличный. 

– Я могу еще добавить по обсуждаемому вопросу, что  

общественное сознание подвержено колебаниям. Вера в науку, в перманентный линейный прогресс, державшаяся со времен французских просветителей, в значительной мере ослабла. Достижения науки, при всей их колоссальной значимости, не сумели на сегодня удовлетворить все потребности людей. Особенно в медицинской сфере. Вот вам и откат к целителям. И это невзирая на то, что, повторяю, большинство из них шарлатаны. 

И вот мы снова в стенах клиники, куда еще недавно устраивали Нину с ребенком. Проведенные срочно, вне всякой очереди, исследования и анализы показали самое наихудшее – наличие опухоли и необходимость немедленной операции. Я взял на несколько дней отпуск. Операцию должен был делать местный профессор. И хотя мы с ним лично не были знакомы, но через уже близко знакомого профессора Н., на которого сейчас работала моя лаборатория, всё было обговорено.  

После операции профессор позвал меня к себе в кабинет. Когда я зашел, он стоял у окна ко мне спиной и курил. Обернулся, узнал, подал руку. Мне уже можно было ничего не говорить. Я все понял и, слегка оглушенный, ждал подробностей. А собственно, зачем? 

– Курите, – он протянул мне пачку сигарет. Молча взял сигарету, и он понял, что я уже всё понял. 

– Она сейчас в реанимации. Возможно, придет в себя,  

но… поздно мы хватились. Мозг поражен, и убрать всю опухоль уже не представляется возможным.  

Кто это – мы? Это же я, это профессор Н. из психиатрии. Прошляпили. Мы прошляпили, а она умирает! Ночь я провел около нее. Под утро она умерла – так и не придя в сознание. 

На похоронах присутствовали все ее родственники. Мои сидели с Мишкой дома. Человек десять сокурсниц. Своих лаборантов я попросил прибыть, чтобы было кому гроб нести. После похорон я пытался организовать поминки, но сокурсницы как-то незаметно растворились, а общаться с ее семейством у меня не было никакого желания. Посадил их на такси и отправил всех на вокзал. По-видимому, вид у меня был настолько убитый, что спорить со мной никто не стал. Зоиной матери я сунул сотню и пробормотал, чтобы помянули, и что-то насчет того, что мне надо побыть одному. Они уехали, а я ушёл бродить в кладбищенские дебри. 

Весна уже наступила, и было тепло. Мысли в голове теснились, в основном, вокруг одного: как я теперь буду жить? Потом мелькнуло, что я-то как-нибудь проживу, а вот она… 

По мере того, как фляжка пустела, мысли путались все больше и, наконец, слились в нечто единое, горестное. Как-то незаметно вернулся к Зоиной могиле. Кроме венков и стандартной таблички была большая Зоина фотография. Стоял, смотрел, думал. Надо было уходить, но в таком состоянии садится за руль небезопасно. И я все стоял, перебирая в памяти воспоминания и пытаясь осознать всю чудовищную нелепость происшедшего. 

_____ 

Жизнь снова потекла установившимся порядком. С утра подымал своего мальчонку, кормил его и отвозил к бабушке. Там его принимала няня, а я отправлялся на работу. К пяти забирал Мишку домой. Если нужно было куда-нибудь пойти, то с первого этажа призывалась бабушка Тося. Ей же я отдал часть Зоиных вещей. Когда Мишка заболевал (а это, к счастью, бывало редко), он оставался на мамином попечении. 

Как-то позвонила Люба. Поохала. Жила она в деревне. Арендная плата с жильцов служила ей весомым подспорьем. Разговоров о Володькином золоте она не заводила. Примерно через месяц после Зоиной смерти позвонила Клава. Покрутившись вокруг да около, поинтересовалась Зоиными вещами. «Тебе-то, – говорю, – на что? Ты ж в них не влезаешь?» – Шубка ей подходит. Обещал все, что захочу, отдать собрать в узел и ей передать. К её приезду я из дому ушел, а узел передал через соседей. Голос по телефону выражал еле скрываемое возмущение: «Где же шубка? Где…» – дальше шел довольно длинный перечень вещей. У меня было большое желание послать ее куда подальше, но ограничился резкостями в диапазоне нормативной лексики. Больше меня не беспокоили. 

Позвонил как-то Валериан Николаевич, выражал глубокое сочувствие. Сказал, что Валентина возвращается, и что наша статья скоро появится в университетском сборнике. Меня это как-то не очень интересовало. А однажды из своего далека позвонила Ирка. Она была в курсе всех моих печальных обстоятельств, что ничуть не помешало ей вывалить на меня целый ворох всяческой мне ненужной информации. Рассказала и про Валентину. Это меня уже как-то интересовало. Из краткого доклада злоязычной Ирки я узнал, что с работы Валентину попёрли за связь с начальником смены. Жена шум подняла, то есть подала заявление в партком, профком и куда только еще возможно. Перевели. Не успела проработать и двух месяцев, как история повторилась. Опять жена, заявление, общественное дознание. У нас это отработано. Теперь ее вроде отпускают домой. Не могу сказать, что все эти сплетни доставили мне удовольствие. Как-то неприятно было это слушать, тем более, что я знал – Ирка не врет. Разве что в деталях. Но, с другой стороны – взрослый человек, и вправе решать свои проблемы, в том числе и сексуальные. В теории – безупречно, а на практике как-то коробило. 

______ 

Я переживал предканикулярную бездеятельность. Примерно через месяц после похорон позвонила Нина Федоровна. 

– Как сороковины отмечать будем? Может, приедешь с внуком? Или нам приехать? 

Я даже немного растерялся, потому что не только был атеистом (а проще сказать – в бога не верил), но и о всяческих таких обрядах понятия не имел. 

– А зачем это? Мы с Зоей в бога не верили и никаких обрядов никогда не соблюдали! Да и Мишка мал еще, чтобы его по электричкам таскать. 

– Ну, оставь Мишку у родителей, а сам приезжай. Люди-то соберутся, а тебя нету. Скажут, вроде и позабыл уже Зою-то! 

– Зою до конца дней своих не забуду, а пьянку устраивать по этому поводу охоты нет. 

Я думал, что тут она на меня обрушится, но теща (бывшая!) была подозрительно миролюбива. 

– Мишенька-то здоров? 

– Здоров. 

– Вдвоем вы живете или как? 

– Пока на работе – он у родителей. Няня еще с ним. А вечером домой забираю. 

– Плохо, что один ты. 

– Плохо, да что ж поделаешь! Со временем как-нибудь устроюсь… 

___ 

Ах, были времена пиратов и конкистадоров, когда золото кружило головы и ничто не останавливало предприимчивых и отчаянных в погоне за ним. А еще был Клондайк, каторжный труд, удача. Сегодня мало, что изменилось в стремлении людей разбогатеть, в их готовности пренебречь моралью, растоптать и уничтожить конкурента. Почитателям социалистических идеалов следовало бы над этим задуматься. Но все же мир несколько изменился. Уровень права возрос, да и золото на Клондайке кончилось. Нынче золото добывают через наркотики, оружие, игры с ценными бумагами. Но в приличных масштабах – это там, «за бугром». У нас до провозглашения демократии все было несколько иначе, но тоже было, хотя и не афишировалось. Разве что в нравоучительных детективах. Это нынче – полный разгул, или, как говорят, беспредел. Но я собираюсь рассказать историю из прошлых времен, которые люди попроще склонны идеализировать. Жизнь в те времена действительно была, конечно же, размеренней, спокойней и как бы надежней. Казалось даже, что она была и справедливей. Разумеется, действительной и действенной справедливости не 6ыло, что, в конечном счёте, систему и сгубило. Но не хочу вдаваться в политико-экономические детали, а просто расскажу историю жизни, которая показалась мне интересной в ряду многих других. Впрочем, судите сами. 

______ 

Лапотники 

… Да что и говорить: всякое бывает!…  

У старика – то три сына. Старшие, конечно, умные, а младший…. Да нет, не дурак, не придурок даже, а так… ляменький.  

И с измальства старший самый, Феденька – по коммерции: еще в неполных свои полторы дюжины все припасы зимние купцу заезжему от тятеньки тайком продал, хотя до весны дотянули, надо же! У соседей покупали, все подешевле старались, но с выручки той еще и осталась толика немалая.  

Удивился старик: почти полвека прожил, все горбом наживал – много не нажил, а тут – на тебе, мошна звенит! На те деньги Феденька у людей набрал, что получше: туесков, поясков, лаптей узорчатых, плетенья, шитья всякого. В городе влет разошлось все. Потихоньку – полегоньку, когда усы силу набрали, да бородка закучерявилась – и к купечеству Феденька прибился.  

Средний – то, Семен, разбирал, калечил игрушки всякие, которые тятенька сыновьям с ярмарок привозил, а после – откуда что взялось – мастерить начал. Замки его хитрые на самых полных амбарах висели, решетки кованые в городе боярские хоромы украшали, из городов разных купцы приезжали, чтобы диковины Семеновы уж не то, что купить, посмотреть только!  

Ну а младшенький, Ванятка…. У попа грамоте обучился за зиму (к чему грамота простому человеку?), у Феденьки книжки просил из города про путешествия, про чудеса заморские, а постарше стал – и вовсе сдвинулся с разума: на песочке линии рисовал, буквы не наши, цифирь закорючистую. То про сопряжения брендил, то про эпюры какие – то. Отец с матерью и к бабкам ходили, чтобы сыночка вылечить, и свечи в церкви ставили. Только Ванятка так и остался с перекосом: ни гвоздя вбить не умеет, ни дров наколоть, ни воды из колодца достать. Все из рук валится. Но тоже вырос здоровеньким…. Усы пробиваются, плечи вширь раздались, только худ, костляв даже.  

Братья дружно жили! А чего им делить? Старик помирать не собирался пока!  

Однажды Ванятка к Семену с берестой подошел. На ней крестики да нолики, да палочки, да кривулины всякие.  

- Ты бы, Сеня, смастерил штуку такую!?  

- Хорошо, бересту вырежу да вычищу, а уж крючки свои сам выводи!  

- Да я тебе не про то говорю. Штуку видишь какую нарисовал?  

Присмотрелся Сеня – мать честна! И телегу – то толком нарисовать не сумел молодшенький!  

- Это что же, это где же три оглобли ты у телег видел?  

- Это не оглобля, Сенечка! Этой штукой телегу остановить в два счета можно, если вот здесь взяться, да вот так повернуть. Тормоз называется.  

- Сломается оглобля твоя. Да и зачем телеге тормоз? Добрая лошадь сама где надо остановит.  

Сказал, да и задумался. А Ванятка о своем чем – то задумался тоже.  

У Сени мысль простая: лошадь выпряг – под колеса камень класть надо. А тормоз этот и за камень сработает, и с горы телега вперед лошади не будет норовить опуститься. Одним словом, смастерил Федор устройство, прежде для телег небывалое. И со своим, мастерским, разумением, конечно. Известное дело: кто везет, тот и правит!  

Федор на телеге мудреной в город на ярмарку поехал – мужики со смеху в пыль дорожную падали. Туда – то дорога в гору, а назад – мужики намучались, лошади намучались, только Федя с песнями ехал. И легко, ну и от барыша, конечное дело!  

В городе о телеге новой слух прошел, на следующую ярмарку рядом народу – тьма! Даже иноземные купчишки крутятся, особенно из Амстердаму один: что, да как, да почему…. И товар от этого чуда дорожного еще быстрее разошелся, вдвудорога!  

Через полгода к царю из – за заграниц чудо привезли: разукрашенную повозку с мудреной ручкой резной. За ту ручку потянешь – лошади останавливаются, кучеру кричать не надо! Наши так разве сделают? Царь неделю с утра до вечера по столице туда – сюда катался, три упряжки лучших лошадей заморил. Дело простое: лошади тянут, тянут, а тут опа – ручка! А команды не было!  

Ванятка старшего брата за это время совсем уморил: книжек немерянно тот ему возил, ляменькому. В селе пруд один, в нем три с половиной гуся помещаются, ну речушка еще – те же гуси вброд перейдут, а книжки все просил про моря, про океаны. Бумаги еще дорогущей, перьев, чернил. Но брату родному Федор все, что тот захочет, доставал.  

Время прошло, Ванятка обоих братьев зовет. На столе – бумаги лист, на нем их телега нарисована, на телеге – парус. Братья мимо лавки сели!  

- Ванюшка, не заболел ли чем? На телеге по морю: только от берега – и на дно булькнешься!  

- Я, братцы, на ней не по морю, по суху ездить предлагаю!  

- Так ведь ветер – он не на заказ дует! Это если он в столицу, скажем, притащит, то домой только, как Афанасий Никитин, через три моря попадешь!  

- А у меня, братцы, придумано как и по ветру, и против него сподобиться! Вот эту веревку тянешь – парус поворачивается, ветер боковой через сложение векторных сил все равно телегу вперед толкает!  

Семен первый понял, что к чему. Федор попозже, но зато на паруса холста самого крепкого достал, веревок заграничных, чтобы руки не рвали.  

Сделали, одним словом!  

Федя первый раз поехал – намучался! Пока по колее – хорошо идет, что тут скажешь! Мужики, купцы даже с дороги шарахались, в канавы сворачивали. У города колея помельче пошла, тормозить приходилось, телегу направлять. Тяжело! Правда в городе – фурор! Опять народ толпится, товары раскупаются вдесятеро быстрее, впятеро дороже: чудно, что телега без лошади приехала! Тот, из Амстердаму, опять крутится, выспрашивает, высматривает!  

Потом зима! На санях под парусом полегче: идут бойчее, поворачивать шестом можно! Пока другие ходку в город делают, Федор две успевает.  

Хозяйство крепнет, конечно! Федор в первую гильдию вышел! Но братья дружно живут и родителей не забывают! На зиму шубы всем выправлены, валенки новые: белые, с вышивкой!  

Весной Ваня опять братьев кличет, ...а у царя – обнова. Из – за заграниц царю повозку кораблем морским доставили. Повозка лаком блестит, ручка тормозная узорная, над повозкой парус бархатный – царский ведь экипаж!  

Коней не надо, сама едет! Царь от досады аж подпрыгнул, приобретению своему и себе же завидуя: эх, когда у нас так делать научатся?! Опять неделю с утра до вечера по столице катался: сколько гусей, кур, уток передавил – пересчитать нельзя, сколько свиней калеками сделал, кончину их приблизив!  

Боярам наказ дал: повозок таких с десяток купить: для воеводы, пяти детишек своих, царицы, ну и в армию остальные, чтобы реляции победные доставлять, приказы военные.  

А у Вани предложение вот какое: ось переднюю у телеги снять, да посадить ее через втулку крестовую на шкворень вертикальный. А к шкворню ручку приделать поперечную. Ручкой шкворень поворачивать можно, шкворень ось повернет, телега управляемая получается!  

Тут даже Федя сразу понял, что лошадь продать можно, сбруя тоже не нужна. А нужно железа хорошего, мази, того – сего, ну это – то по его части!  

Семен уж к тому времени братовы рисунки хорошо понимать стал, сделал все легко, крепко!  

Только лето, грязь высохла – Федор на ярмарку в саму столицу поехал.  

Ну, там – то народ побольше видел, удивляются мало. Только тому, что не сшиб лихой купец никого! Даже цыпленка неразумного. Купцы языком, конечно, щелкают, завидуют, что купчишка себе такую штуку завести позволил! Народ простой больше пальцем у виска крутит, да в колеса палки потолще засунуть норовит! А из Амстердаму тот – опять рядом. Опять шустрит, выспрашивает. Хорошо, Федор царский выезд увидал, простота сельская мигом вылетела, не хвалился, молчал. Это ж если все купцы такие себе купят…! А уж как товары продал – мигом домой!  

Царю к осени поближе – опять обнова! Теперь на экипаж ручка поворотная приспособлена слоновой кости, лавандой пахнет! Царь обновой – то доволен, но мастеров отечественных на чем свет стоит за скудоумье ругает. Что они могут, лапотники?!  

…  

Ванюша Семену говорит:  

- Сеня, Феде тряско на телеге, я ему вот что придумал…  

…  

Царский – то экипаж недолго проездил, все передняя ось отваливалась.  

Втулочки там хитрой, крестовой, не догадались поставить, И у них, в заграницах, тоже, что и говорить, всякое бывает!…  

…  

Да, не знают цари свой народ!…  

Расскажи сказку 

Да что же вам еще рассказать? И так все по нескольку раз… Ну ладно уж, слушайте!  

В старину все сыновья в семье становились взрослыми одновременно. По каким признакам определялся момент повзросления, народ умалчивает.  

Из сказок известно несколько основных принципов семейного устройства:  

- младшего сына звали Ваней,  

- младший был глупее старших,  

- дураки всегда устраиваются в жизни лучше умных.  

В нашей сказке всё не так.  

Был у отца с матерью (не родился, а именно был!) сынок любимый. Звали его Генрих (А что? Нормальное русское деревенское имя! Нормальный сын нормальных родителей. Да у нас в иных деревнях по полдеревни Генрихов голожо… голопузых подрастает. Тут ведь как: ищут – ищут родители имечко помудреней, чтобы один такой был, найдут – а тут конкуренты откуда ни возьмись! Вот и появляются в селениях год – Генрихи, год – Властимилы, год – Ростиславы. Потом кто–то опомнится: Ванюшами давно не называли! И пошла волна Ванюшек!).  

Исполнилось Генриху 18 лет (Чувствуете? И сын–то всего один. Ну никакой конкуренции в приобретении счастья!), и решили родители, что пора ему в жизни как-то уже определяться. (Вы будете, возможно, смеяться, но решили они действительно только в этот момент, причем, одновременно. До этого всё шло к тому, что определяться Генрих должен был сам, но что-то не срослось, поэтому напрягаться пришлось родителям.)  

В тот год царь в армию не набирал (войны не предвиделось, а дармоедов кормить – казны не напасешься), да, по правде говоря, наш (в смысле их) Генрих на гренадера мало был похож: и ноги кривоваты, и живот великоват (не забыли, что сын единственный, потому всё самое вкусное, жирное да сладкое – ему, любимому?), и ростом не очень…. Ну, побольше ведра–то, но на печь до сих пор его батюшка с матушкой подсаживали. Посему устраиваться нужно было на гражданскую службу.  

Недолго думали – гадали родители. Сынок единственный (всё время приходится подчеркивать!), грамоте научен (все заборы у поганца матерными словами исписаны!), ну не в скорняки же отдавать? И порешили: «А, пущай едет в город, в саму столицу, под царские очи!» (надеялись, что царь за ним, бедненьким, приглядит лучше родителей?).  

Сборы… Да что сборы? Кашу с подбородка вытерли, да за порог выперли. Не, еще узелок дали! С пирогами. Да матушка в узелок мазь от ран (На кой хрен? Ну, не пропадать же добру!) засунула. Ну и родительское благословение, естественно: поцелуи в нос да обе щеки. Ехай, мол, Генрих!  

Ехай-то – ехай, да на чем? Коня не дали. Конь в хозяйстве нужен. Генрих на язык поразвитей был, чем физически, уболтал купцов проезжих, за вонючую «волшебную» матушкину мазь (вот и пригодилась!) до столицы с шиком докатил. (Вот тут-то и я понял, уважаемые мои, что этот парень не пропадет!)  

А столица…. Ах, столица!  

Девки по улицам – одна другой краше! Надписи на кабаках ровненькие, а когда стемнеет – хозяева кабаков их поджигают (Надписи, естественно. А вы чего подумали?). Натурально! Чтобы посетителей завлечь! Прямо на улицах мальчишки газетками торгуют (а между газеток журнальчики со скабрезными картинками), вьюноши самокруточки весёлые предлагают, в общем не жизнь, а рай настоящий.  

И понял Генрих, что устраиваться в этой жизни надо. Да не просто устраиваться, а УСТРАИВАТЬСЯ!  

Мимо витрины зеркальной шел, на себя глянул…. Смотреть не на что! Тьфу! А на столбе рядышком – бумажка! И на ней : «На престижную работу сантехником Учреждению требуются амбициозные…». И адресок дан. А не попробовать ли? С техникой, правда, туго у Генриха всю жизнь было: как косу поточит – батюшка себе что-нибудь, да подсечет, потом бранится. На матушку, естественно! Но «сантехник» – техник в сане. Почет, уважение!  

Ага! Вот и Учреждение! Народ так и шастает. Туда – амбициозные, обратно – не очень.  

Генрих пустой узелок скомкал, нос им подтер, в урну бросил… и вошел. Батюшки – светы! Кругом плитка изразцовая, по семи с полтиной рублев штука (!), под ногами – паркеты синтетические (Натурально! Не вру!), на потолке – люстра семнадцатирожковая! Ух ты!  

Вахтер кивнул сухо (навидался он их, соискателей!), показал: мол, по коридору, направо!  

«Отдел кадров». Генрих прочитал, задумался: может, они тут кино снимают, а он не подстрижен, не умыт, только и хорошего, что резинка жевательная импортная (неприятная штука с непривычки: к зубам липнет, а вкусу – никакого: у вьюношей выпросил, наджеванная).  

Генрих двери толкнул, огляделся. Комната просторная, из неё еще дверь, написано:  

«начальник отдела кадров  

Наина Киевна».  

Справа (всё справа, потому что правое дело – всегда справа должно быть!) девчушки сидят, анкеточки выдают. Немалые анкеточки, на семи листах. Генриху понятно стало, почему амбициозность на выходе меньше, чем на входе, но писать он привык (про заборы не забыли еще?).  

Одна девчушка – вылитая Василиса Прекрасная. За ней Генрих решил после обязательно приухлестнуть.  

Другая девчушка – чушка деревенская. Генрих для себя сразу её сестрицей Алёнушкой прозвал, оставил на всякий случай, «про запас, если жить негде будет».  

Третья девчушка…. Волосёнки редкие, нечесаные, лица не разглядеть вовсе: голова наклонена. Простуда у неё на губе, Генрих это сразу сообразил. Но это в деревне – простуда, а в городе – герпес. Вот к этой-то Генрих и обратился: сударыня, мол, разрешите свою амбициозность поставить на службу… ну и так далее. Та ему анкету молча протянула, так лица и не подняв. Генриху подумалось, что девка эта … ну, пусть будет Несмеяной.  

Сел он за специальный столик с анкеткой.  

Что придумали, бесовы дети! Семьдесят два вопроса. Понятно теперь, почему вообще сколько сюда зайдет – столько и выходит народцу! Тут тебе и про родителей, и про образование, и про связи с заграницей, и про…. Битый час Генрих галочки ставил. А после семьдесят второго вопроса еще графа: «Расскажите немного о себе». Да что же тут еще-то расскажешь?  

Генрих вздохнул, но надо же УСТРАИВАТЬСЯ!  

«Я высокий, стройный блондин, широкоплечий, красивый. У меня спортивная фигура, легкая, пружинящая походка. Я любимец и любитель женщин. Женщины признают, что лучшего любовника найти невозможно. Мужчины завидуют моему успеху у женщин и бесятся, но ничего не могут поделать, потому что просто боятся меня. Я ценю дружбу, умею быть нужным, люблю помогать людям...». И так – пока страница не кончилась.  

Несмеяна анкеточку пододвинула, читать начала. Листочек, другой…, вот и последний. Генрих чувствует – поплыла девка. Затылок запунцовел, ручонка задрожала, голосок затрепетал: «Пройдите к начальнику отдела». И в трубочку специальную что-то: «Шу-шу-шу! Шу-шу-шу!»  

Начальница – моложавая, хоть видно, что лет немало. «Вас Перемудрова Василиса рекомендовать изволила!»  

Опаньки!  

И устроился Генрих в Учреждение. Два дня отстажировался и к работе приступил. Под руководством Льва Соломоновича – лысого да костлявого, как Кащей Бессмертный.  

Тут бы и завис на веки вечные наш Генрих, потому что начальник у него уже лет триста трудового стажа наработал (трудовая поистрепалась, точнее никто прочитать не мог, хотя циферка эта странновато вправо сдвинута была), а уходить и не собирался. Да только слава – она героя всегда сама находит. А богатырская слава – вообще штука непредсказуемая: схлестнёшься с кем посильнее – позору наживёшь, а мелочь всякая у богатырей не в почёте. Но Генрих богатырской-то славы и не искал вовсе.  

На третий трудовой день слух по Учреждению пронесся: Лев Соломонович собственноручно (скорее уж, собственноножно!)пошел на задание (!) в VIP туалет: что-то там то ли сломалось напрочь, то ли просто открутилось. Час уже, а начальника всех сантехников нет и нет. (Генрих, кстати, удивлялся: на весь город – ни одной уборной. А про туалеты он думал, что это для лётчиков специальные англо – французские комнаты, too-a`let, со специальными... Ну, штуки такие, страшно дорогие, все белые. Руки там помыть… рот прополоскать…).  

Генрих как раз пошел «до ветра» в очередной раз за угол, а напротив этой… лётчицкой… толпа, шум. И войти никто не решается (а вдруг Лев Соломонович там…, хотя ясно же, что он именно там!).  

Генрих сразу решил: фиг с ним, с углом. Надо человека выручать. Раздвинул всех и в новом костюмчике (Синенький комбинезон и кармашки, кармашки, кармашки…. Очень нарядно!) – туда.  

Стоит перед белой кастрюлей Лев Соломонович, а слёзы у него по обеим щекам текут. «Разлюбезный ты мой! – говорит, – хотел я гаечку никелированную прикрутить, а она туда…» – и рукой трясущейся в кастрюлю показывает. Глянул Генрих, а там… Мать честна! В такой-то белой красоте!... До чего страну довели! Как бы вам объяснить, чтобы нежные души не ранить?... Короче, понял наш герой, что в жизни всегда есть место подвигу…  

Через пять минут гаечка нашлась (пришлось всё на пол выгребать, сортировать), а потом Лев Соломонович, зажмурившись и нос зажав, показал, что такое гаечка никелированная. Отмыл её герой, всё вынутое обратно аккуратно сложил, а Лев Соломонович собственноручно гаечку на место прикрутил (не поручать же такую ответственную работу стажеру вчерашнему!).  

С тех пор служба у Генриха закрутилась. Премию выписали, бригадиром назначили. В бригаде еще таких же семеро: поднять что, поднести. Уж сколько почерпали! Через год «про запас, если жить негде будет» надоела вечным своим нытьём про «жениться надо бы».  

А через год и один день Генрих предложение Перемудровой сделал. И та согласилась. С пропиской жениха/мужа на свою жилплощадь. Мама, Наина Киевна, тоже довольна: наконец-то дочка в жизни устроена. Папа, Лев Соломонович, тот вообще на всю оставшуюся жизнь благодарен был, а жизни той – ого-го! У Василисы, правда, не герпес оказался. Просто страшненькая. Ну, очень страшненькая! Генриховы родители успокоили: с лица не воду пить.  

Но сказочке здесь не конец, а только начало. Ведь еще Василиса Прекрасная была, есть и будет.  

Ведь что такое чужое счастье? То же дерьмо, только упаковано красиво!  

Но не во всяком г… гаечка никелированная.  

А вы поищите СВОЕГО счастья. И своих героев. Настоящих.  

И опасайтесь подделки!  

33 богатыря инкорпорэйтыд 

По мониторам ритмично пробегали рябые строчки помех, стены подрагивали в такт помехам, и два дежурных, «одинаковых с лица», но в разной броне (один – в блестящей, парадной, другой – в боевой, воронёной), понимающе переглядывались.  

Весь офис знал: в это время Черномор отрабатывает на макиваре свой коронный «маваши-гэри»….  

Весь офис знал: в это время беспокоить Черномора смертельно опасно….  

Весь офис знал: после занятий Черномор выйдет из доджо размякший, с красными глазами и стойким запахом браги….  

Новичкам объясняли: батяня – комбат. Тренируется, себя не щадя, с давлением за триста, потеет исключительно бражкой. Раньше исконно русским боевым искусством занимался, теперь на восточные перешел: к войне готовится с басурманами. С острова Сикоку-Сикоку. И не два раза, как лохам, повторяем, а название у острова двойное: Сикоку-Сикоку. Чтобы что-то осталось, если половину острова враг отымет.  

Доджо было устроено далеко не аскетически. Вернее, сам зал был традиционно японским: осиновые балки, берёзовый паркет, на стенах – красные крокозябли иероглифов. Но за неприметной дверцей имелась еще комнатенка. С турецкими коврами на полах, шикарной тахтой посредине (правда, изрядно промятой богатырским телом, охочим до девок). Низкий столик на фигуристых ножках (не иначе, как отвоёванный у самого султана) завален снедью, рядом – бочонок браги с плавающим медным полуведерным ковшом. На цепях под потолком – окованное железными обручами бревно. У столика – кресло: бывший трон какого-то царька – королька.  

Черномор, развалившись на троне, одну ногу уютно устроил на столе между чаркой (когда-то бывшей Чашей Грааля) и изрядным куском сала с воткнутым в него кинжалом, а другой ногой ритмично раскачивал висящее бревно. Бревно стучало в стену. Стена сотрясалась. Это и была подготовка к войне.  

Наконец Черномору то ли надоела тренировка бревна, то ли время пришло: зевнул богатырь, потянулся, глянул осуждающе на бочонок, еще раз вздохнул, пригубил легко, даже голову не запрокидывая, ковш, второй, …третий выпил медленно, смакуя. Кусок сала на закуску – и готов к труду и обороне! Полотенце льняное на шею, на волосы из рукомойника брызнул, вышел, слегка покачиваясь. От усталости, конечно.  

На посту экраны на мониторах успокоились, дежурные попытались расслабиться, да не тут-то было. Запищал пульт, замигал красным сигнал тревоги. «В воронёном» нажал кнопку. Раздался тревожный зов:  

- Шестой, шестой! Я девятый, ответьте!  

- Я шестой, слушаю!  

- Шестой, тридцать третий приказал долго жить!  

- Есть! Кому приказал?  

- Тебе, болван! Бобик сдох!  

- Жалко, какой Бобик?  

- Забодал, приколист! Дуба он дал!  

- Это хорошо. Кому дал-то?  

- Шестой, ты сколько на службе? Или накурился чего?  

- Не, не курю я. На службе (начал загибать пальцы, мечтательно глядя в потолок…) девятнадцать дён.  

Вмешался «в блестящем».  

- Десятый, понял. Возвращайся на базу.  

А потом железной боевой рукавицей похлопал «воронёного» по плечу.  

- Поздравляю, браток. Теперь ты седьмой. А я двадцать восьмой.  

И крикнул в коридор:  

- Двадцать пятый, принимай следующий номер и пост!  

А салаге объяснил:  

- Тридцать три нас, богатыря-то. Всегда тридцать три. Счастливое число. Каждый пронумерован. Салаги первыми номерами идут, ветераны – к концу ближе. Работаем парами. Сумма номеров всегда тридцать три. Вот мы с тобой были: шестой да двадцать седьмой – тридцать три. Старшой, тридцать третий, завсегда поодиночке. Придумано мудро: старшой погибает геройски – все номера сдвигаются. Ты в паре старшим будешь с семнадцатого номера. Первый вторым становится, а на его место новичка берут. Усёк, салабон? И «парадку» с семнадцатого номера носить будешь.  

Над проходной завода царских скобяных изделий висел выцветший, полусмытый дождями плакат:  

«Береги честь смолоду.  

Серпом по…  

…молоту!»  

Трудно сказать, что там написано было «совсем раньше», но в народе завод и называли «Серпом по молоту».  

В семнадцать пятнадцать через проходную потянулся работный люд. По царскому указу смена кончалась в семнадцать пятнадцать, и дольше народ держать у станков было не велено: темнело рано, а свечи дорогие. Правда, начиналась смена в четыре утра, потому что в указе про начало смены «забыли» написать.  

Вместе с остальным людом через проходную просочился и русобородый молодец в телогрейке, рабочих рукавицах и замызганных штанцах. Вахтёру буркнул: «В стидку!» и просочился. Потом уже вахтер только мельком старинной поговоркой подумал, что рукавицы стирать – только время терять. Но рукавицы не для стирки и были. В каждой из них по полпуда гвоздей для «в хозяйстве пригодится» лежало. Хотя об этом знал только хозяйственный молодец.  

Дорога его лежала темными проулочками на самый край стольного града, где дома от деревенских отличались только повешенными табличками с номерами. Видно, наука арифметика в столице в почете была. А может, иноземцам пыль в глаза пускали…  

Шел молодец, шел. Задумался, куда гвоздей наколотит, замечтался. Вдруг свистнул кто-то из темени, и голос раздался:  

- Стой, добрый человек! Сам я не местный, от обоза отстал, дай на билет сто рублёв, а не то придётся мне тебя погубить. И ничего мне за это не будет, потому что есть у меня справка от лекаря.  

Напугался молодец. А как тут не напугаешься, если не видно никого, а голос только? Взмахнул руками, мол, «Чур меня!». Да слетела рукавица с руки прямо в страшную темень. Молодец взмолился:  

- Отдай дукавицу, кто ди есть! А то подучается, что здя… полздя да даботу ходид! Дедег дет у бедя, де давади ещё, а покодмить могу, дома депы дападено!  

Но репы напаренной в темени не хотели, молчали загадочно.  

Рукавицы не так жалко было, гвоздей жалко – втрое! Ползря трудового дня! Хорошо, вторая половина умыкнутого половинным же приработком в другой рукавице оставалась. А «кто ни есть» так и не отвечал. Даже шевеления никакого не слышалось. Молодец решил, что жизнь – копейка, гвозди – дороже и шагнул в темноту. И начал присматриваться. И увидел, что лежит на спине бездыханным черный кто-то, кудрявый, плечистый, а рядом – рукавица, царскими скобяными изделиями заряженная: попала в лоб да и убила наповал. Тут молодец испугался по-настоящему, до крика.  

На крик прибежала стража: один – в воронёном, другой – в блестящем, полированном. Богатыри, значит! Двадцать третий с десятым на базу возвращались. Ну, конечно: «Кто таков, чего кричишь?»  

Потом на убиенного глянули… Ё, батяня комбат! Сам Соловей – разбойник! Дык ведь он это тридцать третьего-то, гнида!  

Молодец ко сну уже собирался, одну ногу на печь закинул, второй отталкивался, когда стукнули в дверь. Сильно стукнули. Молодец подумал: – Хорошо, что гвозди все вколочены уже узорчиком в виде подковы над дверью. Тут дверь распахнулась, и вошел сам Черномор знаменитый. У молодца сердце совсем обмерло, так и застыл с поднятой ногой, как псина над кочкой.  

- Кто таков? Чьих отца с матерью? – гаркнул Черномор.  

- Ой, будьте здодовы! – услышав чих, вежливо ответил молодец: – Бадя я! Батюшкид да батушкид.  

- Чего гундосишь? Отвечай ясно, коротко, по сути!  

- Пасовать мне дечего. А говодю так, потобу что дасбодк. Забучид, поддый. Эх, в бадю бы, пдопадиться!  

- Я ж тебе не про пас, а про суть, деревенщина! …Да, насморк – болезнь не богатырская. Ваня, говоришь? Ваня – в баню. Это я шутейно. Рифма называется. А вот что растяжкой занимаешься – славно!  

Тут Ваня опомнился и ногу опустил. От сердца у него отлегло: не из-за гвоздей к нему Черномор пожаловал.  

- А не пойти ли тебе, добру молодцу, в мою дружину богатырскую? – продолжил Черномор тонкий, дипломатический разговор. – Моя ведь дружинушка, она, ой ты – гой еси…, в общем, в почете, в славе будешь! Денег на первых порах много не обещаю: пятак с полушкой в месяц. Харчи казённые. Опять же, доспех, оружие – всё «за счет заведения». Выслуга – копейка с четвертью в год, да компенсация на инфляцию. С каждым продвижением по чину, по нумеру, то есть, еще копейка же! Так годиков через пять хозяйством обзаведёшься, оженишься. Да вот хоть и дочку свою за тебя отдам, коли жив будешь, да не сопьёшься, мерзавец этакий!  

Черномор любил «душевные разговоры», обращался с дружинниками панибратски, но при этом не забывал и службы: где чайку попьёт – последние сплетни столичные узнает, с каким дружинником потреплется – морально-боевой дух тому поднимет. Вот так и с Ваней произошло. То – сё, пятое – десятое: Ваня уже себя героем видит. Тут Черномор свою главную цель и высказал:  

- На первой – заданьице тебе, испытание, то есть! Немудрёное. Золотари тут жаловались, что у прудков городских, в которых нечистоты отстаиваются, змеюка начал появляться. Натурально, Змей Горыныч! Три головы и всё такое! Мутант хренов золотарей пугает, те бочки опоражнивают, до отстойных прудков не доезжая, народ на амбре ропщет. В общем, может получиться волнение через это затруднение.  

Черномор, творческая натура, когда волновался особенно, старался говорить гладко, по-былинному. Ну, тут уж как получалось. А сейчас Черномор волновался. Горыныч был странный, непредсказуемый: ладно бы девок воровал или выкуп требовал – так нет! Присматривался, что ли к столице? Может, и опасности особой не было, а может и наоборот. А что тридцать три штатных богатыря могли? Так только: народ с площади гоняли при смутах, по ночам гремели железом доспешным по проулочкам, ворьё пугая. Ну и царю еще, для представительства перед послами всякими. И текучка страшная, опять же: только к службе привык – погибает, зараза, геройски. А тут – готовый богатырь, самого Соловья одолел, в штат ещё не занесен, дармовой, то есть, если и погибнет в неравном бою – невелика беда. А победит – и Черномору, и стольному граду польза.  

Долго ли, коротко ли – Ваня собрался на подвиг. Внештатникам, правда, как старшой объяснил, доспех полагался бывший в употреблении, а из оружия – только палица. Доспех был не только что бывший, но и посеченный, и со ржой по кольчужке. Так ведь богатырь, как Ване тот же старшой долго и нудно объяснял, он не доспехом берёт, а силою да умением ратным. Палица же умения особого не предполагала, и инструкция была короткой:  

- Размахнись и бей, что есть силы. Только инструмент не повреди: на балансе!  

За город Ваня выехал с золотарями. Те бочки свои хотели в ближайшем овраге опорожнить, но Черномор самолично с ними беседу провёл о патриотизме, презрении к опасностям и прочей не золотарской лабуде. И богатыря им Черномор сам представил, как надёжу всей земли Русской. По виду богатырскому золотари, правда, решили, что он штрафник, для догляда за ними приставлен. Но ехали, хоть и неспешно, чтобы не расплескать, но честно, до самых прудков. А там всё-таки не выдержали напряжения и разбежались. Ваня из-за насморка себя чувствовал… ну, как всегда. Нос заложенный тоже добрую службу сослужить может, как оказалось. Всё привезенное добро Ване пришлось бы самому из бочек черпать, да выручила природная смекалка. Лошадей, одурманенных уже запахами до степени полной нечувствительности к опасности, подогнал он к самым прудкам и днища у бочек боевой палицей повышибал. Лошади с пустой тарой привычно к городу потрусили, а Ваня в кусты по малой нужде пошел. Тут-то всё и началось.  

Нет, не гремело, не сверкало, как сказки сказывают! Зашуршало, скорее. И захрипело. Ваня скоренько кольчужку одёрнул и из кустов выглянул. Не из-за смелости, из природного интереса. А прямо в прудок, в свеженькое – Горыныч! Не крупный, не крупней бойца нашего, но всё, как положено: три головы, крылья перепончатые, хвост, чешуя. Ваня даже вспомнил песню старинную: «Эх, хвост – чешуя!». Что тут началось! «Свеженькое» в разные стороны полетело, крылья хлопают, бошки стонут на три голоса от удовольствия! Кошмар!  

- Во беснуется, тварь! – подумал Ваня. – Если он и в бою таков, понятно, почему столько богатырей полегло! Ну ладно, пока змеюка тут нежится, сбегану в город – не в прудок же за ним лезть, да портки простирну, подумаю, … да еще на ярманке отравы крысиной гляну. И солнце над головой уже, обедать пора.  

Солнце и, правда, уже над головой. Так ведь оно только в двух положениях и бывает: над головой и спрятавшись. Утром, в четыре, щелк – и в зените, это по-научному. А ровно в семнадцать пятнадцать щелк – и темно. И только фонари редкие столицу освещают, если главный фонарщик свечей выделит.  

Ярмарка в стольном граде богатая! Тут тебе и скотину купить, и одёжу (хоть отечественного производства, хоть заморскую, но размеры наши с ихними не сходятся, учтите!), и самого экзотического товару. Даже бананы однажды черные люди привозили, да не сумели продать. Чего в них хорошего? Мыло – мылом! Тут тебе и на картах погадают, и обманут, и утешат, и «што хошь»! Даже брадобрей есть. Только работы у него немного: русский человек бриться не любит, а бабам этого не надобно вовсе – разве что ноги поскоблить для смеху.  

А у самого въезда, где телеги с сеном, какой-то… в синем пончо с белым крестом, в шляпе с пером, с арматуриной на поясе вместо доброго меча… как Ваня решил – "крестоносец, собака – рыцарь». И этот крестоносец кобылу свою цыганам торгует. А кобыла странного зелёного цвета, наираспоследний цыган за такую больше полтины не даст! За деньги не купит, а увести – уведёт. Из чисто спортивного интереса. Ну, так и случилось! Ваня-то ушлый, знает этих цыган! Перехватил обидчика, пинка ему отвесил (богатырского, естественно), кобылу уже растерявшемуся крестоносцу вернул. А что: собака – собакой, но тоже человек, не чета цыганам!  

Разговорились. Хотя, как разговорились? Ваня иноземцу – по человечески, а тот что-то по-своему лопочет, «пардонами» через слово ругается, всё за шляпу свою хватается, видимо, боится, чтобы и её не спёрли. Ваня взопрел даже, из носа потекло, рукавом бы утёрся, да кольчужные рукава. Собеседник, видимо, проблемы Ванины понял, достал кружевной платок с вензелем, нос Ване промокнул, потом залопотал что-то еще быстрее, достал из-за пазухи баночку, пальцем сначала в неё ткнул, потом Ване в нос. Ваня опешил даже:  

- Басурман, да куда же ты пальцем-то тычешь? Хорошо, что не в глаз!  

И вдруг почувствовал, что дышит полной грудью, прононс пропал. Короче, насморка вечного как и не бывало! За такое-то дело как не выпить? Айда в кружало! А чего лошадь?! Да на платную стоянку поставим, и ни один цыган не подберётся!  

После пятой кружки мёда бражного и разговор «устаканился». А чего тут не понять, оказывается? Из Парижу басурман, на Руси проездом, а имени его Ваня без насморка так и не смог выговорить. Подвески, бродяга, какие-то ищет. Точнее, даже не подвески, а мастера Данилу, которому эти самые подвески сделать, «что два пальца об асфальт», по-басурмански. У наших-то пальцы не для этого! Эка, куда хватил! Да до Данилы – к самому Каменному поясу надо! А раз такой отчаянный – слабо на Змея сходить? На «слабо» кто не поведётся? А айда! Яду только купить «на всякий»– и айда! Тихонько, ступеньки тут!  

Столица – город высокой культуры. Мода, гламур, манеры всякие. Но цирюльник без работы на ступеньках своей цирюльни печальный сидит: «разве ж это – клиент, туды его в качель?». Ваню как под рёбра кто стукнул – свернули.  

- Подстричь, побрить?  

- Да подстриги, пожалуй, любезный!  

- Как желаете-с?  

- Под горшок. Как же ещё?  

А когда стрижка уже к концу подходила, а разговор только к серединочке, Ваня и спросил, что хотел:  

- Любезный, вот ты – человек ученый, по пейсам вижу. А в скотине понимаешь?  

И рассказал то, что у отстойных прудков видел. Только вместо змея, на соратника крестоносного глядя, и чтобы цирюльника не пугать понапрасну – про «пса смердячего». Надеялся, что хитрость какую-нибудь, для победы нужную, узнает. Про повадки, про тактику – стратегию. И не прогадал.  

- Ха, да это же блохи! Элементарно, блохи! Яд? Зачем яд? Обыкновенного дуста на шерсть!  

Во как! Значит, это не змей – Горыныч, а просто большая блоха? Надо же, никогда бы не подумал! Не иначе – откуда-нибудь с Припяти! Где бы ещё у него шерсти найти? Ну ладно, дуста, так дуста! Пуда два должно хватить. Пока к прудкам с дустом шли, Ваня выслушал про «когда я еще служил в роте господина Де За Сара», про «совершенно изумительнейшая Кэт так страстно меня поцеловала», про «тут я крикнул: один – за всех и все – за одного!», про «схватил Портос одного – правой рукой, другого – левой». Любил крестоносец прихвастнуть. Только дуста два пуда одному Ване пришлось тащить. Не зря этих хвастунов на Чудском били!  

В «зону» еле вошли. Ваня трижды по русскому обычаю вспомнил добрым словом бывший насморк и недобрым – Горынычеву маму, из-за сыночка которой им пришлось сюда переться. Да еще крестоносец…. Теперь он рассказывал про …. Хотя, с выветриванием хмельных паров Ванюша понимал его всё меньше. При чем тут королева-мать? Разговор же про Горынычеву! Скоро начался теряться и смысл отдельных слов. А басурман не умолкал.  

Но прудки – вот они!  

Ваня сел прямо на дорогу и задумался. Сидел он так с полчаса, не меньше. Потом заулыбался, встал, похлопал «собаку-рыцаря» по плечу, попросил у него арматурину (острая оказалась, зараза!) и начал этой арматуриной рисовать в дорожной пыли. Крестоносец сначала порывался отнять свою арматурину, но Ваня умело оттеснял его плечом, а когда иноземец взглянул, что Ваня нарисовал, то сделал большие глаза и загукал: «oui-oui!». «Это же по-англицки, верняк!» – почему-то решил богатырь.  

По плану, придуманному Иваном и красноречиво одобренному крестоносцем, не получилось. Вернее, получилось, но не совсем по плану.  

Горыныч вылез из прудка и вразвалку направился к прямому куску дороги, чтобы взлететь комфортно, против ветра, с короткого разбега, а не мотаться над колючими кустами и деревьями, набирая высоту. У кустов, где в засаде сидели герои, он остановился, сел по-собачьи и начал шумно чесаться. Пластины на спине гремели друг о друга, змей сопел, кряхтел и подвывал от удовольствия. Опорожненный на него по ветру первый мешок дуста почти не попал на чешуйчатую спину, но попал уродине в глаза. Может, это отклонение от плана и спасло им жизнь, но об этом думать было некогда.  

Зверь пыхнул огнём и замер, глаза невыносимо щипало, он просто не понимал, что случилось, потому что был ещё юн, неопытен и не искушен в схватках с подлыми богатырями. К тому же, не хотел он ни красавиц, ни разорений, ни жестокости. Одна и была мечта: чтобы блохи не кусали.  

Герои выскочили из кустов и высыпали второй мешок дуста. В этот раз бомбардировка была удачной: зверюга сидел белый, словно мельник, и плакал. Натурально, плакал! Ваня даже палицу опустил, а крестоносец – арматурину. А из-под чешуи, особенно заметные на белом, повалили блохи. Обычные, маленькие. Но в количестве преогромнейшем. До земли они не допрыгивали, а, сделав пару прыжков, скатывались по нервно подрагивающим бокам своей бывшей жертвы. За какую-нибудь минуту всё и кончилось. Зверюга проморгался, отряхнулся по-собачьи, мстительно пыхнул ещё раз огнём на корчившихся блох, а потом проковылял к Ване и, заплетя шеи в косичку, положил ему головы на плечо. Ваня готов был поклясться, что это не блоха! Конечно, настоящий змей Горыныч! Из цирка, что ли? Ручной совсем!  

Перед самым отключением солнца пожаловал Черномор. Ваня как раз подкладывал пареной репы крестоносцу в деревянное блюдо и в корыто посаженному на цепь, чтобы не пугал горожан, Горынычу. Черномор лично принёс Ване новый воронёный доспех, булатный меч («Самый настоящий кладенец!») и грамотку о зачислении в штат «Инкорпорэйтыда». Иноземцу были пожалованы царский рупь («Золотой, не сомневайся!») и рукопожатие, после которого благодарный крестоносец побледнел и опустился на колени.  

Победу праздновала вся столица. По царскому указу выкатили четыре бочки браги (уже года три, как превратившиеся в уксус), бочку пенного мёда, на огромные столы выставили медвежатину, севрюгу, пироги… даже заморскую рыбу ставриду. Главный энергетик не пожалел свечей. В общем, гуляли на славу!  

С невысокого помоста царь поздравил народ – «с избавлением», Черномора – «с победой», Ваню – со «в нашем полку прибыло!». Очумевший от шума и внимания Горыныч прятался за богатырской хозяйской спиной, позвякивая новенькой цепью и сверкая шипастыми (чтобы собаки не задрали) ошейниками. Ваня раздавал автографы, ставя крестики на всём, что ему протягивали горожане, а назойливым писакам из «Царской правды» на оригинальный вопрос «Как Вам удалось этого добиться?» ответил просто:  

- На моём месте так поступил бы каждый!  

- Хорошо сказал! – прослезился Черномор.  

Утром «всей конторой» провожали на Урал-батюшку всё ещё хмельного (эх, слабы иноземцы на спиртное!) «пса-рыцаря». Гуляли до ночи. Проводился почему-то ... старшой, тридцать третий.  

Сущий язык 

Царевна рыдала…. Сбежались мамки-няньки, толкались бестолково, гладили по голове, пытались развеселить кривляньями, припевками….  

Царевна рыдала…. Жалобно подвывала её любимица-болонка, испуганно сверкала глазами из-за сундука забившаяся туда от ужаса кошка.  

Царевна рыдала. …На шум явились сами царь с царицей.  

- Несмеянушка…,- начал довольно робко «папан», – Что случилось, красавица ты наша, ненаглядная? Пальчик бобо? Головушка бобо? Хочешь, лекаря казнить велю?  

- Хочу!... Хочу!... – через слёзы давила Несмеянушка.  

- Дык сейчас, сделаем!  

А царице шепнул:  

- Вели ему спрятаться! К вечеру проревётся – забудет! Накладно так-то, по три лекаря за год!  

Но дело было не в «бобо», не в злосчастном лекаре. Несмеяна тыкала пальчиком в старинную книжицу.  

«… И назовёт всяк сущий в ней язык…» прочитал царь.  

Наконец, через слёзы, сопли по щекам, истерические рыдания с подвсхлипываниями на всю светёлку, удалось понять: на этот раз дочка восхотела «сущий язык».  

«Маман» меланхолично заметила:  

- Похочется, да и перехочется. Хотеть не вредно, я тебе это каждый вечер …! Она за свои пятнадцать годков чего уж только ни хотела: от киски и собачки до заморского принца включительно. Если все женские прихоти исполнять, то тебе не царём надо быть, а… министром финансов каким-нибудь!  

Но отцовское сердце было мягче воска. Чем, кстати, дочь пользовалась вполне осознанно.  

Вызванный царским скороходом Черномор стукнул каблуками и уставился в подсунутую книжицу, не понимая, чего от него хочет самодержец. А царь, показушно разделяя слова, пояснил с милой улыбкой, подчеркивая ногтем дочкин заказ:  

- Вот это… через неделю, не более… чтобы прямым ходом… во дворец… и где хочешь… если жизнь дорога… да за мою-то доброту… сам догадаться еще вчера!  

Черномор с криком и рыком влетел в детинец, даже вывеска «Тридцать три богатыря Инкорпорэйтыд» над мощными дубовыми воротами сорвалась с одного гвоздя, предвещая гарнизону несчастья, неисчислимые беды и не вечную, а только загробную жизнь. Сначала Черномор посылал весь гарнизон, всех тридцать трёх богатырей, к матушке, потом – на неполную азбуку, потом – в оружейную, потом – на все четыре стороны без выходного пособия. Наконец кто-то догадался подсунуть начальнику под руку совершенно случайно оказавшийся тут ковш бражки.  

К вечеру столица оказалась с вдвое уменьшенным гарнизоном. По восьми направлениям, «на все стороны света» ушли «боевые двойки», ведущие с ведомыми, пронумерованные по службе и сгруппированные «по счастливой сумме – тридцать три». Обычное богатырское дело.  

Семнадцатому с шестнадцатым достался восток. На беду или на счастье, но именно в этом направлении находилось большинство столичных кабаков, рюмочных, распивочных, разливочных и шалманов. Пока не вышли на окраины, за третье кольцо, ни в одно заведение зайти так и не смогли, не пускали их с крылатым трёхголовым монстром, весело трусящим сзади на тоненькой, чисто декоративной цепочке, и задирающим всех попадающихся отчаянно трусивших собак. За последним кольцом, в дальнем пригороде, на собак, коз, другую животину смотрели проще. Посещаемость была не слишком высока: только возницы, калики перехожие, да всякая опустившаяся бомжующая пьянь, рвань и дрянь. Сели за столик в углу, сперва наклонив его и скинув на грязный пол объедки, огрызки, кружки с опивками и пару храпящих «завсегдатаев». Хозяин, оценив «настоящих клиентов», выскочил из-за занавесочки, о которую, видимо, тут принято было вытирать руки, и обслужил их «по высшему разряду», полагая этим разрядом по паре кружек браги и по черной от сажи «курице гриль» – богатырям и поросёнка с хреном – чудному зверю.  

Горыныч расхрустывал рёбрышки, а богатыри допивали первые кружки, когда к столу подошел совсем опустившийся, но, видимо, знавший лучшую жизнь, мужичок. Он не просил ничего, просто рядом встал и взглядом следил, как со стола перемещаются в богатырские глотки куриные «ножки – крылышки». Через некоторое время богатырям стало неудобно. Пришлось мужика рядом усадить. Крикнули хозяина, тот и забулдыге кружку браги да такую же страшненькую курицу поставил. Разговорились, кто каков, откуда. Тот, кто за начальника был, в новеньком блестящем доспехе, Ваня. Да-да, сам Ваня – истребитель змеев Горынычей. Другой, в воронёном доспехе – Д`Артаньян, тоже из богатырей, тоже когда-то змеев бил (это сколько же по земле Русской гадости всякой ползает, что на каждого богатыря, да по змею!). А забулдыга Генрихом назвался. Когда первый голод утолил – рассказал, как в столицу приехал из деревни, как женился удачно, как жену потерял. Рассказывал образно.  

- Взмахнула она крыльями белыми, да и улетела в царство Кащеево. Пока, мол, любовь свою не докажешь – не увидишь меня. Трудную задала задачу, непосильную для моего организма. Уж очень я падок на девок-то, только мужскую силу и могу доказать. Но уж этой силы у меня, братцы, за десятерых мужиков! Все споры выигрывал начисто, на меня ставки, как на племенного жеребца делали!  

Пристроился с богатырями в поход Генрих, может, счастье своё встретит? Четвёртым он стал, если и Горыныча считать. Мимо обоз проезжал. Ваня крикнул заговор: «Именем революции! Слово и дело!», их без особых расспросов взяли. Так ведь, с другой стороны, и от разбойников, и ото всяких законных и незаконных бандформирований один – два богатыря защита самая надёжная!  

Генрих, правда, болтливее Д`Артаньяна оказался, а про его имя странное интереснейшую «теорийку» высказал. Была, мол, у них в деревне старинная русская забава: в картофелину с одной стороны щепочку заострённую вставляют, а с другой – перо петушиное. И этой картофелиной в пробковую мишень попасть надо. Дартс называется. То есть, чисто крестьянское, картофельно-огородное имя. Всё нормально!  

Подъезжали уже к селу богатому, как вдруг их телега странная, под парусом, обогнала. Ваня телегу эту в городе встречал неоднократно, только думал, что это чудо – иноземное. Что же оно в селе далёком делает? Купцы, чей обоз, так нехорошо про хозяина чуда говорили, с такой злобой, что Ваня решил с ним познакомиться обязательно.  

Вечерком, а это уже из отведенной царём недели второй день, взяли, чего положено, да все вчетвером – в гости. Хоть незваный – хуже татарина, да их приняли: русское гостеприимство! Сначала, как водится, поклоны поясные, величания. Потом – «за знакомство», потом «со свиданьицем», потом «за родителев», потом «за батюшку, за матушку», потом – «за успех с удачею», потом… потом Д`Артаньян счет потерял, нить разговора, разум и здоровье.  

Горыныч очень удачно между двух Иванов оказался, не известно, что загадал, но мосол ему знатный достался, с сахарной косточкой. Вот уж поворчал, потешился!  

Генрих всё на хозяйскую дочку заглядывался, пока ему богатырь Ваня не пообещал шепотом «гениталию» вырезать и в известное место засунуть.  

Потом разговоры душевные начались, клятвы, братания. Хорошие люди всегда друг к другу тянутся.  

Фёдор, коммерсант который, на шастающую с блюдами да бутылями дочку пожаловался:  

- Третья дочь, самая младшенькая, любимая, вот и избаловалась через это. Тут ведь чего придумала! Я за море собрался. Ну, как водится: -Чего привезти вам, дочери мои милые? Старшая румян заказала «от Эйван», средняя – белил «от Мэри Кэй». Так они и замужем теперь уже обе! А младшая говорит: «Привези ты мне, батюшка, чудище заморское для утех плотских!». Вожжами пришлось отхлестать! Не передумала, говорю? Передумала: заказала цветочек аленький. Уж искал я его, искал! Привёз-таки! Так что вы думаете?! Всё равно дело чудищем закончилось! Оно поначалу за курами охотилось, за утками, яйца, сметану, мёд, орехи воровало. Потом вялое сделалось. Потом я вида его гнусного не выдержал, свёз во стольный град, к лекарю, на операцию пластическую. Через неделю забирать приехал – сбежало, говорят, чудище! Слава тебе, Господи!  

Разговорили и царских посланников. Рассказал Ваня, зачем их послали. Не стал только рассказывать: куда и какими словами. Куда – сам не знал, только вектор задан, а как – не сумел Черноморовы сентенции повторить. Времени только мало, посетовал.  

Тёзка его деревенский пошел, в сундуке порылся, достал книгу толстенную.  

- Афон и Брюзгауз! Уж ежели они не знают, то и никто не скажет!  

До самой последней страницы просмотрел – нашёл-таки! «Язык сущий». Он!  

- Э, братцы! Да вам за Каменный пояс надо, к самим «и ныне диким тунгусам»!  

Богатырь сразу загрустил: не успеть за неделю обернуться!  

Средний из хозяев, Семён, на младшего посмотрел и говорит:  

- Брат! Подумай, брат! А я пойду пока кузню готовить: горн разожгу да инструмент проверю.  

А богатырь еще чарку с горя выпил, да и заснул прямо за столом, рядом с уже храпевшими напарником и Генрихом.  

Как в песне поётся, «а поутру они проснулись». Оказалось, что спали только гости. А хозяева трудились.  

Посреди двора над берёзой покачивался в воздухе огромный мешок с привязанной под ним железной корзиной, в которую конь с телегой поместились бы. Мешок был белый, блестящий, а корзина нарядно выкрашена суриком. Рядом прохаживался гордый Фёдор: кто ещё за одну только ночь бочку сурика достанет и целую штуку шелка крепкого да плотного, настоящего парашютного? Семён только улыбался, руки полотенцем вышитым вытирал да пот с лица рукавом убирал. А младший, Ваня, к специальному колечку на корзине Горыныча привязывал. Горыныч был в сбруе наподобие конской. Видимо, из неё же и переделанной.  

В корзину дров поленницу закидали, мангал поставили, три табуретки для воздухоплавателей. Разожгли огонь в мангале. Загрузили всё ещё беспомощного Д`Артаньяна. Уселись. Хозяева шапками махали. Огонь в мангале разгорался, нагревая воздух в мешке через специальную дыру. Мешок рвался в небо, Горыныч радостно хлопал крыльями и дёргал эту конструкцию, помогая если не взлететь, то хотя бы подпрыгнуть. Звала воздушная стихия! Держала верёвка с привязанным булыжником.  

Наконец полетели! Булыжник сначала по земле волочился, сбивая заборы, круша собачьи будки, сараи, потом Ваня догадался его в корзину затащить – Горынычу тянуть легче.  

Как раз третий день к концу подходил, до Урала-батюшки долетели. Змей тащил споро: отъелся и соскучился по простору. Урал громоздил свои пики, горы и перевалы так высоко, что половину запаса дровяного извели, чтобы повыше подняться. Горыныч при подъеме сидел на краю корзины и разевал пасть – уши закладывало. Холодало. От холода поднялся Д`Артаньян, не открывая глаз справил через борт малую нужду и снова улегся, найдя на ощупь полено себе под голову.  

- Вань, а чего это, все богатыри – как богатыри, а этот – с проволочиной вместо доброго меча? – спросил Генрих. Самого-то Д`Артаньяна он об этом спрашивать не решался: ткнёт сгоряча этой проволочиной в глаз – мало не покажется!  

- Давали ему меч! Сначала поднять не мог – Черномор его на месяц к турнику поставил. Потом поднимал легко, но толку в сече – никакого. Со стороны в сторону прыгает, остриём тыкает, а сплеча рубить – так и не смогли научить. Но он на спарринге своей проволочиной троих умудрился поцарапать, пока по голове плашмя получил! Вот на брагу – слаб! Хоть и старательный. Говорит, с Геной каким-то ему не повезло! А я думаю, с отцом – матерью. Они же у себя только плодово-ягодные вина делают, вроде кваса нашего. Да-а-а….Дитю к крепости приучать надобно, пока в утробе сидит!  

При перелёте через гору зацепились-таки корзиной! Аппарат Горыныч протащил, а пилоты вывалились. Хорошо, что на другую сторону хребта! Вывалились… и заскользили под гору, закувыркались. И кувыркались, пока ни влетели в огромную пещеру. Глаза открыли – сидят у стеночки все в рядок, а перед ними… сам Данила – мастер! Узнать не трудно: такой на Урале один!  

Обрадовались! Они – избавлению, он – компании. Легко ли одному-то? Хлопотать начал, угощать, чем Бог послал: корешками сушеными, травами. Грибов притащил – вешенки, мол. Развожу! Показал, чего из камня нарезал. Красота, конечно, ничего не скажешь! Даже на мужской взгляд. Хотя, красивее ратного доспеха да булатного меча для богатыря ничего нет. А тут – колечки всякие, висюлечки. Данила про всё объясняет.  

- Надобно мне вырезать каменный цветок для Хозяйки медной горы! Да только получается не цветок, а всякая дребедень бабская! Думаю, она мне камни такие только и показывает, а у меня рука уже набилась, ничего с собой поделать не могу.  

У одних висюличек Д`Артаньян замер, как пёс гоночный. Вот, говорит! Точно такие же, как я искал! Для королевы. Она уже за столько времени забыла, конечно, а мне честь велит! Сколько хочешь за них, Данила-мастер?  

- За эти-то? Тю! Да у меня такого добра на всех китайцев понаделано! Забирай, дарю! А про «забыла» скажу тебе, что эти бабы злопамятны жутко: это мужик забудет, что у него прошено, а баба ходит следом и зудит, зудит…. Зудит, зараза! Жужжит, будто муха! …И чего это жужжит? Слышите?  

Ваня прислушался.  

- Это Горыныч нас ищет! Не бойся, ручной!  

Вышли из пещеры. Под облаками (вот они, рядом совсем!) Горыныч таскал остывающий мешок с корзиной. Булыжник вывалился и волочился, цепляясь за всё, что попадалось на пути.  

Ваня свистнул, подтянул за верёвку корзину, булыжник сунул в трещину. Змей ластился к нашедшемуся хозяину, а Ваня сокрушенно качал головой: мангал зацепился за корзину и остался, а дров и табуреток – как не бывало. Данила корзину оглядывает, языком цокает.  

- В Голландии, поди, сработана! А может и в самом Амстердаме!  

- Нет, изделие наше, отечественное. Только лететь теперь не на чем: дров нет, огня не развести.  

- Огня? Да наколупайте угля каменного! И надобно меньше, и горит шибче!  

Четвёртый день уже наступил. Боялись только, чтобы к солнцу близко не подняться: уголь бы ненароком не вспыхнул и пожар на борту не сотворил.  

Вдруг Горынычу об чешую звякнуло. Вниз глянули, а там девки полуголые на конях, по ним из луков стреляют. Ага, тунгусы! Совсем дикий народ: бабы воюют, а мужики что, детей рожают? Но, значит, прилетели! Опустились, раскланялись в пояс: мало ли чего?! Ведите, говорят, кто у вас тут главный? По дороге присмотрелись.  

…И ведь не то, что города, деревни построить тунгусы не могут, так в походных палатках и живут. Улиц нет вовсе. Как им почту носят – уму не представимо! Все палатки вокруг площадки, посередине – столб. На столбе, вроде, и нет ничего, однако, …вещает. Про погоду поговорит, будто никто не видит, дождь или солнце. Потом песен попоёт. Музыкантов нет, а музыка. Дикая тоже. Будто кость в рот певцу сунута, а по губам «бла-бла-бла»!  

Главным у тунгусов – шаман. Ну, всё-таки не девка, можно поговорить!  

Шаман вокруг побегал, в бубен поколотил, побормотал чего-то, обрызгал оленьей мочой. Потом говорит:  

- Проходите, гости дорогие! Обувку у порога оставьте, вот вам тапочки.  

Ну, совсем чудное дело!  

Ваня, как мог, знаками да мыканьем, объяснил, зачем пришли. Прилетели, то есть.  

Шаман говорит:  

- Ну, что же…. Сущий язык отдать можно, с радостью даже. Тем более, сам Черномор вас послал. Однако условие есть. Даже два. Во-первых, пусть царь сейчас же пообещает нас в Империю взять. Во-вторых – вы здесь останетесь, на расплод. Видали – ни одного мужика, кроме меня?! Мне плодиться религия не разрешает, а мужики от болтовни разбежались. Слышали язык-то? Ни днём, ни ночью не умолкает! Хорошо, я с детства инвалид по зрению и слуху!  

Стали совещаться, как быть? Про объединение от царского имени ещё можно пообещать, пускай потом сами с шаманом разбираются. Но если останутся – кто сущий язык доставит?  

Генрих подумал – подумал, да и говорит:  

- Оставьте им меня, а сами летите. Племя небольшое, справлюсь. Наоборот, конкуренции не будет, все мне достанутся!  

Шаман посмотрел Генриха в деле, согласился и на одного.  

- Даже многовато им, пожалуй, будет, – говорит,- надо же еще и охотиться, и рыбачить, и огороды садить. Или вдруг война, а они – уставши?!  

Тут же быстренько схемку составили. Нарисовали углём Русь, Урал, тунгусские земли. Обвели всё это одной толстой линией. Внизу кресты поставили – подписались, значит.  

- Ну, – говорит Ваня, – всё. Теперь – братья навек! Давай Сущий язык, у нас времени мало.  

Попрощались. Полетели. Д`Артаньян только всё шептал:  

- Один – на всех, все – для одного!  

Пока летели – Сущий язык их вусмерть уболтал. Горыныч из стороны в сторону рыскать начал. У Вани глаза мутные сделались, слюна изо рта пошла, Д`Артаньян молился не по-нашему. Ваня болтуна уже выкинуть хотел и сам выпрыгнуть, да Д`Артаньян на плечах Ваниных повис. Говорит:  

- Вспомнил я книжонку об одном хитроумном греческом мусье. Он, видать, тоже с этим чудом встречался. Только на море.  

Сделал Д`Артаньян из остатков хлебного мякиша… не, не чернильницу… затычки в уши. Беруши называются. Сразу полегчало.  

Столица на утро седьмого дня показалась. Успели!  

В городе – пыль столбом. Суета. Но, сколько ни всматривались, блеска доспехов нигде не увидели. Где дозоры стражные? Может, случилось чего?  

В детинце на вахте сам Черномор сидит. Глаза ввалились, под глазами черные круги.  

- Подмените, братцы, – хрипит – пятые сутки не сплю! Только вы уехали – царевна захотела арапа настоящего. Да не просто арапа, а от самого Великого Петра! Пришлось остатки дружины на отлов послать. Вы-то нашли чего?  

- Нашли, Батяня-комбат! Продержись еще часок, мы только до дворца – и обратно!  

За ворота выскочили, а там толпа: Сущий язык уже народу заветы Маркса-Энгельса простыми народными словами объясняет, зовёт восстать против тиранов. Народ пинками разогнали, язык подмышку, и бегом, бегом! Во дворец и не пускают: королева Парижская сына своего Людовика …надцатого свататься привезла. Но и тут пробились. Срочно, мол, человек умирает!  

Ваня по этикету на колени перед царём-царицую-царевною, Сущий язык подаёт и Договор с тунгусами.  

- Как велено, пресветлый царь-батюшка. Сущий язык в недельный срок. А вот к царству твоему расширение.  

Царевна на Сущий язык губки скривила:  

- Чего это ты, деревенщина, тянешь? И без упаковочки! Когда это я такую ерунду просить изволила? Не было этого!  

Царь царевну успокаивает: негоже богатырей сердить! И мне тунгусы не нужны – но хоть, как я, сделай вид, что рада-радёшенька!  

Царица царевну за бок щиплет: перед посольством иностранным за внутригосударственную истерику неудобно!  

Ваня оглядывается: чего это напарник к Парижской королеве направился, уж не пропаганде ли революционной языковой поддался?  

Д`Артаньян доспехом перед соотечественницей громыхает в мужском специальном реверансе, будто мазурку танцует, достаёт из запазухи подвески.  

Королева Парижская: – Ах, прелесть какая!  

Царь: – А это вам приданое за нашей Несмеянушкой!  

Вот ведь что значит – политический опыт! Сразу сообразил!  

А Сущий язык, раз во дворце не нужен уже, повесили на столб на рыночной площади. Только, когда он про сатрапа царя говорить начинает, специальный человек его скотчем на часок-другой заклеивает.  

Иногда начинаю подозревать, что редактор – это не профессия, а склад мышления. Даже если редактируешь какой-нибудь не слишком широко известный в узких кругах журнал и свою работу, судя по кухонным разговорам, не любишь, даже на досуге порой нестерпимо хочется взять красный карандаш и прямо по монитору вносить правки во всё, что читаешь. Итак, несколько советов, как подручными средствами улучшить свои тексты, выведенных методом проб, ошибок и чтения большого количества чужих опусов (специально для авторов, считающих себя новаторами и ниспровергателями авторитетов, напоминаю: даже чтобы нарушать все мыслимые правила, надо их знать). 

1. 90% рассказов начинаются с того, что наступило утро и главный герой проснулся (если речь о так называемой современной прозе, то наверняка с бодуна и от телефонного звонка). С одной стороны, это вполне логично, потому что если утро наступило, а герой не проснулся, это уже то ли чёрная комедия, то ли зомби-хорор, в любом случае, жанр на любителя, а если герой проснулся, а утро так и не наступило, то тоже что-то не особо массовое. Но с другой (памятка автору: начинать предложение, а тем более – абзац с «но» вообще-то неправильно) налицо парадокс, потому что каждый автор при этом хочет написать что-то новое. Герой – это не офисный служащий, который должен явиться ровно в девять ноль-ноль, иначе штраф, вызов на ковёр к начальству и увольнение. Ему ничто не мешает показаться на глаза читателю в два часа дня, полпятого вечера или даже после полуночи. 

2. Если герой – человек или представитель какого-то общеизвестного биологического вида, то читатель вполне в состоянии представить его анатомическое строение, и в описании надо заострять внимание только на его личных особенностях. Читатель в курсе, что у среднестатистического человека две ноги, и количество конечностей героя стоит упоминать только если оно отличается от нормы. 

3. Принцип «Жопа есть, а слова такого нет» годится только для анекдотической Марьиванны. Решать, есть ли в мире ваших героев эта часть тела, вам, но если существует она, то существует и слово, её обозначающее. Это относится не только к частям тела, ругательствам и малоприличным словам, но и к любой детали создаваемого мира. Если герой сморкается, то он именно сморкается, а не облегчает нос посредством платка, а если выпускница института благородных девиц спотыкается и падает, она всё же говорит «Ой!» или, в крайнем случае, «Блин!», а не пользуется большим петровским загибом. А сексуальная сцена с участием таких органов как писечка и пипка вызывает чаще смех и недоумение, чем те чувства, ради которых она сочинялась. 

4. Многоточия... после... каждого... слова... Ассоциируются скорее с астмой и прочими дыхательными проблемами, чем с богатым внутренним миром, который автор пытается ими продемонстрировать. Он, кстати, гораздо лучше демонстрируется словами, чем паузами между ними (умение одним многоточием сказать больше, чем многими страницами текста, мало кому дано и является скорее исключением). Если вы всё же употребляете многоточия, учтите, пожалуйста, что оно состоит из трёх точек, а не из стольки, сколько вам не лень поставить. 

5. Писать предпочтительно о том, что знаете. В смысле фактической стороны истории. Если психологические детали некоторые авторы воспроизводят вполне достоверно, то в быту героев нередко окружает клюква редкой развесистости. Автор, живущий в центре столицы, как правило, довольно неуклюже описывает реалии глухой провинции, основываясь на опыте единственной в жизни поездки в Капотню, а быт раковых больных (начинающие авторы очень любят награждать героев этим заболеванием, считая, что это добавляет драматичности и правдоподобия провисающей истории; при этом рак является своего рода признаком тонкой душевной организации героя: почему-то считается, что сволочи им не болеют) в исполнении человека, ничем, кроме насморка, никогда не хворавшего, кажется совершенной фантасмагорией. 

Продолжение следует.  

Хотела назвать текст наукообразно – «Графоман обыкновенный», но обыкновенных графоманов не бывает. Каждый из пишущих по-своему уникален (хоть у них самих спросите). 

Тяга к осквернению белизны бумажного листа/вордовского файла своими мыслями – это не самый страшный признак клинического графомана. Ну, пишет себе человек фигню разной степени фиговости (они вовсе не обязательно бездарны, как почему-то принято считать; встречаются и вполне одарённые графоманы, просто не подверженные самокритике), и ладно, лишь бы войны не было, как говорится. Никто, кроме редакторов издательств, куда эта фигня в поиске признания посылается, особо не страдает, и те, как правило, на второй-третьей странице понимают, с кем имеют дело. Но самый настоящий клинический графоман (далее именуемый КГ) в дополнение к этому ещё и нечеловечески активен и не ждёт признания, а стремится взять его сам. 

КГ страдает сорочьим синдромом и любит всё блестящее, поэтому стремится к регалиям. Любым. Памятная медаль «Сорок лет первому отключению воды в микрорайоне Южное Гадюкино» (которую получает непонятным образом, не будучи ни сантехником, ни южногадюкинцем – умение оказаться там, где раздают хоть какие-то награды, первым – верный признак КГ), грамота лучшему исполнителю роли Зайчика на новогодней ёлке детсада №17 в 1987 году, лауреат стипендии губернатора Сахалинской области за лучший не принятый проект гимна, и т.д. (лично знала даму, которая, не имея ни литературного, ни художественного, ни музыкального, ни вообще какого-либо образования, кроме средней школы, была членом Союза писателей, Союза журналистов, Союза художников и планировала подавать документы на вступление в Союз композиторов). В среднем у КГ на один текст получается от 3 до 7 наград. Количество наград при этом важнее их качества, и пять оловянных медалек, выданных сомнительной организацией, радуют КГ куда больше, чем одна боевая (тем более, во время боевых действий можно ненароком повредить талант и не донести его до потомков). При этом они очень любят их перечислять везде, где можно (все-все, начиная от грамоты за роль Зайчика). На уровне «Я как лауреат пятнадцати медалей и трёхсот грамот требую пропустить меня за колбасой без очереди!». Будучи в гостях у нового знакомого, увидите больше двух регалий на стене, если он при этом не олимпийский чемпион, – бегите, пока вам не предложили послушать стихи (иногда они пишут только стихи, иногда прозу тоже, но КГ-прозаиков лично я никогда не видела). Потому что стихи могут быть и приличными, но пока вас не ознакомят со всем творческим наследием – уйти не удастся, а наследие обычно обширно. 

Кроме того, КГ очень любит подчёркивать творческую составляющую своей жизни. «У тебя анальгина не найдётся? А то сегодня мысль попёрла, до пяти утра писал поэму, не выспался, башка трещит!», – спрашивает КГ у коллеги по офисной работе, где он зарабатывает на жизнь в ожидании признания. Запись дублируется в жж и в статус аськи. В кухонных разговорах непременно возникают жалобы на «не пишется» или «работа мешает творчеству». 

Следующий пункт связан с предыдущим. КГ очень любят реальное или виртуальное общество себе подобных, поскольку считают, что никто не поймёт творческого человека лучше, чем другой творческий человек, и жаловаться на «затык» там эффективнее, и анальгин дадут быстрее, войдя в положение, и новое творение прокомментируют... Это верно отчасти. Потому что каждый второй сообщник не читатель, а писатель, и жаждет того же самого. Если проявить немножко участия или хотя бы притвориться заинтересованным – будет вам и понимание, и анальгин, и комментарии, а если нет – запишут в ряды ни фига не смыслящих в прекрасном, да ещё и графоманов (особенность такой человеческой породы как графоманы в том, что это всегда не лично вы, а кто-то другой). 

Что касается комментирования работ, то тут всё неоднозначно. Комментарии КГ любит. Но только восторженные. Критику же воспринимает как наезд на себя лично, и реагирует в зависимости от темперамента – либо затачивает любимый топор и рвётся в бой (хорошо ещё, если топор и бой – виртуальные, а то всякое бывает), либо обижается и уходит рыдать в уголке своего ЖЖ, живописуя страдания таланта от непризнания. В любом случае КГ очень злопамятен, и будет годами помнить, какую именно рифму вы раскритиковали, в ответ напишет вам злую рецензию (даже если произведение ему понравилось, раскритикует либо форму, либо шрифт, либо ваше фото в разделе «Об авторе» – чтоб знали). Если критика была достаточно, с его точки зрения, серьёзной, то может начать длительную окопную войну и потребовать от всех своих друзей сказать вам своё «Фи!» или даже «Фу!» по принципу «Кто не с нами, тот против нас!» (как уже упомянуто, наш герой не отделяет своё творчество от себя лично). Вообще, интригуют многие из КГ значительно талантливее, чем пишут, и в литературном кружке небольшого города могут кипеть такие страсти, что вся мировая драматургия по сравнению с этим – ссора детсадовцев в песочнице. 

P.S. Надеюсь этим текстом собрать побольше рецензий. Только хороших, разумеется. 

¬¬¬ В. Богун 

ЗОЛОТО. 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 

НАСЛЕДСТВО. 

После годичного пребывания в армии уже третий год я преподаю в техникуме. Живу в общежитии, во флигеле для преподавателей. Люблю свою комнатёнку с немудрящей мебелью, самодельным телевизором и множеством книг. Напряженность первых двух лет прошла. Я вполне освоился с предметом и получил, наконец, свободное время на чтение книг по всевозможным вопросам и, прежде всего, по истории искусства, философии. Начал читать более серьезную литературу по технике. На очень многое времени не хватало, несмотря на то, что хотелось еще много чего. От общественной работы я увильнул, устроившись лектором в общество «Знание». Изредка читал на предприятиях города лекции на антирелигиозные темы. И все у меня было бы хорошо, если бы не нищенская зарплата. Нет, у других она была, как правило, ничуть не больше. И моя бытовая нетребовательность облегчала мне жизнь, но необходимость экономно расходовать деньги на питание, отказывать себе в хороших книгах, даже если их удавалось достать, и вообще – необходимость учитывать расходы самые мелкие, – раздражала. Обед в ресторане, как каждодневный элемент быта, был мне недоступен. А приличная одежда требовала изрядного напряжения ресурсов. Психологически несколько успокаивало аналогичное состояние чуть ли не всего народа, и особенно собратьев по работе. Но пробиваться в науку или на руководящие административные должности ради денег не хотелось. Другой проблемой были женщины. У меня никаких физических изъянов: высокий рост и вполне нормальная внешность. С другой стороны, огромное количество девиц – моих студенток, многие из которых взирали на меня даже более чем просто благосклонно, но... Крайняя занятость в первые два года и чувство неловкости от внеслужебных отношений со своими ученицами позволяли держать дистанцию. К тому же, такие отношения могли иметь неприятные последствия и в служебном плане. 

Изредка посещал я сборища молодых людей моего, так сказать, круга. С кем-то знакомился и даже немного встречался. Но все это было мне не очень-то интересно и скоро кончалось. 

О том, чтобы жениться, вопрос как-то вообще не возникал. По моим романтическим представлениям, следовало предварительно влюбиться, как говорится, «по уши» и, желательно, взаимно; чего не наблюдалось. Девушки на разных мероприятиях с танцами, умными разговорами и легким выпивоном, мне не импонировали. По-моему, они очень уступали моим студенткам, многих из которых я с удовольствием обучал бы не только основам электронных наук. Как-то оно, в конце концов, образовывалось, хотя и не наилучшим образом. Пока что для меня идеалом служил рассказ «Билет на планету Транай». Там, если помните, женщин держали в «дерсин-поле». Нажал кнопку, и жена появилась. Нажимаешь еще раз, и она исчезает. Но в реальности тоже было неплохо. Особенно, когда, завершив дела, являешься к себе домой и закрываешь за собой дверь. 

Я уже говорил о своей, в общем-то, вполне нормальной внешности, которая, кроме роста (1м 84см) ничем особым не выделялась. Но очки и многолетние упражнения с книгами позволяли имитироватъ умного, начитанного, воспитанного. На самом деле это было не вполне так. Ведь все эти определения имеют многочисленные градации, но, в среднем, относительно окружающих меня коллег, можно было и так сказать – не сильно преувеличивая. 

С кем я хорошо ладил, так это с обслуживающим персоналом. С уборщицами, буфетчицами, водопроводчиками всегда был в наилучших отношениях. Бея всяких меркантильных соображений. 

В политику особо не вдавался. Начитавшись Маркса – Энгельса, решил, что они, пожалуй, правы. Коробило, правда, всё нарастающее несоответствие между теорией и нашей повседневной реальностью. Но, думалось, не в этом главное. Как-нибудь преодолеем и свой новый мир всё же построим. 

Конфликтов с коллегами и с начальством у меня не было. И директор, и его замы представлялись мне людьми вполне достойными, – поскольку меня они считали хорошим преподавателем. Всяческие проверки я проходил без проблем и серьезных замечаний. 

Иногда всё же меня начинали одолевать скверные вопросы бытового плана. Не может же так вечно продолжаться! Где мой собственный дом, где мои дети? 

Летом, в отпуск, я ехал в Москву, а потом домой, к морю. Родители еще работали. Мне они были всегда рады. Обычно время проходило в трёпе со съехавшимися отовсюду приятелями, в хождении по многочисленным родственникам. 

Мне шел уже 27-ой год, и мама начинала беспокоиться о моем будущем. Я решил попытаться преодолеть лень, разбросанность, и начать готовиться к поступлению в аспирантуру. По моим способностям это было вполне реально. Приехал раньше положенного, что у нас не практиковалось, и отправился в одно из наиболее часто посещаемых мною мест – в публичную библиотеку. Заказав книги, вышел покурить. Задумавшись как обычно, не сразу заметил, что ко мне обращаются. Выплыв из весьма отдаленных сфер, увидел перед собой высокую стройную девушку с не очень красивым лицом, но с какой-то серьезностью во взгляде, хотя она вроде улыбалась. Постепенно осознал, что это моя студентка, и даже вспомнил, что она отличница. Малозначащий обмен общими фразами, и мы двинулись в читальный зал, который из-за жары частично переместился в библиотечный садик. Проходя мимо её столика, с удивлением увидел очень серьезную книгу, набитую высшей математикой. Я даже немного оторопел. 

– И что, – говорю, – всё понятно? 

– Не всё, но потихоньку разбираюсь. 

– Послушай, но тут математика, которую вам не читают! 

– А первые три тома Смирнова я уже прочла. 

Сказано это было просто, но надо самому прочесть Смирнова, чтобы понять, что за этим стоит. Я сказал: «Валя, ты даже больше прелесть-девочка, чем я предполагал. Но неужели?.. Пляж, сверстники, интересы романтического плана! Кто в 18 лет добровольно читает такое?» 

С ответом она не замедлила. 

– Вы ведь тоже не на пляже! Кому что нравится. 

Вступать в дебаты я не стал, пожал плечами и пожелал успехов. И тут она чуть смутившись спросила: «А если непонятно, можно у вас получить консультацию?» 

– Да, но мне бы предварительно самому это прочесть. Заходи, конечно. Разберемся. Мне и самому интересно. 

– Спасибо. Так вы не испугаетесь, если я вдруг появлюсь? – И она очень мило мне улыбнулась. Подтекст я почувствовал, но ответил в том смысле, что всегда рад ее видеть. Выдавил даже из себя комплимент: «Таких милых, и в тоже время разумных, лиц у нас не много». Она покраснела. А я пошел на свое место. 

Вечером наведался к старику Саркисычу. Его дверь была напротив моей. Когда-то на территории нашего общежития стояла его хибара. Её снесли, а ему дали комнату в общежитии. Кажется, он у нас еще и сторожем работал. Симпатичный старикан. Малограмотный армянин, плохо говорящий по-русски и со свирепой внешностью, но добрейший человек. К нему всегда студенты бегали деньги занимать, а он, как я понимаю, был счастлив, что живет среди людей, нужен кому-то и всегда при последних новостях. Мы с ним дружили, т. е. иногда болтали, иногда выпивали понемножку. Я тогда еще плохо понимал, что такое одиночество. А он был уже очень стар, и болячки порой донимали его изрядно. 

У старика я застал какого-то мужичка средних лет с помятой физиономией.  

– Знакомься, – сказал Саркисыч, – наш новый плотник. А зима будет – истопник будет. 

Выпили за знакомство. Старик, представляя меня, сказал: «Он у нас тут самый умный, но человек хороший!». Потом мы добавили и, поболтав на нейтральные темы, скоро разошлись. Сначала плотник Володя, а потом я. Перед уходом дед успел доложить, что Володя приехал с Севера, где много лет служил в конвойных войсках, а нынче демобилизовался и подался к нам на Юг. Домишко купил и вроде парень хороший. Мне все это было не интересно, и я отправился к себе. Прилёг и… отключился. 

Очнулся от звука открываемой двери. Видимо, стучали, но я не среагировал. 

Уже стемнело, и я не сразу ее узнал. Тем более – в каком-то нарядном платье. Меня немного пошатывало, и было почему-то смешно от складывающейся ситуации. Момент – ну в самый раз для консультаций по теоретической электротехнике! Я сказал: «Валентина, ты уж извини! Мы тут с новым плотником у деда малость приняли, так что я не очень твёрд на ногах, не говоря уже о каких-то науках». 

– Никогда не представляла себе вас выпившим. И почему с плотником? Или вам все равно с кем пить? 

Я, было решил разозлиться, но, присмотревшись к ее смущенному лицу, подумал: «Бедная девочка! И как это ее некстати занесло! Нет бы двери за собой запирать!» 

– Знаешь, – людей не стоит подразделять всегда только по занимаемому положению или образованию. Есть простые и очень славные люди. С ними бывает интересно. Этот плотник столько мне сегодня понарассказывал, что жизнь проживешь – не узнаешь! 

Она подошла ко мне и сказала: «Давайте выйдем на улицу и немного погуляем. Вам станет легче». 

– Право же, мне совсем не плохо. А вот гулять в подпитии со своей студенткой – это, пожалуй, не совсем прилично. Ты не находишь? 

Она стояла от меня в опасной близости, и следовало ее выпроводить, и руку на ее плечо я положил именно с этой целью, но… дальше пошел неуправляемый процесс. 

Когда мы выплыли из, как пишут, эротического дурмана, и ко мне вернулась способность трезво мыслить, я должен был признать, что она чудо как хороша. У меня появилось к ней чувство нежности, но когда она заговорила – идиллия начала распадаться. 

– Ты только себя ни в чем не упрекай… Это я во всем виновата. Таких как я – еще поискать.- Туманная фраза. 

И немного погодя: «Тебе было хорошо со мной?» 

– Очень. И никакой вины тут и в помине нет! 

– Мне можно будет приходить к тебе? 

- В обязательном порядке. Но без публикаций, как в центральной, так и  

в местной прессе, а то шуму не оберёшься. Ты умница, ты красивая,  

тебя чудесная фигура и с тобой просто замечательно, но мы живем в несвободном мире, и если нас засекут, то даром нам это может не пройти. Ну да черт с ними со всем  

______ 

Начался учебный год, и жизнь потекла равномерно, управляемая в основном учебным расписанием. Курсы, которые я читал, были уже достаточно «обкатаны», и подготовка к следующим занятиям много времени не отнимала. Я начал готовиться к сдаче кандидатского минимума, но мешало какое-то общее любопытство к жизни, которое приводило к некоторой разбросанности в моих занятиях. С удовольствием читал историю во всех ее проявлениях, т. е. и историю философии, и социологии, и искусств. Но когда пару раз в неделю приходила Валентина, мы занимались техникой. Выглядело это довольно забавно. Едва отдышавшись, принимались за какую-то статью или книжку. Хватало нас от силы часа на полтора. Вот в таком циклическом режиме до поздней ночи. 

Жила Валя у дедушки, который, по ее словам, понимал всё хорошо, и ему вовсе не нужно было врать про подругу, у которой она якобы оставалась ночевать. Перебирая книжки на моем столе, Валентина недовольно пожимала плечами и морщилась. 

– Ты так ничего не добьешься, – поучала меня восемнадцатилетняя девчонка. Впрочем, девчонка – это я зря. Правильней было бы сказать: серьёзная и умная девушка. Я спросил: а чего мне, собственно, нужно добиваться?  

– Добиваться нужно кандидатской степени и перехода на работу в институт. Не век же тебе в техникуме сидеть и вдалбливать элементарщину нашим дурочкам?  

– Это жестоко. Но разве нельзя представить себе другой вариант жизни? Я чувствую себя малообразованным, и мне порой перед самим собой неловко из-за этого. 

– То, что ты говоришь, было бы справедливо при другой специалъности. Широкие знания нужны, к примеру, журналистам, но для специалиста по электронике они зачем? Приятна, конечно, общая эрудиция, так ее у тебя более чем достаточно. 

– Что-то в твоих рассуждениях от чисто прагматического подхода к жизни. Это очень популярная в Америке позиция. Но есть и другие взгляды. Пусть и менее рациональные. 

– Хорошо. Но есть ведь ещё и материальная сторона проблемы! 

– То есть, ты хочешь сказать, что жить надо не по любви, а по расчету. 

– А куда деваться? Посмотри, как я одета? У нас с тобой нет своего жилья! Так почему не использовать свои возможности? Тем более, что мне это интересно. 

– Может быть, ты для себя и права, но почему свою концепцию жизни нужно навязывать другим? Знаешь, мне иногда просто не верится, что тебе и 19-ти нет! 

– Ты прав. Навязывать нехорошо, но человек же может просто заблуждаться! А что нет девятнадцати, так это скоро пройдет 

Мы сидели за столом. Она перебирала мои книги, а я смотрел на нее, подперев голову обеими руками. Глянув на меня, она тоже положила голову на руки и, улыбнувшись, сказала: «Самое смешное, что ты мне нравишься именно такой, как ты есть». 

– Ах, сложна жизнь! Давай чего-нибудь поедим. 

__ 

Приходя с работы, заходил обычно к деду. Последнее время он все больше лежал. Иногда развлекал меня рассказами из своей довольно бурной молодости. Служил в гражданскую командиром взвода у Буденного. Жизнь, о которой он рассказывал, была далека от официальной версии и скорей напоминала сюжеты из Бабеля. После гражданской,жизнь его складывалась нелегко. Карьеру он не сделал из-за своей неграмотности. В Отечественную потерял сына. Жена умерла уже много лет назад. Дочка жила в Армении в каком-то горном селе, обремененная множеством детей, которых он никогда не видел. Последние годы работал завскладом стройматериалов. И сейчас, раздавленный возрастом, болезнями, очень страдал от одиночества. В деньгах он не нуждался – видно, прикопил достаточно. Мне был всегда рад. Я иногда покупал ему лекарства, кое-что из еды. Однажды притащил к нему приятеля – доктора. Диагноз был беспощаден, но в больницу он не хотел. Все чаще я колол ему, что прописывали, измерял давление. На этом мои медицинские возможности и заканчивались. Иногда во время ночного дежурства заходил плотник Володя, и мы немножко выпивали, весьма, впрочем, умеренно. Володя редко что-нибудь рассказывал. Просто сидел и слушал. Однажды он зашел ко мне. Было что-то около девяти. Я, как обычно, читал, лежа на тахте.  

– Саркисыч спит. Слышь, зайдем до меня в подвал. 

– А что там интересного? 

– А вот глянешь. 

В подвальном полумраке котельной гудело пламя. Стояла койка, стол и стул. В углу была навалена груда книг. Я тут же сел их перебирать. Какие-то незнакомые авторы. Но вот пошли аккуратные томики Лиона Фейхтвангера. Это по тем временам была большая ценность! Володя стоял надо мной. 

– Всё это сжечь велели, – пробубнил он. 

– Фейхтвангера? По-моему, во врагах советской власти он не числился. Особенно после его «Москва, 1937г.». А что если я их заберу? 

– Печать убрать надо, а то в зону попадешь. 

Я тут же вспомнил, что он служил в конвойных войсках. Отобрал несколько книжек. Подумалось: а с чего это человек, рискуя, мне любезности делает? Или просто так? Просто так – это дед мог, а этому, видно, что-то нужно. Ну, нужно – так скажет. Но он молчал. 

Сразу уйти мне было как-то неудобно. Я знал, что он женился, а поэтому спросил: «И как там жизнь семейная?». Он неопределенно пожал плечами и ничего не ответил. Немного помолчав, заговорил, 

– Все ничего, но с деньгами хреново. Всё спустил на дом да на мебель. Бабе, опять же, приодеться хочется. У тебя с деньгами как?  

Ага, проясняется! Занять что ли хочет? Но я жил от получки до получки, с трудом откладывая немного на лето. Не на бутылку же ему? 

– Да как, – говорю, – с деньгами! Тоже хреново. Что мы получаем! Ты вот дом купил; Саркисыч говорит – домина двухэтажная! Наследство получил что ли? 

Он не ответил. Немного погодя спросил: «Отпуск летом у тебя?» 

– Конечно. 

– Со мной поезжай – деньги будут. 3аодно красивые места поглядишь. 

Меня такое предложение крайне удивило, хотя что-то я начал понимать. На всякий случай согласился, но внятного объянения я в тот раз так и не получил.  

____  

Положительно, ничего значительного не происходило в моей жизни. С удовольствием читал лекции и возился в своей лаборатории. Чудесно проводил время с Валентиной. Пару раз мы с ней в кино ходили. Один раз даже в филармонию выбрались, но я заметил, что музыка на нее не производит впечатления. Да и одета она неважно. Женщинам это, как я догадываюсь, жизнь изрядно отравляет,. Я понимал, что дело у нас заходит слишком далеко, и связь эту нужно прекращать, но никак не мог решиться. Дурацкая ситуация, когда умного и хорошего человека надо огорчить. Было бы проще, если бы мы хоть когда-нибудь сорились. Но такого не бывало. Ровные, дружеские отношения и полное единодушие по всем текущим проблемам. Пробовал я проявить некоторые вольности в постели, но опять никаких возражений. Даже напротив. Как-то передала мне приглашение своего дедушки. Визит был назначен на очередную субботу. Я понимал, что это акт сближения, но отказаться у меня опять не хватило духу. 

Внешний мир реагировал на наши отношения, на удивление, мирно. Бывало, утром мы вдвоем, да еще и под руку, шли на работу, обгоняемые стайками студентов. Девчонки подхихикивали, но всё в допустимых пределах. Смущение Валентины если и было, то внешне не проявлялось никак. И вот визит.  

___ 

Старинная двухкомнатная квартира, заставленная старинной же мебелью. Комнаты не смежные. В одной Валентина. В другой – дедушка, Валериан Николаевич. Старший преподаватель кафедры математики и кандидат наук. По моим тогдашним понятиям, невероятно стар – что-то под семьдесят. Масса книг. Встретил радушно и долго в меня всматривался. 

– Старость, знаете, протекает в убывании интереса почти ко всему, но посмотреть на «предмет» увлечения моей внучки мне очень интересно. Как вы, наверное, успели заметить, личность она весьма незаурядная. Вас такой подход с моей стороны не обижает? – В голосе немного насмешливости с подчеркнуто интеллигентной манерой изложения. 

– Спокойно отношусь к вашему любопытству, но боюсь разочаровать. Валентина подтвердит, что «мы – ничем мы не блестим». Впрочем, заурядность – штука по преимуществу генетическая, и обвинять в ней трудно. К тому же нынешняя система образования! А личные симпатии, так это вообще лес темный.  

Он молчал и продолжал рассматривать меня с легкой насмешливостью.  

– Знаете, – сказал он, наконец, – не возражаю. Понимаю, что моего мнения и не спрашивают, но, тем не менее. Совершенно не возражаю. Даже напротив, очень рад. 

– Против чего, позвольте вас спросить? – Я тоже впал в его насмешливый тон. 

– Против ее выбора. 

– Вот так сразу, без накопления фактов и хоть какого-то анализа? 

– Интуиция, милый мой, интуиция. Проживёте с мое – тоже натренируетесь. 

– Нет, всё же как-то, простите, легковесно. Может быть, по причине малой ответственности? 

Он перестал улыбаться. Хотел, видимо, что-то сказать, но удержался. В этот момент с подносом в руках вошла Валентина. Кофе, печенъе, бутылка вина, купленная нами по дороге. Выпили за знакомство «с приятным молодым человеком». 

– Ну, – сказал я, – тронут. Но на сей счет есть и диаметральные точки зрения. 

– Суждения, вы хотели сказать. 

– Да, – вмешалась Валя, – В добрых Валентин Николаевич у нас не числится, но никогда не слышала, чтобы его обвиняли в несправедливости. 

– А тебе перепадало, – дедушка ухмыльнулся. 

– Мне не перепадало, но не по его вине. Ничуть не сомневаюсь, что у Вали рука бы не дрогнула мне пару влепить. 

– А как бы это восприняли окружающие? 

– Не дождутся. 

– Это точно, – подтвердил я, – Соображает она отлично. Лучше меня, во всяком случае. 

– Ну, вы, наверное, преувеличиваете. 

– Да нет. Знаю я конечно больше, но соображает она действительно лучше меня. 

– И как на это реагирует мужское самолюбие? 

– Спокойно. Может быть, от осознания, что против фактов не попрёшь. К тому же, у нее есть весомые компенсирующие достоинства. 

– Это какие же? 

– Ну, вы тут меня не раздевайте. Это неприлично, и я смущаюсь. 

– Действительно, – сказал я, – Но в жизни так бывает. Моя бабушка, к примеру, соображала куда лучше, чем мой дедушка. Жили, однако, душа в душу. 

– Бывает, – согласился Валериан Николаевич, – но не типично. Умной и образованной девице нынче выйти замуж – это проблема. 

– Дедушка, ну переключись на что-нибудь другое! 

– Слушаюсь! – И он несколько театрально развел руками. 

– А почему Валя, с такой светлой головкой, пошла в техникум? 

Мой вопрос был, по-видимому, не из приятных. Валериан Николаевич слегка даже поморщился, но ответил. 

– Из чисто прагматических соображений. Я, с моим сердцем, могу отойти в мир иной в любой момент. На родителей, в смысле материальной помощи, рассчитывать не приходится, а на хлеб себе зарабатывать надо. Если я протяну дольше – пойдет в университет. Нет – работа и заочная учеба. Если, конечно, не выскочит замуж и не увязнет в пеленках. 

Я деликатно промолчал, поскольку вопрос о пеленках касался сегодня меня в первую очередь. 

Так вот протекала наша первая встреча, Дед оказался интересным собеседником, и мы с того времени встречались с ним регулярно. 

Вежливо распрощавшись, отправился к себе, размышляя по дороге о нашем с Валентиной будущем. Комнатёнка моя показалась мне по приходе ужасно убогой. К лекциям на завтра я был готов, а посему уселся листать какой-то альбом по древнему искусству. Но долго мое блаженство не продолжалось – раздался яростный стук палкой в дедову дверь. Это он меня так звал. 

– Где ходыш? Я совсем плохой – дышать не могу, жить не могу, умирать нада. 

Мне было его ужасно жалко. Я сел рядом и взял его руку. Дышал он и впрямь с натугой. 

– Держись, дед. Сейчас укол сделаю. 

Он не отпускал меня до полуночи. Назавтра мои лаборанты провели от него ко мне нехитрую сигнализацию. 

Месяц пролетел как-то незаметно. Потом следующий. Лекции, книги, Валентина. Дед, который мучительно умирал, но все же жил, всё чаще подымая меня по ночам. 

Отношения с Валей делались какими-то уж совсем семейными. Иногда она приходила в мое отсутствие, что я замечал по чистоте и порядку в комнате. Иногда забегала днем, когда оба были свободны, и мы предавались «любви» без всякого стеснения. Но подлинных чувств у меня к ней не было. По воскресеньям приглашался в гости, но, по сути, больше к Валериану Николаевичу, эрудиция которого меня просто восхищала. Валентина оставляла нас одних, и мы с наслаждением спорили о чем-нибудь таком, что не имело никакого отношения к нашей профессиональной деятельности. Представившись атеистом, В.Н., тем не менее, пытался уличить меня в неоправданно легковесном отношении к религии. 

– Вы, по существу, человек верующий, только не в бога, а в его отсутствие. 

– Но ведь когда еще Кант говорил о недоказуемости, как бытия, так и небытия бога! С тех пор в этом вопросе вряд ли что переменилось. 

– Вы не веруете и вообще серьезно не относитесь к этому вопросу по двум причинам. Prima: вы молоды, здоровы, и бог вам на данном этапе жизненного пути просто не нужен. Secunda: вы поверхностно образованы и у вас попросту не возникает ряда вопросов и проблем, связанных с Космосом, микромиром, становлением жизни. Двери были открыты, так что Валя, видимо, прислушивалась к нашим громогласным тирадам. Попутно мы, что называется, «прикладывались к рюмке», и когда одна бутылка кончалась, дед доставал очередную. Не очень-то мы пьянели, поскольку вино было легкое. Услышав последнее обвинение в мой адрес, Валя появилась в дверях и заметила: «Если ты его считаешь малообразованным, то что ты скажешь о большинстве остальных людей?» 

– Об этом не принято говорить, принимая во внимание жизненные условия. Но обстоятельства объясняют причины, что же до следствий, то они от этого лучше не становятся. По-видимому, Вольтер был прав, когда говорил, что большинство людей не стоят того, чтобы с ними даже разговаривать. 

– Ну да, – заметил я, – это с интеллектуальных высот Вольтера. Когда у высокообразованной публики соответствующее настроение, то они еще не то говорят. Вспомните у Блока: «Серые видения мокрой скуки». Это тоже про простых людей. Что до проблемы с Космосом, происхождением жизни или законов квантовой механики, то почему это каждую туманность следует интерпретировать в трансцендентном смысле? Мне кажется, что недооцениваются законы самоорганизации материи. 

– Может быть, может быть. – Дед заглотнул очередную рюмку, – Согласитесь, однако, что идея бога, трансцендентности неустранима хотя бы по причине бесконечности познания. 

В конце концов, он уставал и ложился отдыхать. Тогда я перемещался в Валину комнату. Порой мы и с ней продолжали спор, но она была уже не таким грозным противником.  

Дома меня ожидало приятное одиночество в окружении любимых книг. Изредка что-нибудь стоящее по телевизору. Все чаще меня звал дед, и тут я выслушивал порой жуткие истории из гражданской войны. 0 негодяях и честных людях, о жутких грабежах и убийствах, о беспределе, как сказали бы сегодня. И не было в этих рассказах какой-то доминанты. Не было порой даже правых и виноватых. Какая-то сплошная коловерть, кровавая и жуткая, настоянная на ненависти и человеческой подлости. Я пытался подтолкнуть его к мысли, что воевали все же за что-то, и были правые и виноватые. Он криво усмехался в усы и не очень внятно бубнил, что оно, конечно, но где же та правда, если победили правые? «Всё едино, – сказал он как-то, – у власти-то снова воры». 

– Так что же, – возмущался я, – значит, зря кровь проливали? 

На это получил ответ столь же краткий, сколько для меня и убийственный.  

– А ты что – это еще нэ понял? 

Да, верно. Тогда я этого еще не понимал. 

Однажды приятель затащил меня на какую-то вечеринку. К своему удивлению, я обнаружил там красивых женщин, которые, как я понял, от меня вовсе не были в восторге. Особенно, когда услышали в ответ на вопрос обо мне: «кто это?» небрежное: «Какой-то преподаватель техникума». Я, как мне показалось, утратил для них всякий интерес. Да и одет я был простовато.  

Придя домой, застал Валентину. А было уже к часу ночи. Пришлось объясняться под прессингом ее неудовольствия. 

Разрыв произошел через неделю. Во время очередного собеседования с ее дедом, он, как бы вскользь, спросил, какие у нас с Валентиной планы на будущее. Я честно ответил, что ни каких определенных. 

– Но тогда вы поступаете не порядочно. 

– Но ведь я никому ничего не обещал, никого не обманываю и расположен к ней самым дружественным образом. 

На это он заметил, что у нас, по-видимому, разные представления о порядочности. 

– Я понимаю, что вы в чем-то тут правы, но на объяснения не хватает духу. Да и поводов нет! Возможно, это и впрямь зашло слишком далеко. 

С того вечера Валентина перестала ко мне приходить. Мы встречались только на лекциях. Степень моего одиночества резко возросла. Но самой искренней симпатии к Вале я ничуть не утратил. А любовь – так её и не было. На экзамене мы немного потолковали о её билете, что было необходимо хотя бы для приличия. Я даже измыслил каверзный вопрос по аппаратуре, на который она не смогла ответить. Я его задавал и преподавателям, но ответа тоже не получил. Поставил ей пятерку и отпустил комплимент, что она – известное дело – умница по первому разряду. Был награжден ироническим взглядом. Обошлось без слов. Дождавшись конца, когда я остался один, зашла и попросила объяснить. Я объяснил. 

– На лекциях вы этого не рассказывали. 

– Так поэтому я и оценку не снижаю. 

– Зачем же спрашивать? 

– А мне интересно: люди учат от и до или стараются разобраться в сути. Если второе, то у них должны возникать вопросы. Но вот не возникают, к сожалению. 

Она все стояла и, видимо, хотела поговорить о чем-то личном. Мне тоже хотелось ее по привычке обнять, но я сдержался. Кто-то зашел, и на том наше общение закончилось. Я только передал дедушке привет. 

В общежитии вахтерша сказала, чтобы я зашел к деду. Днем к нему приходила какая-то старушка – родственница, так он её палкой выгнал. Потом ему худо стало, приезжала «скорая». В больницу он опять отказался и теперь для чего-то ждет меня. 

Я устал зверски. Экзамены меня всегда выматывают. Налил себе полстакана коньяка и отправился к деду. Вид у него и впрямь был жуткий. 

– Что с тобой приключилось? 

– Помираю. Страшно, знаешь. Спасибо тибэ. – он говорил с трудом, – Вот хочу тибэ наследство оставить, – слова вырывались у него с большими интервалами. Дышал с какими-то хрипами, – Часы… Гири развинти… Всё сибэ возьми… Ножку в столе… Тоже возьми. Деньги в матраце… Памятник поставишь. Со звездой. Сейчас бери, а то потом набегут. Наган мой… Зарыл. Вот… – он подал мне какую-то бумажку. Рука его упала, и он захрипел. Через несколько секунд дыхание прекратилось. Я стоял со стаканом в руках, ошарашенный его смертью и всем услышанным. 

Смерть – жестокая реальность. Допил коньяк и закрыл деду глаза. Немного постоял около него, с трудом осознавая происшедшее. Потом подошел к настенным ходикам и без труда развинтил гирю. Она была заполнена какими-то желтыми кружочками. Высыпав их на ладонь, впервые увидел знаменитые царские десятки с изображением Николая второго. Пересыпал золото в карман и подошел к столу. Действительно, одна из ножек отвинчивалась. В выдолбленной полости такие же золотые десятки и кольца. Карманы мои были полны золота, и сильно провисли. Из матраца я извлек две пачки денег и облигации «золотого займа». На тумбочке лежал конверт с деньгами. На конверте было каракулями написано: «На похороны». Перенес всё к себе и только после этого позвал вахтера. 

Похоронили Саркисыча на следующий же день. Произошло это во время занятий, так что я и не проводил его в последний путь. Из родственников была только одна старушка. Та самая, которую он палкой выгонял. Все принадлежащие ему вещи куда-то исчезли. И даже адреса дочки найти не удалось. Еще через день комнату заселили и – как не было человека. 

____ 

Мое состояние трудно описать. Первое время я как-то даже не мог осознать, что стал состоятельным человеком. В пачке денег обнаружилась сберегательная книжка на совсем уже умопомрачительную, по моим понятиям, сумму… 

Когда я пришел в сберкассу и не без робости сберкнижку предъявил, то оказалось, что в завещании оговорена именно моя фамилия. Более того. В бумажках, которые мне сунул в последний момент Саркисыч, помимо плана, где указывался зарытый им у могилы жены наган, была еще одна, на которой его корявым почерком было записано, что все свое имущество он завещает мне. По-видимому, таким образом он пытался защитить меня от возможных претензий с чьей-либо стороны. Ну-ну! 

Я спрятал золото и облигации в свой лабораторный сейф. Деньги положил на сберкнижку. Продолжал существовать в прежнем режиме, именуя себя подпольным миллионером, хотя до миллиона было всё же далеко. Заказал деду памятник. Вечерами размышлял, что делать с этой прорвой денег? Склонности к мотовству у меня не было никакой. Потребности мои, как я уже говорил, были довольно скромными. К тому же, на пути озвученной траты крупных сумм, человека с ограниченными доходами подстерегала довольно грозная опасность. Могли вызвать в одно место и потребовать отчета. Такая вот сложилась ситуация. Единственное, что я себе позволил – это обедать не в столовке, а в ресторане. Да и то на весьма скромную сумму. 

Жизнь моя продолжалась обычным порядком, но я испытывал какое-то чувство из смеси тревожного дискомфорта и сдерживаемой радости. Конечно, жуликом я себя не считал, но и не чувствовал полученное богатство заслуженным. Постепенно привык, конечно. У моего приятеля – главного механика мебельной фабрики, где мы с ребятами монтировали несложную автоматику (бесплатно, в порядке шефской помощи), была подруга, которая работала аж директором какого-то торга. Очень высокая и доходная по тем временам должность. С ее помощью я отправил родным новейшей модели телевизор и здоровенный холодильник. Сегодня это удивительно – почему не просто деньги? Но мы жили в эпоху хронического дефицита всего мало-мальски ценного. На холодильники, автомашины, телевизоры существовали специальные, порой огромные очереди – записи. Достать что-либо просто так, без изрядной доплаты было просто невозможно. Для себя я хотел в первую очередь какое-нибудь жилье. Эта проблема была в нашей тогдашней жизни, пожалуй, самой сложной. В очереди на получение жилья стояли десятилетиями. Я имею в виду рядовых граждан. Высокое начальство решало эти проблемы много проще. 

Начал я с того, что подошел к нашему вахтеру на проходной и взял у него специальную книгу с адресами сдаваемых для студентов квартир. Обычно сдавали комнаты или даже «углы». В конце книги я нашел нужную мне запись: сдается квартира. Недалеко от техникума. Я тут же отправился на разведку. 

На маленькой улочке, в глубине заросшего травой двора – небольшой двухэтажный дом старинной постройки, с балкончиками. Чугунная лестница, обычная для наших подъездов грязища. На втором этаже металлическая дверь, по тем временам довольно необычная. 

Открыл мне средних лет мужчина и пригласил заходить. 

Прекрасная двухкомнатная квартира была буквально вылизана. Кафель, паркет. Чудесная ванная. Дорогая мебель. Сильный запах лекарств. Комнаты смежные. Во второй – спальне, – на большой полуторной кровати лежала старушка, которая даже не повернула голову, когда мы вошли. Сели в гостиной в кресла, и он поведал мне следующее: мама при смерти. Инсульт. Сам он работает в Сибири, на закрытом предприятии. Здесь уже две недели и больше оставаться не может. Если мама умрет, а это дело, как говорят врачи, ближайшего времени, квартира пропадет, то есть перейдет к государству. Продать квартиру, в принципе, можно, но это очень сложно и даже опасно. Да и времени у него уже нет. 

Я весь напрягся. Похоже, что это как раз нужный мне вариант. Предлагаю: пропишите меня срочно, а я весомо вас отблагодарю. Уход за вашей мамой гарантирую самый тщательный. Завтра же найму сиделок для| круглосуточного дежурства. Он с восторгом согласился. 

О сумме договорились быстро. Я покупал всё, включая мебель и даже какую-то развалюху-машину в сарае (он же гараж). 

Не хочется вдаваться в подробности. Всё было реализовано в три дня. О, деньги! 

Я переехал, он уехал. Роза Марковна умерла через неделю. Я ждал каких-то осложнений, но они не последовали. Проблема жилья была решена.  

Должен признать, что это был настолько оглушительный акт, что я довольно долго к нему привыкал. Меня поймет только тот, кто прожил почти три года в общежитии и мыться ходил в общественную баню. Но постепенно я все же привык, что эта комфортабельная квартира действительно моя. 

Сладостное чувство! 

Официальная версия включала в себя помощь родителей и родственные связи. Впрочем, особенно никто моими делами не интересовался. 

Квартира и всё с ней связанное изрядно проредили мою наличность. Конечно, еще оставались немалые деньги на книжке, но они лежали на срочном вкладе. Трогать их до Нового года не хотелось. И тогда я предпринял весьма рискованный шаг. На обратной, стороне листа с планом захоронения нагана было написано: «Областная стомат. клин. Доктор Григорян». Я правильно всё понял. Сначала «доктор» – зубной техник Григорян – сделал удивленные глаза, но упоминание Саркисыча, а главное – предъявление дедовой записки круто изменили ситуацию. 

На следующий день я обменял золотой кружочек на сумму, которая довольно точно соответствовала моей годовой зарплате. Может он и занизил цену, но меня это не смущало. У меня их было еще много.  

Последний «подвиг», который я совершил на своем пути приобщения к материальным благам, была машина. Это был старый Опель-Кадет, законное место которого по всем европейским стандартам было на свалке. Но мы жили в другом мире. Меня свели с одним дедом, который взялся за приличную сумму его восстановить, при условии моего трудового участия в этом деле. Через месяц я уже разъезжал, поскольку любительские права у меня были еще со времен институтских выездов в колхоз. Я даже одно лето проработал шофером в нашем подшефном совхозе. Мотор пришлось поставить новый, но ходовая часть обещала еще пару лет выстоять. Купить новую машину было очень сложно, да и «светиться» лишний раз мне не хотелось. Оформление заняло бы много времени и нервов, но помог знакомый капитан. 

Мы как-то познакомились с ним на одном молодежном сборище. Знакомство оказалось очень полезным. Пригласил его в ресторан, и все проблемы были решены. Якобы на платежи собратьям-ментам подсунул ему еще сотню. Примерно столько составляла одна моя получка. В довершении моих успехов, Марья Васильевна познакомила меня с нужными людьми из ее торга, и с этих пор я как бы вышел из зоны дефицита. Правда, цена увеличивалась в среднем раза в полтора. Но что нам, богатым такие мелочи! Тут не только деньги были важны. Вы могли предложить и двойную цену, но ничего бы не вышло. Главное, чтобы тебя отрекомендовали надежные люди. Иначе они рисковали изрядно «подзалететь». В наших тюрьмах торговые работники составляли весьма заметную прослойку. А вообще забавно было наблюдать собственные метаморфозы. Только что был человек, проповедовавший чуть ли не аскетизм и примат духовности. Нынче же обнаружилось, что комфорт и удобства вполне с духовностью сочетаемы. Конечно, я понимал, что это минимальный, если можно так выразиться, комфорт на фоне советского массового нищенства, но мне его вполне хватало. Впрочем, имей я возможность завести персональный самолет, яхту и виллу на Канарских островах – примирился бы и с этим, но ощутимой потребности во всем этом пока не испытывал. Философы на процветающем Западе пишут, что пора перестать принимать борьбу за комфорт за смысл жизни. А что взамен? Борьба за эрудицию, культуру? И все это как самоцель? Борьба за знания ради знаний? 3а рост человеческого могущества? По-моему, для преобладающего большинства людей – это немыслимо. 

Человек «запроектирован» для повседневной и, по возможности, результативной работы. Дайте ему комфорт почти даром, вот как мне, или еще в больших дозах, и он начнет разлагаться. Я, по-моему, уже тоже начал. Авто восстановил, но кандидатский минимум так и не удосужился сдать. За что вообще я должен бороться «в поте лица своего»? У преобладающего большинства человечества пока что проблем навалом, а у меня? 

Одна проблема, правда, вырисовывалась все явственней – это мои дети. Как-то надо ее решать. 

Позвонила моя подружка и, хихикая, поинтересовалась, чем я занят. Чертова физиология! – Пригласил на кофе с пирожными. 

__ 

Как-то вечером ко мне заглянул приятель – заведующий соседней с моей лабораторией. Старше меня лет на десять. Это был очень ценный приятель, поскольку его жена работала в книготорге и поставляла друзьям книжный дефицит. Но на технические темы с ним можно было и поболтать. У него была проблема с женой, которая в тридцать пять лет стала фанатичной баптисткой. Как они ее там охмурили – понятия не имею, но охмурили наглухо. На семейной жизни это, по его словам, сказывалось неплохого, но она не оставляла попыток привлечь и мужа. Он отчаянно сопротивлялся. Бывает же такое! Он пытался ее убедить, что никакого бога нет, но это было просто смешно. Ведь она-то опиралась на ясное ощущение бога в себе! Что тут можно противопоставить? Какую логику? У меня он пытался запастись новыми аргументами. Я читал ему из Лютера: «…Разум хочет ощупать, увидеть, понять, каким образом бог добр, а не жесток. И это было бы ему понятно, если бы бог всех миловал, спасал. Если уничтожены будут страдания, страх смерти и сама преисподняя. Но вера и дух судят иначе. Они верят, что бог добр, даже если он погубил всех людей! Они верят, что все, делаемое богом, в любом случае является благом. Даже если бог делает боль – значит эта боль благо». 

– Ну, – сказал я, – разве с этим можно спорить? 

В этот момент зазвонил телефон. Звонила Валентина. Дело в том, что мы с ней накропали статейку, и хотели ее опубликовать в университетском сборнике. С помощью деда, понятно. И вот она звонила, что дедушка свою работу по математизации наших выкладок завершил и может статью пристроить. Она тоже кое-что дописала. Мне нужно прочесть и подписать. Дело в том, что занятия уже кончились, и мы больше не встречались. А публикация была нам нужна для будущей диссертации. «Где бы мы могли встретиться?» Я говорю: «Двигай ко мне. У меня тут как раз Сергей Николаевич. Он с удовольствием послушает. 

– Да что он там поймет! Слушай, у тебя теперь своя квартира? 

– Да, получил в наследство. Приходи. Ты где сейчас? 

– В общежитии. Я теперь уже с дедушкой не живу, Виктор из армии вернулся. 

– Ну, не можешь сегодня, так давай завтра в лаборатории. 

– Завтра дедушка уже должен ее отдать. 

– Ну, тогда нечего рассуждать. Двигай ко мне. Домой доставлю на машине. 

– У тебя и машина появилась? 

– Да, старая развалюха, но до общежития доедет. 

– Хорошо, иду. 

Я продиктовал адрес. 

– Слушай, это та Валентина, которой ты жил? Мы думали, ты на ней женишься. На редкость умная девчонка. И внешне очень даже ничего! В самый раз тебе под пару. Но я пойду. Чего это я вам мешать буду? 

– Не уходи, пожалуйста, а то мне будет неудобно. Я же сказал, что ты у меня! 

И мы снова углубились в «божественную» тематику. 

Валентина пришла минут через пятнадцать. Она немного похудела, но как всегда была стройной и подтянутой, в извечном своем облегающем свитере. Вообще-то такие женщины не привлекают уж такого пристального внимания мужчин. Не такая она красавица, но когда ты с ней долго жил и тебе знаком каждый изгиб ее тела, то и видишь ее совсем по другому. Правда, я знал, что за ординарной внешностью – глубокий, хотя и односторонне развитый ум, властность, настойчивость и сильная воля. Цели ее просты и понятны. Это женщина-боец, а не милая подруга. Впрочем, кому что нравится. 

Сергей Николаевич откланялся, как только Валя вошла. Мы уселись в кресла вокруг торшера, и я углубился в чтение. Всё знакомо, но математическая часть была усилена и к ней прилагалась программа для ЭВМ. Тогда это только входило в моду. Чувствовалась рука Валериана Николаевича. 

Что я мог сказать? Моя фамилия стояла на первом месте, что было не совсем справедливо. Но я ничего не возразил и молча подписал. 

– Как дедушкино здоровье? Он тут славно потрудился. 

– Нет, – возразила Валентина, – в основном это я сама. Он только редактировал. Ну и программу составлял, понятно. Нас почему-то этому не учат. 

– Это скверно. Вот я закончил свои дела по благоустройству и займусь этой проблемой. Пока у нас и машины-то нет! 

Она сложила бумаги в папку и спросила: «Можно посмотреть твои хоромы?» 

– Конечно, пожалуйста! 

Мы обошли квартиру. Везде чистота и порядок, поддержание которого возлагалось на бабусю с первого этажа. Как и стирка. 

На кухне я спросил: «Чай, кофе? Или поужинаем?» 

– Знаешь, я хотела поговорить с тобой о наших отношениях. Но, по-моему, ты не расположен. 

– Знаешь, если откровенно, то мне очень хочется затащить тебя как прежде в постель, но я стараюсь сдерживаться. 

– Почему? – она улыбнулась. – У тебя вроде и опыт есть! 

– Твой дедушка прав. Я не имею права портить тебе жизнь. 

– Значит все дело в дедушке? 

– Нет, в изложенном им понятии порядочности. Я знаю, что, например, в Америке миллионы живут в гражданском браке. Так, кажется, это называется. И никого это не только не возмущает, но и вообще не колышет. Но мы не в Америке. У нас другие нравы, другая мораль. Тебе нужен человек, с которым ты могла бы создать семью, а со мной это не получится.  

– Почему? 

– Валя, давай на этом остановимся. Я испытываю к тебе самые дружественные чувства. Мне вот наследство привалило, и я хотел бы тебе помочь. Я хочу, чтобы ты поступала в университет. 

– Спасибо, но я как-нибудь уж сама о себе позабочусь. 

Она встала. 

– Валя, почему нужно смешивать одно с другим? Почему я не могу помочь близкому мне человеку? 

– По всей видимости, ты просто хочешь откупиться. И не провожай меня.  

___ 

Отпуск. Поехал, как обычно, в Москву. Бродил по музеям и был очень рад, что бегать, как раньше, по магазинам в поисках одежды уже не нужно. 

Музеи действуют на меня двояко. С одной стороны, испытываю наслаждение, созерцая великолепные картины и скульптуру. С другой – ощущаю свою малограмотность. Хочется бросить всё и засесть за историю искусств. 

Накупил пластинок. Отыскал красивые настольные часы. Дорого! 

Потом домой, к морю. 

Дома всё обычно. Предки безумно рады. Удивлялись подаркам. Я сказал, что стал больше зарабатывать. Мама тут же начала энергичные поиски для меня невесты. Я ее понимаю. Хочется видеть сына устроенным и очень хочется внуков понянчить. Не сопротивляюсь и знакомлюсь, знакомлюсь. Встречаются очень славные девушки, с ними интересно. Но интерес какой-то нестойкий. Я никак не перерасту романтизма в этом вопросе. Может быть, зря? 

На море чудесно. Меня еще помнят на институтской лодочной станции, и взять лодку – без проблем. Пускать в ход финансовые рычаги я как-то стесняюсь. Да и особой нужды нет. 

Побывал на кладбище, на могилах бабушки с дедушкой. Всё заросло, запущено. У моих уже сил нет поддерживать порядок. Заплатил, и обещали присматривать. Ужасно обидно это погружение близких тебе людей в ничто безвестности. Понимаю, но пока я жив – живы и они во мне. 

А через пару недель мне захотелось домой. Отправился морем, через Крым. Еще через две недели вернулся к себе. 

Ах, как приятно у меня дома! С утра я отправился на базар закупать продовольствие. Оказывается, все у нас было, только малость дороже, чем в магазинах. Малость – это раза в два. А в магазинах порой не было почти ничего. Периодически что-то «выбрасывали», и тогда выстраивалась очередь. Часть продуктов продавцы попросту припрятывали и распределяли среди своих, которые им за это или платили наличкой, или услугами. 

Такая вот была жизнь. 

Поезда из Москвы пахли хорошей колбасой. Дряная и малосьедобная была и у нас. Самое смешное, что привозимая из Москвы колбаса изготавливалась на нашем мясокомбинате, но отправлялась в Москву, откуда возвращалась к нам. Такая вот была жизнь! 

Потом я отправился в библиотеку, где начитался до одурения. На вечер был намечен поход к знакомым, где предполагался флирт, легкий выпивон и танцы. Еще в дверях услышал телефон. Звонил Валериан Николаевич – давненько я его не слышал. Видно, Валентина провела с ним определенную работу.  

– Это Валериан Николаевич, если еще помните такого. 

– Что Вы! Людей вашего уровня не забывают. В доступных мне анклавах таких как вы почти и нет. Как ваше здоровье? 

– Все побаливаю. Сердце, знаете ли, пошаливает. Уже почти никуда не хожу. Если у вас появится свободный вечерок и будет желание, рад буду вас видеть. 

– С большим удовольствием. Где Валентина? Я слышал – ваш племянник вернулся? 

– Валентина съездила к родным, а сейчас в соседней комнате, что-то, по своему обыкновению, штудирует. У нее же выпускной курс! А племянника мне пришлось выставить. Приходите, поведаю в деталях, если это вас интересует. Но лучше о чем-нибудь более высоком. Откровенно скажу – страдаю от интеллектуального одиночества. Чьи это стихи: «О, одиночество! Как твой характер крут!..» 

– По-моему, это Цветаева. Зайду обязательно. Если что-то нужно, то у меня теперь машина. Скажем, к доктору вас свозить или еще куда. 

– Знаете, такая потребность порой возникает. Заранее благодарен. 

Я уселся на тахту переваривать услышанное. Валя, значит, снова с дедом. Что ж, он интереснейший собеседник. Надо зайти. 

____ 

Как это там, у Александра Сергеевича: «Острижен по последней моде, как денди лондонский одет…» 

Прибыл на вечеринку по случаю чего-то. Большая часть присутствующих знакома. Красиво одетые молодые женщины приятно волнуют. Или мне кажется, но сегодня все в отношении меня милей. Даже красивая дикторша с телевидения – та самая, которая когда-то спросила с небрежением в голосе: «А это кто?», сегодня мило улыбалась. Неужели одежда столь значима? Дикторша спросила: «Это ваша статья в «Вечорке?» Я признался, хотя это была не совсем правда. Знакомый корреспондент, который ее написал, по каким-то обстоятельствам не хотел её подписывать, хотя там не было ничего особенного, а стало быть – опасного. Я немного дописал и подписал. Деньги передал ему, за что он «поставил» мне бутылку, которую мы благополучно с ним же и распили – таковы традиции. В перспективе была намечена еще одна статья. Мне это было полезно для упрочения статуса на работе, так что интерес был взаимный. У нас человек пишущий, а точнее – печатающийся, был значим! 

Рядом со мной на диване – бойкая девица с приятной фигурой в сильно декольтированном платье. Нас познакомили. Заканчивает медицинский институт и подрабатывает на «скорой». Когда включили музыку, немного жеманясь заявила: «Хочу танцевать». Я – с готовностью. Свет как-то незаметно пригас, создавая интимный полумрак. Мы стали танцевать чуть теснее, а потом уже – откровенно, прижавшись друг к другу. Вывел ее в прихожую, достал из кармана дождевика свою плоскую фляжку, и мы с удовольствием угостились шоколадным ликером. К концу вечера я понял, что ее можно увести домой, что я и сделал. 

Целоваться мы начали уже в прихожей, и ночь провели чудесно. Под утро она вскочила: «Опаздываю на дежурство!». Без слов встал и отвез ее на работу. 

Так в мою жизнь вошла Шурочка. 

Потом мне доложили, что она вышла замуж на втором курсе за курсанта военного училища, родила дочку и развелась. Теперь дочка у матери в деревне, а она учится. Перед нашей встречей она сказала приятельнице, что ей нужен постоянный мужчина, и желательно при деньгах. С перспективой замужества. Ей указали на меня. «Операция» была проведена «на уровне», то есть меня «просчитали» довольно точно. Как-то мне от таких пояснений стало не по себе. Но, поразмыслив, решил, что польза обоюдная. Меня уже причисляли к мужчинам с деньгами. Стоило задуматься. Я-то старался не «светиться»! Вот только материальная сторона общения меня как-то смущала. Ей надо платить? Но если надо, то как? Однако это утряслось легко. 

На этом же вечере произошел довольно неприятный инцидент. Когда выпили и закусили, начали рассказывать анекдоты. Было там – пару спецов по этой части. Анекдотическая «страничка» вечера была традиционной. Анекдоты были разные. Большинство не очень высокого класса, однако, в подвыпившей компании, сходило. Но вот один из присяжных «хохмачей» рассказал анекдот политический. Делать этого, конечно же, не следовало. Вероятность того, что среди такого количества людей кто-то мог донести, была очень велика. Анекдот звучал так: вызывают космонавтов в правительство и говорят: «Полетите на солнце». Космонавты якобы возражают, что там жара адская! На что следует ответ: «Или в правительстве, по-вашему, дураки сидят? Ночью полетите!» Во мне всё напряглось. Явно пахло провокацией. Не я, понятно, рассказывал, но накажут за недоносительство, за отсутствие соответствующей реакции. «Почему не дали отпор антисоветчине?» Между тем, публика смеялась. И тут выступил я, возможно отрезая себе на будущее дорогу в этот дом. Я довольно громко сказал: «А мне такие анекдоты неприятны. И дело не только в том, что они провокационны. Я придерживаюсь мнения, что, в общем-то, каждый народ имеет то правительство, которого он заслуживает. Но, знаете ли, ни себя, ни большинство здесь присутствующих я дураками не считаю». 

Стало очень тихо. Большинство мгновенно протрезвело и поняло, в какое положение они попали. Возможные последствия все понимали не хуже меня, но я отрезал им все пути. Конечно, за такие анекдоты уже не сажали, но выставить с работы могли запросто. Причем так, что в городе ты уже нигде работы не найдешь. Примеры были мне известны. 

Раздались голоса в мою поддержку. Перепуганная хозяйка дома надрывным голосом заявила: «Попрошу впредь в моем доме подобные вещи не рассказывать!». Можно было и связней сказать, но она сильно волновалась. 

В общем, вечер был испорчен. В тёмном подъезде я услышал: «Дурак какой-то! И кто это его пригласил?». В ответ мужской голос возразил: «Правильно он сделал. Вы, девочки, просто не вникаете в ситуацию. Он ведь и вас из-под удара вывел! Ему спасибо надо сказать!» 

Вот такой фрагмент нашей тогдашней действительности. 

На душе у меня было мерзко. 

__  

Дверь мне открыла Валентина. 

– Ты? – удивилась она, – но быстро сориентировалась, открыла дверь к деду и ровным, спокойным голосом объявила: «К тебе Валентин Николаевич!» 

Старик очень обрадовался. Вид у него был весьма неважный. Почему-то промелькнула мысль, что надо бы к Саркисычу на могилу сходить, на памятник посмотреть. 

– Я, знаете, мечтал до последнего работать, но не получилось. Чертова стенокардия доканала. Вот теперь на пенсии. Каждый шаг с трудом, а посему масса проблем. Начинаю проникаться мыслью, что жизнь – какая-то ужасно нелепая штука. 

– В чем же нелепость? 

– А вот в этой самой необходимости не только умереть, но под конец еще изрядно помучившись. Да и окружающим достается! – он глубоко вздохнул и откинулся в кресле, – Уж извините, что загружаю вас своими проблемами. 

– Глубоко сочувствую. Сегодня – это ваша проблема, но завтра вероятней всего станет и моей. Как с лекарствами и вообще с медицинской помощъю? 

Он неопределенно пожал плечами. 

– В больницу не предлагали? 

– Предпочитаю переживать все это дома. Так уж устроено в этом участке Вселенной на данный момент. 

– Это понятно. Речь идет о технологии конца. Почему бы предварительно не использовать все возможности? Чего спешить-то? Мне, например, будет очень недоставать вас. Так что, как видите, мое желание как-то вам помочь базируется на вполне эгоистических основах. 

– Вся эта, как вы выразились, технология лучше всего свидетельствует о естественности процесса. Или о бессердечии бога. 

– Полноте, какой там бог! Вы, человек со столь ясным умом и вдруг – бог!  

– По-вашему, Павлов или Гейзенберг обладали менее ясным умом? Причем им нельзя приписать страх близкой смерти. Они веровали в самые свои светлые годы. 

Я чувствовал – идея бога становилась у него навязчивой, что, в общем-то, было вполне объяснимо его состоянием. Он, видимо, уловил ход моих мыслей и продолжал. 

– Думаю, что интерес к теме вызван не приближающимся финишем. По крайней мере, льщу себе такой надеждой. Попытки разобраться в этом вопросе были свойственны мне и в молодые годы. Но я всё был занят и занят. Всё откладывал этот вопрос на «потом». Но вот это «потом» и пришло.  

Мне хотелось сменить тему, но я не знал, как это сделать. 

– Вы хотите сказать, что ваш интерес носит по преимуществу академический характер? 

– По преимуществу да, по преимуществу. 

– Но как вы можете серьезно надеяться решить вопрос, который не решается лучшими умами человечества? Вам не кажется, что вы несколько самонадеянны? Уж простите меня за откровенность, вы ведь прекрасно знаете, что на каждое ваше цитирование Павлова или Гейзенберга я готов привести контр-соображения не менее великих умов. Помнится, Шопенгауэр писал: «Религия – это для толпы. Избранные, которым дано видеть и постичь истину, философию жизни – конечно же атеисты». Это утверждение мало что доказывает, но так думал очень умный человек. Цитировать подобное можно до бесконечности. Да так ли уж это важно? Согласитесь, что жизнь ведет себя так, словно никакого бога нет, а идет себе самый, что ни на есть естественный процесс. Совершенно безличный. Я имею в виду милосердие, любовь, справедливость. Знаете, если бог и есть, то это очень малосимпатичная личность. Скорее всего, нечто совершенно нечеловеческое. 

– Вы имеете в виду Освенцим? 

– Хотя бы. Впрочем, судя по прочитанным клинописным табличкам, концлагеря в Ассирии были не лучше. Просто техника уничтожения другая. Да так ли уж это актуально сегодня? Вернемся лучше к больнице. 

– Ах, молодость, молодость! 

Открылась дверь и появилась Валентина. В домашних брючках и маечке. С неизменным подносом. 

– Вам кофе, а дедушке чай. 

– Посиди с нами. 

Она послушно села за стол. 

– Ужасно выпить хочется! – ноющим голосом проговорил Валериан Николаевич. 

– Нельзя! – отрезала Валентина. 

Когда она вышла, унося посуду, старик пригнулся ко мне и тихонько сказал: «Я ведь посоветоваться с вами хотел! Положение, в коем я пребываю, весьма незавидно. Хожу с трудом в пределах квартиры. И я одинок. Жена ушла от меня уже лет как двадцать. Дети выросли совершенно чужими людьми. Я их и не видел уже бог знает сколько лет. Воспитывались-то они у матери! Да встречи радости и не приносят. Кроме Валентины близких мне людей около меня нет. В этой квартире кроме меня и Валентины прописан еще мой племянник, только вот пришедший из армии. Виктор живет с какой-то женщиной, но, как я понимаю, собирается возвращаться. Что делать Валентине? Если он опять ее выживет, то что будет со мной? И куда она денется? Даже в общежитии не всегда есть места. Моя двоюродная сестра – мать Виктора, готова приехать и за мной ухаживать. Но, во-первых, ее тоже нужно прописать, что затруднительно в связи с малой площадью квартиры. Потом, денег у нее нет, значит, ее нужно как-то содержать. Ей до пенсии еще два года. Виктор зарабатывает прилично, но ему вечно не хватает. Вале родители присылают какие-то крохи. А ведь ей и одеться нужно! Такие мои на старости лет проблемы. Уж извините, что загружаю вас – человека, в общем-то, постороннего. Но хоть опыт перенимайте! Не должен человек к старости оставаться одиноким. 

Конечно, положение его было тяжелым. В сущности, всё упиралось в деньги. Почему он не скопил на старость? Ведь умный человек, и должен был все это предвидеть. Я не удержался и спросил его об этом. 

– Осталась аварийная тысяча. Собрать не мог. Заработки не ахти, а Виктор несколько лет жил у меня, и приходилось его содержать. Отец от его матери ушел и канул в неизвестность, так что даже алиментов она от него не получала. Да и Вале мне приходилось помогать. 

Возникла тягостная пауза. 

– Скажу откровенно: хотел Валентину за вас замуж выдать. Ведь замечательная девочка! Но вот – не получилось. Вы не подумайте! Я нисколько вас не виню. Понимаю, что сердцу не прикажешь. Очень жалею. Подумать только! Небольшие отклонения в пропорциях лица перевешивают драгоценнейшие человеческие качества! 

– Тут вы не совсем правы. Она умна, хотя и не очень интеллектуально развита, но у нее твердый, властный характер и большой дефицит женской мягкости, даже душевной теплоты. Не многие мужчины согласятся иметь жену, которая видит их насквозь и не прощает ни малейшей фальши. 

– Вы преувеличиваете, но не будем об этом. Тот фантом, который воспламеняет чувства и порождает любовь, столь же неведом и таинственен, как и вообще прекрасное в этом мире. Об этом мы еще когда-нибудь потолкуем. 

С этими словами он протянул мне руку, и я откланялся. 

Перед уходом зашел к Валентине. Она лежала на кровати и читала нечто весьма внушительного формата. Не вставая, повернулась на бок и вопрошающе взглянула на меня. 

– Не хочешь составить мне компанию и пообедать со мной? Заодно кое-что обсудим. Положение у деда твоего тяжелое и надо бы как-то помочь человеку. 

– А кто он тебе, что ты собираешься ему помогать? 

– Есть такое понятие духовной близости. Это, кроме того, что человеку, которому тяжело, всегда надо помочь. Если, конечно, есть такая возможность. 

Она пожала плечами: «А причем тут я? Со мной, как я слышала, у тебя духовной близости нет». 

– Это не совсем так, но без твоей помощи мне ничего не сделать. 

– Что от меня требуется? 

– Подготовь его к визиту хорошего врача, которого я приведу. Подготовь его к возможному лежанию в больнице. 

– Он не хочет. 

– Хотел бы – не просил бы тебя помочь. Я слышал, что ваш Виктор руки распускает. Предупреди, могу ему морду «начистить». Объясни ему, что у тебя есть близкий друг, и он не потерпит, чтобы кто-то тебя обижал. 

Она смотрела на меня очень серьезно. Потом ухмыльнулась и спросила: «Мой близкий друг – это ты?» 

– Во-первых, почему это тебя так удивляет? Я действительно испытываю в отношении тебя самые дружеские чувства. 

– Раньше ты говорил, что испытываешь ко мне несколько иные чувства, а точнее, желания, – она села на кровати. 

– Верно, но одно не исключает другого. Знаешь, я тебя куда старше и в этих вопросах неплохо разбираюсь. 

– Это тебе только кажется. Ладно, я сделаю все, что ты просишь. Дед у меня что надо. А Витька просто мелкое дерьмо. 

Я улыбнулся по возможности тепло и отбыл. 

__ 

На улице премерзкая погода, шёл дождь, но в машине тепло и уютно. 

Положение Валериана Николаевича было действительно тяжелым. Племянник, которого он вырастил и выучил, оказался скотиной неблагодарной. Валины дела тоже были неважные. С одной стороны – чужая жизнь. Чего вмешиваться. С другой – не могу пройти просто так мимо, когда чем-то все же могу помочь. Тем более Валентине, с которой я был близок. Если этот стервец побьет ее, я не смогу не вмешаться. Просто не смогу. В какой форме, еще не знаю, но рукоприкладствовать не позволю. А как, собственно? Драку затеять? А основания? Я имею в виду юридические. Не так всё просто. Забрать оттуда Валентину? Куда? Квартиру ей снять? Так согласится ли она. 

Поехал домой и поставил машину в гараж.  

Дома благодать. Оставшиеся до сна часы решил посвятить просмотру накопившихся «толстых» журналов. Проза в духе социалистического реализма редко бывала хороша. Как сострил один из моих знакомых, принцип социалистического реализма предполагает много социалистического и мало реализма. Часа за два перелопатил журналов пять. В разделе публицистики было о чем подумать, но телефон не дал. Женский голос заверещал: «Валентин Николаевич, тут одна очень неплохо сложенная девушка мечтает с вами переспать». С высот проблем социологии спуск на обывательские равнины был несколько резковат. А голос знакомый. Кто-то из моих студенток озорует. 

– К самому процессу отношусь положительно, но со своими студентками – как-то нехорошо. 

– Зря вы так. Могли бы сделать еще одно исключение. Кстати, она и не ваша студентка вовсе. 

Я услышал, как другой голос – тоже знакомый – произнес: «Ирка, прекращай». Ага, значит Ирка! Понятно. Знаем такую. Что ж, все нормально. Холостой мужчина и совсем еще не старый. Молоденькие девчонки. Гормоны давят. А Ирка между тем продолжала: «Шурочка ваша ничего себе, но она ведь не только с вами! У нее ещё доктор на «скорой» и… Но тут трубку у нее, видимо, отобрали и пошел отбой. 

А что? Похоже на правду. Я даже не очень от этого сообщения расстроился. У меня Шурочка отъедалась и отсыпалась. Радовалась подаркам, которые я ей делал. На праздники и на выходные она ездила домой. А, может быть, и не ездила, Были и другие признаки более интимного свойства, по которым можно было предположить, что у нее еще кто-то есть. Да бог с ней! Как-то меня это не очень волновало. Мысли мои потекли по привычному руслу: уходят годы, а ничего значимого не сделал и, по-видимому, не сделаю, по причинам вполне объективным и столь же непреодолимым. И если я чуточку лучше своих коллег соображаю, больше прочёл, то что это, по сути, меняет? Первое что видишь, когда хоть чуть подымаешься над средним уровнем, так это то, что все еще сложнее, чем ты думал, и как мало ты, в сущности, знаешь. А то, что другие знают и понимают еще меньше, как-то не успокаивает. Не новые мысли. Я понимаю. Читал их где-то. Кажется, в одном из писем Ампера. Надежд одолеть стены крепости знаний на моем уровне способностей надежд нет. Люди потолковей жизнь тратят, чтобы хоть чуть глубже разобраться, чуть глубже понять. Большинству и это не дано. Хорошо бы, чтобы одновременно не было дано и понимания своей посредственности, своего статуса, так сказать, рядового производителя прибавочной стоимости. И это еще я скулю! А что же говорить Валентине, которой при всех ее способностях и приткнуться некуда. Или Валерию Николаевичу, которому и жить-то осталось всего ничего. А Шурочка? Вечно без денег, с ребенком в деревне. Но смотри, та же Шурочка, при всех своих не очень-то радостных обстоятельствах, не очень-то унывает. Работает до упаду, спит сразу с двумя, если не больше, и всяческие мировые проблемы её не тревожат. Да, а все-таки неприятно. Нужно бы с ней расстаться. Но это частность в цепочке моих проблем, и частность не очень значимая. А что у нас в оптимали? Любящая жена, здоровые и нормально развитые дети, потом внуки, потом конец. И в следующих поколениях всё с небольшими вариациями повторится сначала. Ну, всё – приехали. Теперь порассуждаем о смысле жизни. А непонимание смысла такой жизни логически приведет к вопросу, а зачем такая жизнь нужна? Кажется, уже тысяч пять лет люди задумываются над этим. Если не больше. Но вразумительного ответа не нашли до сих пор. А чем же держится жизнь? Инстинктами. Встроенными в нас или благоприобретенными в процессе эволюции. Встроенным в нас инстинктом любви к жизни без всяких там философий. Впрочем, встроенным – это нехорошо. Намек на первоначального встраивателя. Это уже персонификация, намек на создателя. Впрочем, может быть, это и не трансцендентный бог вовсе, а нечто вполне материальное, человекоподобное. И нас создали для каких-то вполне утилитарных целей, а потом забросили за дальнейшей ненадобностью. Фу! Лезет же в голову такое! Что завтра за лекции? 

____  

Неделя прошла в трудах праведных и чтении по вечерам. Даже Ирку забыл отругать. Как-то вечерком пришла Шурочка. Пришла без обычного предупреждения. Мы с ней славно порезвились и заснули поздно ночью. Утром, расставаясь, я спросил: «А твой доктор не против наших встреч?» 

Больше она не появлялась. 

В субботу позвонила Валентина. Сказала, что В. Н. согласился принять врача. 

Я привез профессора Воронцова. Диагноз был неутешителен. Больница малоэффективна. Расписал схему лечения с обильным медикаментозом, который еще надо было достать. Я достал. Деньги бывают очень эффективным инструментом и в таких вопросах. Пути указал давний знакомый – капитан Володя. У них в милицейской мед.части было всё. 

В середине недели звонил Валерий Николаевич, Ему полегчало. Приглашал в гости «на старшего преподавателя кафедры философии». Я сказал, что нынешние философы, особенно местного производства, не внушают… Но он заверил, что это человек широко образованный, и с ним будет интересно. Спросил про здоровье. Сказал, что улучшилось настолько, что его уже раздражает необходимость пить столько лекарств. Причем без надежды когда-нибудь «соскочить с иглы». Его можно понять, но практически нельзя помочь. Профессор мне сказал, что нужна бы операция на сердце, а они делаются только в Москве и в очень незначительных количествах. Я обещал зайти. Еще он сказал, что обстановка у него дома накаляется в связи со все учащающимися визитами Виктора. По-видимому, он собирается окончательно вернуться к ним в дом. Валентине в этом случае придется уйти, а это со всех точек зрения ужасно. Трудно себе представить, чтобы человек за два года службы в армии мог так измениться. Он просто законченный уголовник. Но что я тут могу поделать? Дела семейные. 

В одной из групп появилась новая студентка. На редкость миловидная девушка. Жаль, что моя студентка. На следующем занятии допрошу своих девиц подробно. Но следующего раза не было. Оказалось, что это моя учащаяся привела на занятия свою сестру, которая учится в университете. Что ж – более высокая культура и впрямь бросается в глаза. 

На воскресенье взял у нашего распространителя билеты в театр. Давно в театре не был. Что-то уж очень девчонки мне этот билет настырно совали. Что-то тут стороннее. Ну, да чем я рискую! 

В субботу пошел к Валерию Николаевичу. Не очень хотелось. Дома тепло и уютно, а на улице ранняя осень. Дождь и ветер. 

Философ был седовлас и значителен. С Валерианом на «ты». Речь у них шла о будущем человечества. Не больше и не меньше. То, что мир идет к социализму, казалось мне очевидным. Причем принципиальные преимущества социализма подкреплялись явными недостатками капитализма. Особенно в социальной сфере. К сожалению, практика нашей повседневной жизни не радовала, но я все списывал на частности, на нашу специфику. Я знал, что эти мои убеждения более интуитивны, чем аргументированы, так как мы были лишены серьезной и хоть относительно объективной информации, особенно цифровой. Но что тут можно было поделать? Философ сказал, что в кругу «своих» он выражает большие сомнения в справедливости доктрины Маркса для нашего времени. А, особенно, в Ленинско-Сталинской интерпретации. Капитализм, на практике, изрядное дерьмо, невзирая на все свои либеральные ценности, но мы с нашим «реальным социализмом» мало достойная ему альтернатива. 

Я не знал, как себя вести. Черт его знает, не провокатор ли? В. Н., по-видимому, почувствовал мое настроение и попытался перевести разговор на другую тему: «А ты можешь сформулировать, что есть вообще прогресс для цивилизации?» 

Философ начал говорить длинно и не очень, убедительно, но тут хлопнула входная дверь, и в комнату не столько вошел, сколько ввалился молодой парень. Как я понял – это и был племянник Валериана Виктор. Что- то было в его поведении ненормальное. То ли пьян, то ли наколот? 

– Где Валька? Я сегодня дома ночую. Пусть перебирается к тебе. 

Валериан побледнел. 

– Не командуй! 

Но племянничек на его слова никакого внимания не обратил и дальнейшее слушать не стал, а хлопнул дверью и направился в другую комнату. Через некоторое время раздались какие-то странные звуки. Я понял, что он выбрасывает Валины вещи в коридор. Философ засобирался домой и быстренько испарился. Я сказал: «Разрешите мне с ним потолковать?» 

– Не надо, Валя. Вы уйдете, а мы останемся. 

– Ну, обратитесь в милицию! 

Валериан страдальчески молчал. 

– Нельзя не давать наглецу и хаму отпор, иначе он на голову сядет! 

– Пожалуй, уже сел. Он Валентину пару раз побил. 

– Что? – я вскочил. 

– Он опасен, – продолжал Валериан, – Валентина говорит, что у него есть пистолет. 

Щелкнул замок парадной двери, и вошла Валентина. Видимо, еще в коридоре всё поняла. Села, не снимая плаща. 

– Подвезёшь меня в общежитие. 

– Конечно, но так же не может продолжаться? 

Все молчали. Потом она встала и пошла собираться. 

Я вышел в коридор. Действительно, ситуация! Конечно, можно набить ему морду. Почему-то я был убежден, что это мне удастся. Но оружие! 

Валя вышла с сумкой. Мы попрощались с В. Н. и вышли на улицу. 

– Про пистолет – это правда? 

– Даже два. И травкой он торгует. 

В машине я сказал: «Валя, зачем тебе в общежитие? Поехали ко мне. У меня же две комнаты! Ты на диване, я в спальне, или как там захочешь. В общежитии же может просто не оказаться места! Заодно поразмыслим, как с этим негодяем быть. Она немного задумалась, а потом устало обронила: «Ладно. Поехали к тебе». Придвинулась ко мне и устало положила голову мне на плечо. 

– Невинности ты меня уже не лишишь. 

Я завел мотор, и мы поехали. 

– Давай все воспринимать не обязательно в сексуальном аспекте. 

– А такое возможно? – она снова села прямо, – Какая-нибудь еда у тебя дома есть? 

– До утра продержимся, а утром смотаемся на базар. 

Дома Валентина сразу отправилась в ванную, а я сел за телефон. Беседа с капитаном Володей закончилась следующим образом. 

– Если ты обеспечиваешь его изъятие немедленно – получаешь премиальные в размере месячного оклада. 

– Ты это серьезно? 

– Абсолютно. Серьёзней не бывает. 

– Что ж, посмотрим, что можно сделать. Утром позвоню 

– Обязательно. А я тут же подъеду для выполнения своих обязательств. 

Он засмеялся. Валентина вышла из ванной в милом халатике, комнатных туфлях, и мы пошли ужинать. 

Время было еще не позднее, и я собирался почитать. Вынес Вале белье и сам постелил себе в спальне. Она молчала.  

– Ложись. Можешь на сон грядущий что-нибудь почитать. 

На меня лучше всего действует Библия. Постелил, разделся, лег. Включил свет в изголовье и вперился в книжку. А лихо я его сдал! Как насчет морали? Довольно спокойно. Интересно, это личный аморализм или всё действительно в пределах? Не удержался и окликнул Валентину. Она тут же появилась в проёме двери. 

– Это правда, что он на тебя руки подымал? 

– И надо же было деду выбалтывать постороннему человеку. 

Дверь с треском захлопнулась. Значит, правда. Что ж, тем лучше. Постепенно чтиво захватило и вытеснило даже мысли о Валентине, которая раздевалась в соседней комнате. Дарвин писал: «Выживает не тот, кто сильней или умней, а тот, кто быстрее всех приспосабливается к переменам». Странно. Разве это не есть одно из проявлений разума? 

Статья была длинная и меня начало клонить ко сну. Последняя фраза, которую я прочел, была: «Биологическая основа человеческой нравственности – инстинкт видосохранения». 

Проснулся в полной тьме от того, что Валентина прижималась ко мне, бормоча: «Не могу заснуть…» 

Когда мы успокоились, Валя сказала: «Я деда хорошо отчитала за то, что вмешивается в мою личную жизнь». 

– Но ведь он прав. Такие отношения не должны продолжаться слишком долго. Этим мы просто мешаем друг другу устроить по-настоящему свою жизнь. 

Раздался телефонный звонок. Мы замерли. Второй аппарат стоял рядом, и я поднял трубку. 

– Валентин Николаевич, бога ради извините, что разбудил вас среди ночи, только что ушла милиция. Они забрали с собой Виктора. У него нашли оружие и наркотики. Это какой-то кошмар. 

– Это дед, – сказал я, прикрывая ладонью трубку, – Виктора арестовали. – Как вы себя чувствуете? 

– Глотаю всё подряд. 

– Мы сейчас приедем. 

Положил трубку. Быстренько оделись. Валентина начала складывать свою сумку, а я пошел выводить машину. 

Сказать, что встать среди дождливой ночи и куда-то ехать – это может доставить удовольствие, значит сильно погрешить против истины. Но надо! В общем, та самая осознанная необходимость. 

____ 

Утром мне позвонил Володя. 

– Ну, я все исполнил. Ты доволен? 

– Еще больше буду доволен, когда этого подонка упрячут на пару лет куда подальше. 

– В этом можешь не сомневаться. 

– Вечером я подъеду. 

Потом позвонил Валентине. 

– Как там у Вас? 

– У нас всё в порядке. Вызывала скорую, но теперь всё прошло. Спит. 

– За что его взяли? 

– Я же тебе рассказывала про наркотики. А тут еще оружие. 

– Дурак самодовольный. Кто ж такое дома на виду держит? 

– Это случайно. Не хочу по телефону. Встретимся – расскажу подробней. 

– Я сейчас за продовольствием на базар. Сегодня же воскресенье. Вечером в театр собираюсь. Ты идешь? 

Она положила трубку. 

Вдруг я подумал, что теперь будут это дело раскручивать и Валентину начнут тягать к следователям. Снова набрал её номер. 

– Послушай, тебя могут вызвать к следователю. Запомни! Ты ничего не знаешь! Иначе могут быть большие неприятности. 3а недоносительство. 

– Спасибо. Поняла. 

Положила трубку. 

______ 

День прошел как день. Ничего необычного. Домашние дела поглощают кучу времени. Дочитал статью о нравственности. Все время пытаюсь приложить прочитанное к себе. Перед уходом положил в конверт деньги и спрятал в карман. Включил телефон и хотел было уже уйти, как телефон, зазвонил. Моя студентка, та самая Ирка, которую я все собираюсь отругать. 

– Валентин Николаевич, девки говорят, что я нахальная сверх всякой меры. 

– Ну, – сказал я, – кое-что в этом есть, но пока ничего страшного. Впрочем, может быть, я не все знаю? В прошлый раз – это ты звонила? 

– Каюсь. Но цыплят по осени считают. 

– Не очень понятно, но что тебе на этот раз нужно? 

– Валентин Николаевич, вы в театр на машине едете? 

– Да. 

– А нас подкинуть сможете? 

– Отчего же! Если вас не больше трех, то пожалуйста. Приходите… 

И я назвал ближайший к общежитию угол. 

Когда я подъехал, они уже ждали. И хоть было их четыре, я промолчал. Но все обошлось. Они хихикали и тараторили, а, приехав, хором сказали спасибо и упорхнули. 

В театр хожу редко. Конечно, ТV тоже виновато, но в основном дело в репертуаре и качестве исполнения. Но все же хожу. Бывают и удачи. А если не нравится, то не стесняюсь уходить после первого же действия. Пробираюсь к себе, в девятый ряд. Это сравнительно дорогие места и наша молодежь тут отсутствует. О чем-то задумался, но когда, пропуская кого-то, встал, то очутился лицом к лицу с… 

Я тогда не знал, что ее зовут Зоей. Она тоже как-то растерялась. Именно от растерянности я поздоровался. Улыбнулась и кивнула мне. Не желая терять хрупкую еще связь, сказал: «А я было решил, что у меня новая студентка, но девочки меня уже просветили. И как это вы, филолог, вынесли целый час электроники?» 

– Если откровенно, то я пришла специально послушать вас. Мне сестра уже все уши прожужжала, как вы замечательно лекции читаете, какой вы интеллигентный и вообще… 

– Вы меня несколько смущаете. Думаю, вы понимаете, что все относительно. Наверное, с вашей профессурой мне не ровняться. 

– Нет. Не знаю как там по технике, но с точки зрения филолога всё у Вас действительно на высоте. Правильная речь, реплики к месту. Удержать внимание аудитории не авторитаризмом, а вот так, профессионализмом – это впечатляет! 

– Вы не совсем правы. Это для вас схемотехника – муть зелёная. А для профессионала в ней есть своя красота решений. К тому же – сознание, что от знания этой схемотехники зависит успешность твоей будущей работы. Вы другого мира человек, но очень милый. 

Она чуть покраснела, а на нас зашикали – оказывается, спектакль уже начался. 

До антракта я дожил с трудом. Если бы не симпатичная соседка – ушел бы после первого же действия, не задумываясь. Теперь я понял Иркину игру. Все было организовано заранее. Ну, Ирка, погоди! 

– Как вам, – спрашиваю, – пьеса? 

Мнётся. 

– Может еще разыграются? 

– Пойдемте, пройдемся. Доставим Ирке удовольствие. 

Она сделала вид, что не услышала. Мы продвигались к выходу. Я шел сзади. Какая приятная девушка! И как держится! Кажется, вас, Валентин Николаевич, атакуют по всем правилам, и на самом высоком уровне. Ну что ж. Никаких возражений. 

Мы прохаживались по фойе. Вокруг мелькали знакомые лица моих учащихся – девчонок по преимуществу. 

– Как это вы устояли и до сих пор не женились в таком окружении? – спрашивала она, улыбаясь, полушутя. 

– Но и вы уже на третьем курсе, красавица и тоже одна! 

– Ну, я не всегда одна, и потом, у меня, по-видимому, что-то с психикой. Как-то я не могу к этому так легко относиться. 

– Вот вы за меня и ответили. У вас ведь тоже, несомненно, множество поклонников, но все что-то не то. Верно? Мне очень приятно знакомство с вами. 

– Правда? Так это все Ирка с Клавой подстроили? 

– Что ж, скажем им спасибо. 

После спектакля я отвез ее домой. Мы чинно простились и договорились встретиться в следующую среду. Что-то в этой девушке было необычное. Что-то еще, помимо очаровательной внешности. Какая-то тонкость, культура. Это помимо милых ямочек и тонкой талии. 

Потом поехал к Володе. 

На следующий день, уже под вечер, позвонил Валериан Николаевич и пригласил в гости «на интересных людей». По-видимому, для обсуждения очередных мировых проблем. Из-за Валентины мне идти не хотелось, но и отказываться было неудобно. Главное, конечно, состояло в том, что мне всё это было интересно. 

Поехал. 

Сидели всё тот же философ и некто, представившийся Геннадием Михайловичем, доцентом кафедры мировой экономики. Но речь у них шла о проблемах нравственности. Звучали имена великих философов, излагались различные концепции нравственности. Эти академические словопрения скорей напоминали семинар, и я решил его прервать. Улучив момент, вставил следующее: «Вы уж очень широко берете. Ответьте лучше на вопрос попроще: законы нравственности едины для всех, или кое-что зависит от конкретной личности и ее значимости в мировой истории?» 

В. Н. высказался в том духе, что, разумеется, законы нравственные едины для всех, хотя само понятие нравственного исторично. 

– Но тогда как можно называть великими людей типа Цезаря, которые, если оставить в стороне масштабы, вопиюще безнравственны. В сущности – это бандиты, рэкитиры, по современному. Наполеон любил воевать, и до поры это у него неплохо получалось. Но потребности для Франции завоевывать всю Европу, а особенно Россию, не было. Два с половиной миллиона французов погибли, в сущности, ради его амбиций. Но кто нынче станет отрицать величие Наполеона?.. Кстати, за ним еще ограбления множества дворцов и музеев, и всяческое грабительство под названием контрибуции и т. д. Говорят, что он «разбил феодальные горшки» по всей Европе, но вспомните реставрацию! 

Дальше пошло веселей, и мы проорали еще часа полтора в полное свое удовольствие. Потом появилась Валентина и всех угостили чаем с печеньем (печенье принес я). 

Философ вышел в туалет. Вслед за ним последовал и я. Когда дернул ручку старинного бачка, мне показалось, что там что-то упало. Немного поразмыслив, встал ногами на унитаз, приподнял крышку бачка и запустил туда руку. Через несколько секунд не без труда вытащил завернутый в пластик пистолет ТТ с запасной обоймой. Менты убогие! Как же они не нашли? Вода уже проникла внутрь. Обтерев пистолет кое-как туалетной бумагой, сунул его за пояс, а обойму в карман. 

Выйдя из туалета, я переложил свою добычу в сумку и уже хотел, было вернуться в комнату, но тут приоткрылась дверь и меня позвала к себе Валентина. В комнате у нее сидела пожилая женщина и, положив руки на колени, смотрела на меня грустными просящими глазами. Валентина еще не представила ее, как я уже догадался, что это мать Виктора. Малоприятная ситуация. 

– Валентин Николаевич, – начала она, – вы знаете, что Витя арестован и ему тюрьма грозит? 

– Знаю. 

– Вы не могли бы помочь в этом деле? 

– Я? 

– Валя говорит, что у вас связи, знакомые. 

Я посмотрел на Валентину. Она сидела, опустив глаза. 

– Ты что, действительно хочешь, чтобы он вернулся и продолжал тебя избивать? 

Она не ответила, а мать торопливо заговорила. 

– Да никого он в своей жизни пальцем больше не тронет! Урок получил хороший. Умоляю вас, помогите! Вы можете. Я знаю. Вот и Валя говорит. 

Я начал закипать. Из рассказа капитана Володи я знал, что через Виктора они вышли на целую группу торговцев наркотиками, причем всех заложил Виктор. 

– Вы знаете, что он торговал наркотиками? 

– Знаю, следователь говорил, но как же это может быть? Откуда у него наркотики? Валентин Николаевич, Виктор – это все, что у меня есть. Явите милосердие, помогите. 

Обратившись к Валентине, я спросил: «Зачем ты вводишь человека в заблуждение? Я что – начальник милиции города?» 

– Но ты мог бы попытаться! У тебя же есть связи! 

– У меня голова идет кругом! Кто я такой, чтобы освобождать людей от уголовной ответственности? Я тебя просто не понимаю. 

– Если не хочешь ничего сделать – так и скажи. 

– А ты хочешь? Мало натерпелась? 

Лицо у нее было угрюмо и замкнуто, и вдруг, срываясь на крик, она швырнула мне в лицо: «Не твое это дело, что и от кого я натерпелась!» 

Обратившись к матери, я сказал: «Валентина права. Не мое это дело в уголовщину ввязываться». 

Выскочив за дверь, я направился к Валериану. 

Все уже разошлись. 

– Ну, так сколько моралей вы насчитали? 

– Валентин Николаевич, Валя говорила с вами насчет Виктора? 

– Да. Только что. 

– Вы поможете? 

Я был совершенно обескуражен. Происходящее казалось мне иррациональным до невероятности. 

– Валериан Николаевич, он торговал наркотиками. Вы представляете, что такое наркотики? Вы сможете посмотреть в глаза матерям, детей которых он втравил в это дело? Которых он и его банда искалечили? Я знаю, откуда сведения о моих возможностях. Право же, они сильно преувеличены. Но скажу вам со всей откровенностью. Я если бы и мог что-то сделать – не сделал бы. По моим понятиям, он негодяй. 

– Он оступился. 

– Можно это и так назвать, но если бы его не остановили, он еще долго бы оступался. И многие дорого бы за это заплатили. 

– В общем, вы помочь отказываетесь? 

– По-моему, это просто безнравственно. Да и возможностей у меня таких нет. 

– Тогда вот что, Валентин Николаевич. Так сказать, по совокупности содеянного, избавьте нас на будущее от своего присутствия! 

До меня как-то не сразу дошло, что, выражаясь языком старинных романов, мне отказывают от дома. Я довольно долго смотрел на него. Потом молча вышел. Черт бы меня дурака, побрал! Зачем я вмешивался не в свое дело? Или я действительно плохо понимаю? Может быть, если бы это был мой брат, я воспринимал бы все иначе? Но это не мой брат, а посему у меня другая точка зрения. Как он сказал: «по совокупности содеянного»? На душе было паскудно. 

Дома достал пистолет. Разобрал, протер, смазал. Опасная игрушка. Лучше бы выбросить, но как сидит в руке! Надо его куда-то спрятать. 

_____ 

На следующий день пригласил Ирину в свою лабораторию. 

– Колись, – говорю, – старушка. 

Смеется. 

– Я думала, вы мне зачет по курсу хотите поставить! 

Ирка – девка разбитная, и за словом в карман не лезет. 

– Как вам Зоя понравилась? Правда – прелесть? 

– Внешне – очень приятная девушка. У нее кто-то есть? 

– Она не как все. У нее что-то все романы неудачные. Мы как-то сидели, а она говорит: «Срочно надо замуж выходить, а то не выдержу». Вроде шутя сказала, но, знаете – поклонников у нее тьма, но она ни с кем еще не была. Тут мы с Клавкой и решили ее с вами познакомить. Но с ней, знаете, если спать, то жениться нужно, Так что вы смотрите! Если что не так – сразу рвите. 

– Понял, – говорю, – спасибо за ценную информацию. 

– А вы ей очень даже глянулись. 

Вечером я дежурил по общежитию. Все было спокойно. Правда, на четвертом этаже какая-то пьянь из не наших ломилась к девочкам в комнату, но я их быстро привел в чувство. Особого членовредительства не произошло, так что, когда они пришли в себя, мои дружинники просто выставили их на улицу. 

Зашел в подвал к Володе. Он сидел на застланной тряпьем кровати. Сидел как-то неестественно согнувшись. 

– Ну что, – сказал я, помянем Саркисыча? Никак я к этой штуке не привыкну, к смерти. Вот был, и вот уже нет. Как небывало. 

Он достал из тумбочки початую бутылку и пару граненых стаканов. Разлил, выпили. 

– Ты чего это, – говорю, – такой кислый? 

Тут только я заметил, что лицо его неестественно желто. Я начал понимать, что мой монолог был на редкость неуместен. 

– Да вот, болею всё. 

Говорил он тихо. 

– Выпью – легшает. В больницу я ложусь, в онкологическую. – Я похолодел, испытывая тягостную неловкость от своей болтовни. 

Помолчали. 

– Слушай, – начал он, – Саркисыч тебя хвалил. Да и нет у меня никого более. 

– Так ты же женатый! 

– Не для баб это разговор. Слушай. В охране я служил. Порядки сам знаешь в лагерях какие! Золото там добывали, и если что зеку надо – за все золотом платили. Им-то оно там ни к чему было. А за золото – и водку, и жратву, и даже баб. Но вывезти почти невозможно. Я чекушку чудом увел. Сильно рисковал. Но осталась у меня там захоронка. Места эти нынче открытые, но все же опасно – народ тамошний уж больно крутой. Обшманают, шлепнут и в болоте упрячут. Хотел я с тобой на пару, но вот незадача – приболел. А золота там – полная фляжка. Это ж кил на пять потянет. Я те карту дам, где остановиться скажу. Как пройти научу. Поедешь? 

Я молчал. 

– Оружие есть какое? 

Я снова промолчал. 

– Ага, значит есть. Без оружия туда и не суйся. Шлепнуть могут. Особливо если новый человек. Так что, если что, не стесняйся с ними. Вот подумай. Коли надумаешь – скажи. Да не тяни. Адрес мой – вот он, – порывшись в ящике стола, протянул мне бумажку, – думал я к тебе податься, а ты вот сам пожаловал. Только не тяни. Со мной оно всяко может обернуться. 

Мы допили, и я пошел домой. 

Кажется, на отсутствие сильных впечатлений мне последнее время жаловаться не приходится. Стоит ли рисковать ради очередной партии золота? Конечно, того, что есть, на всю жизнь не хватит, но cуществуют же люди и так? После внушительных первоначальных затрат я живу нынче скромно. Деньгами не швыряюсь. Больше полутора-двух зарплат в месяц не трачу. Виктор вот мне стоил. Это же надо быть таким дураком! Правильно Талейран заметил: «Бойся первого порыва! Он чаще всего благороден, а это не всегда оптимальный вариант». Ну, может и не совсем так, но за смысл ручаюсь. Так быть или не быть? Рисковать или мирно обустраивать свою дальнейшую жизнь, где ждут меня жена, дети, служебные успехи или неурядицы. Впрочем, возможен и кирпич на голову. Как тому же Володе. Жизнь – штука такая. Вполне может подсунуть. Кстати – вот кое-что и подсунула. 

Дома было обычно, то есть тепло и уютно. Переодевшись, завалился на тахту, закрыл глаза и приятно поплыл куда-то. Столько водки – и не закусывая! Но ведь и обстоятельства! 

Зазвонил телефон. Теперь у меня новинка – все разговоры автоматически записываются. Звонила Ирка. 

– Валентин Николаевич, я только у Клавки с Зоей была. Мне очень надо знать, как вы к Зое относитесь? 

– Ира, – говорю, – я ж ее в жизни три раза видел и один раз разговаривал. Что можно сказать, если серьезно? Мне она понравилась. По-моему она умница, воспитанная интеллигентная девушка. По ее сестре этого никак не скажешь. 

– Но вы серьезно к ней относитесь? 

– Вполне серьезно и очень уважительно. 

– Она к вам тоже. Вы ей понравились, но если вы завтра опоздаете – ждать она не будет. 

– Ну, как всякая уважающая себя девушка. Я вообще-то должен поблагодарить тебя за хлопоты. С меня причитается. А можно полюбопытствовать, что тобою движет? 

– Сама толком не знаю. Хочется, чтобы у такой красивой и умной девушки был хороший муж. А то вляпается с голодухи в какого-нибудь фраера. Да и вам такая жена в самый бы раз! А то женитесь на какой-нибудь Шурочке и будете с ней всю жизнь маяться. Всё. Меня гонят. Тут уже толпа собралась. Пока. Зачёт за вами. 

Ай да Ирка! Инстинкт это что ли такой? Помню, в четвёртом классе жили мы на Урале. Начитанный мальчонка в больших очках, которые вечно у меня ломались. Как-то на перемене девчонки из нашего класса потащили меня неведомо куда по коридору. Гляжу, навстречу нам другая группа девчонок ведет какого-то вихрастого, и тоже в очках. Когда сошлись, нас, двух очкариков, подтолкнули друг к другу: «Вот познакомьтесь!» И действительно, мы как-то сошлись с ним. Как и я – большой любитель чтения был! Что ими двигало? Не знаю как назвать, но что-то хорошее, доброе. 

Прослушал и стер свой разговор с Иркой. 

Интересно себя слушать! Как-то лаборанты записали мою лекцию. Я не знал, что записывают. Впечатление было не из приятных. Еще долго звучали во мне не самые удачные фразы, ненужные слова-паразиты и еще много такого, от чего следовало избавляться. 

Поставил apassionat'у и стал «балдеть». Как-то Ленин хорошо сказал: «Прекрасная, нечеловеческая музыка…». Ленин любил Бетховена, а Сталин Дунаевского. Фу! Ну что в голову лезет! 

Снова переключился на музыку. Пора было уже ложиться. Но как быть с этим золотом? Чье это, по сути, золото? Политических зеков, посаженных туда нашим бандитским государством? Во всяком случае, в те времена явно преступным. Бог мой, сколько же народу изничтожили! Благородно было бы отдать в какой-нибудь фонд политзаключенных. Но ведь разворуют, по обыкновению! Что-то в этом направлении все же можно бы сделать. Вот тут детский дом недалеко. Игрушек им накупить. На том и заснул. 

______ 

Я человек совершенно неверующий, но иногда мне кажется, что что-то кроме известного нам видимого мира все же существует. 

Весь день некие силы пытались помешать мне встретиться вечером с Зоей. На работу позвонили из общества «Знание», что надо срочно прочесть лекцию о религии на швейной фабрике. В семь вечера. Еле отбился. Уже дома позвонил приятель и сказал, что продают собрание сочинений Анатоля Франса, за которым нужно заехать… в семь вечера. Еле умолил перенести рандеву на восемь. После этого я телефон выключил. Потом, поразмыслив, снова включил. Потом мне показалось, что мои роскошные настольные часы врут, но наручные показывали в точности то же время. В шесть часов я выкатил свой драндулет и малость его почистил. В шесть сорок я переоделся и без десяти семь сел за руль. «Так, – подумал я, – теперь он не заведется!» Но это было с моей стороны маленькой хитростью. Иногда помогало. И действительно, завёлся сразу. Впрочем, как и всегда. В шесть пятьдесят восемь я остановился в безлюдном переулке напротив областной библиотеки. В семь двадцать она вышла из подъезда. Стройная и красивая. Как и почему такую девушку ещё не увели? Тут меня прямо-таки кольнуло: цветы очень не помешали бы. Догнал, поздоровались, чуть улыбнулась. 

– Немного зачиталась, ничего? 

– И чем же? 

– Луначарским. 

– История Западно-Европейской литературы? 

– Да, а вы читали? 

– Ну, кое – что. 

– А зачем вам это? 

– Типично американский подход. Мне интересно. Это, кстати сказать, наверное, не очень хорошо. Я понимаю, что разбрасываюсь. Но для моих студентов специальных знаний у меня хватает, а мне еще и многое другое тоже интересно. И вообще, мне всегда чего-то хочется. Сверх того, что я имею, знаю. 

– А сейчас? 

– И сейчас, конечно. А что? – я замялся и сунул руку в карман, – Мне проще показать. 

Она наклонилась в мою сторону и, глядя на мою руку, сказала: «Ну, покажите…» 

Прежде, чем она успела опомниться, я подхватил ее на руки, слегка прижал к себе и бережно понес. Реакция была неожиданной: она как-то трепыхнулась, но не очень энергично, и через несколько шагов спросила: -- Не очень тяжело? - 

- Вы даже не представляете, до чего приятно! 

Еще через несколько шагов она сказала: 

- Верните меня, пожалуйста, на землю. Люди же вокруг! 

Людей, положим, не было, но до машины оставалось всего несколько шагов. И я сказал: «Еще немножко. Осталось всего пару шагов». Около машины я бережно опустил ее. Она с улыбкой смотрела на меня. 

– А знаете, меня еще никто на руках не носил, хотя попытки были. 

– Я тоже в первый раз. Это что-то на меня нашло. 

– Куда мы едем? 

– Если не возражаете, то тут недалеко продают всего Анатоля Франса. Надо поскорей забрать. А потом пойдем восстанавливать силы и чего-нибудь поедим. 

– Вам нравится Франс? 

– Жуткий эрудит и на мой вкус несколько многословен. 

– Зачем же вы его покупаете? 

– Я недостаточно образован, чтобы всерьез давать оценку Франсу, но, быть может, со временем до меня дойдет? Очень уважаемые люди говорят, что он большой писатель. Кроме того, жена может оказаться филологом и, наконец, дети! Если дома будет Франс – вероятность того, что они его прочтут резко возрастает. Мой полуграмотный дедушка собрал для своей дочки великолепную библиотеку, и она многое прочла. Я тоже кое-что. Немного погодя спросил: «Как вы думаете, будут наши дети читать Франса?» 

Она слегка покраснела, улыбнулась и сказала: «Не знаю. Наверное будут». И немного погодя: «Это было бы хорошо». 

Пока я сбегал к приятелю, она сидела в машине. Не дёшево, но что поделаешь! 

– Куда поедем кушать? 

– Ресторан отменяется. Я не одета, соответственно и буду плохо себя чувствовать. 

– Но мы проголодались, а столовки все уже закрыты. 

– В другой раз. А сейчас отвези меня домой. Помолчав, я заметил: «Спасибо тебе». 

– За что? 

– «Пустое Вы сердечным ты она, обмолвясь, заменила» 

– Кто у нас филолог? 

– А правда, давай на «ты?» 

– Ну, раз уж ты меня на руках носил… – она засмеялась. 

– Ладно, поехали домой. Когда мы снова увидимся? 

– В субботу мы с Клавой едем, как обычно, домой. 

– А нельзя разок не поехать? Скажи, что важнейшее дело. 

– И какое же? 

Я молчал, соображая, как сформулировать, чтобы не слишком форсировать события. Взял ее за руку. 

– Сформулируешь сама. Кто у нас филолог? 

Руку она не отняла. 

– Понимаешь, мы из дому везем еды на  

неделю.Мама как навалит – Клава одна не донесет. А электричка приходит очень рано. 

Насчет Клавиных возможностей по части переноски тяжестей у меня были несколько другие представления, но эту тему я развивать не стал. 

– Мы встретим ее вместе на машине. 

– Электричка приходит очень рано. 

– Мы поставим будильник. 

Руку пришлось оставить и переключать скорости. 

– Я подумаю. 

Мы вышли возле её дома. Было уже темновато. Расставаться не хотелось. 

– Погуляем немножко? 

И мы двинулись по узкому тротуару мимо частных домов этой окраины города. 

Домой я приехал часов в девять. В голове вертелось: какая милая и приятная девушка! И некое непривычное смятение чувств. Потом сформулировалась еще одна мысль: в общем-то все обычно. А почему, собственно, должно быть не обычно? И что в этом плохого? В конце концов, у всех людей по четыре конечности и все такое прочее. Но для меня лично всё совершенно необычно. Она мне очень, очень нравится. Да, всё преходяще. Возможно, в будущей совместной жизни пропадет очарование новизны впечатлений, и талия не будет такой тонкой, но что-то сущностное должно остаться. Положим – тоже бывает, что не остается. Да и о каком сущностном ты говоришь? Ты ведь ее совсем не знаешь. А от любви до ненависти только один шаг. Так, кажется, у Спинозы. Но ведь не обязательно! Совсем не обязательно! И тому немало примеров. 

Зазвонил телефон. Как всегда не здороваясь, Ирка спросила: «Ну, как? Все было хорошо?» 

– Ирка, не лезь в душу, не переходи границы. 

– Не буду. Просто мы с Клавой очень переживаем. Правда же, она прелесть? 

– Правда. 

– Вот вы ее еще узнаете. Но помните: таких, как она, обижать нельзя. 

– Ты права. Она действительно прелесть. 

– Только вы не очень спешите. И где мой торт? 

– Будет завтра. 

– Я шучу, – она засмеялась, – Спокойной ночи. Только ей не говорите, что я звонила, и вообще. 

– Что ты знаешь о ее личной жизни? 

– Одни только неудачные романы. У нее жених есть, но вы не обращайте внимания. Ему против вас слабо. Это все детские увлечения. Он в армии сейчас, и она ему уже давно не пишет. 

Смотрите, не проговоритесь. 

Улегся на тахте и включил приемник – отличный «Филлипс». На коротких волнах наткнулся на нечто громкое и весьма не мелодичное. Однако что-то в этом было. И где-то я это уже слышал. Да ведь… точно! – «Иисус Христос – суперстар». Сцена на площади. Вот тот, на мой взгляд, не частый случай, когда музыка такого рода не только уместна, но, пожалуй, наилучшим образом соответствует происходящему на сцене. Представляю, как это выглядело бы у Верди! Тоже, наверное, было бы здорово! Трудно себе представить, как можно мелодичным, пусть даже многоходовым рядом передать ощущение беснующейся толпы полудиких иудеев? Нет, здорово, конечно. Но тут звук стал затихать. Станция «уходила». И что я ни делал с настройкой, музыка уплыла в тишину бессмысленного потрескивания помех. 

Я ругнулся и выключил приемник. Хороший пример человеческой беспомощности. Вообще-то есть способы борьбы с этим явлением затухания звука на коротких волнах, но сиюминутно сделать нельзя было ничего. И если Зоя вдруг пошлет меня куда подальше – я точно так же ничего не смог бы поделать. Но этого нельзя допустить! Конечно, невозможно быть лучше, умней, чем ты есть на самом деле. Во всяком случае, надолго. Но пытаться надо. С этой абсолютно гениальной мыслью я и заснул. 

_____ 

На следующий день купил большой торт и через Клаву передал его Ирке. Назад не вернули. После своих лекций я отправился читать лекцию на швейную фабрику. Бедных женщин согнали после смены, и им явно было не до моих антирелигиозных выпадов. Но к концу даже заслушались. Потом домой. Через ресторан, где теперь обедал. Вечером читал, почему-то ждал телефонного звонка и думал о золоте. Не совсем представлял себе – почему такие страсти? Ну, приехал, выкопал, уехал. Это в деревне, где все всех знают! Кто приехал? Зачем? Чего в тайгу подался? И т. д. Конечно – не просто. И я же, наверное, не первый являюсь с такой миссией! Нет, это не просто и совсем не безопасно. Тут Володька прав, и надо что-то придумать. И, прежде всего – стоит ли вообще рисковать? А он ведь ждёт ответа. Так. Уже восемь часов. Поехали. 

Езда заняла минут пятнадцать. Дом на фоне расположенных вокруг домишек выглядел действительно капитально. Позвонил. Через некоторое время вышла средних лет женщина. Я назвался. Пригласила в дом. 

– Говорил Володя, что вы, наверное, зайдете. Сам-то в больнице. К операции его готовят, но врачи говорят – шансов мало. Я вам как раз завтра звонить должна была – он велел. 

– Когда операция? 

– Через неделю. В понедельник. 

– Когда посетить его можно? 

– Да каждый день с десяти часов до четырех. 

– Передайте, на неделе зайду. Скорей всего послезавтра. Скажите, что я согласен. Он поймет. 

Она, видимо, была в курсе всего и как-то облегченно вздохнула. 

– Ну, спасибо вам. 

– Вы только молчком! А то дорого стоить может. Кстати, вы не могли бы со мной поехать? Было бы хорошее прикрытие! 

Она задумалась. 

– Я должна спросить у Володи. 

___ 

Домой вернулся еще до девяти. Телефон звонил – это я услышал еще за дверью. Звонила Клава. 

– Валентин Николаевич, тут у меня записка для вас. 

– Если не запечатана – прочти. 

– А нехорошо чужие письма читать! 

Послышалась какая-то возня, и Иркин голос произнес: «Валентин Николаевич, она будет завтра в библиотеке с пяти до семи». 

– Спасибо, Ириша. Ввек тебя не забуду. А Клавке дай от моего имени по одному месту. 

Их хихиканья я слушать не стал и положил трубку. 

На следующий день все было нормально. Потусторонние силы вроде бы угомонились, и к семи вечера я был на своем посту. Сидел в машине и пытался читать журнал «Коммунист». 

Ровно восемь. Она вышла из библиотеки и, стремительно сбежав по ступенькам библиотечного крыльца, не оглядываясь, пошла по улице. У меня сердце упало. Завел машину, обогнал ее и вышел навстречу. В голове сумбур. Подняла голову, увидела меня и мило улыбнулась. Как-то необычно она улыбалась, поднимая одновременно и брови. Все мое напряжение моментально испарилось. Подойдя к ней вплотную, я слегка обнял ее и прижал к себе. 

– Я почему-то думала, что ты сегодня не придешь. Какие-то фразы вертелись у меня на языке, но я молча продолжал ее обнимать. Потом мы поехали обедать. Гуляли возле ее дома. О чем-то говорили. Мне казалось, что разговорами о сестре, учебе она как-то инстинктивно старалась отодвинуть не только момент расставания, но и то, что при этом должно быть сказано. 

Было уже совсем темно. Чудесно пахло свежей листвой. После изрядной паузы она сказала: «Знаешь, будет лучше, если в субботу я все же поеду домой». 

– Кому лучше? 

– Может быть, нам с тобой. Ведь мы знакомы всего ничего. Дней десять! Мы ведь и встречаемся с тобой всего третий раз! Даже с учетом нравов нового времени – это уж очень мало. Что я знаю про тебя? А ты про меня еще меньше. 

Она замолчала. 

– Будешь смеяться, но у меня в твое отсутствие все время какое-то чувство опасности. 

– И чего же ты боишься? 

– Боюсь, что тебя украдут, что ты вообще исчезнешь. Мне даже сон приснился, что я тебя жду, а тебя все нет и нет. У меня какое-то чувство собственника появилось! Куда-то я тебя прятал, от кого-то мы убегали. Но при всем при том, что мне хочется быть с тобой, я понимаю: в общем-то, ты права. Я ведь хочу, чтобы мы были вместе не какое-то время, а навсегда! Ты первая девушка, которая вызывает во мне такие чувства. Ты для меня драгоценнейшая драгоценность! Может быть, с точки зрения стратегии отношений я поступаю не самым разумным образом, но мне как-то наплевать на это. Я хочу, чтобы ты была со мной. Конечно, при условии, что и ты этого хочешь. Я держал ее под руку. Она прижалась ко мне и сказала: 

- Ты даже не представляешь, как мне это приятно слышать, хотя что-то подобное я уже пару раз слыхала. – Немного погодя спросила: 

- Ты собираешься на мне жениться? 

- Нет, — сказал я, и ее рука чуть дрогнула. – Я буду просить тебя выйти за меня замуж. – Она засмеялась. 

- Я тебя заверяю, что никто меня не украдет. Я вообще не завожу «случайных» 

романов. Я всегда ждала вот такого, когда не буду испытывать ни каких со- мнений. Я понимаю, что от ошибок это не гарантирует, но мне все равно. .  

Пусть будет, что будет. Честно предупреждаю, что, по-видимому, я создана только для семейной жизни. Мои подруги часто влюбляются. Потом ужасно разочаровываются, снова влюбляются. И так по- многу раз. Я совсем не хочу сказать, что это хорошо или плохо. Все разные, но я так не могу.. И еще. У меня был парень. Жених вроде. Днями из армии возвращается. Мне казалось что'я его люблю. Но вот он уехал и ничего не осталось. Уж как я себя ко- рила и ругала! Но'что тут поделаешь. Я ему еще в прошлом году написала, Он в отпуск 'приезжал и...очень неприятные были сцены., 

На меня и дома на- 

валились. Его мать и моя-подруги. Они меня и сей«пилят». Он к тому же 

из зажиточной семьи, а мы не очень. Так что тебя у нас дома возмож- 

но ждет не самый теплый прием. Но это мы переживем. Правда? 

- С тобой я переживу что угодно. Но ты права, конечно. Мы мало знаем друг 

друга, но и ждать не хотим. Поэтому переезжай жить ко мне. Хочешь – пожи- 

вем так, без регистрации. Не понравлюсь – бросишь. Хочешь – завтра же пой- 

дем подадим заявление. Я лично за второй вариант, потому что все равно 

боюсь тебя потерять. Если обязательно надо ехать в субботу – поезжай. 

Но лучше не надо. И из дому возить ничего не надо. Нам хватит того, что 

у нас есть. Я люблю тебя и мне кажется, что все у нас будет хорошо, и 

навсегда. 

Мы стояли обнявшись и молчали. Наконец она оторвалась от меня, и мы пошли 

к ее дому. Немного погодя она сказала. 

- А ведь все так думают, а половина браков распадается. Почему? 

- Социологи упорно над этим размышляют.Причин множество и у всех свои. 

- Но должны быть и общие. Ведь раньше этого не было? 

- Да, конечно. Главная – это возросшая материальная независимость женщин. 

и их нежелание терпеть какое-то угнетение и несправедливость. 

- Я тоже такая. Ты это учти. И ничего меня не 'остановит и не заставит делать 

то, чего я делать не хочу. . 

- Это не всегда так уж хорошо.В семейной жизни порой приходиться и усту- 

пать. Когда есть главное – чувство, то проблема не так уж велика. 

- Любовь?  

- Да. В первую очередь. 

- Ты не очень рассудочный? 

- Я мужчина. Нам это свойственно. 

Мы подошли к калитке. Я взял ее руки в свои и поцеловал по очереди. Она сказала: «У тебя время до субботы. На электричку мы выходим в полседьмого. Если ты не передумаешь, приедешь сюда». 

– И наши дети будут отмечать этот день как день свадьбы их родителей.  

Она рассмеялась. Поцеловала меня и убежала в дом. 

Дома я, как всегда, улёгся и подумал, что, конечно, эксперимент рискованный, и могут быть неожиданности, и, конечно, по здравому надо бы подождать. Но как раз ждать мне не хотелось. Не потому, что мне так уж не терпелось с ней переспать! Клянусь, что нет! Я действительно влюбился. Очень интересные ощущения. А что тут, собственно, такого необычного? Радоваться надо! Конечно – это несколько затмевало рациональную часть моего существа. Вот вообразить себе, что она феноменально скупа! Сверх меры властолюбива или просто грязнуля. Да мало ли что может в человеке открыться! И что можно сделать? Заняться ее доскональным изучением? Смешно. Придется положиться на интуицию. 

_____ 

На следующий день я поехал к Володе в больницу. Сначала нашел лечащего врача. Выяснив, что я всего лишь приятель с работы, небрежно бросил: «Шансов никаких. Дело только во времени». 

– Зачем же операция? 

– Ну, возможно, удастся продлить жизнь. 

Слушать такое было тяжело. Особенно в изложении этого субъекта. Говорил он так, словно речь шла о неисправностях в водопроводе. 

Зашел к Володе. Как говорится, краше в гроб кладут. Очень мне обрадовался. 

– Жена приходила. Говорила. Вот, – он достал из тумбочки самодельную карту. Долго объяснял. Кое-что я записал. 

– Ты уж что-нибудь придумай – зачем приехал. Хорошо бы художником представиться. Или, к примеру, в гости к кому. И не смотри, что все вроде как мирные граждане. Мужики тамошние – ушлые. Прихватить могут в любом месте. Золотишко они и поныне моют, да мало там его осталось. 

Дал адрес в Томске, где раньше менял золото на рубли. 

Когда закончили все, сказал: «Верю, что не обманешь. Баба-то моя одна с дитем остается, и деньги ей очень даже будут нужны. Ты ей золота не давай. Рубли только». 

Договорились, что зайду во вторник. 

Он умер на операционном столе. 

___ 

В субботу в назначенное время я прибыл. Впервые зашел в дом. Зоя с Клавой укладывали вещи. Я спросил по возможности небрежно: 

– Везем Клаву на электричку? 

Они почему-то засмеялись. Зоя подошла ко мне, и мы обнялись. Клава сказала: «Я вас поздравляю!» 

На всю оставшуюся жизнь запечатлелось в памяти: отъезжающая электричка, перрон вечернего пригородного вокзала, и мы стоим, обнявшись, глядя вслед набирающим скорость вагонам, пока не скрывается из виду последний. Молодые влюбленные на пороге нового этапа своей жизни. 

Дома мы поднялись ко мне, я открыл дверь и внес ее на руках. Цветы на сей раз присутствовали. Поцеловал и опустил ее на пол. Сняв легкое пальтишко, она пошла осматривать квартиру. Все у меня, естественно, блестело. Особенно ее удивила кухня и царивший в ней порядок. Она даже спросила: «У тебя всегда так, или это к моему приходу?» 

– Конечно, сегодня – особый блеск наводили, но, в общем – почти всегда. 

– А кто убирает? 

– Бабушка с первого этажа. И стирает. 

Дальше спальни мы не продвинулись. Все было так естественно и хорошо, как только возможно. Когда мы выплыли из этого самого сладостного дурмана чувств, она спросила: «Откуда эта квартира?» 

– Купил. 

– А деньги откуда? 

– Наследство получил. Кстати, о деньгах. Я и живу-то в свое удовольствие, спуская потихоньку это наследство. В месяц получаю «чистыми» примерно двести пятьдесят, а трачу триста. Если не появляется что-то непредвиденное. Лет на пять должно хватить. А там придется – как все. Финансами будешь заведовав теперь ты. Тебе же приодеться нужно! Я не считаю себя жадным. Над каждой копейкой не трясусь, но швыряться деньгами не люблю. Хочу, чтобы тебе жилось комфортно. Конечно, не в вещах счастье, но с ними куда приятней. И ещё. Мы живем среди людей и в таком государстве, что всегда могут спросить – откуда деньги? Наследство мое официально не зарегистрировано. Так что лучше не «светиться». О наследстве кроме нас с тобой никто не знает. Да и не должен знать. 

Я немного лукавил. Денег было больше, чем я сказал, но не так уж намного. Я пока еще не представлял себе ее отношения к деньгам. Надо было выждать. 

Утром после завтрака мы поехали на базар закупать продовольствие. Тут я почувствовал, что моему стилю покупок пришел конец. Она тщательно выбирала, иногда торговалась. Хозяйка! Меня все это приводило в умиление. Уже в машине, по дороге домой, она сказала, что если все это покупать у них, то будет на треть дешевле, и так надо впредь делать. Я заметил, что при этом придется одолжаться. Кто-то будет покупать, возить, а мы пользоваться. Это нужно как-то компенсировать. На что последовал ответ: «Со своими я разберусь сама. Все будет нормально. А как-то компенсировать, возможно, и придется. Клавка, к примеру, раздета и разута. Что-то придется ей купить. Как и я, впрочем. Невеста у тебя из бедных. Ты как к этому?» 

Я улыбнулся. 

– Это мы восполним. 

Дома она отправила меня заниматься «чем-нибудь своим», а сама перебралась со всеми сумками на кухню. В общем, семейная жизнь началась.  

______ 

Недели шли. Я принимал экзамены. Зоя сдавала. Никаких трений между нами не возникало. Мне по-прежнему приятно было на нее смотреть, и я совсем забыл, что мы, в сущности, не женаты. 

Вечером, достав коробочку с кольцом, выждал, когда она, закончив все домашние дела, лежала на тахте с книжкой. Встал перед тахтой на колени, положил перед ней коробочку и произнес: «Сударыня, сделайте счастье моей жизни! Выйдите за меня замуж». 

Она спокойно отложила книжку. Достала, подержала и положила на место кольцо. Потом села и очень серьезно сказала: «Я выйду за вас замуж и буду вам преданной и любящей женой». Всё это было сказано очень серьезно. Я взял ее руку и поцеловал. Бог его знает, из какой книги мне это запало в голову. Но я все произнес без тени юмора. 

Вечером по телефону мы оповестили родителей. Мои были в полном восторге. Ее мама даже не поздравила, но не забыла уколоть: «А Юрку, значит, в отставку?» 

– Это, мама, детское увлечение. 

– Ну, что ж. Приезжайте знакомиться. 

______  

Раз в неделю перед отъездом домой заходила Клава. Один раз Зоя поехала вместе с ней, но наутро вернулась. Клава мне на следующий день шепнула: «Шуму было! Маманя все за Юрку! – Да как я теперь Ольге в глаза смотреть должна?» – Ничего, – говорю, – переживем. Я за вас, Валентин Николаевич, заступалась, как могла. 

Что ж, кроме дружеских, у Клавы были и вполне материальные основания меня защищать. Зоя ее малость приодела. Она и сама стала выглядеть куда элегантней. После знакомства с некой Софьей Алексеевной, которая бог знает какими путями получала одежду «из-за бугра». Правда, пришлось расстаться с очередным «николаем», но, право же, это было достойное вложение капитала! 

То, что мы расписались, практических последствий не имело. Посетили в театре московских гастролеров, продемонстрировав потрясённым девочкам некое великолепие из панбархата. Пригласили Ирку с Клавкой в ресторан. Готовились к посещению родителей. И тут мне позвонили. Я пришел с тренировки по самбо и сидел в ванной. Зоя прямо туда протянула мне трубку. Женский старческий голос с сильным акцентом произнес: «Саркисыч просил сказать, что не 283, а 238». Это были таинственные слова, но я понял в чем дело. Саркисыч умер уже почти год назад. Я обещал ему поставить памятник. Оказалось, не так просто. Заплатил деньги, но в назначенный срок памятника я не обнаружил. И длилась эта канитель с полгода. Пока я не встретил в этой конторе своего бывшего ученика. Через неделю всё было закончено. С тех пор прошло не больше месяца. 283 – это был номер могилы, где Саркисыч зарыл, по его уверению, свой именной наган. Но в указанном месте вместо нагана я нашел только коробку с патронами. По-видимому, следовало искать в могиле 238. До меня не сразу дошло, к чему такая таинственность, а потом понял. Это Саркисыч проверял, как я выполнил свое обещание. Позвонили только после установки памятника! Рассказал всю эту историю Зое. В первый же свободный день поехали на кладбище. Зою поставил «на стремя», а сам занялся раскопками. Действительно, скоро обнаружил металлическую коробку. Дома коробку вскрыли. Отдельно лежали завернутый в тряпки наган и какой-то кожаный мешочек. Я занялся наганом, а Зоя развязала мешочек. На стол посыпались кольца, ожерелья, золотые крестики и еще бог знает что. Мы просто обомлели. Представить себе ценность всего этого мы, конечно, не могли. Понимали, что стоит много денег. Да, видимо, пощипали таки буржуев доблестные буденновцы! 

– За что это он тебе? Прямо фантастика какая-то! 

– Мы с ним были друзьями. Я немного заботился о нем. Он был славный старик. К тому же, у него никого близких не осталось. Но у меня нет ощущения, что я все это богатство заслужил. Зоя выбрала самое роскошное колье и отправилась в спальню, где у нас большое зеркало. Подобрала волосы кверху, надела колье и, устроив руками обширное декольте, поглядела на меня с высот своего женского очарования. Подыгрывая ей, я почтительно произнес: «Графиня, пожалуйте ручку-с…». Убеждал, что все это надо хранить в строжайшей тайне. Грабануть, или даже прирезать у нас могут и за меньшее. Особенно убеждал опасаться Клавкиного языка. Кажется, всё поняла правильно. Вечером уже в постели спросила: «Что мы можем теперь себе позволить?» 

– А чего тебе не хватает? Конечно, хорошо бы в Париж смотаться, но нам это не светит. Да и демонстрировать широким массам свою неизвестно откуда взявшуюся кредитоспособность очень опасно. В отпуск можем поехать по городам и весям. Родителям можем что-нибудь подкинуть. Но, повторяю, все очень умеренно. Это, если хочешь спать спокойно. Попытаюсь машину поменять. Наша уж совсем разваливается. И помни, что больше «с неба» до конца дней наших уже ничего не упадет. 

Долго молчала, переваривая мою тираду. 

– Наверное, ты прав. А вообще как-то глупо. И даже немного противно. 

___ 

В пятницу вечером мы выехали к Зоиным родителям 

- Закончим на сегодня, Семен! Прибери тут, завтра князь быть обещал!  

- Сделаю, боярин!  

Боярин Михаил, десница князя, глаза его и уши, припадая на правую ногу, вышел из пыточной на весенний подталый снег. Седьмица уж, как взяли по его слову колдуна-знахаря, что пришел в городок по последнему морозу почти месяц назад. Седьмица с тех пор, как дознаются они с Семеном, откуда старик явился, кто прислал его, зачем у детинца крутился, дружинников княжеских, людишек не из последних, серебришко имеющих, лечил без корысти, как нищих. Семен все уменье свое на знахаре испробовал: замучать не замучал, жил не порвал, костей не поломал, но пытки деял самые страшные болью своей, страхом и безысходностью. Все старик принял. Не молчал, но и дела не сказал. А чуть за огонь Семен брался – замертво оседал под ноги. Огонь боярин запретил.  

Каждый вечер князь боярина своего выслушивал, кивал молча, а вчера сказал, что через день сам придет, быть того не может, чтобы человек, через такие муки пройдя, утаил что! Но боярин был стар и мудр. Многолетний опыт службы князю, заслуги воинские и по тайной службе давали ему право, слушая князя – делать свое дело, как сам мыслил. И никогда еще не подводили его ум и осторожность, неспешность и терпение.  

К старику этому с первых дней он присматривался, но ничего путного сказать не мог ни сам он, ни людишки его тайные. Никто к старику со стороны не наведывался, дальше княжеских рощиц тот не ходил, сам грамоток по реке не спускал.... Только за месяц старик непонятым остался, ведовство ли, знахарство ли свое не таил, да никто толком объяснить не мог, что делал колдун, чем лечил, потому что ни наговоров к травам не добавлял, ни ладанок не давал, ни молитв не творил. А не только легкие хвори, раны залечивал, не только суставы вправлял, роды принимал, но и ....  

Гридень княжеский с конем под весенний лед провалился: конь утоп, а гридень, на лед еле выбравшись, ночь в лесу провел, обморозился, помирал, когда нашли – теперь опять князю служит, в колдуне души не чает..., после него и другие служивые князя только к колдуну и идут. А служба – не мед: дружина мала и ран у людишек изрядно, и хворей не ратных. Смерды колдуну снедь свою нехитрую несут – старик лишнего не возьмет – то понять можно, но у служилых княжеских, у купчишек заезжих чего ж не взять?  

Князь с утра самого пожаловал. На лавку грузно опустился, боярину старика вести велел. Старика при пыточной же держали, скоро Семен его приволок. На князя правда старался Семен, старик и сам шел бы бодро, но князь Семена, может, тогда в старании бы пыточном попрекнул.  

- Звать как? – голос князя низок, негромок, но князь – он князь и есть: его все слышать должны.  

- Как назовешь, княже, так и ладно, по-разному меня кличут: стариком, колдуном, лекарем. Имени же не помню.  

- Откуда к нам?  

- Многие земли прошел от моря восточного до северного, в южных землях жил, уменье лекарское постигал у многих народов. Жил и в горах восточных, тамошние монахи в искусстве этом горазды. Жил в пустынях аравийских. Жил…  

- Что у нас ищешь?  

- Мудрости ищу, как и везде, знаний. Людям помогаю. Нет зла от меня, княже, за что пытаешь, не таю ничего?!  

- В нехорошее время пришел к нам! Соседи допекают! – буркнул боярин Михаил, но князь брови на него сдвинул – боярин глаза отвел.  

- Что умеешь?  

- Раны лечу, суставы ломаные складываю. Еще болезни пользую всякие. Вот ты, князь, головой маешься – помочь могу!  

- Почем про голову знаешь, кто сказывал?  

- Сам вижу, княже!  

- Что же видно по мне?  

- В глазах муть, княже, ликом красен… да много еще чего…  

Князь, сутки не спав, объезд засек, крепостцей малых у границы с литвинами сделав, правда головой мучался – взвары не помогали.  

- Дозволь, княже, одесную встану, помогу тебе!  

По слову княжескому Семен подвел старика, поставил справа от князя. Старик правую руку на чело княжеское возложив, левой шею ему от затылка стал сперва поглаживать, потом трепать, как блудливому псу, потом двумя перстами под затылок надавив, подержал так. Потом виски мять начал…  

Боярин это время рядом же стоял, готовый меч вынуть или, по крайности, старика от князя откинуть.  

Так время прошло. Наконец старик от князя шаг сделал.  

- Все, княже! Мед сегодня не пей, а корень я тебе дам – ты его истолки, да водой вареной залей, а как остынет – малую чарку выпей. А еще писано в лечебнике: цветок безременника если нюхать, то поможет при холодной форме головной боли и выведет густую слизь из мозга. Он помогает и при заложенности груди.  

- Чем еще лечишь? Чар каких не напускаешь ли?  

- Лечу по книгам старым, иноземным. Но трав многих не растет у нас, иных снадобий не достать. Потому у старух учусь, коих за колдовок, за ведуний знают. В католических землях таких на кострах палят. В разных землях хвори одинаковые разным лечить могут. У нас вот и жиром лечат. Свиной жир по силе близок к оливковому маслу. Но в отношении теплоты уступает жиру козы. Помогает при опухолях и язвах кишечника. Помогает при звериных укусах. Медвежий жир помогает при лисьей болезни. А если смазать при трещинах, образовавшихся от холода, то также поможет. А если смазать свищи, то вылечит. Жир морской рыбы обострит зрение. Змеиный жир помогает при звериных укусах. Но он вреден для сердца. А его вред лечит морской лук. Лисий жир успокаивает ушную боль. Если растопить с маслом лилии и кусочек жира положить в ухо, то успокоит также и зубную боль, А если смазать им кусочек дерева или щепку и положить в каком-нибудь углу дома, то все блохи соберутся там…  

- Хватит! – князь поморщился, не любил многословия, – Почто у детинца крутишься?  

- Травы там…  

Но тут боярин, на князя коротко глянув, встрял:  

- Рановатенько бродишь, стража в тот час ненадежна быть может, то любой служивый знает…  

- Прав боярин, отвечай, старик!  

- Так травы только перед росой утренней силу имеют наибольшую.  

- А платы почто с людишек моих не берешь? К чему привечаешь людей воинских?  

- Много ли надо старику? Хлеба корку, да воды глоток.  

Князь Семену глазами на туес березовый, с которым колдун не расставался, показал, чтобы подвинул поближе, начал по вещице из него доставать, рядом с туесом класть. Травы подсохшие, в пучки увязанные, мало его интересовали. Глиняные кувшинчики все открывал, принюхивался, к носу, однако, близко не поднося. Наконец достал что-то, в кожу завернутое.  

- Это что?  

Старик с готовностью руку к свертку протянул, но боярин наготове был, руку, к столу протянутую, ловко к столешнице прижал. Другой рукой сверток за уголок дернул. На столешню выпало дюжины полторы длинных иголок. Брови князя вздернулись удивленно, губы дрогнули в еле заметной усмешке.  

- Небось, и ядом мазнуты?!  

- Нечто можно, княже? Знахарству этому я долго учился, у нас не знают его. Иглы эти в разные части тела втыкая на нужную глубину, можно хвори лечить, с коими травами не справиться. Разрешишь – покажу! Вот хоть на Семене. Сделаю, чтобы плечи не болели, спину не тянуло….  

- Ну, давай!  

Старик подтянул руку ката, другой взял иглу и, пронеся ее над пламенем свечи, ловко воткнул ее неглубоко под кожу. Семен дернулся было, но боли не было. Старик иглу выдернул, лавку от стола двинул.  

- Вреда не сделаю, в том клятву даю. Да и боярин не даст!  

Потом старик стащил с Семена рубаху, уложил вниз лицом на лавку, взял в руку свечу, а иглы губами прихватил. Такими же ловкими движеньями по одной стал иглы другою рукой, над свечой пронося, втыкать в плечи, шею и спину лежащего. У Семена только кожа слегка подрагивала. Боярин же и тут к старику так близко стал, чтобы только не мешать.  

Закончил старик, и боярин с удивлением увидел на губах Семена расслабленную улыбку, услышал его сонное сопение. Колдун шагнул к столу, глянул просительно на князя и стал собирать травы обратно в туес. Но туес опрокинулся на бок, травы снова рассыпались.  

Что-то не глянулось боярину. Что – то вызвало у него интерес, смутное подозрение. Это выдали напрягшийся взгляд, непроизвольно дрогнувшая рука.  

Колдун же огорченно поморщился, бросил в туес пару пучков, третий осмотрел сокрушенно, бормоча под нос об упущенной правильной сушке, и кинул на тлеющие угли в подготовленную на всякий случай для пыточного железа жаровню. Трава не вспыхнула, а мягко затлела, задымила. Боярин вдруг почувствовал головокружение, все поплыло перед глазами, переворачиваясь и отдаляясь…  

Во рту было сладковато и вязко. Столешница покачивалась перед глазами. Боярин понял, что лежит на полу, ощутил слабый сквознячок из неплотно прикрытой двери. Неплотно прикрытой… неплотно…. Где старик?! Что с князем?!  

Князь лежал головой на столе… Боярин схватил его безвольно опущенную руку.  

- Ах, не доглядел! Погубил, вражина! Князя погубил! Семен! Сенька, вставай, беда!!!  

У князя слабо дрогнули веки. Боярин стал аккуратно тормошить князя, охая и причитая:  

- Княже, княже, очнись, князюшка…!  

Наконец князь приоткрыл мутноватые глаза, потом затряс головой, отгоняя морок…  

Боярин метнулся к Семену, стремясь растолкать и его, но Семен только сполз с лавки на земляной пол, сопя и причмокивая.  

А боярин уже был у двери. Все у него получалось быстро, но без суеты, сказывалась воинская выучка…  

За дверью лежал отрок, оставленный сторожить княжеского коня. Голова у отрока была безжизненно запрокинута. Ни коня, ни старика…! Сколько же времени прошло?  

А боярин уже снова был рядом с князем.  

- Как ты, княже? Ушел ведь старик! Я сейчас за ним …  

- Подожди…! Подожди…! Его не догонишь: коня такого, как мой, нет и не будет уже! Что ж так испугало колдуна? Все к тому шло, что отпустили бы мы его, как безвинного…  

Боярин замер на миг, потом, вспомнив свою тревогу, туес стариковский, будто нарочно оставленный, взял в руку и поднес к свече боком, чтобы пламя на донце только краем отблескивало… Так и есть! За казалось бы случайными царапинами угадывались очертания детинца, игольчатые проколы на бересте показывали колодцы, крючки и черточки, по – видимому, обозначали бочажки и ключи, а бороздка, тянувшаяся до края, повторяла секретный ход до речного обрыва… Но и это еще не все: узорчатых резов по краю донца было полторы дюжины крупных, да в половину того – помельче. Боярину мига единого хватило догадаться, что так вся дружина пересчитана, крупные резы – по дюжине же человек, мелкие – по единому.  

- Княже, разреши сторожу подниму! Уйдет – не уйдет, то как Бог захочет, а перехватить попробовать нужно!  

Князь сидел не шелохнувшись, глядя себе под ноги. Долго сидел… думал!  

- Пусть себе бежит! Умен он, все – равно уйдет! Видишь, и туес оставил, чтобы ежели что – чисту быть...!А ты вот что, боярин: людишек заставь на всякий случай пару колодцев вычистить, что в прошлом году обвалили, …. да подбери-ка молодцов, ремеслам гораздых, без уз семейных, что поверней, попроворней и статью в глаза не бросаются, есть думка…, мы их по соседним княжествам поселим. Семен проспится – в дорогу собирай в Галич: пусть по торжищу походит, посетует, что князь, мол, за нерадение со службы гнал и его и тебя, что вины за собой не знаете никакой. К дядьке моему, Изяславу, гонца собирай: грамотку пошлю, чтобы помощи готов был дать. Заставы усилить потребно. … И коня мне, коня найди! С купцами поговори, пусть поприглядываются у соседей наших, где конь – там и человек будет! А найдем старика – скрадем, поговорим с ним внове!  

Рассказ рыжего кота. 

Записал Борис Сподынюк. 

Люди назвали меня Максом. Это случилось более десяти лет назад, когда я был совсем маленьким котёнком, проникшим в щель забора огораживающего Еврейскую больницу в Одессе. Я, тут же, шмыгнул в дверь здания, стоящего рядом с этим забором, и попал в кардиологическое отделение этой больницы. На мне, тогда, росла шёрстка ярко рыжего цвета. Я, тихонечко, проник в большую комнату, где стояло четыре больничные койки и на них лежало четверо людей. Я решил протестировать этих людей и мяукнул, глядя в глаза человеку лежащему на первой от двери койки. Человек оторвался от созерцания потолка этой большой комнаты и увидел меня. Я, продолжая смотреть в его глаза, опять, тихонечко мяукнул. 

-Ребята, – сказал этот человек громко, – посмотрите, кто к нам в гости зашёл. 

Он протянул руку в тумбочку, которая стояла рядом с его койкой, и достал кусочек чего-то, от чего вкусно пахло мясом. Он протянул это кусочек мне. Я, хоть и был тогда маленьким, но у меня было чувство собственного достоинства. Я обнюхал этот, протянутый мне кусочек и, мой рот наполнился слюной, живот у меня начал непроизвольно сокращаться, но я выдержал характер и, осторожно, взял кусочек этого, остро пахнущего мяса, из руки человека. Тут другие люди, находившиеся в этой комнате, начали мне давать разнообразную еду. Все, что мне давали, я ел неспешно, хотя был очень голоден. Позже я узнал, что это были кусочки сыра, колбасы, мяса и хлеба. Хлеб мне не особенно нравился, но я считал себя воспитанным котом и через силу съел несколько кусочков хлеба, которые мне дали эти люди. Затем, когда я насытился, то разрешил людям брать себя в руки и гладить себя. А тот человек, который первым протянул мне кусочек колбаски, (так люди называют вкусно пахнущее мясо) стал моим другом, я спал на его койке и он назвал меня Максом. С тех пор я и живу в этом корпусе в котором оказалось много больших комнат в которых так же стояли койки и на них лежали люди, которых все врачи, медицинские сёстры и нянечки называли больными. Мой первый друг, человек давший мне имя, давно выписался, я долго горевал, но потом понял, что выписаться это не плохо. Плохо, это когда тебя отнесут в морг. Есть на территории еврейской больницы и такое помещение, где после смерти лежат люди, пока их не забирают родственники. Об этом мне рассказывали молодые кошечки, с которыми я встречался в марте каждого года. Как оказалось, я обладал дипломатическими способностями. Мне удалось заслужить любовь заведующего кардиологическим отделением, всех врачей, медсестёр и нянечек. Мне пришлось выдержать много боёв чтобы отстоять свою территорию, и сейчас я – огромный рыжий кот. Я сплю на коврике у двери заведующей отделением, меня кормят все больные, нянечки, медсёстры и врачи, границы территории помеченной мной никто не нарушает потому, что я, очень, сильный кот. Но поскольку, более десяти лет я наблюдаю жизнь людей в отделении и живу в нём я позволю себе кое-что вам рассказать. 

И что вы ребята не говорите, как не хорохорьтесь, но, все равно, наступает время, когда в человеческом организме что-то начинает болеть, стрелять, тянуть, не выполняться. Собственно, как и в нашем кошачьем. 

Как-то один умный человек сказал, когда ему исполнилось сорок лет, что если он проснётся завтра и, у него ничего не будет болеть, стрелять, тянуть и все функции его организма будут исполняться безотказно, ему немедленно надо проверить, не умер ли он.  

Я, на свой кошачий разум понимаю, что это, всего лишь, шутка. Однако, со временем убедился, что в каждой шутке есть только доля шутки, а остальное – печальная действительность. Вполне понятно, что каждый из людей считает свою жизнь уникальной и в случае обнаружения каких-нибудь симптомов из перечисленных выше, тут же бежит к своему знакомому врачу. Тот, увидев вас с непонятным выражением на лице, и выслушав, что вы ему расскажите, тут же направит вас, потирая от удовольствия руки, к специалисту, который, по его мнению, знает, как, опять, сделать ваш организм той безотказной машиной, которой он был все прошедшие годы. 

Все происходит именно так, и вы вступаете на дорожку, с которой не сойдёте до последнего момента своей жизни. Специалисты будут меняться, направляя вас один к другому, количество денег потраченных на лечение будет неуклонно возрастать, так как у нас бесплатная медицина. 

Моя последняя сентенция вам может показаться парадоксальной, но я объясню ход моей мысли. Там, где медицина платная, попадая на больничную койку, вам выписывают счёт за лечение, в котором, как в калькуляции на изготовление детали либо изделия, указано все, что потребуется врачам для вашего лечения. Вы платите один раз и забываете о покупке лекарств, шприцов, систем для внутривенного введения лекарств, платы в благотворительный фонд больницы, плате санитаркам за вынесенную утку, плате сестричкам за сделанный укол, за то, что она вас перевернёт на койке во избежание пролежней. Короче, при бесплатной медицине вы платите за все вышеперечисленное, что, обычно, оказывается гораздо дороже, чем сумма, взнесённая вами при платной медицине. 

Хотя никто из медработников у вас эти деньги не вымогает, просто, в нашем государстве так принято. 

Вы, наверное, поняли, что десять лет проведенных в больнице многому меня научили, я стал очень мудрым котом. Кроме собственного опыта я внимательно слушаю, о чём говорят люди, врачи и их пациенты, медсёстры и нянечки. Я знаю, что страна, в которой мы живем, нищая и, что всё в этой стране проросло коррупцией. Я долго не мог понять, что означает это слово, пока однажды, в конце февраля не договорился о свидании с одной миленькой кошечкой. Но кот, живший в соседнем корпусе нейрохирургии, принёс этой кошечке большой кусок кровяной колбаски и она, приняв от него это подношение, пошла на свидание с ним. Тогда я понял, что коррупция это оказание услуг за взятку. Я уже знал, что прекрасные специалисты, врачи, медсёстры, нянечки нашего отделения получают мизерную зарплату, на которую очень трудно прожить и прокормить свою семью. Но, невзирая на это, они трудятся день и ночь и борются за жизнь каждого пациента, они делают для пациентов всё, что только в их силах. Они бы делали ещё больше, если бы в больницы государство закупало современное оборудование, обеспечивало бы всеми необходимыми медикаментами. Хотя, надо отдать должное, какой-то прогресс в этой области наблюдается. Но всё ещё силен постулат гласящий, что спасение утопающих дело рук самих утопающих. 

Две недели назад в наше отделение привезли человека в возрасте семидесяти лет. 

Он оказался, совсем, одиноким человеком и карета скорой помощи забрала его прямо с улицы с сердечным приступом. Так его не начинали лечить, только, потому, что у него не было денег на лекарства. Врачи, что смогли, достали и сделали ему реанимационное вливание, пока он связывался с еврейской общественной организацией, представители которой приехали, взяли список необходимых лекарств и закупили их для этого человека. Теперь, он смог лечить своё сердце, которое он износил более сорока лет, проработав на государство, которому абсолютно наплевать на своих граждан.  

Хорошо, что евреи имеют свои общины, не доверяют нашему государству, а что же делать представителям других национальностей, у которых нет своих общин. Я думал, что так может быть только у животных, у собак или котов. Как оказалось, такое безразличие к пожилым людям, может быть и у людей. Я старый и мудрый кот, я вижу то, что для людей кажется несущественным. Как-то лёжа под койкой в палате номер пять нашего отделения я услышал, как сказал один, очень, интеллигентный больной, что о государстве судят по отношению государства к детям и старикам. Я люблю заходить в пятую палату. В неё, по какому-то совпадению, всегда, попадают умные, весёлые и интеллигентные люди. И забравшись на радиатор, я слушаю их рассказы, анекдоты и разные байки. 

Из этих рассказов я узнал, что существуют такие страны, в которых к старикам и детям относятся трепетно, ценят тот вклад, который старики внесли и создают условия для детей, чтобы они могли учиться, потому, что молодёжь это будущее любой страны. 

В последнее время жаркие дискуссии в пятой палате ведутся вокруг какой-то игры, которую затеяли люди. Называется эта игра – выборы. Люди нашей страны должны выбрать себе руководителя, человека который сделает в их государстве так, что к старикам и детям будут относиться, как рассказывал интеллигентный человек из пятой палаты. Благодаря труду этого человека, государство станет богатым и независимым, людям в таком государстве не придётся бороться за существование, работа каждого человека будет достойно оплачиваться. 

Долгими зимними вечерами, лёжа на коленях сестры-хозяйки и согревая их своим теплом, я любил слушать сказки, которые она рассказывала нянечкам. Её я могу понять, но понять дискуссии, которые велись в пятой палате о выборах, я не могу. До моего кошачьего ума не доходит, как люди могут считать претендентом на пост самого главного руководителя человека, который неоднократно привлекался к уголовной ответственности, который заняв второй пост в стране, тут же, украл государственное имущество. Если мы коты пометили что-то, то никто не может забрать это, кроме того, кто это пометил. Видимо, государство плохо пометило своё, раз это могли украсть. Но меня больше всего удивляет то, что много людей зная об этом, все-таки, голосуют за этого претендента. 

Нет, люди очень странные существа. Когда их слушаешь по отдельности, то получаешь удовольствие. Но стоит им сойтись вместе, они начинают нести такую чушь, что даже у котов хвосты опускаются. Это место, где они собираются вместе, называется парламент. Там люди, называемые депутатами, должны работать, но они, вместо того чтобы принимать законы, облегчающие жизнь людей этой страны, создают предпосылки чтобы что-нибудь украсть для себя. А для того чтобы они могли это делать, не боясь наказания, они, прежде всего, приняли законы, не позволяющие их выгнать либо арестовать, даже если они попались на воровстве. Для того чтобы арестовать проворовавшегося депутата необходимо, чтобы большинство депутатов проголосовало за снятие с воришки депутатской неприкосновенности. Но, даже мы коты знаем, что ворон у ворона глаз не выклюет.  

Я старый и мудрый кот, проживший всю свою жизнь в кардиологическом отделении, хорошо знаю, что человек может умереть мгновенно при остановке сердца. Это у людей, в связи с их нервной жизнью, случается очень часто, поэтому я никак не могу понять почему такие большие, умные, талантливые люди не могут разобраться со своей жизнью и готовы избрать своим самым высшим руководителем человека до такой степени безграмотного, что он великого русского писателя Чехова назвал украинским поэтом. Даже мы, сообщество котов Одесской Еврейской больницы, хорошо знаем кто написал «Три сестры», «Дама с собачкой» потому, что в палатах наших больниц, зачастую, лежат, приходя в себя от кошмарной жизни в нашем государстве, очень грамотные и интеллигентные люди. И все коты, живущие в больницах и не тратящие своё время на поиски пищи в мусорниках, так же являются элитой среди котов и кошек. Ведь мы слышим и мотаем на ус высказывания и идеи интеллигентных людей и применяем их в нашей кошачьей жизни, чего и вам люди от всей кошачьей души желаем. 

Конец. 

1.  

«…На следующий день, а это была пятница, Роман Андреевич зашел в приемную с горящим взором, и на стол перед Стеллой легла изумительная брошь с огромным бриллиантом. Стелла слегка побледнела, но после непродолжительных раздумий отодвинула брошь узкой ладонью обратно к шефу и, вздохнув, промолвила:  

- Что было, то было, Роман Андреевич.…Я не могу принять такого дорогого подарка. Если я по вашему мнению заслуживаю поощрения, то давайте обойдемся повышением оклада. Пятнадцать процентов меня бы устроили.»  

Элеонора Густавовна задвинула «узкой ладонью» (Ах, как ей хотелось быть похожей на своего кумира – прекрасную и независимую Стеллу!) книжку в ящик стола, по её представлению так же значительно, как и Стелла, вздохнула и печально обвела взглядом комнату. Но не было рядом ни обольстительного шефа, ни просто человека, которому стоило доверить свою судьбу. А был в уголочке только старший письмоводитель Гарий Эдуардович, потрёпанный жизнью, немолодой, в неаккуратном костюме с лоснящимися рукавами, с обширной плешью, неприятно поблескивающей сквозь зачесанный с затылка на лоб пучочек волос. Нет, этот бриллиантов не подарит! Он даже в ресторацию обедать не ходит, носит с собой в узелке какую-то ставриду, потом перед посетителями стыдно за жуткую вонь и кости в бумажке на краю стола. Посетителей, правда, бывало мало. Так, иногда. Да что там говорить – совсем редко заходил к ним кто-нибудь посторонний. И свои-то почти не заглядывали. Ну скажите, кому захочется в это непотребство?  

Книжек про придуманную красивую жизнь у Элеоноры Густавовны было превеликое множество: достались случайно от подруги. Та перебирала старые сундуки на чердаке и наткнулась на это богатство. Подруга полистала несколько штук, поморщилась и предложила забрать «всю эту муть, если надо, а то сожгу в камине».  

Элеонора Густавовна наняла извозчика, и «вся муть» обошлась ей только в плату за вывоз, в «рупь и гривенник на чай, мамзель, а то обратно порожняком».  

Надо сказать, описываемое в этих книгах мало походило на жизнь: вместо извозчиков и конки по улицам со страшной скоростью ездили какие-то «лимузины», «порше» и «ягуары», дома были не кирпичные, а «из стекла и бетона», с непонятными «лифтами», в которых происходили самые пикантные встречи. Ещё удивительно, что слушали знакомых композиторов, горячо нелюбимую классическую «нудь», а не современные романсы, страстные и роковые!  

Контора, где в силу обстоятельств простым переплётчиком прозябала Элеонора Густавовна, принадлежала небогатому издателю, предоставлявшему услуги писательской братии (по мнению самого же хозяина – «голытьбы, с которой и здороваться неприлично»), корреспондентов местной газетёнки («страшных лентяев, бездельников и бездарей, не знаю, как закончивших гимназию!», как говаривал Гарий Эдуардович) и случайным людишкам, готовившим бумаги в суд да завещания («Ой, чего им там завещать-то, хамью неотёсанному?!», это уже сама Элеонора Густавовна так решила раз и навсегда). Работы было настолько мало, что даже мизерная плата за неё не возмущала. Зато было достаточно времени на настоящую литературу, каковой Элеонора Густавовна искренне считала «произведения из сундука», перечитанные ей не по одному кругу. Вот где были страсть и утонченность, высокий слог и отточенность сюжета! Те тексты, которые попадали ей от Гария Эдуардовича в переплёт, были сухи, безжизненны, к тому же почерк старшего письмоводителя хотя и был разборчив, но добавлял к переписанному что-то и от самого Гария Эдуардовича. Скорее всего – заброшенности, ненужности и отторжения всяческих внешних приличий. Просматривая эти тексты, Элеонора Густавовна представляла себе, как их персонажи грязны, невоспитанны, как ковыряют они грязными пальцами в носу, громко сморкаются и разнузданно хохочут. Разумеется, этого написано не было, но всё, что исходило от Гария Эдуардовича, приобретало его черты и пристрастия, всё было гнусным и нетерпимым.  

- О, Боже! – часто думала Элеонора Густавовна, – если бы он посмел хотя бы коснуться меня пальцем! О, что бы я с ним сделала!  

… В тот роковой день Элеонора Густавовна с утра заточила карандаши и разложила их в ряд на столе. Три карандаша: с твёрдым, твёрдо-мягким и мягким грифелями. Три карандаша для меток на корешках страниц, переплетаемых в серый, унылый картон. Обычно хватало и мягкого грифеля, но Элеонора Густавовна всегда готовила три разных карандаша. Этим она, как ей казалось, показывала Гарию Эдуардовичу всю низость его поведения в присутствии дамы, этим вся неаккуратность Гария Эдуардовича обнажалась и не могла не быть им замеченной. Это был её молчаливый протест против несоответствия облика Гария Эдуардовича её книжным идеалам настоящего мужчины.  

2.  

- Надо же: ни кожи, ни рожи, а туда же! Хотя что-то в ней определённо есть. Если бы только не спесь, не открытое презрение в глазах! Хорошо, конечно, когда тебе всё и сразу! Говорит, что из аристократической семьи… . А я всё сам! И до старшего письмоводителя – только через беспорочный труд!  

Примерно эти слова возникали в мозгу Гария Эдуардовича каждый раз, когда Элеонора Густавовна соизволяла бросить на него тайный взгляд из-под опущенных к каким-то книжонкам ресниц. Гарий Эдуардович мог бы, конечно, прекратить безобразие с чтением книжонок в рабочее время, но прекрасно понимал, что загрузить работой сотрудницу – дело невыполнимое. Гарий Эдуардович был умён (по крайней мере считал себя таковым)!  

Жил он один, художественную литературу презирал, поскольку через него проходила такая откровенная муть, что казалось и писателей-то в природе настоящих не существует.  

Зато Гарий Эдуардович много размышлял о жизни, о Боге, о Судьбе и Предназначении. Итоги этих размышлений сложились в страшную, даже кощунственную философию.  

Во первых, Бог слеп и глух: он даже грешников от праведников отличить не в силах. Значит, не всеведущ и не всесилен!  

Во вторых, Воинство Христово – такой же миф. Все архангелы, все сущие на небесах у трона Его мелочны, себялюбивы и решают только свои дела, соблюдают только свою выгоду. Поэтому Мир безнадзорен, неуправляем и зол.  

В третьих, Ад и Рай изначально знают своих постояльцев. Будь ты хоть как набожен, но если предназначено тебе Судьбой попасть в геенну огненную, уж будь уверен, там и окажешься! Любой Выбор заранее предопределён. Нет поступков и проступков, есть только Предназначение, цель, для которой ты появился на свет.  

Осознав всё это, Гарий Эдуардович как-то сразу утратил интерес к жизни, поскучнел и мало-помалу перестал следить за собой. Собственно, нельзя сказать, что он перестал, скажем, бриться, умываться и чистить зубы на ночь, но стал обходиться малым в своих запросах и даже чувствах.  

Одна проблема всё-таки тревожила Гария Эдуардовича довольно остро. Ему всё время казалась некоторая «понарошность» во всей его жизни, как будто это было уже не первое его «житие». А вот то, предыдущее, было единственно настоящим, но совершенно иным. Причем, эта мысль не подкреплялась совершенно никакими приметами, а просто присутствовала в его голове независимо от реальности. Долгое зацикливание на проблеме вызывало необъяснимые вечерние вспышки ярости, сопровождаемые швырянием ботинок об дверь, поминанием дьявола и жестокими избиениями ни в чем не повинной подушки. Но уж об этом знал только Гарий Эдуардович, а не (Упаси, Господь!) та же Элеонора Густавовна. Слишком дорого дасталась Гарию Эдуардовичу занимаемая должность!  

… В тот роковой день Гарий Эдуардович был погружен в себя и чрезвычайно рассеян.  

3.  

- Этого истукана, кажется, ничем не проймёшь! Может, ему до женщин в силу возраста и дела-то нет! Хоть бы один комплимент за всё время их совместной работы, хоть бы просто взгляд заинтересованный! Ведь и молода я, и стройна, и романтична. Неужели я для него сродни столу, стулу или, скажем, чернильнице? Что же истукана этого способно расшевелить?!  

Элеонора Густавовна выставила из-за тяжелого письменного стола, будто невзначай, свою тонкую изящную щиколотку, затянутую в тонкий фельдиперсовый чулок и призывно покачала кремовой туфелькой. Чулок с туфелькой поразительно гармонировали друг с другом и цветом и блеском, а на фоне канцелярской мебели должны были выделяться, как мокрая русалка на фоне серого валуна. Однако, Гарий Эдуардович не среагировал. Элеонору Густавовну вдруг окатила волна упрямства, этакой женской прихоти подчинить своему обаянию весь мир, включая этого… этого бездушного …это трухлявое дерево, изъеденное червями и временем.  

Элеонора Густавовна, подумав минуту, решилась и, подойдя к книжному шкафу сделала вид, что ей вдруг очень понадобился словарь Эфрона и Брокгауза, стоящий на самой верхней полке. Она безуспешно тянулась за ним, стараясь держаться к Гарию Эдуардовичу в четверть оборота (самый выгодный, по её мнению, ракурс), подчеркивая движением свою тонкую талию и высокую грудь. Гарий Эдуардович поднял глаза.  

- Ага! Ожил, старый пень!  

Элеонора Густавовна воодушевилась, но, по правде говоря, безосновательно. Гарий Эдуардович заинтересовался не тонким станом, а самим неожиданным фактом выхода Элеоноры Густавовны из-за стола. Время не дошло ещё до обеда, и никогда прежде Элеонора Густавовна ничего подобного себе не позволяла. А как же дешевые книжонки?  

Элеонора Густавовна, ощутив, что старший письмоводитель и в данной ситуации остаётся чиновником, а не джельтменом, решилась на обострение. Она подтащила к шкафу стул и встала на него коленками. При этом показалась слегка полноватая икра, а судя по прочитанным романам кавалеры просто не могли устоять от такой красоты и валились снопами под ноги коварных прелестниц. Гарий Эдуардович не шелохнулся. Тогда Элеонора Густавовна положила на сиденье пару листов бумаги, скинула туфельки и взобралась на стул ногами. Стул был стар и слегка поскрипывал, но внимания от него всё-таки в данный момент было больше, чем от Гария Эдуардовича. Непонятно, зачем ей это было нужно, но Элеонора Густавовна потянула на себя тяжелый словарь. При этом она покачнулась, судорожно дёрнулась, постаралась удержаться за дверцу, опасаясь падения, но та пошла в сторону, увлекая за собой и Элеонору Густавовну. Гарий Эдуардович, чуя неладное, поднялся с места, но сделать ничего не успел: ножка стула подломилась и Элеонора Густавовна, нелепо взмахнув руками, грохнулась рядом со своим столом. Юбка её позорно задралась, чулок на правой ноге порвался на колене, туфелька слетела с ноги, открывая мужскому взгляду аккуратненькую штопку на пятке. Это было такое фиаско, что Элеонора Густавовна от стыда и злобы вскочила на ноги прежде, чем ей успел помочь Гарий Эдуардович. Он, правда, сделал запоздалое движение, но его рука вместо встречи с её рукой ткнулась в мягкую грудь. Это взбесило Элеонору Густавовну окончательно и, уже не совсем понимая, что она делает, Элеонора Густавовна схватила со стола остро заточенный карандаш и изо всей силы воткнула его в наглую руку.  

Гарий Эдуардович взглянул, как из порванной вены хлынула кровь, побледнел и другой рукой резко стукнул Элеонору Густавовну прямо в чувственные губы. Элеонора Густавовна покачнулась и осела на пол, ударившись виском об угол стола. Рядом с ней упал и Гарий Эдуардович, потерявший сознание от вида крови. Позвать бы кого-нибудь на помощь – можно было бы что-то ещё сделать. Только некому было звать!  

4.  

- Слушай, Воронихин, ты меня со своими экскрементами в гроб вгонишь! Почему у тебя два «пожизненных» без присмотра были? Какая мне, на хрен, разница, что за месяц ты их первый раз из виду выпустил?! Ты, Воронихин, тюремный фельдшер, а не светило науки! Какой, к черту, гипноз? Понахватаются верхушек, понимаешь, а потом за них, понимаешь, начальство отвечай! Да ты даже не фельдшер, а хрен моржовый! Какое, на хрен, моё личное разрешение?! Ты мне, на хрен, его на бумаге покажи, с моей, на хрен, подписью!  

Начальник тюрьмы долго натужно орал, и эти первые его слова были ещё самые приличные. Воронихин покорно выслушал про все сексуальные отклонения в своём фамильном древе, про собственную порочную натуру, про сексуально озабоченную тюремную инспекцию, про…, да про всё на свете. И оказывалось, что мир просто стоит на нетрадиционном сексе, в котором ему, Воронихину, предстоит и дальняя дорога, и тёплые встречи, и тяжелые испытания.  

…Всё началось с переводной самиздатовской брошюрки какого-то профессора Янкеля. Как было понятно из корявого перевода, методами гипнотического внушения человеку можно было создать его собственный мирок, зеркальное отражение внутреннего мира. Для этого даже не нужно никакой специальной аппаратуры. Несколько сеансов внушения, и человек душой перемещался в своё детство, например, или, скажем, в другой город.  

Воронихин брошюрку прочитал от корки до корки три раза, а потом поймал в столовой начальника тюрьмы и предложил ему свой суперпроект. Нужно было взять двух человек, поменять им внутренние установки на перемещение, например, в восемнадцатый или девятнадцатый век и в интеллигентский социальный слой, а дальше понаблюдать, не изменится ли их преступная суть. Если эксперимент удастся – ему, начальнику тюрьмы, почёт и повышение, потому что ясно будет: все, попавшие за решётку, могут быть возвращены в общество посредством гипнотического внушения придуманной биографии и выстроенной заново души, в которой нет места преступным побуждениям.  

Начальник хмыкнул одобрительно, и эксперимент стартовал. Для первого опыта Воронихин выбрал двоих, легче всего поддавшихся его малопрофессиональным пассам. Нашлась отдельная камера, нашлись пара письменных щербатых столов и пара стареньких стульев, развалюха-шкаф, а бумаги, карандашей и канцелярского клея взяли у Воронихина из медпункта. Установили камеру слежения. Вся охрана ходила смотреть на «девятнадцатый век». Солёные шутки, комментарии ходили по собственно охране, всей гражданской обслуге и в офицерских семьях. Заключались сделки: «трахнет» он эту страхолюдину в тюремной робе или нет. И так – неделю и вторую. А потом все устали от однообразия, ослабили бдительность, позволяли себе отвлечься на пивко и картишки. И – на тебе! Проявилась преступная натура! У неё за плечами – убийство ночью вилкой мужа на почве его нетрезвых сексуальных домогательств, у него – вооруженный грабёж с отягчающим избиением жертвы и «неумышленным» убийством (попросту человека до смерти забил, войдя в раж).  

- Ладно, Воронихин! Значит так: я тебе ничего не разрешал, ты ничего не делал. Понял? Обоих покойников – по отдельным камерам, и чтобы у меня ни один гад из наших не пикнул! Оформить обоих как несчастные случаи с интервалом в два-три дня! И помни: слово скажешь лишнее – лично поставлю к стенке или в камеру к паханам на пару дней суну! И «стукану» им, что ты экскременты на их ставить хотел! Понял? Хорошо понял? Тогда марш отсюда, Эпштейн лагерный!  

- Привет! Как жизнь, камикадзе?  

- Привет, Чингачгук! Живём, хлеб жуём, – ответил я, усаживаясь напротив давнего своего и единственного друга.  

Кафешка была не из богатых, но очень уютненькая, как раз для разговоров «по душам». Сервис по-совдеповски ненавязчивый: хочешь – так сиди, хочешь – маши руками или кричи, подзывая официанта. Такие «медвежьи уголки» должны любить люди с определёнными занятиями, опасающиеся лишних «глаз и ушей». Видимо, Андрюха совсем с душою врозь, если решился позвать меня «в гости», заказав номер в гостинице и назначив встречу в «Берлоге». Друг есть друг, и я, бросив все дела, примчался к нему с другого конца планеты, от самого океана, чтобы помочь, поддержать, вытащить его «на поверхность» глотнуть кислорода.  

- Она чужая! Она другая! Она как будто из другого мира! Я не понимаю, почему она пришла?!  

Вот оно что! Андрюха почуял что-то в Лильке, как дикий зверь чует чужака, даже не по облику, а по взгляду, ауре.  

- Леха, ты, наверное, думаешь, что я предатель, но я не делал ей навстречу ни единого шага, клянусь! Да, я любил её и буду любить всегда, но ты же знаешь, что я ради тебя… да я всё ради тебя сделаю!  

Мечется Андрюха. А как ему помочь – не знаю. И так башку сломал, пока выход искал.  

Андрюха – друг детства. Из тех друзей, что на всю жизнь. Когда я ради Лильки сиганул со второго этажа, чтобы спасти её от соседского питбуля, того ещё гада, когда я, победитель, но весь покусанный и со сломанной ногой, свалился без сознания от боли, это они, Андрюха с Лилькой тащили меня ночью через весь город в приёмный покой, а потом дежурили по очереди в палате, заодно вынося всем неходячим утки, обеспечивая сигаретами и стоя на стрёме, пока мы курили. Лилька и назвала меня камикадзе.  

А больше навещать меня было некому. Бабуся и до магазина ходила с трудом, а уж переться в такую даль…. Андрюха очень тонко понимал, чем он может лучше помочь, потому что и сам рос без родителей, у двоюродной тётки со стороны матери. Такая у нас с ним сложилась общая судьба: наши родители крепко дружили и часто ездили вместе отдыхать. В одну такую воскресную поездку их и протаранил «Камаз» с левым грузом. Водитель так спешил скрыться, что оставил их, ещё живых, в перевернувшихся и вспыхнувших «Жигулях». Они бы, может, и спаслись, да дверцы все перекосило и заклинило….  

- Понимаешь, Леха, она… ну, как запрограммированная. Вроде Лилька, а вроде и не она. Как будто с головой у неё что-то. И не вспылит никогда, не обидится. А ведь всегда была, как пожар. Ты же психолог у нас, помоги!  

Лилька не огонь, Лилька – тайфун: налетает внезапно, и спасения уже нет. Мы оба были в неё с детства влюблены «до потери пульса»: всегда и везде втроём. Даже в потасовках стояли плечо к плечу все трое, и она –наравне с нами.  

Кстати, знаете, как Андрюха получил свою кличку? Все стычки, в основном, происходили на стройке. Взрослые там предпочитали не ходить, поэтому пацаны с соседней улицы постоянно ходили туда курить и пить пиво. Но это была наша территория, и её было нельзя терять. В одной из драк мне здорово досталось, парень был намного выше, тяжелее и сильнее, он повалил меня на битые кирпичи и уселся сверху. Андрюха, отбиваясь от своего противника, умудрился схватить за волосы моего и вырвал ему изрядный клок. Этот трофей мы повесили на верёвке, как скальп, для устрашения врага, а Андрюха стал Чингачгуком.  

А вот Лилька, наша зазноба Лилька так и осталась Лилькой, как и в детстве. Нашу Лильку время не брало.  

- Когда она пришла ко мне, я думал, что умру, Леха! От счастья, что она пришла ко мне и от горя, что ушла от тебя. Она пришла с сумкой и просто спросила, что я люблю на завтрак.  

Она и ко мне пришла с теми же словами. А свадьбу мы сыграли только через полгода: так захотела Лилька. Я не знаю, почему она выбрала меня, но с Андрюхой у нас был «железный» договор не смешивать мужскую дружбу с «любовями-кровями». Андрюха переживал… нет, не переживал, а мучался. После нашей с Лилькой свадьбы он ни разу не говорил мне ни слова о своих чувствах, старался держаться «вне ситуации», но, если честно, это получалось у него плохо. Лилька, как женщина, вела себя очень корректно. Она дружила. А Андрюхе этого было мало. Вы когда-нибудь смотрели долго в глаза обиженному вами псу? Долго – это одиннадцать лет, длинных – предлинных для Андрюхи и стремительных для меня. А для Лильки…. Она тоже мучалась от жалости к Андрюхе. Мучалась, наверно, сильнее и меня, и его, вместе взятых. Это Лилька нашла нам работу, и мы переехали в научный городок к Тихому океану, на край земли, в страну восходящего солнца по какому-то странному контракту на семь лет. Это она раскопала адресок в Швейцарии, где творил в полулегальной фирме безумный гений. Она придумала подарок. Она, а не ученый фанатик, воплотила свою идею. Я потерял её на три года. Я потерял её, а потом она вернулась. Нет, …они вернулись. То есть, конечно, она… но с собственным отражением. А потом я, но опять же под её, Лилькиным руководством, составил свою часть нашего дикого плана и воплотил его.  

Наш контракт кончался через полгода. Андрюха позвал меня, и Лилька решила, что ему нужно сказать правду. Горькую, как таблетка, но спасительную и для него, и для нас.  

- Лёха, я не спрашивал, что у вас случилось…. Боялся, что …. Да черт его знает, чего я боялся! Понимаешь, ну …вы оба не могли быть неправы! И что ты сейчас без неё….  

- Я с ней, Андрюха! ...Но и ты с ней! Это Лилька, но…. Ты же слышал о клонировании? Лилька ездила в Женеву, на три года, она привезла свой клон,…для тебя, …Лильку 2. Это её копия не только по образу, у неё даже в голове – Лилька. Я тебя уверяю! Как психолог уверяю, не как друг! Я прогонял миллион тестов. Ну, не миллион, так точно больше полусотни. Твоя Лилька точная копия моей! Нет отличий. Даже в мелочах!  

Признаться, я просчитывал, как Лёха примет эту новость, но он впал в такой ступор, что я зашарил по карманам в поисках припасённых на самый крайний случай таблеток. Лёха молчал и молчал, только пялился в стоявшую на столе солонку. Кафе уже закрывалось и я коснулся его плеча, чтобы увести…. А потом он сказал то, что я должен был увидеть с самого начала.  

- Андрюха, а ведь я всё понял! Ты сказал, что моя Лилька точная копия твоей. Значит, она …нет, они обе… они обе любят тебя! И моя, …да, моя Лилька, …она же мучается невыносимо…. Что же вы наделали?  

И НЕТ ОТВЕТА!  

Санек разлил остатки дешевого вина по пластмассовым стаканчикам, вздохнул и грустно сказал:  

- Ну, поплыли!  

- Угу! – согласился Колян.  

Пустую бутылку сунули под куст «на черный день», она тихонько звякнула о свою предшественницу. На этом, собственно, кончался день. Обоим предстояли Возвращение и Встреча.  

Обыкновенное Возвращение Санька состояло из двух частей: подъем на четвертый этаж с размышлениями о бестолковости жизни вообще и топтание у дверей со вздохами о вздорности и беспутности его семейной жизни в частности. Встреча начиналась с «явился, алкоголик несчастный», нескольких шлепков по груди, а потом по спине, нечувствительных из-за габаритов Санька и в силу его всегдашней семейной заторможенности, а кончалась слезами о загубленной жизни с «идиотом, проклятым гадом, вампиром ненасытным», привычным скандальчиком и тарелкой холодного супца в одиночку в неприбранной кухне. В середине, в зависимости от настроения Зинки, могли быть: битье посуды, просто причитания, сборы «к чертовой матери», укладывание «тревожного чемоданчика» и другая «белиберда».  

Колян приходил домой хозяином, изредка сам поколачивал «не всерьез» свою Катюху «для профилактики», хотя был на голову мельче ее, но, выпив хоть сто грамм, заметно добрел, мог опуститься во двор и нарвать «женке» с клумбы пучок флоксов. Так он понимал жизнь, любовь и порядок в доме. Катя только вздыхала при его возвращении, ставила на газ кастрюли, сковородки и чайники и потом молчала укоризненно весь вечер перед стареньким телевизором.  

В этот раз Зинка встретила Санька в дверях без привычных тычков, молча взглянула ему в глаза, так же молча вынесла из комнаты «тревожный чемоданчик», выставила его за порог и коротко выдохнула:  

- Убирайся!  

Санек не понял сначала, с уже почти стащенным ботинком хотел опуститься на табурет, но Зинка выхватила мебелину так резко, что Санек шумно свалился на пол, поставила табурет рядом с чемоданом и добавила:  

- Можешь и табуретку забрать, тебе без нее на ногах не устоять!  

Санек с минуту посидел на полу, соображая, что происходит, наконец до него дошло, что его просто выгоняют из дома, потом к сердцу подступила волна растерянного отчаянья и он как был, в одном ботинке на ноге, с другим в руке неуклюже поднялся и, не понимая до конца, что делает, вышел на лестничную площадку. Дверь звонко щелкнула за ним замком, загремела накидываемая цепочка, зашаркали, удаляясь, Зинкины тапочки.  

Все стихло. Санек вдруг представил, что могут выйти соседи и застать его в таком глупом и обидном положении. Он быстро натянул на босую ногу ботинок, неизвестно зачем сунул табурет подмышку и, задевая торчащими ножками перила, ринулся вниз, во двор.  

Хлопнув входной дверью, Санек остановился. Куда идти, куда спрятаться от позора?  

Ночь Санек провел на детской площадке, сначала сидя на бревенчатом крокодиле под кустом, а когда окна дома почти все погасли – забравшись в крохотный домик и скорчившись на жестком дощатом полу. Табуретом он забаррикадировал вход от любопытных бродяг – дворняжек. Хмель вышибло из головы на первых же минутах его бездомной жизни, и Санек до самой дремоты мечтал о стакане портвейна, чтобы все его неприятности утонули в пьяном угаре. Сны ему снились короткие, все про скандалы и погони, причем убегал всегда он и всегда неудачно, его ловили, и при этом Санек просыпался на несколько секунд, поворачивался на другой бок, и начиналась новая погоня.  

В десятом часу утра из подъезда вышел Колян.  

- Ты уже?! – радостно произнес он.  

- Еще! – буркнул плохо выспавшийся Санек.  

- Чего еще?  

- Того еще! Зинка из дома вытурила! Всю ночь тут живу!  

Колян недоверчиво заулыбался, но улыбка быстро сошла, когда он сообразил, что с Санькиным характером такой карамболь судьбы вполне реален. Конечно, его Катюха никогда не вышибла бы из дома мужа, даже будь это не резковатый Колян, а такой же «тюфяк», как Санек. И любая семейная ссора вообще, по его понятиям, должна была иметь «локальный характер» и заканчиваться непременно в тот же день, когда начиналась. А уж такие крайние меры, как лишение крова и имущества, не допускались ни при каких обстоятельствах.  

- Ты подожди, я сейчас! – выдохнул Колян сквозь поджатые губы и кинулся в Санькин подъезд. Через десяток минут он вернулся с Санькиным чемоданчиком, оставленным тем в расстройстве перед дверью. Шаги его были растерянны.  

- Не открывает, змеюка! Молчит и не открывает! Думает, наверное, что отсидится. Партизанка хренова! Не, как она дальше жить собирается?! Как они все без мужика в доме прожить думают! Ведь это же… – тут Колян замолчал, не находя веских аргументов в поддержку таких необходимых в хозяйстве мужиков, как они с Саньком. Их грошовые заработки, частые увольнения даже из «шарашек» за прогулы и пьянки не давали, оказывается, оснований считаться «кормильцами», а вечно полупьяное домашнее состояние лишало возможности реализовать и свои потенциальные хозяйственные способности. Нет, лампочки они, конечно, вворачивали! Более того, Санек когда – то считался неплохим токарем, а Колян мог починить любое сантехническое оборудование, разбирался практически во всем, что касалось ремонта квартир, начиная от замены крана и кончая наклейкой обоев, да и вся их недолгая, но разнообразная практическая деятельность в «конторах» дала самые неожиданные, хоть и неглубокие познания в профессиях «по железу и дереву». Только познания эти больше служили поддержке алкогольной промышленности, чем семейному бюджету.  

- Так…! Ладно, подожди еще!  

Колян помчался куда – то в соседний двор. Не было его минут двадцать. Санек успел посмотреть, какое «имущество» определила ему Зинка. «Имущества» было не густо: туалетные принадлежности, пара нижнего белья, запасные носки, две донельзя застиранных, но чистых и глаженых рубахи и пакет с ключами, отверткой, пассатижами – всем, чем он потихоньку обзавелся на своих многочисленных «работах». Сверху лежала записка с одной короткой строчкой расставания – напутствия: «Трудись, человеком будешь. Хотя – вряд ли!».  

Пока Санек осмысливал это «…вряд ли!», прибежал Колян, застегнув чемоданчик, он схватил его под мышку, другой рукой подтолкнул Санька и, торопя его что есть силы (габариты, однако!), направил его по тропинке между домами.  

- Ты давай, давай! Быстрее, пока не видит никто! Жить можно! Не шикарно, конечно, но можно жить! Мы там в прошлом году инструмент оставляли на весь день – ни одна лопата не пропала! Не бывает там никто, это я тебе точно говорю! Даже стекло не выбито! И дверь не заперта!  

«Жилье» в соседнем дворе представляло собой отгороженную часть подвала, служило оно раньше, видимо, кладовкой дворника или мастерской. Что – то похожее на деревянный верстак занимало левый дальний угол, в правом валялся огрызок метлы и черенок от лопаты. На «верстаке» лежала замасленная рваная фуфайка. Больше ничего нельзя было рассмотреть, потому что окошко, находящееся над «эшафотом», как сразу окрестил про себя Санек верстак, было заляпано грязью. Электричество, естественно, «не фурычило».  

Еще через полчаса Колян притащил пару лампочек.  

- В подъезде стырил! Ждать пришлось, пока старуха собаку свою выведет! Снял через этаж, чтобы она на обратке ноги не поломала!  

- Ты, Колян, слушай… спасибо тебе! Я не соображаю чего – то сегодня. Ты, это… . Эх, перекусить бы!  

- Во я дурак! Ты же без завтрака! И ужинать не дала стерва твоя? Пять секунд!  

Еще через полчаса он вернулся с батоном и литровым пакетом кефира.  

- Лопай и устраивайся! Я еще раз до Зинки, нельзя же тебе без тряпок! Если опять не откроет – Катюха чего–нибудь соберет!  

- Не ходи! От своей мне не надо ничего, а твоя пусть лучше пока не знает….  

До обеда успели навести порядок: наломали во дворе веток и подмели пол, тем же веником отскоблили грязь со стекла, камнем подколотили отрывающуюся дверную ручку, из двух найденных в верстаке гвоздей соорудили крючок с петлей и с помощью разломанной надвое пряжки примастерили их. Получилось не очень надежно, но ветер был не страшен, а воровать в новых «хоромах» было нечего. Потом Колян сходил домой на обед и принес Саньку с запасом на вечер вареной картошки, хлеба и огурцов, старенький кипятильник, начатую пачку чая, большую эмалированную кружку и двухлитровую бутылку воды, а на ночь – почти новую фуфайку и думку со своего дивана.  

Розетка не работала. Санек аккуратно раскрутил ее, подсоединил отключенные кем – то в целях безопасности провода, поставили чай. Про вино в этот день не вспоминали.  

Ушел Колян в девятом часу. Санек накинул крючок, разложил фуфайку на верстаке, примостил в уголок подушечку и хотел уже прилечь, как вдруг в дверь кто – то дернулся.  

Колян забыл чего? Санек торопливо открыл дверь. Перед ним стоял мальчишка лет восьми.  

- Дяденька, ты кто? Здесь я живу!  

- Как это живешь? Дети дома живут, с мамкой.  

- А у меня мамки нет, в больницу увезли.  

- Ну, с папкой живут!  

- Папка пьяный, подружку знакомую привел. Меня выгнали. Не вернусь к ним больше! – мальчишка вздохнул не по – детски.  

- Да! И давно выгнали?  

- Третий день здесь. Тебя, дяденька, как зовут?  

- Санек…. Дядя Саша! А тебя?  

- Меня мамка Витькой звала, а отец – по – всякому! Бастардом, потом еще как – то. По – матерному больше. А по имени никогда не звал. Не родной он у меня, два года всего.  

Взаправду – то он мне и не отец совсем, мамка отцом называть велела. А он ее побил сильно в ту субботу, а милиционеру сказал, что она в ванной упала. А милиционер поверил, потому что мамка ничего ему не сказала, только плакала.  

Проговорили они еще долго. За полночь уже, устроившись на «эшафоте» на Коляновой фуфайке, Санек заснул тяжелым сном. Витька спал рядом, уткнувшись доверчиво носом в его потную подмышку.  

Утром Санек вышел во двор посмотреть что и как, размяться немного и просто потому, что делать было нечего. На работу он решил больше не ходить, чтобы не попасть под насмешки неизвестно как про все узнающих мужиков. Колян – то, конечно, работал!  

Когда Санек брел, оглядываясь, мимо сидевшей на лавочке старушонки, та вдруг заинтересовалась:  

- Ты не слесарь ли? Второй день жду, за хлебом отойти боюсь, Ефимовну просила.  

- Вообще – то, слесарь… но…  

- Пойдем, пойдем! Вот ведь, ждешь вас, ждешь… а он и не торопится. А где же струмент твой? Опять пол дня бродить будешь?  

Санек от неожиданности пожал плечами и покорно побрел за старушкой, сам не зная, почему.  

Дело было пустяковым по любым слесарным понятиям: Сифон под раковиной от времени забился, вода почти не уходила, вантоз уже помочь не мог. Санек понял все с первого взгляда и, поскольку делать было все – равно нечего, кивнул бабульке, велел не уходить никуда десять минут, быстро дошел до своего подвала, взял ключи, и еще через четверть часа счастливая бабуля уже совала в его грязную ладонь две заботливо расправленные десятки. Санек почему – то засовестился, взял только одну, но согласился попить «чайку с сушечками».  

После чая разговорчивая хозяйка уговорила Санька заглянуть и к Ефимовне, посмотреть кран. Пришлось сходить в магазин за прокладкой: такой мелочи Зинка при сборах чемоданчика не предусмотрела. Копеечная покупка обернулась еще одной десяткой дивидендов.  

На честно заработанные деньги Санек купил белого хлеба, литр кефира на обед и маленькую шоколадку для Витьки. Витька счастливо заулыбался и вместо благодарности сказал:  

- Мне мамка тоже покупала. Давно только. А «этот» никогда не покупал. Только вино себе.  

Пришедший вечером Колян только головой покачал, узнав про Санькину изворотливость, для смеха посоветовал открыть кооператив, удивился, когда Санек отказался от «дозы» портвейна и пообещал достать кой – чего, раз Санек завел свой «бизнес».  

Слух про нового слесаря, который «все умеет, а берет не дорого», разнесся по двору быстро. Помог такой «рекламе» и Витька. В соседнем дворе, проводя время с пацанами, он похвастался, что его дядя Саша – самый добрый, все чинит, что денег у него – завались, шоколаду – завались, а скоро еще больше будет, потому что у него теперь кооператив и бизнес.  

Так прошла неделя. С утра до позднего вечера с небольшими перерывами Санек ходил по близлежащим домам по просьбам пенсионерок, ведя немудреный ремонт: замену прокладок, обтяжку фланцев и тому подобное, честно отказываясь от серьезных работ ввиду «недостатка инструмента». Заработанное тратил на еду, инструмент, материалы и сладости для Витьки. Вставили замок в дверь. Копить он не умел, да и не настолько много через него проходило денег. Сотня – другая, правда, за день появлялись, но уже к ночи от них оставался только самый минимум, «страховой запас». Выпивки не хотелось. То ли из – за добровольно принятой ответственности за Витьку, то ли из–за жизненной перемены.  

Витька, осознавая важность происходящих в его жизни перемен, написал на двери подвальчика коряво «КАПИРАТИВДЯДЕСАНИ». Не известно, кто как, но вездесущие старушки понимали это название правильно. Через неделю к «дяде Сане» тянулись пенсионеры всех соседних дворов. Работы прибавилось, но зато Санек прикупил им с Витькой кое-какие вещички, самое необходимое, конечно, и далеко не самое шикарное, но обжились. Ежедневно навещавший «бобылей» Колян называл их «миллионщиками», «купцами», чем Витька несказанно гордился, и «недорезанными буржуями, огрызками истории», что Витьке нравилось меньше. Колян без Саньковой компании тоже ходил «сухой», помогал чем мог, посмеивался, что история делалась язвенниками и трезвенниками, в общем, проявлял себя настоящим другом.  

Первый звоночек прозвенел на второй неделе. Вечерком Санек сидел на лавочке с газетой, когда к нему «крутой» походочкой подошли двое взрослых пацанов: один лет шестнадцати, другой года на два старше. Старший прочитал надпись на дверях, осмотрел уважительно крупную фигуру Санька и с легкой наглецой спросил:  

- Ты, что ли, дядя Саня?  

- Я! Заказ принесли? Говорите, ребята, не стесняйтесь!  

- Ага, заказ! Про Макса слышал?  

- Про Маркса слышал, про Макса – не приходилось!  

- Макс этот район держит! Все платят! С тебя «кусок» в месяц, Макс велел передать! Пока разворачиваешься. Другие платят больше. Платить в конце месяца. Приду я или он.  

Пацаны были «несерьезные», Санек определил это по интонации, по несколько рисованной «крутизне» и главное – по бегающим глазам младшего. Платить он, конечно, не собирался. С чего бы это? Подумаешь, бизнес?! Но «зарубочку» себе сделал, купил Витьке дешевенькие часы и велел возвращаться ровно к восьми вечера, когда приходил «домой» сам.  

Еще через неделю, как раз тридцатого, Санек, вернувшись чуть позднее обычного, застал Витьку насупившимся, обиженным.  

- Тебя пока не было, дядя Коля приходил, еще взрослые ребята. Они дядю Колю «полудурком» назвали, сказали, что голову открутят, а тебя все нет и нет!  

Санек стал успокаивать Витьку: сказал, что ребята шутят, что голова у дяди Коли не откручивается, а вынимается вместе с животом из рук и ног, что запасных у него – пруд пруди. Витька засмеялся, когда представил дядю Колю в виде ломаной игрушки, на этом его тоска улетучилась. А Санек встревожился. За себя – то он не боялся, просто не верилось, что такие сопляки могут принести серьезные проблемы. Но вот Витьку напугать могли.  

А Колян принял инцидент всерьез. Сообразил что это не первый «наезд», как-то очень уж с середины начался «разговор». И еще Колян решил, что такой «тюфяк», как Санек, не защитит ни себя, ни ребенка. Поэтому назавтра, к моменту обещанного прихода «рэкета» он уже подходил к подвальчику со спрятанным под полой пиджака обрезком полудюймовой трубы. Отсутствие «хозяев» подвальчика показалось ему удачным стечением обстоятельств, благо ключ у него был.  

«Городской Зорро», каким Коляну представлялась его теперешняя роль, успел выкурить пару папиросин, когда явилась вчерашняя компания. Они вкатились в подвальчик по – хозяйски, впятером. Самый старший, на вид лет двадцати трех – двадцати пяти, с наколками на предплечьях, явно был за главного.  

- Ну что, дядя, надумал платить? – спросил он грубо, перекатывая во рту жвачку.  

- А как же! Сейчас заплачу!  

Колян взял в руку свое «оружие».  

- Заплачу по полной мерке! Если не вымететесь сейчас же – бошки раскрою!  

Старший коротко выдохнул:  

- Шуруп!  

Из – за его спины выдвинулся паренек спортивного вида.  

- Что, Макс, мочить или уродовать?  

Парень брал на испуг. Колян прикинул, как Шуруп может ударить, решил, что если что – двинет трубой тому по руке, а дальше – уж как выйдет. Парни обступили Коляна с Шурупом. Но Шуруп сделал совсем не то, что ожидал от него Колян. Удар был подлым: ногой в промежность. Колян успел, правда махнуть трубой, но не попал почему – то, а сам согнулся от невыносимой боли. Следующий удар, тоже ногой, пришелся в аккурат по голове. Из рассеченной скулы закапала кровь, но Колян уже не чувствовал боли. Он свалился на бетонный пол без сознания, и юнцы жестоко стали добивать его ногами.  

В этот – то момент и ворвался Санек. Витька, увидевший подходящую к дому «банду», кинулся искать дядю Сашу и наткнулся на него почти сразу, когда тот выходил из подъезда с разводным ключом, с пакетом пирожков для Витьки от «клиентки», как называл «бизнесмен» своих старушек.  

Санек понял все сразу. Сунул пакет Витьке и крикнул уже на ходу:  

- Пожуй! За мной не ходи! Я быстро!  

Санек помчался на помощь другу, а Витька, решив, что с таким количеством «бандитов» вдвоем справиться совсем невозможно, кинулся искать помощи. Увидев первую же тетку, он подбежал к ней и сбивчиво стал умолять сделать что – нибудь, а то «бандиты всех убьют»!  

После яркого света Санек сначала не увидел в подвале ничего, поэтому прикрыл за собой дверь и перехватил ключ в правую руку. Макс первым из компании оценил габариты и возможную силу подоспевшей к жертве подмоги и попытался прорваться мимо Санька, пока тот еще не врубился в ситуацию, но Санек, решив, что на него нападают, полоснул ключом наугад и попал противнику по шее. Голова Макса дернулась к плечу, ноги подогнулись, и он мягкой куклой растянулся у порога. И тут Санек, увидев, наконец, что они сделали с Коляном, внезапно рассвирепел, как никогда в жизни, и, сжав в ниточку губы и раздув ноздри, ворча диким зверем пошел на сразу замерших юнцов.  

Дальше он не помнил уже ничего конкретного. Кто – то, как ему казалось, лез на него, кого – то он бил по головам, рукам и чему попало ставшим скользким от крови ключом, а когда тот выскользнул из руки – просто поднимал казавшиеся ему невесомыми тела и швырял их на пол, колотил об стены, расчищая место вокруг себя, пробиваясь к Коляну, калеча и убивая в исступлении берсерка.  

Через четверть часа прибыл вызванный теткой наряд милиции. На полу подвальчика в луже натекшей крови сидел Санек и, раскачиваясь, баюкал на коленях холодеющее тело Коляна. По всему полу в самых нелепых, совсем не киношных позах лежали еще пять тел, как будто побывавших в шестернях огромного, страшного механизма.  

Страшно закричал высунувшийся из – за милицейских спин Витька….