Западня. 

Какой-то странный день сегодня, всё валится с рук. Утром поругался с женой, на работе- с шефом, несколько минут назад меня чуть не сбила машина на дороге. Видите ли, я переходил в не положенном для этого месте. Успел отскочить. И почему все ополчились на меня? Из-за того, что я выпил с самого утра? Ну и что: раз в год я себе разрешаю такую вольность. И многие знают об этой моей слабости, но предпочитают каждый год заново ополчаться на меня.  

Иду я с работы, настроение паршивое. Домой идти неохота. Вдруг жена снова орать будет? Решил пройтись окольным путём через парк, может нервы немного успокоятся. У входа в парк купил бутылку пива, даже и не помню, тёмного или светлого, и медленным шагом побрёл по аллее парка. На улице уже давно стемнело. Только лунный свет и редкие лампы освещали мне дорогу. Вокруг никого нет. Может это и к лучшему. Я не боюсь одиночества. Только немного пошатывает из стороны в сторону. И под ногами вода в лужах хлюпает. 

Немного пройдясь, я понял, что домой дойти не успею. Надо сходить по маленькому. Как человек интилигентный, я осмотрелся, но вокруг вроде никого не видно. Два высших образования давали о себе знать постоянно. Место я выбрал подальше от дороги, поглубже в кустах.  

Несколько раз какие-то ветки били меня по лицу, но я их не замечал, нужда была сильнее. Наконец, у какого-то дерева я остановился, отложил бутылку на пень и стал делать своё дело. Все особи мужского пола ходят по маленькому то ли у столба, то ли у какого-нибудь дерева: что собаки, что люди. Эйфория. Неожиданно меня напугал мужской голос. 

-Эй, мужик, ты что делаешь?- противный голос слышался справа, в нескольких метрах от меня. От неожиданности, я дёрнулся и струя мочи попала на мои брюки. Я выругался, в уме, конечно. Но продолжил дело по маленькому. Надо было доделать дело до конца. 

-Я не понял! Ты что, глухой?- противный голос снова послышался с правой стороны. 

Я посмотрел в ту сторону, но не прямо на голос, а немного вскользь. Какая-то тень двигалась в мою сторону. Чтобы хоть немного смягчить гнев незнакомца, решаюсь успокоить его. 

-Вы меня простите за небольшую бестактность. Я тут нагадил,- наконец жидкость перестала выходить из меня и я отошёл от дерева,- но обещаю, что всё уберу. Вы только в милицию не заявляйте! 

-Ты что, дурак?! Деньги давай! 

-Я дурак?- от нахлынувших на меня чувств я взялся обеими руками за голову,- наверное, вы правы. Сегодня меня уже несколько раз называли дураком. Сегодня, вообще, неудачный день.  

-Зато завтра будет день прекрасный. Деньги давай, дубина. А то на удобрения порежу,- в слабом лунном свету блеснуло лезвие небольшого ножа. 

Немного пошатываясь, я ухватился за какой-то куст.  

-Уже скоро двенадцать. Ух, накликаешь ты на меня… 

Незнакомец пнул бутылку с пивом, она полетела и упала где-то в кустах. 

-Ты что делаешь, гад? 

-Деньги давай, а то убью! 

-Хочешь деньги взять, бери, но смерти я не боюсь. А поэтому, я тебе их не дам. 

-Ты что, псих? Я же тебя убью! 

-Это лучше, чем дома жена будет пилить , на работе выговор с занесением имею. 

Мужчина понемногу обходит меня слева, постепенно приближаясь. Я всё ещё стою у куста. Внезапно он делает выпад и бьёт меня в живот рукой с ножом. Удар был очень сильный, но я выдержал. Видя, что я не корчусь от боли, бандит оторопел. Схватив руку, я завернул её за спину. Нож упал. Не отпуская бандита, бью его со всего маху ногой в живот. Тот согнулся пополам и упал на землю. В кармане брюк нахожу пару наручников, заковываю ими за спиной руки бандита и только тогда позволяю себе немного расслабиться.  

Из внутреннего кармана куртки достаю портативную радиостанцию и передаю, что всё нормально, операция завершена. Пока милиция съезжалась к месту задержания, бандит пришёл в себя.  

-Как это ты жив?- тихим голосом спросил нападавший. 

-Мы знали, что ты всегда ходишь с ножом и бьёшь без предупреждения. И поэтому я одел это,- расстегнувши порванную куртку и рубашку, я показал бандиту бронежилет синего цвета. 

-Ах, ты! Обманул таки.  

Небольшая пауза. 

-Значит вот какой ты какой, лесной маньяк? Совсем даже не страшный. Щупленький какой-то. Что же с тобой делать? Испортил костюм и куртку…- я со всей силы пнул бандита. 

Гляжу на часы на правой руке. Начало первого. 

-Знаешь ты, мразь. В одном ты прав. Уже начало нового дня и оно мне сулит много хорошего. 

Тут и милиция подъехала. 

Три желания. Глава 3. 

С момента моего появления в Раю прошло некоторое время: может быть месяцы, а может быть и годы в земном исчислении, кто его знает? Всё это время я весь был в учёбе. Годы безбожной, а потом и аморальной жизни давали о себе знать тяжёлым чувством вины. У меня были жена, дочь, хорошая работа, друзья, но это всё я потерял за короткий срок из-за любви к алкоголю. Моя слабость была в том, что я думал, что я сильный. Что смогу бросить пить, когда захочу. Но реальность оказалась куда агрессивнее. Я попал в болото из которого уже не сумел выбраться.  

Имея за душой такую тяжёлую ношу, я с удвоенной силой стал учиться на Ангела, чтобы в дальнейшем искупить все свои грехи. 

Учёба- это конечно не лёгкое дело в моём-то возрасте и в таком запущенном состоянии, но вера в Бога, желание измениться в лучшую сторону придали мне такую силу, что я бы мог свернуть горы. К концу учёбы я изменился. Я стал другим. 

Последним испытанием в учёбе была сдача экзамена «Три желания». Пройдя это испытание, ты переходишь из человеческого существа в существо небесное. Выше человеческого на порядок. 

Мой переход на Землю был весьма коротким по времени, но очень неприятным. Меня сильно укачало, и вдобавок я чуть было не умер от страха высоты, пока падал на грешную землю. Всю жизнь мучаюсь от Плохово вестибулярного аппарата. 

Как и положено на экзамене, одет я был в стандартный деловой костюм мышинного цвета, белую рубашку и ботинки тёмного цвета. Почему в Раю для Ангелов выдают форму такого цвета не очень понятно. Наверное, экономят на дорогих материалах и цветовых гаммах. Вид у меня- как у начинающего коммивояжёра, которому надо хоть что-то кому-то продать. 

Я знал куда попаду, потому что сам выбирал место. Это был город Винница. Мне приходилось много раз там бывать, хотя жил в другом городе-Ужгород. 

Дело было заполночь. Придя в себя, я осознал, что нахожусь на проезжей части, а вокруг, объезжая меня и противно гудя, ехали машины. Одна из таких машин, ослепив меня, ударила сильно бампером и я полетел на тротуар. Пока я приходил в себя, хозяин выскочил из машины и схватив меня за грудки, стал требовать компенсацию за разбитую фару и помятое крыло. Признаюсь честно: от страха я даже забыл зачем здесь нахожусь. Передомной стоял мужчина в спортивном костюме свирепого вида. Он был выше меня на голову, а одежда так и трещала от объёма накачанных мышц. 

Со второй или третьей минуты, когда страх понемногу стал уходить, я наконец стал осознавать смысл слов: 

-Ну мужик, ты попал! Теперь всю жизнь будешь на меня батрачить, пока не расплатишься за машину! 

Простому обывателю, на моём месте, было бы очень не сладко, но в том то и дело, что я непростой человек. Я Ангел. Я небесный человек. 

Позиция спортсмена была мне только на руку. Всё ещё находясь в подвешенном состоянии и ссуча ногами по воздуху, я вымолвил: 

-Вы хотите, чтобы я отремонтировал вашу машину?- как учили в школе, во время работы с клиентом нельзя выражать отрицательных эмоций. Да и других эмоций лучше не выражать. Надо сдерживаться. А на экзамене, за это, могут снять лишний был. 

-Я хочу?! Не-ет, ты меня не понял, папаша! Я требую, чтобы ты отремонтировал мою машину! Запомни, я не прошу, я требую! 

Не особенно вникая в детали, я произнёс: 

-Да будет так!- И щёлкнул пальцами левой руки. 

Через мгновение, на месте старого, грязного и потрёпанного «Мерседеса» стоял совсем новый автомобиль, копия старого. От удивления, спортсмен отпустил меня и стал осматривать машину. 

-Ты как это сделал, старик? 

-Это моя профессия. 

-Какая ещё профессия? Ты что- колдун? 

-Колдун? Тьфу ты,- я сплюнул на асфальт,- не дай бог. 

-Тогда как ты это нахимичил?- весь вид спортсмена выражал удивление и алчность. 

-Я не простой человек, я Ангел. Что это значит? 

-Ангел? 

-Я прилетел, чтобы выполнить три ваших желания. 

-А почему именно я? И сколько мне будет это стоить? 

-Вы первый, кто обратился ко мне с желанием. За это я выполню три ваших желания бесплатно. 

-Ты это серьёзно, старик, про желания-то? 

-Серьёзней не бывает. 

Спортсмен задумался. 

-Э-эй, старик! Мы так не договаривались. 

-В чём дело? 

-Где мои документы на машину, где мой паспорт? Они у меня в бардачке были!- спортсмен был в возмущении. 

У меня ёкнуло сердце. Это был маленький, но неприятный прокол. За него тоже могли снять бал на экзамене. 

-Документы?- по правилам экзамена, я наделялся тремя основными и одним дополнительным желанием. Дополнительное- предназначалось для исправления ошибки, но только одной ошибки,- сейчас всё исправлю. Через секунду возле нового «Мерседеса», стоял старенький. 

-Можете взять свои документы. 

Но тут заупрямился спортсмен. 

-Мне нужны эти две машины,- «ну и наглец же этот человек»- подумал я. 

-Извините, товарищ,- я стараюсь, чтобы в моём голосе была только любезность,- но по правилам, клиенту нельзя оставлять старое имущество. 

-А куда оно девается? 

-На Небо. 

-На свалку. 

Наконец, сняв себя бремя первого желания, я говорю спортсмену, чтобы он загадывал второе. 

-А ты не спеши, старик. Дай подумать. Кстати, как тебя звать?  

-Иван Степанович. 

-А меня Сёма. 

-Сёма? 

-Просто Сёма. 

Мы ехали на новом «Мерседесе» Сёмы. 

-А ты что умеешь, Степаныч? На чём специализируешься? 

-У меня универсальная специализация. Я умею всё. 

-Всё- значит ничего! 

-Это не так… 

-Да ладно, Степаныч, не напрягайся. Шучу я. Вот тебе второе задание: мне нужно, чтобы моя фирма получила заказ на продажу крупной партии вертолётов. 

-Это ваше второе желание, Сёма? 

-Да. 

-Да будет так!- и я щёлкнул пальцами левой руки. В принципе, пальцами какой руки щёлкать, не играет роли, но так как я левша, то понятно, что левой рукой мне легче работать. 

Прошло несколько секунд, минута. Ничего не происходит. Сёма стал нетерпеливо стучать пальцами по рулю. 

-Эй, Степаныч, в чём дело? Почему ничего не происходит? 

-Подождите, Сёма,- сказал я, а сам подумал, что может не правильно провёл процедуру заклинания. Может её повторить? Хотя за это тоже снимут с меня бал на экзамене. 

-Я тебе доверился, а ты…-, но тут слова Сёмы прервал мобильный телефон. Он включил громкую связь. 

-Да. 

-Семён Иванович Сенчин? 

-Да. А кто это? 

-Это вас беспокоят из Минобороны. Извините, что так поздно. Вы не могли бы зайти к нам на днях? 

-А по какому, собственно вопросу? 

-Мы бы хотели свами заключить контракт на поставку двадцати вертолётов Ми-8. 

Услышав эти слова, Семён Иванович ударил по тормозам и «Мерседес» с визгом остановился посреди дороги. Только чудом, ехавшие за нами машины, сумели объехать нас. Через несколько секунд мы снова поехали. 

-Семён Иванович, вы слышите меня? 

-Да, да, я вас слышу. 

-Ну как, вы сможете подойти на днях? 

-Конечно, я подойду послезавтра. 

На этом разговор закончился. 

-Как ты это сумел, Степаныч? Я уже несколько лет продаю вертолёты, но больше двух-трёх никто не покупал. А ты за минуту двадцать штук сумел продать. 

-Места надо знать,- пошутил я. 

На несколько минут в шикарном салоне машины установилась тишина. Каждый думал о своём: я- о том, чтобы клиент побыстрее загадал своё третье желание, а Семён Иванович всё вёл машину да поглядывал на меня. Жаль, что на втором курсе обучения, я отказался от предмета «телепатия». Сейчас бы сидел и читал тайные мысли клиента. 

-Значит, как я понимаю, у меня в запасе ещё одно, третье желание? 

-Верно. Так что загадывайте его, Семён Иванович. 

-Но мне ведь не надо загадывать сразу же следующее желание, у меня ведь есть времяподумать?- а этот Сёма был отнюдь не глуп, как мне показалось, да и хитёр он, как лиса,- и сколько у меня есть времени? 

-По правилам, у вас есть время загадать желание пока вы живёте. 

-То есть я могу повременить со своим третьим желанием на годы и даже на десятилетия? 

-Да,- ответил я кисло. Мне не хотелось всю оставшуюся жизнь бегать за этим «спортсменом», пока он не загадает последнее желание. Я не боялся умереть, но прозябать долгие годы на Земле было бы тяжело, особенно после жизни на Небе. 

Внезапно мои плохие мысли были прерваны диким визгом тормозов и сильным ударом. Оказалось, наша машина протаранила на перекрёстке другую, более меньших размеров. Мы с трудом вылезли из «Мерседеса». Кажется, не пострадали. Только сотрясения мозга. А вот в «Жигулях», которые мы протаранили, водитель не двигался, а на пассажирском сиденьи находилась девушка. Она была вся в крови, звала на помощь. Дверь не открывалась, видимо заклинило. В эту секунду из под капота повалил дым, показались языки пламени. Девушка в истерике билась в салоне искорёженной машины. Она кричала и звала на помощь, надрывая голос. Вокруг бегало множество людей: одни старали помочь девушке открыть дверь, другие- с помощью автомобильных огнетушителей тушили огонь в двигателе, но всё безрезультатно. Через несколько минут подъехали машины пожарных и спасателей. И тут машина взорвалась, видимо сдетонировал бензобак. Огонь полностью объял машину. Всех, кто стоял вокруг машины, отбросило назад. А из машины больше не доносились крики о помощи. 

Сёма сидел у обочины дороги и держался за голову. Як нему обратился, но он ничего не соображал. Надо было что-то делать. Вернее, в начале что-то решить, а уже потто делать. Но в правилах проведения экзамена строго-настрого указано, что выполнять желания возможно только по желанию клиента, а он сейчас в невменяемом состоянии. 

Наконец, пожарные расчёты потушили машину с помощью пены, а спасатели вытащили тела из неё. У меня ёкнуло сердце, когда я увидел искалеченные и обгоревшие тела девушки м парня. Это были молодые и красивые люди до тридцати лет. А девушка, к тому же, была беременна. Три жизни! Три человека! Ужас! Без слёз на такое смотреть нельзя. Слёзы тяжелы, но они очищают. Я плакал. 

У меня помутилось в голове и чтобы не упасть я оперелся на багажник какой-то машины. Надо что-то делать, но что я могу сделать? Надо сначала решиться. По правилам обучения, если использовать желания в корыстных целях, без желания клиента, то меня могут выгнать из Рая в Ад. 

Я посмотрел на Сёму. Он всё также сидел держась за голову и что-то бормотал. Как бы не было наказание, если моё желание пойдёт на пользу другим, я его исполню. Я ведь тоже ехал в той машине.  

-Пусть все будут живы,- произнёс я желание и щёлкнул пальцами и через мгновение картина вокруг меня резко изменилась. Я стоял на том же перекрёстке. Вокруг проезжали редкие машины. Вот показались знакомые «Жигули». Как только они подъехали к перекрёстку, из-за тёмного поворота выскочил большой блестящий «Мерседес». Казалось вот-вот и случится беда, но в последний момент водитель иномарки сумел затормозить и вывернуть руль в сторону. «Жигули» проехали дальше в целости и сохранности. В «Мерседесе» водитель видимо не сразу пришёл в себя и только потом поехал дальше. 

Некоторое время спустя в Раю шёл разбор исполнения экзамена «Три желания». Меня сильно поругали за отход от правил исполнения желаний. «Если каждый ученик будет отходить от канонов и правил, то что останется?»  

Последнее слово взяла Бог – Мария Ивановна. 

- Дорогой Иван Степанович, изучив все документы, я вынуждена согласиться с тем, что было сказано передо мной. Вы совершили множество ошибок при исполнении желаний, но самую большую ошибку вы совершили, когда отошли от правил, но т.к. вы совершили ее во имя любви, во благо других людей, я выражаю вам свою именную благодарность и вам положено за это вознаграждение. Напоследок хочется сказать о хорошем. Вы проявили самостоятельность в выборе желания. В нашем мире, где все живут по правилам и указаниям – это редкий дар. А по сему, силой, данной мне как Богу, я перевожу вас на уровень выше.  

- Но разве не мы Боги? Разве наш мир не создает все вокруг? И разве Вы не являетесь верховным Богом всех и вся? – удивленно спросил я. 

– Мы есть всего лишь отражение света, а Боги кто? Нам не дано познать. 

- И где же ты был? 

- Мистер «всезнайка» хочет все знать? 

- Я думаю, что тебе не стоит ничего от меня скрывать. 

- Да я и не скрываю. Ты вообще когда-нибудь слышал о личном пространстве? Я же не докапываюсь до тебя с вопросами – где ты был? 

- А ты спроси. Я тебе все расскажу. Вчера, к примеру, подбирал цвета для новой темы... 

- Ясно. Кстати, ты на себя в зеркало давно смотрел? Так давно уже никто не одевается! 

- Да фигня это все! Ты лучше материалы зацени! Горы будут... 

- Э-э-э... где-то я уже это видел. Ладно, мне сейчас некогда... 

- Ты даже не посмотришь??? 

- Ну, я посмотрел. 

- И куда же ты собрался? 

- По делам. 

- По каким делам? 

- Ты думаешь, что дела только у тебя бывают? 

- Расскажи мне, куда ты идешь и чем ты собираешься заняться? 

- (подернув от нетерпения плечами) Не считаю необходимым отчитываться перед тобой. 

- Ты что-то от меня скрываешь?! 

- Понимаешь ли... Иногда мне хочется побыть в одиночестве, отдохнуть от всяких забот, просто ни о чем не думать... (представляет жаркую баньку с девушками) 

- Ты бы хоть иногда проявлял интерес к тому, что я делаю. 

- А что новенького ты сделал за последние несколько тысяч лет? Эти твои заветы «да убоится жена мужа своего» – уже давно не актуальны! Женщина прекрасна, когда она раскрывается в сексе! 

- Что?! 

- Дададада! Ты в курсе, что люди изобрели презерватив? Для безопасного секса, между прочим! Темы подобрать не можешь? А ты видел новое изящное дамское белье? Ах эти рюшечки, кружавчики... сколько сокровенных мыслей бродит от одного взгляда на эту чудо-материю. Чистое вдохновение! 

- Хм... может ты и прав. 

- Ты пока думай, а я пошел. 

- Так ты мне не поможешь? 

- Нет, у меня встреча назначена. 

- Но ты мне нужен. 

- Один очень мудрый философ из Гоморры мне давеча сказал... 

- Так вот где ты время проводишь?! 

- Кстати, очень продвинутые города в плане цивилизации. Это про них я тебе рассказывал. Содом и Гоморра. А какие там женщины! 

- Ты никуда не пойдешь! 

- Это почему ты так уверен? Иду куда хочу. Я не твоя собственность. 

- Не поворачивайся ко мне спиной!!! 

- Отстань. 

Хрясь! И нет Содома, и нет Гоморры. Сатана, кусая губы от досады : 

- Ты типа чего-то мне доказал? – "облом с банькой" 

- Ну и сволочь же ты! 

- (издевательским тоном)Прогресс на лицо. В прошлый раз Всемирный Потоп устроил. 

Спустя несколько тысяч лет. 

- А-ха-ха, ты прикинь, они меня в Жука типируют! 

- Опять ты со своей соционикой. Лженаука. 

- Это ж прикольно! Ну я там до одной докопался, так качественно провоцировал. Она в полной уверенности, что владеет моим мозгом! Но мы то знаем, чья игра! 

- Чего тебя так привлекает-то в этой психологии? 

- Вот мы с тобой постоянно ссоримся. А почему? Сам задумывался? 

- Мутишь слишком часто. 

- Ты хочешь об этом поговорить? 

- Даже не думай применять на мне свои психологические приемчики! 

- (очаровательно улыбаясь) В соционике очень много интересных мыслей. 

- Секта, млин. 

- (помятуя о Содоме и Гоморре) Ты прав, я же развлекаюсь! Все это от балды. Недавно набрел на замечательную галерею сюрреализма! (монашки в сауне – такой сюр!). Вот глянь, Сальвадор Дали, тебе понравится. 

- Здорово! Где ты всегда такие вещи интересные находишь? 

- Врожденное любопытство. 

- Замечательно! Одевайся, идем на каток. 

- Я не умею, ты же знаешь... 

- За несколько тысяч лет мог бы и научиться. 

- Ну, ты иди, а я тут посижу... 

- Ну уж нет! Опять в соционику полезешь. Собирайся и без фокусов, заодно и отдохнешь от всей этой дряни. 

- Ыыыыы (потягиваясь). 

- Кстати, я там тему выбрал для нового мира. Глянь. 

- Что-то знакомое... Зеленая травка, синее небо. А другие варианты не рассматривал? 

- Да там много тем, ты полистай. Черное с красным я не люблю. Здесь что-то слишком кричаще. Да и набросано как-то неразумно. Вот эта вроде и ничего, но мне не понравилось, потому что мало дополнительных вариантов можно вставить. А я же обязательно захочу что-нибудь добавить. 

- А может немного фиолетового ужаса и вопящего оранжевого? – покосившись на блаженно разглядывающее зеленую травку лицо Бога,-Ладно, сойдет. Ты любишь все такое непосредственно милое. 

- Я тебя соадмином сделал. Ты мне поможешь с новыми модулями разобраться? 

- Ух ты! И галочки с допуском все проставил? 

- Да, полные права. 

- Класс! А почему Имя сменить нельзя? 

- И незачем Имя менять. Что за блажь такая? 

- (помятуя о Содоме и Гоморре) Ладно, пофиг. А с чем сложности-то? 

- Да вот прикрутил несколько параллельных миров, синхронизировать не получилось. 

- Ща разберемся... Я там свой модуль небольшой прикручу, не возражаешь? Давно хотел что-нибудь СВОЕ. Свой мир. 

- Конечно! Я даже систему бэкапов настроил, так что смело экспериментируй. Можешь даже воплотить идеальное соционическое общество. 

- Не-е-е, идеальность скучна! 

Три желания. 

Глава 2. 

31 декабря, за несколько часов до Нового Года, я всё ещё не знал, где буду отмечать праздник. Можно было остаться в своём домике. Плюс этого варианта заключался в том, что домик был построен на трубе отопления, и поэтому в любую погоду в нём было жарко. А можно было направиться в другой район: там постоянно живёт несколько человек в деревянном доме, предназначенном под снос. В доме, конечно, холоднее, но зато не так скучно. Минусом этого варианта было отсутствие алкоголя, а без него туда меня не пустят. 

Пока я думал, что делать, за дверью послышался зычный голос: 

-Эй, хозяин, отворяй,- это был мой давний знакомый Гена. 

Он принёс пару бутылок самогона и немного еды. Алкоголь и еда помогли скоротать длинный вечер, который весело перетёк в утро следующего, уж не помню какого по календарю, года. И я впал в беспамятство, а может- потерял сознание, но всё-таки, наверное, просто заснул. Организм не выдержал. 

Следующее, что я помню, когда проснулся- это сильная жара и солнце. Место, где я находился было очень странным. Я стоял на верхушке большого бархана посреди пустыни. Хоть меня и сильно мутило, болела голова, а больше всего хотелось пить, мне стало понятно, что со мной что-то не так. Как я попал из холодной снежной России, в самое пекло неизвестно какой пустыни? Даже после сильной попойки или наркотиков у меня не было столь реальной галлюцинации. Но как верно заметил кто-то: у человека всегда бывает что-то впервые. Наверное, я уж перебрал с самогоном в прошлую ночь. 

Оглянувшись по сторонам, я увидел вдали длинную очередь. Приблизившись поближе, заметил, что люди идут в очереди друг за другом. Обратившись к последнему, а это был седовласый и бледный мужчина лет семидесяти, спросил, кто все эти люди и куда они идут. Но в ответ мужчина сказал несколько слов на непонятном мне языке, тяжело вздохнул и снова понуро побрёл в очереди.  

Решив, что идти в очереди будет довольно глупо, но оставаться здесь, в пустыне, будет глупо вдвойне, побрёл за седым стариком. Человек я не очень любопытный, и в данной, довольно таки странной, ситуации решил второй раз не переспрашивать. Не буду в глазах окружающих людей выглядеть идиотом. Лучше сам, пусть и попозже, дойду до истины. 

Ох и тяжело мне было идти. Каждый шаг давался с большим и нечеловеческим усилием. Страдал я от головной боли, алкогольного отравления. А через какое-то время дало о себе знать и обезвоживание.  

Пока шёл, несколько раз спотыкался и падал. После очередного падения встать сил у меня уже не оставалось и я заорал, прося о помощи седого старика. Но он только обернулся и снова пошёл вперёд. Как ни странно на лице старика не было никакого страдания. Его лицо выражало хоть и счастливую, но усталость. Меня сильно задело то, что такой старый человек так легко переносит большие нагрузки, а я, вдвое младше его, даже на четвереньках ползти не имею сил. И собрав свою последнюю гордость, сильно скрипя зубами от попавшего в рот песка, встал и побрёл за стариком. 

На закате дня мы подошли к какому-то очень красивому городу, который светился необыкновенными огнями. Его белоснежные стены и архитектура были так красивы на фоне заходящего солнца, что тот город где я прожил всю свою сознательную жизнь, ни в какое сравнение не годится. Больше я ничего не сумел запомнить, потому что от усталости ничего не соображал. Какие-то люди нас отмыли, накормили и уложили спать. 

Спал я в ту ночь крепко и долго. Первый раз за много лет не видел кошмаров. Только спал. 

Проснувшись и наскоро одевшись в ту одежду, что лежала у изголовья моей кровати, а это было что-то наподобие спортивного костюма или пижамы светлого цвета и лёгкая обувь на шнурках, решил всё-таки понять где я нахожусь, куда я попал. Мне стало не по себе от мысли, что я попал в руки какой-то секты. Таких как я, людей без жилья и родственников, легко можно заманить куда-нибудь, и совершать над ними опыты. От этой мысли стало муторно, но я решил не впадать в отчаяние, а разузнать, что тут всё-таки происходит. 

Из огромной полуосвещённой спальни я попал в коридор полностью белого цвета. Все стены потолок и пол были ярко белыми, как будто их только покрасили. Странное место. Наверное, больница. Коридор шёл вправо и влево. Никаких табличек, помогающих найти нужное направление, нет.  

Немного погадав, решил идти влево. Странный коридор. Иду, иду вот уже несколько минут, а он всё идёт прямо и прямо, никуда не сворачивая. Он что, бесконечный? А самое главное- пока шёл ни одной двери не увидел. Это, наверное, не коридор, а пещера. Тогда, получается, что мы под землёй? Да ну, не может быть.  

Наконец, вдалеке, я заметил тёмную дверь слевой стороны. Никакой надписи на ней не было. Постучал, но ответа не услышал. Захожу. За единственным столом сидел молодой человек. Почему-то он мне показался знакомым, но где познакомились, вспомнить не мог.  

Увидев меня, молодой человек немного удивился, но потом пригласил меня присесть на стул. 

-Иван Степанович, как же так, какими судьбами? Вы меня не помните? Я Ангел. Вы ещё задавали мне три желания. 

-Ах да, помню, Ангел. 

-Теперь уже не ангел, а Архангел. И зовут меня Михаил Гаврилович.  

-Повысили?- поинтересовался я. 

-Ценят… У вас ко мне вопросы? 

-Куда это я попал? Что это за место? И коридоры странные, без конца и края. 

-Иван Степанович, вы, попали в Рай. 

-Это что, гостиница так называется? А может это санаторий или больница? 

-Вы на земле умерли… 

-Как я умер?- не понял я,- я вот он здесь. Я в полном здравии и сознании! 

-Это место называется Рай. И если вы сюда попали, то значит умерли у себя на земле. 

-Вы хотите сказать, что я попал на небо? 

-Да. Вы шли сюда через пустыню? 

-Верно. 

-Пустыня- это чистилище. Проходя через неё, через тяжелейшие муки, вы, очищаетесь. 

-Значит, я больше не попаду на землю? 

-Да, Иван Степанович. Это невозможно. 

-А если я хочу попрощаться? 

-С кем это? 

-Ну… Ну-у, хотя бы с дочерью. 

-Это совершенно нереально.- Архангел покачал головой. 

-По старой дружбе помоги мне. Ну хотя бы подскажи, кто мне может помочь? 

-Этот вопрос в компетенции Бога. Только Бог может решить, давать разрешение или нет.  

Архангел подробно описал мне как пройти к Богу и пожелал счастливого пути. «Да-а, вот счастья-то мне и не хватает в жизни». 

Пройдя по коридору дальше я вскоре увидел другую тёмную дверь. Прошёл через неё и оказался в другом, но тоже белом коридоре. Пройдя немного вправо, я очутился перед новой дверью, но уже не тёмного цвета. 

Я постучался в белую, дверь, но мне никто не ответил. Наверное, никого нет. Или не слышат. Лучше зайду, осмотрюсь. 

За дверью находился кабинет, размером с большой чулан. То есть совсем маленький. Он также был весь белый, и также было ощущение, что свет идёт со всех сторон. В углу стоял, похожий на автомат для снятия денег с пластиковой карточки, аппарат. Экран не светился, кнопки не подсвечивались. На мои нажатия- никакой реакции. Такое ощущение, что он полностью не работает или обесточен. Помыкавшись с этой машиной какое-то время, я понял, что она на самом деле не работает. От бессилия даже пнул изо всей силы ногой. Да что же это на самом-то деле? Я где нахожусь: в Раю или в деревне? Что за шутки?  

Ситуацию спасла женщина, что вошла в так называемый кабинет. Она выглядела как натуральная, в смысле, настоящая уборщица в обычном офисе. Среднего возраста, на голове платок, в синем халате и шлёпках на босу ногу. А в руках швабра и железное ведро с водой. 

-Эй, мужчина? Что за шум? Силы что ли девать некуда? 

Я оторопел. 

-А вы собственно… это, кто? 

-Я здесь работаю, убираюсь. 

-Ну да, конечно. Как же сразу я это не заметил? 

-Так в чём собственно дело? Почему шумим? 

-Да вот не работает,- я показываю на автомат. 

-Понимаю. Снова, наверное, проводка сгорела. Одни проблемы с этими автоматами. Вот раньше работал секретарь, и никаких проблем не было, но потом она ушла в декрет, и пришлось поставить автомат. Хотя Богу она больше нравилась, чем эта «железяка». 

-Как это в декрет? 

-Ну, по уходу за ребёнком. 

-Ничего себе. 

-А тебе собственно куда? 

-Да мне к Богу. 

-К Богу ты знаешь, какая очередь? На прошлой неделе в этом автомате было записано один миллиард двести миллионов и там несколько сот тысяч посетителей. Раньше, чем через несколько миллионов лет тебе до него не добраться. 

-А если как-нибудь ускорить этот процесс? Ну, можно же что-то сделать? Мне архангел Михаил Гаврилович сказал, что в Раю всё возможно. 

-Ну, если он так сказал, значит возможно. А тебе по какому вопросу к Богу? Если не секрет, конечно. 

-Да какой тут секрет. С дочкой хочу повидаться. 

-А, понимаю. Раньше времени в рай попал. Ты жалобу в администрацию Бога напиши, там её рассмотрят. 

-Куда, в администрацию? И тут тоже бюрократия развелась? 

-А что делать? Без вертикали власти Рай стал бы анархией. 

Я печально вздохнул. 

-Ну ладно, не печалься. Если по личному, то я тебя без очереди к нему проведу. Иди за мной. 

Ведро со шваброй оставила и повела длинными и блестяще белыми коридорами к моей судьбе. Наконец, в конце коридора с правой стороны показалась деревянная дверь розового цвета.  

-Вот здесь сидит Бог,- я вхожу. 

В очень просторном и светлом помещении находятся два стола с кипами бумаг. За одним столом сидит молодой человек и что-то пишет. 

-Извините. Но приём на сегодня уже закончен, приходите завтра,- сказал он, не отрываясь от своего дела. 

В это время из-за спины вышла уборщица и прошла к пустому столу. Сняла халат и платок и оказалась в прекрасном брючном костюме. Сбросила шлёпки и одела туфли на среднем каблуке. И только после этого села за стол. Какая она красивая и модная… 

-Мария Ивановна, тут посетитель к вам. 

-Знаю. Знакомьтесь, это мой помощник. Дай мне его бумагу.  

Молодой человек принёс Марии Ивановне исписанный лист. Я в удивлении от увиденного чуть не забыл говорить. 

-А вы, наверное, Бог?- обращаюсь я к женщине. 

-Трудно поверить, что Бог есть женщина? Не вы первый. Да, Иван Степанович, характеристика у вас не самая лучшая: пьёте, курите, употребляли наркотики, неоднократно изменяли жене. Характер слабый, легко поддающийся давлению. Что же мне с вами делать? 

-Я хочу дочь увидеть. 

-А вы знаете, что ваш срок уже вышел и вы не сможете попасть на землю родную? 

-Понимаю. Каюсь за всё содеянное, готов понести любое наказание. Но не отнимайте у меня последнюю возможность пообщаться с дочерью. 

-Закон есть закон,- вмешался молодой человек,- и если из-за каждого человека менять закон, то никаких сил не хватит нам. 

-Ты прав только в одном: закон есть закон. Это стабильность и постоянство,- Мария Ивановна ответила помощнику,- но разве не мы должны помогать таким как Иван Степанович? Значится так, даю вам несколько минут, но никаких прямых контактов с дочерью и бывшей женой. 

-К-конечно,- я ответил. 

-Да будет так,- услышал я заклинание и очутился в незнакомом мне городе, возле мусорки. Не зная где я нахожусь и где искать дочь, я присел на ржавое перевёрнутое ведро. Меня терзали смутные сомненья: туда ли меня направили, куда мне надо? 

Невдалеке показались две девочки лет двенадцати с ранцами на спине. Одна из них мне показалась знакомой. Неужели это моя дочь? Да, точно. Какая она красивая! Волосы у неё золотистые, лицом на маму похожа, а вот глаза мои. Я захотел встать, но не смог. Тело как будто ватным стало.  

Проходя мимо, дочь посмотрела на меня глубоким таким взглядом, что я был готов раскаяться во всех своих грехах. Мне хотелось, чтобы дочь назвала меня «папой». Но она меня не узнала. 

Я закричал: «Даша!», но ни один звук из меня не вырвался. У меня из глаз потекли слёзы. Это было покаяние. Покаяние за грех. За полное отсутствие в моей жизни цели и труда, любви и правды. В ту же секунду я оказался в Раю. В стране солнца, любви и счастья. Вокруг был свет. 

Три желания. 

Одним очень ранним утром, за час до рассвета, по одной из городских улиц шёл молодой человек. Шёл себе и шёл, казалось бы, что тут странного? Одет вроде бы прилично: в тёмный костюм с белой рубашкой, галстук в тон костюму и начищенные ботинки. Короткая стрижка. Выглядит как офисный работник банка.  

Шёл он как-то странно, постоянно оглядывался, какбудто что-то искал. Его даже осветил милицейский уазик, проезжавший мимо, но видимо милиционеры посчитали, что молодой человек не пьян и не опасен для окружающих и проехали мимо. 

А молодой человек всё шёл по тёмным улицам. На его лице была ярко выражена озабоченность. Он хотел было обратиться с просьбой к тем людям, что сидели в проехавшей машине, но пока думал что сказать, они уже уехали. 

Проходя мимо мусорных контейнеров, он увидел небольшое сооружение из картонных коробок. Изнутри слышался храп. С большим интересом парень обошёл маленький домик и обнаружил небольшой вход из него. Изнутри торчали ноги в тёмных носках с большими дырками. 

Деликатно, как его учили в школе, молодой человек постарался разбудить спящего, но только после третьей попытки храп прекратился. 

-Ты кто? Что тебе надо?- голос был злой. 

-Я ангел. 

-Архангел?- пьяный видимо недорасслышал. 

-Я ангел.  

-Да, да. Все вы на одно лицо.  

-Выйдете, пожалуйста. 

Из коробки послышался осторожный голос: 

-Нет у меня наркотиков, оружия. И не ворую я. 

-Я вам верю. Мне нужна ваша помощь. 

-Моя?- из тёмного проёма показалось бородатое лицо. 

За молодым человеком стоял светивший фонарь, подсвечивая его. 

-Я ангел,- ещё раз повторил молодой человек.  

-Да будь ты трижды ангелом. Это не даёт тебе право будить меня так рано. 

-О, извините. Но вы первый человек, которого я встретил сейчас на улице. 

-Ну и что с этого. Ночью спать надо. Иди отсюда. 

-По условиям, мне нужно исполнить три желания для первого попавшегося человека. А первый попавшийся- это вы. 

-Да-а, странно как-то,- пьяный почесал свои нечесаные и немытые волосы,- ты что, мазохист? 

-Кто? 

-А может ты, это, кто разносит подарки, благотворитель? 

-Нет. Я простой ангел. Мне нужно выполнить три любых желания первого встретившегося человека. 

-Ты хочешь сказать, что выполнишь любое моё желание? 

-Конечно. Я очень способный ученик. 

-Да, конечно. По способности надоедать и врать тебе нет равных. 

Молодой человек даже обиделся. 

-Как можно о чём-то говорить, не видя это даже? 

-Послушай, Ангел. Я не выспался, я злой, я страшно хочу есть. Иди отсюда. 

У молодого человека загорелись глаза. 

-Вот, вот. Хотите кушать- загадайте желание. И оно сбудется.  

-Ну хорошо, я хочу кушать. Я очень хочу кушать. 

-Да будет так,- сказал молодой человек и щёлкнул пальцами. 

Прошло несколько секунд, но ничего не произошло. 

-Эх ты, волшебник. Я лучше посплю. 

-Нет, нет. Всё идёт нормально. Ага, вот и еда.  

Из тёмного переулка во двор въехала небольшая машина с надписью «Пицца». Она подъехала к картонному домику. Водитель положил коробку прямо у входа. 

-Э-э, постойте,- бомж был в шоке,- у меня нет денег, чтобы заплатить. 

-Всё в порядке, за пиццу уже уплачено,- и уехал. 

После очень плотного завтрака, бомж разомлел и уже с восхищением произнёс: 

-Ну, ты даёшь,- и завалился спать. 

Уже ближе к обеду бомж вылез из своей лачуги. Молодой человек находился на лавочке и ждал его. 

-Ты ждёшь меня?- бомж подсел к молодому человеку. Запах плесени и затхлости стоял сильный. Но парень даже и не поморщился.  

-Ну что, загадывайте второе желание. 

-Давай хоть познакомимся. Меня звать Иван Степанович. А тебя? 

-Ангел. 

-Да что ты заладил: ангел, ангел… 

-Я на самом деле ангел. Так как вы человек, я ангел. 

-Ничего не понимаю. А для чего ты мне помогаешь? У меня ведь денег ни копейки нет. 

-У меня вот какая история. Я в этом году заканчиваю учёбу и мне нужно сдать экзамен на три желания. Если я его сдам хорошо, то мне обеспечена хорошо оплачиваемая должностная работа. Вот почему я к вам обратился. 

-Значит, всем руководит выгода. 

-В мире всем что-то руководит. Давайте уже второе желание. 

-Да, конечно. Как ты думаешь, Ангел, какое у меня будет второе желание? 

-А я знаю. Вы захотите власти и денег. 

-Верно. А ты откуда знаешь? 

-Нам во время учёбы всегда повторяли, что по все люди падки на деньги и власть. Ну, давайте же своё желание. 

В это время по шоссе невдалеке проезжал очень дорогой огромный внедорожник, а с впереди и сзади такие же размерами машины, но с «мигалками». Они ехали прямо посередине дороги, мало обращая на разметку. 

-Я хочу быть, я хочу быть,- Иван Степанович встал от возбуждения,- я хочу быть очень богатым. Нет, я хочу быть самым богатым,- он сделал ударение на «самый»,- я хочу иметь такую власть, чтобы мне все кланялись и все уважали. Вот, вот это я хочу. Как тебе моё желание? 

-Ничего. Я бы на вашем месте то же самое загадал,- и после небольшой паузы продолжил,- да будет так. 

Но не успел он щёлкнуть пальцами, как Иван Степанович перебил его. 

-Я хочу быть, самым что ни есть богатым, я хочу быть на верхушке власти! Ты понял меня? 

-Да. 

-Ну, тогда, давай продолжай колдовать! Мне не терпится быть самым, самым! 

Ангел тоже встал. 

-Да будет так,- и щёлкнул пальцами. 

В ту же секунду Иван Степанович оказался в больничной палате, на кровати. Это было очень большое светлое помещение, со множеством приборов. В углу стоял большой телевизор. 

Ничего не понимая, Иван Степанович озирался по сторонам. 

-Где моё богатство? Где моя власть?- шептал он. 

В дверь постучали. Осторожно в палату вошла медсестра. 

-Иван Степанович, вы уже проснулись? Как у вас дела? Вижу, что вы лучше себя чувствуете. 

-Ну да, да. Я себя вполне комфортно чувствую. Любезная, где мы, вообще, находимся? 

-Вы находитесь в областной клинической больнице… 

В это время дверь открылась и в палату вошла женщина средних лет с девушкой лет пятнадцати. Одета женщина была шикарно. Годов двадцать назад Иван Степанович работал парикмахером и знал толк в моде, пока не спился и не пропил свою квартиру.  

-Дорогой! Как я рада тебя видеть!- и с распростёртыми объятиями подскочила к лежащему в кровати, но Иван Степанович, всё ещё не понимая своим бесхитростным умом, что здесь происходит, оттолкнул её. 

-Что здесь происходит? И кто вы такая? Что вам надо от меня? 

Тут в разговор вмешивается медсестра. 

-Иван Степанович, это ваша жена, Антонина Петровна. 

Но её перебивает эта самая Антонина Петровна. 

-А вы не лезьте не в свои дела. Мы здесь сами разберёмся. 

Медсестра обижено ответила. 

-Вообще-то, это моя работа, помогать больным. 

В это время в незакрытую дверь палаты заходит мужчина средних лет в дорогом костюме и с большущим перстнем на левой руке.  

-Иван Степанович, как жизнь? Вижу, что всё в порядке. А я тут тебе фруктов принёс. Знаю, ты их любишь. 

-Люблю,- Иван Степанович взял первое попавшееся яблоко и стал его есть.  

-Осторожно, яблоки не мыты. 

-Ничего, я люблю их так грызть. 

В дверь снова постучали и в палату вошёл сухощавый мужчина лет пятидесяти в белом халате и колпаком на голове. 

-Познакомьтесь, Иван Степанович, это наш главврач,- сказала медсестра, но увидев взгляд главврача, тут, же вышла из палаты. 

-Здравствуйте, Иван Степанович! Меня зовут Андрей Прокопьевич, я главврач. Очень рад вас видеть. 

-А я, знаете ли, не очень рад в таком месте.  

-Я вас понимаю. Это самая лучшая вип-палата в нашей больнице. 

У Ивана Степановича, от всех этих событий закружилась голова.  

–Что здесь, вообще, происходит? Как я в больницу попал? 

-Ваша машина попала в большую аварию. Вы получили множество синяков и ушибов, но ничего серьёзного,- это уже сказал милиционер, входя в палату,- Водитель вашей машины, который допустил аварию, ответит по всей строгости закона. 

Зазвонил мобильный телефон у мужчины с перстнем. Немного поговорив, он сообщил Ивану Степановичу, что звонил министр финансов и узнавал о его состоянии здоровья. 

Все стали что-то говорить одновременно: главврач- о том что его больница самая лучшая в регионе, мужчина с перстнем- о какой-то сделке с японским банком на миллиард долларов, а шикарная женщина- о том, как она сильно его любит и что его дочка тоже сильно переживает за здоровье отца. 

Иван Степанович так сильно устал от всех неожиданно навалившихся на него проблем, что бессильно упал на кровать.  

Внезапно, постучав в дверь, в палату вошёл Ангел. Иван Степанович всех выгнал из палаты, сказав, что ему нужно срочно посовещаться с этим молодым человеком. Когда все вышли, он вскочил с кровати, схватил Ангела за руку, встал на колени перед ним и стал умолять, чтобы тот вернул всё обратно. 

-Но почему? Ведь всё идёт по плану. Разве я плохо выполняю ваши желания? 

-Нет. С твоей стороны всё идёт нормально. Просто я не знаю, что мне делать в этой ситуации. 

-Ну, а что вы хотели. Самый богатый человек в стране, имеющий огромную власть и знать должен много. Чем выше сидишь, тем больше ответственности и тем больше груза на плечах. 

-Верни меня назад! 

-Это вы серьёзно?  

-Лучше уж жить в коробке, чем в этом сумасшедшем мире. 

-Ну хорошо. Да будет так,- и Ангел щёлкнул пальцами. 

Иван Степанович проснулся лежа в коробке. Он вылез из своего домика. 

-Свобода,- радостно сказал он.  

По шоссе ехали три большие машины, две из них с «мигалками». Что-то непонятное случилось с колесом средней машины, и она с ходу врезалась в фонарный столб. Вокруг забегали люди, стали спасать пострадавших. 

-Свобода,- ещё раз произнёс Иван Степанович, почесал немытые на голове волосы и полез спать дальше в свою хижину. 

Любимым ее занятием было вязание. Этому ее научила мать еще в детстве.  

«Я связала бы любую вещь на все цвета и размеры – думала Вера перед сном и гладила живот мужа. Мыслями она уходила все дальше и не заметила, как пальцы ее нащупали в ямке пуповины малюсенький отросток и как осторожно перебирая пальцами, она зацепила его и тихонько потянула. Потом она вспоминала этот эпизод и спрашивала себя, почему не могла остановится. Она тянула и тянула тонкую нить, – возможно, ею двигало женское любопытство, она хотела знать, чем все это закончится. Когда, наконец, Вера пришла в себя, она обнаружила на кровати большой клубок, а мужа как не бывало. 

Первым долгом она написала заявление в милицию об исчезновении супруга. Вторым – спрятала клубок. И наконец, третьим долгом – дала объявление в республиканскую газету следующего содержания: 

Молодая вдова желает познакомиться с высоким упитанным мужчиной любого возраста и любых взглядов на жизнь. Кавказцам просьба не беспокоиться. 

Вечером того же дня ей позвонили. На лестничной площадке стояли двое мужчин, друг другу не знакомых. Она выбрала повыше, а перед вторым захлопнула дверь. Инженер строительного завода, человек с большим внушительным животом. Сидели недолго, потушили свет и легли. Объект оказался на удивление разговорчивым, она слушала его долго, узнала все о заводе, о его прошлом и даже будущем. А между тем светало. Наконец, гость взял паузу и тут же захрапел.  

Она пошарила по животу, тронула пупок и стала его массировать. Прошло достаточно много времени, однако ничего похожего на отросток не выходило.  

«Возможно, лейтмотив не тот – подумала она – возможно, его не нужно тереть.» Она подвела настольную лампу к животу. Свернутая в ямку пуповина обещала награду в своих складках. Осторожно она подцепила ноготком одну из них, прошла вовнутрь и почувствовала крохотное уплотнение. 

«У жирных людей уплотнения всегда крохотные». Вера потянула отросток до пределов видимого, выключила лампу, легла и стала тянуть. 

Тянула долго, она тянула-тянула, тянула-тянула. Много что пронеслось в ее голове. "Как убывает человек? – спрашивала она темноту. Но встать и посмотреть на это не решалась. 

Моток оказался таким огромным, что тащить его в детскую комнату к мужу было затруднительно: Вера сбросила его на пол и затолкнула под кровать. 

Через два дня к ней зашел участковый. Обошел квартиру, не снимая обуви, сел на стул посреди комнаты. Разговор серьезный. Он-де не женат, но имеет сына. Вынул объявление. Поймал ее плотоядный взгляд и приободрился. Она согласилась. 

Квартира ее была невелика: две комнаты, балкон, кухня, ванная и санузел, а люди все шли и шли. 

В детстве мама пристрастила к вязанию: шапочки, кофточки, шарфы и шарфики на любой цвет и размер теснились в шкафу. «Но теперь другая тема» – твердо решила она и продела в спицу человеческую нить. Она уколола кончик воображаемого пальца, вынула с другой стороны и зашла фалангой, перешла на ладонь и руку и грудные мышцы. Работа спорилась. Нужна была точность: чтобы не ошибиться и, отчасти, чтобы иметь вдохновение, Вера открыла журнал с большой фотографией Бреда Питта. 

Когда кукла была готова, она обняла ее и заснула.  

Утром проснулась одна. Она никогда не спрашивала себя, куда они уходят, а только вязала на ночь, и крепко, будто навсегда, обнимала перед сном. Каждую ночь из 34 квартиры выходил красивый блондин. Всегда одетый по-разному он спотыкался на седьмой ступеньке, но спустя минуту уже дышал воздухом Семипалатинска. 

Мне четыре года. Выходной. Завтра тоже выходной – значит, сегодня суббота. Мы, как обычно, всей семьёй приехали в город Ф., к бабушкиному брату дяде Ване. В доме напротив точно такое же, даже ещё большее столпотворение: к соседке приехали все её многочисленные дети, внуки и племянники. И сама баба Валя из многодетной семьи, где между старшей дочерью и младшим сыном двадцать лет разницы, и своих детей у неё много – четверо родных плюс сын мужа от первого брака, и эти уже-не-дети сплошь многодетны – воспроизвести, кто кому кем приходится постороннему человеку практически нереально, тем более, у дядь с племянниками редко когда больше пары лет разницы, и по улицам все носятся на равных. Самый старший из последнего поколения соседей Серёга и мой брат уже взрослые и в «малышовой» возне не заинтересованы, а мы с троюродным Борькой относимся к бабвалиным потомкам неоднозначно – то играем вместе в царя горы (их дом стоит на возвышении, с которого ужасно удобно скатываться кувырком, потому что внизу мягкая трава) или ещё что-нибудь, то воюем. Сегодня меня игнорируют – они чем-то заняты все вместе, а я сижу одна, потому что Борька не пришёл. Если бы они играли на улице, можно было бы подойти и присоединиться, но они у себя во дворе, а мы всегда общаемся только на нейтральной территории, ограниченной с одной стороны нашим забором, с другой – их. Родители закончили полоть огород и беседуют за чаем о чём-то мне совершенно неинтересном. Я сижу на суку большой яблони (папа гордится, что я умею туда залезать, а мама с бабушкой ругаются и говорят, что не надо девочкам лазить по деревьям) и смотрю в небо. День кажется бесконечным. 

Из соседской калитки выходит Коля и направляется к нашей калитке. Мне его прекрасно видно, а ему меня за листьями – нет. Он бросает что-то в почтовый ящик и убегает. Почтальон давно раскладывает письма и газеты в ячейки большого ящика, стоящего в конце улицы, а ящики на калитках висят только у тех, у кого не дошли руки отвинтить. У дяди Вани не дошли. 

Дождавшись, пока Коля скроется у себя на участке, я спрыгиваю с яблони и крадусь вдоль забора в ящику. За мной никто не следит, так что можно было бы и просто идти, но красться интереснее. 

В ящике письмо. Читать я пока умею плохо, потому что знаю не все буквы, но своё имя на конверте узнаю: «АЛЁНКА». Прячу письмо в карман брюк, сложив пополам (мама, видимо, специально для таких случаев сшила мне штаны с просто огромными по сравнению с моим ростом карманами) и жду, пока бабушка уйдёт отдыхать после обеда, а мама – мыть посуду, чтоб папа остался в терраске один. Мама с бабушкой как назло заговорились и расходиться не спешат. Говорят, говорят... Наконец папу посылают в магазин за сахаром – бабушка решает ставить пироги, я увязываюсь следом. По дороге рассказываю, что получила письмо и заручаюсь обещанием по возвращении его прочитать. Любопытство распирает, письмо жжёт карман, очередь тянется бесконечно. Не заходя в дом, мы с папой идём в глубь огорода, и он зачитывает мне: 

«Алёнка, я тебя люблю, когда вырасту, желаю (во многом за давностью лет не уверена – может, даже, автором письма был не Коля, а Лёша, Илюша или Кирюша – за отсутствием в округе других девочек летом и по выходным они все ко мне неровно дышали, но это «желаю» помню очень чётко) на тебе жениться». Вместо подписи нарисована пятиконечная звёздочка. Почему-то зелёная – видимо, другого фломастера под рукой не было. 

На следующий день я на правах практически законной невесты впервые вхожу к соседям во двор. Меня даже знакомят с мамой. Мама утомлена заботой о годовалой Лиле, поэтому я ей, кажется, не понравилась – шумная очень. 

На следующей неделе Коля проговорился Борьке в мужском разговоре, что невесты у него две: дома Янка, а здесь я. Но я не переживала – я узнала у мамы: жениться можно с восемнадцати лет, до этого ещё целая вечность, я успею не один раз доказать, что я лучше какой-то там Янки. Я была очень мудрой женщиной. 

- Нет, позвольте уж, позвольте рассказать о самом великом человеке, которого я встречал. Этого вам мало, да? Ну, хорошо. Тогда я могу смело сказать – это будет повесть о самом великом человеке нашего времени. Чем он велик? Для начала, знаете что? Мне будет удобнее, не называть вам его настоящего имени. Давайте просто ограничимся обычным клише – Рон Смит. Сейчас Рону сорок сем лет. Могу сказать, что он богат, как Крез, находится в отличной физической форме, выглядит лучше и стройнее, чем Коллин Фарелл. Рон владеет цепью ультрафешенебельных отелей по всему Тихоокеанскому побережью США, имеет много недвижимости во Франции, в Италии, золотые россыпи и виноградники в ЮАР, успешно инвестирует в ценные бумаги, деривативы, финансирует киноконцерны, студии звукозаписи. Рон сам снимает, продюсирует, рисует, ставит великолепные, номинируемые на разные международные призы художественные фильмы. Пишет сценарии, что буквально нарасхват, музыку, книги, стихи, замечательно поет, танцует и гастролирует по миру с альбомами, выпускаемыми им раз в полтора-два года.  

Сверх того, будучи дипломированным доктором психологии и компьютерной науки, Рон лично проводит по всему миру весьма полезные тренинги по внутреннему развитию под названием «Создай Мир». Он также повсеместно учреждает молодежные клубы, спонсирует научные конференции, где, профессионально владея четырьмя иностранными языками, свободно общается с разными аудиториями на безупречном акценте, играючи переходя от официального стиля к сленгу. Рон Смит признанный специалист по современной военной стратегии и воинским искусствам Азии. В то же время наш герой эксперт Античности и эпохи Возрождения. Рона просто обожают поклонники его искусства, носят на руках участники его лекций и тренингов. 

Сотрудники Рона готовы сломив голову, безо всякой попятной, рисковать всем ради него. Среди друзей Рона другие легенды нашей планеты – Мел Гибсон, Билл Гейтс, Роберт Кийосаки, Энтони Роббинс, Бил Клинтон и многие, перечисление которых выведет нас за пределы обсуждаемого случая. О его экстравагантности ходит масса легенд. Он может нагрянуть к кому-то из нуждающихся студентов в Рождество на квартиру или спуститься в метро и начать там общаться с завороженными пассажирами, играя разных киногероев, даря людям предметы из своих блестящих коллекций. Или, может присесть с кем-то, кто его не знает, и под пристальные взгляды гудящей от азарта толпы зевак, беззаботно болтать с новым знакомым о всякой чепухе. 

Однажды, переодевшись в обычного клерка, в лондонском Гайд-парке он познакомился с одной премилой девушкой. Когда последняя собралась уходить, Рон в знак того, что очень расстроен, вместе с десятком профессиональных танцоров, появившихся из ниоткуда, станцевал искрометный балетный номер со смесью степа, джайва и ирландского фольклора. Представьте, что стало с той девушкой! 

Рон помогает сиротам и детям, оставшимся без заботы и попечительства. Множество молодых людей получают крупные стипендии на учебу и исследования из благотворительного фонда Рона Смита. В сотню раз больше людей он вытащил из тюрем, наркотиков, алкоголизма и других вредных пристрастий, а с помощью личных интервью отговорил не один десяток самоубийц. Говорят, что он щедро платит особым агентам, чтобы те приносили самую свежую информацию о нуждающихся в помощи людях всех слоев. Потом Рон уже сам, тщательно взвешивает все обстоятельства (требует ли этот случай такого безотлагательного вмешательства?) и только после этого принимает решение о выделении денег и всего необходимого. 

Да уж, каждая минута его жизни – неподражаемое творчество и безумная игра. Он великий и недосягаемый лицедей. На театральных подмостках и съемочной площадке он полностью преображается и творит и куражится, его манеры просто неповторимы, также как и бесподобна его музыка... 

Разве может один человек сделать такое с миром? Разве может в одной голове умещаться столько разнородных дисциплин – спросите вы? Вы что-то преувеличиваете. Скорее всего это образ собирательный, вы писательская братия в погоне за скандалом, любите взбить все в одну кучу. Где это слыхано, что человек посвященный в Искусство становится профессионалом в области финансов и при этом зарабатываем там такие крупные деньги? Это ведь почти, как жить одновременно в разных местах. Как может такое баснословное богатство скопить один человек? Быть одновременно столь универсально талантливым, сверкать, умея доносить этот лоск до людей, кто в этом нуждается и тех, кто это настойчиво требует от именитых личностей? Как может тот же человек иметь такую широкую душу? 

А может быть, это одна из тех личностей, которые прикрывает чужие, добытые нелегальным бизнесом деньги? Или кто-то отмывает свои доходы на его безупречной репутации? А может ему досталось громадное состояние и потом ему ничего не оставалось, как просто-напросто интенсивно развивать свои творческие способности? Весьма вероятно, что заслуга его может быть совсем не так велика, как уловчились сбыть это вездесущие журналисты! 

Могу сказать в ответ вашим сомнениям – тут вы перегнули за край, мой милый друг. Вам несколько захотелось утрировать большущие достижения Рона Смита, как и мне, когда я с ним только познакомился. Да поверьте же вы, будь он первенцем самого Рокфеллера, разве не подвиг совершить такое в своей жизни? А именно все то, что я вам давеча перечислил, и все то, от обсуждения чего воздержался, дабы вы не впали в ступор. 

Меня нисколько не удивляет качество, столь присущее человеку, утрировать чужие достижения, качество, изобретенное, как способ самообороны, чтобы не было больно за свою беспомощность и ленивость, а может даже за неуспешность. Я сам вхожу в ваше положение, потому что привык сплеча утрировать некоторые свои провалы. Как-то в бытность журналистом средней руки, это сильно помогло справиться с давящей значительностью нагрянувших кризисов. Описывать плохое всегда легче, чем хорошее, потому что плохое, оно, получается правдоподобнее, а хорошего, по правде говоря, совсем ведь немного, в него и верится труднее и оно с напряжкой продавать. 

Я не собираюсь пересказывать всю жизнь Рона, чтобы все это не походило на истории тренеров по селф-хелпу. Я перескажу вам один из самых болезненных моментов его жизни, чтобы выразить до каких глубин может дойти человеческое отчаяние, беспомощность и безысходность. 

Жизнь Рона Смита похожа на сказку не только тем и по тому, как он взобрался на жизненный Олимп, нет, лучше сказать, на Эверест. Для стороннего человека складывается впечатление, что Рона словно подменили и это два совершенно разных человека. 

Многие верят, что имея богатую родню и детства, вовсю занимаясь изящными искусствами, можно и весьма преуспеть и сделаться известным. Хотя прославиться на весь мир, думаю, будет сложнее. Ну допустим, это досягаемо. Вот вы говорите, что потрать любой гражданин свое время и средства с незаурядным упорством на тусовки, скандалы и нагнетание удобного имиджа или приплати пиар-агентствам, и они сделают все в соответствии с контрактом и мы получим новоиспеченную звезду. С подобным утверждением однако же я абсолютно не согласен. Если у вас нет чувства ритма и богатого воображения, да ещё и в изрядном количестве, никакие пиарщики прилично танцевать вас научить не смогут. А если и наворочат имидж, будучи фальшивым, он рассыплется от и после одного вашего выхода на публику.  

Однако, позвольте, ума не приложу, чего это я стараюсь оправдаться?! Рон Смит, действительно, самый великий из ныне живущих и здравствующих, заметьте, здравствующих, людей планеты. Он велик тем, откуда он выбрался, из какого каким Человеком стал. Вот в чем суть, друзья! Я вовсе не о том, что он был ничтожеством и вдруг волшебным образом превратился в такого-растакого вот гения современного культурного сообщества. Это звучит, как китч, и отнюдь не в моем стиле спаивать читателей столь тошнотворными сюжетами. Для нашей стремительной жизни, лишенной романтики и чувств, столь дешевые приемчики любезно уступаю мыльным операм, а из мэтров, если вам известно, такое могут позволить себе библейские авторы, Шахерезада, да, отчасти, в Голливуде.  

Положение же с Роном Смитом было хуже, чем мне хотелось бы описывать. Хуже, ибо то, что я расскажу, учитывая нынешнее величие Рона, может в действительно показаться весьма неправдоподобным. Могу сказать, что со времени, когда я открыл истории Рона и услышал сию, я восхищаюсь выживаемостью Рона, который смог не просто разорвать оковы духа, опрокинуть силки, подставляемые на каждом шагу внутренними сомнениями и страхами, вырваться из ограниченности провинциального американского городка, но стать истинной Личностью, примером для всего человечества. Человеком, о котором будут говорить даже спустя столетие его имя и его дела.  

Родители особо отличились в формировании характера Рона, очевидно, более в виду невежества, нежели намеренно. С раннего детства у мальчика развилась сильная близорукость, чувство беспомощности, страхи, а в юношестве – инфантильность, скованность, неуклюжесть, чувство собственной неполноценности и всякий немыслимый психологический сор. Пользуясь языком психологов, у него выработались коммуникативные недостатки, а одиночество стало предпочитаемой формой времяпрепровождения. Тягостное ощущение собственной никчемности и неэффективности стали спутниками жизни молодого Рона Смита. В двадцать три года после конфликта со школьными приятелями и на фоне разрыва двухлетних отношений с любимой женщиной, у Рона обнаружилась депрессия. Он очутился в полной изоляции, не имея понятия, как улучшить свою жизнь, как сделать её более наполненной и как выйти из этого пренеприятного наваждения.  

С детства Рон считался талантливым и особенным мальчиком. Многие из знающих его людей признавали способности Рона, но, от возмужавшего молодого человека, все местное общество с трепетом ожидало большего и, видя всего лишь посредственные идеи и неуверенность в себе, порождаемые внутренними тормозами и страхами, разочаровались и отписали его в разряд неудачников.  

Рону, к его же собственному удивлению так скоро исполнилось четверть века, что из этих лет вспомнить ему было особо нечего, учитывая глубокую неприязнь отмечать жизненные события, кроме самых запоминающихся.  

Поколение Рона постепенно пробивало, некоторые совсем таранили себе дорогу в свет и в правительство. Вот друг его раннего детства, Джошуа Макензи, давно работал юридическим консультантом у конгрессмена Лептона, с хорошими видами на сенат. Нил Фримен твердо освоился в департаменте иностранных дел, Чарльз Лесли ждал приглашения от Всемирного Валютного Фонда. Все из его класса, кто как мог, шли напролом. Приметив это, Рон сначала констатировал с усмешкой, а потом всё более сурово стал подсознательно отчитывать себя. Он чувствовал, как после университета в нём что-то обломалось.  

По вечерам Рон подрабатывал в баре за углом, играя на гитаре, сочинял песни и стихи, которые мало у кого вызывали ожидаемый восторг. Но молодой человек верил, что не его в том вина.  

”Люди... ну знаете, их надо подвести к красоте и почитанию, пальцами до отказа раскрыть глазки, а потом несколько поколений они будут по инерции оглушительно хлопать ресницами, воздавая должное вашим талантам и тонкому вкусу.” говорил Рон своим немногочисленным ценителям.  

А тем временем журналистская братия со своим энергичным пытливым стилем, актуальными заголовками запирала в неощущаемом времени крутизну жестоких девяностых. Люди в смокингах и без, охотно, если верить журнальным фото, выполняли свои обязательства. Политика спорт, культура, инновации, Интернет, телекоммуникации люди искали и пробовали себя в этих мирах и свободно колесили по ним в поиске фортуны. Всё было ново и противно старо, а Рон оставался отверженным отшельником. Ему осточертели эти дешёвые романчики, ханжеские игры с университетскими курочками и ветреными школьницами. Ему всё осточертело. Он давно плыл по течению без карты и компаса. Доброжелатели твердили, что только он сам сможет помочь себе. Только сам он. К несчастью, сам Рон не очень-то понимал, что такое это «я сам» и отчего у него пропали силы и желание выкарабкаться из этой трясины. Ему казалось, что некий запредельный демиург отнимает у людей желания, и обездоленный человек вскоре превращается в сущее ничтожество, в подобие которого скатывался Рон собственной персоной.  

Несколько лет Рон провел с душераздирающей бессмысленностью. Тупость преследовала его по следам и он всегда пятился от неё, а не встречал в штыки, как поступают талантливые люди, обладающие хоть чуточкой здравомыслия. Он даже решил, что изменить жизненные этапы невозможно и перепрыгнуть свое развитие тоже не удастся; что не тот друг, кто от борьбы его отстраняет, а тот кто призывает его погибнуть в битве.  

- Жизнь и самые высокие достижения человека протащены предками сквозь суровые и беспощадные баталии.. Как Гамлет стоило бы готовиться к минуте исхода. – повторял он, хмурясь.  

Чтобы внести больше ясности в обстановку перед сценой, которой является сердцевиной моего рассказа, я хотел бы изложить основные события семейной жизни молодого Рона Смита. Кажется, я уже отметил, что воспитание, ограничения, страхи и сомнения превратили его к двадцатипятилетию в ходячую груду комплексов. Тогда он зарабатывал в миллион раз меньше, чем сейчас и почти не разбирался в том, что происходило с ним. Говорят, что он старался писать какие-то сценарии, прирабатывать мелким бизнесом, но все выходило боком. У него не было ни цели, ни понятий, ни направления в карьере, ничего, кроме ощущения проблематичности жизни, и неосознаваемого детского наследия – инфантилизма. Его родители, обычные государственные служащие, настолько были заняты своими личными психологическими проблемами и неупорядоченными взаимоотношениями да склоками, что не помогли ему с получением образования, которое Рон заслуживал, учитывая его талант и высокие умственные способности. Вдобавок, они аккуратно вколотили ему в психику рабские установки. Сейчас подобным садизмом многие в Америке уже и не занимаются, так как детей подле себя практически не удержать. Поэтому нынешние родители рожают и воспитывают детей всего лишь на какой-то временной промежуток, а потом перепродают их обществу, а сами продолжают почивать на лаврах, чтя себя за людей, достойно и отменно исполнивших гражданский долг. Но тогда, тоном приличия считалось лепить угодных обществу обывателей – безмятежных, безвольных, беспроблемных, людей «без». В дело шли любые методы из спартанской педагогики; детей психологически ломали и делали повинуемыми, объясняя, что это и значит «быть хорошим».  

Рон Смит беспричинно в некотором роде был убежден в этом, потому что ему раз за разом напоминали, что он хороший. То же самое сказала после знакомства его первая жена, Нелли Гилмор:  

- Ты хороший человек, Рон!  

Через три года та же Нелли во время расставания бросила напоследок желчную фразу.  

– Дорогой, у тебя совсем нет чутья на женщин. Ты полностью лишен этого...  

Это мысль была высказана безо всякой доли злорадства. Кажется, Нелли хотела донести до Рона какую-то очень полезную идею. Рон тогда попросил её уточнить, что она имеет ввиду, но Нелли ограничилась молчанием и пожала плечами.  

Эта роковая девушка была младше Рона лет на десять. Рон отчаянно любил её, как говорится, широко открыв сердце и не опасаясь никакого удара. Да и вправду, начало их отношений совсем не предвещало ничего плохого.  

Нелли все ещё училась в школе, когда они начали встречаться и их роман скорее всего был похож на компьютерную игру, – новые уровни, стратегии, досадные ошибки, виртуальная зависимость. Тон задавала Нелли, у которой рано проявилась врожденная склонность любые межчеловеческие отношения превращать в игру. Волей-неволей Рон тоже вступил в игру Нелли, не задумываясь о том, что игры могут быть и без правил и с разными степенями запрещений. Для Нелли и для всей её семьи планка этих исключений по жизни, как оказалось, стояла довольно невысоко.  

Перед знакомством у них были долгие телефонные беседы, в ходе которых Рон показал себя отменным соблазнителем. Сама Нелли, пребывая в строгом инкогнито, все время уклонялась от встречи и только резкий ультиматум нашего героя вынудил её пойти на очную встречу с ним.  

Как оказалось, это была высокая девушкой с красивым лицом. Молодое упругое тело раздразнило молодого темпераментного Рона и ему безумно понравилось целоваться с ней. На первом же свидании, Нелли почти отдалась ему.  

На втором Рон уже нагло спросил:  

– Чего мины строишь? Если не нравится со мной можешь идти по своим делам.  

Когда женщина с тобой рядом и очень близко, ты не вспоминаешь о том, что можешь влюбиться в неё. И стоит ей уйти, ты начинаешь осознавать, что вот это скребущее грудь чувство и есть любовь. Только сама жизнь может научить человека, что мириться с этим чувством значит воспринимать себя.  

Так Рон и влюбился в Нелли, заперев свое сердце для других; по выходным он писал ей бесконечные сусальности, присочиняя слащавые истории о своих предках.  

Через день после третьего свидания Нелли уехала в соседний город заканчивать школу. Опуская все подробности их горячной любви в разлуке, скажу, что Рон тем временем вместе с другом занялся каким-то мелким бизнесом, на котором через год умудрился прогореть. Тогда же вырядившись, как истый провинциал, в длинную табачного цвета куртку, в джинсы, в огромные ботинки, Рон поехал предложить руку Нелли, на что получил отказ и взвинченный, бесцеремонно распростился и был таков. Три месяца Рон Смит геройски переносил терзания своего сердца. Сама Нелли никак не откликалась, как потом выяснилось, она нередко звонила ему домой, чтобы услышать его «Алло», молчала и плакала.  

После этих трех месяцев воздержания и поисков замен Нелли, Рон сблизился с молодым человеком по имени Джон Гризли, сверстником, по сути провинциальной дубиной, которые всегда успешно подвизаются вокруг таких вот слабых людей. Джон сумел уговорить Рона не мучить себя, а снова испытать судьбу, напомнить Нелли о себе. Рон так и поступил, ибо новый приятель в действительности озвучил его, Рона, подлинное желание – ведь не проходило и ночи, чтобы засыпая и перечитывая её письма, он не мечтал о своей разбитой любви.  

Нелли была польщена новым появлением Рона, ухаживаний его не отвергала, однако приняла его с небольшой прохладцей. После такого приема Рон потерял чувство реальности и впал в психологическую зависимость от двух людей: Джона и Нелли. Один учил его что и как делать, чтобы другой оказался спутником его жизни.  

Рон потерял способность соображать. Это была полная психологическая слепота, здравый смысл покинул его. Мысли о Нелли стали самым важным предметом его забот. Направив все мысли в сторону Нелли, он оставил без внимания бизнес, где доходы с каждым днем опускались все ниже и ниже. Не раз впоследствии Рон спрашивал себя: «почему Джон столь бесцеремонно разжег в нем эти чувства?». Разве чтобы сблизиться с сестрой Нелли, своей бывшей знакомой? Этому открытию Рон посвятил такую прямолинейную идею: «Единственное, что я понял, общаясь с людьми, это то, что любой встречающийся на пути человек, хочет обмануть тебя. Так же как и ты хочешь обмануть его. Это и называется жизнь. Это и есть основа жизни, соблазнение, игра, показать себя таким, каким ты не являешься и выудить из этого человека что-то.»..  

Грусть и тоска Рона сменилась радостью в связи с тем, что Нелли снова приехала в его город в гости к своей родной бабушке. Возлюбленные стали проводить дни и ночи напролет вместе, сжигая друг друга в безумных страсти любви.  

Рон представил Нелли своим родителям и сестре, показал ей дом, где они будут жить, отвел в будущую спальню.  

Ещё через полмесяца приехали мать и сестра Нелли.  

И тогда началось самое унизительное для Рона, чего он не мог понять и никогда не смог простить Нелли. Рон явился к матери девушки и попросил её руки Нелли. Будущая теща, Стела Гилмор, приняла нескрываемо-трагическое выражение лица.  

– Такая разница в возрасте! Она же совсем ещё ребенок! Ветреный ребенок! Зачем она вам? Вы же уже мужчина?!  

Нелли упорно твердила.  

– Мама, мы любим друг друга. И нас ничто не остановит...  

Нелли невозможно было сломить, столь пламенно была её чувство. Мать и сестра девушки, видя бескомпромиссность влюбленных, прикинулись, что согласны; дескать, раз молодые так решили, так и быть. Во время беседы с Роном Стелла без конца повторяла о стесненных возможностях и финансовых трудностях своей семьи, что они, мол, не в состоянии справить свадьбу, даже преподнести свадебный подарок, однако Рон не обращал на это никакого внимания. Он парил в эмпиреях от счастья.  

И насколько был приятен вечер, ощущение достигнутой победы, настолько утро оказалось ужасным для нашего молодого человека. Он поехал привезти Нелли к себе и услышал от неё жестокое признание.  

– Ночью у меня был...разговор с отцом... – сказала девушка, отвернувшись от Рона и рисуя пальцем по испарине на ветровом стекле. – Он почти плакал и выпросил... два месяца...  

– Что?  

– Да, Рон. Два месяца не выходить замуж... Вернуться к нему и подарить этот период времени ему, моему отцу. Он хочет провести это время со мной, со своей любимой дочерью и сделать все, что он не успел для меня сделать.. А потом я выйдет замуж под его благословлением. Я должна, должна уехать...  

Вмиг все вокруг Рону показалось настоящим адом. Прожить два месяца без человека, без которого он и минуты не мог прожить.  

– Милый, я не могу по-другому. Эти два месяца пройдут очень быстро! – сказала она грустно. – Я не могу обидеть отца.  

– Но мы ведь почти муж и жена! – запротестовал Рон, почти в слезах. – Ты не можешь так просто взять и уехать. Я тебя люблю. Я тебя люблю. Ты это понимаешь? Я ни за что не хочу с тобой расставаться. Я не могу с тобой так вот взять и расстаться. И как ты можешь? Как ты можешь это сделать?  

– Ты думаешь мне не трудно? Я не могу отказать отцу в его просьбе. Это мой отец! Он мой отец! Ты понимаешь? Эти два месяца пройдут очень быстро!  

– Ну а ты представляешь, когда пройдут эти два месяца, Нелли?! Я же считаю минуты!  

Рон умолял, просил, угрожал, обнимал, плакал. Он пустил в ход, всё что только смог. Кроме хитрости, коварства или безразличия.  

Нелли была неумолима. Эта семнадцатилетняя девушка действовала, словно агент ФБР с инструктажем конторы повыше. Она строила из себя всезнающую, опытную и властно-эмоциональную девушку. Даже через несколько лет Рон не смог полностью понять в какую грязную игру его впутали. Хотя простить этого он никогда уже не смог. Это наложило сильный негативный отпечаток и фон на все их отношения.  

Позвонив Нелли утром следующего дня, Рон обнаружил, что она довольно уютненько устроилась, а также то, что едет оформлять вступительные документы в университет. Джон Гризли, этот талантливый Фигаро, советовал Рону ехать и силой и обманом вести Нелли под венец. Отец Рона предложил поставить вопрос ребром: Нелли возвращается на этой неделе, не то никакой свадьбы вообще не будет. После недолгих сомнений Рон выбрал отцовское наставление. Он понимал, что не может так бесконечно уступать Нелли во всем, даже если страсть с принципами явления малосовместимые.  

От очередного ультиматума Рона, у Нелли началась истерика. Влюбленными овладело жесточайшее отчаяние, ибо было их желание быть друг с другом действительно огромно.  

Через час в дело вмешалась тяжелая артиллерия – Стела Гилмор, обладательница крикливого голоса. После долгих телефонных переговоров будущая теща великодушно пообещала Рону вернуть назад его пассию. Впоследствии ретроспектируя дни своей молодости, Рон обнаружил, что это была точка, где можно было плавно отвязаться от Нелли и избавить себя от уймы неприятностей, которыми она осчастливила его на протяжении следующих лет. Но карма, жажда познания через ошибки и провалы, влекла молодого человека. Любой исход, выбирается разумом гораздо высокой организации, чем может нам показаться вначале. Может это Джон Гризли пропагандировал, а может комплекс неполноценности напоминал, Рону мерещилось, что он чего-то недодает Нелли, поэтому после приезда девушки решил утроить свое внимание к её персоне.  

Вечером отец отвел его в сторону и сказал:  

– Поступай как знаешь, сынок, но мне сказали, что они должны поцеловать себя в задницу, если мы возьмем их дочь в невестки.  

Переубедить Рона всегда было трудно. Он подумал о том, как же все-таки жестокосердны люди.  

Вернувшись Нелли, стала разыгрывать обиженную возлюбленную, которую надо было заново завоевывать. Она приехала, как она говорила, «не к Рону, а чтобы немного отдохнуть от всей этой истории».  

Дело дошло до того, что Рон начал сомневаться: любит ли она его вообще или нет.  

– Тетя Стела, она любит меня, я уже не верю? Она выйдет замуж? Тетя Стела...  

Тетя Стела из-за боязни, что если Рон вдруг окажется не таким последовательным и целеустремленным, роман завершиться позором для семьи, подогревала Рона, настоятельно утверждая.  

– Ну, да, мальчик. Она тебя любит, я же знаю свою дочь, кто может знать её лучше меня? Она тебя любит и выйдет за тебя замуж.  

– Посоветуйте, что же мне делать. Тетя Стела. Помогите советом..  

Будущая теща, да и сама Нелли никак не могли узнать реальное финансовое положение семьи Рон. Кто говорил, что у них огромные долги, кто считал их богачами. Теща как бы случайно пересказывала Рону, какие пересуды вызывает связь Рона и Нелли во всем городе. А потом она тонко пыталась выведать состояние семьи Рона, иногда совершенно не скрывая, что хотела бы выдать дочь за обеспеченного человека.  

Вскоре родные Нелли, видя какой овечкой оказался Рон, подвергли его очередному испытанию. Отец Нелли, у которого не «было времени приехать и обговорить», позвал молодого человека на встречу к себе. На самом деле Джиромо погряз в долгах и здесь показываться ему ничего хорошего не сулило. Это был обычный торгаш, которые начинают жизнь студентами третьеразрядных колледжей, пробуют и проносят в своих душах всю мразь: беззубых проституток, снятых за вздернутые усы, не чураются пожилых гомосексуалистов за деньги, стоят на овощном рынке, как на инаугурации, сидят в тюрьме за подлое убийство, расточают деньги, чтобы потом было чем похвалиться в нищенстве, задалживают деньги и не возвращают обратно и особо успешно делают это с людьми, которые были их друзьями. Поэтому настоящих друзей у Джиромо никогда так и не было.  

Как и во всей истории, в предложении Джиромо, Рону что-то не понравилось и не больше. В этой встрече, назначенной в соседнем городе, было нечто вассальское. Поехали они втроем: отец с другом и Рон.  

Встретив гостей приветливо, Джиромо отвел их в какую-то скверную забегаловку на железнодорожном вокзале и заказал хороший обед. Вначале он прикинулся легкомысленным дурачком, решив расположить визитеров к себе. Он исподлобья метал взгляды на Рона.  

Со слов Нелли, Рон знал, что этот здоровенный Джиромо мечтает о другом зяте для дочери, – статном, и, главное, с положением. В его пропитой и проигранной жизни Нелли оставалась козырной картой. А этот простодушный, впрямь глуповатый Рон был ему явно не по нутру. Разочарование Джиромо было настолько велико, что после двух бокалов кислого вина, с сарказмом, в котором, Рон однако же не усмотрел ничего предосудительного, спросил:  

– А ростом ты выше Нелли?  

– Нет. – ответил Рон наивно, радуясь, что Джиромо так добро с ним беседует. – Она немного выше меня.  

-Насколько? Давай, померимся ростом.  

Джиромо на голову превосходил Рона.  

– Э, брат! Да тебе надо каблуки надевать... – с издевкой сказал Джиромо.  

Дальше он продолжил пить и через час пришел в еле сдерживаемое негодование.  

Джиромо поймал кураж.  

– Вот ты, ответь и подумай. С твоим жизненным опытом, с твоими знаниями, с твоим ростом, с твоим мужским достоинством, сможешь ты справиться с такой девушкой, как Нелли? Через три года, она будет одной из самых красивых девушек во всей стране.  

– Знаю! – успел вставить Рон. – Она и сейчас красавица.  

– Нет, не перебивай, она пока ещё не красавица, но, вот, через три года она будет блистать. Так вот, сможешь ли ты быть настоящим мужем такой девушки? Подумай. И не спеши отвечать. Сможешь ли удовлетворить все её потребности? А? Её надо будет достойно одевать, холить, выводить в свет. Это очень яркая женщина. Ты хоть представляешь? Сможешь? Нет, мне не нужны такие скоропалительные ответы. Сможешь ли ты быть мужем такой яркой женщины?  

Почему, когда надо подумать, человек безоглядно бросается в ответ, а когда надо резко отвечать его глаза и язык стекленеют? Почему страсть делает человека таким слепым?  

– Да, смогу!  

К этому фрагменту своей занимательной жизни Рон Смит возвращался не раз. Смог ли он стать достойным мужем своей жены? Будущее показало, что вот «за такой девушкой» ухаживать очень трудно. Особенно такому человеку, каким являлся Рон.  

Джиромо так и не дал отцовского благословления молодым. Он позвонил семье и приказал им возвращаться назад. Так, по крайней мере, было сказано Рону. Впрочем, жертвуя собой, «ради счастья дочери», мать Нелли, вопреки воле мужа осталась.  

Всё теперь зависело от активности Рона. Все её ждали и всячески провоцировали. Даже после стольких унижений и проволочек, Нелли была единственной женщиной, которая в тот период сексуально влекла Рона. И поэтому Рон перетерпел все оскорбления чести и манипуляции, чтобы жениться на Нелли Гилмор. В один прекрасный день он, недолго раздумывая, надел ей обручальное кольцо на безымянный палец, отдал все фамильные драгоценности, мало соображая, во что ввязывается. Лишь сердце не ощущало радости от принятого решения, особенно после бесславной встречи с будущим тестем. Полностью лишившись доверия к своей интуиции, Рон решил, что это, скорее всего, лишь холостяцкая обида.  

Супружеская жизнь Рона с Нелли была вином молодости, неопределившихся ценностей и конфликтов, которые калечат сердце, однако же, формируют русло жизни. Жить молодая чета стала у родителей Рона, которые оплачивая университетскую учебу Нелли, помогали сыну разобраться в себе, развлекали невестку, чтобы она не скучала.  

Несмотря на весьма страстный медовый месяц, Нелли было трудно угодить. Мелкие стычки, начавшиеся задолго до совместной жизни, выливались в серьезные инциденты. Она объясняла все тем, что ей трудно ужиться с новым укладом, что «она маленькая». С самого начала Нелли заявила, что никак не захочет иметь ребенка на протяжении года.  

«Мне требуется всего один год, чтобы провести этот единственный и неповторимый год с тобой в беззаботности, а не нянчиться с ребенком, тем более в восемнадцать лет, когда я сама еще не вышла из детства...».  

– Ну, Рон! Милый! – повторяла она, каждый божий день, со свойственной ей неподдельной искренностью. – Представь себе, мы ещё не успели насладиться друг другом и я уже беременна. Это ведь несправедливо? Подумай о себе! Мне жаль нас обоих! Таинство нашей любви будет навек утеряно тем, что должно его освятить.  

Ещё Нелли упорно и самоуверенно долбила одну колючую фразу:  

– Рон, как только ты мне изменишь, я тебя брошу. Я уйду, не раздумывая. Как только ты мне изменишь, а это я почувствую нутром, Рон, инстинктивно. Ты совершенно не умеешь лгать, мой хороший. Да-да... Ты не сможешь меня провести, дорогой. Я уйду, слышишь, Рон? Уйду!  

Подобный тренинг для Смита любезно проводился Нелли чаще, чем предыдущий, который можно было окрестить «Год без ребенка». Поэтому у молодого человека вскоре выработалось стойкое отвращение и к супружеским изменам и к рождению ребенка, образ которого стал ассоциироваться у него с изрядными мелкими, да и что греха таить, вполне крупными финансовыми и психологическими проблемами. Рон Смит, обладающий вполне рациональным и критическим складом ума, принял эти внушения Нелли за чистую монету и проглотил их почти без сопротивления. Вопреки текущим конфликтам, он стал доверять ей почти больше, чем себе. Его отношения с Нелли становились то чувственными и насыщенными, то нежными и ласковыми, то столь озлобленными, что Рон постепенно начал допускать к осознанию мысль, что он «влип» в очередную жизненную ловушку, в зависимость, которая чем-то сильно привлекала молодого человека. В клетке Нелли он мирился даже с тем, что как будто бы лишился действующей части своей личности, и беспомощность его бунтарского духа превратилась в нечто дьявольское. Если, как правило, при совместной жизни обычные супруги растут, как личности, с этой четой все было, как раз в точности до наоборот. Шло размеренное психологическое разрушение обоих супругов. Глубоко ошибочное самомнение Рона медленно раздувалось, словно мыльный пузырь, и грозило когда-нибудь лопнуть с ошеломительным грохотом.  

Переждав два месяца и поборов свою обиду, осенью к молодым приехал Джиромо, отец Нелли, чтобы в тот же вечер, наспех подняв бокал за их здоровье и удачу, выпросить у отца Рона кругленькую сумму взаймы. Но тут в дело вмешалась героическая Стела Гилмор, знавшая о непутевых нравах Джиромо, и титаническими усилиями сумела расстроить план мужа.  

А ещё спустя месяц, во время гинекологического обследования обнаружилось, что у Нелли довольно серьезные проблемы с деторождением и требуется особое, дорогое и длительное лечение.  

Рон оторопел, подсознательно уяснив для себя, что его обвели вокруг пальца. Вся эта буффонада о годе без ребенка была просто нечестным ходом Нелли. Что она скрывала? Рон даже ужасался спрашивать себя об этом. И образно говоря, стал прятаться от этого вопроса в сыром подвале собственного дома, весь день, занимаясь сначала изучением художественной литературы ХХ века, а дальше – сочинением музыки.  

За время, что они прожили бок о бок с Нелли, у молодых было много красивых и сердечных минут взаимного общения, рождественских елок, хеллоуинов, просмотров фильмов, обсуждений книг. Она умела прикинуться ласковой, как никто другой, превращать его в малыша и поэтому Рон так тянулся к ней, не в силах расстаться. Оставаясь мужем Нелли и терпя её выходки, он берег свою психику от очередного удара – это был ярчайший пример «Эдипова комплекса», психологического переноса, когда сексуальный партнер начинает расцениваться буквально, как любящая мать, любовница, хозяин, носитель мудрости, прибежище от страхов. Рон не хотел даже вообразить жизнь без и вне Нелли. В то время, он был не только мягким и слабохарактерным, он не умел принимать решения и становиться последовательным и неуклонным при их соблюдении. Он попадал под влияние то одного, то другого приятеля, теряясь в догадках, и не представляя, как можно сделать себя другим, вызывающим уважение. Его самооценка давно скатилась вниз от нуля, его психология и способность к выживанию жестко тестировались такой несовместимой с Роном личностью, как Нелли. За его спиной из-за бесконечных жалоб и нытья на гнетущее душевное состояние Рона Смита называли «нытиком». Почти каждому второму встречному он рассказывал о своих неудачах, проблемах и охотно выслушивал их бесплатные советы.  

Хотя, еще только начинавшиеся, неприятные для Рона события разгонялись со скоростью термоядерного взрыва, вызывая вдобавок жесткие остаточные реакции.  

Вскоре после женитьбы Рона, развелись его родители. Отец оставил семью и перебрался жить к своей овдовевшей однокурснице. Два года спустя рассталась с мужем и сестра Рона. Патриархальная семья, всю жизнь являвшаяся символом жизненной прочности и устоев, рухнула на глазах молодого человека. Сплоченная семья, представлявшая незыблемую ценность, олицетворение опоры, канула в лету так неожиданно, что Рон был буквально нокаутирован. Страсти из мыльных опер, разбитых семей, одиноких матерей – все, что раньше казалось столь далеким и от чего он был защищен своей мнимой раковиной, – цинично ворвалось в его жизнь.  

Никогда доселе Рон Смит не понимал так ясно, что есть жизнь. Что это не только строительство, но это и снесенные постройки прошлого, которые уже никому не нужны. И на развалинах этого мира гордо восседала Нелли, спекулировавшая душевным упадком Рона. Нельзя сказать, чтобы она не прилагала усилий в разборе личных проблем молодого человека, но её подходу редко хватало деликатности или гуманности. Эта женщина, подобно своему отцу, хотела видеть Рона крутым воротилой и недвусмысленно намекала ему, что вот любой настоящий мужчина балует свою жену, исполняя многие из её прихотей, «милой шалуньи», так, мол, «он лучше ощущает свою мужскую силу». А пару раз и окружающие без обиняков указали Рону, что в мире Нелли тот был средством заполучения каких-то материальных благ, обновок, чувственных наслаждений. Если её и интересовал внутренний мир Рона, то только для того, чтобы найти дополнительные возможности для более эффективного манипулирования мужем. Рон с ужасом заметил, что его пресловутую открытость Нелли использует против него же самого. Например, как-то беседе она сердечно попросила Рона рассказать о детстве, об отношениях с родителями. Для несдержанного молодого человека это вылилось в глубокую исповедь, а впоследствии во время небольшой размолвки Нелли резко обвинила мужа в том, что тот бессовестно сплетничает с ней о близких людях.  

Рано или поздно Рону пришлось согласиться, что он нисколько не ошибается – Нелли им явно манипулировала, а он наивно велся на эту игру. Рон также обнаружил, что почти все смелые идеи и житейские суждения явно не плод юного ума Нелли. Теща, вот кто был серым кардиналом, этой на редкость неординарной семейки. Являясь хронической домохозяйкой, она весь день тем и занималась, что плела хитроумные паутины, и десятками компоновала методики, как бы сильнее поработить Рона Смита. Ее воображению принадлежали идеи о том, что молодым стоило бы подумать и перебраться в Нью-Йорк. Она смело раздавала заявления о благородном жизненном призвании Рона. О его исключительной одаренности и отличительности ото всех членов семьи. О великом будущем Рона (если бы знали они, с кем имеют дело?!), о духовной связи супругов, о том, что не надо спешить с ребенком, а cтоило бы доколе получить удовольствие от общения друг с другом.  

Рону понадобилось год-полтора совместной жизни, чтобы прийти к жесткому и болезненному выводу, с Нелли он когда-нибудь, скорее всего, разведется. Смутное ощущение того, что эта женщина высасывает его энергию и время, настраивала Рона против Нелли. Но что ей вменить, за что расстаться? Он не понимал. Только за то, что она не могла рожать, знала об этом, сознательно умолчала и тем самым обманула его? Данная причина ему казалась не особенно веской. А по-другому чары Нелли все ещё дурманили разум Рона.  

«Ничего плохого, она такая, какая есть, а за это судить человека негуманно!» – думал он, объятый доселе неиспытанным физическим оцепенением...  

Ран Смит превращался в заядлого домоседа, забывая о таком воодушевляющем понятии, как самоуважение, ночами напролет сочиняя музыку, пренебрегая гигиеной, греша мастурбацией и порносайтами, лишь бы не идти к томящейся в одиночестве спальни жене. Секс с Нелли потерял для Рона былую привлекательность, его коробило от её ласк и прикосновений. Особенно, когда она гладила его спящего. Её красивое, недавно ещё столь образно-сексуальное тело теперь отталкивало его. Штрихи её психологической и телесной красоты, прежде такие пленяющие, вызывали в Роне отвращение.  

Ничего «конкретного» против Нелли при такой маразматической жизни быть не могло. Тогда Рон подсознательно стал провоцировать Нелли на взрыв, не скрывая своего негативного отношения к ней, став сухим и напряженным.  

Нелли в свою очередь моментально уловила изменения в настрое Рона, который постепенно начинал выходить из-под её влияния. Ребенка от неё ему хотелось уже совсем не так сильно, как прежде. Глубокая, инфантильная погруженность в музыку свидетельствовала о столь же глубоком духовном кризисе молодого человека, который вскоре вполне мог бы завершиться его протрезвлением. Нелли надо было поспешать или придумывать нечто совсем уж оригинальное...  

– Рон, милый! – сказала она однажды вечером удрученно. – Посмотри-ка, какой нам огромный счет от телефонной компании. Тут что-то не так... явно... Тебе надо взглянуть на это. Надо бы с этим разобраться. Вздуй их, как следует.  

Совсем разленившемуся Рону пришлось побегать по офисам телефонной компании, стучаться в двери разных кабинетов, даже обращаться за поддержкой к юристу. И потом настоятельно утверждать, что «тут какая-то ошибка, что из его дома, столько звонков и по этому, абсолютно неизвестному номеру произведено не было, потому что никого постороннего, кроме него, матери да жены, дома давно не было, и вот на него навесили это ложный счет!». Служба телефонной компании прямого обвинения против кого-нибудь из семьи выдвигать, конечно, не стала бы.  

– Скорее всего, это опечатка компьютера! – объяснял Рон, срывающимся от негодования голосом.  

Что и говорить, Рон долго дозванивался до двух абонентов, фигурирующих в длинном списке счета, и ничего толком так и не разузнал. Точнее какой-то юноша наотрез отказался прокомментировать происходящее, лишь вскользь упомянув, что ему звонила девушка, не пожелавшая открыть свою личность. Не помогли даже угрозы.  

«Это она?» – из-за множества внутренних вопросов нагло выскакивало что-то подобное – вопрос с дьявольским ликом. Но Рон предпочитал упорно его не замечать. На пике этих событий, подоспели новые злоключения.  

Повыше я говорил о том, что в те годы Рон дружил с Джоном Гризли. Когда-то их сблизила тема боевых искусств, которые для Рона всегда были камнем преткновения. Джон, охотно, насколько умел, обучал новоиспеченного приятеля разным приемам самообороны и теории уличной драки. Занимались они этим два-три раза в неделю, просто чтобы быть и в форме, а в основном – для настроения.  

– У тебя хорошая реакция! И правый хук тоже...- отметил как-то после полулегкой тренировки и спарринга весь вспотевший Джон Гризли, тяжело садясь в машину. Рон собирался отвезти приятеля домой.  

На балкон дома выскочила Нелли в розовом халате и вдогонку позвала.  

– Рон, ты, когда вернешься? Я пойду приму душ.  

– Через десять минут! – крикнул ей в ответ Рон и, резко развернув машину, въехал на дорогу.  

– ...Может быть, пойдем сегодня в бар? Посидим, скоротаем время. – Сказал Джон Гризли, когда они подъехали к его дому. – Тебе надо чаще выходить в свет, а не сидеть... Вот все эти махания ногами и руками, каким-то образом помогают тебе и выводят из дурного настроения.  

– Может быть. Ты же знаешь, как я хочу измениться. Не хочется быть дольше таким... Как быть... – многозначительно протянул Рон давно знакомый Джону мотив.  

– Тебе известно мое мнение, Рон.  

В это время окно дома Джона Гризли распахнулось, и мать Джона наспех без разбора стала громко объяснять Рону.  

– Рон, скорей поезжай домой. Рон, звонила, Нелли. Говорит, кто-то залез к вам домой. Сказала, что вор... Рон быстрей езжай домой...  

– Что, миссис Дарли? Что вы сказали?  

– Рон, поторопись. Она вся была ужасно взволнована. Нелли.  

– Когда она звонила, миссис Дарли? – спрашивал Рон, заводя мотор.  

– Да, прямо сейчас.  

– Рон, разворачивайся быстрее. Поехали! – повысил голос Джон Гризли.  

Влетев в поворот на своей на полном ходу и не вытаскивая ключей из замка зажигания, Рон взбежал по лестнице. В холле приемной его встретила обескураженная Нелли. Рон сжал её в своих объятиях и, сбиваясь, стал спрашивать.  

– Нелли, где он? В чем дело? Что произошло? Где ты его видела?  

– Не знаю, Рон, это было ужасно! Я услышала какой-то шум наверху. Поднялась и в комнате твоих родителей... Боже мой, он рылся под гардеробом... Он весь был такой гадкий! Маленький. Такой мерзкий тип. В маске... В черных перчатках, он толкнул меня, я упала. Он был наверху, в комнате твоих родителей... Увидев меня, он толкнул меня, Рон... Понимаешь, я так испугалась... У него в руках был перочинный ножик. Вот он, Рон... Рон, я не могла дышать. Он толкнул и опрокинул меня, а потом побежал вниз по лестнице.  

– Успокойся, Нелли. Мы сейчас все посмотрим.  

– Не уходи, я боюсь... Оставаться. Возьми, бейсбольную биту... Рон. Я боюсь.  

Рон с Джоном обшарили все уголки дома, порасспросили соседей и прохожих, которых в дневное время, к счастью, на улице было несколько человек, и ни один из возможных свидетелей, ничего подозрительного не замечал. Никто из дома за этот промежуток не выбегал и не входил, тем более в черном, маленький и притом в маске.  

Потом приятели стали считать ущерб. Оказалось, что вор влез именно в ту комнату, где мать Рона хранила свои драгоценности, открыл именно тот тайник, о котором могли знать лишь члены семьи да человек, смастеривший его, а затем скрылся из дома невесть каким образом. Из коллекции драгоценностей, лежавших вместе, пропали те, которые представляли наибольшую ценность, несколько действительно ценных брильянтовых колец, золото, серьги, а остальные, менее дорогие вещи, вор бросил на месте преступления или Нелли отбила у него, рассказ Нелли тут путался.  

Семья Рона безо всяких экивоков заподозрила во всем Нелли. Первое сомнение происходило от того, что ничего подобного ни до Нелли (и, как оказалось, ни после) у Смитов не случалось. По обыкновению Смиты не запирали ни одну из дверей дома на ночь – ни парадную, ни заднюю. И на протяжении одиннадцати лет никто не проникал в их дом. И даже ни в какие из соседних.  

А вот подозрительных умозаключений против Нелли набралось бы с лихвой. Например, вора никто из опрошенных возможных очевидцев не видел. Если он перемахнул через ограду, там должны были быть следы, поломанные кусты, хоть какие-нибудь минимальные улики. Ничего подобного. Далее следуя логике, этот невидимый и таинственный вор не захватил довольно дорогой мобильный телефон Нелли, лежащий прямо на полке шкафа, прямо у входа в комнату. В схватке он также «великодушно» уступил Нелли дешевые колечка, а себе оставил самые ценные, а также с безразличием прошел мимо других ценностей, выставленных в доме. Вор даже не растерялся от присутствия в доме самого Рона Смита и его свирепо выглядевшего приятеля Джона Гризли, которые вместе издавали первобытно-дикий визг, лупя друг друга в соседней комнате. И ещё, каким образом преступник умудрился работать с таким шумом, чтобы привлечь внимание Нелли. Многим известно, что обычные воры предпочитают работать довольно бесшумно, чтобы не попасться. Или, допустим, неосторожный преступник проник в дом и стал прятаться, ожидая, когда его покинут Рон с другом. С какой это стати он сразу же ринулся в комнату родителей Рона? Следовательно, преступник в точности знал, где тайник и прямиком помчался к нему. Тогда вставал резонный вопрос, зачем вору было идти в дом, где находился, как минимум, один из Смитов, а на улице стояло и на смежных приусадебных участках работало почти с десяток соседей? Не лучше и разумнее ль было бы переждать денек-другой и войти и обчистить дом, когда там никого не было бы, а не встревать в эту дешевую авантюру с весьма высокой вероятностью попасть под горячую руку полиции или хозяев дома. И последнее; зачем потребовалось Нелли справляться в минуту отъезда Рона, когда он вернется обратно? Если она и есть преступница – к чему вели все другие факты – походило на то, что она просчитывала время на свои действия, чтобы обеспечить себе алиби и отвести вину от себя.  

Таким образом ситуация для Нелли оказалась действительно затруднительной и тупиковой. Стела Гилмор с помпой предприняла ответную атаку на семью Смитов, но заметила, что её дипломатия уже не работает так успешно, как прежде.  

– Как вы можете обвинять в этом Нелли?! Люди, да вы что?!  

Рон был в неописуемой растерянности. Если это проделки Нелли, зачем и на что ей была нужна такая крупная сумма. Он и не хотел верить и не знал, как поступать с Нелли, которая всем сердцем, с присущей ей подлинной искренностью оплакивала потерю семьи, даже не веря, что уже никто из членов семьи Рона ей больше не доверяет.  

– Рон, как ты можешь? Как ты можешь! Рон, ты не веришь мне? Рон, не молчи, скажи, что ты не веришь мне... – говорила она истерически, притопывая ногой. – Нет, я не уйду, тогда люди станут говорить, что вот, она и вправду виновна, раз ушла...  

– Рон, как ты может верить в это? Рон... Скажи, посмотри мне в глаза и скажи... Но я не уйду. Боже, боже, что происходит? Боже... Ты же знаешь, что я права. Рон, не молчи так бессмысленно, я права перед Богом, перед всеми. Рон... Если ты мой муж, ты должен верить мне. Я твоя плоть, твоя частица. Если ты считаешь меня своей женой. Я права. Как я могла бы поступить так с тобой, с твоей матерью, которую считаю своей родной, с твоей сестрой? Как же они позволили себе сомневаться во мне? Боже мой... Как ты можешь верить, что я способна на такую низость? Рон, опомнись, как ты можешь?  

Рон долго находился в подавленном состоянии. Все сходились во мнении, что это дело рук Нелли. Вызывать полицию было верхом глупости. Если обнаружили бы, что это проделки Нелли, позора не миновать, а если нет, то пришлось бы терпеть другие деликатные формальности, связанные с процедурами допросов, обысков, осмотров и всякой бюрократической проволоки, о которую так любят греть руки полицейские следователи. Как бы ни было, все эти беды исчезли так же быстро, как и начались.  

Насчет телефонных звонков выяснилось следующее. После некоторого давления юриста телефонная компания замедлила ход дела, но вскоре отключила телефон Смитов и решила подать в суд в случае неуплаты суммы в ближайшие десять дней. Отец Рона, которому надоела эта бесконечная наивность сына, сам завел собственное расследование. Он связался со злополучным абонентом, тем молодым мужчиной с женоподобным голосом, лихо представившись следователем окружной прокуратуры, ведущим следствие по делу тяжбы между телефонной компанией и семьей Рона Смита. В ответ на это абонент немедленно раскололся и поведал о том, что девушку, с которой он вел долгие, в том числе междугородние беседы, звали Нелли и, ещё попросил, «пусть больше не беспокоят мать, у которой поднимается давление от всех этих непонятных наездов».  

Теперь черед колоться был уже за Нелли. Скрывать и отрицать правду стало практически бессмысленно, все факты свидетельствовали против неё. Рон тщательно проанализировал имеющиеся под рукой данные – даты, время, продолжительность телефонных разговоров, сопоставил их с поведением Нелли и всплывшими в памяти странными обстоятельствами последнего времени. Со счета его мобильного телефона необъяснимо исчезали довольно большие суммы, на домашний телефон звонили с неизвестных номеров и по большей части отключали, словно подавали знак перезвонить.  

Застигнутая врасплох Нелли запросила о прощении, умоляла понять её, расплакалась так искренне, что могла бы растрогать неприступную скалу.  

– Рон, ты можешь делать со мной все, что хочешь... Рон, поступай, как хочешь. Но я не смогу без тебя жить. Я так тебя люблю! Рон, не оставляй меня, умоляю. Я умру без тебя! Я не смогу без тебя, Рон, прошу. Я виновата до гроба. Я сделаю все, что ты скажешь. Это не то, что ты думаешь, Рон. Я тебе не изменяла. Это были просто беседы, это телефон «доверия». Можешь проверить, Рон! И я не могла оторваться. Мне было нужно это общение. Я чувствовала себя такой одинокой! Поверь мне, Рон. Это была я. Но не с золотом, Рон, признаюсь. Я не изменяла тебе, прости, если можешь...  

После часа разбирательства, Рон поверил в раскаяние Нелли, а, быть может, сделал вид, что поверил.  

К своему глубокому удивлению молодой Смит заметил, что чем больше он её прощал, думая, тем самым приобрести власть над ней, тем больше он терял свою жену. Всего лишь через несколько дней, когда Рон на пару часов отлучился в соседний город, Нелли без разрешения, не имея водительских прав, откатила принадлежащий Рону автомобиль из гаража и проездила на нем по городу вдоль и поперек. После себя девушка хорошо замела все следы, даже заправила бак машины бензином ровно до прежней отметки. И только дужка замка, закинутая с левой стороны, подвела Нелли – будучи правшой, Рон никогда так не поступал.  

Звучит забавно, но события вокруг потери семейного золота и навешанных на Смитов телефонных звонков привели к тому, что дедуктивные способности Рона пришли в движение. За полгода до этого он стал заниматься практической психологией, языком тела, фасилитаторством, отчаянно пытаясь разобраться в своих проблемах. Поэтому если раньше он пошел бы прямо в лобовую атаку на Нелли, теперь он отправился к её шестилетней племяннице, которая в тот день гостила у тети. Не давая опомниться ребенку, которого Нелли уже успела обработать, непререкаемым тоном Рон спросил:  

– Кэт, когда вы поехали вчера, вы сходили только в супермаркет или съездили также и к бабушке?  

Девочка опешила, она не хотела нарушать обещание, данное тете, и в то же самое время лгать сурово взирающему на нее дяде Рону.  

– Мы съездили и к бабушке... – сказала она, отводя глаза и сцепляя руки за головой от подступающей неловкости.  

«Вот ты и попалась!» – подумал Рон о Нелли.  

Как бы ни так! Властная Нелли совершенно не собиралась каяться в этом проступке. Её вызывающе-наглый тон привел Рона в возмущение. Он сразу же поддался и начал, распаляясь, выяснять отношения, напоминая о своем преимуществе в гуманности, о своей порядочности.  

– Ты что, каждый раз собираешься напоминать мне о своей "такой неслыханной человечности"? – с холодным выражением лица вопрошала Нелли. – Не кажется ли тебе, что это тоже не совсем человечно? Простил, значит, должен забыть, а не тыкать в лицо при каждом удобном случае.  

Рон умудрился превратить этот нравоучительный нагоняй в скандал, после чего Нелли стала собирать вещи.  

– Ну что же... Я уйду! – сказала она. – Вижу, что ты не можешь простить. Это была просто сцена с твоей стороны. Бездарная сцена прощения, хочется сказать. Тебе наплевать на мои чувства. И на мою душу тоже. Это сразу же видно. Я не смогу так жить...  

Эта юная девушка, зная всю подноготную Рона, которую когда-то тонко и грамотно выведала, легко и мастерски манипулировала молодым человеком. Даже тогда, спустя три года совместной жизни, Рон не мог сказать «Нет» столь явной и грязной игре, настолько сильна была его привязанность к этой женщине. Словно она владела неким тайным кодом, делающим его рабом.  

Как ни странно и не жестоко, вряд ли ведая об этом, мужчина рождается в мучительно больном «Нет!». И чтобы уразуметь, как изречь это короткое, но столь могущественное слово, надо очень многое изменить в себе, если это возможно, вообще, каким-то образом.  

Ирония судьбы... Всего несколько дней назад Нелли умоляла Рона о прощении, а теперь сам Рон бросился к ней навстречу, заискивающе обнял её за плечи, и, целуя волосы Нелли, стал повторять, в глубине души, однако же, чувствуя, что делает нечто очень непростительное:  

– Я только сейчас понял, как много ты для меня значишь! Я не смогу так тебя отпустить! Мою прекрасную... Я не могу без тебя, Нелли. Моя хорошая...  

Они помирились. Рон простил, забыл, но при каждой очередной стычке нанесенная обида возрождалась, как Лернейская Гидра. Они съездили вместе на море, где их отношения стали довольно платоническими. Нелли опять превратилась в видимость заботливой жены, грезя о времени, когда у них наступит финансовое благополучие, чаще подбрасывая мысль о желанном ребенке, и, что давно пора уже податься в Нью-Йорк. Эти супружеские отношения с многозначительной подоплекой, снаружи казавшиеся людям примером уважения и взаимопонимания, на самом деле были самой будничной фальшью. Обе стороны ужасались ожидающим их довольно отнюдь не радужным перспективам.  

Нелли никогда не скрывала, что предвидела возможность развода.  

Как-то Рон дал ей послушать сочиненную им давеча песню, которая вызвала восторг Нелли. Сердечно похвалив мужа, Нелли задумчиво и с застывшим, словно повисшим в воздухе взглядом, сказала.  

– А знаешь, Рон, у меня такое ощущение, что в один прекрасный день, ты станешь великим человеком, но меня с тобой тогда уже не будет...  

Линде, матери Рона, будто бы подчеркивая тесную с ней близость, Нелли нередко напоминала.  

– Линда, даже если я разведусь с Роном, я буду приходить к тебе. И дружить с тобой. Я не хотела бы потерять тебя. Никогда...  

Люди, которые верят в действенность «никогда» и понимают его смысл, редко используют это слово. Для слушающего уха намерения Нелли были бы ясны. Рон уже сознательно копил силы, чтобы покончить с Нелли раз и навсегда. Много позже, работая над своими личностными изъянами, он заметил эту странноватую стратегию своего характера – создавать критическую массу событий, понятий, сторонников, решений на каком-то жизненном участке и лишь после этого запускать желаемое действие или решение. Он бы мог очень легко разойтись с Нелли и начать новую, правильную жизнь, а не влачить эту – полную лжи и самоистязания. Но, чтобы решиться ему всегда требовалось тотальное превосходство внутренней лже-морали и, самое главное, уверенность в правильности своих действий, чтобы усмирить и задобрить своего внутреннего критика. Под мощным прессом комплексов даже внешне самые простые решения казались немыслимыми. Для их принятия Рону требовалась уйма действий и внутренних событий. Ему хотелось найти оправдание каждой своей крамольной мысли, каждому своему внутреннему движению. Быстродействие столь талантливого ума было застопорено...  

Всю зиму Рон и Нелли провели в легких конфликтах, досаждая друг другу своими бесконечными обвинениями. Рону не хватало духу выставить её. Однако он принял меры по своему – урезал ей расходы, стал придирчивым и ещё более замкнутым, угрюмым и подозрительным. Он взломал пароль на файле компьютерного дневника Нелли и нашел там упоминание о том, что она хочет развестись. Это было уже слишком. Дело было уже за тем, кто спустит крючок первым и за поводом к драке. Даже тогда Рон щадил себя от наступающего, неотвратимого разговора, а Нелли этот мужчина был ещё чем-то нужен. Или, может быть, ей тоже было все ещё тепло на этом месте.  

Стоял февраль, хмурый и скучный, и, прислонившись руками к оконному стеклу, Рон вел разговор о семье сестры. Он негодовал по поводу её неудавшейся женитьбы и своего «дурня-зятя».  

– Идиот, законченный идиот! – ревел он от злости. – Запрещал звонить матери! Да это какое может быть дерьмо?! Где это слыхано! Она что у него в заложницах была? Подлец!  

– Но, Рон...  

– Представляешь? Это же не мужчина. Это просто тряпка. Он тряпка! Он не мужчина! Не отпускать никуда, не уметь принимать решения, теряться перед своей матерью...  

– Рон...  

– Что, Рон, Рон, Рон? Ты хочешь что-нибудь сказать? Может, ты скажешь, что я говорю что-нибудь неправильно?!  

Нелли лежала на диване с пальцем во рту и флегматично следила за саморазгоняющейся беспомощной злобой Рона.  

– Может быть, ты успокоишься? Это все было... Уже давно прошло. – Слова Нелли резали слух, как дамасская сталь.  

Она хладнокровно продолжала свою жестокую тираду.  

– И ты должен с этим смириться. Эта её жизнь? Ее... Ведь так?! Так! Лучше подумай о своей. Подумай о своей жизни. Может тебе следовало бы больше времени уделять своей личности, вместо того, чтобы столько ругать своего зятя? Там это закончилось, разрешилось. А вот ты? Ты лучше бы на себя обратил внимание! На свои качества. Это твоя сестра и её судьба... А ты лучше о себе подумай...  

Слова Нелли произвели ошеломляющий эффект. Вряд ли можно было сказать что-нибудь более меткое. Рон оторопел, и хотя его реакции были сильно притуплены, досада подсказала ему – в пронзительных выражениях Нелли заключалась и суровая правда и одновременно много полезной информации для размышления и действий.  

Он побагровел от прилива непривычной ненависти. Словно без предупреждений и зазрений совести жена прикоснулась к самой больной точке его души. Два конца веревки, два конца этой истории тянули на себя эти два близких человека. Рон считал, что показал ей всю глубину своей души, ранимость, уязвимости, а Нелли воспользовалась его детским порывом и бередила раны, постоянно указывая на неоформленность Рона. Самой Нелли же не слишком-то нравилось, что её избранник был настолько психологически слабым и неуспешным по жизни, насколько позволяли ему его личностный потенциал и связи.  

Эмоциональный всплеск Рона перешел в ярость.  

– Что ты говоришь? Что я не такой? Что ты во мне видишь не такое? Кто тебя вообще спрашивает? Кто ты такая вообще, чтобы об этом говорить? Ах, тебе, значит, я не нравлюсь? Тебе не нравятся мои качества?! Я должен пересмотреть свои качества? Ну, ты и стерва! Законченная!  

Дальше последовала серия не очень сильных ругательных слов, пересказывать которых не имело бы смысла, так как грамотно скандалить Рон тогда не умел себе позволять.  

Вечер закончился тем, что обе стороны основательно рассорились и перестали общаться друг с другом. Особенно лютым недружелюбием выделялся Рон. Его тронутые чувства усугубляла мысль о том, что, как он заметил, сильное изменение в поведении Нелли было вызвано её двухдневной поездкой к матери. Она даже умышленно что-то сболтнула про «независимую женщину». Как правило, брожение в мыслях готовит переворот в поведении.  

Целых два дня они провели, совершенно не разговаривая друг с другом, ложась спать, обращенные врозь, ничего не говоря, переворачиваясь с бока на бок, и, тяжело вздыхая.  

Утром третьего дня Нелли проснулась спозаранку, вскочила и, поспешно одевшись, зашаркала по паркету по направлению к кухне.  

Рон повернулся в другую сторону, показывая свое полнейшее безразличие к ней. Пребывая в полудреме, он не мог уснуть, невыясненные с Нелли отношения лежали камнем на сердце. Он должен был принять хоть какое-то решение, скорее всего о примирении, но от которого его давно поташнивало. Рон вздохнул и, укутавшись в одеяло, опять вернулся в положение, занимаемое минутой раньше. Через пару секунд в спальню буквально ворвалась разгоряченная Нелли.  

– Проснись! Знаешь что, мы должны поговорить. Ты спишь? Ничего. Ты должен проснуться. Проснись...  

– Чего тебе? – сказал Рон с нарочитой грубостью, приподнимаясь на локтях, словно только проснулся.  

– Я ногу подвернула. Сколько раз я говорила, что мне нужны новые туфли... Они уже такие стоптанные. Нельзя столько экономить. И на ком, Рон? На мне? Я больше не могу так жить... Экономить на мне... Муж называется ещё! Я хочу работать. И я стану независимой женшиной, хочешь ли ты того или нет...  

– Что значит независимая женщина? Что-то в последнее время я все чаще слышу это выражение... И, ещё учти, я трачу почти все, что зарабатываю и получаю от своих родителей, на тебя. Что ты хочешь, чтоб я еще сделал? Не знаю, где ты нахваталась этих идей, но со мной независимой ты не будешь. Знай это!  

– Буду! Я буду независимой в любом случае. С тобой или отдельно. Я не хочу больше быть попрошайкой у тебя. Просить каждый доллар и несколько центов. Ты считаешь это нормальным? «Рон, дай мне доллар, Рон, мне бы немного одежды купить. Рон заплати за мою учебу!». А ведь мне нужно обновить свой гардероб по весне, нужно оплатить учебу. Мы даже никуда не съездили отдохнуть зимой... Эти годы, ведь они не повторятся больше никогда, мне больше никогда не будет двадцать лет, я так хочу быть красивой и привлекательной. И не надевать такую поношенную обувь, в которой у меня нога переворачивается. И эти блузы за двадцать баксов и дешевый ширпотреб... Вон, мои подруги, они ездят на шопинги в месяц два раза. А я? Мои запросы, они, боже, такие скромные... Я же прошу совсем о немногом. И что в ответ? «У меня нет денег. Обожди! Мы живем лучше других. Сумей обойтись тем, что у тебя есть..». Но мир же не такой. Он не живет такими законами. Сколько ещё терпеть? И что ждать? Ты не собираешься зарабатывать... А я не хочу быть больше такой зависимой...  

– Что значит независимой? Жить со мной и быть независимой? Ну-ка объясни-объясни. – Переспросил Рон, чувствуя, что давнишняя ненависть начинает обуревать душу.  

– Я хочу иметь свою работу, свои деньги, своих друзей... Покупать себе одежду. Сама. Свою машину.  

– Ах, машину тебе хочется?! А помнишь ли ты, что до этого ты должна родить ребенка, слушаться меня и быть моей женой?! Быть женой! Ты хоть понимаешь, что под этим подразумевают? Не так-то это все просто. А быть независимой со мной ты н-е б-у-дешь! Никогда!  

– Буду.  

– Нет.  

– Буду!  

– Никоим образом.  

– Тогда нам придется расстаться... – воскликнула Нелли  

– Ну и пусть. Я устал... От этой лжи!  

– Ты хочешь, чтобы я ушла?  

– Нет. Но ты не оставляешь мне выбора.  

– То есть ты хочешь, чтобы я ушла? Ведь хочешь? Скажи, чтобы я ушла. Просто скажи...  

– Так у нас не получится никакая жизнь. Никакой независимой со мной ты не будешь...  

– Скажи, что ты хочешь, чтобы я ушла! И я, не задумываясь, уйду... Скажи.  

– Что за настойчивость? Если так хочешь, можешь уходить... Ты знаешь мое отношение.  

– Нет, это должен сказать ты...  

Рон слегка охмелел от скорости, втягивавшей его в пекло развязки, и то, что словно кто-то изнутри говорил вместо него.  

– Ты что вынуждаешь меня это сказать?.. Уходи!  

– Так, значит?  

– Да, уходи.  

Он предчувствовал, что это будет довольно болезненный разрыв, но инерция вскрытых ран и запруженных эмоциями души, довершала свое дело.  

– Хорошо, если ты так желаешь. Но ты пожалеешь, Рон. Я уйду...  

И, стянув жакет с кресла, она выбежала из спальни. Целую минуту Рон даже не шелохнулся, ему казалось, что это дурной сон. Он прислушивался к тому, что происходило внизу. Там плачущую Нелли утешала её свекровь.  

– Ну, Нелли, не слушай его. Останься! Они, мужчины, все такие неотесанные. Зачем принимать тебе скоропалительные решения?  

– Нет, Линда. Он меня не любит. Даже слова не вымолвит! Он просто гонит меня. Не ты меня должна останавливать. Он... Который бездушно молчит...  

– Дорогая, ну, поверь мне, что не надо уходить. Зачем делать вещи, о которых придется сожалеть?  

– Ты замечательная, Линда. Я тебя не забуду. – Сказала Нелли и, поцеловав Линду, вышла вон из комнаты.  

– Рон, скажи же что-нибудь, пусть остается! Твоя жена... – сказала сочувствующим тоном Линда.  

Нелли шла по тротуару, вздрагивая от плача.  

Рон знаком остановил мать.  

– Пусть идет...- сказал он, тяжело вздохнув, и, чтобы хоть чем-то занять руки, пошел убирать постель.  

Весь день он провел в кафе на бульваре, потребляя в больших дозах мозамбикский кофе и виски.  

Джон Гризли пообещал ему, что Нелли вернется, «безусловно». Другой приятель, порекомендовал способ похлестче: «да плюнь ты на все это»...  

– А нельзя ли конкретнее? – решил уточнить Рон.  

– Скажем, не стоит париться... Все само приложится.  

С этим словами приятель повесил трубку.  

Одному Богу известно, как трудно бывает, когда с решением, которое воспитывает тебя, остаешься наедине. Ты понимаешь, что решение тебе очень дорого, но одновременно не хочется прощать и то, что оно столь правильное и легкое. Сгинувший якобы в небытие иллюзорный ментальный комфорт вновь засасывают к себе с громадной силой.  

Нелли хватило на три дня. После этого позвонила теща и сказала:  

-Рон... И что дальше? Неужели это конец? Столько всего перенесли вместе и расставаться?  

– Да, Стела, но она должна родить ребенка... – привел Рон в качестве довода единственное, что взбрело в голову, – свой былой когда-то довольно веский аргумент.  

– Конечно, Рон, должна. Завтра она приедет к тебе, все обговорите и проясните. У всех бывает такое. Вот мы с моим мужем... Сколько раз скандалили. Но все-таки сумели найти какой-то общий язык. Прояви мудрость, Рон. Ты старше. Тебе следует быть мудрее. Ты же мужчина?!  

В глубине души Рон обрадовался. Это была ликование раба, в полной мере прочувствовавшего дискомфорт свободы. Такое ощущение ведомо наркоманам и алкоголикам, когда очередная порция зелья будоражат внутри них самое сладострастное и томное, тем временем интуиция упорно подсказывает, что ничего неординарного уже больше не произойдет.  

А может, Рон радовался тому, к чему скрытно стремился – что поломал и отомстил Нелли за все трюки, обманы и игры с его жизнью?  

Однако утром следующего дня, увидев её вблизи от себя, Рон не мог совладать с нервами, от жалости к ней вся сущность Рона разом встрепенулась.  

Лицо у девушки было осунувшееся, а подбородок и щеки приняли резкое треугольное очертание. Глаза были проплаканными и опухшими.  

– Я думала остаться... – сказала она, и он понял, насколько каждое её слово жалит его прямо в самое сердце и обнажает его суть. – Но то, как грубо ты ведешь себя. Я все отдала тебе... Все, что имела... И умела... Я делала только для тебя...  

– Я возьму и вот эту картину моего детства. – Продолжала Нелли. – Я должна. Вот эта прекрасная кудряшка... Посмотри, как она прекрасна! Ты убил во мне ребенка, вот эту маленькую девочку, Рон. Ты убил во мне малышку, Рон...  

Нелли с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться.  

– Только можно без слез?! – нахмурившись, сказал Рон.  

– Да, можно и постараюсь не плакать. Я должна быть сильной. Как ты можешь быть таким циничным, Рон? Я же знаю тебя, твое сердце... Да, я не буду плакать. Видно, такова моя участь. Пойду, соберу свои вещи...  

Нелли, всхлипывая, вытерла слезы... Столь знакомый румянец зарделся на её бледном лице.  

"Я взяла вот эту дорожную сумку... Думала, может она не понадобится. Хотелось!  

Только ошибалась я. Увы...- Пойдем со мной... Посиди рядом, пока я соберу одежду"...  

– Это ты хочешь уйти. – Сказал Рон спокойно. – Ты. Не я этого хочу. И не перекладывай вину на меня.  

– Ошибаешься. – Ответила Нелли. – Ты первый сказал, чтобы я уходила... Ты...  

За четверть минут она с мрачной торжественностью уложила вещи в сумку и застыла в немом безмолвии, делая видимое глотательное движение, словно борясь с комком слез, подступившим к горлу.  

– Это ужасно... Три года я просыпалась и видела эти дома и холмы... И этот вид из окна мне никогда больше не придется видеть... Никогда я не забуду его. Ты не знаешь, какое это ужасное чувство... Даже, эти три дня, когда я не лежала в одной постели с тобой, и не прикасалась к тебе, не слышала твое дыхание, для меня было сущим мучением. Как я буду жить без тебя?!! Но ты и сам не знал...  

– Мне тоже очень трудно. Я так привык к тебе.  

– А знаешь, я приготовила салат для нашего примирения? Ты его попробовал? Я оставила его на кухне... И это проклятая туфля... у меня нога подвернулась. Ну, зачем она подвернулась? Зачем? Как нам было хорошо! Зачем все так жестоко? А, Рон?  

– Не знаю зачем... Не знаю. – Ответил Рон, теряясь и, потупил взгляд, который упал на её туфли. Кожа на носках обуви Нелли потрескалась и слегка разошлась. Душа Рона сжалось от явственной физической боли. Ему показалось, что ещё секунда таких чувств, и он брызнет фонтаном слез.  

– Я все бы отдала, чтобы ты был счастлив. Чтобы тебе никогда не было больно. Чтобы тебе было всегда хорошо. И мне так больно, что меня с тобой больше не будет и тебе могут сделать больно. От этого сердце мое разрывается. Что я никогда не смогу дать тебе совет или приготовить поесть...  

Рон почувствал, как слеза непроизвольно стекает по его лицу. Он смотрел в окно, не мигая, стараясь не поддаваться эмоциям и хоть как-то сдержать бурю в душе.  

– Я хочу пожелать тебе только одно, моя радость, мой единственный, мой самый-самый!  

Руки Нелли нежно обвили лицо Рона,  

– Вот все эти чувства, это множество чувств, которые у тебя тормозятся вот здесь... – и она провела ладонью по груди Рона...  

– Выпусти их, прошу тебя, не надо держать их тут взаперти. Просто выпусти все свои чувства, эмоции... Отсюда...  

Прикосновение Нелли было сродни прикосновению биоэнергетического психотерапевта в кульминационный момент сеанса. Каким-то мистическим образом она словно нажала на тайную кнопку в психике Рона. Молодой человек завыл от нестерпимой внутренней боли, и, закрыв лицо обеими руками, упал постель и громко зарыдал. Она накрыла его своим телом и оба зарыдали, не стесняясь проявлению своих чувств.  

Это был акт освобождения от чего-то ненужного и грязного. Вся их трехлетняя, в целом, неудачная супружеская жизнь выразилась в этом обоюдном плаче.  

– Выпусти все свои чувства, милый. Будь свободным. Освободи свою душу. Если хочешь – кричи, если хочешь – убивай, но будь таким, какой ты есть... Зачем тебе скрывать свою душу? Ты и так очень хороший. Будь свободным, легким человеком, Рон. Милый, радость, прошу тебя, выражай все, что чувствуешь, если недоволен – не скрывай этого и кричи, но, умоляю, не держи это у себя тут...- и Нелли снова положила руку на грудину Рона.  

– Ты права – сказал Рон, вздрагивая от поглаживаний Нелли. – Я должен стать свободным человеком...  

– Ты – самый лучший... но выпусти эти чувства из себя, не накапливай их. Ты всегда такой напряженный. А мне всегда так больно видеть тебя, когда ты сдерживаешься, держишься тихо, не выражаешься. Когда ты хочешь выйти из себя и делаешь что-то совершенно другое, несоответствующее, когда ты не можешь даже правильно выругаться... Обругать... Плюнь на мнения людей. Будь, кем хочешь быть. Какой ты есть. Чувства это же так хорошо... Рон... выпусти своего сильного парня из себя. Будь собой, своими чувствами. Радуйся, дерись, завоевывай мир, плачь, расставайся со мной. Но прошу тебя, не будь таким скованным. Не сковывай себя... Прошу тебя, будь свободным человеком. Просто свободным человеком!  

Эти слова Нелли вызывали у Рона спазмы более сильного, обуревающего внутренности рыдания.  

– Ты все для меня! – продолжала Нелли. – Я не знаю, как я буду жить без тебя. Я не знаю... Но я должна уйти, чтобы остановить вот это твое закрепощение. Ты превращаешься в лед, я не хочу тебя совсем потерять. Твои красивые губы, глаза, у меня душа раздирается на части, когда я вижу, что ты не можешь ничего сказать и сделать. Когда наступают моменты, ты должен хоть что-то сказать и у тебя это не получается. Когда внутреннее нечто более сильное, так сильно овладевает тобой, что ты становишься полностью беспомощным. Я не могу на это смотреть. Не могу. Не хочу видеть, как мой любимый мужчина теряется и не можеть ничего делать. Не хочу видеть твою беспомощность. Мне лучше умереть.  

– Тебе и вправду стоит на время оставить меня. Я хочу остаться один, на какое-то время. Понять, что со мной происходит. С моей душой.  

– Да, моя радость. Делай, что ты хочешь, свобода это главное – зачем мы живем. Без свободы... Зачем тебе все это? Этот большой дом, это тряпье. Тебе нужна только свобода, Рона. Свобода души. Ты должен показать себя миру. Свой огромный талант. Ты все хоронишь в себе. В своей боли. Забудь все и откройся миру. Выпусти себя из своих страданий... Моя радость, ты должен донести себя до людей, чтобы они поняли тебя. У тебя так напряжено все горло, оно все так зажато... Как бы мне хотелось хоть чем-нибудь помочь тебе, иногда сделать больно, чтобы ты очнулся и не был таким отрешенным. Рон, я люблю тебя. Я хочу, я молю Бога, чтобы ты был очень счастливым человеком. Пусть не со мной. Но чтобы был счастливым. Чтобы ты смог выразить себя. Чтобы ты научился выражать свои чувства, свое сердце. Слушай свое сердце, живи только сердцем, только сердцем, моя радость, оно не может лгать, милый. Поверь... Только сердцем, только свободой, только в свободе... Это и есть суть жизни.  

– Боже, почему я такой? Почему это со мной происходит? Почему, Боже, я не могу сделать... – шептал Рон, как заколдованный.  

– Любовь моя, я не смогу никого больше полюбить, так, как тебя... Никто не сможет войти в это сердце так, как ты. – Говорила Нелли и слезы струились по её миловидному лицу.  

– Я не хочу тебя терять. Почему я не могу удержать то, что мне дается? Боже, почему я такой несовершенный?! Боже мой...Я не хочу жить. Таким... Таким...  

– Поцелуй меня. И я пойду. Я не хочу смотреть на твои страдания. Отвези меня к автобусу...  

– Может быть, ты останешься? – робко спросил Рон, сквозь стискивающие горло эмоции.  

– Нам нужно о многом подумать... Я не хочу тебе мешать. Я не хочу отравлять тебе жизнь больше. Ты знаешь, где я. Где меня можно найти. Но прошу тебя, никогда не забывай, то, о чем я говорила. Это и есть самое главное. Ты свободен... Живи, как свободный человек...  

******************************************************** ************************************************************  

Я бросаю камешки с террасы роскошной виллы Рона вниз в зависшую над побережьем Адриатического моря бездну гранитных скал. Изумрудные волны и расселины в скальных массивах, циклопические валуны, напоминают времена римского завоевания. Когда трибуны и квесторы, консулы в белоснежных тогах заседали в сени храмов и вели беседы о вечности, о будущем, быть может, почти о нас с Роном, о людях, которые будут на этом самом же месте через двадцать столетий – богатых, счастливых, свободных.  

Это невероятное по красоте местечко, что находится в Хорватии, была приобретено Роном прошедшей весной. Само здание виллы находится просто в отличном состоянии, оформление двора тоже выше всяких похвал. Что-что, а во вкусе Рону Смиту не откажешь, он очень взыскателен и к дизайнерам и к строительным компаниям, и к прислуге.  

На этой благодатной земле Рон уже успел провести кучу увеселительно-скандальных мероприятий. Скажем так, он успевает все, что позволяет ему недюжинная фантазия – гарем из лучших фотомоделей, балы, концерты рок-звезд, показы от кутюр Гуччи, Пако Рабане, стратегические игры, конкурсы красоты, полеты на воздушных шарах. Попасть сюда почитают за честь многие из мировых знаменитостей.  

Но уже больше двух часов мы, как, ни в чем не бывало, занялись чисто журналистской деятельностью – ворошим прошлое Рона Смита. Он скромно и легко рассказывает об ошибках своей молодости. Почему-то ему хочется вынести на свет то, что когда-то было таким неприятным.  

Небольшой перерыв помогает нам отряхнуться от невидимых нитей прошлого. Мы загораем под солнцем Адриатики, не забываем отхлебнуть по бокалу прохладного «Казанова ди Нуери» урожая 2001 года и теперь я издали внимательно слежу за Роном; вроде бы ему пора довести свой рассказ до логического финала.  

Он смело встает над краем пропасти, демонстрируя признак огромной веры в собственные силы. С моей точки обзора это незаурядный человек, выделяющийся королевской осанкой, пристальным взором охватывающий закат. Рон Смит с упоением, почти как фараон, сын Солнца или владыка Поднебесной, наблюдает за ярко-оранжевым диском заходящего солнца, которое нервно подрагивает, объятое парами нагретого воздуха. Таким Рон видится мне с расстояния в пятнадцать шагов – этот полулегендарный человек – и поэтому хочется до конца прояснить, где домыслы, а где истина. Со своей стороны могу ещё засвидетельствовать, что от радости Рон нередко превращается в сущего ребенка, а через миг может также легко и играючи мудро править судьбами тысяч людей.  

– Солнце тут в Хорватии, да и в Далмации радиоактивнее. – Поясняет Рон Смит своей светлой улыбкой. – Радиоактивнее, чем в Барселоне, например. Вчера сенатор Джонсон пробыл под неярким солнцем чуть меньше четверть часа, едва не получив настоящие ожоги. Климат тут, конечно сугубо морской, но иногда прямо с Гибралтара вторгаются муссоны, и после них нередко бывает парочка знойных деньков, вроде тех, которые выдались на этой неделе. Поэтому иногда сводка погоды для местных предпринимателей не менее важна, чем курсы акций на бирже или индекс Доу-Джонса.  

– Так вот... Возвращаясь ко всем далеким темам... Иногда некоторые любопытные поклонники спрашивают меня: «Рон, а с какого момента произошел столь заметный скачок в вашей жизни?» Я отвечаю, что с того момента, когда я осознал: мне больше нечего терять и мое время пребывания здесь, на Земле, крайно ограничено. Мое отчаяние было столь велико, моя беспомощность столь болезненной, я даже настолько не могу все это передать... Вся моя юность и молодость пролетели где-то сбоку от меня. Я, созерцая с нарастающим ужасом, понимал, что мне уже нечего терять, что скоро вечность заткнет меня. Именно с уходом Нелли я понял неотвратимость смерти.  

Рон остановился, чтобы перевести дух и покачал опущенной головой.  

– Я долго визуализировал то, чего достиг, но всегда самое сложное было связать, сделать связным это все, как пройти путь от абсолютной беспомощности до всесилия? Чтобы знать, какие вещи, решения, действия выбирать следующими, как созидать желанный результат, не имея на руках практически ничего.  

Эмоции самоуничижения с самым отъявленным бесстыдством правили мной. Никакого рассудка, никакой ясности... Меня расстраивали близкие и родные, потому что все ждали от меня жизненной силы, не желая принимать таким, каким я был, слабым и неперспективным. И тогда я отверг и удалил от себя всех своих приятелей, которые то и дело удачно пользовались мной. Я постарался вникнуть в суть моей доступности для всякого рода других манипуляторов. Каким образом они подбирались к некоему центру моего разума и творили выгодные им дела?  

Я долго не мог общаться с людьми через свои чувства и вел самую беспощадную войну со своими эмоциями. Я боялся людей, боялся показывать им свою душу и сердце. Я не мог дружить больше ни с кем и закрылся от страха, что меня также безжалостно растоптают, как это сделала Нелли. Что я угожу в лапы тех же самых людей, которые смогут быть столь же предельно искренними в своей фальши, как Нелли. И то, что доверившись вновь, будучи неспособным, отличать лицемерие от правды, я вновь понесу эту жестокую потерю.  

Стиснув зубы, я приходил к одному из притоков Миссисипи и рыдал. У меня было только настоящее, только боль, только неосуществленные замыслы, только недоконченные дела и неразвитые зачатки талантов. Тот гигантский труд, который я должен был положить на алтарь своей свободы страшил меня, но боль и досада за разбитую молодость была сильнее...  

Знаю одно... Мной самим, моими родителями, окружением с младенчества было внушено и впоследствии накручено такое сильное чувство собственной неполноценности и неэффективности, что я предпочитал терпеть любые манипуляции Нелли и ей подобных. Еще, будучи ребенком, я был настолько раздавлен, как личность, что с детства мне редко удавалось поверить в свою звезду. Я пришел к выводу, что все мое укрощение Нелли или, как говорил Джиромо, мой бывший тесть, «ухаживание за такой женщиной» не удалось по одной причине. Я был глух, слеп, нем и не просто... Трижды, сотню раз слеп! Я был словно не от мира сего; таким наивным и таким доверчивым, что несколько лет спустя эти воспоминания доставляли мне чертовскую физическую боль. Потом я образумил себя, разобравшись, что это был всего лишь один из авторских способов манипуляции миром. И скажу вам по секрету весьма изощренным способом. Я снимал с себя ответственность за происходящее, сам оставаясь «порядочным», «чистым» «непорочным» человеком. Не знаю, кто именно, но в меня глубоко вогнали панический страх за вероятность ошибиться, быть неправильным или нехорошим. А я, Рон Смит, креативный на редкость ребенок, бессознательно изобрел простой способ быть таким, каким меня хотела видеть моя родня – «хорошим», пусть даже предоставляя другим возможность верховодить мной. В конце по сюжету вступал в конфликт с моими манипуляторами, отгораживался от них и запирался в своем мире. Конфликт состоял в том, что внешне и отчасти я подчинялся модели поведения, которую навязывали мне мои родители, но, по сути, я уединялся подальше от всех живых существ. Я стал мастером перекладывать ответственность за жизненный процесс на окружающих, на всех, манипулирующих мной, и перед своим внутренним критиком, этим демоном души, главное, что я был хорошим и просто лучшим.  

Слава Богу, что провидение, мое бессознательное, Бог или мой ангел-хранитель, называйте, как пожелаете, сознательно сконструировали во мне высокую степень компромисса. Самое важное, и я рад, что они ввели в мою жизнь столь и столько подлых и, одновременно, признаюсь, полезных людей. Слепо увлекаемые своими животными побуждениями, эти дамы и господа нанесли мне сильные душевные раны, содрав с меня все эти «порядочность» и «благородство». Чтобы я неистовствовал от неусыпной духовной боли. Чтобы я не смог заткнуть свою глотку от содрогающего округу крика, чтобы свойственный мне страх проявления собственных эмоций, превысила сама физическая боль и глубина её прикосновения. Чтобы у меня открылись чувства, чтобы у меня обнажилась душа... Чтобы я увидел все свои чувства от самого рождения до того дня, когда это стало происходить.  

Я поклялся, что заработаю не просто деньги, много денег и буду иметь тишину – много тишины и много красоты. Много всего того, что не имел в детстве, а так мечтал. Славу, обожание, мировое признание...  

Как сказал один известный писатель, истинные таланты чувствуют себя гонцами великого царя, сгорающие желанием сказать что-то особо важное человечеству, несмотря на то, что все уже сказано и без них. Вы знаете, что я вторгся во многие из областей искусства и человеческого познания. Я создавал неплохие произведения, как поэт, музыкант, режиссер, мыслитель, но самым трудным оказалось... Вести бизнес, умение жить, зарабатывать... М-да, это оказалось для меня самым сложным. Как стать более практичным, более земным, без всяких очередных залетов в эти знакомые миры наивности и простодушия. Как превратить изобилие внутреннего мира в деньги, в потоки денег?  

Вы ведь хорошо знаете, что такое бизнес? Человек талантливый и красноречивый любой предмет может сравнить с полностью иным, с виду несравнимым действом и мало кто его за это осудит. С бизнесом, однако же, дело обстоит несколько иначе. Многим кажется, что в бизнесе нет поэзии, что это сухие цифры, счета, отчёты, жуткая скука, каторга от звонка до звонка, что это загубленное нервы взамен скромненьких доходов. Одному Богу известно, каких стоило мне усилий впихнуть себя в дело, да-да именно так бы я выразил, свой дебют в бизнесе. Знаете, как бывает, приходишь на новое рабочее место в чистом выглаженном костюме, с наработанным нелепым видом, с наспех опущенными руками и сам не поймешь, как оставляешь за дверьми кабинетов всю свою непринужденность, добытую по жизни. А там тебя встречают незнакомцы, с некоторой задевающей пренебрежительностью пялятся на твои запятнанные в лужице (вот, черт!) ботинки, расцветку рубашки, тянут всеми имеющимися в офисе ноздрями запах твоего одеколона, мерят и примериваются со всех сторон, метают исподтишка горгоновские взгляды, ну, в общем, вы ведь не меньше моего об этом знаете?! Многим из этих людей суждено стать вашими друзьями, многие, по сердечности и генетическому благородству, готовы будут пойти с вами на серьёзные испытания, равно как и многие с первого же взгляда зачислят вас в черный и, поскольку он у них имеется, надо сказать, весьма внушительный список. Хотя все это может произойти только после того, как вы покажете и докажете им свою силу и проницательность, возможности и неутомимость. До того они будут к вам просто присматриваться и проверять вас: кто вы, сколько в вас жару, на сколько хватит вашего лиходейства, и будут ждать момента, когда вы провалите очередное задание шефа...  

Мне приходилось преодолевать не только чужое, но самое ужасное свое упорное неверие, разнообразные страхи, безосновательные убеждения, природную леность, дефицит самоуважения. Я истреблял вредные привычки, как сорняки, и никак не мог понять, почему прогресс идет столь медленно – почему так трудно отделять зерна от плевел. Я задавал себе миллион всяких почему, как, где, когда, каким таким образом. Почему я сижу в этой дыре, почему я не верю в свою душу, в которую провидение вкладывает столько силы? Почему я столь сильно сопротивляюсь своему успеху и втаптываю себя в посредственность?  

И хотя ведение бизнеса, показалось, мне почти достижением с моей стороны, но вот открытие чувств было делом поистине героическим. Только после этого я действительно научился зарабатывать. Только после этого у меня проснулся вкус к жизни. Могу сказать, что это самое освобождение чувств, о чем меня так настойчиво просила Нелли, было очень долгим процессом. Процессом осмысления того, что эмоции и ощущения, любовь – лишь это и является моим подлинным богатством, союзником, но никак уж не врагом.  

Примирение и самоприятие! Мне пришлось устранять недоверие к жизни, безусловно, принимать мой стартовый личностный капитал, то, каков я на самом деле, кого я из себя представляю. Мне пришлось смириться с тем, какое у меня тело, рост, умственные способности, душа, сердце.  

Кто-нибудь возьмет да и ухмыльнется, а я не мог простить судьбе себя. Представляете?! Я считал себя ошибкой жизни. Мне все казалось, что Создатель не любит меня, что он вылепил меня несовершенным, слабым, беспомощным по обилию забот и совсем забыл обо мне, как о гадком утенке. И все это продолжалось до того времени пока мне не посчастливилось осознать, всеми клетками своего тела одну простую вещь – я ничего бы не смог изменить, ничего, ни единого мгновения из своего прошлого. Это была моя судьба, быть помещенным в такую среду, в такие установки, запреты и самоограничения, а затем найти в себе силы разрушить это все. Лишь великая искренность, самопрощение и покаяние смогли освободить мой дух. И, приняв то, что со мной произошло, как замысел провидения, самую естественную форму того, как все должно было произойти, я ощутил огромную уверенность в себе и спокойствие.  

Иногда мне снился знаменательный кошмар. На наш квартал напали террористы и начинали без разбора истреблять мирных жителей. Сами символы казни тоже очень интересны. Это дыра туалетной ямы, куда изверги заставляли жертву просунуть голову, а потом отрубали её. Обычно на моих глазах они убивали соседей, мою мать, кажется, даже сестру и только, когда тащили убивать меня, если не ошибаюсь, постоянно один из палачей зачем-то мешкал с моей казнью. Это давало мне способность пересилить свой страх, отбросить держащих меня за плечи карателей, а потом взяться за автомат, уничтожить их всех и вызволить себя из плена. Заметьте, основа сна была агрессивной. Агрессия просыпалась, только когда дело касалось самосохранения, только очень реальный и крутой риск, только воспринимаемый до пяток страх, заставляли двигаться и переходить в эффективную самозащиту.  

Отчаяние от невозможности разрешить свои страхи, превратило меня в Воина. Школы, идеи, самоисследование, встречи, опыты, поражения, которых с лихвой хватило бы на все человечество... Я стал учиться пребывать на грани жизни и смерти, и вот только тогда судьба возлюбила меня, стали обожать женщины, деньги и властелины. А впоследствии я начал учить людей расти, вырастая вместе с ними, чувствую непомерную радость от их успехов. И даже если эта уже другая история, хочу сказать, что я постарался сделать все, что было в моих силах. Мне хотелось прожить всю оставшуюся жизнь настоящим человеком, всегда ищущим путь к счастью, победам, к бессмертию, к совершенству, поэтому почти с сакральным трепетом я искал любые средства для постижения этих тайн. Если бы вы могли, хоть на минуту представить себе, какой это восторг, когда труд стольких нелегких лет, вечности, полной неудач, отливается в шедевр, от которого люди не могут оторваться, над которым люди теряют разум. Когда столько поражений, самых необдуманных ошибок, всего лишь силой духа ты преображаешь в золото, в неподвластные никому из смертных чудеса... И тогда я, будто познав эликсир жизни, стал молодеть, словно мстил за проваленную юность; молодеть до тех пор, пока подконец не превратился в матерого хозяина фортуны, нисколько не удивляясь величию, о котором запрещено было даже мечтать.  

– Даже ребенку известно, что нельзя всю жизнь только творить и зарабатывать. – Продолжил через Рон, возвращаясь к нашему давнишнему разговору о его молодости. – Надо ещё и учиться. Впускать в себя мир всеми органами чувств. Равно учиться жить и равно писать. Смешно, когда выдающийся человек не умеет жить так, как он описывает жизнь! А в это самое время на его книгах вырастает полстраны.  

– Так-то...- сказал Рон, натянул на голое мускулистое тело белую майку и, забрав со столика бокал с ананасовым соком, откинулся на спинку шезлонга. – Обожаю этот вид!  

– А теперь, что касается Нелли... По рассказу, вы, наверное, уже догадались, что мы расстались с ней, навсегда. Это была самая кульминация моей тогдашней жизни, и я ничего не мог понять, что вообще это могут значить это события. Было ощущение дикой пустоты и чего-то облегчающего. Даже спустя несколько лет образы свитера Нелли и изношенная кожа её туфель мучило мой разум, вызывало наплыв резко-негативных эмоций... Символы... Все мы от них!  

Нелли долго оставалось загадкой моей жизни. Как могло в одной и той же женщине, повторяю, в одной и той же, такая невинная кротость и человечная мимика сочетаться со столь утонченной подлостью? Как может она так любить и так подставлять любимого мужчину, не задумываясь о том, каким нервным срывом это тому грозит? Что я только не решил про себя! Что она в действительности никогда не любила меня. Что жила под влиянием матери и своей сестры. Что бездетность и невозможность родить ребенка осквернили её душу, и она отомстила за это. Что она больна скрытой формой шизофрении. Что живой темперамент и добрая душа, оказывается, не могут мирно сосуществовать в одном теле. Какие только версии я не перебрал холодным рассудком!  

Также много я размышлял о том, в чем собственно состояли мои супружеские недостатки. Каким образом я довел этот брак до столь плачевного финала? Кто был больше виноват в крушении наших грез?  

– Трудно поверить, насколько упорно в полном одиночестве я задавался одним и тем же вопросом, «как могло случиться, что я не смог образумить её нрав и, укротив строптивицу, подобно шекспировскому графу, сделать из неё примерную леди?». Иной раз в фантазиях она мерещилась мне ребенком, которого я не смог защитить. Потом ко всему этому примешалась простодушная мысль о том, что я не смог уберечь Нелли от жестокого мира, в котором ей придется теперь учиться выживать самостоятельно... Из этого я постиг и суть своей столь сильной психологической зависимости от Нелли. Я любил её столь сильно, потому что неосознанно проецировал на неё своего внутреннего малыша, который оказался жертвой неправильного воспитания и нынче нуждался во всяческих поблажках и поощрениях. Немного охладев, меня раздосадовало, как я вообще мог умудриться при обилии женщин вокруг найти столь противоположную себе натуру. Но потом я понял, что взрослый Рон Смит отражал Нелли Гилмор. Все черты её порочного характера я сам носил в своей морали; эту бесконечную ложь, эту распроклятую фальшь, эту мнимую порядочность, человечность и мягкость. Все это жило во мне, и я давал Нелли возможность манипулировать собой, потому что пресловутые самооценка, чувство вины, несамодостаточность были невероятно сильны во мне...  

В течение нескольких последующих лет, многих своих женщин, я пытался сравнивать с Нелли, поздно прояснив, что требую от новой подруги типично то же самое поведение. В конце я стал понимать, сознавать, исследовать, – и между этими действиями большая разница – образ Нелли нес секреты моего резкого скачка по жизни. Я пришел к выводу, что, только углубившись в них, сумею воссоздать свой внутренний мир в своей первозданности, что и являлось содержанием и целью моего существования.  

И все-таки... И все-таки... Я думал, что в ту единственную минуту нашего духовного воссоединения мы с Нелли стали очень близки, почти породнились – одно целое, одно существо, единый разум! Никогда до этого и после я не был так близок с женщиной в проявлении своей глубинной сущности. Я обнажил себя до костей. Я опорожнил себя до основанья. Я освободился...  

И мне казалось, что то же самое сделала и Нелли. Я был бесконечно благодарен ей за эти очень уместные и точные слова о свободе, за эту сцену, за то, что она пришла в тот раз ко мне, за это прикосновение к моей груди. И я питал иллюзии, что мы сможем продолжить жизнь, как настоящая счастливая супружеская пара. Что теперь мы на пути к истине, что она где-то очень-очень рядом. Что я буду стараться наблюдать за своими комплексами и выкорчевывать их к черту, а она – за своим противоречивым поведением... Что... Что... Что...  

Хотя развязка нашей истории была более чем прозаически логичной. Несколькими днями позже, я обнаружил, что фамильных драгоценностей в несколько десятков тысяч долларов, которые я когда-то подарил Нелли, дома не было. Оказалось, что во время последней встречи Нелли тайком от меня, заодно с личными вещами, захватила с собой и все мое золото. Гм... Так-то....  

«Это золото поможет мне продержаться на первых порах, когда я стану жить одна...» – вот так пояснила Нелли свои действия. – Сказал Рон, и, расхохотавшись, швырнул далеко в море цветной камешек, валявшийся у его ног.  

Переговоры длились целых два часа, кондиционеры не спасали, и Президент уже проклинал все на свете. Новоиспеченный диктатор республики с труднопроизносимым названием не столько говорил, сколько таращил глаза, его свита, состоящая из явных головорезов, откровенно маялась в непривычных условиях, советник по войне и советник по финансам отвлеченно делали какие-то пометки в блокнотах, а решение так и не было принято. 

«Пора завязывать, – подумал Президент и откашлялся, – Хорошо. Мы предоставляем вам два вертолета и танк. На неделю. Вы отчисляете половину дохода с плантаций в течение следующего года. О людях речи идти не может. Люди нужны мне самому. Двадцать винтовок могу продать вам сегодня же. Это все, что я могу сделать».  

В свите произошло шевеление, диктатор долго шептался с адъютантом, после чего встал и изобразил на лице подобие перекошенной улыбки. Договор был скреплен рукопожатием. 

«Уроды, – думал Президент, возвращаясь с охраной в покои, – Что они слышали о бизнесе? Об ответственности? Половина дохода – как же. Дадут от силы четверть – а что им скажешь? Развязывать войну? Чтоб их…» 

Войдя в покои, он с наслаждением выпутался из тяжелого кителя и снял промокшую рубашку. Открыл бар. Холодная пивная бутылка приятно легла в руку. 

Глоток… Еще глоток… 

Пропищали, напоминая, наручные часы. Двадцатое. В груди привычно затеплилось. Президент неторопливо прикончил остатки пива, и кресло с жалостью выпустило его из объятий. Свежая рубашка и яркий шейный платок: из зеркала смотрел подтянутый мужчина с приятным смуглым лицом. Вот что делает европейское образование. Господи, и что он забыл в этой обезьяньей стране? 

Через задний двор он вышел из здания и с двумя охранниками сел в джип. «В пещеры», – коротко сказал шоферу, и машина взметнула облачко желтой пыли.  

Дорога занимала полчаса. С деревьев доносились взбалмошные крики птиц, упорно гнездящихся вдоль просеки. Природа не демонстрировала ни умения приспособиться, ни хотя бы подчиниться. В поведении птиц, в этом вечном суетливом и упорном испуге, было что-то типично женское, темное упрямство вперемешку с постоянным удивлением. Президент закрыл глаза. Ему вспомнились тенистые проулки Сорбонны, ночное шампанское на набережной, девушки-художницы с Монмартра… «Эдуард, – говорила ему в постели одна из них, – Ты же типичный парижанин…» Сколько лет назад это было? Четырнадцать? Пятнадцать? Когда-нибудь он все бросит и уедет назад. Заведет жену… Если понадобится, поменяет имя. «Эдуард»… А что, не так уж и плохо. 

Машина остановилась. Президент ступил в каменную прохладу. Набрав шестизначный код, он приказал охране ждать у входа, а сам скрылся за массивной дверью. Снова, уже настойчивей, в груди затеплилась радость. Спустившись на лифте, он отпер ворота и убыстренным шагом направился к сокровищнице. Оказавшись внутри, он опять улыбнулся. Ни разу ему не удавалось сдержать улыбку. Вдоль двух стен высились стеллажи. Золотые слитки высшей пробы весомо поблескивали в уютных закутках. Президент взял один слиток и приложил к щеке. Казалось, что от золота исходят волны энергии. Он подошел к выдвижным полкам и потянул верхнюю на себя. Роллексы всех мастей плотными рядами устилали ее пространство. «Как детки», – умиленно подумал Президент.  

Подошел к полкам с фарфором, бережно прошелся пальцами по изысканным формам. Щелкнул ручкой сейфа. Запустил пальцы в мешочек черного бархата, утопил в нем руку. Вытащил наугад камень покрупнее, поцокал о зуб… 

Двадцать минут пролетели, как одна. Оставалось еще полчаса. Президент прошел в следующее помещение и, постучавшись, открыл дверь. «Мама!» Запахивая халат, она проворно встала с постели, они крепко обнялись, и Президент нежно поцеловал ее в морщинистую щеку.  

- Ну, как ты? 

- Да я что, жива – и ладно – она засуетилась и принялась торопливо накрывать на стол. – Как там сыночек мой, кровиночка моя? 

- Да по прежнему… Укрепляем позиции… Да это тебе не интересно. 

Он посмотрел в ее черные встревоженные глаза. «Как у птички» – подумал он. 

- На здоровье не жалуешься? Врач не нужен? Может, лекарств еще? 

- Не-не-не-не-не… – на одной ноте отозвалась она – Чайку вот… Пей, пей… 

Он пил чай и не отрываясь смотрел на маму. «Ах, да, вот, этот тебе», – спохватился он и достал из кармана коробочку.  

- Да зачем, да что ты… – залепетала мама, рассматривая сережки. Однако ловко продела их в уши и со старушечьим кокетством приосанилась – Ну, как? 

- Ты самая лучшая. Люблю тебя – Радость встречи и гордость за себя растянули лицо Президента в улыбке. 

Они долгое время молчали. 

- Ну ладно, мне пора, спохватился Президент, глядя на часы – Нет, нет, пирожки оставь себе. Хорошо, только один…  

Он снова поцеловал маму и, подойдя к двери, помахал ей рукой. – Я где-то через месяц загляну… 

Ключ щелкнул. 

Шагая по коридору, он машинально затолкал пирожок в рот. Ни о чем не думалось. 

У дверей из пещеры на его голову обрушился страшный удар. «Измена», – теряя сознание, успел подумать Президент. В бункере уже слышался топот ног. Охрана взяла Президента под руки, к нему подошел человек в форме, расчехлил пистолет и выстрелил в голову. 

Ранней весной в город приехал новый зодчий. Князь и епископ приняли его очень тепло – по земле носился слух о его чудесном даре. Церквы и часовни, им построенные, так и излучали небесную благодать. 

Зодчий был молчаливый мужик, с раскосыми неясными глазами, и растрепанными серыми волосищами. Хоть видом он был и диковат, душа у него была смирная и тихая. Говорил зодчий вполголоса, а то и вовсе шепотом, в руках зачем-то телепал моток веревки, с узелками, на людей не смотрел, на улыбчивые речи князя отвечал покорно: 

- Исполним, княже. Как же не исполнить? 

В первый же день епископ рассказал зодчему свою задумку: собор должен будет стоять на вершине холма, с одной стороны возвышаться над городом и заборолом, с другой – грудью стоять против сизого леса. Башни и купола должны стоять, как плотный ратный строй, в своем облике выражая Войско Небесное, и княжьей власти Божье покровительство. 

Зодчий выслушал епископа, и отозвался тихо: 

- Сделаем, Владыко. Как душе твоей угодно сделаем. 

А у самого в глазах слезы стоят. Не по сердцу ему речи епископа, но перечить не смеет. 

Поселили зодчего в маленьком доме, так чтобы из окна был виден расчищенная плешь холма. Уговорились, что за месяц зодчий задумает вид собора, и построит из лучин уменьшенный его образ. 

Заперся зодчий в своем убежище, и стал думать. Затею епископа он отмел тотчас. Нет, конечно, собор будет построен по заказу, и владыка найдет в нем и величавый вид, и строй золотых куполов. Но это будет не княжья рать, и не будет в нем никакого благословения мирской власти. Это будет… будет…  

Тут зодчий терялся. Он садился на лавку и бездумно строгал лучины, но внутри у него было пусто. Тому была причина: последние годы он бездумно осушал, исстрачивал, себя, не ведая ни усталости, ни уныния. И возникали, росли по земле церкви, и было их столько, что зодчий и не мог все сосчитать. И вот подойдя к этому самому важному своему делу, он вдруг обнаружил в себе эту огромную, чудовищную пустоту.  

И одолел его великий страх. Ни епископу, ни князю не осмелился он сказать, что не может больше строить храмы и соборы, и духа в нем не осталось и на маленькую часовню. Так днями он сидел в тусклом своем убежище, не принимая пищи, избегая сна. Усталые руки его покрывали занозы, и порезы. Он настрогал столько лучин, что хватило бы и на два образа. Вот подошел условленный срок, а ничего еще не было готово. Увидев измученного, беспомощного зодчего, князь нахмурился, но епископ поспешил его успокоить: 

- Еще подождем. Видно ему подумать надо. 

Но прошел месяц, и ничего еще не было готово. Владыка уже и сам стал говорить, что надо бы позвать другого зодчего. 

Зодчий лежал на скамье, уставившись в окно, за которым возвышался лысый холм. Солнце не светило над ним – все дни здесь были пасмурны, с Севера дул недобрый ветер, за холмом темнели зубцы недоброго, поганого леса. Для зодчего не было уже ни города, ни князя, была твердая лавка, холм, и лес за ним. Зодчий был болен. Он умирал. 

В одно утро князь заглянул к нему, и сказал, что выписал еще одного мастера: 

- Может вместе дело заспорится – сказал он сухо – ты пойми – терпения во мне много, да только хлеб мой зазря есть я не позволю. Вот промолчишь ты так месяц, год промолчишь, а дела так и не сделаешь. Получается, зазря я тебя кормлю? 

Зодчий ничего ему не ответил. Он, кажется и не слышал его слов. В нем все уже отмерло, кроме предчувствия последнего, великого события – успения. 

Князя рассердился, и вышел, хлопнув дверью.  

Зодчий остался в одиночестве. Перед ним зиял квадрат окна, а в нем пустой холм. Вдруг небо будто прояснилось. Лучи солнца – сначала жидкие и блеклые, потянулись к земле. Но вдруг среди облаков обнажилось солнце, и над холмом возникли столпы яркого, ясного света. У зодчего перехватило дыхание. Перед ним возник нетленный образ собора, какому нет и не может быть равных на земле. Собор уже существовал, он был готов в душе умирающего мастера. Сами небеса воздвигли его на вершине холма. 

Высшая любовь, и величие были в нем. В этом невероятном соборе сплелись пение и звуки небесных труб, и Прощение, и Сострадание… 

У зодчего не оставалось сил, чтобы построить его уменьшенный образ. Он с трудом мог пошевелиться, болезнь уже почти умертвила его. Но он не печалился. Он был полон уверенности, что самое большое свое дело он только что завершил. 

Полный спокойствия и тепла, он закрыл глаза. 

Помню как сейчас, я пришел со школы и сижу в родительской комнате, в мягком кресле. Солнечный свет с улицы окрашен шторами в древесно-красный, он лежит двумя квадратами на полу. У меня болит горло. Я сглатываю, пытаясь прислушаться к ощущениям. Как будто маленький комочек, отдающий легкой пульсацией, я чувствую его под самой кожей. Я веду пальцами от шеи к правому уху, я ищу, где он прячется. Я останавливаю пальцы за самым ухом, под мочкой. Слегка нажимаю. Как бы изнутри глаза, за полем зрения, появляется желтое пятнышко. Я нажимаю сильнее. Пятнышко меняет форму, вытягивается. Теперь я могу управлять его движением. Я пытаюсь вывести его в поле видимого, на фон шкафа, стола. У меня какое-то предчувствие, я окутан будто бы мерцающим туманом. Все становится оранжевым, глаза сами закрываются. Ощущение, словно меня приподнимает и опускает, плавно, словно я несусь по мягким волнам. Голова слегка кружится.  

Запах комнаты меняется. Теперь он менее домашний, я чувствую слабый запах краски и чего-то еще. Я с усилием открываю глаза и теряюсь: на месте шкафа я вижу ряд школьных парт, на стене висит доска, подо мной жесткий стульчик. Я в своем классе. Он пуст. 

Когда, гуляя, я рассказал свою историю папе, он быстро и серьезно взглянул на меня и несколько секунд шел молча. Затем остановился. 

- Ты мне не веришь? 

- Верю. 

Меня обескуражило, как просто и отчетливо он произнес это слово. 

Потом он добавил: 

- Знаешь, это бывает. Это пропадает с возрастом, но… лучше с этим не играть. Ты это делал один раз?  

- Один. Я… 

- Ты не заметил потом ничего необычного? 

- Нет, ничего… Я вышел из школы, пошел домой… 

- А дома? – папа смотрел на меня, как будто ждал какого-то важного ответа. 

Тогда мы долго гуляли. Папа рассказал мне, что это странное свойство человеческого организма, неизвестно, изучается оно или нет, но прочесть о нем нигде нельзя. Оно пропадет годам к двенадцати, да и вообще мало кто в себе его обнаруживает. О нем вообще принято не говорить. Мало кто его использует многократно, это связано то ли с чувством страха, то ли стыда, но самое главное не это. После каждого такого путешествия в жизни человека что-то меняется, пропадает, происходит какой-то неуловимый сдвиг, и каждая такая перемена страшна. «Да, у меня было такое. И у дедушки…»Зачастую это касается не напрямую себя, а окружающего мира, людей, предметов… «Постарайся, – сказал папа – постарайся не менять ничего. Ты и сам поймешь». Мы шли по дорожке. Под ногами шуршали листья. 

Я, кажется, понял. Последующие два дня я отгонял странное воспоминание и пристально всматривался, старался выявить, что же изменилось. На второй день в аквариуме на письменном столе я недосчитался двух вуалехвостов, выпрыгнуть рыбки из него не могли, кошка никогда к нему интереса не проявляла. Я спросил у бабушки, на что она даже оскорбилась: «Зажарила я, что ли, твоих рыб?!» Папе я ничего говорить не стал. 

Выпал первый снег. Я заматывался толстым шарфом, который мне связала бабушка и пробовал на прочность лед на пруду. Лед предательски потрескивал. Этой зимой я был влюблен. Ее звали Аня. Она жила в четырехэтажном домике, говорят, эти дома строили пленные немцы или финны. Я старался гулять рядом с ее домом, а когда она выходила с подружкой-соседкой, то проходил мимо них, делая вид, что иду в магазин. Она училась классом старше. 

В столовой я старался сесть поближе к ее столику и даже стыдился своих друзей, когда кто-то из них начинал сильно орать или метал пюре с помощью ложки. В такие моменты Аня смотрела в нашу сторону, а я смущенно улыбался с видом: «Ну, что я могу поделать…» 

Утром, чистя зубы перед зеркалом, я замечтался. Ночью мне, наконец, приснилась Аня, мы гуляли с ней и охотились на каких-то птиц. Анин образ не шел у меня из головы, и вдруг меня что-то словно подхлестнуло. Я сосредоточился, закрыл глаза и нащупал пальцем точку за ухом. Снова, вспыхивая и пригасая, появилось желтое пятнышко, я поймал его, медленно стал подталкивать… И все повторилось. Я с закрытыми глазами стоял на холодном полу и вдыхал запах чужого дома. Был слышен шум воды. Я мгновенно очнулся и увидел, что стою в чужом коридоре с веселенькими обоями, прямо у двери в ванную, в которой кто-то умывается. Обмирая, с колотящимся сердцем, я приоткрыл на сантиметр дверь, увидел ночнушку со слониками, струящиеся светлые волосы, голую ножку… – и пустился наутек. Все было, как во сне. Как я незамеченный пробрался к двери, как выскочил на улицу, как бежал босиком по снегу, как меня окликала какая-то тетка… Бабушка открыла дверь и чуть не упала в обморок. «За почтой…спускался…», – задыхаясь, хрипло сказал я. 

На следующий день я испугался по-настоящему. Наша кошка, Даша, стала странно ходить. Она прихрамывала, причем, не на одну, а сразу на две лапы. Я даже не видел никогда, чтобы так странно кто-то хромал Она делала все свои будничные дела, но как будто не понимая, что с ней произошло. «Дашенька, Дашенька», – я гладил ее со всей нежностью, на которую был способен, а в груди моей, высоко, под самой шеей, оживало страшное предчувствие. Папа только качал головой. Я не мог смотреть ему в глаза. Ходили к ветеринару, он прописал какую-то мазь, но толком ничего и не сказал. Шли недели. Мы как-то попривыкли, но случайные родительские знакомые, изредка заглядывающие к нам домой, говорили: «какая странная у вас кошка».  

- Еще бы. Это же собака – шутил папа.  

Мне становилось не по себе. 

Мне стукнуло двенадцать. О тех случаях я не вспоминал. Папа уехал в экспедицию на север, Аня перевелась в другую школу. В день моего рожденья папа позвонил: 

- Привет, старик – сказал он. – Ты как? 

- На все сто – отвечал я. 

- Ты не обижаешься? Пытался раньше закончить, но не смог. Ну, с меня подарок. Шкура медведя. 

- Настоящая? 

- Еще бы. Ты же лучшее, что у меня есть. 

В трубке потрескивало. Казалось, папа хочет еще спросить о чем-то, но не решается. 

- Я помню – сказал я – Не переживай. 

Той ночью я долго не мог уснуть, я лежал и смотрел, как от фар проезжающих машин оживают тени на потолке. Они растягивались и будто пытались сорваться с места, а потом вновь сжимались, присмирев. С каждым разом паузы становились все дольше и дольше…  

Утром затрезвонил телефон. Я спросонок слышал, как бурчит в трубку бабушка, как ее голос замедляется… Вот она охнула, закашлялась – холодея, я спрыгиваю с кровати, открываю дверь… «Жив?.. Операция?... Критическое..., – бабушка необычным глухим голосом повторяла слова, облокачиваясь о стену, – Когда, днем?..» Бабушка заметила меня, свободной рукой прижала к себе, часто-часто гладя меня по голове. 

Вертолет, на котором папа работал, упал. При взлете, с небольшой высоты. Операция через несколько часов. Бабушка перестала меня замечать. Я стоял на коленях у комода и рассматривал папины вещи: компас с хромированным ободом, бинокль в потертом пупырчатом футляре: «Дорогому Олегу Николаевичу…», кусок оленьего рога с круглыми разводами на срезе… Я взял компас и ушел в свою комнату. Закрыл глаза. Изо всех сил представил папу, его рыжую щетину, запах табака, представил, как он улыбается… «Последний раз, последний раз… Только бы…», – твердил я, пробираясь по волнам. 

В нос ударил медицинский запах. Тоненько дребезжала лампа дневного освещения. Я стоял рядом с кроватью. Из коридора доносился шум.  

- Папа… – лицо человека, лежащего на кровати, было перебинтовано. В бинте было вырезано окошко для глаз и носа. Папа открыл глаза. Я дотронулся до его носа, я дотронулся до его руки с буроватыми ссадинами. – Я последний раз… 

«Откуда посетитель?» – двери в коридор распахнулись, женщина в халате настойчиво взяла меня за руку, вокруг засуетились врачи. Я шел, ведомый женщиной, и коридор с его больными, каталками, медсестрами и звенящими лампами несся мне навстречу. 

Была ранняя весна. Сквозь чисто вымытые окна поезда било солнце. Я щурил левый глаз, и солнечный свет перекатывался по глазному яблоку. Впереди еще были сутки пути. В купе вошла проводница и поставила на столик два чая. Дольки лимона светились в янтарной жидкости, чуть покачиваясь в такт поезду. Папа резал колбасу. Его лицо заметно похудело, и из-под бинта смешно торчали жесткие волосы. У виска, наискосок, шел небольшой шрам. Он протянул мне бутерброд, и в его глазах загорелись огоньки. 

- Ну что, старик, поживем? 

- Поживем – отозвался я. 

Я осторожно погладил его по руке. В ответ он ухватил меня за мизинец.  

За окном проносились тощие, еще без листьев, деревья. Иногда они росли так часто, что сливались в одну сероватую блестящую полосу. Иногда реже, и тогда взгляд, словно вспышки, выхватывал: болотце...домик…одинокую корову… И с каждой такой вспышкой что-то возвращалось ко мне, все ближе и ближе, взамен уходящего детства. 

Как-то в детстве я написал стихотворение. Это было одно из первых моих стихотворений, и в нем дети из льда строили небоскребы (живые дети, небоскребы – из льда). 

Как сейчас помню папу, который, теряя терпение, все чаще и чаще выстукивал вилкой по столу и говорил: «Иглу. Иглу – из льда. Из льда – иглу». 

Я настаивал на своем. Я смеялся. Папа – почти что плакал. 

В спорах с папой я вообще часто выходил победителем.  

Помню, когда мы в детском кафе «Три поросенка» выбирали маму, ему приглянулась какая-то высокая брюнетка. Я же находил, что по всем параметрам мамой достойна быть другая, пухленькая блондинка с ямочками. Тогда мы с ним сцепились не на шутку. Папа ушел весь в мыле, но с маминым телефоном на салфетке. Надо ли говорить, чей это был телефон и чья вообще это заслуга: любоваться ямочками, когда мама смеется. 

Стоп, кажется, меня занесло. Я не мог выбирать свою маму, это понятно и младенцу. Хотя, странно, такое живое воспоминание. 

Так вот, о стихотворении. Небоскребы все-таки были. Их было два, и их построили братья Сомовы, они учились на класс старше меня. Ума не приложу, откуда они взяли ледяные кирпичи такой идеальной формы (имей я такие кирпичи, у меня получилось бы не хуже). Но, так или иначе, вся слава досталась им. Небоскребы были высотой по два метра, они сверкали прямо посредине школьного двора, и наш завхоз, хмурый дед с ветеранской закалкой впервые в моей жизни выразился о чем-то с одобрением: «Вот это другое дело!» И даже крепко пожал каждому из Сомовых руку. 

Итак, я подхожу к самому главному. Стихотворение, помните, все начиналось со стихотворения. Но в том-то и дело, что с него начинался не только мой рассказ! Стихотворение про небоскребы я написал ЗА НЕДЕЛЮ до триумфа Сомовых! Понятно, что им я его не читал, и слышать о нем никто не мог. Что же получается? Надеюсь, это мне объяснять вам не нужно. Именно тогда я задумался о тревожащей и необыкновенной, недвусмысленной и непредсказуемой силе слова. 

Обращаясь к возможным скептикам, я мог бы упомянуть, так сказать, сыграть открытыми картами, что мой папа общался с папой Сомовых, они иногда встречались и играли в домино, но в том-то и дело, уважаемые скептики, что папа Сомовых тогда уже полгода как ушел в другую семью! 

Да, и мне глубоко наплевать, мои уважаемые скептики, что моя мама (да, та самая, с ямочками) работала с мамой Сомовых в одном почтовом отделении, и пусть даже они каждый день пили вместе чай – извините, в такие совпадения я не верю! 

С тех пор я пишу все больше и больше, стараясь затрагивать различные аспекты культурной и общественной жизни. Также читаю много газет. Если интересует, могу показать любопытную тетрадочку, в ней собраны вырезки новостей, которые я предвосхитил в стихах. Папа считает, что я свихнулся. Мама улыбается. 

Да бабник, я бабник, 

говорит он и серьезно смотрит на тебя, оценивая твое отношение. И кто сказал, что этот мужчина циничен и не пропускает ни одной особы женского пола, чтобы не сделать на нее стойку? Взгляд его умудрен и насмешлив. Ладно, пусть думает, что соглашаюсь с ним. Чем бы дитя не тешилось.  

Конечно, бабник, да не только бабник, а мечта всех женщин, да разве можно устоять перед таким красавцем.  

Вот и попался, дорогой, теперь посмотрим, как дальше будешь выкручиваться. Делаем финт на 180 градусов. 

Расскажи о себе, 

говорит женщина, втайне надеясь, что разговор не затянется. Что можно сказать при первой встрече, думает она. Сейчас послушаю и разбежимся. 

Мужчина резко становится серьезным и подыгрывает. 

Учеба, армия, работа...да слушает ли она? 

Она все слышит. Прикрыла глаза, утопая в звуках бархатного баритона, и не понять, о чем думает сейчас. Этот голос, да я бы все отдала только за голос, пошла бы куда угодно, только позови.  

И где же ты был раньше? 

Открыла глаза, взгляд его серьезен, а ты, говорит он, 

как ты жила до меня? 

да знаешь ли ты, что я полгода ищу тебя после случайной встречи. Да ты и не знаешь об этой встрече. Совершенно случайно зашел на обед в другую столовую, ты выходила из дверей и обожгла меня взглядом. Знаешь ли ты, сколько раз я специально ходил туда снова и снова в надежде еще раз встретить тебя, хотя это так далеко от нашего цеха. Интересно, о чем ты думаешь сейчас? 

Знаешь, говорит она, я думаю, как странно мы с тобой встретились. Столько мужчин искали встречи со мной, а никакого отклика в моем сердце не было. Значит, это был не ты. Но у нас такая огромная разница в возрасте. И ты женат. 

Я поклялась, что ни одного мужчину не впущу больше в свою жизнь, ни на кого не посмотрю. А услышала твой голос по телефону и с первого звука поняла, что не могу без тебя, хочу видеть с первого слова... 

Какое счастье, что я тебя нашел. Искал везде, и никому нельзя было сказать, кого я ищу. Интересно, ты всегда так смотришь, ты же спалить можешь на ходу. Я не знаю, что тебе сказать, чтоб ты не отвернулась от меня, не ушла. 

Да, это был не я, милая. 

Какая ж я дура, что сразу не встретилась с тобой, но пойми, мне надо было привыкнуть к мысли о тебе, да что это я, разве это главное. Почему я ждала полгода? Вот он рядом, и нет преград, и не знаю, что ему сказать, чтобы не ушел, не ушел, не ушел… 

Хочешь чаю, я хорошо завариваю. 

Дружеский чай, дружеский треп… Да очнись ты, наконец, посмотри мне в глаза, подойди ко мне поближе... 

Почему он молчит, и такой странный взгляд, заговори со мной, хочу утонуть, утонуть в твоем голосе... 

Скажи, чем ты занимаешься в свободное время? 

О чем я? Вот оно, время – остановилось, а я о чем??? Какое счастье сидеть рядом с ним, быть так близко, и времени нет, и возраста нет, какой возраст, это мой мужчина, что ему сказать, чтобы не молчал, не ушел. Я уже не умею говорить нежные слова, я зачерствела, поймет ли он. Да, надо распрощаться, пока я не погибла. 

Как тебе чай с травкой? 

О чем она? Вот оно – время долгожданной встречи, а она о чем??? Пойми же ты меня, я пьянею рядом с тобой, что же сказать, чтобы не испугать тебя, чтобы не потерять тебя, милая, любимая… 

Вкусный, с какой травой завариваешь? 

Разделенные столом, сидели они, допив чай. 

Встали. 

ОН УХОДИТ! Не уходи! 

ОНА ПРОЩАЕТСЯ! Остановись! 

Милый, я так долго тебя ждала. 

Любимая, вот он – Я! 

Он подходит ближе и нежно,и крепко обнимает её. 

Под знаком Водолея 

Ну и что, что под знаком Водолея? Да ничего. Тринадцатого февраля я родилась. Вот это я скажу вам отметина – тринадцатое число. Все неизменно меня жалели, когда узнавали про дату рождения. Кем я могла вырасти после этого? Правильно – отрицателем всяческих суеверий и тайных знаний. Водолеи по гороскопу – общительные, душа коллектива, а я кто? Серенькая, тихая, заумная. Не сходится. Сочинения писала длинные, вероятно, туда все общение уходило. Дальше читаю гороскоп: «В Водолее проявляется стихия Воздуха. Главные планетарные управители – планеты Уран и Сатурн. У Водолеев наблюдаются способности к проникновению в тайны психики, вплоть до вспышек откровения, которые доходят до пророчества. К ним часто в головы приходят оригинальные идеи, мысли, информация. Они принимают информацию из будущего, и порой очень трудно в ней разобраться».  

И хорошо, что не разбиралась. Если судьбе не мешать, то она сама сбудется. Как в кино со счастливым финалом.  

Сцена первая  

Место действия – общежитие института.  

К подруге приехала мама и гадает всей комнате на картах.  

Карты летают у неё в руках, девчонки с замиранием сердца следят.  

Король пик, король крести, бубновый туз, любовь. Счастье, бубновый туз. Откуда я знаю эти слова? В доме карты не водились, впервые вижу сейчас. Очень хочется, чтобы мне погадали, но стесняюсь попросить и боюсь. В отличие от дурачащихся девчонок печенкой чувствую, что Наташкина мама говорит правду, я даже начинаю понимать, как она объясняет расклад карт.  

Без карточного предсказания осталась я одна. Наташка просит мать мне погадать, мать отказывается, лишь один раз взглянув на меня. Девочки из комнаты дружно её уговаривают, им любопытно, что же мне выпадет, я самая тихая и незаметная в комнате, не встречалась еще ни с одним парнем.  

-Отстань, – говорит мать Наташе.  

-Вот уеду, ей карты оставлю, гадать будет вам. Ну ладно скажу, хоть и не хочется. Звезда у нее сильная и беспокойная, все куда-то вести будет, судьба уже начертана. Будет у нее муж баскетболист, красивый блондин, замуж после института выйдет. Девчонки обижены. Замухрышке – баскетболист и удачное замужество?  

Но самое главное услышали: после отъезда Наташиной мамы толпами ходят ко мне, а я гадаю всем, хотя карты никогда до этого в руках не держала. И почему-то гадания сходятся, вплоть до имен кавалеров и оценок на экзаменах.  

Сцена вторая  

Место действия – город Ташкент  

Первый год работы. Про гадание и баскетболиста давно уже забыла: студенческие глупости, второй курс. У меня новые знакомые, интересная работа, всепоглощающее увлечение – альпинизм.  

Вижу сон. Странный-престранный. Из тех, что называются настоящими, вещими. Не знаю, что такое вещие сны, но вот этот – именно такой, уверена на сто процентов.  

Будто стою на автобусной остановке, чтобы ехать в горы, и чувствую спиной пристальный взгляд. Оборачиваюсь, и взгляд мой выхватывает из толпы очень высокого молодого парня. Замечаю, что он симпатичный блондин и отворачиваюсь. Надо сказать, что я безумно влюбчива, но только в определенный тип парней – в брюнетов, среднего роста и с черными глазами. А этот какой-то белесый, да еще невозможно худой и высокий. Но взгляд его сверлит мою спину так, что она почти плавится, словно на пляже под знойным солнцем. Cнова поворачиваюсь. Блондин невозмутимо смотрит на меня и ждет реакции. Я реагирую. Фыркаю и отворачиваюсь. Ну не нравятся мне блондины, не нравятся.  

От ощущения ожога спины свирепею окончательно. Нельзя же так пялиться! Хочу повернуться и гневно отчитать наглеца, но в моих ушах звучит мягкий баритон:  

- Ну что же ты? Ты такая же, как и я. Не отворачивайся.  

Подруги, выслушав мой сон, удивляются. Сонников тогда в продаже не было (а жаль!), поэтому интерпретации были самые неожиданные – от скорого замужества до сильного переутомления.  

Это были те времена, когда ни одно общественно-полезное дело на предприятиях не обходилось без молодых специалистов. Настало время готовить пионерский лагерь завода к приему детей, и, конечно, с помощью молодых инженеров и технологов. Майская повинность встречалась молодежью с радостью: лагерь был в живописной горной местности, и заводчане с удовольствием ездили на подготовительные работы. После душных городских улиц отдых среди горных хребтов, хоть и с малярными кистями, казался блаженством.  

Начальник нашего отдела громко объявил, что красить лагерь пусть никто не просится, потому что вот ЭТА АЛЬПИНИСТКА! (суровый взгляд в мою сторону) достала его своими частыми тренировками в горах. Отсюда вывод – красить лагерь поедет только она, и никто другой. И пусть только заикнется после такого райского отдыха об отгулах.  

-Хватит тебе недели для тренировок? – грозным голосом.  

-Хватит!- и я быстро исчезаю из поля зрения начальника, пока он не передумал.  

Сцена третья  

Место действия-ущелье Акташ, предгорья Памиро-Алая.  

Действие первое.  

В лагерь «Акташ» приехала одна, на общий сбор не успела. Лагерь сразу же понравился. Он находился в узком зеленом ущелье, засаженном орешинами и алычой. По ущелью текла маленькая горная речка с прозрачной водой. И прямо над речкой на сваях стояли спальные корпуса для детей. По дороге в лагерь мне встретился эффектный молодой человек восточной внешности. Брюнет, среднего роста – почти идеал! Он забрал мою сумку, проводил до корпусов и сказал, что по собственной инициативе встречает опоздавших. С ходу задушевно признался, что его поразила моя скромная внешность, что я – девушка его мечты, и пригласил меня на вечерние танцы. Но я отказалась сразу, имея печальный опыт хождения на танцы с красивыми подругами и друзьями – я больше подпирала стенку, чем танцевала.  

Действие второе.  

Возле жилых корпусов меня встретил мастер. Сказав, что до обеда еще далеко и нечего прохлаждаться, он выдал ведро с голубой краской, длинную кисть. Мне доверили покраску водопроводных труб, проложенных над речкой на опорах. Красить их можно было только снизу, лежа на земле и вытянув руку с кистью.  

Около труб на карачках уже ползал молодой парень в заляпанной краской робе. Обрадовавшись моему приходу, он сразу стал с умным видом объяснять, как надо работать. Теперь я покорно распласталась под трубами, чтобы проверить его теорию практикой. Неожиданный наставник стоял рядом, вещая о разных способах покраски. Тут же между делом признался мне в любви и пригласил на вечерние танцы. Второе пылкое признание в любви за какие-то полчаса! Меня это очень удивило, и я выползла из -под трубы, чтобы узнать, за что мне выпала такая честь.  

Оказывается, парню понравилось мое трудолюбие. Конечно, поползай-ка под трубой! Любую уродину полюбишь, кто вместо тебя это сделает. Я молча продолжила работу и не слушала дальше, о чем он говорил. К тому же, это был блондин. От приглашения на танцы я снова отказалась.  

После обеда мастер отправил меня одну на дальний участок. В обед успела помыть голову и накрутить волосы на бигуди, чтобы волосы не закрывали глаза и не мешали работать. Никого не было рядом, и я радовалась этому, стесняясь бигудей; хоть и под платком, но проступают.  

Определенно, в воздухе этого лагеря витали сгущенные амурные пары. Весна, май! Иначе как объяснить, что мои скороспелые утренние кавалеры подходили ко мне еще не по разу. Приглашения на танцы были все настойчивее, разговоры все жарче, а помочь покрасить никто и не пытался. Оба стояли рядом и пели мне дифирамбы, но в петушиных попытках переговорить друг друга не заметили ни бигудей, ни того, что обращались они преимущественно к моей спине и более нижним частям тела. Только обещанием прийти на танцы я избавилась от назойливых ухажеров. Танцы будут вечером, обещание можно и забыть: все знают, что память девичья очень короткая. 

Действие третье  

Немногие верят, но я люблю красить. Конечно, это не сравнить с экстазом вдохновенного художника, но малярить мне всегда нравилось.  

Мурлыча что-то себе под нос, я блаженствовала в одиночестве, раскрашивая водопроводную трубу в цвет весеннего неба. Полное счастье, и хорошо, что никто не пристает с танцами.  

-На танцы собралась?  

Сглазила! Третий кавалер за день. Ну, я ему покажу!  

Выражая свое полное безразличие каменной спиной, я процедила:  

-С чего ты взял?  

-А бигуди?  

-Не твое дело!!  

-Нет мое. Значит так! Сегодня вечером я жду тебя на танцплощадке, и ты придешь обязательно.  

-Ну и хам же этот третий! Первые два не приказывали так. Что за напасть на меня сегодня свалилась,- подумала я обреченно, не поворачиваясь.  

-Ладно, не хочешь приходить, сам зайду за тобой. Ты с Нинкой поселилась?  

Резко вскочив, взглянула в лицо назойливого кавалера. Лицо, это мягко сказано. Я уткнулась ему куда-то в подмышки. А, чтобы рассмотреть его зеленые смеющиеся глаза, мне пришлось запрокинуть голову. Так. Блондин и нагловат. И...мгновенное узнавание. Это Он. Из сна! Это мой муж. Карты не врали, сон сбылся.  

Отвернулась от неожиданности и услышала знакомые слова из давнего сна:  

-Ну что же ты? Ты такая же, как и я. Не отворачивайся.  

-Откуда ты такой взялся длинный?  

- С баскетбола, откуда еще, мы тут на сборах, – засмеялся он и ушел.  

Пошла ли я на танцы? Девчонки из комнаты давно ушли, а я все лежала на койке с книжкой в руках, впервые в жизни не зная, что делать.  

Я пришла к последнему танцу.  

Высокий блондин танцевал со стройной девушкой подстать ему. Голова её лежала у него на плече, а он что-то нашептывал ей.  

-Вот и хорошо, уйду, пока не заметил, нечего было приходить, – и я развернулась, недовольная собой, но его рука уже лежала на моем плече, приглашая на танец. Партнерша осталась одна посреди площадки, а мы никогда не расставались с этого момента.  

Говорят, совершенный мир – это тот, где четыре стихии, Огонь, Вода, Воздух и Земля, сосуществуют вместе и дополняют друг друга. Муж мой – Овен, стихия Огня. Пламенная стихия Огня и вольный Воздух, нужный для его горения – вот что составило основу семьи, созданной по знакам судьбы.  

А три сына гармонично дополнили нашу пару: старший родился под знаком Тельца, стихия Земли, средний – под знаком Скорпиона, стихия Воды, а младший – тринадцатого февраля. Ну, кто теперь скажет, что тринадцатое число несчастливое?  

Алекс ходил между прилавками супермаркета с маленькой пустой корзинкой. Собственно, он зашел, чтобы купить бутылочку пива, но огромный выбор его не устроил. Не было именно того, которое он предпочитал, а довольствоваться другим не привык. Алекс уже распланировал зайти в еще один небольшой магазинчик, где он обычно и покупал всегда, а сегодня его какой-то черт дернул зайти сюда. Раз уж он тут, то наверное стоит купить что-нибудь. Он проходил по хозяйственным рядам, протянул руку и взял рулон туалетной бумаги. Алекс был так расстроен, что не заметил девушку, осторожно следующую за ним с ликероводочных рядов, иногда она выглядывала, притаившись за прилавками, чтобы не потерять его из вида. У кассы она догнала его и осторожно похлопала по плечу сзади. Алекс обернулся. Симпатичное улыбчивое лицо, пухлые губки, большие карие глаза... 

- Вы меня не узнаете? – спросила она. 

Голос действительно показался ему знакомым, но лицо он не узнавал. 

- Помните, я села к Вам в машину на прошлой неделе? У Вас BMW серебристого цвета. 

- Вы были в маске, так что нет ничего удивительного, что я Вас не узнал.  

Он расплатился и пошел. Сработала сигнализация. Он удивленно оглянулся на кассиршу, рядом уже нарисовались двое амбалов с грозной надписью «охрана». 

- Не могли бы вы выложить то, что у вас в карманах, – любезно обратились к нему.  

Алекс пожал плечами, прошел обратно сквозь пиликающую рамку и стал выкладывать. Девушка стояла и смотрела на это, почему она не уходит? Купила бы, что ей надо и топала бы по своим делам! Выложив все содержимое карманов, Алекс снова попытался пройти. Сигнализация не умолкала. Странно. 

- Снимите, пожалуйста куртку. 

- У вас тут неполадки, а вы хотите, чтобы я здесь начал раздеваться? 

- Мы можем пройти в служебное помещение. 

- Никуда я с вами не пойду. На каком основании? Вы где-нибудь видите у меня ваши товары в карманах? 

- Мы должны вас проверить. Это наша работа. Пройдемте. 

Алекс представил, что его станут тут раздевать при ней... Ладно, черт с ними, приятного мало. Пока он решал, охранник вежливо подытожил: 

- Это не займет много времени. 

- Ладно, идем. 

Алекс проследовал за охранником. Комнатка была небольшая, подсобка, тут были стулья, коробки, чья-то одежда. Позади послышался девичий возглас: 

- Я с ним! 

- Подождите его снаружи. 

- Да пропустите же! Вдруг вы там его бить будете! 

- Никто не будет его бить, успокойтесь... 

- Тогда пропустите немедленно! Я его адвокат! Не имеете право нарушать права моего подзащитного! Вы по закону не смеете его задерживать! Его вина не доказана. 

- Ну что вы, он добровольно пошел... 

- Ваш обыск противозаконен! Пропустите меня! 

Охранник отошел, девушка вошла. Алекс уже снял куртку. Второй охранник в это время аккуратно прощупал рубашку на Алексе. 

- Что вы делаете? Кто ж так обыскивает? – ее голос звенел в их ушах, Алекс отметил про себя, что она утомляет его гораздо больше, чем эти парни. Она расстегнула свой плащ, кинув на стул и оставшись в легкой белой кофточке. – Тогда и меня тоже обыскивайте! 

- Вас мы не приглашали. 

- У него под рубашкой что-то! Вон там, пузырится! – ее лицо было по-настоящему озабочено. Алекс про себя отметил чрезмерную ее серьезность. Неужели она так прикалывается? Он начал расстегивать рубашку, глядя на нее. А все же в ее глазах он уловил тот самый огонек. 

- Свою рубашку снимать будете? – полюбопытствовал Алекс, удерживая ее взгляд. 

- А надо? – ее глаза уже смеялись дьявольскими искрами. 

- Ну я бы не возражал. 

- Если штаны снимете... 

- Ну раз вы так этого жаждете, – Алекс расстегнул ремень и брюки, начиная их стягивать. Охранники нервно переглядывались. Алекс остался в трусах и носках, положив брюки на стул. 

- Я могу быть свободен теперь? – поинтересовался он у охраны. 

- Да, конечно, – закивали те. 

Он начал одеваться. Девушка чуть зарделась, уже не в силах сдерживать улыбку. Алекс вышел на улицу и оглянулся. Она шла за ним, остановилась. 

- И что значит весь этот цирк? – осведомился он. 

- Вы свои покупки забыли, – Руслана протянула ему пакет. – У вас хорошая фигура. Спортом занимаетесь? 

- От вас одни неприятности, – он взял пакет и пошел. Разнервничавшись, он даже не сразу понял, что сумка тяжеловата. Спустя минут 10, прокрутив произошедшее в голове несколько раз, Алекс вдруг почувствовал движение в руке. Он приподнял пакет. Там что-то шевелилось. В открывшемся пакете он увидел сидящего щенка в коробке из-под обуви. Откуда он взялся? Это что-то невероятное! Алекс оглянулся. Ну конечно, ее и след простыл. Вот ведь фокусница! Он поймал себя на мысли, что не удивится, если этот спектакль с сигналкой она устроила... Дома за отворотом кармана куртки Алекс нашел металлическую метку на липучке. Усмехнувшись, он положил находку на стол и, подхватив из коробки маленького ушастого спаниеля, бухнулся спиной на диван. 

- Как же тебя назвать? 

Спустя неделю в почтовом ящике он обнаружил странные бумаги. Это были копии иска, в котором он обнаружил бред следующего содержания: ответчик является бизнесменом, получает огромные гонорары, при этом присвоил незаконно себе чужую собаку и желает заработать денег за спаривание породистых животных, ему не принадлежащих, и стать олигархом. Ответчик является обеспеченным человеком, пользуясь своей полной безнаказанностью, лишает других людей возможности общения с добрым животным, забрал себе пса и пользуется им единолично, никого не ставя в известность. Ответчик воспользовался общим незнанием закона и ущемляет права простых граждан, являющихся истинными владельцами собаки, не выплачивает никаких материальных компенсаций, не заключал даже договор о купле-продаже, бессовестно пользуется собакой без разрешения, не возмещая убытков и морального вреда настоящим владельцам.  

Смотрит в глаза пса и говорит ему, что его хозяева от него отреклись, нет у него совести перед Богом, настраивает пса против нас, чтобы он давал показания в его пользу, и признал нас плохими хозяевами на суде. Ответчик до этого события был не однократно замечен шатающимся по городу с целью нахождения породистого животного и завладения оным. Наш пес очень породист, мы можем это засвидетельствовать, у нас есть его экскременты, можем предоставить их в суд.  

Просим суд, взыскать с ответчика в счет возмещения стоимости собаки 500 тыс. рублей морального вреда и 100 тыс. долларов. 

На бланке была приписка от руки: Прошу явиться Ответчика в прокуратуру для дачи показаний по адресу… 

Он приехал по указанному адресу. Дом за номером 8 больше походил на жилой, чем на административное здание. Нигде не было никаких вывесок, табличек, даже дверей. Алекс нырнул в арку, отодвинув скрипучую витиеватую решетку. За поворотом открылся небольшой дворик, в котором росли мелкие кустики на клумбах вокруг металлической скамеечки, за ней-то и был вход. Алекс вошел внутрь. Лестница уходила вверх, не было квартир, не было офисов, просто стены, выкрашенные темно-зеленой краской. На верхнем этаже – Алекс посчитал, что это был пятый – одну дверь он все же обнаружил. За ней открылся полутемный коридор, в конце которого светилось окно. Там же виднелась и дверь. Странное здание. Было очень тихо, только шаги эхом отдавались по коридору. Опять же никаких опознавателей, номеров или табличек. Это вполне мог оказаться жилой дом с одной единственной квартирой. За дверью он снова увидел длинный коридор. Похоже, архитектор был шутник. Еще через 3 двери Алекса посетило смутное ощущение, что он попал в лабиринт. Из окна он видел внутренний дворик, по прежнему находился на 5 этаже. Коридоры тянулись, теперь даже стали появляться по 2-3 двери на коридор, за которыми снова коридоры, уходящие в бесконечность. Попытка вернуться успехом не увенчалась. Он заблудился. Алекс посмотрел на часы. Стрелки остановились на времени 17.45. Аномалия. Он вытащил сотовый, электронное время продолжало идти, показывая 18.15. Но антенна была перечеркнута. Надо побыстрее выбираться из этого места. За следующей дверью Алекс с благодарностью небесам обнаружил лестницу. Она спиралью уходила вниз. Спустившись не известно на сколько этажей, Алекс задумался. Может зря он сюда пошел? Стены стали похожими на каменные уступы, слабым освещением здесь служили мелкие светильники, больше смахивающие на тюремные. Он остановился. Прислушался. Тишина. Алекс пошел на верх. Обратно вышел в коридор. Лучше он поищет другой путь. Он открыл окно и выглянул – наверняка где-то есть пожарная лестница. Справа через 3 окна он действительно ее увидел, но внутри в ту сторону прохода не было. Алекс стал теперь открывать каждое окно, на которое натыкался. Ориентация в пространстве стала теряться. Вроде он шел в одном направлении, а оказывался в другом. Лестница ближе так и не стала. Все окна смотрели во внутренний дворик. Выглянув безрезультатно в очередной раз, Алекс сел на подоконник, облокотившись о стену, и закрыл глаза. Неужели ему придется тут заночевать? Время на сотовом уже показывало 20.20. 

- Алекс! – голос Русланы прозвучал как из глубины веков, вырывая его сознание из дремы. Он открыл глаза и выглянул. Девушка стояла посерединке двора и смотрела на него снизу вверх. – Вам нельзя там оставаться! 

- Если бы я знал, как отсюда выйти! 

- Я сейчас! 

- Стойте! Вы заблудитесь! 

Но Руслана уже нырнула внутрь. Что за беспокойная девчонка! И почему он совсем не удивлен, что она тут? Где-то вдалеке послышались глухие хлопки дверей. Минут через 10 в коридоре показалась она. Алекс слез с подоконника. Руслана взяла его за руку и быстро повела, практически бегом. Как она ориентировалась тут, для него осталось полной загадкой. Но вскоре они выскочили на лестницу и спустились во дворик. На улице уже начинало темнеть. Они вышли из арки, сели к нему в машину. 

- Куда Вас отвезти? – спросил Алекс. 

- Мне все равно. 

- Кажется, мне надо выпить чего покрепче... 

- За рулем? 

- Я еду в «Папу», Вы со мной? 

- Едем. 

Спустя полчаса они сидели за столиком, Алекс глушил водку и угрюмо молчал. Руслана заказала себе сок. 

- Много не пейте, похмелье будет тяжелое. 

- Пофиг, – Алекс стал разглядывать девушку. Ну вот что она к нему привязалась? Если досконально разобраться, то все неприятности начались после ее появления. И вроде красивая. И жених есть, если не врет. Что с ним произошло в загадочном доме, он никак не мог осознать. При воспоминании об этом «приключении» ему хотелось залить все горячительным напитком и забыться. Если бы не она, то кто знает, выбрался бы он от туда или нет... Да что за мысли такие! Конечно выбрался бы! И к черту эту щемящую тоску! Все сомнения прочь! 

- Официант! Еще водки! 

Руслана молча наблюдала за тем, как он методично напивается. Возможно, ей стало его жалко. 

- Вы ни в чем не виноваты. 

- Правда?! – градус уже дал в голову, язык начал заплетаться. 

- Это он вас туда заманил. 

- Ах да! Ваш жених! Кто он там? Коперфильд? – Алекс заглотил еще рюмку. – А сквозь стены он проходить умеет? Я вот не умею. 

- Вы просто увидели. Вы не такой, как другие. 

- А были другие? А я помню, Вы обещали свою кофточку снять… 

Руслана поплыла перед глазами вместе с мерцающими огоньками, официантами, столами... Мимо вроде пробежала уборщица в зелененьком халате с огромной шваброй! Опять этот зеленый! Последним воспоминанием была его спутница за рулем, свободной рукой утирающая ему лицо влажной салфеткой. 

Ля минор, перебор струн, поворот головы, мимолетный взгляд, прикосновение, поворот, тепло тела... Чарующий танец румянца, чуть дрожащие тени от полуприкрытых ресниц, тонкая линия бровной дуги в строгом изгибе, приподнятые уголки губ, рассыпавшиеся по плечам волосы, изящная талия, нежный вздох, чуть прохладная белая кожа, выпуклое бедро, стон... Игривое слово, выхватывающее внимание на себя, зажигающее душу и тело негаснущим огнем, пухлые губы, влажный язык, обволакивающая улыбка, оскал хищницы, горячее дыхание, уходящее волной вниз...  

Открыв глаза, Алекс увидел холодный белый потолок своей квартиры. Опять этот сон, это наваждение. Слишком часто ему это снится. Одиночество ничуть не смущало его. Он ослабил хватку ладони, судорожно сжимающей одеяло. В конце концов, все идет как и раньше, спокойно и без особых сюрпризов. Алекс терпеть не мог сюрпризы. Быть может, он хотел хотя бы предполагать возможные варианты событий, но полную непредсказуемость он воспринимал с трудом. Конечно же в этом мире может быть все что угодно, но это «угодно» вполне понятно, продумано, проклассифицировано и предсказуемо. И этот сон он уже воспринимал как некую закономерность своего сознания.  

Алекс никак не мог охватить весь образ девушки целиком, и это его смущало. Как будто что-то ускользало от его понимания. Хуже всего, когда происходящее не возможно обосновать и логично увязать. В жизни всегда есть место неожиданностям, но потеря контроля над ситуацией ведет к хаосу. Спать уже все равно не получится, он поднялся и пошел умываться.  

Струя кипятка пенным водоворотом размешала кофе, наполнив кухню знакомым ароматом. Немного молока смягчило терпкость, как прикосновение холодной женской ладошки ко лбу в жаркий полдень. У нее очень тонкие руки, очень изящные. Длинные пальцы, ровные продолговатые ноготки правильной формы. Такие пальчики бы взяли ложечку аккуратно, размешивая сахар, вытянув еще больше и без того узкую ладонь. Алекс размешал сахар.  

Впереди рабочий день. А вечером его будет ждать Оля. Вечер распланирован, будет секс, потом разговор – она опять попытается намекнуть, что хотелось бы более серьезных и надежных отношений. С Ольгой просто, ей достаточно будет сказать, что не время, а вот с Татьяной часто приходится сводить разговор на ругань. Иногда ему казалось, что она даже вампирит, уж очень нравится ей истериковать. Пока она контролируема, встречаться с ней можно, Таня чувствует свою меру... у нее полноватые руки с пухлыми пальцами, на которых налепленные длинные ногти смотрятся как когти-сабли морской свинки, считающей себя пантерой. И эти ее леопардовые наряды – это вообще нечто! Но Алекс уже давно перестал ее критиковать, Таню не исправить ни психологам, ни даже пластическим хирургам – снаряд в голову врос надежно и пустил там свои ветвистые корни, ошметки от которых модными патлами свисали с ее головы. У нее было одно преимущество – Таня не курила и не пила спиртных напитков, ее вполне можно было воспринимать не очень длительное время даже со всей ее безвкусной мишурой.  

Алину он уже давно не видел. С ней как-то все закончилось без объяснений, тихо и незаметно. Просто он перестал ей звонить, а она и не напомнила о себе ни разу. Возможно, у нее кто-то есть еще. Хотя у такой серой мышки вряд ли кто-то может быть. Алекс стал с ней встречаться только из любопытства, его заинтересовало ее мнение, которое она высказывала по любому случаю. Слишком холодна, не слишком умна и совсем не красива. К тому же запирается в себе при любой попытке проявить к ней нежность. Пытался ее как-то растормошить, но был окачен с ног до головы холодной волной презрительного игнора. 

Захлопнув дверь, Алекс сбежал по лестнице, вышел во двор. Влажный воздух мокрой земли ворвался в легкие свежим потоком воспоминаний школьного детства. Разгребая желтые листья ногами, он вспомнил, как закопал дневник с плохими оценками на газоне, опасаясь строгого отца. Долго потом врал, что потерял, что не помнит, где дневник, и вообще учительница забыла ему его отдать. А заложил его сосед по подъезду, после чего он испытал на себе все прелести родительского и директорского гнева. Соседу тому он потом конечно же поставил фингал, не смотря на то, что пацан был выше его и объемнее в плечах. Той же осенью он умудрился продать соседский самокат во дворе парню из другой школы за бумажную деньгу, которую тот вырезал из газеты. Вспоминая это, Алекс в который раз фыркнул от осознания собственной глупости в том возрасте.  

Машина на стоянке подмигнула ему фарами, разблокировав замки. Глянув на свое перешагивающее отражение в зеркальной луже, он увидел серое небо, затянутое облаками. Перевел взгляд на деревья и еле видимый обод солнца. За рулем Алекс почувствовал себя собранным и готовым к новой рабочей неделе. 

Когда все сгорает от искры во взгляде, 

Когда полыхаешь ты страстью объятый, 

Ты чувства свои можешь скрыть от толпы. 

Прими эту маску, теперь это Ты... 

На дорогу прямо под колеса выбежала девушка в странном наряде. Красная длинная юбка, пышная, шитая золотом, красные колготки, странная остроносая обувь с бубенцами и не менее странный шутовской колпак, который был скорее похож на трехлистную корону Венецианского шута. На лице золотая маска, из-под которой светилась улыбка в 32 зуба и сверкающие весельем глаза. Как она умудряется себя спокойно ощущать в таком нелепом одеянии? Как будто так и надо. Золотые кружева на руках и на воротнике добавляли нелепости всей ее фигуре. Алекс успел затормозить, чертыхнувшись по привычке. А она вдруг подскочила к машине, открыла дверь, плюхнулась на переднее сиденье рядом с ним и звонко подытожила: 

- Едем! 

- Позвольте поинтересоваться, а куда? – деловито и вежливо спросил Алекс. Каких только чудиков не встретишь. Ее колпак уперся в потолок автомобиля, загнувшись назад. Из всего этого наряда глаз резанула обычная дамская сумочка в руках девушки, черная, без особых изысков. 

- Ну, едем же! Быстрее! – воскликнула она. 

Алекс поехал. Если ей не так уж и важно, куда ехать, то он поедет туда, куда он и ехал до встречи с ней. Возможно, она от кого-то убегала, если так неожиданно умудрилась выскочить на дорогу. Тогда он высадит ее где-нибудь в центре города.  

- Как мне вас называть? Может Коломбина? – усмехнулся Алекс. 

- Да хоть папой Римским, только давайте быстрее что ли, – она вроде бы нервничала, хотя по ее внешней благодушности этого видно не было.  

- Вы только что сбежали со съемок фильма «Секс в большом городе?» 

- Разве моя сумочка подходит к этим сапогам? – она приподняла свою сумку и отставила кокетливо ногу. 

- Ладно, неудачная шутка, – улыбнулся Алекс, – просто меня смутили ваши объемные кружева. 

* * * 

Когда лектор упал вниз, Руслана выскочила из аудитории и побежала к выходу, не видя перед собой ничего. Ее душило непонятное смешаное чувство, названия которому не было. На улице обдало теплым весенним ароматом только что распустившейся зелени. Она спустилась по ступенькам. Невдалеке стоял Он, словно черная тень. Ждал ее. Она подошла. 

- Прогуляемся по парку? – обратился он к ней. 

- Это ты его так? – она смотрела в его темные бездонные глаза. – За что? Что он тебе сделал? Он хороший человек... 

- Этот хороший человек на прошлой неделе предлагал тебе решить проблемы с экзаменом через его постель.  

Руслана растерялась... От него ничего не скроешь. 

- Теперь он не станет тебя доставать, пользуясь служебным положением. 

- Но... он... 

- Всего лишь получил легкое сотрясение, у него даже переломов нет. Поверь мне.  

Он взял ее руку, положил себе под локоть и повел девушку в благоухающую солнечную аллею. Со стороны они выглядели как влюбленная прогуливающаяся парочка: мужчина в классическом черном и девушка-студентка в джинсах и легком белом плаще. Руслана молчала, пытаясь осознать, что же все-таки произошло. Преподаватель обратился к ней с очередным язвительным замечанием о нерадивых студенточках, она пристально смотрела на него со свойственным ей волевым упрямством, он же развернулся, запнулся и покатился вниз по ступенькам. Ей не было его жалко, но сам факт расправы... А присутствие Эвана она ощутила всем своим нутром. Он здесь! 

- Тебе не стоит волноваться о нем, – его голос был спокоен как всегда, уверен и малоэмоционален. Хотелось бы заразиться его спокойствием, но внутри что-то необузданно бунтовало, что-то не устраивало, казалось не правильным. 

- Ты так легко готов распоряжаться чужими жизнями? 

- Мне нет дела до чужих жизней. Я беспокоюсь о твоей. 

Неужели он и правда надеется, что она станет его женой? С одной стороны ей было сложно противопоставить что-либо его уверенности, но она имеет право самой сделать выбор.  

Появился он в ее жизни совсем неожиданно. И виной всему опять ее извечное любопытство. Она сама подошла к нему и обратила его внимание на себя в картинной галерее две недели назад... Чем же он ее привлек? Загадочный мужчина в черном, широкие плечи, Вселенское одиночество в глазах, мистическое притяжение... Ее как будто изнутри что-то подтолкнуло к нему, она встала рядом, устремив взгляд на огромное полотно картины. Сюрреализм. Мрачноват. Много кубически-квадратного. И вообще картина вполне под стать этому незнакомцу. На раме была пометка: «Продается». 

- Не покупайте, – она продолжала разглядывать картину, обращаясь к незнакомцу. 

- Почему? – у него был низкий приятный голос. 

- Она для Вас не слишком мрачная. Черного маловато. 

- А Вы бы что посоветовали? 

- Куда вешать будете? Спальня, рабочий кабинет, комната пыток? 

- В подарок девушке. 

- Если бы я была вашей девушкой, то выбирать посоветовала бы в другом зале. 

- Руслана! – окликнул ее Артем. – Не теряйся, мы будем там. 

Она кивнула ему, достав сотовый и жестом показывая – звони, если что. Ее друзья пошли в другой зал. 

- Редкое у Вас имя, – заметил незнакомец. На его лице появился намек на улыбку...  

Она показала понравившуюся ей картину после чего спешно распрощавшись побежала догонять друзей. В этот же вечер та самая картина была доставлена ей домой. Увидев упакованную картину в руках курьера, Руслана поняла, что там будет. И это мистическое чувство на грани интуитивного знания теперь преследовало ее повсюду. Он знал, где она живет, он знал о ней все, он бесцеремонно вошел в ее мир, не говоря особо ничего, не навязывая, это как будто витало в воздухе невысказанным фактом – теперь он часть ее жизни. 

Алекс сидел за столиком, слушая свою попутчицу. Она потягивала коктейль через трубочку, активно жестикулируя свободной рукой. 

- Можно я перебью? – любезно начал Алекс. – Я не совсем уловил, а какая связь между падением лектора и вашим женихом? 

- Как? Вы не поняли? – она удивленно на него посмотрела. – Он Маг. 

- Что значит Маг? 

- Волшебник. 

Похоже ее коктейль слишком быстро на нее подействовал, девушкам вообще надо осторожнее мешать водку с посторонними напитками. Алекс решил сделать последнюю попытку разумного диалога: 

- А почему Вы мне об этом обо всем рассказываете? 

- Мне понравилось, как Вы на меня смотрите. 

- А как я на Вас смотрю? 

Руслана пожала плечами: 

- Не знаю… как-то не так, как все. 

- Ничего удивительного. Вы себя в зеркале видели? 

- А что со мной не так? 

Алекс сомневался, стоит ли расстраивать девушку критикой ее внешнего вида.  

- Ваша одежда… не стандартная. 

- А как я одета? Опишите! 

- Зачем? 

- Я хочу знать, как Вы меня видите. Какая одежда на мне? 

- Ну… Красное платье, – начал Алекс, – или это юбка, расшитая золотыми рюшечками, такая пышная… Колготки под цвет платья. Шляпа… Скорее шутовской колпак.  

- Вы меня так видите? – ее взгляд был неподдельно изумленным. 

- Да. 

- Официант! – Руслана активно зажестикулировала.  

Подошел молодой человек и любезно осведомился: 

- Да. 

- Моя просьба покажется вам странной. Я вас очень прошу, опишите мою одежду, как вы ее видите! Пожалуйста! 

Парень, наверняка привыкший ничему не удивляться, любезно начал: 

- Черный пиджак, черные брюки, белая блузка под пиджаком. Что еще? Сапожки красные. Сумочка черная. Все. 

Алекс усмехнулся. Быть не может! Руслана подскочила к проходящей мимо девушке-официантке и заговорила: 

- Вас Анной зовут? Анна, пожалуйста, скажите вот ему – она указала на Алекса – во что я одета. Опишите. Он не верит. 

- Черный костюм деловой леди. Что-нибудь еще? 

- Спасибо. 

Девушка ушла, парень-официант тоже. Алексу стало казаться, что вокруг происходит какой-то фарс. Может розыгрыш? Скрытая камера снимает его идиотскую физиономию, чтобы потом угорало полстраны, взирая на эту бутафорию. Чертовски не смешно!  

- Я пожалуй пойду, – он встал, – я и так на работу из-за Вас не пошел. 

- Постойте! – Руслана смотрела на него, подозрительно сверкая глазами. – А на что это похоже? 

- Что? 

- Все… 

- На Венецианский карнавал. Я еще забыл упомянуть вашу золотую маску. 

- Боже! Вы это видите!!! 

- Вижу что? 

- Меня настоящую! Вы увидели… – счастливая улыбка блуждала на ее лице. 

- Счастливо оставаться, – Алекс развернулся и пошел на выход. 

Б. Сподынюк. 

Прогулка в катакомбы. 

Рассказ. 

Сашка позвонил рано утром, когда Борис только сел завтракать. Трубку сняла мама Бориса и чтобы не отрывать его от завтрака, поднесла телефон к обеденному столу. 

По моему, это твой Рыжий, – протягивая Борису трубку сказала она, – чего это ему неймётся так рано, суббота сегодня. У вас что, сегодня, занятий в техникуме нет? 

Нет только первой пары, – с набитым ртом пробубнил Борис и, сделав гигантский глоток от которого любой нормальный человек подавился бы, а Борис только поморщился, взял трубку: «Да, слушаю». 

Привет Боб, ты не забыл, что мы с тобой обещали этим девицам из МОЛМИ? (Московский, ордена Ленина медицинский институт) – загундосил в трубку Рыжий. 

А что мы им наобещали? – спросил Борис, абсолютно, не помнящий вчерашний трёп с двумя девицами в баре «Красный», куда они с Рыжим затащили их попить кофе, закадрив девиц около Оперного, где они глазели на театр, открыв рты. 

Первым пошёл показывать высший пилотаж кадрёжа Борис и после двух, трех фраз приправленных типичным Одесским юмором, симпатичные, длинноногие и стройные девицы начали с удовольствием хихикать, и смешно краснеть в некоторых откровенных местах рассказываемых Борисом анекдотов. Тут же подключился Рыжий с предложением съездить на Пересыпь и посмотреть на место, где лопнул меридиан, и только благодаря героическим усилиям Одесских пожарников его удалось заклепать огромными медными заклёпками, чем, собственно они и спасли мир. Затем Борис вызвал дружный хохот о пьяненьком докторе медицины, который стоя у афиши Оперного театра и перерыв в своих мозгах все познания в латыни, никак не мог найти в них определения, что же такое «Пер Гюнт». Вот так с шутками и прибаутками они затащили девиц в бар, взяв им и себе кофе с коньяком, а себе ещё и чистого коньяка, они познакомились с ними. Высокая, стройная девица с ногами от коренных зубов, в босоножках на шпильке и с рыжей шевелюрой, на которую положил глаз Борис, назвалась Ингой, вторая, не менее длинноногая брюнетка с высокой и довольно объёмной грудью и округлой задницей, под которую Рыжий, со всех сил, бил клинья, звалась Катей. Обе они оказались студентками третьего курса Московского медицинского института, в Одессе впервые, прибыли в студенческий лагерь «Альбатрос» расположенный в Каролино-Бугазе. Узнав всё это, вдохновлённые коньяком и блестевшими удовольствием глазами девиц, прикинув свои перспективы в сексуальном плане, глазами сняв с девиц их одежду, парни показывали высший пилотаж трёпа. Анекдот следовал за анекдотом, каждая следующая шутка была лучше предыдущей. Девицы смеялись не переставая, затем, попросив ребят сделать маленький перерыв, Инга сказала, что никогда в жизни не видала более весёлых парней. Она сказала, что когда ей рассказывали про Одесситов, она думала, что это сказки, а теперь, убедилась, что те рассказы только бледная тень действительности. Затем, они потащили девиц на пляж Ланжерон, где, так же, шутили не переставая. После очередного окунания в море пригласили их в ресторан « Грот» где угостили девчонок шашлыками с красным, как бычья кровь, таировским «Каберне» И когда вечером они провожали их на вокзал чтобы посадить на электричку идущую, на Каролино-Бугаз, они видели, что девчонки млеют от восторга и сексуальные перспективы парней не лишены оснований. И тут Борис вспомнил, что Рыжий пригласил девиц в Одесские катакомбы. Они должны войти в катакомбы в воскресение, переночевать там, проведя приятно время на местах партизанских стоянок в зале Молодожёнов, и к обеду в понедельник выйти из катакомб. 

Тем самым Рыжий преследовал две стратегические, далеко идущие цели.  

Первое, – провести пикник под землёй, оригинально, романтично и не стандартно. 

Второе, – удовлетворить сексуальные перспективы там же в катакомбах. Опять таки романтично и оригинально, запомнится на всю жизнь, плюс познавательно. Другого шанса уложить девчат в койки у них не было, в Совковые времена моральный облик советского человека блюли в гостиницах, пансионатах, санаториях и других местах очень строго, а снять квартиру в Одессе летом задача не выполнимая, поэтому вариант с катакомбами показался наиболее удачным. 

Всё вышеизложенное пронеслось в голове Бориса мгновенно и, вспомнив, что в воскресение они должны с Рыжим вести девчонок в катакомбы, он пробурчал в трубку Рыжему что всё вспомнил и что Сашка хочет в этой связи.  

Понимаешь, Бобчик, – начал Сашка, – мы с тобой ходили в катакомбы месяца два назад, мало ли, что могло произойти за эти два месяца. Может быть, где-то штрек завалило, может быть, кто-то переставил наши туры. ( Тур – жаргонное обозначение пирамидки из камней которой закрывали вход в штрек не ведущий к намеченной цели, что-то вроде автомобильного знака «Кирпич», т.е въезд, а в нашем случае вход запрещён) Я предлагаю сегодня, чтобы не облажаться перед девицами, сбегать в катакомбы и проверить дорогу, затурить ненужные штреки. Давай в два встретимся и рванём. 

У меня третья пара заканчивается в два сорок, – ответил Борис, – подгребай к этому времени к колледжу, возьми свечи спички и фонарь для меня. 

Договорились, жди, – коротко ответил Рыжий и отключился. Борис посмотрел на часы и увидал, что ему пора в техникум, взял спортивную сумку с двумя лямками как в рюкзаке, кинул туда спортивный костюм, кеды и тёплые носки, вскинул сумку на плечи и побежал на занятия. 

Пока Борис сидит на занятиях в техникуме, я вам расскажу, что из себя представляют Одесские катакомбы, откуда они взялись и что в них происходит сейчас. 

Как только войска А.В. Суворова взяли штурмом крепость Хаджибей, на месте которой был построен город Одесса, Императрица Екатерина вторая издала указ о строительстве порта и города Одессы. Первые сваи причалов Одесского порта были забиты лично А.В. Суворовым. Но вокруг строящегося города была бескрайняя чумацкая степь, где еле видимой ниточкой вился чумацкий шлях, по которому на волах ездили на берег солёного Сухого лимана чумаки за солью. Ни одного каменного карьера в радиусе трехсот километров от строящегося города не было, поэтому первый губернатор Одессы 

Граф Де Рибас (в его честь названа улица Дерибасовская) повелел на кордонах запускать в Одессу только того, кто привез и оставил на кордоне несколько камней. Затем, неизвестно кто ( история умалчивает об этом человеке) обнаружил, что Одесса стоит на массиве ракушечника, осадочной породы бывшей когда-то дном моря и состоящей из слоя ракушек морских моллюсков спрессованных давлением воды и сцементированных морскими солями и другими осадочными породами. Толщина этого массива в некоторых местах доходила до двухсот метров ниже уровня моря, а где-то и более того. И Одесситы начали резать в этом массиве строительный камень. Он был очень хорош, легко резался, имел небольшой удельный вес, обладал низкой теплопроводностью из-за своей пористости, и оштукатуренный мог выстоять столетия. Как водилась в то время, каждый резал себе камень, где он хотел и как он хотел, в итоге, Одесса сейчас стоит на массиве похожем на Голландский сыр, весь изрезанный штреками, проходами, штольнями. Все эти хода расположены бессистемно, карты катакомб никогда не существовало, а после того как катакомбы во времена Порто-франко контрабандисты начали использовать как тайные склады контрабанды, они были запутаны так, что никто в них разобраться не мог. Перед самой войной была сделана попытка составить карту катакомб, этим занимался НКВД и, вроде бы, удалось сделать такую карту, но она имела самый общий вид и не всегда отвечала истинному положению вещей. В общем виде катакомбы состояли из трёх уровней штреков, которые соединялись между собой штреком называемым Большим кольцом. Большое кольцо напоминало цифру восемь лежащую в плоскостях всех трёх уровней. Причём, если штреки верхнего уровня были на глубине трех,четырёх метров от поверхности, то штреки нижнего уровня опускались в некоторых местах ниже уровня моря. Если заблудившийся человек в катакомбах попадал в Большое кольцо, выбраться из катакомб у него не было шансов. И неподготовленный человек погибал от истощения. 

В катакомбах температура воздуха постоянна, и зимой и летом около двенадцати градусов по Цельсию. Воздух сухой и неподвижный, т.е. если вы выкурили ароматную сигарету в каком-нибудь штреке, то через неделю вы ощутите её запах в этом же месте. То же самое касается и любых других запахов. Со временем, всё-таки, происходит проникновение влаги и штреки обваливаются, закрывая проходы. Во время Отечественной войны, отряд партизан скрывался в катакомбах и через секретные выходы делал дерзкие вылазки против фашистов. Сейчас, места партизанских стоянок превратили в музей и водят в катакомбы туристов, показывая им, как жили под землёй партизаны. Но это очень маленькая часть окультуренных катакомб, мы же лазили туда, куда редко проникали люди, мы знали, где находиться подземное озеро пресной воды, мы могли залезть в катакомбы в Усатово и вылезти на Большом Фонтане. Раньше каждый подвал дома в Одессе имел вход в катакомбы, сейчас власти все закрыли и замуровали. Естественно, есть люди, которые знают тайные входы в катакомбы и потихоньку изучают их, находя всё новые и новые штреки и направления. В начале семидесятых, Одесский клуб туристов активно изучал Одесские катакомбы и наши парни, собравшиеся вести девиц из Москвы на пикник в катакомбы, были людьми, хорошо, знающими катакомбы и имеющими навыки хождения по ним. А в катакомбах, даже, ходить нужно по-особому. В основном, высота штрека была не более полутора метра, идти в нем человеку нормального роста в полуприсядку невозможно, ноги устают через двадцать минут, в таких штреках люди, обычно, бегут, согнувшись, освещая себе путь фонарем и выравниваясь в местах, где высота штрека доходит до двух метров. После нескольких случаев, когда в катакомбах терялись дети и находили их с помощью военных еле живыми, городские власти замуровали все известные входы в катакомбы как в Усатово так и в Нерубайском. Это две деревни под Одессой, где начинаются катакомбы и тянутся под городом до самого морского побережья. Катакомбы, так же, стали основной причиной отказа в строительстве в Одессе метрополитена. Из-за катакомб Одесса чуть не потеряла свой, лучший в мире Оперный театр. Когда, спустя пару десятков лет после его возведении, здание дало большую осадку, срочно провели геологические изыскания и обнаружили, что под театром находятся два огромных подземных зала использовавшихся Одесскими биндюжниками как конюшни и склады для фургонов. Пришлось, срочно, заливать эти пустоты жидким стеклом, тем самым, остановить осадку знаменитого театра. 

Борис вышел из техникума не в два сорок, как обещал Рыжему, а на десять минут позже. Его задержал начальник автомобильного отделения, который ему начал втирать что-то о курсовом вечере. Борис пообещал ему обдумать этот вопрос и быстро усклизнул от него. Когда он подбежал к Сашке, тот уже заводился побурчать на Бориса, но от Бориса поступило предложение, – заглохнуть, с которым Рыжий согласился. Они на ходу вскочили в трамвай, который довёз их до Пересыпьского моста. Там, они пересели на другой, на котором доехали на окраину села Усатово, где располагался детский противотуберкулёзный санаторий. В парке санатория находился замаскированный вход в катакомбы. Об этом входе знал, очень, ограниченный контингент людей. Они вошли в лаз, переоделись и, отодвинув плоский камень, спустились в штрек. Последним спускался Рыжий, пока Борис светил ему он задвинул камнем входной лаз. Дальше согнувшись и освещая себе дорогу, побежали по штреку. Они решили проверить дорогу к залу Молодожёнов, где собирались устроить пикник. Затем просмотреть дорогу к подземному озеру, всё-таки экзотика, показать его девицам. Борис посчитал, что этого достаточно, но Рыжий ещё хотел показать водопад с источником и арсенал, куда туристы складывали все ржавое оружие, которое они находили в катакомбах. Причем дорогу к источнику Борис не знал, а Рыжий пользовался рассказами бывавших там и описаниями туров. Через час с небольшим они дошли до зала Молодожёнов, за два прошедших месяца, со дня их последнего посещения, здесь, ничего не изменилось, выставленные ими в прошлый раз туры находились на местах. Они вошли в зал, который был высотой метров пять, в ширину метров восемь и в длину метров тридцать. Ракушечный потолок зала был покрыт специальным составом, чтобы не осыпался и имел тёмно-коричневый цвет. Посреди зала стоял вырезанный из ракушника во всю его длину стол, на котором аккуратной горкой стояли неиспользованные консервы, бутылки с минеральной водичкой, оставленные предыдущей группой туристов, ночевавших здесь. На столе стоял примус, две пачки сухого спирта и маленькая канистра с керосином. Раньше керосин приносили в бутылках, но после одного случая, когда один их товарищ перепутал бутылки и вместо воды сделал пару глотков керосина, а потом ныл всё время, что ему плохо, чем испортил настроение всем остальным, для керосина выделили маленькую канистру. 

Парни взяли по бутылке минералки и присели отдохнуть. Борис посмотрел на часы, было пять часов дня. 

Ну что Сань, – предложил Борис, – рванём на подземное озеро, проверим дорогу и вернёмся, не заходя сюда, на выход. 

А сколько времени? – поинтересовался Сашка. 

Только пять часов, – ещё раз посмотрев на часы ответил Борис. 

Тогда давай прямо с озера рванём на источник и арсенал, а уже оттуда на выход. Ведь у нас ещё навалом времени, – сделал контр предложение Рыжий. 

Знаешь Сань, – с сомнением протянул Борис, – не люблю я эти экспромпты, нас двое, подстраховать нас некому, что-то меня ломает. 

Та не боись Бобчик, – бодренько возразил Сашка, – мне Игорь Солнышко рассказал кроки и приметные туры, не заблудимся. 

Ну, если только Игорь Солнышко. Уговорил, побежали! 

Игорь Солнышко был непререкаемым авторитетом по катакомбам. Он изучал их более десятка лет и являлся экспертом по ним. Его неоднократно привлекали для организации поисков потерявшихся в катакомбах людей, и благодаря его знаниям находили их в кратчайшее время. 

Минут сорок они потратили на дорогу к озеру, два тура преграждавшие боковые ответвления были разрушены, один переставлен. Они всё установили по своим местам и присели перекурить у озера.  

Значит так, – начал припоминать дорогу к источнику Рыжий, – от озера в обратном направлении к залу Молодожёнов на третьем туре налево, высокая штольня переходящая в полутораметровый штрек, по нему двадцать минут до завала, после завала тридцать минут малый штрек и выходим к источнику. То есть кругом, бегом за два часа управимся и к десяти вечера будем дома. 

Не загадывай, – автоматически заметил Борис. Как показал последующие события, оказался прав. Они добежали до третьего тура от озера, выставили тур к углу прихода, повернули налево и попали в высокую штольню, которая метров через двести перешла в полутораметровый штрек, пробежав по которому двадцать минут они упёрлись в завал. Рухнувшая кровля штрека оставила два лаза, под левой стенкой штрека и под правой. Лаз под левой стенкой штрека был больше по диаметру и к нему был легче подъём по завалу. Рыжий, шедший первым, полез в этот лаз. Сделал он это, чисто, инстинктивно, так как его телосложение было крупнее, чем у Бориса, или если сказать проще, он был толще. Борис хоть и был тоньше и стройнее, также не воспользовался правым лазом, а полез за Сашкой.  

Спустившись с завала на другой его стороне, они побежали по штреку дальше, сомнения у Бориса пропали, так как вся дорога до завала соответствовала Сашкиному рассказу. Пробежав минуты три, Борис попросил Саньку остановиться, ему в правый кед попал камушек, когда он пролазил через завал. Они остановились, Санька присел на корточки, а Борис, посветив фонарём, увидал сзади под левой стенкой штрека вырезанный из ракушника куб, с гранью, примерно, в пол метра. Он вернулся, сел на этот куб и, подсвечивая себе фонарём, снял кед, вытряхнул из него камешек и увидал, что носок так же сбился в комок. Борис снял носок и, встряхнув его, натянул на ногу. 

Ну и вонючий у тебя носочек, Бобчик, аж, до меня аромат дошёл, – комментировал  

действия Бориса Рыжий. 

Носок то на ноге, а ты же знаешь, откуда ноги растут, – отшучивался Борис, шнуруя свой кед, – ты когда-нибудь был в раздевалке у футболистов, когда они снимают свои бутсы. Представляешь, два десятка мужиков после двух часов бега сняли бутсы. Амбре 

такое, что без противогаза больше минуты не выдержишь. Глаза выедает. Ну всё, я готов, погнали! 

И они в том же порядке побежали дальше, Рыжий впереди за ним Борис. Через минут сорок, когда уже оба дышали, как маленькие паровозы, сделали привал. Отдышавшись, Борис осветил фонарём штрек. Свет фонаря уже ослабел, почти три часа беспрерывной работы истощили батарейки, то же было и у фонаря Рыжего. Бориса что-то насторожило, он сперва не понял что это, но сейчас до него дошло, что штрек какой-то не такой. Обычно на стенках штреков множество разных надписей, каких то значков, стрелок, инициалов, а этот штрек в котором они отдыхали, поражал своими нетронутыми стенами. Борис встал и прошёлся метров сто назад, освещая стены штрека и нигде не нашёл ни одного значка. Эта странность насторожила его, но не настолько, чтобы бить тревогу, Рыжий спокойно покуривал сигаретку, и в кромешной темноте хорошо было видно его конопатую, и обаятельную рожицу, когда он затягивался.  

Докурив, они поднялись и побежали дальше, постепенно высота штрека увеличилась, и они смогли перейти на спокойный шаг. Воздух в штреке был сухой, дышалось легко, ощущение времени пропало, и они начали расхваливать достоинства девиц, ради обладания которыми они и залезли под землю. За этим приятным и возбуждающим разговором они прошли более двух, а может быть и трёх километров. Высота штрека была комфортной, и он тянулся без пересечений с другими, но по мере продвижения по нему дальше ощущалось повышение влажности в воздухе и появилось ощущение, что они идут вниз. Борис остановился и посветив на часы увидал что часовая стрелка неумолимо переползла цифру восемь. Говоря иными словами, был уже девятый час. Вот тут Борис обеспокоился уже серьёзно. 

Знаешь Рыжий, – сказал он, задумчиво, освещая слабым светом фонаря стенки штрека, – сдаётся мне, что мы блуданули. Только, я не понял, где это произошло. Дорога, полностью, совпадала с кроками о которых тебе рассказал Игорь, после завала нам нужно было пройти максимум сорок минут, то есть до источника мы должны были дойти за час с небольшим. Мы в пути от озера уже более трёх часов и ничего похожего на источник не наблюдаем. Мало того, что мы постоянно углубляемся, что практически нет пересекающих этот штрек ходов, так ещё на стенах нет ни одной отметки, надписи, слова из трёх букв, в конце концов, которое дети пишут на заборах. За всё время пути тебе встретился хоть один тур? Как хочешь, но, по моему мнению дальше идти смысла нет. 

Хорошо. Дальше не идём. Какие есть предложения? – задиристо заговорил Рыжий. 

А ты не кипятись, – спокойно предложил Борис, – давай присядем и порассуждаем. Спешить нам уже некуда. Я готов выслушать твои предложения. 

Ну, во-первых, – начал Рыжий, – нужно отметить место, где мы сейчас находимся, затем, отдохнув продолжать движение и придерживаться правила правой стороны, не может быть чтобы нигде этот штрек не пересёкся с другим. Мы с тобой уже четыре года лазим в катакомбы, я думаю, разберёмся. 

А если мы, каким то образом, попали в Большое кольцо, – парировал Борис, – ты же знаешь, что в него с каждого уровня есть только один вход, причём такой вход, что напоминает сопряжение двух дуг, когда малая дуга вливается в большую. Если левый уклон у большей дуги, то левая стена влившегося штрека продолжается как левая стенка Большого кольца. Заметить это очень трудно, тем более что батарейки фонарей сели почти полностью, их хватит, максимум, на два часа. 

Возможно, что ты прав, – резюмировал Рыжий, – но у меня есть три свечи. Мы сможем идти в высоком штреке при свечах, а фонари включать, только, когда нужно будет бежать. Давай пройдем все же ещё вперёд с часик, если не наткнемся на боковой штрек, вернёмся назад. 

Согласен, – ответил Борис, – я засекаю время. Сейчас без десяти минут девять. Делай отметку на левой стене, зажги свечу и пошли. 

Идти со свечой было не удобно, пламя свечи при движении колебалось, освещала она дорогу, максимум, на два метра вперед стремясь потухнуть от встречного потока воздуха. Через каждые сто шагов Рыжий копотью выводил круг с точкой посредине на потолке. Так они прошли ещё час не обнаружив ни одного ответвления. Решили присесть и перекурить. У Бориса сигареты давно кончились и они по очереди смолили последнюю Сашкину сигарету. Рыжий задул свечу, и кромешная темнота мягко легла им на плечи. Они физически ощущали её. Вдруг Рыжий локтём толкнул Бориса в бок и повернул его голову вправо. Там в глубине штрека светились две пары глаз. Сашка нащупал рукой кусочек ракушника и метнул его в ту сторону, глаза исчезли.  

Две лисы, их тут много живёт, – пробурчал ни к кому не обращаясь Сашка и, вдруг, вскрикнул, – Борь, ты обратил внимание как быстро исчезли глаза, возможно там боковой проход, куда он одновременно прыгнули когда я бросил камень. 

Очень даже может быть, – лениво ответил Борис, – сходи, проверь, если что найдёшь, крикнешь. Я подойду. 

Рыжий зажег свечу и направился в сторону, где были две лисы, минут пятнадцать он всё там исследовал, прошёлся дальше метров на двести и вернулся, ничего не обнаружив. Сел рядом с Борисом и спросил:  

«Ну что будем делать дальше, времени уже, очень, много, что ты предлагаешь?» 

Сейчас отдохнем, – начал излагать свою позицию Борис, – и по этому клятому штреку назад. Два часа идем спокойно, через два часа обе стены штрека начинаем щупать, буквально любую трещинку, выступ, впадину на стене. Все, что может быть входом в ответвление, из которого мы и вляпались в Большое кольцо. Я сейчас в этом даже и не сомневаюсь. Плохо то, что мы с тобой забыли элементарные правила безопасности, никому не сообщили, куда нас несёт, стали слишком самоуверенны. На самом деле мы плохо знаем катакомбы. С ними играть нельзя. 

Да, ты прав, – задумчиво ответил Рыжий, – но не всё ещё так плохо. Я уверен, что мы выкрутимся. 

Надеюсь, хоть и не особенно в этом уверен, – с сомнением сказал Борис, – ладно, вставай и пошли. 

Он зажег фонарь и посмотрел на часы, было десять минут одиннадцатого. Я иду первый, ты за мной. Свой фонарь не зажигай, у тебя батарейки вроде посвежее, – резко сказал Борис и двинулся в обратный путь. Шли молча, сосредоточенно, пытаясь узнать дорогу, по которой недавно прошли. Это было удивительно, но Борис не узнавал дороги, штрека и стен, настолько всё было однообразно. Ровно через два часа, то есть в десять минут первого, они присели на десять минут перевели дух и пошли дальше. Борис шёл держа ладонь на левой стене штрека, Сашка елозил ладонью правую стенку штрека. Высота штрека плавно уменьшалась и после очередного удара головой об потолок, Борис понял, что со свечой больше не походишь, надо включать фонарь и бежать. Но тогда на бегу возможность проскочить ответвление многократно возрастёт. И он решил, всё же, идти со свечой столько, сколько это будет возможно. Вот так, сперва, наклонив голову налево, затем в полуприсядку они прошли ещё около часа и когда ноги, уже, отказывали держать тело, они рухнули на пол и с наслаждением вытянули свои ноги. Борис посмотрел на часы. Они показывали ровно половину третьего. Он оперся спиной и головой о стенку штрека и закрыл глаза. Мало того, что они были усталые до предела, у них не было сигарет, батарейки в фонариках практически не давали света, свечей осталось одна целая и два огарка. Ситуация, просто, пиковая. Борис тяжело вздохнул и поймал себя на мысли о том, что у него, действительно, сильно воняют ноги. И тут его словно молния пронзила, ведь он не снимал кеды, а ощущал запах как тогда, когда переодевал носок. Следовательно, в неподвижном воздухе запах сохранился в том месте, где он переодевал носок и вытряхивал камушек из обуви. Значит, где-то тут должен быть и тот куб из ракушника на котором он сидел когда вышел из прохода после завала.  

Рыжий, ну-ка дай мне твой фонарь, – потребовал Борис. Он вскочил и пошел вперед, внимательно, осматривая пол и стены, буквально через десять метров он увидал куб и ощутил, что тут запах носочка был более концентрированный. Но Борис уже знал, что делать и где проход. Он подозвал Рыжего, и они пошли назад за куб, ощупывая правую стену штрека. Через пять минут они обнаружили проход, из которого они вышли. Всё оказалось так, как и предполагал Борис, левая стенка прохода просто перешла в левую стену Большого кольца, а правая стенка была так заострена, что на фоне стены практически не была видна. Они дошли до завала и преодалев его, спустя минут сорок , отодвинув камень закрывающий вход в катакомбы, лежали в парке детского санатория и сквозь кроны деревьев любовались на звёзды, которые подмигивали им с высокого, черного, южного неба. 

А скажи мне Бобчик, – вдруг заинтересовался Рыжий, – как это получилось, что ты сидел как тряпка и, вдруг, вскочил и нашёл проход. По каким признакам ты его, так лихо, определил? 

Саньчик, – утомленно и с ленцой отвечал Борис, – а можно это останется моей маленькой тайной. Ведь главное это результат. А результат у нас с тобой потрясающий. 

Редко кому удавалось выбраться самим из Большого кольца, а мы сделали это. Надо будет всё же поговорить с Игорем Солнышком, спросить его, где же мы, всё-таки, блуданули. И потом, спустя время, когда в клубе они рассказывали об этом случае оказалось, что блуданули они тогда, когда перелазили через завал. Они лезли через лаз под левой стенкой а нужно было лезть в лаз под правой стенкой. От завала отходила два прохода, левый выходил в Большое кольцо, правый вел к источнику и арсеналу. 

Единственное, что их расстроило так это то, что им так и не удалось сводить этих красивых девчонок в катакомбы со всеми вытекающими из этого последствиями. В воскресение они оба были никакие и не пришли к девочкам на свидание, потом поехали в их лагерь на Каролино-Бугаз но девиц, уже, в лагере не было, они уехали в Москву.  

До сих пор, а прошло уже много лет, они вспоминают этих девочек при любой их встрече. Ни Рыжий ни Борис не встречали таких красивых девчат с тех пор. А недавно Борис посмотрел новый фильм Тодоровского «Стиляги». Выйдя из кинотеатра, он позвонил Рыжему и попросил его срочно приехать, и пока ждал его купил билеты на этот же фильм. Он ничего не сказал Сашке, но когда после просмотра посмотрел на него, увидал слезы у него на глазах. И когда они зашли в бар и им налили на два пальца каждому виски, они выпили и, только, тогда Рыжий сказал Борису: «Спасибо Бобчик, спустя пятьдесят лет мы их увидели.» Борис обнял Сашку и люди стоящие в этом баре с удивлением наблюдали как два старых, седых мужика со счастливыми лицами обнимали друг друга а из глаз их текли слёзы. 

Конец. 

От автора: Конечно, это были не те девчата, возможно те, в кино, были очень на них похожи, но вся атмосфера фильма, одежда этих девочек их поведение пробудили в старых друзьях светлые воспоминания о том времени когда они были молодыми, и о тех красавицах ради которых они могли не только под землю залезть. 

Ах, Женщина Востока!  

Миндалевидные глаза твои непонятным блеском завораживают. Что они сулят, когда цепким взглядом оценят мужчину, и тут же скромно потупят очи до земли, прикрыв их длинными ресницами. 

Сколько раз на дню ты накладывала на пушистые лучи ресниц твоих сурьму и сидела неподвижно, боясь расплескать капли черной жидкости. Красота требует жертв. Да, если бы мужчинам не нравились длинные черные ресницы, стала бы ты их так сурьмить? 

О, легконогие газели! Неслышной поступью проплываете вы мимо, чаруя и увлекая. Гранат ваших уст сулит жаркие поцелуи, звон монист ваших навевает сказки древнего Востока. О, дивноокие Пери, все ваши ухищрения лишь для одного – поймать в объятья стройного, словно кипарис, луноликого красавца, плод ваших ночных мечтаний.  

Нежный цвет персика – румянец щек твоих, мягкость хлопка – ладони твои, трели соловья – речи твои. Голос твой – пение райских птиц, звук, вылетевший из алых уст твоих, сводит с ума… 

С обожанием смотришь ты на мечту сердца своего, мягко касаясь божественных стоп его, ласкаешь, перебирая от пальчика к пальчику, омываешь водой из лепестков роз, опахалом шелковых одежд своих тяжкие думы развеешь.  

И наступает ночь Шехерезады, где ты и Богиня, и рабыня, и повелительница, и укрощенная. Прячет лик свой далекая Луна, боясь заглянуть в твою опочивальню, да и не нужна она тебе, ведь блеск шелковых кос твоих озаряет темноту настолько, что сердцем видишь ты. 

Утром встаешь ты, молчаливая и покорная к плите, и жаришь котлеты и варишь супы, и подаешь тарлеки по взмаху бровей, и нисколько это тебя не утомляет, ведь любишь ты.  

И пройдет день, и снова наступит ночь Шехерезады… 

Фата моргана. 

Борис Сподынюк. 

Героический рассказ.  

Ему оставался последний рывок. Она стояла перед ним, сверкая лежащим на ней снегом. Эта была она, та гора, о которой говорилось в древней легенде, и на вершине её, сквозь редкие разрывы, в сплошном ковре из облаков, можно было рассмотреть этот величественный храм, оставленный древними цивилизациями. Он выглядел как человек, сидящий в позе Будды и читающий книгу. 

В этом храме, как гласила легенда, в нефритовой шкатулке храниться название порта, в котором сбудется хрустальная мечта всех его товарищей по цеху. 

Из этой мечты и родилась легенда, в которой говорилось, что только в этом порту, который предвидели древние, возможен расцвет талантов его товарищей, только, в нём торжествует справедливость, только, там возможна взаимовыручка и непредвзятое судейство, невзирая на чины и звания и количество лавровых венков, побывавших у тебя на голове. И каждый его товарищ засверкает как звезда, какой-то своей, присущей только ему гранью. 

Он прошёл горы и пустыни, пересёк моря и океану, замерзал в снегах и преодолевал ледяные торосы, собирая везде отрывочные сведения, что и привели его к подножью этой горы. Одежда его за время странствий превратилась в рубище, обуви давно не было, он был измождён до крайней степени, ноги его были разбиты и кровоточили, руки ослабели, глаза слезились. Он был настолько истощён, что практически мог пройти всего несколько шагов. У него не было воды, в своей холщовой сумке он смог найти, только, чёрствую корку хлеба, которую он начал сосать и жевать кровоточащими от цинги зубами. 

Он понимал, что ему нужно набраться сил и сконцентрировать их на этот последний рывок, собрать свою волю в кулак и решиться на него. Лохмотья, которые были на нём, не согревали его и та, минимальная энергия, которую он получал, грызя чёрствую корку хлеба, улетучивалась сквозь дыры в его лохмотьях. 

Нужно встать и идти, он стиснул кровоточащие зубы и собрав всю свою волю, 

встал и двинулся вверх. Он преодолевал скалу за скалой, срывался, не имея сил удержать себя руками, и катился вниз, получая новые раны и ушибы. 

В какой то момент, у него наступила полная апатия, он, как бы, со стороны посмотрел на себя и осознал, что он не дойдёт до храма, что этот Сизифов труд, который он сейчас делает, так и останется Сизифовым. 

Лёжа под очередной скалой, куда он скатился, он, вдруг, вспомнил о Данко, о герое, которого описал его товарищ по цеху, ещё, в прошлом веке. Данко вырвал своё сердце из груди и зажёг его, чтобы осветить своим товарищам дорогу вперёд.  

Он, всё это, увидал перед глазами так чётко, как будто это он вырвал своё сердце, и понял, что название порта для его товарищей по цеху, – это сердце Данко, 

освещающее им путь вперёд. 

Он встал и пошёл, и внутри него появился какой-то мощный источник силы, благодаря которому он преодолевал высокие скалы, глубокие провалы и трещины, скользкий ледник и сыпучие навалы, каменные мурены и оползни. 

Шатаясь от невыносимой усталости, он подошёл к храму, его вход был закрыт огромным круглым камнем, отодвинуть который он и мечтать не мог. Неужели годы страданий и лишений, перенесённая боль, отказ от всего, чем счастлив человек, разобьётся об этот бездушный камень, загораживающий вход в храм.  

Он почувствовал, как отчаяние схватило его своей холодной рукой за горло, и от этого он закричал и навалился всем телом на камень. Вдруг, он почувствовал, что камень поддался, совсем чуть-чуть, но поддался, и внизу образовалась маленькая щель, которой хватало, только, чтобы просунуть внутрь руку. Он лег и просунул руку внутрь и нащупал что-то квадратное и маленькое. Он взял этот квадратный предмет и вынул его. Это была нефритовая шкатулка. Как только он вынул руку, камень, обратно, стал на место, и сколько он не пытался, опять, его сдвинуть , эти попытки напоминали усилия мухи, пытавшейся сдвинуть паровоз. Вконец обессилев, он сел на землю и упершись спиной в каменную плиту храма, открыл шкатулку. Внутри находился маленький свиток папируса, на котором было начертано: 

«Литература» 

Конец. 

Как я пела в школьном хоре  

В третьем классе я страстно хотела научиться музыке. В тот год мы переехали в другой город, и я попала в класс, где несколько детей занимались в музыкальной школе. Они учились играть на пианино, на скрипке, таскали с собой нотные тетради в папочках со шнурками и разговаривали между собой на непонятном языке, недоступном простым смертным. Сольфеджио, гаммы, сонатина, адажио могу, аллегро не получается, педаль не работает – эти слова казались недоступными простым смертным. А как хотела хоть глазком увидеть пианино! У двоих учеников из нашего класса дома было пианино, и мне не верилось, что можно жить рядом с таким инструментом, не то, что играть на нем. 

Я прожужжала все уши родителям о музыкальной школе, и мама обещала узнать, как можно туда поступить, но посоветовала сначала расспросить в классе у тех, кто там уже учится. Надо сказать, что в то время я была очень стеснительной и первая ни с кем не заговаривала, в разговорах только отвечала на вопросы. Но, пересилив себя, подошла к девочке, звали ее Галя Кузнецова, и спросила, как поступают в музыкальную школу. Она сразу огорошила вопросом, есть ли у нас пианино, что без пианино делать нечего в музыкальной школе. В нашей семье, где мама экономила на каждом куске хлеба, а отец брался за любую работу вне своей основной, чтобы вылезти из ссуды, взятой на постройку дома, вопрос о пианино был бы не понят. И я похоронила свою мечту.  

Но однажды мой сосед по парте Гена Рашкован пришел в школу с каким-то футляром и все время таскал его собой, а когда садился, ставил рядом с партой. Оказалось, это скрипка. Мечта моя поступить в музыкальную школу вспыхнула заново. Я видела сны со скрипкой, я слышала дивные мелодии во сне, я сочиняла музыку во сне и не хотела просыпаться. 

Проснувшись, понимала, что это несбыточные сны; пока мои родители выплачивают ссуду, не стоит и мечтать о музыке. 

Фортуна повернулась ко мне лицом сама. В школе ввели обязательное хоровое пение. Каждую перемену нас выстраивали в коридоре у стены, и мы учились петь песни под баян дяди Саши. Дядя Саша жил один, ходил по городу со своим баяном и играл везде, где его просили. Какой – то очень умный человек сообразил пригласить его на работу в школу. Здание школы было из старых построек – огромный коридор-рекреация и классы, выходящие дверями в периметр коридора. Каждую большую перемену нас собирали по классам, выстраивали на скамеечках в конце коридора. Мы долго распевались, потом пели хором разные песни. Первой разучили народную песню – «Во поле береза стояла». Пели мы ее речитативом, вступая последовательно. Получалось очень красиво. Вторая песня пелась на два голоса: 

То березка, то рябина, куст ракиты над рекой  

Край родной, навек любимый, где найдешь еще такой…  

Выводили мы на два голоса, стараясь из всех сил. Не знаю, как другие, а я с нетерпением ждала большой перемены и с воодушевлением пела вместе со всеми. Я так старалась, что обратила своим старанием на себя внимание дяди Саши. Он несколько раз просил меня петь тише, потом поставил в задний ряд на последнюю скамеечку. 

Есть у меня такая черта характера – полностью влезать в любимое занятие. Надо ли говорить, что дома я только и говорила о хоре, пела гаммы на все лады, а, пропалывая грядки в огороде, громко распевала «То березу, то рябину», и «Во поле береза стояла». Папа мой не выдержал, достал откуда-то с полатей гармонь. И я с удивлением узнала, что он был когда-то первым парнем на деревне – гармонистом. Он нам рассказывал, как боролся и побеждал на сабантуях, но про гармонь ни слова. К великому огорчению его и моему тоже гармонь совсем рассохлась, и извлечь из неё какие-то мало – мальские музыкальные звуки было невозможно. Видя, как расстроился отец, я пообещала купить ему гармонь. Я и купила ему ее с первой зарплаты, через четырнадцать лет, но он тогда был уже полупарализован, и только гладил гармонь и растягивал ее здоровой рукой. 

Это было лирическое отступление в будущее. 

Но гармонь не фурычила сейчас и здесь! Я готова была заплакать, тогда мама пообещала выкроить деньги на музыкальную школу, но в будущем году. А пока я продолжала ходить на хоровые занятия и удивлялась своим одноклассникам, под любым поводом сбегающих с этих занятий. Песен мы стали петь больше, пели в основном известные песни, которые часто звучали по радио. Особенно мне нравилась песня про Орленка. Я так и представляла гордую, птицу, раненную пулей, и слезы наворачивались у меня на глазах: 

« Орленок, орленок, взлети выше солнца 

И степи с высот огляди 

Навеки умолкли веселые хлопцы 

В живых я остался один…»  

А еще мы пели раздольную песню про Щорса:  

«Шел отряд по берегу, шел издалека 

Шел под красным знаменем командир полка 

Эххх, командир полка».  

Дядя Саша становился все строже и строже, разделил нас по голосам. Сначала, как обладательницу звонкого и громкого голоса он поставил меня в первые голоса, потом переставил во вторые. Когда я стала громко перевирать всю вторую партию и сбивать вторые голоса, он переставил меня обратно и попросил петь тише. Все эти перестановки нисколько не обижали, я так и продолжала одной из первых в переменку занимать свое место на скамеечке в заднем ряду. Думаю, дядя Саша с удовольствием исключил бы меня из состава хора, но что он мог поделать, наталкиваясь на горящие от восторга глаза маленькой девочки. 

Репертуар хора значительно расширился, и однажды наш руководитель объявил, что хор будет выступать на городском смотре художественной самодеятельности. И предупредил, что для чистоты исполнения он прослушает всех поодиночке и точно распределит по голосам, даже поставит оценки за пение. На прослушивание весь коридор заполнили старшеклассники, и нам впервые пришлось петь перед зрителями. Дядя Саша (как только у него терпения хватило!) вызывал всех по очереди, заставлял пропеть под баян или без сопровождения по куплету из любой хоровой песни и всем ставил оценки. Сказано было, что дети, получившие тройку, будут освобождены от хора. Ну, конечно вы догадываетесь, как пытались спеть мальчики, которых порядком утомляло неподвижное стояние. Но дядя Саша строго и справедливо сортировал всех по музыкальному слуху. Троечников было немного, около десяти на два класса. Дошла очередь и до меня. Я смело и независимо пропела один куплет из одной песни, потом из другой. Я пропела ему все песни. Руководитель долго – долго думал, смотрел на меня, потом выдавил, 

-Не могу ничего поделать, но поставлю тройку с двумя минусами. 

-А в хор ходить можно? 

Дружный смех счастливых троечников прервался звонком на урок. 

Жили мы на окраине, отделенной от города большим полем. Все новости разносились там со скоростью света. Пока я дошла до дома, на улице уже знали, что круглая отличница получила тройку с двумя минусами и даже петь не умеет. Помню, что задело это только моего отца, мама внешне осталась равнодушной. Я перенесла это хладнокровно и отстраненно, знала, что буду ходить в хор в любом случае.  

Дядя Саша был сильно удивлен моим появлением на своем певческом месте, махнул рукой и ничего не сказал. Он поставил рядом со мной нашу лучшую певунью из первого ряда и строго-настрого наказал мне не петь громче моей соседки. 

Вот и все.Конец первой серии.