Стих – как пыточный мой огонь!
После пытки взойду на плаху,
А палач поплюет в ладонь
И отхватит башку с размаха!
Приходи на меня смотреть –
Это будет сегодня, вечер.
Соблазнясь, приоткроет смерть,
Для тебя мои грудь и плечи.
Не тужи о душе – плевать!
Что ей будет? Она бессмертна.
И не будем давай скрывать –
Всем насрать на нее, наверно.
Я как блюдо себя на стол
Подаю – веселитесь люди!
Ветерок завернет подол,
То-то гаму и смеху будет!
Полетит колокольный звон
В небеса, а потом обратно!
Приходи, твое место вон –
Прям у сцены и вход бесплатный.
И какая уж тут печаль –
Обещаю не быть плаксивой.
Ты вчера пропустил, а жаль –
Меня вешали так красиво!
Приходи, пусть не есть не пить –
Казнь ведь тоже чего-то стоит.
Завтра будут меня топить –
Где увидишь еще такое?
То оттепель, то снега мошкара
Слетается на погрустневший город...
Демисезонья шалые ветра
Стирают эхо наших разговоров.
Нам так хотелось выплеснуть в слова
Всё то, что душу медленно сжигает,
Но голос пуст, а пустота мертва,
И немота нас со свету сживает.
Расставив сети – небогат улов! –
Мы бродим в стылых сумерках апреля,
Но и теперь мне не хватает слов
Вас утешать, от жалости добрея.
Я вглядываюсь в Вас из-под руки –
Понять! – одним дыханием касаясь …
Всем страхам и сомненьям вопреки
Понять – или придумать Вас? – пытаюсь.
Расстроенными фразами соря,
Мы объясниться так и не сумели.
В отместку нам – дождливая заря,
А днём – смешенье солнца и метели…
Пулю врагу гарантируем каждому –
партийным к этому подойти ответственно!
Мы теперь всем товарищи, граждане,
надо вести себя соответственно.
Много вопросов к интеллигенции –
скотина, слоняется без дрессуры –
хватит истерики декаденции:
мало расстреливаем профессуры!
К ногтю слюнтяев, болтунов, скептиков...
Людишек в республике не убудет...
Это, батенька, диалектика...
Посмотрим, история нас рассудит!..
Дождь...
Не пройти без зонтов и кепок.
Дрожь
от срывающихся с веток
капель.
Мостовая блестит как кафель-
холодно и высокомерно.
Апель-
синовый сок в стакане
чужероден и странен
в пепле сумерек и безмерна
хандра.
Пора
встать хотя бы с дивана;
вертикальность дел непреложна,
но можно
обозначить движенье в пространстве
просто пальцем
по запотевшей грани
слева направо
и, право,
значенье домашних тапок
ничуть не меньше, чем рапорт
о запуске очередной ракеты.
Лета
все равно не вернуть,
и это
так же верно как зонт в прихожей,
лицемерно прячущий суть.
И, похоже,
даже смена народных вождей
не отменит осенних дождей.
Давай, Зиновий, посидим,
окно откроем. Дождь апрельский
шуршит заигранным CD,
и орошает слезно рельсы,
проложенные в никуда.
Тупик. Задворки. Все не ново.
Судьба-кукушка из гнезда
с тобой нас вытолкнула снова.
Зажжем огарочек свечи
для пущей горести, покурим,
о смысле жизни помолчим,
готовясь к новой адвентуре.
Ты помнишь Пушкина, Зиновий?
Он выбрал. И не понят был.
Свободен стал ценою крови.
А что Дантес? Не он убил.
Не обвинять же инструмент,
он интересен лишь отчасти,
пока звучит дивертисмент,
финальный акт готовит мастер.
А если б не было дуэли?
А если б он прожил сто лет?
И умер бы в своей постели,
придворный старенький поэт.
Но кто-то сам свой путь отмерит,
кого-то остановит Бог,
и, в тайный план событий веря,
потомки ищут между строк.
Смотри, Зиновий, сколько славы
таланту добавляет смерть!
Домыслены тома и главы,
и все, что мог бы он успеть,
когда б не смерть,
когда б не треть
от человеческого срока;
и остается лишь скорбеть
и рассуждать о тайне рока.
Так мы о Пушкине... Зиновий?
Но зря его толкаю в бок,
нахмурив плюшевые брови,
спит поролоновый зверек,
смешная мягкая игрушка,
мы вместе уж немало лет.
Что там у Пушкина про кружку?
За Вашу жизнь и смерть, Поэт!
У всех свой крест и выбор свой...
...Апрельский дождь сменился снегом,
под толстым льдом сопит Онего,
что за погода, боже мой!
Я ждал ее тягостно долго,
Просаженность веры кляня,
В разгул обретения бога
Сошел по распутью огня.
Сошел и невольно отпрянул
От боли, от тьмы, от пурги.
Как в перекрестьях был – грянул
Гром первой и главной тоски.
По крошеву крайнего блуда
Насорился жизни песок.
И было собрался. Не буду.
От крайности пулю в висок.
Но буду в любовь и стихами,
О ней все молитвы творить,
Чтоб вышло все крайнее с нами.
И говорить, говорить…
Все высказать жадные боли,
Что тлеют в душе у меня,
И выжить остатками воли,
И кануть в распевах огня.
Забыться в рассветно-заветном
Каре легиона любви,
Песчинкой почти незаметной,
Сахарой горячей крови.
И нежиться, правдиться в ласке
О берег бескрайней души
Обряденным в избранной сказке
На выбеленном из глуши.
Пусть ждал ее тягостно долго,
Просаженность веры кляня.
В весну обретения бога
Сойду по веленью огня.
Мой страшный сон
Летит в мои объятья
Под шум ворон,
Кричащих всем проклятье,
И слышен звон
Разбившегося счастья –
Здесь бьют поклон
Всем миром от ненастья.
Здесь гордый трон
С уже безумной властью,
И горький стон
Не той сыгравших мастью…
В ночи – неон,
Светящийся развратно:
Смотрю: не Он –
Пойду опять обратно,
Куплю талон
С числом, что счастью кратно,
На горный склон
Взберусь неоднократно…
Но жизнь – не в тон,
О смерти мысль – отвратна…
Мой странный сон
Уходит безвозвратно…
О,великая Русь!Что случилось с тобой?
Истуканам хранишь свою верность во страхе,
В ожидании смерти томишься на плахе,
Не решаясь бороться с коварной судьбой!
Неужели тебе не желанна свобода,
О которой так сладко поют соловьи?
Так сорви ненавистные шоры свои –
Иллюзорную власть трудового народа!
Я влез. Я точка на вершине.
А думал: стану великаном.
Внизу я в тайном был повинен,
А здесь... Еще чуть выше – кану.
Я думал: к звездам буду ближе,
Их жаром, светом ясным стану...
А здесь... Лишь космы ветер лижет.
И для друзей... Чуть выше – кану.
Я думал ярче здесь рассветы
И в облаках поэтом стану.
А здесь... Туман и холод света.
И для любимой... Выше – кану.
Мы последние из детей
наших мам и отцов,
переживших войну.
Наши пряди седеют
не от бомб, что взрываясь,
пугают вокруг тишину.
Мы успели забыть
давку в хлебных очередях.
Мы не знаем, как быть
хочет тенью жена,
что почуяла гибельный страх,
лишь завидев конверт,
что надписан чужою рукой,
твердо зная-ответ
не напишет она никакой.
Нам смертельной обидой
была кличка-презренный фашист.
И немецкий язык не хотели
мы знать и учить
в этом мире израненных
и измученных тою войной
наших мам и отцов,
что с победой вернулись домой.
Наряжали нам елки
и дарили они апельсин,
три ореха в пакете,
пять конфет и шарик один,
И сквозь слезы смотрели
на счастливых своих детей
наши мамы , отцы,
что дожили до мирных дней.
мы отдали бы долг,
только некому-лишь одному
из шеренги большой
довелось не упасть, а дожить.
Скоро некому будет
в День Победы сказать нам УРА!
и на площади тихо
плача видеть, как детвора-
внуки , правнуки их
вальс танцуют прифронтовой...
Мы -последние из детей
наших мам и отцов,
что с Победой
Вернулись домой.
Только б не было больше,
только не было больше войны..
Заклинаньем твердили
они посреди тишины..
Ах, какое же счастье
просто воздухом мирным дышать.
Ах, какое же счастье
Детям МИР на земле завещать.