Облака молочные пологом легли,
Льётся дождь слезинками на мою ладонь.
За тобой последую хоть на край Земли,
Только сердце бедное не бросай в огонь!..
Твердь земная зеленью припушила грудь,
Даль туманом стелется – не видать ни зги.
Ты, мой ангел, милостив ко мне, грешной, будь...
Небо кровью капает, рвётся от тоски.
Стражи – выстрижены под ноль –
Дно любви стерегли с глинтвейном.
Улыбались благоговейно
Сладкой доле – неважно, дно ль
Иль поверхность любви стеречь им…
В этой сладости невзначай
Можно было не только речи –
И лучей получить на чай,
Но… Однажды исчезли стражи.
Стала правда как дар видна:
И не то чтобы мир не страшен –
У любви не бывало дна…
Я хочу, чтобы ты приехал,
Обаятельный, добрый, редкий.
Буду ждать тебя звонким эхом
На железнодорожной ветке.
Я хочу, чтобы ты приехал,
Исключительный, чуткий, рыжий.
Стану я для тебя успехом
Неожиданным и престижным.
Я хочу, чтобы ты приехал,
Понимающий и понятный.
Будем плакать навзрыд от смеха,
Мы же оба невероятны.
Я хочу, чтобы ты приехал,
Незнакомый, с душой усталой.
В этой жизни не всё потеха,
Горя тоже у нас немало.
Я сумею тебя утешить
Длинной сказкой о добрых эльфах.
Странный клоун, чудной, нездешний,
Я хочу, чтобы ты приехал.
.
* * *
«...Что мне у жизни просить беспредельного —
В славе прожить ли?.. Пропавшим ли без вести?..»
«Жди. Ветер песню споет колыбельную,
Бросив дитя на крыльце неизвестности...
Слушай, о чем говорит тебе, мытарю,
Это молчание — вечное, тайное...
Небо, дождями-ветрами промытое,
Смотрит на нас, посвящая в молчание...»
.
Как велик и холоден нелюбимый снег.
Как случайна птица чёрточкой в высоте.
Нелюбимый плачущий человек
Закрывает лицо рукой.
В этой позе, линии, красоте,
Неслучайной, чуждой, такой иной –
Вижу я и себя с тоской.
Вижу я и себя, и Тебя, и снег,
И Твой росчерк птицею в высоте.
Нелюбимый – единственный – человек.
Приголубь его, успокой.
Открывает глаза: как они чисты.
Улыбается, смотрит – и он, и Ты
Делаешь знак рукой...
Сяду на скамейку, плюну в пустоту.
В эту, да не ту.
Где моя фуражка, где моя весна?
Побледнела вся.
А бывало, было. Было – ну и что?
Сладкое ничто.
День рожденья милой. Огонёк в тиши.
Водочку глуши.
Это ли не праздник? Столько важных дел.
Хватит. Посидел.
* * *
Он мчался по проспекту, на бегу
Несвязно бормотал, забыв про тачку,
И фонари шарахались враскачку,
В ушах стоял вишнёво жаркий гул.
В подъезд ворвался, вышибая дверь,
И бросился отмеривать пролёты,
Второй… четвёртый… пятый у неё ты?
Да, наплевать… теперь поди проверь.
Звонил, стучался, кажется, раз сто,
Возился ключ, да что у них – засовы?
Открыли – муж, наверное: "Кого вам?
Жену? Нет дома, вы, простите, кто?"
"А я… люблю её, два года с ней знаком,
И, в общем,… было всё у нас с Татьяной"...
"С Татьяной? Но жена моя – Светлана!
Ошиблись вы – Петровы на восьмом,
Хотя Татьяна есть ещё одна,
Но та, пожалуй, малость старовата,
Ну что ж, прощай. Ух, напугал меня ты!.."
Дверь скрипнула,
И лопнула струна…
Дай мне шанс в неизбежности злой,
Посвяти в беззаконную сущность…
Обездоленный в стонах с тобой,
Я представлен в распятную будущность,
У которой изменница-кровь
За душою бежит безвозвратно
В оголенную тайну – в любовь
С блудной радостью троекратной.
На осколках безумных страстей
Догораю с тобою в закатах
И не жду никаких новостей
От тебя, от себя и расплаты…
Встретив на улице милиционера,
я ощущаю себя совершенно нагим:
мне не дано угадать
его мыслей за крепким лбом.
Ведь тот, кто доверил
себя защищать – другим,
например в Греции,
звался не очень приятно – рабом.
Я смотрю телевизор.
Говорят это он сделал меня таким.
Двадцать пятый кадр,
зомбирование и прочий дурдом.
Но разве прогресс не служит
намерениям самым благим:
чтобы ни один человек
не чувствовал себя рабом?..
На далёком Востоке жил мальчик
по имени Аладдин.
У него была лампа
и верблюд с одиноким горбом.
Выпуская джинна, нужно выяснить:
кто из вас господин?
И кто в большей степени
станет лампы несчастным рабом?..
Мы согласились, чтобы нам
выбрали правильный гимн.
Благословили его
не распятьем, а новым гербом.
Но ведь тот, кто доверил
решать за себя – другим,
где бы ни жил он,
зовётся всё так же – рабом.